Научная статья на тему 'Театральная эстетика Дидро в России'

Театральная эстетика Дидро в России Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

CC BY
528
82
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Журнал
Научная мысль Кавказа
ВАК
Область наук
Ключевые слова
ТЕАТР / THEATER / ПАНТОМИМА / PANTOMIME / "ЧЕТВЕРТАЯ СТЕНА" / "FOURTH WALL" / ИСКУССТВО ПРЕДСТАВЛЕНИЯ / ИСКУССТВО ПЕРЕЖИВАНИЯ / ДЕКОРАЦИЯ / ПСИХОТЕХНИКА / PSYCHOTECHNICS / БИОМЕХАНИКА / BIOMECHANICS / ART OF REPRESENTATION / ART OF EXPERIENCE / DECORATIONS

Аннотация научной статьи по искусствоведению, автор научной работы — Алташина Вероника Дмитриевна

В статье рассматривается влияние трактатов Дидро по эстетике театра («Беседы о “Побочном сыне”» (1757), “О драматической поэзии” (1758), “Парадокс об актере” (1773-1777, опубл. 1830) на российских режиссеров новаторов В.Э. Мейерхольда и К.С. Станиславского. Идея “четвертой стены”, впервые высказанная Дидро, его требование реалистичности изображения “жизни на сцене”, роль пантомимы, противопоставление актера, играющего “нутром” актеру, руководствующемуся рассудком, необходимость репетиций, значение отлаженной труппы эти мысли, высказанные, но не нашедшие понимания в XVIII столетии, оказались востребованными и развитыми в русском театре начала XX вв.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Diderot s Theater Aesthetics in Russia

The article examines the influence of Diderot’s treatises on theater aesthetics (Conversations on "The Natural Son” (1757), On Dramatic Poetry (1758), The Paradox of Acting (1773-1777, published in 1830) on Russian stage directors innovators Meyerhold and Stanislavsky. The idea of the “fourth wall”, first expressed by Diderot, his requirement of realistic representation life on the stage, the role of pantomime, the opposition “experiencing the role” actor and actor guided by reason, the necessity of drama practice these ideas expressed, but failed to find understanding in the 18 th were in demand and developed in the Russian theater at the beginning of 20 th centuries.

Текст научной работы на тему «Театральная эстетика Дидро в России»

СТРАНИЧКА ГАЗЕТЫ "ДАР"

УДК 82.091

ТЕАТРАЛЬНАЯ ЭСТЕТИКА ДИДРО В РОССИИ

В.Д. Алташина

Вся жизнь Дидро связана с театром. Театрализация, постановка (la mise en scène) характерна для всех его произведений: философские трактаты написаны в форме диалогов и происходят то у постели больного друга ("Сон д'Аламбера"), то перед туалетным столиком жены маршала ("Разговор философа с супругой маршала"), то в кругу семьи вечером у камина ("Разговор отца с детьми"). В "Парадоксе об актере" собеседники, рассуждая о театральной эстетике, идут на спектакль и гуляют по Тюильри, а в «Беседах об "Отце семейства"» встречаются за обсуждением пьесы то в гостиной Дорваля, то у подножия холма.

В своем первом романе "Нескромные сокровища" (1748) Дидро критикует неестественность, декламационность, перегруженность французского театра и непрофессиональную игру актеров. Он высказывает идеи, которые впоследствии будет развивать в своих теоретических работах о театральной эстетике. Уже здесь, намечая идею "четвертой стены", к которой он вернется в произведении "О драматической поэзии", он предлагает следующий эксперимент: привести заморского путешественника в ложу, "закрытую решеткой, откуда ему видна сцена, которую он принимает за покой дворца султана. Неужели вы думаете, что <...> иллюзия у этого человека будет длиться хоть минуту?" [1]. В «Беседах о "Побочном сыне"» (1757) представлена противоположная ситуация: "Я" прячется в гостиной, где идет домашнее представление, и у него возникает иллюзия подлинной жизни, однако когда он читает то же произведение, то видит его несоответствие нормам, принятым в театре.

Нереалистичность, условности театрального представления, декламационность и риторичность, неестественность игры актеров - вот основные недостатки современного театра, к которым Дидро будет обращаться, разрабатывая театральную теорию параллельно с практикой: "Побочный сын" и "Беседы о "Побочном сыне"" были опубликованы вместе в 1757 г., "Отец семейства" - одновременно с трактатом "О драматической поэзии" в 1758 г., а работая над пьесой "Добрый он или злой?" (1776-1781), Дидро размышляет над "Парадоксом об актере" (1773-1777, опубл. 1830).

Увы! Ни реформаторские идеи Дидро, ни его драматические произведения, составляющие с ними единое целое, не имели успеха у французской публики. Зато в полной мере были оценены режиссерами-новаторами следующих поколений, в том числе, К.С. Станиславским и В.Э. Мейерхольдом. Практически никогда напрямую не цитируя французского философа, но превосходно зная его идеи, они творчески применяют их в театре. Сама фигура умолчания в отношении Дидро весьма показательна: она не создает тайны - театральные драматурги пишут для специалистов, для посвященных, кто, несомненно, читал "Парадокс об актере" и «Беседы о "Побочном сыне"».

Мейерхольд (1854-1920), подробно анализируя значение пантомимы в своих лекциях, признается, что когда он попробовал играть "Каменного гостя" Пушкина без слов [2, с. 127],

Алташина Вероника Дмитриевна - доктор филологических наук, профессор кафедры истории зарубежных литератур Санкт-Петербургского государственного университета, 197374, г. Санкт-Петербург, ул. Савушкина, 133, корп. 1, кв. 141, e-mail: [email protected], т. 8(812)3289431.

Altashina Veronika - Ph.D. in Philology, professor of Foreign Literature Department at the Saint-Petersburg State University, 133, Savushkina Street, Saint-Petersburg, 197374, e-mail: [email protected], tel. +7(812)3289431.

то оказалось, что в пантомиме пьеса производит такое же впечатление, как и при игре со словами. Он проделывает тот же опыт, что и Дидро в "Письме о глухих": "Как только занавес поднимался и все остальные зрители приготавливались слушать, я затыкал пальцами уши, неизменно вызывая некоторое удивление у тех, что сидели поблизости от меня <.. .> Мне было до этого мало дела, и я упорно сидел, заткнув уши, пока действие и игра актеров казались мне согласными с текстом, который я помнил. Я начинал слушать только тогда, когда меня сбивали с толку жесты или мне так казалось. Ах, сударь, как мало актеров способны выдержать подобное испытание и как уничижительны для большинства из них были бы подробности, на которых я мог бы остановиться. <...> У каждого свой способ слушать и мой способ - затыкать себе уши, чтобы лучше слышать" [3, с. 49-50].

Пантомиме, которой В.Э. Мейерхольд, как некогда и Дидро, отводит важное место в театральном искусстве, он посвящает две лекции - 11 и 12 ("Лекции 1918-1919 гг."). Дидро пишет о пантомиме в "Беседах", выделяет ее в особый XXI раздел трактата "О драматической поэзии", пишет сцену в своей пьесе, где нет ни единого слова, одни жесты ("Побочный сын", акт 3, сцена 5), и именно это придает ей естественность, ибо в нее введена "столь пренебрегаемая нами обычно пантомима, и вы сами испытали, какого эффекта она достигает" [4, с. 153]. Естественности пытается добиться Дидро, заставляя своих героев то "повернуться спиной к зрителям, то стоять рядом, то отдаляться друг от друга, то снова сходиться", сожалея при этом, что на современной сцене игра должна быть размерена, чопорна, жеманна и холодна [4, с. 146]. Дидро выступает против красивой декламации, которую он называет "болтовней, несовместимой с истинным голосом страсти", против длинных тирад, ведь «не фраза "я вас люблю" торжествует над суровостью недотроги, над интригами кокетки, над добродетелью чувствительной женщины, а дрожь в голосе, с которой она сказана, слезы, взгляды, ибо "интонация и жест взаимно определяют друг друга"» [4, с. 153, 156]. "Мы еще не знаем, как пантомима может повлиять на композицию драматического произведения и на представление" [4, с. 161], - говорит Дидро устами Дорваля. "Вы не разрушите драматического произведения, если будете не очень нянчиться со словами. Но если вы затронете скелет драмы, выраженный в mise en scène, то ваше произведение рухнет", - пишет Мейерхольд, утверждая, что именно движения лежат в основе театрального действия [2, с. 131-132]. Об этом же писал и Дидро: "Жест нередко должен быть указан вместо речи. Прибавлю, есть целые сцены, где было бы гораздо естественнее, чтобы персонажи двигались, а не говорили" [5]. "Я сказал, что пантомима является составной частью драмы, что автор должен серьезно заняться ею, что если он не видит и не ощущает ее, - он не сможет ни начать, ни развить, ни закончить сцену хоть сколько-нибудь правдиво" [5]. Мейерхольд разбивает театральное представление на две составляющие - слово и жест, будучи уверенным в том, что театральная пьеса проверяется именно на пантомиме: если пьесу нельзя сыграть без слов, то ее и не надо ставить в театре - она не обладает театральной энергией: "Каждое драматическое произведение состоит, таким образом, из двух элементов: некоторого скелета, имеющего характер бессловесный, и наложенного на этот скелет слоя словесного текста" [2, с. 127]. Об этом же пишет и Дидро, устами Дорваля признаваясь, что во время написания пьесы припоминал прежде всего движения: "Зачем разделили мы то, что соединила сама природа? Разве жест не соответствует в каждый данный момент словам?" [4, с. 153]. Мейерхольд приводит в пример греческого танцовщика Телеста, который без единого слова исполнил "Семеро против Фив", не упустив при этом ничего [2, с. 127]. Очередная параллель с Дидро, который рассказывает об игре мимиста, заставившего греческого философа Тимократа воскликнуть: "Я не только вижу тебя - я тебя слышу. Ты говоришь со мной руками" [4, с. 153].

Мейерхольд, желая доказать, что не он один придает такое значение пантомиме - "может быть, вы подумаете, что это только я пришел к признанию такого значения за пантомимой" [2, с. 132] - вполне мог бы опереться на Дидро, труды которого он рекомендует актерам и режиссерам: "Совсем не надо книжных шкафов покупать для многочисленных книг, достаточно иметь записки Дидро, Коклена, замечания Сальвини, кое-какие страницы из Станиславского, Тика, Ленского, беседы Гете с Эккерманом. Это так мало, и это до такой степени полезно" [6].

Очередной унисон двух теоретиков мы находим в рассуждениях о том, что актер не должен переигрывать, как бы ему не хотелось привлечь к себе, и только к себе, внимание, он не имеет права растягивать свой монолог: "Если актером овладевает жажда рукоплесканий, он переи-

грывает. Погрешности его игры отражаются на игре других", - пишет Дидро [4, с. 155], называя "болтовней" тирады, которые легко срывают шумные аплодисменты, но свидетельствуют о дурном вкусе. Мейерхольд призывает режиссера строго следить за временем, отведенным на каждую реплику, не позволять актерам "зарываться", иначе спектакль развалится, превратится, по словам Дидро, в "беспорядочное сборище, где каждый придерживается какого ему вздумается тона". Драматург может увлечься литературой и, забыв, что он пишет для театра, написать слишком длинный монолог - "Например, вместо двадцатиминутного монолога он пишет более длинный, тридцатипятиминутный, увлекаясь здесь каким-нибудь описанием". Мейерхольд полагает, что задачей режиссера является "исправление пьесы в смысле выявления в ней именно элемента театрального. Режиссер является, таким образом, вольным переводчиком книжного текста на живой язык сценического рассказа" [2, с. 69], т.е. он адаптирует литературный текст для сцены. "Мы слишком много говорим в наших драмах, - сетует Дидро [4, с. 153], полагая, что именно длинные монологи не дают артисту играть по-настоящему, ибо пока тянется тирада, действие для меня приостанавливается, и сцена остается пустой" [4, c. 155].

Мейерхольд сетует на то, что в пьесах почти отсутствуют авторские ремарки, а потому именно режиссер должен быть постановщиком пантомим [2, с. 69]. В "Беседах" "Я" спрашивает у Дорваля, почему тот монолог, который ему показался коротким во время представления, показался длинным при чтении: "потому что я не писал пантомимы, а вы о ней не вспомнили" [4, с. 161]. Сам Дидро снабжает свои пьесы многочисленными ремарками, показывающими жесты и мимику актера, облегчая, как того хотел бы Мейерхольд, задачу режиссера, фактически создавая тот "режиссерский экземпляр" текста, в котором должны быть прописаны все ремарки и детали.

Когда в "Парадоксе об актере" Дидро пишет о том, что актер достигает мастерского исполнения роли путем упорной работы, заучивая наизусть все детали своей игры: "Вопли скорби размечены его слухом, жесты отчаяния он помнит наизусть, они разучены пред зеркалом. Он точно знает момент, когда нужно вытащить платок и разразиться слезами; ждите их на определенном слове, на определенном слоге, ни раньше ни позже. Все это актер помнит долго после того, как затвердил его, и в котором прекрасно отдает себе отчет во время исполнения; но к счастью для автора, зрителя и самого актера, оно ничуть не лишает его самообладания и требует, как и другие упражнения, лишь затраты физических сил" [7, с. 542-545], он закладывает, сам того не ведая, основы биомеханики - термин, введенный В.Э. Мейерхольдом для описания системы упражнений, направленных на развитие физической подготовленности тела актера к немедленному выполнению данного ему актерского задания.

То, что русские режиссеры и актеры начала века хорошо знали Дидро, подтверждает и Эраст Гарин, когда пишет о вечном споре, который некогда противопоставил Дидро и Тальма, а ныне - Станиславского и Мейерхольда [8]. Судя по оппозиции Гарина, Дидро, Коклен и Станиславский находятся в одном ряду, и Дидро оказывается противопоставленным Мейерхольду, что неверно, ибо именно Дидро полагал, что актеры, играющие "нутром" (d'âme - душой, по Дидро), играют неровно, то сильно, то слабо, то горячо, то холодно и легко могут провалить то место, в котором блистали вчера. "Меж тем актер, который играет, руководствуясь рассудком, изучением человеческой природы, неустанным подражанием идеальному образцу, воображением, памятью, - будет одинаков во всех представлениях, всегда равно совершенен: все было измерено, рассчитано, изучено, упорядочено в его голове" [7, с. 541]. От великого актера Дидро требует, прежде всего, рассудочности: "он должен быть холодным, спокойным наблюдателем. Следовательно, я требую от него проницательности, но никак не чувствительности, искусства всему подражать, или, что то же, способности играть любые роли и характеры" [7, с. 540].

В "Парадоксе об актере" Дидро предлагает ту оппозицию, которую будут по-разному разрабатывать и осмысливать режиссеры и актеры последующих поколений. Он противопоставляет актера, играющего "нутром" и актера -подражателя, предлагая ту градацию, которую развивает и дополняет К.С. Станиславский (1863-1938): игра нутром, искусство представления и искусство переживания. Дидро не разделяет два последних, полагая, что сначала актер должен воплотиться в своего героя, пережить его муки, но как только он достигает высоты образа, он должен владеть собой, повторять себя без всякого волнения, на сцене должно быть "два существа: маленькая Клерон и великая Агриппина" [7, с. 542].

Станиславский в "Работе актера над собой" (1938), где он наиболее полно излагает свою "систему", писал, что некоторые стороны нашей души, которые подчиняются сознанию и воле, должны воздействовать на "наши непроизвольные психические процессы". Главную задачу артиста Станиславский видит в том, "чтобы создавать на сцене внутреннюю жизнь изображаемого лица и всей пьесы, приспособляя к этой чужой жизни свои собственные человеческие чувства, отдавая ей все органические элементы собственной души" [9, с. 62]. Аналогичную мысль высказывает Дидро в "Парадоксе об актере", утверждая, что "великий актер - это все или ничто", и возможно, именно "потому, что - ничто, он отлично может быть всем", принимая самые разные облики, несмотря на то, что они не являются для него естественными, поскольку "природа подарила ему лишь его собственный облик; остальные же дало ему искусство" [7, с. 563].

"Подсознательное творчество природы через сознательную психотехнику артиста" [9, с. 61], - утверждает Торцов, призывая своих учеников творить "сознательно и верно" и обучая их приемам психотехники, в основе которых - необходимость правильно переживать и чувствовать роль, даже если на самом деле не переживается и не чувствуется. Вот как он объясняет, что значит "играть нутром": "В эти минуты артист переживает или творит по вдохновению, в порядке импровизации. Но чувствуете ли вы себя способным и достаточно сильным духовно и физически, чтобы сыграть все пять огромных актов "Отелло" с тем же подъемом, с каким вы случайно сыграли на показном спектакле одну коротенькую сценку — "Крови, Яго, крови"?" И сам отвечает на свой вопрос: "А я так наверное знаю, что такая задача непосильна даже артисту с исключительным темпераментом и к тому же с огромной физической силой!" [9, с. 66]. Дидро задает тот же вопрос и так же на него отвечает: "Если б актер был чувствителен, скажите по совести, мог бы он два раза кряду играть одну и ту же роль с равным жаром и равным успехом? Очень горячий на первом представлении, на третьем он выдохнется и будет холоден, как мрамор". Такому актеру он противопоставляет внимательного подражателя и вдумчивого ученика природы, который "строго копирует самого себя или изученный им образ, неустанно наблюдает за нашими чувствами; его игра не только не ослабевает, а укрепляется новыми для него размышлениями" [7, с. 541] - в этом задача "психотехники" по Дидро. Станиславский также разделяет сознательное состояние артиста на сцене и игру "нутром": артисты нутра не признают техники, а полагаются на одно вдохновение. "Если же последнее не приходит, то им и вам нечем заполнить пробелы в игре, пустые, не пережитые места роли. Отсюда — долгие периоды нервного упадка при исполнении роли, полное художественное бессилие и наивный дилетантский наигрыш. В эти моменты ваше исполнение роли, как у всякого актера нутра, становилось безжизненным, ходульным и вымученным" [9, с. 66]. Аналогичное противопоставление, выраженное почти в тех же словах, мы находим и у Дидро, когда он противопоставляет актера, играюшего нутром, тому, кто играет, руководствуясь рассудком [7, с. 541].

Когда Дидро пишет в "Парадоксе", что талант актера состоит не в том, чтобы чувствовать, а в "умении так тщательно изобразить внешние признаки чувства, чтобы вы обманулись", он излагает основы техники представления по Станиславскому, при которой переживание является лишь подготовительным этапом: "актер должен не только внутренне переживать роль, но и внешне воплощать пережитое" [9, с. 64]. "Можно переживать роль каждый раз, как у нас, в нашем искусстве. Но можно пережить роль только однажды или несколько раз, для того чтобы заметить внешнюю форму естественного проявления чувства, а заметив ее, научиться повторять эту форму механически с помощью приученных мышц. Это представление роли" [9, с. 67].

Станиславский пишет, что в искусстве представления, которое он отделяет от искусства переживания, но также считает искусством, "стараются вызвать и подметить в себе самом типичные человеческие черты, передающие внутреннюю жизнь роли. Создав для каждой из них, однажды и навсегда, наилучшую форму, артист учится естественно воплощать ее механически, без всякого участия своего чувства в момент своего публичного выступления. Это достигается с помощью приученных мышц тела, с помощью голоса, интонации, всей виртуозной техники и приемов всего искусства, с помощью бесконечных повторений" [9, с. 69]. По мысли Дидро, актер должен быть внимательным наблюдателем, он должен изучать других и копировать: "он строго копирует самого себя или изученный им образ, неустанно наблюдает за нашими чувствами; его игра не только не ослабевает, а укрепляется новыми для него размышлениями" [7, с. 541]. И Станиславский и Дидро призывают к органичному единству чувственной и рацио-

нальной составляющих актерского творчества, пишут о техническом овладении актера своим "инструментом" - путем упорной работы приблизиться к воплощению своей идеи и далее "твердо держаться на этом уровне - лишь дело упражнений и памяти" [7, с. 542]. Только так актер станет профессионалом и сможет работать на сцене вне зависимости от иррационального вдохновения.

Театральные парадоксы Дидро оказали парадоксальное воздействие на дальнейшую театральную эстетику, заложив основы и психотехники Станиславского и биомеханики Мейерхольда. Эту антиномичность и парадоксальность Дидро отмечал еще А.В. Луначарский [10], утверждая, что "в классической литературе о театре нет более сверкающего бриллианта, чем знаменитый "Парадокс" Дидро", идеи которого заиграли новыми гранями на российской сцене.

ЛИТЕРАТУРА

1. Дидро Д. Нескромные сокровища. М.: Наука, 1992. 382 с. С. 236.

2. Мейерхольд В.Э. Лекции 1918-1919. М.: ОГИ, 2001. 290 с.

3. Дидро Д. Письмо господину *** о глухих и немых, предназначенное для тех, кто слышат и говоря // Д. Дидро. Эстетика и литературная критика. М.: Худ. лит-ра, 1980. 660 с.

4. Дидро Д. "Беседы о "Побочном сыне" // Там же.

5. Дидро Д. О драматической поэзии // Там же. С. 286.

6. Мейерхольд репетирует: В 2 т. Т. 2. М.: Артист. Режиссер. Театр, 1993. С. 228.

7. Дидро Д. Парадокс об актере // Д. Дидро. Эстетика и литературная критика...

8. Гарин Э.П. С Мейерхольдом: Воспоминания. М.: Искусство, 1974. 292 с. С. 25-55.

9. Станиславский К.С. Работа актера над собой // Соб. соч.: В 9 т. Т. 2. М.: Искусство, 1989. 512 с.

10. Луначарский А.В. Предисловие // Д. Дидро. Парадокс об актере. М.-Пг.: Госиздат, 1922. 86 с. С. Ш-У.

25 ноября 2013 г.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.