CC BY
143
А.И. НОГМАНОВ
ТАТАРЫ ВОЛГО-УРАЛЬСКОГО РЕГИОНА В ЦАРСТВОВАНИЕ НИКОЛАЯ I: РЕЛИГИОЗНЫЙ ФАКТОР В ЗАКОНОДАТЕЛЬНОЙ ПОЛИТИКЕ
Национальная политика Николая I (1825-1855 гг.) не получила цельного освещения в отечественной литературе и, как правило, ассоциируется с несколькими ее направлениями: с «польским», «остзейским», «еврейским» вопросами, с Кавказской войной 1817-1864 гг. и т.п. Тем самым акцентируется внимание на проблемах, реально обозначившихся в конце XVIII - начале XIX вв. В то же время как бы отходят на второй план отношения с этническими общностями, вошедшими в состав России на более ранних этапах ее истории. Так, в частности, обстоит дело с волго-уральскими татарами, до последней четверти XVIII в. бывших одним из главных объектов национальной политики царизма.
Причины подобной историографической «обделенности» отчасти кроются в практике ранжировании национальных территорий, получившей при Николае I закрепление на законодательном уровне. По мнению С.В. Кодана, система законодательства, выстроенная в 1830-1850-е годы в Российской империи, представляла собой своеобразный «слоеный пирог», первый слой которого составляло общеимперское законодательство, второй - местные узаконения, третий -санкционированные государством обычаи [1]. Действие местных законов и обычаев, имевших приоритет перед общеимперскими нормами, было сохранено в той или иной степени в Прибалтийском крае (Остзейские губернии), Царстве Польском, западных губерниях, Бессарабской губернии, Кавказском крае, Сибири и Великом княжестве Финляндском, т.е. на окраинах государства. С учетом приграничного статуса здесь осуществлялась более взвешенная, чем во внутренних областях империи, линия поведения, шел постоянный поиск баланса интересов центра и местных национальных элит, обладавших, за редким исключением, «высокой» культурой. Все это накладывало специфический отпечаток на действия правительства, обусловило появление особых органов управления, руководствовавшихся в своей деятельности большим количеством специальных нормативных актов, способствовало формированию обширного комплекса разнообразных источников по истории указанных территорий. Понятно, что исследователи не могли оставить вне внимания подобные «благодатные» темы и распад Советского Союза лишь активизировал их разработку.
В восточной части России же в рассматриваемый период в полном объеме действовало общеимперское законодательство [2], под юрисдикцией которого находились и волго-уральские татары. С середины XVI в. они прошли долгий путь вхождения в правовое пространство империи. Отличительной чертой этого процесса было стремление государства добиться полной правовой унификации нерусских народов, максимально нивелировать проявления их экономической, социальной, культурной самобытности. Определенные успехи, достигнутые в этой области, обусловили снижение в глазах властей актуальности «татарского вопроса». С начала XIX в. в законодательстве практически исчезают документы, обособляющие татар в социально-экономическом отношении, что указывает на высокий уровень их правовой инкорпорации. Отсутствие значимых отличий с положением русского и других народов «внутренней» России, на наш взгляд, следует считать одной из основных причин крайней малочисленности публикаций, посвященных истории волго-уральских татар во второй четверти XIX в.
Однако сказанное не означает, что в указанный период татары «выпали» из сферы национальной политики. Они продолжали оставаться под пристальным вниманием властей, но это внимание было обусловлено главным образом их принадлежностью к мусульманской конфессии.
Государственно-исламские отношения в России прошли сложный путь развития. Первоначальная тенденция к большей или меньшей степени насильственной ассимиляции в форме обращения в православие и грубого ограничения в правах мусульман, при Екатерине II подверглась кардинальному пересмотру. Провозглашенный ею принцип религиозной толерантности оставался незыблемым и при Николае I, поскольку являлся важным залогом стабильности мульти-религиозной империи. Возможность исповедовать веру предков, в свою очередь, служила гарантом сохранения национальной идентичности нерусских народов, во многом базирующейся на религиозных традициях. Поэтому, говоря о национальной политике второй четверти XIX в., мы в значительной степени подразумеваем религиозную политику. Отношения правительства с поляками во многом определялись отношением власти к католицизму, с финнами - лютеранству, евреями - иудаизму и т.п. Этот тезис в полной мере применим и к волгоуральским татарам, положение которых в значительной степени зависело от вектора развития государственно-исламских отношений.
Правление Николая I было временем принятия особо значительного количества решений по вопросам жизни мусульман в России. По нашим подсчетам, в Полном собрании законов Российской империи с 1825 по 1855 г. отложилось около 190 документов, касающихся ислама. Большая их часть непосредственным образом затрагивает интересы татарского населения Волго-Уральского региона.
В указанный период произошел отказ от европейских конституционных идей, проводимых Александром I, и осуществился переход к новой конфессиональной политике, к национально-православному самодержавию. Были четко расписано место каждой конфессии в политической системе страны, определены права и обязанности их последователей. Основой российского законодательства по вопросам веры являлось признание первенства и господства православия [3]. Государство также признавало принцип свободы вероисповедания для христиан «иностранных исповеданий», евреев, магометан и язычников [4]. Однако это не означало равенства распространенных в империи конфессий, среди которых законодательно выделялись более терпимые и менее терпимые. В сложившейся в России религиозной иерархии мусульманам, вместе с иудеями и язычниками, была отведена третья - низшая ступень, вслед за господствующим православием, и стоявшими ступенью ниже другими христианскими церквами. Ислам в Волго-Уральском регионе исторически соперничал именно с официальной государственной религией, что предопределило наличие целого ряда правовых ограничений для его развития.
Главным показателем первенства православной церкви было предоставление ей монопольного права на осуществление миссионерской деятельности. Лишь она одна могла «убеждать последователей иных христианских исповеданий и иноверцев к принятию ее учения о вере» [5]. В XIX в. обязанности по привлечению к официальной церкви формально лежали на приходских священниках. Такие функции были возложены на них в 1800 г., после ликвидации института проповедников, учрежденного Екатериной II в 1764 г. [6]. Однако Николай I вновь стал рассматривать миссионерство как важную государственную функцию и всячески содействовал данному процессу. По его указу лиц, особо отличившихся на этом поприще, стали награждать орденами [7]. При нем в 1842 г. в Казани восстанавливается Духовная академия [8], выпускники которой вели рели-
гиозную пропаганду не только среди волго-уральских татар, но и народов Сибири, Кавказа, Казахстана, Средней Азии.
Принципами осуществления миссионерской деятельности официально были признаны «увещевания», «кротость», «добрые примеры», однако любое «покушение» неправославных конфессий на первенство в данной сфере приводило в действие карательный механизм государственной машины. Запрет на пропаганду ислама в России был установлен Соборным уложением 1649 г. и просуществовал до 1917 г. До середины XVIII в. за «совращение» в магометанство представителя любого христианского исповедания полагалась смертная казнь [9]. В XIX в. принципиальная позиция власти в этом вопросе осталась прежней. Изменениям подверглись меры наказаний. К примеру, Уголовное уложение
1845 г. - один из важнейших правовых кодексов периода царствования Николая I - за «совращение» в ислам христиан предусматривало лишение всех прав состояния и ссылку на каторжные работы на срок от 8 до 10 лет, в случае применения насилия срок каторги увеличивался до 12-15 лет [10].
В николаевскую эпоху государство, наряду с запретом официальной пропаганды ислама, всячески препятствовало распространению его влияния «на бытовом уровне», что было особенно актуально для Волго-Уральского региона, где остро стояла проблема вероотступничества и в XIX в. имели место несколько волн «отпадения» [11]. При этом основной акцент делался на ограничение контактов православных с мусульманами. Властям на местах вменялось в обязанность стараться, чтобы селения христиан и магометан в смешанных по этническому составу волостях составляли отдельные общества [12]. В деревнях, где вместе с татарами проживали русские или новокрещеные, запрещалось строительство мечетей [13]. В армии крестившихся солдат переводили из частей с преобладанием мусульман в другие подразделения [14]. Офицерам-мусульмА-нам полагались денщики только из единоверцев [15]. Им было запрещено служить в учебных полках, дабы они не могли влиять на молодых солдат [16]. Немногочисленным помещикам мусульманского исповедания не дозволялось иметь крепостных-христиан [17]. Примечательно, что закон ограждал от «контактов» с мусульманами не только людей, но и предметы христианского культа. По указу 1841 г. иконы, полученные в наследство иноверцами, в течение 6 месяцев подлежали передачи в руки православных или церкви [18].
Воздвигнув правовые барьеры на пути распространения ислама как вероучения, государство одновременно законодательно стимулировало переход татар в православие, для чего была задействована обширная и хорошо разработанная система. Во второй четверти XIX в. был принят ряд актов, предоставлявших новокрещеным разного рода льготы. В большинстве своем они повторяли нормы, известные с XVIII в. Так, по указу от 17 июня 1826 г. крестившиеся иноверцы имели право приписаться к выбранному ими христианскому обществу, а также получали трехлетнюю льготу от платежа всех податей [19]. В армии основной формой поощрения являлись денежные выплаты. По указу 1836 г. кантонистам из мусульман и язычников в награду за принятие православной веры предписывалось выдавать по 25 руб. ассигнациями [20]. С 1851 г. армейским нижним чинам, перешедшим в христианство, полагалось вознаграждение в размере 7 руб. 15 коп. [21]. Важное значение для реалий XIX в. имело освобождение новокрещеных и членов их семей от рекрутской повинности и платежа рекрутских денег по общественной раскладке, закрепленное в Рекрутском уставе 1831 г. [22].
Одной из действенных мер привлечения в лоно православной церкви было предоставление юридических послаблений лицам, совершившим уголовные преступления [23]. Согласно Уложению о наказаниях 1845 г., в награду за приня-
тие христианства в процессе следствия или суда «иноверец» мог рассчитывать на смягчение наказания не только в «мере», но и в «степени» и «роде» (т.е. надеяться не только на минимальное наказание, полагающееся законом за конкретное преступление, но и отнесение своего деяния к разделу менее тяжких преступлений, где применялась совершенно иная шкала наказаний. - А.Н.) [24]. Более того, решением Государственного совета от 6 апреля 1849 г. Сенату и другим судебным местам вменялось в обязанность ходатайствовать о смягчении наказания преступникам, пожелавшим креститься [25]. С течением времени отдельные формы стимулирования уступали место другим, более отвечающим меняющимся реалиям жизни. К примеру, в 1837 г. прекратилась раздача крестившимся мусульманам денежного и одежного жалованья [26], активно используемая православными миссионерами в XVIII в.
Кроме прямого содействия миссионерской деятельности церкви, проправославный характер правления Николая I проявлялся опосредованно, в издании правовых актов, навязывавших мусульманам христианские нормы жизни, возведенные в ранг общегосударственных стандартов. Яркий пример тому указ 1830 г. «О неотступлении от общих правил при погребении магометан», попиравший вековые традиции и обычаи ислама. В соответствии с этим указом на российских мусульман распространили действие закона 1704 г., запрещавшего хоронить умерших ранее истечения трех дней. Хотя выходу указа предшествовали консультации с оренбургским и таврическим муфтиями, а также ахуном г. Казани, в ходе которых выяснилось, что по законам шариата обряд погребения усопшего полагалось совершить в день его кончины, Николай собственноручно поставил на проекте документа резолюцию: «Не отступать от общих правил...» [27]. Издание указа 1830 г. вызвало повсеместное возмущение среди мусульман. В 1833 г. 677 духовных лиц из Оренбургской губернии подписали прошение на имя императора, в котором просили отказаться от этой нормы. Однако в данном прошении им было отказано [28].
Появление подобных непродуманных документов существенно осложняло процесс инкорпорации мусульман в российское правовое пространство, набравший ход с провозглашением политики веротерпимости. Татары с предубеждением встречали любое начинание правительства, затрагивающее их веру, даже если оно объективно отвечало их интересам. Такую реакцию, в частности, встретил указ 1835 г., распространивший на мусульман возрастные ограничения для вступления в брак, введенные в 1830 г. для православных [29]. Установление властями минимального брачного возраста - 18 лет для мужчин и 16 лет для женщин - имело вполне рациональное объяснение и обосновывалось заботой государства о здоровье женщин и их будущего потомства [30], однако противоречило требованиям шариата, согласно которым признаком совершеннолетия считалось достижение мужчиной возраста 15, а женщиной - 9 лет [31].
Ислам находился в ущемленном положении не только по отношению к господствующей церкви, но и к другим христианским конфессиям. Весьма показательны в этом плане так называемые «спорные» ситуации, когда пересекались интересы различных вероисповеданий. Материалы законодательства свидетельствуют, что при их разрешении государство последовательно придерживалось сложившейся в стране духовной иерархии. Оно практически всегда было на стороне православного в конфликте с католиком или лютеранином, и на стороне последних - в конфликте с мусульманином или иудеем. Наглядной иллюстрацией тому являются указы, регламентирующие порядок перехода человека из одного вероисповедания в другое.
По российским законам мусульманин мог принять лютеранскую, римско-католическую, армяно-григорианскую и другую христианскую веру, получив на это санкцию верховной власти [32]. Представителям неправославных христианских исповеданий была разрешена миссионерская деятельность среди мусульман Кавказа и пограничных с Россией областей [33]. Переход же христиан в ислам, как уже отмечалось, был юридически невозможен и преследовался в уголовном порядке. Поскольку закон запрещал это также иудеям и язычникам, единственным способом легального увеличения мусульманской общины страны оставался естественный прирост населения.
Неравенство «терпимых» конфессий отчетливо проявлялось в сфере семейно-брачных отношений. В первой половине XIX в. получили право на существование брачные союзы мусульман с последователями отдельных христианских вероисповеданий. Так, наиболее раннее упоминание о браках мусульман с лютеранами относится к 1817 г. [34]. Правовое обоснование они получили вскоре после восшествия на престол Николая I, в указе от 17 июня 1826 г., а затем в Уставе Евангелическо-лютеранской церкви 1832 г. [35]. На совершение подобных брачных союзов полагалось предварительно испрашивать высочайшее соизволение. В этих браках последователи ислама заведомо выступали в качестве «младшего партнера», фактически не имевшего права голоса. По действовавшим законам, обряд бракосочетания совершался лютеранским пастором. При этом муж-мусульманин должен был дать подписку о воспитании детей в лютеранской вере, а также обязательство не препятствовать женам и детям исповедовать эту веру и не приводить их в ислам. При нарушении какого-либо из обязательств брак подлежал расторжению, а сам он приговаривался по суду к лишению всех прав состояния и ссылке в Сибирь [36].
Следует отметить, что браки мусульман с лютеранами были единственными из межконфессиональных семейных союзов, к которым власти неизменно относились лояльно. К примеру, браки последователей ислама с католиками были запрещены, так как в них усматривали проявления прозелитизма со стороны католической церкви. Отношение государства к брачным союзам мусульман с православными в разные периоды менялось. В частности, Устав духовных консисторий 1841 г. санкционировал заключение подобных браков [37], но впоследствии эта норма была отменена. Примечательна позиция власти в отношении случаев, когда одна из жен мусульманина принимала христианство. Закон
1836 г. допускал сохранение подобных семейных союзов, без венчания по правилам Православной церкви, однако муж должен был выполнить следующие условия: 1) дать обязательство о крещении детей в христианскую веру; 2) обещать не приводить жену в ислам и мешать отправлению ею веры; 3) обязаться развестись с прочими женами и жить в единобрачии. В противном случае брак расторгался и жене разрешалось выйти замуж за христианина [38].
Представительство католиков, лютеран, протестантов и других неправославных христиан в православно-мусульмано-языческом населении ВолгоУральского региона всегда было незначительным [39]. Поэтому принятие татарами одной из вышеназванных вер или вступление в межконфессиональ-ный брак являлось вариантом скорее гипотетическим, чем реальным, и такие случаи даже после революции 1905-1907 гг. были единичными [40]. Однако показателен сам факт существования правового механизма разрешения подобных «спорных» ситуаций. Он говорит как о развитости российского законодательства второй четверти XIX в., так и о заложенных в нем приоритетах, среди которых религиозные занимали весьма значимое место.
Принадлежность к конфессии «третьего» сорта оборачивалась для татар рядом других дискриминационных моментов, получивших в правление Николая I
законодательное оформление. В частности, при нем были установлены цензы и другие ограничения на занятие выборных должностей в органах управления. К примеру, в сельской местности, в селениях, обществах и волостях, где наряду с христианами проживали мусульмане, они не могли быть избраны в волостные начальники, старосты и т.д., а лишь в помощники последних [41]. В 1854 г. Государственный совет разрешил мусульманам г. Казани избирать своих представителей в Городскую думу с условием, что они будут составлять не более трети от общего числа членов данного органа [42]. Эта пропорция нашла закрепление в «Городовом положении» 1870 г., определившем, что численность нехристиан не может превышать одной трети состава городских управ [43], и в дальнейшем стала обязательной для всех государственных присутствий [44].
Конфессиональная принадлежность отрицательно сказывалась на положении татарского купечества. С целью поощрения предпринимательства в 1832 г. в России был учрежден институт почетных граждан [45]. Татары могли войти в эту категорию, однако законодательно были лишены некоторых преимуществ, предоставленных православным предпринимателям. В частности, они не могли, подобно русским купцам, получать награды, ордена и чины, а также были лишены права после 12 лет нахождения в 1-й гильдии просить об определении их детей в гражданскую службу [46].
Своеобразным индикатором положения татар в России являлось положение мусульманского духовенства. Царствование Николая I было отмечено появлением большого числа нормативных актов, регламентирующих его права и обязанности. Правовая сторона взаимоотношений центральной власти с мусульманскими духовенством, ранее достаточно аморфная, приобретает в этот период более очерченные юридические основания, оформившись со временем в особый раздел российского законодательства.
Следует отметить, что татарские муллы по ряду параметров были более ущемлены в правовом плане, нежели священнослужители неправославных христианских конфессий. К примеру, за физическое насилие над ними или оскорбление закон предусматривал меньшее наказание, чем за аналогичные действия в отношении духовных лиц христианских вероисповеданий [47]. Штатным имамам в воинских частях полагалось меньшее жалованье, чем православным священникам, лютеранским пасторам, католическим капелланам и т.д. [48]. Негативным образом на положении мулл Волго-Уральского региона сказывался их низкий социальный статус. С первой четверти XVIII в. они юридически относились к категории государственных крестьян и при проведении переписей неизменно учитывались в числе податного населения [49]. В этом заключалось их отличие от духовных лиц христианских исповеданий, а также мусульманского духовенства Крыма, составлявших особые духовные сословия и соответственно обладавших некоторыми привилегиями [50]. Был отрезок времени, когда татарских мулл, как принадлежащих к крестьянскому званию, подвергали телесным наказаниям за совершение уголовных преступлений. Парадокс положения мусульманских священнослужителей заключался также в том, что по российским законам лицам «духовного звания магометанского исповедания» не дозволялось лично принимать участие в сельских и волостных сходах [51]. Таким образом, юридически они были лишены права голоса в сельских общинах, к которым были приписаны.
Приведенные факты рисуют один аспект взаимоотношений государства с татарами, а именно правовые ограничения, с которыми они сталкивались в повседневной жизни. Поскольку все ограничения были так или иначе связаны с религиозной принадлежностью, есть основания утверждать, что ислам в во второй четверти XIX в. существовал в четко очерченных законодательных рамках - го-
раздо более жестких, нежели те, которые были установлены законом для неправославных христианских вероучений. В свою очередь, наличие в законодательстве норм, ущемлявших права мусульман, при совпадении в основном в реалиях того времени конфессиональных различий с национальными, позволяет говорить о национальном характере действовавших в России конфессиональных ограничений.
Вместе с тем было бы неверным освещать политику Николая I по отношению к татарам лишь с негативной стороны, изображая ее как процесс последовательного наступления государства на их права. Эта политика была весьма неоднозначна и противоречива. В законодательстве второй четверти XIX в. сосуществовали указы дискриминирующего характера с положениями, вполне отвечающими принципам и духу веротерпимости. Власть препятствовала развитию отдельных сторон жизни татарского населения, но вместе с тем не покушалась на основу основ - его право свободно исповедовать свою веру и исполнять культовые обряды. Она лояльно относилась к таким значимым сторонам мусульманского образа жизни, как право на многоженство, совершение хаджа, принятие присяги по догматам своей веры. Последним правом пользовалось не только гражданское население, но и военнослужащие-мусульмане, в большинстве своем происходившие из волго-уральских татар.
Вообще армия, как неотъемлемая часть общества, является весьма точным индикатором процессов, происходивших в России в различные исторические периоды. Если в XVIII в. она являлась идеальной средой для христианизации нерусских солдат, то в XIX в. положение существенно меняется, о чем свидетельствует отношение власти к мусульманским священнослужителям. Еще при Александре I государство решилось на введение должностей мулл в штатные расписания отдельных воинских частей. При Николае I эта практика не только не была отменена, но, и напротив, получила дальнейшее развитие. С 1833 г. стали платить казенное жалованье духовным лицам, состоящим при полках Башкиро-мещерякского войска [52]. Со второй половины 1830-х годов учреждаются должности мулл в гарнизонах ряда городов Поволжья и Приуралья, военных госпиталях, а также крупных воинских соединениях в различных регионах империи [53]. В основе этих мероприятий лежали соображения практического свойства. Армия являлась опорой российской монархии, и организации духовного быта военнослужащих придавалось большое значение. Расширение мусульманского ареала империи влекло за собой увеличение представительства мусульман в вооруженных силах. Открытая миссионерская деятельность в вооруженных силах в реалиях XIX в. была невозможна, однако и оставить солдат без «пастырского» благословения власть не могла. В итоге она была вынуждена заполнять сложившийся идеологический вакуум и санкционировать появление мусульманских духовных лиц в воинских частях.
Главным предназначением военных мулл была забота о воспитании паствы в духе верности престолу и отечеству. Со своей стороны государство всячески содействовало их деятельности и принимало меры к усилению религиозности среди военнослужащих. В 1849 г. был издан указ, повелевший экзаменовать нижних чинов иноверных исповеданий в правилах их религий [54]. Долгое время в российских вооруженных силах существовало испытание на знания основ ислама для мусульман, претендующих на получение офицерского звания. Военным имамам, в ведении которых находилось несколько частей или большая территория, полагались специальные «разъездные» деньги для совершения поездок [55]. При ряде подразделений имелись специальные помещения для совершения мусульманских обрядов. В частности, мечеть со специальным служителем имелась при лейб-гвардии Крымско-татарском эскадроне, дислоцированном в Санкт-Петербурге [56]. В 1844 г. Николай I подписал указ о строительстве мечети при Ижевском оружейном заводе [57].
Если религиозные обряды совершались непосредственно в домах мусульманских священнослужителей, они, как правило, освобождались от квартирной повинности [58]. От нее же по указу 1850 г. были освобождены мусульманские медресе и мектебы, но в количестве не более одного на населенный пункт [59].
Как уже отмечалось, в царствование Николая I были произведены значимые перемены в положении приходского мусульманского духовенства [60]. В
1837 г. была узаконена процедура избрания мулл и других духовных лиц на местах. Согласно ей, за выдвинутую кандидатуру должно было проголосовать 2/3 глав семейств, составлявших сельское общество. Выборы происходили в присутствии волостных голов и сельских начальников, а приговор об избрании должен был быть подписан всеми избирающими лицами. После регистрации в волостном правлении он передавался в Земский суд, а затем на окончательное утверждение в Губернское правление [61]. Указом Государственного совета от 20 февраля 1850 г. татарские муллы были освобождены от телесных наказаний и рекрутской повинности [62]. В 1855 г. тот же орган установил возрастные ограничения для лиц, вступающих в духовные должности. Для кадиев, ахунов, мух-тасибов, мударрисов минимальный возраст для занятия должностей составлял 25 лет, для хатибов и имамов - 22 года, для муэдзинов - 21 год [63].
Государство было весьма заинтересовано в том, чтобы легитимизировать в глазах мусульман принимаемые властными структурами решения. Со временем оно стало даже материально стимулировать присутствие имамов в судебных и других инстанциях. С 1852 г. им начали компенсировать «прогонные деньги» (путевые издержки) за командировки в присутственные места [64].
Значительным событием царствования Николая I стало введение в 1828 г. в употребление метрических книг в регионах, подведомственных Оренбургскому магометанскому духовному собранию (ОМДС) [65]. С этого времени власть смогла получать точные сведения о мусульманском населении, поскольку функции его учета правительство возложило непосредственно на приходских имамов, обязав последних вести особые книги, в которых фиксировались рождения, смерти, браки и разводы в мусульманских селениях. Из-за незнания русского языка большинством имамов было разрешено вести метрические книги на татарском языке [66].
Николай I продолжил линию, начатую Александром I, на узаконение отдельных норм мусульманского права. При нем в 1826 и 1836 гг. были приняты указы, санкционировавшие применение норм шариата при решении дел о разделе имущества между наследниками мусульман [67]. В 1830 г. в компетенцию мусульманской духовной власти были переданы дела о неповиновении детей родителям [68].
В николаевскую эпоху мусульмане Волго-Уральского региона впервые получили доступ в высшие и средние учебные заведения, что диктовалось острой потребностью в кадрах, способных проводить государственную политику в южных и восточных окраинах империи. В круг учебных заведений, где они обучались, входило Неплюевское военное училище в Оренбурге, отделение восточных языков Казанской гимназии, куда с 1836 г. разрешалось принимать иноверцев [69]. Мусульмане - уроженцы Оренбургского края - могли продолжить обучение на медицинском факультете Казанского университета [70]. В 1840-е годы Николай I впервые предпринял попытку создания альтернативы традиционной системе образования у татар. Согласно его указу от 28 августа 1844 г., в каждой инородческой волости, находящейся в ведении Министерства государственных имуществ, полагалось открыть школу на 20 человек мальчиков по типу приходских училищ в русских селениях. Из выпускников этих школ предполагалось набирать кадры для уездного и волостного звена аппарата управления [71].
В последние десятилетие царствования Николай I предпринял ряд публичных шагов, призванных продемонстрировать мусульманскому сообществу России уважительное отношение государства к их религиозным чувствам. В 1844-
1846 гг. вышла серия указов о замене на орденах, жалуемых мусульманам (Св. Георгия, Св. Анны, Св. Владимира, Св. Станислава. - А.Н.), изображения креста изображением императорского орла) [72]. С 1849 г. мусульмане, содержащиеся в арестантских ротах, стали освобождаться от работ по пятницам для совершения молитвы [73]. В 1852 г. вышел указ, разрешивший бесплатный отпуск леса для перестройки и починки мечетей в селениях государственных крестьян [74]. Сами условия возведения и функционирования мусульманских культовых зданий были предметом пристального внимания императора. В 1829 г. он утвердил проект «образцовой» мечети, подготовленный Строительным комитетом МВД [75]. В 1844 г. был принят новый проект [76], более отвечавший традициям культового зодчества в Волго-Уральском регионе [77].
Из приведенных фактов следует, что при всей своей ориентации на православие, Николай I признавал ценность ислама как основы общественного порядка. Осознание этого пришло не сразу, ориентировочно со второй половины 30-х годов XIX в. Есть основания связывать «потепление» политики в отношении мусульман с революционными событиями в Западной Европе. С какого-то момента для императора и его окружения мусульманский «фанатизм» - привычный и не угрожавший устоям государства, стал представляться гораздо меньшей опасностью, чем безбожие и революционные идеи, проникавшие в Россию из Европы. Опасения по поводу внешних угроз, которые могли привести к «потрясению основ», заставляли искать компромиссы с все более возраставшим мусульманским населением империи, в том числе с наиболее развитой и европеизированной его частью - волго-уральскими татарами.
Литература, источники и примечания
1. Кодан С.В. Юридическая политика Российского государства в первой половине XIX века: детерминанты, направления, институты // Правоведение. 2003. № 2 (247).
2. Даневский П. Об источниках местных законов некоторых губерний и областей России / П. Даневский. СПб., 1857; Гуляев А.М. Право общее и местное. Киев, 1897.
3. Свод законов Российской империи (далее СЗ РИ). СПб., 1857. Т.11, Ч. 1. Уставы духовных дел иностранных исповеданий. Ст. 1.
4. Там же. Ст. 2.
5. Там же. Ст.4.
6. ПСЗ-1. Т. 26. № 19455.
7. В 1829 г. в статус ордена Св. Анны было введено положение, согласно которому обращение в христианскую веру 10 человек иноверцев являлось достаточным условием для получения данной награды: ПСЗ-2. Т. 4. № 3348.
8. ПСЗ-2. Т. 17. № 15803.
9. См. «Наказ губернаторам и воеводам» от 12 сентября 1728 г.: ПСЗ-1. Т. 8. № 5333.
10. ПСЗ-2. Т. 20. № 19283.
11. Подробнее об этом см.: Werth Paul W. At the margins of orthodoxy: mission, governans, and confessional politics in Russia’s Volga-Kama region, 1827-1905. Ithaca and London: Cornell University Press, 2001.
12. ПСЗ-2. Т. 13. № 11189.
13. Там же. Т. 4. № 2902.
14. Там же. Т. 14. № 13022.
15. Там же. Т. 4. № 3054.
16. Там же. Т. 12. № 9285а.
17. Там же. Т. 15. № 13592.
18. Там же. Т. 16. № 14603.
19. Там же. Т. 1. № 409.
20. Там же. Т. 11. № 8812.
21. Там же. Т. 26. № 25314.
22. Там же. Т. 6. № 4677.
23. Первые указы подобного рода известны с середины XVI в.: Акты археографической экспедиции. СПб., 1836. Т. 1. № 241/11.
24. ПСЗ-2. Т. 20. № 19283. См. также указ от 4 декабря 1861 г.: ПСЗ-2. Т. 35. № 37709.
25. Там же. Т. 24. № 23155. Данная практика просуществовала в законодательстве до судебной реформы 1864 г. и была отменена в ходе ее реализации указом от 24 марта 1866 г.: ПСЗ-2. Т. 41. № 43138.
26. ПСЗ-2. Т. 12. № 10135.
27. Там же. Т. 5. № 3659.
28. Варадинов Н. История Министерства внутренних дел. СПб., 1862. Ч.ІІІ. Кн. I. С. 559-560.
29. ПСЗ-2. Т. 10. № 7990.
30. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.). СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 1999. Т. 1. С. 167-169.
31. Торнау Н. Изложение начал мусульманского законоведения. СПб., 1850. С. 125; Керимов Г.М. Шариат. Закон жизни мусульман. М.: Изд-во «Леном», 1999. С. 116.
32. СЗ РИ. 1857. Т. 11. Ч. 1. Ст. 6.; ПСЗ-2. Т. 10. № 8480; ПСЗ-2. Т. 17. № 15195.
33. ПСЗ-2. Т. 35. № 35941.
34. Варадинов Н. Указ. соч. Ч. I. Кн. 1. СПб., 1859. С. 530-531.
35. ПСЗ-2. Т. 1. № 410; Т. 7. № 5870.
36. Там же. Т. 20. № 19293. Ст.192.
37. Там же. ПСЗ-2. Т.16. № 14409.
38. Там же. Т. 11. № 9610.
39. К примеру, по переписи 1897 г. в Казанской губ. насчитывалось 1496597 православных, 23534 старообрядцев и уклонившихся от православной веры, 35 армяно-григориан, 2014 римско-католиков, 1384 лютеран, 1535 иудеев, 633024 магометан, 12474 лиц нехристианских исповеданий (язычников и др.): Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897. Т. XIV. Казанская губерния. СПб., 1904. С. 274-275.
40. Автор не располагает сведениями о браках волго-уральских мусульман с христианами в XIX в. В начале следующего столетия широкую огласку получил брак представителя известной династии симбирских купцов и предпринимателей Акчуриных Якуба Тимербулатовича Акчурина с «девицей евангелическо-лютеранского вероисповедания» Василисой Семеновной Рождествиной. Этот брачный союз был узаконен в 1910 г. в г. Симбирске, после того как супруги прожили нескольких лет в гражданском браке и родили шестерых детей, «принадлежащих к православному вероисповеданию»: Таиров Н.И. Акчурины. Казань: Татар. кн. изд-во, 2002. С. 76-77.
41. ПСЗ-2. Т. 13. № 11189.
42. Там же. Т. 29. № 28704.
43. Там же. Т. 45. № 48498.
44. ПСЗ-3. Т. 6. № 2946а.
45. ПСЗ-2. Т. 7. № 5284.
46. Там же. Т. 18. № 16599.
47. ПСЗ-3. Т. 23. № 22704.
48. ПСЗ-2. Т. 20. 19241; Т. 35. № 35285, № 35462.
49. Там же. Т. 25. № 23817.
50. Льготы мусульманскому духовенству Крыма, были предоставлены указами от 9 декабря 1796 г. и 22 мая 1801 г. См.: ПСЗ-2. Т. 1. № 564.
51. ПСЗ-2. Т. 40. № 42286.
52.Там же. Т. 8. № 5885.
53. В 1838 г. военный мулла был назначен в Астрахань (ПСЗ-2. Т. 13. № 11540), в 1858 г. в Самару (Там же. Т. 33. № 33848). С 1841 г. мусульманский священнослужитель состоял в штате фельдшерской школы при Оренбургском военном госпитале (Там же. Т. 16. № 14792). В 1845 г. вышел указ о введении должностей имамов в военных портах Кронштадт и Севастополь (Там же. Т. 20. № 19241).
54. ПСЗ-2. Т. 24. № 23064.
55. Там же. Т. 25. № 24167.
56. Там же. Т. 24. № 23011.
57. Там же. Т. 19. № 17852
58. Там же. Т. 30. № 29483.
59. Там же. Т. 25. № 23892.
60. Там же. Т. 25 № 23817.
61. Там же. Т. 12. № 10594.
62. Там же. Т. 25. № 23932.
63. Там же. Т. 30. № 29040.
64. Там же. Т. 27. № 25972.
65. Там же. Т. 3. № 2296.
66. Там же.
67. Там же. Т. 1. № 386, Т. 11. № 9158.
68. Там же. Т. 5. № 3559.
69. Там же. Т. 11. № 8742.
70. Там же. № 8771.
71. Там же. Т. 19. № 18177.
72. Там же. № 18137, № 18188, № 18286; Т. 20. № 18650, № 19227; Т. 21. № 20551.
73. Там же. Т. 24. № 23062.
74. Там же. Т. 27. № 26375.
75. Там же. Т. 4. № 2902.
76. Там же. Т. 19. № 17539.
77. Подробнее о нем см.: Загидуллин И.К. Правила строительства мечетей, как элемент реализации религиозных прав мусульман Волго-Уральского региона в XIX в. // Ислам и мусульманская культура в Среднем Поволжье: История и современность. Очерки. Казань: Изд-во «Мастер-Лайн», 2002. С. 271.
НОГМАНОВ АЙДАР ИЛЬСУРОВИЧ родился в 1965 г. Окончил Казанский государственный университет. Кандидат исторических наук, доцент, старший преподаватель кафедры истории татарского народа Казанского университета. Автор 27 научных работ, в том числе двух монографий.
