CC BY
70
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2010. № 5
ФИЛОСОФИЯ ТЕХНИКИ
А.Б. Глозман*
ТЕХНИКА, ТЕХНЕТИКА И БИОЭВОЛЮЦИЯ
В статье подвергаются критике редукционистские теории, отождествляющие законы развития техники и живой природы. В противоположность концепциям «изоморфизма», «технетики» и «имманентно-технического развития» проводится мысль о том, что законы развития естественного и законы развития искусственного принципиально различны: последние проявляются исключительно как ответ на запросы социума и носят деятельностный характер. Признание общности этих двух рядов законов стирает грань между имманентной и внешней детерминантностью.
Ключевые слова: техника, технетика, биоэволюция, изоморфизм, редукция.
A.B. G l o z m a n. Tecnics, technetics and bioevolution
In the article reductive theories that identify the laws of development of Technics and Nature are criticized. As opposed to conceptions of "isomorphism", "technetics" and "immanent technical development" it is shown that the laws of development for natural and artificial are different in essence, because the latter appear exclusively as a response to society request and have activity character. Acceptance of identity of these two lines of laws eliminates the difference between immanent and "outside" causation.
Key words: technics, technetics, bioevolution, isomorphism, reduction.
Среди многочисленных попыток решения проблемы логики развития техники особое внимание обращают на себя две обособленно существующие, отчасти противоположные, а отчасти пересекающиеся друг с другом теории. Одна из них в совокупности факторов, определяющих направленность технического развития, отдает приоритет самой технике, полагая, что это развитие обусловлено ее cобственными, «имманентно техническими» причинами — «импульсами», исходящими от нее: одно техническое изобретение вызывает необходимость в других изобретениях и таким образом реализуется инновационный технический процесс.
Другая теория пытается объяснить логику совершенствования (и даже возникновения) технических средств законами развития живой природы, обнаруживая в техноэволюции особенности биоэволюции. Общие закономерности и основные этапы развития
* Глозман Аркадий Борисович — кандидат философских наук, доцент МГТУ «Станкин», тел.: 8-499-972-94-73; e-mail: [email protected]
техники выявляются здесь «путем установления изоморфизмов» [А.И. Половинкин, 1985, с. 53] между нею и живой природой и объясняются посредством заимствованных из области биологии понятий и категорий. Такие попытки в науке предпринимались неоднократно, начиная с эволюционной теории Г. Спенсера, концепций органопроекции Э. Каппа, А. Эспинаса, П. Флоренского, М. Ше-лера, Л. Нуаре и др. на рубеже XIX—XX вв. и заканчивая теорией технетики, выдвинутой в последней четверти XX в. отечественным исследователем Б.И. Кудриным1.
Первая теория исходит из того, что законы развития техники самобытны, своеобразны, им не подчинены другие, нетехнические артефакты: «Техника образует специфический, относительно самостоятельный класс явлений», а потому правомерно «ставить вопрос о существовании соответствующего специфического класса законов и закономерностей, которые свойственны технике и не относятся к другим общественным явлениям» [Ю.С. Мелещенко, 1970, с. 164].
Вторая теория, напротив, объясняя законы развития техники законами развития живого, тем самым говорит, что они не «специфические», не уникальные, а распространяются на довольно-таки огромную часть явлений объективного мира.
Один из приверженцев теории «изоморфизма», А.И. Половинкин, пришел к выводу о том, что закон естественного отбора Дарвина в виде основных факторов эволюции — наследственности, изменчивости и отбора — действует также и в мире техники. В технике, как и в природе, в соответствии с законами Дарвина, по его мнению, находят реализацию такие «следствия-закономерности», как «закон адаптации, закон корреляции и координации, возрастание сложности, адаптивная радиация (дивергенция) и конвергенция и др.». Проявляются и действуют в технике также и закономерности, связанные с эволюцией живых организмов, обоснованные и сформулированные И.И. Шмальгаузеном, — алломорфоз, теле-морфоз, гиперморфоз, катаморфоз и ароморфоз. «Возможность и правомерность привязки законов и закономерностей биологии к технике» автором демонстрируется также «на примере гомологических рядов Н.И. Вавилова» [А.И. Половинкин, 1985, с. 53].
Философы-механицисты, как известно, отождествляли живой организм с машиной, что было расценено как сведение высших форм движения материи к низшим материалистами-диалектиками. «Человеческое тело, — писал Ж. Ламетри, — это заводящая сама
1 В данной плоскости проблема ставилась и на ряде конференций и симпозиумов. Общие закономерности эволюционного и технического прогресса рассматривались на всесоюзном симпозиуме в Ленинграде в 1969 г., на научных конференциях в Москве в 1997 г., в Омске в 1999 г., в Калининграде в 2000 г. и др.
себя машина, живое олицетворение беспрерывного движения» [Ж.О. Ламетри, 1983, с. 183]. Аналогичных взглядов придерживался и Р. Декарт, которому Ж. Ламетри, в целом не принимавший дуалистического картезианского учения, отдает должное за то, что тот «понимал характер физической природы живых существ» и «первый блестяще доказал, что животные являются простыми машинами» [там же, с. 220].
Теперь же мы сталкиваемся с попыткой обратного толка — уподобления техники организму. Но и в первом и во втором случае проведение параллелей недостаточно оправданно, поскольку сравниваются объекты, существование и развитие которых с точки зрения их источника осуществляется в разных плоскостях. В одном случае оно целеположено и направляемо, в другом — стихийно: живая естественная природа развивается, неживую искусственную развивают.
Наиболее глубокой разработке концепция общности техно- и биоразвития подверглась в теории технетики, центральной категорией которой выступает понятие «техническая реальность». Данное понятие трактуется «технетиками» очень широко. Практически под него подпадает вся окружающая человека действительность, поскольку она в той или иной степени испытывает на себе техногенное воздействие. «Все окружающее нас бытие есть некоторая техническая реальность... — пишет Б.И. Кудрин, — нет ни одного клочка суши или глотка воды, вдоха того, что мы называем воздухом, где не обнаружились бы техногенные следы» [Б.И. Кудрин, 1997, с. 30]. Все, что существует в природном и социомире, — и физическое, и биологическое, и собственно техническое — все в ходе человеческой жизнедеятельности превращается в техническое в его различных разновидностях — «в техническое мертвое, в техническое живое, в техническое интеллектуальное». Так, живое превращается в техническое вследствие использования им (живым) медикаментов, употребления техногенной пищи, через клонирование. Техническая реальность может порождаться также и не связанными с производством и бытом явлениями, такими, например, как искусство, терроризм и др. [там же, с. 30, 31, 34].
Эти рассуждения (о «технической реальности») созвучны высказываниям других, достаточно известных представителей европейской философии — О. Шпенглера, Н.А. Бердяева, Ж. Эллюля и др. «Мы живем в техническом и рационалистическом мире, — пишет Ж. Эллюль. — <...> Природа уже не есть просто наше живописное окружение. По сути дела, среда, мало-помалу создающаяся вокруг нас, есть, прежде всего, вселенная Машины. Техника сама становится средой в самом полном смысле этого слова. Техника окружает нас, как сплошной кокон без просветов, делающий при-
роду... совершенно бесполезной, покорной, вторичной, малозначительной» [Ж. Эллюль, 1986, с. 147—148].
Конечно, следует согласиться с Б.И. Кудриным в том, что живое в пределах ноосферы техногенно. «Превращается» ли оно в техническое даже с возникновением «второй» природы и с учетом ее воздействия на первую? Понятие технического здесь непомерно расширяется, переступает свои границы: нести на себе следы техногенного и быть техническим все-таки не одно и то же. Такое расширительное толкование — идентификация живого и неживого — обретает в дальнейшем концептуальный смысл. При этом не столько вследствие «технизации» живого, сколько, наоборот, «одушевления» технического: объект, становясь элементом технической реальности, встраиваясь в техносферу, начинает жить и развиваться по законам, аналогичным законам развития органических образований, по принципам селектогенеза. «Развитие технической реальности определяется некоторыми фундаментальными законами и закономерностями, совершенно подобными тому, — отмечает Б.И. Кудрин, — как развитие биологической реальности определяется своими фундаментальными законами, а развитие физики — своими» [Б.И. Кудрин, 1997, с. 39]. Отталкиваясь от этого положения, он формулирует закон информационного отбора, определяющий узловые точки научно-технического прогресса и включающий закон естественного отбора Дарвина. Для формулировки данного закона автором вводится иерархия «элементов» технической реальности, в которой есть пять составляющих: единичное изделие (техника), единичный технологический процесс, единичный материал, единичный продукт и единичный выброс. Взятые в совокупности, данные элементы образуют «некоторое надорганизменное образование» — «сообщество слабосвязанных и слабовзаимодействующих изделий», называемых автором техноценозами (по аналогии с биоценозами) [там же]. Примерами таких техноценозов могут выступать завод, город, регион...
Технетика провозглашает самостоятельную жизнь таких технических сообществ. Все изделия-системы (автомобиль, линия его сборки, прокатный стан, станок с ЧПУ и др.), проявляющие тех-ноценологические свойства, «с момента рождения (освоения) живут, — пишет Б.И. Кудрин, — и живут полноправно, становясь, и это обязательно, частью техноценоза... Такие объекты назвать мертвыми... язык не поворачивается...» [там же, с. 31—32].
Один из сторонников технетической теории А.Б. Георгиевский подходит к обоснованию ее основного положения — об общности законов развития живой природы и техники, излагая концепцию «биотехнического прогресса», выдвинутую немецкими исследователями — зоологом В. Францем и палеонтологом-эволюционистом
О. Шиндевольфом. Заимствуя категорию «биотехнический прогресс» для обозначения «изоморфизма», он полагает, что последний «включает в себя гораздо более широкий круг вопросов, чем только сравнительные характеристики биологических и технических систем по достигнутым показателям их совершенства». Сюда должно входить исследование всех точек соприкосновения биологических и технических дисциплин в области их эволюционного синтеза, т.е. изучение тех законов и закономерностей развития, которые являются общими для органического мира и для техники [А.Б. Георгиевский, 1997, с. 63]. Причастна данная теория также к «моделированию и конструированию технических систем на основе гомологии с живыми объектами» [там же]. Сходство между особенностями организации живых систем и творениями человека, изоморфизм их функций и структур автор иллюстрирует на многочисленных, представляющихся ему убедительными примерах, приводимых О. Шиндевольфом, В.Н. Беклемишевым и др.
Утверждается, например, будто такие показатели «летающих животных», как форма и размеры их крыльев, вес их тела и мощность мускулатуры, соотносимы с характеристиками искусственных летательных аппаратов; подъемные краны имеют пропорции, сходные с жирафами; как первые автомобили с бензиновым двигателем были похожи на каретные экипажи, так и аналогично этому первые млекопитающие походили на рептилий; гнезда птиц и тенета паука изоморфны творениям человеческих рук — жилищам, одежде и т.д.
Но уже самый первый из примеров вызывает решительное неприятие. Сходство между «летающими животными» и летательными аппаратами действительно могло бы иметь место, поскольку сама идея построить такой аппарат возникла у человека под воздействием наблюдаемого им природного феномена; более того, первоначальные попытки подняться в небо как раз и связывались с предположением о необходимости создать большое искусственное крыло, максимально подобное крылу птицы. Однако крылья ни самых первых взлетевших в небо самолетов, ни тем более современных реактивных лайнеров не обнаруживают такого сходства. Особенно нелепо проводить сравнение «мускулатуры» и «веса тела» птиц и летательных аппаратов; также ничего общего не наблюдается между жилищами птиц и насекомых, с одной стороны, и человеческими творениями — с другой. Общим в данном случае является лишь то, что «социальные» творения (дома, одежда, техника и т.д.) так же, как и гнезда и тенета, сотворены биологическим существом (человеком). Поскольку человек — это «живое», то первые его жилища могли в чем-то напоминать жилища других живых существ, с обретением же человеком социальной сущности все это «подобие» исчезает.
Излагая позицию Ортеги-и-Гассета относительно связи природы и техники, К. Митчем отмечает, что «проекция человека в мир не является "естественной" или "органической активностью", как мы обнаруживаем это, скажем, у Каппа или Гелена. В противоположность технической деятельности животных (плетение паутины, витье птичьих гнезд или строение бобрами дамб из дерева) человеческая техника берет свое начало в разрыве (выделено мною. — А.Г.) с органическим и естественным миром» [К. Митчем, 1995, с. 47].
Однако самым наивным и беспомощным из всех приводимых в публикации примеров является указание на то, что изоморфизм между живым и техническим обнаруживается даже «при сравнении молекулярной организации живых систем и современных технических объектов» [А.Б. Георгиевский, 1997, с. 65], так, будто у каких-либо нетехнических или «несовременных» объектов молекулярная организация иная.
Кстати, один из важнейших принципов синергетики как раз и предполагает структурную общность всех явлений в живой и неживой природе. Синергетика исходит также из функциональной общности процессов их самоорганизации. Но техника — это не «неживая природа» и вместе с тем не живая природа. Техника — это несамостоятельное «живое». В отличие от неживого она «одухотворена» (овеществленная, материализованная ипостась разума), в отличие от живого лишена активности.
Современные физикалисты широко используют идеи синергетики в сочетании с достижениями термодинамики и квантовой механики для объяснения различных социальных процессов (функционирование и развитие техники — один из них). Такой прием позитивно оценивается в литературе. Сопоставление общества с физическими объектами, пишет К.Х. Момджян, «весьма полезно для обществознания, дает ему важную информацию об изначальных свойствах самоорганизующихся систем, способных "дрейфовать" в диапазоне между "порядком" и "хаосом". Но это не значит, — резонно замечает он, — что физикалистские модели могут служить самодостаточным основанием для полноценных объяснений функционирования и динамики социокультурных систем» [К.Х. Момджян, 1994, с. 171].
Мысль об общности признаков техно- и биоэволюции, изоморфизме законов структуры и функционирования живых и технических объектов в высказываниях приверженцев технетической теории в ряде случаев выражается гораздо более «бескомпромиссно» и «напористо», чем у ее основателя. Ни аллегорический, ни метафорический смысл здесь не допускается. «Выражение "техника как форма жизни"... — это не метафора, не очередная аналогия, — решительно заявляет В.А. Щуров, — а фиксация существенной 88
стороны современной техники» [цит. по: Б.И. Кудрин, 1997, с. 32]. Рассматривая в рамках «технетической» парадигмы такой феномен техносферы, как город, Т.И. Алексеева приходит к выводу, что он «ведет себя как живой биоценоз и очевидно, что применение языка, методов, понятий биологии к городу — не методический прием, не аналогия, а органическое продолжение законов биологии в абиотической среде, созданной человеком» [Т.И. Алексеева, 1997, с. 233].
Подобным образом В.Г. Горохов и В.М. Розин характеризуют объект современной проектировочной деятельности. В сегодняшней практике, верно отмечают они, не только человек (субъект), но и объект включается в качестве существенного элемента в исследуемую и проектируемую систему. При этом «объекту проектирования и исследования придаются черты субъективности; он обладает своей волей и самостоятельным поведением». Более того, «допускается активность объекта... возможность и способность его на ответные воздействия, он может даже сопротивляться проектному воздействию... обладает "сознанием" и может быть "не согласен" на определенного рода проектные воздействия» [В.Г. Горохов В.М. Розин, 1998, с. 18].
В качестве одного из примеров ими приводится отмена проекта поворота северных рек, которая стала, как они пишут, «результатом протеста "объекта проектирования"». Естественно, возникает мысль, что в данном случае «протестовали» сами реки, но из дальнейшего описания выясняется, что нет — протестующим «объектом» оказались все-таки «люди, которые проживают на этой территории» [там же].
Конечно, техника — это форма жизни, но не своей собственной. Это один из многочисленных способов существования и развития человеческих идей, интересов, желаний и стремлений. В чрезмерном «одушевлении» техники и технической реальности их автономность превышает предельный уровень, достигая едва ли не степени реального живого. В ней возникает «естественность», самостоятельность, собственный «нрав» и даже собственный «интерес». Утверждается, что техническая реальность «диктует» человеку «требования, которые обеспечили бы ее дальнейшее развитие. Автомобиль, видеотехника, появившись, переделывают окружающую среду, включая и человека, в направлении, благоприятном для себя» ((!) выделено мною. — А.Г.) [Б.И. Кудрин, 1997, с. 34—35].
Эта многократно повторяющаяся в литературе по отношению к технике и технической реальности мысль — утрированное представление об истинном месте имманентно-технического в развитии техники. В данном пункте обе теории — «изоморфизма» и «имманентно-технического развития» — пересекаются. Формирование технического мира объясняется в них требованиями самого
этого мира, творческая свобода, проектно-конструкторский выбор, по существу, отдаются на откуп технике — они подчинены уже не столько человеческим, сколько «техническим» интересам и потребностям. Такая позиция свидетельствует о недооценке, «умалении» интенционально-деятельностного в объяснении движущих сил технического развития. Технетика видит эти силы «не во внешних — социальных стимулах, а внутри самой технической реальности», — пишет А.Б. Георгиевский [А.Б. Георгиевский, 1997, с. 67]. Соглашаясь с Б.И. Кудриным, он подчеркивает, что «истинные движущие силы прогрессивного обновления техники следует искать в самодвижении технической реальности и не запирать это слово в кавычки» (выделено мною. — А.Г.) [там же, с. 73].
Однако содержание следующих фраз все же не позволяет освободить «самодвижение» от кавычек, ибо оказывается, что под ним подразумевается не что иное, как поисковая человеческая деятельность: «Подобно тому, как в биологической эволюции движущей силой выступает разрешение противоречий путем отбора более адаптивных вариантов, движителем развития техники является селектогенез в виде отбора технических новшеств (идей, моделей и т.п.), более соответствующих запросам общества (а вовсе не самой техники и технической реальности. — А.Г.) на данном этапе его исторического развития» [там же].
Безусловно, определенное «самодвижение» технической реальности имеет место, и оно достаточно полно выражено в концепции «автономной технологии». Техническая реальность — это не хаотичное нагромождение артефактов, а определенная система, элементы которой «взаимосвязаны друг с другом таким образом, что всякая эволюция одного из них влечет эволюцию всей совокупности, а всякое изменение совокупности сказывается на каждом элементе» (Ж Эллюль) [цит. по: Традиционная и современная технология, 1999, с. 8].
Автономность технологии проявляется в ряде признаков, в том числе и в «самовозрастании технической мощи и эффективности». «Все происходит так, — пишет Ж. Эллюль, — как если бы система росла под воздействием внутренней силы, неотъемлемой и без решающего воздействия человека» [там же, с. 9].
В таком контексте может быть рассмотрена как «живой организм» и сама природа. В частности, в книге «Философия техники: история и современность» в рамках ее «негомогенного» рассмотрения авторы делят ее на природу вообще и на планетарную природу. В последнем случае природа уже не независима, она испытывает на себе воздействие человеческой деятельности — познавательной, инженерной, технической, и законы ее уже «не вечны, а обусловлены исторически и в культурном отношении». «Само человеческое
действие здесь... есть орган эволюции природы», — пишут авторы и, отталкиваясь от этих в принципе верных выводов, характеризуют ее как «своеобразное духовное существо», способное «чувствовать, отвечать человеку, ассимилировать его усилия и активность» [Философия техники: история и современность, 1997, с. 156]. Но очевидно, что здесь присутствует элемент образности, иносказательности, в технетической же теории утверждается прямой смысл.
Технетическая теория, как полагает подвергнувший ее тщательному разбору С.В. Кричевский, представляет собой «идеологию новой — не человеческой, а технотронной цивилизации (ТЦ), которая существует, развивается, саморазвивается гигантскими темпами, все больше выходя из-под контроля человека и человечества, являя собой новый — высший — этап эволюции живого разумного на Земле — крайне агрессивного, рационального, самодостаточного, самоорганизующегося, самопрограммируемого и бессмертного. При этом, — пишет он, — предполагается, что это естественный и закономерный этап эволюции земного живого разумного, так как человеческая цивилизация (ЧЦ) объективно ограничена и обречена на деградацию и последующую гибель» [С.В. Кричевский, 2006]. Однако техноценоз, продолжает С.В. Кричевский, невозможен без живого разумного, породившего его, т.е. без человека и общества.
Механическое представление техноценоза как саморазмножающейся, самодостаточной системы, автономной от своего разумного творца, некорректно и содержит методическую ошибку, подменяя сущность формой. Технетика в изложении Б.И. Кудрина «фактически выводит человека за скобки процесса эволюции», но «коренной проблемой эволюции является не эволюция техники, а эволюция живого разумного. Техника лишь важнейшее следствие и свойство этого процесса... способ выживания, трансформации живого разумного и его трансляции в новое пространство-время» [там же].
Техника, ее применение создают новые условия жизнедеятельности людей, предписывая им правила дальнейшего поведения. Очерчивая контуры, «пунктирно» обозначая направленность творческого поиска, техника как бы побуждает к своему собственному развитию. Но данный «импульс» не есть ни начальная, ни конечная причина развития. Он главным образом позволяет человеку утвердиться в его потребностях. Из всех альтернативных вариантов потенциального развития техники человек выбирает только тот, который позволяет ему реализовать актуальную цель. «Импульс» — это одно из промежуточных звеньев в цепи системообразующих компонентов специализированной технической деятельности. Каждое звено из данной совокупности, поскольку оно наряду с другими обеспечивает возможность и логическую связность деятельности
и поскольку изъятие его сделало бы деятельность невозможной, автономно и может быть представлено как «определяющее». В этой связи интересны рассуждения американского футуролога Элвина Тоффлера, который, рассматривая движущие силы социальных изменений, подчеркивает, что все они равноценны. Он не выделяет какой-то одной, доминирующей силы и в соответствии с синерге-тическим принципом неравновесности систем утверждает необходимость учета всего множества взаимосвязанных процессов, взаимодействующих в социуме [А. ТоЛАвг, 1983, р. 223].
Игнорирование наличного состояния техники как одного из важнейших факторов ее развития, как «трамплина», подготовленного прежними этапами деятельности, означало бы отрицание поступательности развития и утверждение необходимости начинать всякий раз предметно-деятельностный процесс с нуля. «Коэффициент значимости» «имманентно технического» как «движущей силы» развития техники как раз и может быть определен и ограничен фактом логической преемственности деятельности.
Человеческая деятельность подчинена собственным законам. Ее отличительной особенностью является то, что она обретает свои качественные характеристики только благодаря искусственно созданному ею миру, исходной составляющей которого выступают орудия труда (техника). В этой связи говорить, что техника «диктует» человеку определенные требования и вызывает не всегда предсказуемые последствия, равнозначно «сетованию» на свою социальность: «беда» в том, что мы — люди, что мы создали социум, живем в нем и подчиняемся его (т.е. нашим) законам.
Законы развития естественного и законы развития искусственного принципиально различны, ибо последние проявляются исключительно как ответ на запросы социума, отвечают его целям и потребностям, компенсируя «недостатки» первых. Анализируя сущность техники, технической реальности, технических процессов, необходимо акцентировать внимание не на природном в его естестве, а на измененном природном, ибо только оно выражает феномен технического. И лишь в этой связи — как противоположность природного, а не как его повторение и аналог — техника, техническая реальность выступают предметом исследования. В противном случае можно было бы ограничиться познанием законов природы и экстраполировать их на мир техники.
Все проблемы, связанные с техникой, как экологические, так и собственно социальные (экономические, правовые, нравственные), порождены данной противоположностью. «Смысл техники, — писал К. Ясперс, — состоит в освобождении от влияния природы. Ее назначение — освободить человека как животное существо от подчинения природе с ее бедствиями, угрозами и оковами. Поэтому
принцип техники заключается в целенаправленном манипулировании материалами и силами для реализации назначения человека» [К. Ясперс, 1991, с. 117]. Техника, таким образом, предстает как средство противостояния природе. В случае «совпадения» законов природы и законов техники «освобождение» от природы было бы невозможным. Законы природы стихийны; им-то и противопоставляются «регулируемые» законы — законы техники.
Отрешиться от мысли о том, что техника, техническая реальность, техносфера суть явления природные (а в «изоморфистских» теориях даже «живые») не позволяет их естественно-субстратная основа. Сосуществование в данных образованиях двух составляющих — технической и природной, — негласно принимаемых за равновыражающие их сущность, трансформируется в теоретических обобщениях в утверждение их органической слитности, в заключение, будто техническое воспроизводит природное, строится по его законам. В действительности же техника не строится по законам природы, а лишь «встраивается» в ее мир.
Живя в техносфере, постоянно воспроизводя и совершенствуя технику, человек не просто существует в мире созданной им второй природы, он погружает ее в первую и только в этом смысле живет в природно-технической среде. Однако если технику легко отличить от природы, то техническая реальность нередко «сливается» с ней. «Техническая реальность сплошь и рядом выступает как природный процесс, преобразованный человеком, как явление природы, претерпевшее качественное изменение благодаря деятельности людей», — пишет Т.И. Ойзерман [Т.И. Ойзерман, 1997, с. 8]. То есть это не просто «природный процесс», а процесс, обретший новые свойства и отношения, не присущие природе до воздействия на нее деятельности. И хотя «далеко не всегда различие между технической реальностью и первичной природой поддается четкому разграничению» вследствие того, что «границы между ними сплошь и рядом размыты, даже стерты историческим развитием материального производства» [там же], содержательно это различные и в ряде случаев даже противопоставленные друг другу явления. Все, на чем лежит печать человеческой деятельности, утрачивает свою природную первозданность. В наибольшей степени это обнаруживается в технических артефактах как таковых, в наименьшей — в последствиях техногенной деятельности.
Следует обратить внимание на то, что идея изоморфизма и тех-нетическая концепция в целом получили наибольшее признание у представителей естественных и технических наук. «Философские» оценки более осторожны, не столь категоричны и не столь однозначны. Отмечая некоторые позитивные стороны данной теории, философы обращают внимание на ее редукционистский
(В.М. Розин), экстраполяционный (В.В. Чешев) характер [Становление философии техники: техническая реальность и технетика, 1997, с. 16, 22].
Редукция позволяет подметить в исследуемом предмете некоторые общие с другими явлениями свойства, однако данный методологический прием не обеспечивает полноты исследования и, базируясь на принципе аналогии, не раскрывает качественно отличных характеристик исследуемого объекта. «К несчастью всех редукционистов, — отмечает К.Х. Момджян, — особенное в мире, несмотря на "кровное родство" с всеобщим, упорно претендует на качественную автономию и собственные законы, не желая быть просто иллюстрацией к "общим случаям"» [К.Х. Момджян, 1994, с. 172].
Высказывая предположение о том, что изучение техносферы потенциально может привести к выводу о преобладании в ее строении и функционировании общих с биологическими законов, В.В. Че-шев обоснованно замечает, что в данном случае не менее существенны социальные и культурные детерминанты. Их соотношение и роль в процессах техносферного развития «могут быть выяснены в полной мере при исследовании морфологии техносферы, поскольку решение этого вопроса невозможно без обращения к человеческой деятельности (выделено мною. — А.Г.) и к генезису человека как разумного существа» [В.В.Чешев, 1997, с. 27].
Да и сам А.Б. Георгиевский, активно отстаивающий идеи изоморфизма, признает: «При всей пока неясности вопроса об автономности эволюции техносферы и ее внутренних движущих силах несомненной остается в качестве таковых техногенная творческая деятельность человека» [А.Б. Георгиевский, 1997, с. 68]. То есть то, что внутренними движущими силами развития техносферы (и, разумеется, техники) является творческая деятельность человека, — вопрос бесспорный. Проводя аналогию между био- и техноэво-люцией, авторы, на которых ссылается А.Б. Георгиевский, — Г.С. Альтшуллер, А.М. Уголев и др. — на самом деле сравнивают между собой не неживое (технику) и живое, а живое и деятель-ностное — эволюцию живой природы и техническое творчество человека. Между процессом целенаправленной творческой деятельности (в том числе и по созданию техники) и процессом эволюции (в том числе живой природы) возможно проведение параллелей; вряд ли, конечно, здесь имеет место полный изоморфизм, но прохождение обоими генетически, по нашему мнению, не связанными между собой явлениями общих этапов вполне допустимо. И допустимо введение в этой связи Г.С. Альтшуллером биотехнического термина «линия жизни технических систем», отражающего последовательность стадий техноэволюции по аналогии с онтогене-
зом организмов, поскольку в данном случае подвергается анализу не техника «сама по себе», а эволюция технического творчества.
То же можно сказать и об общих закономерностях «естественных и искусственных технологий» А.М. Уголева. Выделенные им принципы универсальной блочности, эффективности, цикличности, множественности являются «общими» не для био- и техносистем, а для эволюции организма и деятельности человека, направленной на развитие, совершенствование техники.
Человеческая деятельность может обнаруживать некоторые общие с развитием животного мира характеристики, ибо она выступает способом приспособления живого к действительности. В процессах естественного отбора, определяющих адаптациогенез, видообразование и эволюционный процесс, задействовано множество кондициональных и каузальных факторов. А.Б. Георгиевский указывает на такие из них, как модификационная индивидуальная и групповая изменчивость, различные формы генетических изменений, динамика численности популяций, разнообразные формы борьбы за существование и др. Подобные факторы с определенной степенью допущения могут быть экстраполированы и на процесс «технических мутаций», понимаемый при этом как один из опосредованных моментов механизма социального приспособления, выражающегося в их (факторов) использовании в ходе совершенствования техники в качестве своеобразных «методических» приемов.
Но деятельность все же не «изоморфно»-биологический, а специфически социальный способ приспособления. Это постоянно находящийся в движении, бесконечно совершенствующийся процесс, реализуемый посредством столь же бесконечно совершенствующихся в ходе деятельности ее орудийных средств. Приспособительные механизмы животного, в отличие от данного процесса, относительно «завершены», «закончены», они в «готовом» виде передаются по наследству как набор запрограммированных действий.
Рассматривая вопрос о генезисе техники, В.А. Щуров выводит ее возникновение из «форм орудийной деятельности животных». Под «орудием» в данном случае понимается само тело животного. «Тело животного есть техника организма как биологического целого» [В.А. Щуров, 1996, с. 13]. В этой же роли до появления технических средств выступает и человеческое тело. «Техника начинается с того, что у человека формируются навыки, умения, знания и т.д.» [там же, с. 17]. Эта позиция, к слову сказать, повторяет мысль Л. Нуаре: «Только изучение органов тела и их характерных функций бросает свет на возникновение и развитие орудий труда» [Л. Нуаре, 1925, с. 135].
Конечно, с учетом производимых действий представить тело животного и человека как функционирующее орудие (технику) вполне возможно. Тело и техника объединяются здесь общим признаком — трудовым действием. Предметно-вещное выступает функциональной заменой живого. Но физиологическое не является «началом» вещного не только в физическом, но в строгом смысле слова даже и в генетическом аспекте. В самых первых орудиях труда — уже принципиально иное, небиологическое содержание. Артефакт не органичен, а предметно-вещен. Навыки, приемы, мастерство, используемые «сами по себе» (без вспомогательных средств), — это «живое», непосредственное; орудия — неживое, опосредованное. В первом случае действия биологические, во втором социальные (деятельностные).
«С позиций антропосоциогенеза можно утверждать, что в техническом мире отражена прежде всего деятельностная природа человека» [В.В. Чешев, 2005, с. 372]. Отмечая, что деятельность является специфической формой активности, освоенной только одним биологическим видом, «генетический исток создания мира искусственного» В.В. Чешев видит именно в «орудийной активности, с которой начинается преобразование предметной среды. <...> Мир искусственного, мир техносферы есть, по сути, деятельност-ный мир человека, живущий своей целесообразной рационально-рассудочной жизнью в рамках социального целого» [там же]. В этой связи вопрос о мире техники «может быть поставлен так: имеет ли техносфера свою собственную динамику или же ее развитие есть отражение (или воплощение) развития мира деятельности человека?» [там же].
Роль, которую сыграло «тело» в становлении техники, следует выводить, по нашему мнению, не из «телесных» умений, а, наоборот, из слабости, ущербности тела. Техника начинается с осознания ограниченности органического, обнаружения предела его возможностей как орудийного. Именно это вызывает необходимость в переходе к абиотическим способам освоения мира, в передаче функций живого другим, более мощным исполнительным механизмам. Иное дело, что создание орудий становится возможным, когда руки уже приспособились к оперированию внешними предметами, манипулированию ими, выработались умения придавать им необходимую форму и «программировать» их функциональные качества.
Важнейшим фактором возникновения техники Арнольд Гелен считал морфофизиологическую ущербность человека: «Техника — это способ целенаправленного создания искусственной среды человеком, обладающим от природы чрезвычайно малой физической выносливостью и неспособным приспосабливаться к естественной
среде с помощью своих органов. <...> Бедный в своих органах чувств, безоружный, нагой, эмбрионообразный во всем своем строении, ненадежный в своих инстинктах, он (человек. — А.Г.) есть существо, экзистенционально вынужденное к действию» [A. Gehlen, 1957, p. 8]. Аналогично, хотя и в несколько иной связи задолго до А. Гелена высказывался и Ж. Ламетри. «Какое животное, — риторически вопрошал он,— умерло бы с голоду посреди молочных рек? Только человек» [Ж.О. Ламетри, 1983, с. 198]. Подобные мысли встречаются и у К. Маркса.
Прямой генетической связи между живым и неживым в процессе перехода от непосредственно биологического к опосредованно орудийному отчетливо не прослеживается. Даже если техника — это «проекция человеческих органов в природный материал» (Капп, Эспинас и др.), с момента своего «отчуждения» от человека она обретает принципиально иные свойства и начинает жить не по «бихевиористским», а по деятельностным (социальным) законам. Она не может «самоизменяться», «самосовершенствоваться», отвечая своим «собственным» интересам.
Вычленение качественной специфики социоадаптации, реализуемой посредством техногенной деятельности, не означает абсолютного игнорирования какой-либо общности ее с механизмами приспособления животных. Хотя деятельность в ее глубинном значении как процесс, характеризуемый целеполаганием, планированием и контролем, — явление социальное, но присуща она биологическому существу, и свой искусственный мир он обречен строить в той или иной степени в соответствии с естественным. В конце концов, вся материя как таковая (живая-неживая, естественная-искусственная) обладает общими признаками. Однако это не снимает отнюдь не риторического вопроса: почему живое (непосредственное) приспособление к природе должно быть изоморфно не просто опосредованному (это еще можно обосновать), а эволюции искусственно созданных вспомогательных средств данного приспособления и наоборот? Почему в «придуманном» материально-физическом предмете, абсолютно инертном и даже причудливом по отношению к естественной природе, должны обнаруживаться свойства ее самой уникальной (биологической) разновидности?
Эти свойства проявляются тогда и только тогда, когда они сознательно переносятся в технику, чем, собственно, и занимается бионика.
Так, например, разработка новых элементов и устройств автоматики и телемеханики, совершенствование вычислительной техники во многом стали возможными благодаря изучению нервной системы человека и животных, моделированию нервных клеток — нейронов и нейронных сетей. Исследование морфологических
7 ВМУ, философия, № 5 97
особенностей организмов позволило внести серьезные коррективы в некоторые технические явления, в частности, изучение структуры кожи дельфина натолкнуло на идею создания специальной обшивки для судов, существенно увеличившей (на 15—20%) скорость их движения.
В последние годы много говорят о нанотехнологии. Ее «конечная, предельная цель» как раз и сводится к тому, чтобы «стать аналогом технологий природных» (Дж. Коатес). «В наномире речь идет... о манипуляциях отдельными атомами или молекулами. Природа знает, как это делать. Она превращает неживые материалы в протоплазму, а затем в растения или животные». Природа способна производить материалы куда более сложные и более эффективные, «чем все, чего могут достичь наши технологи. К примеру, материал, из которого сделаны перья птиц, обеспечивает тепло, водоотталкивание и способность удерживать тело птицы в воздухе, летать. <...> Некоторые животные "производят" такие клеи, что нашим химикам остается только завидовать» [/. Coates, 1998, p. 58].
Что же до «стихийно» создаваемой техники (т.е. без заведомого уподобления ее живому), то она формируется и совершенствуется не в соответствии с законами живого, а в лучшем случае в соответствии с законами физического. Основу техникознания составляет механика, а не биология: артефакт строится и развивается с учетом свойств не живого, а неживого. И хотя сам критерий живого иногда подвергается пересмотру (так, например, согласно Х. Патнэму, «любой механизм, действующий подобно человеку, может считаться живым» [см. об этом: Д.Ф. Иванов, 2006, с. 14]), но даже если его и представить как живое, то это будет «живое», не обладающее субъектностью, вследствие чего его развитие обусловлено не имманентными, а внешними факторами. Признание общности естественных и искусственных законов развития стирает грань между имманентной и внешней детерминантностью.
Технику можно интерпретировать и как «субъект», но это будет не субъект деятельности, а субъект технологического действия. И хотя это действие результативно, целерациональность его не самообусловлена. С этой точки зрения технику можно представить как «субъективированный» объект, имея в виду опредмеченность в ней некоторых субъектных качеств, в частности «умение» достигать поставленной цели.
Можно обосновать тезис о том, что человек неосознанно строит технику по своему подобию, что в отдельных случаях он сознательно стремится уподобить ее биологическому (хотя принцип повторения биологического в техническом рассматривается в технетике не как исключение из правила, а как объективная закономерность),
но всего этого недостаточно для вывода о повторении в последующем ее развитии тех же этапов и стадий, которые характеризуют эволюцию живого.
Даже если первые орудия содержали в себе подобие человеческих органов, из этого не вытекает, что все дальнейшие их преобразования также им подобны. Сложная техника строится не по структурному, а по функциональному подобию с человеком. Это предопределено самим ее статусом — выступать не «наглядным пособием», а средством практического преобразовательного действия. Да и сам тезис о «неосознанности» первоначального подобия вызывает сомнение. Скорее всего, это подобие — результат сознательных устремлений. Поскольку до возникновения орудий все трудовые операции осуществлялись естественными органами, логично предположить, что заменяющие их искусственные органы также должны строиться по их образцу, быть похожими на них. Руководящим принципом выступала в данном случае необходимость достижения функционально-целевого единства естественных и искусственных средств деятельности. По мере же дальнейшего развития техники это требование утрачивает свою актуальность и все усилия сосредоточиваются на совершенствовании ее функциональных способностей2.
Однако независимо от того, сознательно или неосознанно орудие стало «человекоподобным», сам факт его изготовления свидетельствует о появлении качественно новых закономерностей, отражающих принципиально иной — опосредованный — способ освоения реальности. Проходит ли опосредованное звено (орудие) в своем развитии те же этапы, что и непосредственно живой организм в ходе его приспособления к природе, — вопрос спорный, хотя обоснование его не представляет трудности, поскольку в обоих случаях имеет место развитие. Наряду со своими специфическими в биологической, физической и социальной реальности особенностями оно характеризуется и рядом общих признаков.
Рациональное (социальное) и спонтанно-биологическое (животное) в целом не совпадают, однако имеется точка их пересече-
2 Любопытный пример на этот счет содержится в одной из сносок «Капитала» К. Маркса, где он описывает «первый локомотив, сделанный до изобретения теперешних локомотивов»: «У него было в сущности две ноги, которые он попеременно поднимал, как лошадь. Только с дальнейшим развитием механики и с накоплением практического опыта форма машины начинает всецело определяться принципами механики и потому совершенно освобождается от старинной формы того орудия, которое превращается в машину» [К Маркс , Ф. Энгельс , т. 23, с. 394]. То есть по мере совершенствования, развития техники она утрачивает сходство с образцами, отдаленно может быть и напоминавшими живое. Но если в законах развития техники повторяются законы развития живого, то почему во все большей степени происходит отход от такого подобия?
ния. Это целевая предрасположенность приспособительных действий. У животного тоже есть цель, «план» и «программа» ее реализации. Инстинктивная деятельность «разумна», хотя все «идеальные» компоненты ее изначально (в основном) присутствуют в его сознании. Конечно, множество наблюдений говорит о том, что в нестандартной ситуации животное может выбрать и нестандартное решение — целиком объяснять его поведение одними лишь инстинктами нельзя. Ж. Ламетри даже утверждает, что «природой извечно установлен своеобразный закон, согласно которому, чем больше у животных развит ум, тем больше теряют они в отношении инстинкта. При этом возникает вопрос, выгодно ли им это или нет» [Ж.О. Ламетри, 1983, с. 187]. Но в любом случае степень биологической разумности имеет четко фиксированный предел: она завершается на доорудийной стадии приспособления живого, знаменуя окончание действия естественно-природных и начало действия социально регулируемых законов.
Если развитие техники «изоморфно» развитию живого, то не означает ли это, что:
— формируя свой план, свою программу действий (т.е. создавая и совершенствуя технику), человек неосознанно воспроизводит «конструкцию» приспособительного биологического действия, безотчетно повторяя те же самые шаги, которые прошел в своей эволюции животный мир;
— вся работа ума при создании сложнейших технических систем, обеспечиваемая в том числе и знаниями теоретического уровня, есть всего лишь «бессознательное» повторение стихийно реализованных, самопроизвольных приспособительных действий животного;
— законы природно-биологического и научно-теоретического идентичны и эволюция способов современной научно-технической и интеллектуально-технологической социальной адаптации адекватна логике развития тех адаптивных механизмов, которые были свойственны человеку на ранних этапах его приспособления к природе;
— социальное — это то же природное, его естественная закономерная ступень?
Теория «изоморфизма», по существу, отвечает на все эти вопросы утвердительно: не только техносфера, но и все сущее, включая человека и человеческое общество, является результатом «глобальной эволюции», следствием «общего закона усложнения существующего». «Не труд создал человека, — настаивает Б.И. Кудрин, — а мутационно возникшая способность мозга» [Б.И. Кудрин, 1997, с. 35, 47, 48].
Цивилизация, однако, вырастает не непосредственно из природы, не из ее собственных «мутаций», а появляется в результате исключительно социальных причин, основу которых составляет деятельность. Все без исключения законы развития техники (как образования искусственного) носят деятельностный характер. Техника есть деятельность. И законы развития техники есть в конечном счете законы развития деятельности. Законы же развития «живого» (в своей собственной ипостаси) не зависят от деятельности. И если между первыми и вторыми обнаруживается нечто общее, то только лишь в силу всеобщности законов диалектики: не только первозданная природа, но и «вторичная», и «третичная», и т.д. в ходе своего изменения продолжает выступать носителем того общего, что обусловливает ее существование в целом. Все части целого, какие бы метаморфозы с ними ни происходили, остаются «органическими» частями этого целого и уже поэтому должны наряду со своими специфическими подчиняться и тем общим закономерностям, которые предписывает им целое.
Было бы, конечно, неоправданным нигилизмом вообще отрицать какую-либо общность процессов живой и неживой (в том числе искусственно созданной) природы. В известных пределах допустимы и такие теоретико-познавательные приемы, как редукция, аналогия, экстраполирование.
Правомерность использования теорий, разработанных на базе изучения систем одного уровня, для объяснения процессов, осуществляющихся в качественно иных системах, не опровергается практикой. Если отбросить крайне механистические выводы философов-метафизиков XVII—XVIII вв., то в их попытках объяснения естественных явлений и закономерностей на основе изучения искусственных конструкций обнаруживается достаточно позитивный для своего времени результат. Анализ технических явлений стал основанием выдвижения гипотез, касающихся законов развития природы. Технические конструкции (прежде всего часы) выступали у естествоиспытателей Нового времени в роли своеобразной исследовательской модели. Мир (по аналогии с ней) — это огромный часовой механизм, гармонично функционирующий в соответствии с замыслом Всевышнего.
Большую роль сыграло применение точных естественнонаучных методов в области физиологии, в понимании процессов высшей нервной деятельности. И.М. Сеченов, И.П. Павлов в своих исследованиях прибегали к сравнениям человека и животных с машиной. Отмечая, что всякая машина состоит из частей, образующих рабочий механизм, и придатков, управляющих ее ходом, И.М. Сеченов в «Очерке рабочих движений человека» пишет: «Так и в животном теле система мышц, прикрепленных к подвижным
частям костного скелета, составляет тот механизм, при помощи которого человек и животные производят внешние механические работы, а регуляторами служат нервные придатки, которыми двигательная машина пускается в ход или останавливается...» [И.М. Сеченов, 1906, Введение]. Аналогично высказывается И.П. Павлов: «Человек — есть, конечно, система (грубее говоря, — машина), как и всякая другая в природе, подчиняющаяся неизбежным и единым для всей природы законам; но система... единственная по высочайшему саморегулированию (выделено мною. — А.Г.). С этой точки зрения метод изучения системы человека тот же, что и всякой другой системы: разложение на части, изучение связи частей, изучение соотношения с окружающей средой и, в конце концов, понимание на основании всего этого ее общей работы» [И.П. Павлов, 1932, с. 491].
В XX в. весьма плодотворными оказались идеи сопоставления функций автоматических устройств с функциями живых существ, высказанные и обоснованные Н. Винером. Кибернетика своими успехами обязана не только развитию ЭВМ и математического аппарата, но и достижениям в области физиологии. Однако речь здесь не идет о разгадке «тайны техники» путем наложения на нее законов природы, а скорее наоборот, технические явления и технические теории (в частности теории систем, теории информации) используются в качестве «инструментария» для объяснения функций живых организмов и природы. Использование понятий и идей кибернетики в физике, химии, биологии, психологии и других науках существенно продвинуло их в понимании многих природных процессов.
Таким образом, если и можно говорить о значении естественнонаучной методологии для изучения закономерностей технического развития, то оно должно выражаться не в механическом отождествлении законов техники с законами природы (тем более живой), не в проведении жесткой аналогии между ними, а в лучшем случае в применении к исследованию техники (при наличии такой возможности) тех принципов, которые продемонстрировали свою эффективность в естествознании.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Алексеева Т.И. Феномен города в системе техносферы // Становление философии техники: техническая реальность и технетика. М., 1997.
Георгиевский А.Б. Концепция биотехнического прогресса: история и основные постулаты // Становление философии техники: техническая реальность и технетика. М., 1997.
Горохов В.Г., Розин В.М. Введение в философию техники. М., 1998.
Кричевский С.В. Критика технетики // http://enwl.net.ru/spbeco/enwl/ 2006/03/11_10.Ыш
Кудрин Б.И. Метафизика технетики //Становление философии техники: техническая реальность и технетика. М., 1997.
ЛаметриЖ.О. Человек — машина // Ламетри Ж.О. Соч. М., 1983.
Мелещенко Ю.С. Техника и закономерности ее развития. Л., 1970.
Митчем К. Что такое философия техники? М., 1995.
Момджян К.Х. Социум. Общество. История. М., 1994.
Нуаре Л. Орудие труда и его назначение в истории развития человечества. Киев, 1925.
Ойзерман Т.И. Техническая реальность как среда обитания человечества // Становление философии техники: техническая реальность и технетика. М., 1997.
Павлов И.П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных: условные рефлексы. Л., 1932.
Половинкин А.И. Законы строения и развития техники: постановка проблемы и гипотезы. Волгоград, 1985.
Сеченов И.М. Введение // Сеченов И.М. Очерки рабочих движений человека. М., 1906.
Чешев В.В. Проблемы техносферы в контексте философии // Становление философии техники: техническая реальность и технетика. М., 1997.
Чешев В.В. Деятельностная природа техносферы // Философия и будущее цивилизации: Тезисы докладов и выступлений IV Российского философского конгресса (Москва, 24—28 мая 2005 г.). М., 2005.
Щуров В.А. Универсальность техники как объект социально-философского анализа: Автореф. дисс. ... докт. филос. наук. Н. Новгород, 1996.
Эллюль Ж. Другая революция // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986.
Ясперс К. Смысл и предназначение истории. М., 1991.
Становление философии техники: техническая реальность и технетика. М., 1997.
Традиционная и современная технология. М., 1999.
Философия техники: история и современность. М., 1997.
Gehlen A. Die Seele im technischen Zeitalter. Hamburg, 1957.
Coates J. The next twenty-five years of technology: opportunities and risks // 21st century technologies: promises and permits of dynamic future. OECD. 1998. Цит. по: Наука и общество на рубеже веков: Реф. сб. / РАН ИНИОН. М., 2000.
TofflerA. Previews and premises. N.Y., 1983.
