CC BY
35ЮБИЛЕИ
Д.М. Шаховской
ТАТЬЯНА АЛЕКСЕЕВНА БАКУНИНА-ОСОРГИНА
ШАХОВСКОЙ
Дмитрий
Михайлович,
доктор
историко-
философских
наук,
профессор,
Свято-
Сергиевский
богословский
институт
(Париж)
Татьяна Алексеевна Осоргина родилась 22 января 1904 г. и была одной из участниц и свидетельниц культурной жизни русской эмиграции на протяжении почти всего XX в. Как взыскательный ученый, она оставила заметный след в науке, а как исключительной доброты человек - неизгладимую память в сердцах друзей.
С Татьяной Алексеевной я познакомился в пятидесятых годах, когда меня потянуло в Национальную (Тургеневскую) библиотеку. Разрешения заниматься там у меня не было. Но вмешалась Татьяна Алексеевна, отвела мне место в отдельном кабинете и взяла для меня на свое имя книги. С благодарностью я запомнил эти минуты и неоднократно вспоминал их при наших последующих встречах. А потом она пригласила меня в правление Тургеневской библиотеки. Встречаясь, мы говорили о многом. При исключительной доброте, жертвенности и отзывчивости, ее оценки и суждения были хотя и строгими, но всегда объективными. Все сказанное оживляла молодость ума, украшала постоянная улыбка и ласка голубых глаз. Светлый ум все расставлял по местам и окрашивал легкой иронией и остроумными словечками. Она уделяла большое внимание актуальности, на вопросы, касающиеся прошлого или личного, отвечала сжато, и друзьям запрещала писать о себе, но можно не сомневаться -упоминание о ее научном наследии, о ее творческом пути, при всей ее скромности, не может ей быть неприятным.
Она училась в гимназии Свентицкой, где придерживались теории свободного воспитания, и в гимназии Алферовых. Именно тогда с ней подружилась Ирина Николаевна Угримова. «/.../ С Таней Бакуниною я познакомилась в школе, /.../, - вспоминала Ирина Николаевна. - [...] Мы подошли к двум последним классам (шестой и седьмой второй ступени), - это бывшая Алферовская гимназия, а
*
*
*
207
тогда это была 75 школа второй ступени, и у нас было много учеников и почему-то очень мало учителей. После ареста Алферовых /.../ не хватало учителей /.../. А в той школе, где Т.Б. училась, у них почти не было учеников. И тогда нас соединили вместе, причем мы были в последнем, старшем классе, тогда это, по-моему, шестой или седьмой, я уже не помню. И она тоже. Но наш 6-й класс, бывший алферов-ский, отказался соединиться с ними, а они отказались соединиться с нами, так что были два параллельных класса. Ну, а мы с Таней, когда шли домой из школы, у нас был одинаковый путь; ходили, естественно, пешком - и мы с Таней стали как-то всегда вместе возвращаться: она шла на Остоженку, а я в Чистый переулок, на Кропоткинской. Так началась наша дружба. Потом мы уже вместе поступили в университет; поступили на исторический факультет, который потом переименовался в ФОН - факультет общественных наук».
В статье «Четыре года в Московском университете» Татьяна Алексеевна поделилась воспоминаниями о тех трудностях, которые испытало ее поколение, о настроении студентов, о нарастающем давлении партийной администрации, начиная с того, что «никто, связанный раньше с Московским университетом, не забывает помянуть его хорошим словом, несмотря на все тяжелое, что сопровождало годы ученья. У всех со словами "Московский университет" связано представление о корпорации, товариществе, о чистой науке».
Профессура того времени, как и друзья, оставили неизгладимый след в жизни молодой студентки. Всех она вспомнила в предисловии к своей диссертации, но особое отношение у нее было к А.А. Кизевет-теру, которое она ярко выразила в статье, посвященной его памяти. Впоследствии мимоходом, слушая рассказы о современной Москве, Татьяна Алексеевна припоминала друзей и знакомых, таких как Татьяну Павловну Рудневу, рожденную Васильчикову, и просила передать им привет. 208
Татьяна Алексеевна кончила Московский университет в 1924 г. и сразу приступила к научной работе. «Началось все в Москве в Историческом музее. Я закончила университет. Дипломы нам тогда выдали почему-то только через год. Но как только я получила его на руки, я тотчас же побежала в Исторический музей. Сначала я поступила туда для моей собственной работы. Один профессор [Кизе-веттер] [...], к которому я обратилась за советом, сказал мне: "Идите в архив и разбирайте архив Куракина".
А через несколько месяцев директор архива предложил ввести меня в состав служащих, где я потом и работала почти до самого дня отъезда моей семьи из Москвы.
Дело в том, что у моих родителей была лечебница, в которой осмелились принять больного Патриарха Тихона. Власти не могли им это простить и закрыли лечебницу. Это было в 1926 г. Мы были вынуждены уехать сначала в Италию, где прожили несколько месяцев, а осенью уже осели в Париже /.../».
«До выезда за границу, - вспоминала И.Н. Угримова, - жизнь носила своеобразный дворянский патриархально-либеральный характер: у них на Остоженке, как раз напротив Барыковского переулка была своя больница. И тогда я впервые познакомилась с родителями [Т.А.] Бакуниными; совершенно великолепная была семья - они были земские врачи Тверской губернии, работали в Торжке [...]. Потом [... ] переехали в Москву; сначала у них была с кем-то другим больница, а потом уже своя собственная на Остоженке. Оба они были хирурги и гинекологи, оба имели одинаковую специальность.
- Он Алексей Ильич?
И. Н.: Алексей Ильич. Он племянник этого известного Бакунина - анархиста, сын его брата. Великолепная совершенно была пара.
- А ее как звали?
И. Н.: Эмилия Николаевна. Там же с ними жила мать Эмилии Николаевны,
Ольга Христофоровна, у нее какая-то польская была кровь, я точно не знаю [... ] очень милая, трогательная, совершенно замечательная бабушка такая, которая очень любила и Таню, и ее младшую сестру Наташу, и вообще очень дружная семья. И больница у них была великолепная совершенно. Но потом на них, уже в 24-м или 25-м г., стали уже очень нажимать; это, между прочим, было после того, как у них лежал патриарх Тихон, в больнице. Они, кстати, сами были совершенно неверующими и нецерковными людьми, но как врачи, конечно, никак не могли отказать и положили к себе, в общем, тяжело больного патриарха Тихона, который и скончался в том же году. И после этого почему-то начали их притеснять, хотели реквизировать больницу; в общем, короче говоря, они собрались уехать тогда. А в те годы ведь очень спокойно уезжали - до конца двадцатых годов уезжали спокойно и просто. И тогда они, всей семьей: бабушка, Эмилия Николаевна... Алексей Ильич, Катя - у них была такая бывшая няня, которая вынянчила их двух дочерей - Таню и Наташу; Таня и Наташа, естественно, два великолепных сеттера - вот все это огромное семейство решило уезжать.
А я в это время училась в Берлине, значит, я их там как-то встретила; да в 1926-м г. я училась в Берлине, нашла там какое-то помещение, чтобы переночевать одну ночь, и... встретила все это огромное семейство с двумя собаками, и потом, я не помню, сколько они пробыли, - день-два, и поехали в Италию. В Италии они поселились не так далеко от Генуи, на берегу Средиземного моря, в маленьком местечке Кари де ля Ванте, сняли там хорошее помещение, и летом 26-го г., в первое же время их пребывания, к ним масса приезжала и молодежи, и вообще знакомых, /... / дети эмигрантов, конечно. Там была дочь профессора Яковлева, московского, который был в Москве, - Наташа, которая там
училась в медицинском; потом Нина Фал-ковская, дочь московского адвоката, - ну, они-то были эмигранты; я тоже поехала и другие знакомые. И там жил, снимал себе комнату где-то неподалеку Михаил Андреевич Осоргин; там с ним я и познакомилась. /... / А он уехал в 1922-м г., он уже был выслан в этой группе - вместе с Бердяевым, Франком... тогда же, кстати, мой свекор выехал в этой группе, хотя он не был философ, а ученый агроном, все равно он был там же; и Михаил Андреевич тоже с этой группой выехал тогда. /.../ Да, он очень хорошо был знаком с семьей Бакуниных, и почему они поехали тогда прямо из Берлина в Италию, - потому что М. А. очень хорошо знал Италию. Он еще до революции, в царское время, жил в Италии тоже в качестве эмигранта. /... /
Таким образом, Михаил Андреевич там уже начал вливаться в семью Бакуниных, потому что он развелся со своей женой, до того еще, и они должны были с Таней пожениться.
/... / к осени они перебрались в Париж, нашли себе квартиру /.../, сейчас не помню улицу; в общем обосновались там. Эмилия Николаевна принимала, была такая поликлиника в Париже, там были русские врачи, и Эмилия Николаевна тоже начала там работать, принимать, но это, конечно, было слишком для нее мало. И вот вскоре, я сейчас только не помню, в каком году, ее пригласили в этот русский дом для престарелых, в Сент-Женевьев де Буа, /... / уже ей полагалась казенная квартира, и Бакунины, родители, жили там. А Таня и Михаил Андреевич, которые уже поженились, на лето всегда снимали себе там комнату. /... / мы переехали в тот дом на рэю де ля Сантэ, знаменитой, потому что там же находилась тюрьма, но, правда, далеко от нас, /... / и Михаил Андреевич с Таней жили в том же доме. /... / Да, в одном доме, и мы постоянно, конечно, очень часто встречались, и я видела, как у Михаила Андреевича страшно мно-
209
го бывало молодых писателей, он очень, очень внимательно к ним относился /... / Там я помню и Газданова, которого теперь уже печатают; и Вадима Андреева /.../. Работали они оба, но эта была, между прочим, общественная нагрузка: оба они работали в Тургеневской библиотеке - это такой очаг русской культуры там, организованный самим Тургеневым; Михаил Андреевич был в правлении. Я не помню, была ли тогда и Таня в правлении, - я не помню, может, да. Но они очень [... ] интенсивную работу вели в то время в библиотеке, это я отлично помню. Причем Тургеневская библиотека для сбора средств - ну что они брали с подписчиков, с читателей, так сказать, какую-то страшно скромную сумму, я уже сейчас не помню, какую, но очень скромную, и, конечно, нуждались для приобретения, скажем, новых книг и так далее. И устраивали Рождественские елки, это был такой сбор. /.../ Жизнь этой Тургеневской библиотеки была в их руках, у них было очень много и в правлении интеллигенции, большое количество читателей; как-то надо было это все организовывать, потом добывать новые книги по возможности /.../. Много было читателей. Ну, потом приходили французские русисты, которые занимались... но это главным образом уже после войны. Тогда после окончания войны /... / вспыхнул безумный интерес к русскому языку, и во всех почти, т. е. во многих лицеях ввели русский язык как иностранный, и в университетах. /... / да, я еще не сказала интересную вещь. Таня и Михаил Андреевич всегда снимали себе комнату или домик на лето в С.Ж., а в 30-м или может быть в 31-м году - я сейчас точно не помню, книга Михаила Андреевича "Сивцев Вражек", /... / одна из его крупных вещей уже вышла в свет и на русском языке, и была переведена на многие языки: /.../ И помимо этого, всё вылилось в какую-то крупную сумму, которую я сейчас, конечно, уже не помню совершенно. И тогда первое, что он сделал, купил себе участок земли в Сент-Женевьев де Буа; но 210
на стройку дома уже не хватило денег, потому что, между прочим, Михаил Андреевич, я как сейчас помню, меня это страшно поразило: когда к нему приходили так называемые «стрелки», т.е. просто звонили в дверь квартиры - русские, и просили помочь чем-то. И Михаил Андреевич никогда не отказывал, никогда!».
Первый исторический труд Татьяны Алексеевны, посвященный истории русского землевладения, можно рассматривать как дань, отданную профессорам Московского университета. Начатый в России по совету профессора А.А. Кизе-веттера, он получил поддержку целого ряда профессоров. Это были С.В. Бахрушин, В. И. Пичета, А. И. Яковлев. Работа была выполнена на основе архива князей Куракиных в Московском государственном историческом музее, под шифром 323. С самого начала Татьяна Алексеевна подчеркивала, что ограничивается лишь внутренним экономическим устройством крупной русской вотчины XIX в., не рассматривая сложный контекст экономических и политических отношений. Зато ею был дан общий обзор самого архива, его истории, и его частичного издания М.И. Семевским и В.Н. Смоляниновым. Уже в 1926 г. автор поделился некоторыми частями своей работы на конференциях при Обществе друзей Московского Исторического музея и в секции общей истории того же музея.
Защитившись в Сорбонне, Татьяна Алексеевна всецело погрузилась в исследование о русском масонстве. За последующие годы нам известны лишь две незаконченные статьи, в этом уже проявляется ее отличительная черта характера - исключительная скромность: воспоминания о ее пребывании в Московском университете в 1927 г. и по случаю кончины А.А. Кизеветтера в 1933 г.
Можно считать, что в 1934 г. Татьяна Алексеевна закончила работу, пожалуй, более ей близкую по духу, знаменитый словарь русского масонства, который вышел в свет много лет спустя. Ему предше-
ствовала маленькая книжка, посвященная этой же теме. На первых страницах Татьяна Алексеевна сообщала о своей работе над словарем. Для русского читателя эта книжка не утеряла своего интереса и до сих пор, так как предисловие к словарю, как и весь словарь, были опубликованы на французском языке. Несмотря на то что издание предназначалось широкой публике, оно не утеряло подлинного научного характера, так как снабжено подстрочными ссылками на основную библиографию.
Об успехе этой книжки свидетельствует то, что в 1987 г. возник вопрос о ее переиздании, в связи с чем Татьяна Алексеевна отмечала в письме С.Г. Асланову: «Ну вот, прочла брошюру, убедилась в том, что она неплохо (!) написана; вероятно, 50 лет назад я писала лучше, чем сейчас.
Добавлять в нее куски из французского текста совершенно невозможно. Хотя содержание то же самое, но изложение различно, что и естественно: одно дело научный труд, другое - брошюра для широкого чтения. Есть кое-какие поправки, которые я хотела бы сделать. Трудности начинаются со стр. 34, когда появляются цифры, которые необходимо заменить теми, которые я привожу во французском тексте. Переделать это не составит большого труда.
Повторяю: я специально в этом предприятии не заинтересована, и если у Вас есть какое-нибудь "но", только скажите, и я это остановлю...» Отчасти, как предполагала Татьяна Алексеевна, человек, взявшись за это дело, не довел его до конца.
Об успехе книжки свидетельствует то, что, может быть, по настоянию ее мужа М.А. Осоргина, вышла вторая ее книга, посвященная видным русским масонам, уже скорее популярного характера. Особенно любопытно предисловие, подписанное инициалами В. К. с тремя звездочками за каждой буквой /М.А. Осоргина?/. Для автора труды Татьяны Алексеевны
первая попытка объективно взглянуть на масонство, особенно на фоне постоянной полемики по этому поводу в русской эмиграции.
Работа над словарем продолжалась. Закончив ее в 1938 г. и посвятив своим учителям и однокашникам по Московскому университету, Татьяна Алексеевна снабдила его обстоятельным вступлением, которое до сих пор является лучшим изложением истории русского масонства за этот период. В него полностью вошла книга о Русских вольных каменщиках, дополненная целым рядом сравнений и статистическими данными. Статьи словаря выглядят следующим образом, - даются краткие биографические данные и библиография, позволяющая в дальнейшем, когда это возможно, воссоздать среду, из которой вышло то или иное лицо. Например, среди источников указана генеалогическая литература.
Словарю не повезло. Изданный в 1940 г. в Брюсселе, его тираж полностью сгорел. Долго приписывали это дело немцам, но в конечном итоге оказалось, что пожар был случайным. Словарь был полностью переиздан в первоначальном виде Парижским Институтом славяноведения.
Все те, кто общался с Татьяной Алексеевной, знают ее отношение к Церкви. Многим оно казалась резким, но при более близком знакомстве поражала всех чистота ее души, глубина мысли и исключительная доброта, а также непримиримость к любой косности. Свою цель она видела в том, чтобы подчеркнуть светлую роль русского масонства в рассматриваемую эпоху. Свое отношение к этому течению, она обосновала целым рядом цитат, особенно настаивая на его духовном значении.
Словарь является одним из первых опытов введения транслитерации в научных изданиях. Предварительная заметка русского медиевиста А. Экка объясняет преимущество этой системы, которая те-
211
перь, с некоторыми изменениями, широко применяется. Она заключается в том, что каждой букве русского алфавита соответствует определенный знак.
Словарю предшествует основательное вступление. По существу это сжатая история русского масонства с целым рядом уточнений и статистических данных. Конечно, возможны дополнения по недоступным тогда архивам, но вряд ли они существенно изменят картину. Татьяна Алексеевна зарегистрировала 3267 масонов и считала, что их общее число доходило до 4000 или 5000 тысяч. За ХУШ в. было больше 100 лож, в начале XIX в. - 70. Но на ее взгляд, большее значение имели не эти общие цифры, а состав масонских лож. Татьяна Алексеевна дала таблицу, в которой представлены не только все категории населения, но и профессии. Среди них выделены лица иностранного происхождения и иностранцы, что дает возможность установить процентное соотношение между ними. Татьяна Алексеевна также учитывала иностранные ложи, в которых встречались русские. Несмотря на ценность этих наблюдений, Татьяна Алексеевна подчеркивала, что они недостаточны. Например, она сожалела, что невозможно уточнить возрастные категории и масонскую деятельность многих лиц. Главное для нее заключается в том, что словарь «представляет живых лиц, чьи имена гораздо выразительнее статистических таблиц. Относительные сведения об этих масонах, об их характере, о составе масонских лож в столицах и более отдаленных провинциях, достаточны, чтобы мы могли, не обобщая, сформулировать наши идеи». В своем кратком заключении Татьяне Алексеевне удалось дать ясную картину русского масонства, разъяснить и поставить основные вопросы, связанные с его историей. Русский читатель оценит, что все выделенные ею высказывания масонов (цитаты даны в примечаниях на русском языке). Татьяна Алексеевна сознавала их важность, и они заслуживают
особенного внимания при учете духовного значения масонства.
После примечаний в словаре идет подробная библиография, которая заново приводится по отношению к каждому лицу. Статья в словаре состоит из следующих частей: фамилия, имя, отчество; годы жизни; биографические сведения; данные о принадлежности масонству; библиография со ссылкой на страницы. При сомнении в принадлежности того или иного лица масонству перед фамилией поставлен вопросительный знак. Транслитерация полностью учитывает старую орфографию.
Словарь можно рассматривать как основу будущих исследований по истории российского масонства.
Судить о жизни Татьяны Алексеевны накануне и во время войны можно по словам И.Н. Угримовой о Михаиле Андреевиче: «/.../. Он купил этот участок, сумму я не могу назвать, но порядочный участок, и единственное, что сделали, - это маленький такой навесик, сарайчик с навесом - все это М.А. сам мастерил: он стол сделал, потом скамейку; и если они, скажем, работали в саду, они все со страшным увлечением это делали, - родители Бакунины и Таня с М.А. Они посадили массу кустов: малину, смородину, крыжовник, там был огород, тоже клубника; они вскопали - М. А. сам это делал, потом осенью делал даже компот. И все со страшным рвением и удовольствием приходили туда, как только было свободное время, возились с тем, что там росло, а если шел дождь, то все садились под этот навесик и пережидали дождь. И потом там, я помню очень хорошо, все пили чай под этим навесиком /.../.
Потом 39-й год, там началась уже война, но сначала она шла все-таки не так близко; потом к весне сорокового года немцы прошли Бельгию и стали уже идти на Париж, во Францию. И вот тогда-то мы в этот дом в Шабри въехали сами с Горбовыми, с Кривошеиными, с детьми и с Вяземской; и тогда вот к нам бежали вся-
212
кие люди, которым нужно было покинуть Париж, и в том числе, приехали тоже и Алексей Ильич, и Эмилия Николаевна, и Таня, и М. А. Но они, Бакунины, как только стало возможным, т.е. как только немцы заняли Шабри, довольно быстро, не сразу, но все-таки вернулись. А Михаил Андреевич с Таней тоже поехали к себе на квартиру, и буквально через день Таня мне сказала; две ночи они провели у друзей в Париже, потому что вернувшись к себе в квартиру они обнаружили, что она запечатана; она была опечатана немцами, и потом им консьержка или друзья сказали, что немцы сделали форменный налет на их квартиру; увели всю великолепную библиотеку М.А. /... / и вплоть до мебели они выхватили /.../. Вернулись опять в Шабри, прожили в нашем большом и страшно набитом людьми доме сколько-то времени, и потом они решили остаться там, потому что куда им было вернуться? Там были немцы, оккупированный Париж, и они нашли себе, сняли там маленький домик и поселились; там М.А. очень много работал; единственное у него там было - это мне Таня уже потом рассказывала, - свободное, когда он, страстный рыболов, ходил на рыбалку /.../. И так они жили до 42-го года, а в 42-м году, в конце ноября, М.А. скончался. И тогда Таня, -между двумя зонами контакта не было, конечно, - переехала к своим родителям в багажнике какого-то француза, который имел право пересекать эту грань оккупированной и неоккупированной зоны; у него был пропуск, потому что /... / ну, по роду его работы. /.../ И тогда Таня поступила уже на работу - она сначала преподавала /.../. А потом /... / я уже не помню когда, в каком году, Таня пошла работать в Парижскую Национальную библиотеку, в русский отдел /.../. Там она проработала несколько лет и взяла себе ссуду в банке, /... / для квартиры или для дома. /... / она построила себе на этом участке, который приобрел М.А., домик: там две комнаты в
этом домике, телефон, ванная, отопление -вообще все удобства /... / большая очень кухня. Когда я к ней приезжаю, мы всегда там с ней обедаем, пьем кофе /.../. У нее есть квартира в Париже, однокомнатная, и она теперь часть недели живет там /.../». Чаще всего Татьяна Алексеевна предпочитала жить в своем домике, а квартиру одалживала друзьям или иностранным исследователям, чтобы облегчить им пребывание в Париже.
Много лет спустя Татьяна Алексеевна вернулась к своей старой масонской теме. Это была библиография русского масонства, вышедшая в 1967 г. с предисловием Р. Порталя. В нем подчеркивалось, что «заканчивая библиографию, посвященную русскому масонству, уже давно начатую, а до нее лишь намеченную, г-жа Татьяна Бакунина оказывает значительную услугу историческому делу /саше/». В своем вступлении, представив вкратце историю русского масонства, Татьяна Алексеевна с присущей ей скромностью отмечала, что библиография была начата Бурышкиным. Но самая тяжелая часть работы была выполнена Татьяной Алексеевной с той дотошностью, которая отличает и другие ее публикации о русской эмиграции.
Татьяна Алексеевна представила труд П. Бурышкина как первый опыт библиографии по русскому масонству, даже не упомянув собственную библиографию, помещенную в ее словаре. Не будучи профессиональным библиографом, П. Бурыш-кин хотел составить общую библиографию, а поэтому перелистал всю доступную ему в Париже литературу, касающуюся масонства, включая библиографические справочники. Он хотел учесть публикации не только о самом масонстве и по отдельным масонам, но и той эпохе, к которой они принадлежали. С точки зрения Татьяны Алексеевны, главная его заслуга заключалась в том,
213
что он том за томом просмотрел главные исторические журналы XIX и начала XX в.
П. Бурышкин скончался в 1955 г., тогда, когда первый этап работы, просмотр источников - был завершен. Со своей стороны Татьяне Алексеевне пришлось все проверять и исправлять, она определила четкие хронологические рамки указателя и сочла возможным ограничиться ХУШ-Х1Х вв. Все, что не касалось в прямом смысле истории масонства, как и сочинения общего и историко-литературного характера, генеалогические издания и антимасонские брошюры, как не представляющие большого интереса для исследователей, было устранено Татьяной Алексеевной. Она также дополнила указатель и довела включенные в него публикации до 1955 г. Следует также отметить некоторые редакционные особенности этой библиографии. Каждая книга, каждая статья были указаны под определенным номером. За номером в международной транслитерации следуют фамилия и инициалы автора. Если автор отсутствует, дается первое слово названия. Затем следуют библиографическое описание на русском языке, по новой орфографии: автор, название (курсивом), место издания, год, формат, количество страниц, затем в скобках перевод на французский язык (курсивом), и в некоторых случаях (мелким шрифтом) аннотация по-французски. В конечном итоге получилось 1030 аннотированных единиц.
Последнее слово Татьяны Алексеевны по этому поводу связано с появлением двух книг Нины Берберовой «Курсив мой» и «Люди и ложи. Русские масоны XX века». Ей Татьяна Алексеевна дала отповедь в статье «Как это было». Помню, как с возмущением она мне рассказывала, что, прочитав кое-что из ее воспоминаний, Марк Слоним говорил, что опубликовать их немыслимо из-за количества исправлений, которые было бы необходимо внести. Недаром Татьяна Алексеевна отметила, что решилась, на уточнения «не ради полемики, а с единственной це-
214
лью установить правду»... Берберова воспользовалась «тем, что никого из свидетелей больше не осталось. Если сейчас не ответить, за ней будет последнее слово».
В данном случае ответ Татьяны Алексеевны ценен так же, как пример критики. Вместе с тем он позволяет полнее представить ее вклад в историю русского масонства. Сказав свое слово о книге «Курсив мой», Татьяна Алексеевна писала: «Еще хуже обстоит дело с книгой "Люди и ложи. Русские масоны XX века", требующей хорошей исторической подготовки. Она составлена из отдельных кусков различных исторических документов, разработка которых в рамках этой сложной темы Н. Берберовой явно не по плечу; она только испортила их. Главной ее целью было привести в книге наибольшее число имен, и это было сделано без всякого разбора и проверки. Она не захотела -или не смогла - определить для себя различие, которое существовало в России начала ХХ в., между масонством регулярным, связанным с Великим Востоком Франции, и масонством карбонарского типа, которое образовалось явочным порядком в последние годы перед Революцией 1917 года. /... /
Автора книги все это не интересовало: лишь было только ввести в нее как можно больше непроверенных сведений. /... /
Различные течения, существовавшие в то время в Парижских ложах, представлены совершенно превратно; при инсталляции ложи Северная Звезда названы лица, которые никак не могли при этом присутствовать; употребительный масонский словарь не точен: "досточтимый" это председатель ложи, избранный на срок, а не масон третьей степени, и место работы ложи обычно помечалось как "на Востоке" такого-то города, а не на восток от города. Список неточностей можно продолжать очень долго.
Самое неприятное в этой книге, совершенно недопустимый тон по отношению к Е.Д. Кусковой, без учета того, что Кускова была одной из замечательных
женщин конца XIX и начала ХХ в. Она всю жизнь занималась помощью другим. В Москве ею была создана Лига спасения детей, во время последней войны громадная часть американской помощи шла для распределения ее руками. Это недоброжелательство к Е. Д. Кусковой, возможно, объясняется тем, что она не захотела принять у себя в Женеве автора книги. После войны это было вполне законно.
Остается сказать несколько слов о ссылках на использованные источники. О них можно судить лишь по условным сокращениям. Все источники поставлены в один ряд, и ссылки на архив Гувера идут параллельно со ссылкой на личные встречи. Вряд ли это правильно.
Список членов масонских лож, который приводится в книге, не поддается изучению. В него входят предполагаемые члены, кандидаты и вообще все лица так или иначе причастные к общественному движению в России в последние годы перед Революцией.
Библиография, напротив, составлена очень основательно /.../. При более подробном разборе приведенных названий, возможно, окажутся и такие, которые можно было и отбросить.
Вывод ясен; эта книга не может служить надежным источником при изучении поставленного вопроса».
Это же касается и книги «Курсив мой», вызвавшей не только возмущение Татьяны Алексеевны. Учитывая вклад Татьяны Алексеевны, посвятившей всю вторую половину своей жизни изучению русской эмиграции, особого внимания заслуживают ее заключительные слова по поводу той, которую некоторые начали называть «Берберихой»: «Ставка на победителя /... / не удалась. После окончания войны Н. Берберова оказалась в очень тяжелом положении. Старые друзья и знакомые отказывались поддерживать с ней отношения. Нужно было уезжать из Франции.
Она и уехала, правда, не сразу (задерживали некоторые личные обстоятельства). В Соединенных Штатах тоже не все ее хорошо приняли, но страна большая, не пострадавшая от войны, в ней все было легче. И не было больших административных трудностей, как во Франции, для получения постоянной работы в университете или в библиотеке.
С переездом в новую страну произошло изменение в поведении Н. Берберовой. Если раньше она только нападала и обвиняла, теперь она должна была еще и защищаться. И вот она постепенно превращается в великого судию всех и вся и пишет автобиографию. Останавливаться на разборе этой первой ее книги "Курсив мой" - нет оснований. Р. Гуль в своей рецензии достаточно подробно ее разбирает и указывает на основной ее недостаток: на полное отсутствие правдивости и точности. А это ведь главное достоинство мемуаров. К этому нужно прибавить голословные обвинения, очень неприятные характеристики людей».
Татьяна Алексеевна очень редко высказывалась письменно так резко. Ей был свойственен спокойный научный язык. Но характер ее был горячий, она не могла терпеть любую фальшь и в данном случае клеймила с возмущением всякое отклонение от правды. К концу своей жизни она испытала большую радость, познакомившись с молодым исследователем русского масонства А.И. Серковым, который в своей работе как бы подвел итоги ее научного наследия в этой области.
Из всего сказанного ярко вырисовывается светлый образ Татьяны Алексеевны Бакуниной-Осоргиной, верной наследницы горячих деятелей и мыслителей русской дворянской интеллигенции. Простая и ласковая в обращении, она отличалась аристократизмом и строгостью к себе. Проявляя доброту и юмор, соединяя невероятные трудоспособность и жертвенность она всегда была готова помочь дру-
215
гим. Будучи последней представительницей своего поколения, воспитавшейся в Московском университете, заслуженным историком и библиографом, свидетельницей тяжелого пути русской эмиграции, ее борений и надежд, до последней минуты
заботливой и самоотверженной попечительницей Тургеневской библиотеки, скромной помощницей Института Славяноведения в Париже, она высоко подняла стяг идеалов русского прошлого и русской науки за рубежом.
216
