Научная статья на тему 'Так кто же виновен в пожаре Москвы 1812 года?'

Так кто же виновен в пожаре Москвы 1812 года? Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
3286
322
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
XIX В. / НАПОЛЕОНОВСКИЕ ВОЙНЫ / ПОЖАР МОСКВЫ / РОССИЯ

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Борисов М. В.

Основываясь на широком круге отечественных и зарубежных источников автор статьи полемизирует с получившими распространение в историографии последних лет объяснениями причин пожара Москвы одного из наиболее знаковых событий Отечественной войны 1812 г.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «Так кто же виновен в пожаре Москвы 1812 года?»

M I L H I S T

Борисов М.В. Так кто же виновен в пожаре Москвы 1812 года?

Основываясь на широком круге отечественных и зарубежных источников автор статьи полемизирует с получившими распространение в историографии последних лет объяснениями причин пожара Москвы - одного из наиболее знаковых событий Отечественной войны 1812 г.

Ссылка для размещения в Интернете:

http: //www.milhist.info/2012/05/29/borisov

Ссылка для печатных изданий:

Борисов М.В. Так кто же виновен в пожаре Москвы 1812 года? // История военного дела: исследования и источники. - 2012. - Т. I. - С. 287-345. <http://www.milhist.info/2012/05/29/borisov> (29.05.2012)

www.milhist.info

2012г.

БОРИСОВ М.В.

__ __ _ __ _ Ф

ТАК КТО ЖЕ ВИНОВЕН В ПОЖАРЕ МОСКВЫ 1812 ГОДА?

В последнее время у нас в стране, в преддверии 200-летнего юбилея, вновь возросло внимание к войне 1812 года. Вводятся в оборот новые документы, выходят в свет интересные исследования, переосмысливаются различные события той поры. Но, наряду с этими отрадными явлениями, отчётливо прослеживаются и некоторые тенденции, которые, на наш взгляд, никак нельзя назвать положительными. Когда, с уходом в небытие советской цензуры, стало возможным писать не только в официально заданных рамках, появилась целая плеяда историков, которые поставили своей целью очистить тему войны 1812 года от мифов «эпохи застоя». Причём за эталон были взяты западные образцы понимания этого события, и предпочтение стали отдавать иностранным материалам и публикациям. Дело не ограничилось введением в оборот новых документов, что само по себе хорошо. Наметился явный крен в сторону пронаполеоновского восприятия войны 1812 года и навязывания этой точки зрения под видом найденной, наконец-то, истины. В итоге, взвешенный подход на основе изучения материалов обеих сторон, заменяется личными пристрастиями этого круга историков. Обычными стали искажения событий путём замалчивания документов с русской стороны, выборочного их использования в угоду своему видению, подачи источников зарубежного происхождения как наиболее объективных для изучения истории нашей страны. По сути, одни мифы подменяются другими.

Так, в 2002 году увидела свет капитальная работа А.И. Попова, одного из ведущих отечественных исследователей войны 1812 г.1 Книга издана в рамках празднования 190-летия этого события и рекомендована к печати учёным

* Автор выражает признательность С.В. Львову и К.Л. Козюрёнку за помощь, оказанную при подготовке статьи.

советом Самарского Государственного педагогического университета, будучи «рассчитана на научных сотрудников, преподавателей ВУЗов, аспирантов, студентов, учителей школ и всех, кому интересна наша военная история». Таким образом, преподаватели и учителя должны почерпнуть из неё научные знания, нести их дальше, охватывая всё больший круг людей и давая им правильное понятие о войне 1812 года. Есть в работе и глава, посвящённая пожару Москвы, где обосновывается мнение автора по данному вопросу. Называется она весьма характерно - «Московский Герострат». А.И. Попов считает виновными в пожаре русских и, в первую очередь, военного губернатора города Ф.В. Ростопчина, претендуя на то чтобы поставить точку в изучении данного вопроса. Попытаемся же оценить обоснованность соображений исследователя, используя документы, по неизвестным причинам не попавшие в его поле зрения или использованные, по нашему мнению, не корректно.

Вот аргументы, которые приводятся автором книги:

1. Единодушная уверенность Великой армии в том, что столицу сожгли русские.

2. Тысячи преступников, выпущенных военным губернатором Ф.В. Ростопчиным перед отъездом из Москвы, с заданием поджигать всё подряд.

3. Поимка и казнь поджигателей специально учрежденной комиссией, найденные этой комиссией доказательства подготовки сожжения Москвы Ростопчиным.

4. Слова, сказанные или написанные Ростопчиным, которые прямо указывают на него, как на инициатора поджогов в столице.

5. Свидетельства П.И. Вороненко и Н.Ф. Нарышкиной.

6. Невыгодность пожара Москвы для французов.

7. Сожжение Ростопчиным своего имения как доказательство причастности его и к поджогу Москвы.

Итак, пункт первый, - единодушные свидетельства и уверенность участников Великой армии в том, что столицу сожгли русские, - сомнителен

сам по себе. Было бы странно, если бы представители Великой армии, вторгшейся в чужое государство, стали дружно упрекать себя в несчастьях войны, выпавших на долю населения этой страны, каяться в содеянном и посыпать голову пеплом. Чины русской армии не менее единодушно приписывали сожжение Москвы рукам французов. Однако это не означает, что вина той или иной стороны доказана. Перед нами лишь отношение подавляющего большинства, современников к конкретному событию, но не более того.

К тому же, в стане врагов имелись и другие мнения на этот счёт: «Уверяют, что сами русские собрали в городе горючий материал, что побудило рассерженного этим императора отдать приказание о разграблении города; но все это, по всей вероятности, только сказки. [...] Между тем, в нашем предместье мы поддерживаем строжайший порядок, почему все дома остались целы. [...] Известно только, что на улицах было найдено несколько убитых русских из низшего слоя населения, которые имели в руках зажженные смоляные факелы. Однако, из этого нельзя выводить преждевременных заключений, ибо, после оставления города лучшей частью населения и властями, он оказался в руках черни, бродяг, которые здесь сосредоточены, как и во всяком большом городе Этот городской пролетариат, конечно, не стеснялся ни убийствами, ни поджогами, для удовлетворения своих страстей к грабежу и обогащению. [...] .если бы французам удалось задержать одного из отпущенных на свободу преступников, который и сознался бы в этом на дознании, чего, однако, до сих пор не случилось, так на улицах нашли только убитых с факелами в руках, но ни одного живого. [...] По словам полковника Денцеля, в городе, в нескольких удаленных от центра магазинах, нашли несколько сот тысяч фунтов пороха, а также, селитру, серу и готовые артиллерийские снаряды; все это очень пригодилось для нашей армии, в которой имелись боевые припасы только на одно сражение. Мне кажется, что в этом опять кроется противоречие по вопросу о причинах пожара, ибо

уничтожение этих боевых припасов, конечно, должно было больше безпокоить губернатора, нежели проведение такой ужасной меры, как сожжение города»2.

Говоря о пресловутой «скифской тактике», не следует считать её методы типичной чертой исключительно русских. Вот выдержки из воспоминаний самих участников Великой армии: «То, что первоначальные пожары были произведены нашими гранатами, это не подлежит сомнению; я упоминал также, что русские, отступая, подожгли магазины, и оттуда огонь распространился на другие кварталы города, но пожары, повторявшиеся с 18 по 23-е число,

-5

происходили, несомненно, от небрежности солдат Великой армии» .

«Дорогобуж, 27 августа. По всем направлениям видны горящие деревни, что подтверждает, что они покинуты своими жителями после отступления русской армии, после чего, вследствие неосторожности или небрежности (иногда даже нарочно), зажигаются нашими солдатами. Это происходит вследствие того, что во всяком жилом строении pуcских имеются хлебопекарные печи, которыми наши солдаты, в особенности мародеры и отставшие всех корпусов, пользуются для хлебопечения, но не тушат огня при их оставлении, быть может из-за досады, что они там не нашли не только людей, но и

4

ничего ценного» .

Так же поступали войска французов и их союзников во время отступления: «Утром, 27-го октября, баталион наш выстроился перед

монастырем и я, с 12-ю баварцами и 20-ю голландцами, отправился для уничтожения хлебопекарни и поджога военного склада, что и исполнил, причем к счастью удалось отстоять здание усадьбы, находившейся около склада, но прекрасные хозяйственные постройки погибли в огне. [...] ...большинство нижних чинов были пьяны, напившись при разгроме и сожжении продовольственного склада, и большая случилась бы беда, если бы противник вздумал серьезно нас преследовать.Деревня Нарочь и мост с мельницею, согласно полученному приказанию, были сожжены, причем, к сожалению, во многих домах деревни находились раненые и больные и те из них, которые не успели или не могли уйти, погибли в огне. Ночью, 6-го декабря, отряд прибыл к

д. Данюшево у реки Вили и на следующий день, у д. Слободки, с большими затруднениями переправились через реку по льду. Попутные деревни и отдельные здания у дороги предавались сожжению. Между прочим ночью пришлось быть очевидцем весьма прискорбного случая. Близ берега Немана находился большой деревянный сарай, крытый соломою; часть французов, преимущественно больных и раненых, забрались туда, чтобы укрыться от холода; в то же время другая часть их рядом с сараем разложила большой костер и спустя короткое время сарай загорелся. Спастись удалось весьма немногим, находившимся ближе к выходу и более здоровым, но все же до 150 человек погибли в огне. Ужасно было слышать крики и вой этих несчастных. Вообще со дня нашего отступления из местечка Глубокое, попутные пожары были, так сказать, порядком дня, чувства наши притупились, и мы относились к пожарам безучастно, но этот пожар был наиболее мерзким из всего того, что пришлось видеть до сих пор.»5.

Уходя из Москвы, французы тоже постарались уничтожить огнём часть запасов и оставшиеся здания. «Нельзя описать всех ужасов, произведенных в Москве французами. [.] Я от пожару пошел на пожар, и наконец, добрался до почтамта и живу в нем. Но 10-го октября пришел французский караул с повелением зажечь почтамт. Я накормил и напоил сих голодных пришлецов и заплатил с помощию наших собратий 205 рублей, за что остались не сожженными, и тем спас до 60-ти семейств. 7-го октября был взорван Полевой двор и сожжен Симонов монастырь. А с 10-го на 11-е число в ночь вышли они из Москвы и взорвали порохом арсенал, во многих местах кремлевские стены и башни. Ударом, от сего происшедшим, разрушились в городе-Китае обгорелые стены, которые для пущего их падения были подбиты под основание. Во всех почти домах, уцелевших от пожара, вылетели от сотрясения воздуха стекла, и даже вышибло рамы, и растворились двери. Что же было с жителями Москвы, когда и находящиеся за 20 верст от оной приведены были треском сим в смущение. Со светом дня увидели мы русских казаков в Кремле, кои успели изловить оставленных для зажигания подрывов,

Москва, 24 сентября 1812 г. Рис. Х.В. Фабер дю Фора, 1830-е гг.

французами учиненных, и, принудив их загасить многие фитили в бочках с порохом, спасли от разрушения соборы, монастыри, Спасскую башню, Оружейную палату, колокольню Ивана Великого, от коей оторвало пристройку с большими колоколами»6. Расценить не вполне удавшийся взрыв Кремля можно исключительно как акт низкой мести завоевателя не покорившемуся русскому народу.

Нашими войсками сжигались, как правило, склады с припасами, которые не могли вывезти, казённые места с остававшимися не эвакуированными архивами, либо же города и селения загорались во время боя. Естественно, что от огня страдали и другие здания. Но сожжение Москвы никак не входило в планы русской армии и явилось для русских солдат и офицеров не менее неожиданным и ужасающим зрелищем, чем для французов. Вот лишь некоторые свидетельства, оставленные мемуаристами.

« Смятение москвитян было трогательно даже твердым душам воинов, испытавших ужасное Бородинское побоище пред тем за шесть дней. Сердца наши замирали от горести при виде злополучия обитателей древней столицы

Отечества нашего. Да, други мои! Я видел, как Москва пылала и сокрушалась лютым роком войны!..Тяжело мне и теперь еще вспомнить и досказать вам. Я видел несчастных младенцев, в скоропостижной общей беде родителями утраченных, на пути раздавленных скакавшими на уход колесницами. Во всем этом я видел впоследствии, о Боже! какою горькою чредою Ты, непостижимый, исполняя миллионы бедственных жребиев, ниспосылаешь избавления и благодать Твою царям и царствам земным, заливая кровию и слезами перуны

п

войн пагубных» .

«Российские войска продолжали далее отступление к древней столице своей Москве, армия останавливается перед оной и занимает боевую позицию. Многие были в недоумении, что будет? Одни говорили, будет еще кровопролитное сражение, другие утверждали, что Москва будет оставлена неприятелю. Наконец войска с вечера тронулись со своей позиции, и ночью начали проходить Москву, и нашли уже оною оставленную пустынею. При дальнейших отступлениях был несколько дней сряду виден русскими воинами столб густого дыму над оной, что происходило от беспрестанных пожаров в оной. Россияне ощущали какое-то уныние в это время; хотя Москва не составляла их целого Отечества, но была некогда столицею оного!.. Неприятель, занявший Москву, хотел забыть войну, ибо и от Наполеона так войскам своим было объявлено, и французы мечтали, что Россия покорится, и

о

спокойно смотрели на ужасное истребление оного города пожарами» .

«Несколько дневных переходов, и мы достигли Москвы. Созывается совет самых важных генералов. Решается судьба Москвы. Как долго и как ужасно показалось нам ожидание этого решения. Мы думали и желали этого -что мы сразимся еще раз. А между тем уж было решено: армию не следовало приносить в жертву столице, которую решено было отдать неприятелю без всякого сопротивления. 3 сентября мы прошли через всю Москву, которая к этому времени была покинута жителями; на всех лицах лежал отпечаток глубокой грусти и отчаяния. В улицах и переулках встречалась одна беднота да подонки городского населения. В отчаянии они хватались за наши поводья, за

стремена, умоляя о спасении и защите. Хорошо одетых никого не было видно. Почти до самого вечера тянулось через всю огромную Москву это печальное шествие. Французы шли за нами по пятам и заняли Москву. На второй день после того, как мы покинули Москву, мы увидели громадные столбы дыма, а вслед за этим целое море огня. Москва пылала, объятая пламенем со всех сторон»9.

«Неприятель, пользуясь одною многочисленностию своею, 2 сентября вступил в Москву и обратил ее в пепел»10.

«А вскоре слышим: неприятель уже в Москве, Боже мой! Кто не мог чувствовать, что священную столицу и грудь прочих городов посетил француз. Вот наступила робость и у каждого уныние, жалость твердила о том в уме смертного! 3 сентября войска неприятельские показали свой успех по Москве»11.

«.мы своротили проселками на Подольск, где зарево пылающей Москвы продолжало освещать наше шествие. Пусть те, которые не были свидетелями столь убийственной для сердца Русского картины, перенесутся мыслию к этому времени, и тогда они постигнут, сколько потребно было иметь веры и твёрдости, чтобы переносить с бодрым духом испытания столь горькие и чувствительные для сердца воина и Русского.»12.

«...я в отчаянии, что оставляют Москву. Какой ужас!.. Я взбешен, но что

13

же делать?.. Теперь я уверен, что все кончено...» .

«К вечеру отошли мы от Москвы до сел. Панки (15 верст) и увидели в городе пожар: это было только начало. Через ночь пожар усилился, и по утру, 3-го Сентября, уже большая часть горизонта над городом означилась пламенем: огненные волны восходили до небес, а черный густой дым, клубясь по небосклону, разстилался до нас. Тогда все мы невольно содрогнулись от

14

удивления и ужаса.» .

«Того же дня полк наш и какой-то драгунский вместе, при захождении солнца, очутились одни в стену у берега какой то не очень широкой реки без моста, искали брода, в ожидании какого то откуда то приказания; между тем,

сидя на конях над волнующеюся водою, вид которой усугублял грусть во всех до единого человека; поглядывая на задний горизонт, за которым далеко огромные клубы уже чернели под небом Москвы,— не скачут ли за нами берлинцы с знакомым нам еще с прусской войны Мюратом своим; поднялся в рядах улан говор, из которого один вздыхая воскликнул. Слушая это и тому подобное, и я загрустил, вспомня о родных своих и родине, и подумал — да ведь все же равно, не сегодня, так завтра капут. Не припомню, где и как эту ночь провели, но нельзя забыть ночей и перемены дирекции при море от земли до неба пылающей Москвы, этого страшного величия войны. Это было по 12 часов белого и по 12 ч. красного дня в сутки. При таком освещении армия шла на юг, пока мы с генералом Дороховым не открыли неприятеля во фланге своем. С такого гнета духа как будто камень свалился оттого, что мы увидели себя повернутыми лицом к юго-западу.»15.

Возвращаясь к тексту А.И. Попова, отметим, что сами цитаты из иностранных мемуаров подобраны на наш взгляд не очень удачно, так как их авторы лично не видели пресловутых поджигателей, а только слышали о них с чужих слов. Больше доверия вызывают воспоминания военных, своими глазами наблюдавших людей с факелами. Такие свидетельства есть, и о них будет сказано далее. Тут же, в подтверждение выгодности поджога Москвы русским, Попов приводит соображение ряда мемуаристов Великой армии (например поляки Сангушко, Колачковский), которые говорят о том, что пожаром были уничтожены все сосредоточенные в городе запасы. Действительно, склады во время отступления сжигают с целью не дать ими воспользоваться неприятелю. Но в отношении Москвы и это не вполне справедливо. Поскольку заранее спланированной и подготовленной акции не было, в городе осталось достаточно много разных запасов и после пожара. Дадим слово самим завоевателям.

«В Москве были найдены огромные запасы провианта. Они были пощажены огнем, так как хранились в подвалах. Тут было много муки, кофе, сахара, соленой рыбы и сушеных грибов, которые составляют главную пищу

простого народа во время поста. Если б эти продукты были правильно поделены между различными частями армии, не было бы той ужасающей нужды, которая много содействовала расстройству французской армии. Но грабеж и воровство уничтожили все провианты, прежде чем были приняты какие-либо меры к их спасению.солдаты. предались грабежу и всяческим насилиям; многие из них поплатились жизнью за свою жадность: более 6.000 солдат задохлись от дыма в домах, загоравшихся, после того как они проникли в них для грабежа. Москва была покинута, но в подмосковных деревнях крестьяне не покидали своих изб. Особые комиссары были отправлены по этим деревням с увещанием, чтобы крестьяне по-прежнему привозили в Москву два раза в неделю, в базарные дни, свои продукты. Многие крестьяне поспешили в Москву, везя сено, солому, съестные припасы - и что же? Их ограбили, отняли лошадей, завладели телегой, их самих избили. Они вернулись в свои деревни, рассказали соседям, и более ни один уже крестьянин не приезжал в Москву. Мало того, крестьяне стали просто охотиться за французами.»16.

« Трудно себе представить чисто азиатскую роскошь, коей следы мы видели в Москве. Запасы, хранившиеся во дворцах и частных домах, превзошли все наши ожидания. Если бы в городе был порядок, то армии хватило бы продовольствия на три месяца; но дисциплины более не существовало. Провиантские чиновники думали только о себе. Раненым генералам отказывалось в красном вине под предлогом, будто его не было, когда же, шесть недель спустя, герцог Тревизский взорвал Кремль, то он приказал перебить хранившиеся там две тысячи бутылок вина для того, чтобы солдаты молодой гвардии не перепились. Для того чтобы получить куль овса, надобно было иметь разрешение генерал-интенданта, а его было довольно трудно получить, а когда мы ушли из Москвы, то в магазинах осталось столько овса, что его хватило бы для прокорма 20 тысяч лошадей в течение шести месяцев. Уезжая из Москвы, я видел неимоверной длины склад, под сводами которого хранились кули с превосходной крупичатой мукою; склад этот был предан разграблению, а между тем за неделю перед тем я с трудом получил мешок

Караул артиллерийского парка III корпуса у Владимирской заставы. Москва, 2 октября 1812

г. Рис. Х.В. Фабер дю Фора, 1830-е гг.

самой грубой муки. Более третьей части города осталось нетронутой, и в ней

17

было в изобилии все то, в чем мы нуждались.» .

« Каждый день мы находили скрытые склады и погреба, в которых были спрятаны матер. одеяла, меха, и каждый покупал все, что ему казалось

необходимым на зиму. Была произведена тщательная уборка овощей, в

18

частности капусты, на огромных огородах вокруг города.» .

« Наш полк и 2 легких баталиона заняли церковь и лежащие рядом дома в предместье. В одном из этих домов я устроился очень удобно; у меня все есть, особенно хорошо я удовлетворен разными колониальными товарами, а также несколькими сортами рыбы; т.к. у нас имеется также и мясо, хлеб и вино, то нам ничего не остается желать большего. нашли несколько подвалов с обыкновенным сукном для брюк и шинелей, а также и кожу для подметок. Мы нашли здесь и хороший холст для белья.»19.

«Между тем по окончании пожаров главная квартира снова вернулась в Кремль, а гвардия заняла уцелевшие дома французского квартала, и каждый

отдался своим обязанностям. Скоро удалось разыскать склады муки, мяса, соленой рыбы, масла, водки, вин и ликеров. Небольшое количество припасов раздали солдатам, а большую часть хотели сберечь, сложив в магазины, и эта излишняя предусмотрительность, которая иногда бывает одной отговоркой, впоследствии заставила сжечь или побросать в складах все эти запасы, которые бы очень пригодились и которых хватило бы на прокормление армии, если бы даже она осталась в Москве, более 6-ти месяцев. Особенно это касается материй и мехов, из которых надлежало бы поскорее сшить теплые одежды, чтобы защитить солдат от будущих морозов. И солдаты, со своей стороны, никогда не думающие о будущем, были далеки от мысли в своих интересах

выказать предусмотрительность, они думали только, как бы добыть вина,

20

ликеров, золотые и серебряные вещи, пренебрегая всем остальным » .

«И в то же время неразумие его ярости сказалось в том, что он (Ростопчин. - М.Б.) не указал своим приспешникам местонахождение ни артиллерии, где были сложены военные припасы русской армии, ни огромных складов муки, дорогой ценой собранной для продовольствия этой армии. Французская армия нашла здесь припасы, достаточные для нескольких кампаний, и ее продовольствие обеспечено на 6 месяцев»21.

«Когда я прибыл в Москву, уже нигде не горело. Войска стояли в домах и нигде не было бивуаков. Мне рассказывали потом про все, что происходило во время пожара, который длился целых шесть дней. Всюду царил такой беспорядок, что, по мнению многих офицеров, если бы русские в это время на нас напали, даже с небольшими силами, то легко бы одержали победу. Теперь все было в порядке. В домах и подвалах сгоревших магазинов найдено было столько зерна и всяких съестных припасов, что всей армии хватило бы провианту и лошадям корму на целую зиму. Неприятно было то, что солдаты распродавали все вещи, которые находили в подвалах. Овощей было достаточно в огородах, как в городе, так и в предместьях. Шуб и тулупов найдены огромные склады, так что перед выступлением мы снабдили весь наш

полк полушубками. Для гвардейской кавалерии запасы фуража были сделаны

22

на всю зиму.» .

Теперь перейдём к следующему пункту, о массах преступников, освобожденных Ростопчиным перед оставлением Москвы, с заданием поджигать всё подряд. А.И. Попов приводит цитату из воспоминаний Гисе, где какие-то пленные русские офицеры говорят ему о трёх тысячах каторжниках, якобы выпущенных Ростопчиным для сожжения Москвы. Разговор происходил в конце сентября, в Дорогобуже. Приведя ещё ряд цитат о каторжниках-поджигателях, автор не делает никаких комментариев, давая, таким образом, читателю понять, что именно так оно и было. Ряд французских мемуаристов, свидетельства которых не были учтены в этом месте книги, очевидно ввиду и без того ясной вины русских преступников, лично участвовали в поимке людей с факелами и так же везде называют их каторжниками. Таким образом, мнение французов и А.И. Попова по этому вопросу понятно. Обратимся к документам.

«О колодниках, выпущенных из Временной Тюрьмы перед вступлением в Москву французов:

а) Донесение смотрителя Временной Тюрьмы Вельтмана в Московскую Управу Благочиния , 28 августа 1813 года.

.Стретинской части квартальный поручик Скрябин, который попался мне возвратясь от г. Обер-Полициймейстера уже встречу и ведущий караул со всем конвоем из оной Тюрмы по Мясницкой, против Банковской Конторы и сказывает мне, что прислан был по приказанию от Его Г рафского Сиятельства господина Главнокомандующаго адъютант Обресков, который выпустил при себе всех содержащихся из Временной Тюрмы колодников... я . сделал повеленную мне отметку, кто, где содержался, которую при сем в Управу Благочиния представляю.

№ 85. Смотритель Вельдман.

Апреля 28 дня

1813 года.

( Из реестра видно, что в Губернском Замке и во Временной Тюрьме содержалось 173 человека, в том числе 26 женщин.)

б) Отношение Московской Управы Благочиния в 1 -й департамент Московского Надворного Суда, 6 июня 1813 года.

. содержащиеся в Замке колодники, прошлаго 1812 года Сентября 2 числа, во время нашествия неприятеля, смотрителем того Замка сданы пришедшему, вновь сформированному, под командою майора Никельгорста, 10-му пехотному полку под расписку подпоручика Анисимова для вывода из Москвы. А куда, ему неизвестно; содержащиеся же во Временной Тюрме колодники, того ж 1812 года Сентября 2-го, по приказанию Его Сиятельства Г. Главнокомандующаго в Москве и кавалера, графа Федора Васильевича Ростопчина, адъютантом Обресковым все выпущены.

Июня 6 дня 1813 года»23.

«Копия с дела об отправлении в Рязань колодников и арестантов из московского тюремного замка, 1812 года.

Отношение моск. гражд. губернатора Обрескова моск. обер-полицийм. Ивашкину, 1 сентября 1812 года.

Вследствие предписания Г. Главнокомандующаго в Москве о препровождении надлежащим порядком в Рязань за присмотром содержащихся в здешнем Тюремном Замке криминальных колодников, состоящих по здешним присутственным местам и за тяжкия преступления подпавших суду, губернский уголовных дел стряпчий рапортует мне, что по Замку содержатся за исключением по ордонанской части 529-ть, по части уголовной , следственной пересыльных и по секрету, в числе коих больных 80 человек, да во Временной Тюрьме состоит по уголовной части пересыльных секретных и по долгам содержащихся 166 человек..

Рапорт смотрителя тюремного замка Иванова Ивашкину (московскому обер-полицмейстеру - авт.), 13 сентября 1812 года.

Имею честь Вашему Превосходительству донести, что 1 -го числа сего Сентября, в воскресенье, губернский уголовных дел стряпчий, надворный

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

советник Евреинов, по приезде в Замок, объявил мне, что есть распоряжение начальства отправить из Замка и Временной Тюрьмы колодников в город Рязань. 2 числа, в понедельник. утра в 11-м приехал к Замку плац-адъютант майор Кушнерев, объявил мне приказание сдать колодников, сколько их есть, имеющему придти полку. Который в скорости и приблизился, и я, сдав в оный, под росписку подпоручика Анисимова, счётом всего 627 человек, арестантов и колодников, за коими последовал и весь бывший в Замке караул. »24.

«Журнал исходящих бумаг канцелярии моск. генерал-губернатора Ростопчина.

Сентябрь 1812 года.

№ 520. Его Светлости Князю Г оленищеву Кутузову.

Бывшему Московскому Гарнизонному полку приказано было всех арестантов находившихся в разных местах, присланных в Москву из губернских и прочих городов выпроводить из бывшей столицы, которые оным полком и выпровождены; почему и прошу покорнейше вашу Светлость приказать кому следует тех арестантов принять от бывшаго Московскаго Гарнизоннаго полка, тем более, что как арестанты, равно и бывший Московский Гарнизонный полк состоят третий день без провианта»25.

Из письма графа Ф.В Ростопчина неизвестному, вероятно военному министру Вязьмитинову, от 30 октября 1812 г. из Москвы: «М.г. мой Сергей Козмич!.. Наполеону весьма хотелось оправдать себя в пожаре и для сего он призывает к себе. Тутолмина и приказал ему отправить рапорт к Государыне Императрице Марие Федоровне, что город сожжен от выпущенных из острога преступников по моему приказанию. Сие показание разгневавшаго на меня царя французского, опровергается тем, что за сутки до вступления французов, подсудимые как Московской, так и присланные из занятых неприятелем губерний преступники и колодники, отправлены под караулом в числе 620 в Нижний - Новгород, где они и теперь в остроге содержатся; а при том есть много рапортов неприятелем оставленных, в коих № означают полки.

Симонов монастырь. Москва, 7 октября 1812 г. Рис. Х.В. Фабер дю Фора, 1830-е гг.

производившие пожары и Наполеон вдруг повесил в одно утро 18

г-1 л л 26

зажигальщиков, из коих 7 своих, а 11 русских...» .

Как видно из вышеприведенных источников, ни о каких тысячах колодников в Москве речи изначально не шло. Во Временной тюрьме находилось на 2 сентября 1812 года максимум порядка 173 человек. Из них 44 арестанта, если сопоставить реестр Временной тюрьмы с рапортом смотрителя Тюремного замка Иванова, содержалось в последнем. Обресковым было выпущено из тюрьмы около 130 человек, не совершавших никаких тяжких преступлений и помещенных под стражу в основном за долги. Из замка было освобождено ещё четверо заключённых, видимо принадлежавших к контингенту находившихся там арестантов Временной тюрьмы. Те несколько сот, что содержались в Московском Тюремном замке, этапировали из города ещё до вступления неприятеля. Не было и никаких душещипательных сцен с приездом самого Ростопчина, речью его перед колодниками, вручением факелов и других зажигательных веществ, которые так любили живописать вслед за французами верившие им на слово историки. Таким образом, основной

контингент тех, кого мемуаристы Великой армии и А.И. Попов называют «поджигателями», на тот момент в Москве просто отсутствовал.

Следующей категорией лиц, упоминаемых в связи с пожаром, являются чины московской полиции. Говорится о большом числе московских полицейских офицеров, которые остались в городе переодетыми и занимались поджогами. Маловероятно, чтобы Ростопчин, даже если бы захотел сжечь всю Москву, смог использовать для этого много офицеров московской полиции. Ещё до того, как стало окончательно ясно, что город будет оставлен, на плечи полиции было возложено множество важных и неотложных задач. Кроме поддержания порядка в городе, чины полиции должны были помогать при прохождении и размещении рекрутских партий, воинских частей, артиллерийских парков; сопровождать высылаемых из города подозрительных лиц, которых набралось несколько десятков, до места их назначения; поддерживать порядок при эвакуации различных казённых учреждений, создании многочисленных складов для нужд армии и ополчения и многое-многое другое. После совета в Филях Кутузов затребовал у Ростопчина как можно большее количество полицейских офицеров для обеспечения упорядоченного прохода армии через город:

«1 сентября 1812. Фили

Милостивый государь мой граф Федор Васильевич!

Неприятель, отделив колонны свои на Звенигород и Боровск, и невыгодное здешнее местоположение принуждают меня с горестию Москву оставить. Армия идет на Рязанскую дорогу. К сему покорно прошу Ваше Сиятельство прислать мне с сим же адъютантом моим Монтрезором сколько можно более полицейских офицеров, которые могли бы армию провести через разные дороги на Рязанскую дорогу.

Пребываю с совершенным почтением, милостивый государь мой, Вашего Сиятельства всепокорный слуга

князь Г[оленищев]-Кутузов»27.

Таким образом, ни о каком массовом использовании офицеров московской полиции с целью поджогов речи не идёт. При этом известно, что перед самым выездом из города Ростопчин дал некие распоряжения ряду офицеров, о чём пойдёт речь впереди. Кроме того, несколько полицейских офицеров в разное время переодетыми проникали в Москву, но это делалось уже после пожара с целью разведки. Следовательно, несостоятельными можно считать и выводы французской комиссии о том, «что губернатор Ростопчин для вернейшего достижения до своей цели, прежде своего отъезду велел распустить острог и яму, где находились заключенные преступники и колодники, откуда и вышло осьми сот преступников, которым дано свободу с тем, чтоб подожгли город в двадцать четыре часа после, по вступлении в оной французских войск; Что разные офицеры, военнослужащие в Российской армии, и полицейские

чиновники получили тайно приказ оставаться в Москве, будучи переодеты,

28

чтобы распоряжать зажигателей и дать им сигнал к запалению.» .

Но кто же были те люди, которых ловили и казнили как поджигателей? Обратимся к записям специально созданной французами комиссии, а так же другим свидетельствам и документам. Учрежденная по указу императора и короля комиссия начала работу 24 сентября 1812 года. Именно на это первое заседание ссылается А.И. Попов, говоря о том, что были схвачены 26 поджигателей, среди которых даже «поручик Московского полка». Обычно пишут, что всех этих людей казнили «за доказанностью» их вины. Комиссия разместилась в доме князя Долгорукова. Сначала она заслушала дело, составленное из словесного судопроизводства и бумаг, касающихся улик и оправданий обвинённых. После прочтения под караулом, без оков, были приведены все задержанные, им зачитали обвинение. Потом обвиняемых и свидетелей опросили по одиночке. Принесли и вещественные доказательства (фитили, ракеты, фосфоровые замки, сера), которые найдены «частью на обвиненных, а частию, подложены нарошно во многих домах»29.

Как французы «справедливо» доказывали вину людей хорошо видно из воспоминаний В.А. Перовского, офицера Квартирмейстерской части, бывшего

среди русских парламентёров во время процедуры сдачи Москвы М.А. Милорадовичем. Под разными предлогами Перовский был задержан в лагере французов, а затем, по вступлении их в Москву, объявлен ими военнопленным: «Скоро сделался я опять предметом любопытства мимопроходящих офицеров. Не ласковы были разговоры их со мною; они хладнокровно не могли смотреть на русского, - были обмануты в своих ожиданиях или намерениях. Надеясь в Москве отдохнуть, они не нашли и квартиры; многие из них были уже по нескольку раз выгнаны пожаром из занимаемых домов; другие весьма сериозно пеняли, что не могут найти ни сапожника, ни портнаго, чтобы исправить обувь и одежду; как будто имели на то право, жаловались на нас. Взглянув вниз, увидел я несколько солдат, ведущих полицейского офицера в мундирном сюртуке. Его взвели на площадку. И один штаб-офицер начал его допрашивать чрез переводчика (Де Лорнье, жившего пред тем несколько лет в Москве и пришедшего теперь с французскою армиею). «От чего горит Москва?» «Кто приказал зажечь город?» «Зачем увезены пожарные трубы?» «Зачем он сам остался в Москве?» и другие тому подобные вопросы, на которые отвечал дрожащим голосом полицейский офицер, что он ничего не знает, а остался в городе потому, что не успел выехать. «Он ни в чем не хочет признаваться, сказал допрашивающий; но очень видно, что он все знает и остался здесь зажигать город. Отведите его и заприте вместе с другими». Я старался, но тщетно, уверить, что квартальный офицер точно ни о каких мерах, принятых правительством, знать не может. «Он служит в полиции, и верно все знает», отвечали мне. Нещастного повели и заперли в подвале под площадкой, на которой я находился. «Что с ним будет?» спросил я у офицера, который его допрашивал. - «Он будет наказан, как заслуживает: повешен или разстрелян с прочими, которые за ту же вину с ним заперты». Этот странный приговор заставил и меня немного призадуматься.». Перовский был заперт в церкви отдельно и через сутки его нашёл здесь уже другой французский караул. «.Мы нашли в церкви русского, г. капитан; что прикажите с ним делать?» спросил унтер-офицер.Не входя в дальнейшие толкования: «Заприте его вместе

с другими под крыльцом», отвечал капитан. Пред тем думал я о смерти, может быть и желал ея; теперь же, когда увидел ее ближе, поступил как в басне дровосек, ее призывавший. Угрожающая опасность придала мне сил. Я вскочил, и выбежал к офицеру: «Куда приказываете вывести меня, сказал я ему с жаром, с какими людьми хотите вы меня запереть? Я знаю, в чем вы их обвиняете, знаю. К чему и присуждены они. По какому праву хотите и со мною тоже сделать? Я остановлен за городом во время перемирия, и до сих пор не почитаю себя в плену. Вы видите, прибавил я, указывая на саблю, что мне оставлено и оружие». «Извините, милостивый государь, сказал капитан очень учтиво, я ошибся». «Однако же, отвечал я, ошибка эта стоила бы мне жизни, естлибы я не услыхал приказания вашего, или не понял бы его». «Тогда было бы это несчастие serait bien malheureux) сказал он . Теперь пойду спросить, куда прикажут вас отвести».Я остался в церкви с солдатами старой Наполеоновой гвардии. Нельзя придумать всех странных вопросов, которые они мне делали на счет русских, пожара и проч. Многие не хотели верить, что я русской. Другие, забывая, что город пуст, уверяли, что я оставлен для

30

возмущения против них народа.» . И потом ещё раз Перовский чудом едва избежал смерти.

Ему вторит Е.А. Харузин в своём письме: «Французы, умывая, так сказать, руки в непричастности своей к московским пожарам, искали виновников и находили - всё русских. Каковых без дальних справок расстреливали и вешали на фонарных столбах, с надписями по-русски:

31

«Зажигатель». При этой, шемякиной расправе, много погибло невинных.» . Интересная информация осталась в бумагах А.Я.Булгакова, московского почт-директора: «Перечень известий из Москвы по 3-е октября. Французы публиковали, что зажигальщикам домов будут выдаваемы денежные вознаграждения. Для получения оных явилось пьяных бродяг человек с восемь; но вместо того, чтобы сдержать обещанное слово, французы их всех повесили на бульваре.» .

Москва, 8 октября 1812 г. Рис. Х.В. Фабер дю Фора, 1830-е гг.

Но вернемся к вышеупомянутой комиссии, в протоколе которой говорится: «Комиссия удостоверилась, что Российское Правительство уже три месяца назад предчувствовав опасность, в которую себя повергло, ввязавшись в войну, равномерно как и не возможность препятствовать французской армии вступить в Москву, решилось употребить в своем защищении необыкновенные средства, зажигательства и истребления отвергнутые просвещенными народами, что оно по сему приняло предложение одного доктора Англичанина, именем Шмита, хотя он себя и немцем называет, .который был призван в Россию и приехавши в первых числах прошедшего месяца мая, после некоторых тайных переговоров с начальниками Правительства, поселился в

33

дачу Воронцова, состоящую в 6 верстах от города, по Калужской дороге.» .

Таким образом, если верить почтенной комиссии, то Москву было решено сжечь до начала боевых действий, так как «англичанин именем Шмит» (он же Франц Леппих) прибыл ещё в начале мая, то есть почти за два месяца до перехода Великой армии через Неман. По той же логике все огромные склады

военного имущества и продовольствия, что одновременно создавались в Москве, должны были послужить достоверной маскировкой для всех этих заблаговременных приготовлений к самосожжению. Читаем далее в протоколе: «Что всем известно, что он строил воздушный шар чрезвычайной величины, в котором имела находиться истребительная машина, и которой, по его уверению, он мог управлять по своему произволению.Что доказано, что приготовления к построению великого шара, только выдумано для того, чтобы скрыть истину, ибо в оном селе Воронцове ни чем другим не занимались, кроме фейерверками и составлением прочих зажигательных машин.»34

Но в том-то и дело, что Франц Леппих занимался созданием боевого шара, истратив на это огромные суммы государственных денег - 320 тысяч рублей. Главные сложности состояли как раз в изготовлении самого шара и механизмов управления. Зажигательные вещества, естественно, тоже производились в мастерских, так как именно с их помощью собирались атаковать неприятеля с воздуха. Переписка разных лиц по этому поводу подтверждает именно идею борьбы с французами при помощи шара, а вовсе не сожжение Москвы ,о чём в документах нет ни слова.

Вот, к примеру, письма императора Александра Ф.В. Ростопчину по данному вопросу: «.Перехожу теперь к предмету, для которого нужна вся Ваша скромность, так как в этом случае необходимо соблюдение величайшей тайны. Несколько времени тому назад мне был прислан весьма искусный механик, с изобретением, которое может иметь самые важные последствия. Во Франции делались всевозможные попытки, чтобы добиться открытия, на которое, по-видимому, удалось напасть этому человеку. Во всяком случае для того, чтобы удостовериться в этом, надлежит произвести все предлагаемые им опыты; самое дело бесспорно заслуживает того.

Так как этого человека пришлось отправить в Москву, то желая, чтобы о его работах решительно никто не знал, я не хотел вести это дело через посредство фельдмаршала, опасаясь, чтобы доктор тотчас не проведал о нем. По этой причине я отправил все нужное к губернатору Обрескову. Ныне я пишу ему,

что так как с Вашим назначением нет более причины соблюдать тайну по отношению к генерал-губернатору, то я предписываю ему доставить Вам все бумаги, до этого дела касающиеся, которые находятся в его руках. Из этих бумаг Вы узнаете все обстоятельно Дабы не посвящать в это дело третьего лица, я желаю, чтобы Вы вели это дело при посредстве Обрескова, которому уже все известно. Я требую также, чтобы упомянутое лицо не появлялось в Вашем доме и чтобы Вы виделись с ним в более укромном месте.

Поручаю его Вашему вниманию, прошу Вас оказать ему некоторое снисхождение и сделать все от Вас зависящее, чтобы облегчить ему выполнение его работы и устранить могущие возникнуть препятствия. Фельдъегерь, который вручит Вам это письмо, везет с собою 7 рабочих, приехавших вслед за механиком. Ему приказано оставить их за городом, до тех пор, пока, условившись обо всем с Обресковым и рассмотрев бумаги, Вы не

35

укажете ему, куда он должен будет отвезти их.» .

«.Как только Липих будет готов, составьте для его ладьи экипаж из людей надежных и известите об этом генерала Кутузова, с курьером. Я уже уведомил его об этом деле. Внушите, пожалуйста, Липиху, чтобы он был весьма осторожен в выборе места, куда он спустится первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки неприятеля. Ему необходимо сообразовать свои движения с действиями главнокомандующего, поэтому, прежде нежели приступить к опытам, ему необходимо отправиться в главную квартиру и условиться с главнокомандующим. Скажите ему также, чтобы, спустившись на землю, он озаботился всякий раз поднимать свой шар, держа его на привязи с помощью каната, для того чтобы его не окружали и не рассматривали любопытные из военных, среди которых легко может быть несколько неприятельских шпионов.»36.

А вот ответ Фёдора Васильевича императору: «Я видел Липиха; это человек весьма искусный и опытный механик. Он рассеял мои сомнения насчет пружин, приводящих в движение крылья того поистине адского снаряда, который мог бы нанести, со временем, более вреда человеческому роду, нежели

сам Наполеон, если бы постройка шара обходилась дешевле. Липих всепокорно просит Ваше Императорское Величество повелеть разыскать несколько ящиков, отправленных в Вильно, вслед за рабочими, коих он выписал. В этих ящиках находятся шерстяные шнурки и тесьмы, которые, по его словам, ему будет трудно заменить здешними. Мне пришла одна мысль, которую я повергаю на усмотрение Вашего Императорского Величества: когда снаряд будет готов, Липих хочет отправиться с ним в Вильно. Можно ли быть настолько уверенным в этом человеке, чтобы не допустить возможности измены с его стороны и чтобы это изобретение не обратилось на пользу Ваших

37

врагов?» . М.И. Кутузов, накануне Бородинской битвы, 22 августа, писал тому же Ростопчину: «Г осударь император говорил мне об аэростате, который тайно готовится близ Москвы. Можно ли им будет пользоваться, прошу мне сказать,

38

и как употребить его удобнее» . Как видно из документов, проект Леппиха никак не был связан с сожжением Москвы. Более того, когда Москва уже была в руках неприятеля, Леппиха перевезли в Петербург, где он продолжал свои попытки построить и поднять в воздух шар. Работа продолжалась и тогда, когда французы уже отступали из России.

Далее, комиссия утверждала: «.безсумнительно доказано, что

губернатор Ростопчин для отнятия всех средств утушать пожар, приказал вывесть 14 числа сего месяца по утру. Из 20 кварталов в Москве все пожарные трубы, дроги, крючья, вёдры и все проч. пожарные орудия с принадлежащим к

39

оному.» . Вновь обратимся к документам за подписью самого Ф.В. Ростопчина. Вот его предписание московскому обер-полицмейстеру Ивашкину от 1 сентября: «По уважению настоящих обстоятельств, я рекомендую вашему Превосходительству, чтоб пожарные команды немедленно были в готовности к выступлению, единственно только с трубами, а пожарные инструменты остаются здесь; сукно же взять; равномерно и драгунские два эскадрона должны быть в готовности и находиться при мне, а сборное место пожарной и всей полицейской команде назначается у Красных Ворот. Впрочем, как та, так и другая должна немедленно быть в готовности в Рязань.»40.

А вот выдержки из журнала исходящих бумаг канцелярии московского генерал-губернатора: «Сентябрь 1812 года. № 530.10. Его Светлости Князю Г оленищеву Кутузову.

«Бывший Московский Обер Полицмейстер Генерал Майор Ивашкин доносит мне от 5 Сентября, что он .получил .повеление вашей Светлости, чтобы всю бывшей Московской Управы Благочиния команду отправить из Владимира к Армии. Но как оную команду составляют конные драгуны, пешие рядовые и пожарные служители, то упоминаемый Обер Полицмейстер и поставляет себя в неудоборешимость: одних ли конных драгун, или и пеших с пожарными служителями отправить к Армии, добавляя к тому, что из первых за выбором многих лучших во вновь формируемые Украинские козачьи полки и разными раскомандировками, едва 70 человек наберется конных. А прочие равно и пожарные служители пешие и все вообще поступившие из неспособных к полевой службе, из инвалидов и необразованных чухонцев.одних конных или пеших с пожарными служителями находящимися во Владимире при пожарных инструментах, взятых туда из Москвы, отправить к Армии? К сему нужным почитаю присовокупить, что когда Москва возвращена будет от неприятеля. То оныя команды должны тогда возвратиться в Москву к должностям прежде ими занимаемым»41.

«Сентябрь 1812 года. № 532.10. Обер Полицмейстеру Ивашкину.

«.Пешая полицейская и таковая же пожарная команда должны оставаться во Владимире, где и производить им положенное продовольствие провиантом, и нижних чинов от всяких безпорядков удерживать. Но чтобы . удобнее смотреть за командами и пожарными инструментами, которыя

42

может быть скоро в Москву возвращены будут.» .

Как видим, никакой секретности в документах нет, вся переписка ведётся в рабочем порядке. Пожарная команда входила в состав команды Московской Управы Благочиния и совершенно естественно при выходе ее из города последовала вместе со всеми. Из пожарных инструментов предписано вывезти трубы, как наиболее ценное и трудно восполнимое в случае утраты. Здесь тоже

Крутицкое подворье. Москва, 8 октября 1812 г. Рис. Х.В. Фабер дю Фора (эскизный

набросок), 1830-е гг.

нет ничего необычного, так как и другие службы, по возможности, вывозили в первую очередь самое ценное из свого казённого имущества. Все остальные инструменты остались на месте, равно как и Москва-река. Но даже если предположить, что пожарные трубы были бы в городе, они вряд ли помогли французам остановить пожар такого масштаба.

Далее в тексте протокола комиссии сказано, «что разные зажигательные составы, особливо замки или пузыри, наполненные фосфором и обвернутые в холстине, обсыпанной серою, которые были запрятаны и подложены в различных домах, явно доказывают, что сей пожар произошел от уложенного плану.»43. Московское Артиллерийское депо было занято огромным объёмом работы по изготовлению артиллерийских снарядов и боевых патронов. Объём был настолько велик, что артиллерийских служащих не хватало, и для

изготовления зарядов наряжались выздоравливающие нижние чины из госпиталей44. Часть этих запасов осталась в городе в различных местах.

Кроме того, в Москве изготавливались припасы для вышеупомянутого проекта Леппиха, о чём 6 июня 1812 года доносил императору гражданский губернатор города Обресков: «Материалы нужные к составу работы приисканы Лепихом в Москве, часть из оных искуплена, другие заказаны и уже приготовляются. По ценам на вещи купленныя и заказанныя Лепихом, полагаю, что издержки простираться будут более 100.000 руб., по сие число взято от меня им до 20.000 руб. Министр финансов на требование мое о присылке денег, отозвался, что об ассигновании оных не имеет повеления. Почему и осмеливаюсь всеподданнейше просить Вашего Императорского Величества предписание, о присылке суммы, дабы за недостатком оной не сделать затруднений Лепиху.»45. Эти вещи находили в Москве и после оставления её французами. Так, 14 декабря 1812 года Ростопчин писал императору: «Мне удалось разыскать купорос на 30 000 рублей, купленный Липихом. Какое сделать из него употребление? Я боюсь, чтобы изготовление нового аэростата не повлекло за собою огромных издержек, так как первый шар обошелся всего 168 000 рублей только потому, что Липих сделал закупки при посредстве двух бездельников; они находятся еще при нем »46.

Если ко всему перечисленному добавить запасы пороха и других воспламеняющихся веществ, зарядов для охоты и фейерверков, бывшие во многих частных домах, то становится ясно, что зажигательных и взрывчатых веществ в Москве было и так достаточно, без всяких специальных планов и заготовок для пожара. Учитывая, что тогдашние петарды имели много общего с другими предметами, предназначенными для воспламенения, часть из фейерверков, использовавшихся в праздники состоятельными горожанами или заготовленных для общественных увеселений, вполне могли быть приняты завоевателями за «адские машины», призванные их уничтожить. Кроме того, возникают и чисто практические вопросы о реальности исполнения такого плана, даже если бы он существовал. Интересно, каким образом смог бы

Ростопчин заранее подложить везде специальные зажигательные заряды, не возбудив общественного мнения, которое он до последней минуты старался успокоить? Как бы объяснил военный губернатор свои действия владельцам частных домов всех слоёв населения? Если же предположить, что всё это было оставлено на последний момент, то каким образом физически удалось исполнить такой обширный план за столь короткое время на столь большой территории?

Всё это не исключает частных случаев, когда люди по собственному почину готовы были устроить неприятелям «горячую» встречу. Сохранились воспоминания французов о том, как они находили начинённые порохом и другими горючими веществами устройства в печах и дымоходах некоторых домов. Впрочем, сами французы поступали точно так же, оставляя населённые пункты. Достаточно вспомнить бой за Вязьму во время отступления Великой армии.

Самой комиссией был признан факт множества самосудов, когда напуганные и раздражённые пожарами французские солдаты убивали на месте любого человека, взятого с чем-либо, могущим вызвать пламя, начиная от факелов и заканчивая кремнем и свечой: «.будучи пойманы при самом преступлении, были тотчас с самоизвольнаго движения и негодования

47

разстрелены патролями или убиты на месте самими жителями» . Капитан Бургоэн так говорит об этом в своих воспоминаниях: «Во всяком случае, задача поджигателей должна была быть не слишком сложной. Триста или четыреста злоумышленников вроде тех, которые были захвачены нашими солдатами, когда они поджигали дома, снабженные только кремнем и огнивом (выделено мной - М.Б.), могли быть распределены во всех кварталах и произвести то, что мы видели: многочисленные вспышки огня, появившиеся

48

сразу на расстоянии восьми верст»48. В письме отцу из Москвы, датированному

27 сентября 1812 г., капитан Ван Бёкоп оставил ещё более красноречивое свидетельство: «Мы расстреливаем всех тех, кого мы застали за

разведением огня (выделено мной - М.Б.). Они все выставлены по площадям с

надписями, обозначающими их преступления. Среди этих несчастных есть русские офицеры; я не могу передать большие детали, которые ужасны»49. Совершенно понятно, что огонь был необходим в то время как для освещения в подвалах, переулках, при сильном задымлении, в вечернее время суток, так и для обогрева, приготовления еды.

Из перечисленных 26 человек, представших перед комиссией по обвинению в поджогах, тринадцать, то есть ровно половина, были преклонного возраста: двое - 40 лет, один - 45, один - 48, один - 49, один - 50, один - 51, один - 52, один - 54, один - 56, один - 55, один - 67 лет и один - 70 лет. По-видимому, именно это помешало большинству из них покинуть город. Из общего числа девять человек были чинами московской полиции, причём только один был в возрасте 36 лет; остальные сорока и старше лет (самому старому, Гавриилу Абрамову - 56 лет). Кроме них были схвачены солдат 9-го русского пехотного полка Фёдор Мидцов (номерной рекрутский полк) и Пётр Игнатьев, «поручик 1-го Московского пехотного полка». Во французском тексте он звучит как «Gentilhomme, Lieutenant au 1-er Regiment de Ch-r a pied de Moscou», что не оставляет сомнений, что это офицер 1 -го полка пеших егерей Московского ополчения. Во французских мемуарах мы встречаем описание захвата в плен молодого офицера ополченцев: «Весь вечер и всю ночь (15 сентября - М.Б.) наши патрули только и делали, что приводили нам русских солдат, которых находили в разных частях города, - пожар заставлял их вылезать из своих сокровенных убежищ. Между ними было два офицера, один из армии, другой из ополчения; первый беспрекословно позволил себя обезоружить, т.е. отдал свою саблю без возражений и попросил только, чтобы ему оставили золотую медальку, висевшую у него на груди; но второй, человек совсем ещё молодой и имевший на себе кроме сабли пояс с патронами, ни за что не соглашался дать себя обезоружить, и так как он очень хорошо говорил по-французски, то объяснил нам в виде довода, что принадлежит к ополчению; но в конце концов мы убедили его повиноваться»50. Возможно, что именно этого офицера обвинили потом в поджигательстве. Остальные обвиняемые

военными не были, включая троих живописцев, кстати все они были приговорены к смертной казни. Но только в отношении 10 человек комиссия посчитала вину доказанной, среди них всего один солдат московской полиции Алексей Карлум, семидесятилетний лакей «князя Симбирского» Иван Максимов и уже упоминавшийся поручик Пётр Игнатьев. Эти десятеро были приговорены к расстрелу, с приведением приговора в исполнение в течение 24 часов. Остальных 16 задержанных «Военная Комиссия уважив, что они недовольно изобличены», осудила на тюремное заключение «для избежания вреда, который бы причинить могли».

Далее речь в протоколе опять возвращается к найденным в Воронцове остаткам шара Шмита, «англичанина без сумнения», и всё найденное записывается как неопровержимые доказательства подготовки пожара Москвы. В заключении прилагаются тексты ростопчинских афишек, также поданные как серьёзные доказательства подготовки пожара: «вооружитесь, чем бы то ни было, особливо вилами, которые против французов тем более способны, что они не тяжелее соломенного снопа; естьли их не победим то созжем их в Москве, естьли осмелются войти в оную», «с помощью Божию, он отражен еще раз будет, то злодей и злодеи его погибнут от голода огня и меча» и так далее.

Таким образом, налицо сильное желание комиссии свалить всю вину на русских вообще и на Ростопчина в первую очередь. При всём том, даже при такой установке обвинения были сочтены достаточными только против 10 задержанных. Другие собранные «доказательства» не состоятельны, как мы могли убедиться выше.

Теперь перейдем к рассмотрению того сказанного или написанного самим Ф.В. Ростопчиным, что прямо указывало бы на него, как на инициатора поджогов в столице. Обычно, в доказательство приводятся афишки губернатора и его письмо к П.И. Багратиону. Как дело выглядит в афишках, мы уже видели выше. Это образчики так называемого «квасного» патриотизма, выдержанные в псевдонародном духе. Там много громких фраз и угрозы

Крутицкое подворье. Москва, 8 октября 1812 г. Рис. Х.В. Фабер дю Фора, 1830-е гг.

сожжения «злодеев» выглядят вполне созвучно другим подобным призывам -вооружиться против французов чем ни попадя, особенно вилами, и так далее. Всё это надо рассматривать не более, чем попытками при помощи ярких образов и громких лозунгов поддержать в народе некую бодрость духа и патриотическое настроение, таким образом, как это понимал сам Ростопчин.

Но вот его письмо Багратиону из Москвы от 12 августа 1812 года: «Принимая во всей мере признательности доверенное письмо Вашего сиятельства, с крайним прискорбием узнал о потере Смоленска. Известие сие поразило чрезвычайно, и некоторые оставляют Москву, чему я чрезмерно рад, ибо пребывание трусов заражает страхом, и мы болезни сей здесь не знаем. Город дивился очень бездействию наших войск против нуждающегося неприятеля. Но лучше бы ничего еще не делать, чем, выиграв баталию, предать Смоленск злодею. Я не скрою от Вас, что все сие приписывают несогласию двух начальников и зависти ко взаимным успехам; а так как общество в мнениях своих мер не знает, то и уверило само себя, что Барклай изменник. Теперь должно уже у вас быть известно, какие последствия будет иметь отступление от Смоленска. Москва ли предмет действий неприятельских или Петербург; а мне кажется, что он, держа вас там, где вы, станет отдельными

корпусами занимать места и к петербургской, и к московской дороге, и к Калуге, дабы, пресекая сообщения, нанести более беспокойства и потрясти дух русский. Главная его пружина — вольность — не действует, и о ней лишь изредка толкуют пьяницы. Ополчение здешнее готово, и завтра 6000 будут на бивуаке. Остальные же сводятся к Верее и к Можайску. Ружей, пороху и свинцу пропасть; пушек 145 готовых, а патронов 4980000. Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог прийти в Москву. Когда бы случилось, что вы отступили к Вязьме, тогда я примусь за отправление всех государственных вещей и дам на волю каждого убираться, а народ здешний, по верности к государю и любви к отечеству, решительно умрет у стен московских, а если Бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу: не доставайся злодею, обратит город в пепел, и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем недурно и ему дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазейны хлеба, ибо он найдет уголь и золу. Обнимаю Вас дружески и по-русски от души, остаюсь хладнокровно, но с сокрушением от происшествий, Вам преданный граф Ростопчин»51.

Это уже не прокламации на потребу публике, а частное письмо, где автор может поделиться сокровенными мыслями. Но Ф.В. Ростопчин, как деятель государственный, и в письме проводит определенную политическую линию. Говоря о собранных запасах, о готовности народа всем пожертвовать и скорее сжечь Москву, чем допустить в неё неприятеля, но уточняя при этом, что уничтожены будут в первую очередь «магазейны» с запасами, он в то же время даёт понять, что захват Москвы - вещь недопустимая: «Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог прийти в Москву.» Общий посыл письма можно охарактеризовать как «мы вас тут не подведем, но и вы нас не выдайте». Логично предположить, что, используя сильную риторику, граф скорее показывает степень отчаяния, которая может быть при неблагоприятном развитии событий, тем самым давая понять военным, в лице командующего 2ой Западной армией, что все ждут от них решительных действий.

Если же представить, что всё сказанное Ф.В. Ростопчиным не просто эмоциональные фразы, а слова, указывающие на деятельную подготовку к сожжению Москвы, то это должно подтверждаться другими письмами и документами, так как организация столь масштабного мероприятия обязательно должна была оставить какие-то следы как в деловых бумагах, так и в частной переписке.

Ничего подобного в документах не встречается. Нет ни предписаний, ни рапортов исполнителей. Нет этого и в переписке. После пожара также отсутствуют какие-либо упоминания, что «дело сделано». Вот письмо государю:

«8 сентября [1812].

Деревня Кутузова

по Тульской дороге в 34 верстах от Москвы

[...] Отдача Москвы французам поразила умы. Солдаты предались унынию. В самом деле, странно, каким образом, после столь постыдного, три месяца длившегося отступления, столицею Вашею овладел доведенный до крайности неприятель. [...] Генералы в бешенстве, а офицеры громко говорят, что стыдно носить мундир. Я в армии, смерть у меня в душе. Вижу войско в безпорядке, крестьян разоренных, сообщения прерванные; нет начальника и никого, кто бы его заменил. Вот другой раз общественное мнение обманулось в своем выборе. Каменский рехнулся, а Кутузов, старая баба-сплетница, потерял голову и думает что-нибудь сделать, ничего не делая.

52

Вашего Величества всепреданнейший граф Ростопчин» .

А вот письмо графу П.А.Толстому, написанное из Пахры 13 сентября 1812 года: «Сколь ни тяжело мне писать к вам, почтенный граф, но я хочу известить вас о предании Москвы и о бедственном положении армии нашей. Князь Кутузов обещал мне в десяти письмах, что он Москву защищать будет и что с судьбою сего города сопряжена судьба и России ... В 8 часов вечера я получил от Кутузова письмо следующего содержания:

«Получа достоверное известие, что неприятель отрядил два корпуса по 20 тысяч на Боровскую и Звенигородскую дорогу, и находя позицию мою недовольно выгодною, с крайним прискорбием решился оставить Москву. Прошу вас прислать мне скорее проводников - вести войска чрез Калужскую и Драгомиловскую заставы во Владимирскую и Коломенскую».

Тут мне оставалось вот еще что сделать. Важное, нужное и драгоценное все уже отправлено было, но должно было потопить оставшийся порох 6 000 пуд, выпустить в магазине 730 000 ведер вина, отправить пожарные, полицейские и прочие команды, гарнизонный полк и еще два, пришедшие к 6 часам утра. Все сие сделано было. Войска наши вышли в беспорядке, и если бы злодей послал три полка кавалерии, то бы вся артиллерия ему досталась. Мюрат шел по Арбату, и мужик, выстрелив по нем из окна, ранил [какого-то] полковника. Ввечеру загорелись лавки и лабазы близ Кремля. На другой день во многих местах загорелся город и при сильном ветре, продолжаясь три дня, огонь истребил 5/6 частей города. Церкви разграблены, и в соборе стоит эскадрон кавалерии. Что Кутузов не хотел защищать Москвы, сему доказательство то, что 29-го послано повеление отправить провиант во Владимир, а Бонапарт накануне своего входа отдал [распоряжение] в приказе,

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

53

какому полку быть на карауле. Вам преданный граф Ф. Ростопчин» .

Оставим на совести Ростопчина его высказывания о боеспособности русской армии и деятельности Кутузова. При том, что граф пишет откровенно, он ни словом не упоминает об удавшемся или неудавшемся всеобщем сожжении Москвы. Более того - он пишет о потоплении пороха как необходимой мере перед оставлением города. Зачем топить 6000 пудов пороха, если Москве давно назначено сгореть? Зачем лишать себя столь могучего подспорья? Пожарную команду, как видно из письма, выводят из города на тех же общих основаниях, что и другие команды, а никак не из желания помешать французам тушить огонь.

И позже, когда неприятеля уже гнали из пределов России, мы не увидим в письмах Ростопчина признания о причастности его к полному сожжению

первопрестольной, хотя, казалось бы, можно поставить это себе в заслугу. Только в узком кругу Фёдор Васильевич как будто бы делал намеки по этому поводу. Князь А.А. Шаховской был одним из тех, кто первый встретил приехавшего Ростопчина в сожженной Москве. Князь пишет о долгой ночной беседе его с графом и Н.В. Обресковым : «Я донёс главнокомандующему в Москве обо всем, что он желал знать; но как тогдашнее сочувствие всех русских сближало и дальнейшие чиновные разстояния, то разговор наш сделался почти приятельским. Гр. Ростопчин с самодовольством говорил о том истинно славном деле, от которого через несколько лет печатно отрекался в Париже, и почти с таким же самодовольством читал мне черновое письмо свое к фельдмаршалу и старался дать почувствовать игру слов или каламбур в упрек, что он, фельдмаршал, своим покоем, очень безпокоит всю Россию. Лицо мое, болтливое не меньше моего языка и пера, не скрыло от него, чего бы из учтивости словами я ему не сказал»54. Шаховской иронизирует по поводу попыток Ростопчина покрасоваться перед собеседниками и примерить на себя роль античного героя. В то же время, повествуя о встрече своей с гражданским губернатором, князь Шаховской не говорит о каких-либо специальных предварительных мерах, направленных на сожжение столицы: «Меня

обрадовал приезд московского гражданского губернатора Ник. Вас. Обрескова, очень умного и любезного человека, который по хорошему знакомству нашему захотел остановиться в одном доме со мною. Я от него узнал многие обстоятельства и происшествия, предварившие вход неприятеля; между прочим о горючем шаре. Который долго и тайно приготовляли в подмосковной кн. Репнина. Он, как уверял его выдумщик, мог произвести разом действие нескольких тысяч конгревских ракет. Найденный бесполезным против вступающего неприятеля, он был отправлен, помнится, на ста подводах за Владимир и, как я узнал после, привезенный в Ораниенбаум, неудачным опытом, посрамил своего изобретателя. Несколько оставшихся от него начиненных горючим веществом бумажных трубок были выставлены уликою в

В окрестностях Лефортовской слободы. Москва, 8 октября 1812 г. Рис. Х.В. Фабер дю Фора,

1830-е гг.

зажигательстве Москвы, несчастных схваченных и повешенных по военному Наполеонову суду, давно известному на Руси под именем Шемякина»55.

Так насколько же причастен военный губернатор Москвы граф Ф.В. Ростопчин к пожару? В чём выразилось его непосредственное участие? Называют два основных свидетельства очевидцев - это Н.Ф. Нарышкина, дочь Ростопчина, и квартальный надзиратель П.И. Вороненко. Воспоминания Нарышкиной были написаны в 1860-х гг. Основаны они были на дневниковых записях и рассказах старшего брата и отца. Воспоминания вышли в свет в 1912 году на французском языке. Нарышкина пишет, что в ночь на 2-ое сентября «полицмейстер Брокер привёл несколько человек, одни из которых были горожане, другие - чиновниками полиции. В кабинете отца состоялась тайная беседа в присутствии Брокера и моего брата». Саму Нарышкину, как понятно, на совещание не пустили, и она могла судить лишь со слов других. В связи с этим более интересными представляются воспоминания непосредственного исполнителя приказа Ростопчина - П.И. Вороненко, присутствовавшего на тайном совещании.

В своей «Записке» 1836 г. Вороненко сообщает, что после вторжения Наполеона он был направлен Ростопчиным в действующие армии с тем, чтобы докладывать московскому военному губернатору о ходе событий напрямую. Вороненко находился при Главной квартире вплоть до вступления армии в Москву. Ни о какой подготовке к заблаговременному сожжению и инструкциях на этот счёт в его записке речи не идёт. Только «2 сентября в 5 часов пополуночи» Ростопчин «поручил мне отправиться на винной и мытной дворы, в Комиссариат и на не успевшие к выходу казенные и партикулярные барки у Краснова холма и Симонова монастыря и в случае внезапного вступления неприятельских войск стараться истреблять все огнем что мною и исполняемо было в разных местах по мере возможности в виду неприятеля до

10 часов вечера. - А в 11 часу из Замоскворечья переправясь верхом вплавь ниже Данилова монастыря, около 2 часов пополуночи соединился с нашим арьергардом, между коего следовал до Главной квартиры расположенной за Боровским перевозом.»56. Для исполнения данного поручения Вороненко получил под своё начало команду крутицких драгун в количестве 21 человека, которые вместе с ним благополучно присоединились к армии. Здесь видны неточности, допускаемые Нарышкиной, подзабывшей за давностью лет ход событий, в которых лично не участвовала. Она пишет, что «это был Вороненко ..., смело приступивший к делу в 10 часов вечера, когда часть неприятельской армии заняла несколько кварталов города; в одно мгновение склады с припасами, нагруженные хлебом барки на реке, лавки со всевозможными товарами. - вся эта масса богатств стала добычей пламени.». Сам же Вороненко, писавший намного раньше Нарышкиной и о своих собственных действиях, указывает, что зажигалось казённое имущество «по мере возможности в виду неприятеля» до 10 часов вечера, после чего его команда была занята тем, чтобы выйти из города. Как известно, отдельные очаги возгорания в момент вступления французов вполне удачно тушились ими, о чём остались воспоминания со стороны неприятеля, а основные пожары начались в Москве на следующий день.

Сохранился и ответ Адама Фомича Брокера на отношение Московской казённой палаты № 8976 от 31 августа 1817 года. В последнем говорилось: «Г. Генерал майор и кавалер Ивашкин дал знать сей палате, что пред нашествием в Москву неприятеля с 1 -го на 2-е число сентября 1812 года вечера, от главнокомандующего графа Ростопчина было ему приказано, чтобы в казённых магазинах и в содержательской конторе все напитки были выпущены; вследствие чего, в питейную контору командирован им был бывший тогда полицмейстером Дурасов, а сам он с вами, отправился на винный двор.». В заключении палата спрашивала, исполнено ли поручение, сколько бочек разбито и т.д.

На это Брокер отвечал: «Действительно в ночь с 1 -го на 2-е сентября, был я оставлен обер-полицмейстером Ивашкиным, для разбития бочек с вином, как на дворе оставленных, так и в магазейнах, и исполнял это приказание до 7ми часов, в которое время получил приказ явиться к начальству с командой, за выходом из столицы полицейского корпуса; а потому, явился с командой на сборное место, к дому обер-полицмейстера, что у Красных ворот, и донёс, что истребить все бочки, в подвалах хранящиеся, я не мог, за получением приказания о выступлении. Сколько истреблено бочек, по смутным

57

обстоятельствам того времени, объяснить ныне не могу» .

Из вышеприведённых документов видно, что хотя Брокер и участвовал в совещании у Ростопчина, но ни коим образом не был связан с сожжением каких-либо казённых мест, а был занят уничтожением вина. Следовательно, за закрытыми дверями у военного губернатора решались общие вопросы экстренной эвакуации. Таким образом, мы делаем вывод, что Ф.В. Ростопчин не имел заранее разработанного плана или директивы о всесожжении древней столицы. Уже в последний момент, видя Москву оставляемой неприятелю, военный губернатор решается уничтожить не вывезенные казённые запасы. Для этого, собрав оставшихся под рукой нескольких подчинённых и доверенных лиц, он даёт им соответствующие распоряжения. Выполнить уничтожение казённых складов, зданий и барок на реке удаётся лишь частично, как из-за

недостаточного числа исполнителей, так и ввиду ничтожно малого количества времени, остававшегося на реализацию решения.

Теперь рассмотрим следующий аргумент А.И. Попова, а именно невыгоду сожжения Москвы для самих оккупантов. Действительно, рассматривая все чаяния и надежды французской армии и их союзников, связанные с Москвой, нельзя не согласиться, что пожар древней русской столицы был совершенно не нужен неприятелю. Но то, что верно для всей армии в целом, может выглядеть совершенно по другому для отдельных солдат, её составляющих. Дисциплина в Великой армии, с достижением Москвы как предполагаемого пункта окончания всех тягот войны, стремительно упала. Неприятельские солдаты стремились в первую очередь вознаградить себя за лишения, испытанные во время кампании. Всё остальное, в том числе требования командиров сохранять порядок, отошли на второй план. Как результат - массовое оставление строя личным составом, желание воспользоваться всеми благами большого города. Нарушались элементарные правила пожарной безопасности того времени, и невозможно было принять адекватных мер по пресечению этого как из-за обширности города, так и ввиду массовости этого явления. Вот лишь несколько примеров, сохранённых для нас самими очевидцами из Великой армии.

«.Но грабеж и воровство уничтожили все провианты, прежде чем были приняты какия-либо меры к их спасению. солдаты. предались грабежу и всяческим насилиям; многие из них поплатились жизнью за свою жадность: более 6.000 солдат задохлись от дыма в домах, загоравшихся, после того как

58

они проникли в них для грабежа (выделено мной - М.Б.).» .

«Конечно, и наши солдаты могли поджечь в некоторых местах,

(выделено мной - М.Б.) но не повсюду же»59.

«В Кремле, этой крепости-дворце, на каждом шагу были расставлены часовые гренадеры. Они были закутаны в русские шубы, перевязанные кашмирскими шалями; возле них стояли хрустальные четырехфунтовые банки с вареньем и самыми изысканными фруктами, а в банках торчали большие

деревянные ложки. Рядом с банками стояли многочисленные фляжки и бутылки, которым, чтобы легче с ними справиться, отбивали горлышки.

На некоторых солдатах вместо медвежьих шапок были надеты русские. Солдаты все казались пьяными; оружие свое они сняли и, по-видимому, караулили при помощи своих больших деревянных ложек. «Стойте, капитан, — сказали они мне при входе, надо доложить караульному офицеру». Не слушая этой шутки, я хотел продолжать свой путь, но они с оружием и посудой в руках загородили мне дорогу, и я полусмеясь, полусердито должен был подчиниться этой излишней требовательности, вызванной возлиянием Бахусу... Они повели меня к так называемому караульному офицеру, которого изображал самый старый солдат отряда. Он поместился под сводом, защищавшим его от ветра; перед ним был разложен из досок хороший костер, (выделено мной -М.Б. ) а одет он был еще причудливее. С важным видом захмелевшего человека он держал военный совет с бутылками и с банками варенья. «Товарищ, — сказал он, — здесь нельзя пройти, не выпив стаканчика по приказу китайского императора, — и тотчас, взяв левой рукой бутылку вина, а в правой большую ложку варенья, сказал, указывая на бутылку: — за ваше здоровье, товарищ, но пить нужно до дна». Тут он взял другую бутылку, и, чокнувшись самым любезным образом, мы опустошили их, не переводя духу.»60.

«В общем пожар прекратился; по крайней мере, теперь не заметно в нем общей связи. Если там и сям еще и горят дома, то причина заключается в том, что и здесь, как во всех русских городах, в каждом доме имеются хлебопекарные печи, которыми пользуются наши солдаты для хлебопечения. Не смотря на строжайшие меры , принятые против одиночных солдат, застигнутых при хлебопечении, величина города, со множеством скрытых от надзора закоулков, и множества отсталых и отделившихся от своих частей солдат - препятствуют прекращению этих несчастных случаев.(выделено мной - М.Б). городской пролетариат, конечно, не стеснялся ни убийствами, ни поджогами, для удовлетворения своих страстей к грабежу и обогащению. Последнее обстоятельство, в связи с тем, что

Москва, 12 октября 1812 г. Рис. Х.В. Фабер дю Фора, 1830-е гг.

в армии, так быстро наступающей вперед, нельзя было установить систему регулярного продовольствования, благодоря чему в больших размерах развилась система тренерства и мародерства, а также благодаря архитектуре русских домов с их хлебопекарными печами, которыми пользовались весьма небрежно, (выделено мной - М.Б.) мне представляется достаточным для того, чтобы объяснить происхождение отдельных пожаров и страшное распространение, затем, огня, вследствие недостаточности противопожарных средств»61.

«Были сделаны строгие распоряжения; никому не разрешалось уходить из лагеря; ежечасно били сбор. Тем не менее солдаты десятками бегали в город, выхватывали из горящих домов всякие жизненные припасы, напитки, одежду, возвращались с этой добычей в лагерь и делились с товарищами, даже с

офицерами, которые были всему этому очень рады, да и неудивительно: ибо, после того как довольно долго ощущался недостаток во всем, вдруг, можно сказать, в изобилии появились на биваке напитки и жизненные припасы всякого рода. Скоро можно было видеть массу пустых бутылок, валяющихся по биваку, из которых было выпито разного рода вино, сидр, шампанское, ром и арака.

В таком положении пробыли мы до третьего дня, когда наконец были снаряжены команды под начальством офицеров, чтобы идти в город и взять оттуда из одежды и припасов то, что уцелело от огня. Но солдаты, как только вступили в предместья, тотчас разбежались в разные стороны, кто куда хотел, входили в горящие дома, забирали все, что только попадалось им, особенно в погребах. Там они нашли в изобилии разные напитки, и, проходя мимо погребов, можно было видеть там пьяных солдат, которые с бутылками в руках кричали проходящим: «Сюда, товарищ!» Зачастую можно было видеть, как верхняя часть домов, подгорев, обрушивалась над погребами, полными пьяных солдат, пьющих за здоровье проходящих мимо товарищей. Таким образом погибли целые тысячи людей»62.

«Скоро мы стали отличать голоса и проклятья на французском языке. Улица осветилась красноватым светом факелов, которые несли шедшие впереди артиллеристы. (выделено мной - М.Б.) Мы подъехали и познакомились с майором Шопеном, который, проникнув в город, уже довольно давно старался теперь выйти из него. Как бы то ни было, после некоторых колебаний мы продолжили свой путь и скоро очутились перед очень красивым домом. В нем раздавались голоса и смех. Дверь, выходящая на тротуар, была вышиблена, и из подвальных окон ярко сверкал среди глубокой тьмы, окружавшей нас, свет, словно огненные глаза. (выделено мной - М.Б.)

Мы слезли с лошадей и, привязав их, проникли внутрь дома. Осторожно ступая и руководясь исключительно шумом раздававшихся под землею голосов, мы нащупали первые ступени лестницы, и через несколько мгновений

перед нами открылся ряд сводчатых погребов, ярко освещенных прислоненными к стене или вставленными среди бочек факелами.

Успевшие уже изрядно выпить артиллеристы пели песни во все горло» (выделено мной - М.Б.)63.

Подобным воспоминаниям вторят очевидцы с русской стороны, например смотритель Павловской больницы П. Носков: «2-го сентября в 5 часов пополудни неприятель из польских войск, в авангарде бывших, расположился в предместии города не далее 200 шагов от больницы, и окончание того дня было тихо и спокойно, а в ночи во 2-м часу пришли в больницу 3 польские офицера и

15 рядовых с большими восковыми церковными свечами, (выделено мной -М.Б.) и пришед в оною с дежурным фельдшером спрашивали, где живет аптекарь, к которому тот их и проводил; они разбудя его требовали, чтобы их накормить и дал чего-нибудь выпить; когда все сие для них приготовлялось, рядовые начали повсюду бегать и что находили укладывать в мешки ими принесенные, (выделено мной - М.Б.) 3-го числа поутру в 11 часов отряд польских войск, из 200 человек состоявший и потом более умножившийся, стремительно вбежал на двор больницы и ворвавшись в домы служащих, начал уносить вещи и ломать мебель, а другие у кладовых, сараев и магазейнов сбивать замки. в сие время ни увещевания, ни угрозы, что будет принесена их начальству жалоба, не могли удержать неистовства сих грабителей.»64.

«Вместе со входом французов начались пожары. Загорелся винный двор у Каменного моста и под Симоновым монастырем пороховые магазейны, потом Гостиный двор, ряды и во многих местах домы, церкви, а особливо все сожжены фабрики и другие заведения. Пожары продолжались целые 6 суток, так что нельзя было различить ночи от дня. Во все же сие время продолжался грабеж: французы входили в домы и производили большие неистовства, брали у хозяев не только деньги, золото и серебро, но даже сапоги, белье и, смешнее всего, рясы, женские шубы и салопы, в коих стояли на часах и ездили верхом. Нередко случалось, что идущих по улицам обирали до рубахи, а у многих снимали сапоги, капоты, сюртуки. Если же находили сопротивление, то с

остервенением того били и часто до смерти, а особливо многие священники здешних церквей потерпели большие мучения, будучи ими пытаемы, куда их церковное сокровище скрыто. Французы купцов и крестьян хватали для пытки, думая по одной бороде, что они попы. Словом сказать, обращение их с жителями было самое бесчеловечное»65.

«Я думаю, вам не безызвестно, что французы и с ними двадесять языков взошли в ц[арствующий] град Москву 1812-го года сентября 2-го дня, что было в понедельник, а в обитель нашу Симоновскую [еще нет], хотя во вторник и в среду в монастырские ворота, восточные и западные, стучались много раз, но еще не ломали их. А в четверг, т. е. 5-е число поутру, во время всенощного бдения, бывшего без звону, ворота западные прорубили и взошли прямо в собор во время великого славословия. Некоторые варвары видели меня, но ничего мне не сказали, а в Сергиевской церкви, в трапезе братской и кладовой огни горят. (выделено мной - М.Б.) Архимандрит Герасим влез на ограду и прочие с ним, а меня послал в Успенский собор посмотреть, что в нем делается. Я хотя и страшился, но не ослушался настоятеля, пошел из кельи опять задом. Подхожу к собору - в нем огни и много варваров бегают с возжженными местными свечами. (выделено мной - М.Б.)»66.

Как мы видим, представители Великой армии силою врывались всюду, куда считали нужным, используя для освещения свечи и факелы. Многие из грабителей были пьяны, что также не способствовало порядку. Нарушалась элементарная противопожарная техника безопасности того времени. Ещё в период с 1740 по 1757 гг. в России, в том числе особо для Москвы, был издан целый ряд указов и правил, направленных на предотвращение пожаров. Среди прочего «воспрещалось класть хлам и удобосгараемыя вещи на печах », были указы «о нераскладывании огня на улицах», «о нетоплении летом на больших дорогах изб и харчевен», «воспрещение ходить с горящею лучиною в погреба, сараи и конюшни» (выделено мной - М.Б.) и так далее67. Эти и другие правила массово нарушались солдатами неприятеля из-за сильнейшего

упадка дисциплины, не соблюдались правила пожарной безопасности при хлебопечении и приготовлении пищи вообще.

Была ещё одна причина пожаров, естественно не столь распространённая, как вышеперечисленные, но всё же заслуживающая быть упомянутой. Это поджог с умыслом, из чувства мести. В этой связи, в основном, упоминаются поляки, считавшие себя вправе рассчитаться за старые обиды. «На другой день утром (15 сентября) прибывшие из города польские уланы уверяли, что город отдан на разграбление. Эта весть вскоре была подтверждена людьми, которых послали за провиантом и которые вернулись с огромными запасами чая, рома, сахара, вина и всякого рода ценных предметов. Теперь уже не было средств сдерживать солдат. Все, кто не был занят в строю, исчезли. Кухни были брошены; все, кому полагалось носить дрова, воду, солому, и даже патрули, — все ушли и не вернулись. Если всех манила возможность грабежа, то у поляков к этому присоединилось желание отомстить за былые обиды. Я видел, как один улан ударами хлыста гнал перед собой русского, который должен был нести его добычу и гнулся под тяжестью своей ноши. Когда я стал упрекать его за эту грубость, он гневно ответил мне: «А знаете ли вы, что у меня убили мать и отца в Праге?»68.

Смотритель Павловской больницы П. Носков вновь свидетельствует: «5

ч. (числа. - М.Б.) когда адъютанты маршала Лефевра намерены были переехать в Петровский дворец, просил я о защите больницы, на что они отвечали, что мне непременно должно явиться к самому маршалу. В самое время со двора выезда их обоза, вбежали из поляков шесть человек в хлебопекарную, из коих один с ножем кинулся на ключника, а другой, имевший в руках 10-ть патронов с порохом, начал зажигать строение; на шум от того, во всем доме происшедший, взял я одного из гренадер, который догнав убегавшего зажигателя, одним ударом опрокинул его на землю, обыскал патроны при нем бывшие и связав руки назад, повел с обозом в лагерь, куда и мы с доктором пошли вместе. [.]он (Лефевр. - М.Б.) оборотясь ко мне говорил, что он удивляется. Что при всех строгостях, употребляемых им с зажигателями, оные

*:-і>

Москва, 18 октября 1812 г. Рис. Х.В. Фабер дю Фора, 1830-е гг.

могут укрываться и продолжать сии гибельные действия, упомянув притом, что приведенный при обозе его поляк, в зажигании больницы пойманный, завтра же разстрелян будет.»69.

«Как в сей день, так и в следующие французские войска входили в город и выходили из оного, оставалось же их тогда до 50.000. С самого первого вечера начались пожары, но и день ото дня увеличены были, разосланы были по всему городу зажигателями, бросавшими во все домы и церкви зажигательные составы, в низкие места из рук, а в высокие из пистолетов. С пожарами вместе начались грабежи, смертоубийства и всякого рода жестокости и поругания от неприятельских войск, по безчеловечию своему, не внемлющих ни гласу совести, ни просьбам и слезам несчастных жителей...4-го сентября в среду, был самый жесточайший пожар.Воспитательный дом находился в

величайшей опасности, будучи со всех сторон окружён пламенем. Когда я и подчинённые мои с помощью пожарных труб старались загасить огонь, тогда французские зажигатели поджигали с других сторон вновь. Наконец, некоторые из стоявших в доме жандармов, оберегавших меня, сжалились над нашими трудами, сказали мне: « оставьте, - приказано сжечь». Итак дом тот и аптека обратились в пламя а после в пепел ... После столь ужасного пожара, дом оставался в величайшей опасности; ибо не переставали ходить французские зажигатели около дома. Кудринский вдовий дом сгорел 3-го сентября во вторник, не от соседственных дворов, но от явного зажигательства французов, которые видя что в том доме русских раненых было около 3000 человек стреляли в оный горючими веществами и сколько смотритель Мирицкий ни просил варваров сих о пощаде дома; до 700 раненых наших в оном сгорело; имевшие силы, выбежали и кой-куда разбрелись. В доме тихо отправляли в

70

церкви службу; все исповедались и причащались готовясь на смерть.» .

Таким образом, хотя солдаты Великой армии в массе своей и не желали уничтожения Москвы, как источника различных благ для себя, но часто их действия становились причиной пожаров ввиду падения дисциплины.

И, наконец, последний аргумент, который иногда приводится в качестве доказательства - сожжение Ростопчиным своего имения Воронцово. Коленкур так повествует об этом: «Прекрасные дворцы, окружающие Москву, были спасены от разрушительных замыслов; только дворец губернатора Ростопчина был сожжен дотла его владельцем, который выставил напоказ свою решимость

— он считал её несомненно весьма патриотической,— объявив о ней в афише, прибитой на дорожном столбе в его подмосковном имении Воронцове. Афишу принесли императору, который высмеял этот поступок. Он много говорил о ней в этом духе и послал ее на посмешище в Париж, но там, как и в армии, результат был совершенно противоположный. Афиша произвела глубокое впечатление на всех мыслящих людей и — по крайней мере поскольку речь шла

о поступке Ростопчина, пожертвовавшего своим домом,— она встретила больше одобрения, чем критики. Вот ее текст: «В течение восьми лет я

украшал эту деревню, жил здесь счастливо в лоне семьи. Жители этой земли, число 1720 душ, покидают ее при вашем приближении, а я поджигаю мой дом, дабы он не был запятнан вашим присутствием. Французы, я оставил вам два моих дома в Москве с обстановкой стоимостью в полмиллиона рублей; здесь

71

вы найдете только пепел» .

Если внимательно прочитать афишу, оставленную Ф.В. Ростопчиным, то всё становится на свои места. В Москве Ростопчин оставляет французам дома нетронутыми, не успев или не посмев уничтожить их, а здесь, в Воронцово, он поступает как самовластный хозяин своего собственного имущества, где никто не потеряет кроме него одного.

Таким образом, по нашему мнению, пожар Москвы произошёл в силу совокупности целого ряда причин. Назовём некоторые из них:

1. Поспешное оставление огромного города подавляющим большинством населения. При массовом исходе 200-300 тысяч человек гражданского населения в виду неприятеля не вызывает сомнения, что в домах складывались благоприятные для возникновения пожара ситуации - не был затушен огонь, осталась горящая свеча или лучина и тому подобное.

2. Действия солдат Великой армии в Москве, которые на общем фоне падения дисциплины, грубо нарушали правила пожарной безопасности того времени и способствовали возникновению пожаров.

3. Частные случаи поджога со стороны военнослужащих Великой армии и представителей низших слоёв общества из гражданского населения, по разным мотивам - с целью грабежа, из чувства мести и так далее.

4. Зажжение ряда казённых мест и некоторого количества барок на Москве-реке по приказанию военного губернатора.

5. Погодные условия, в первую очередь сильный ветер, значительно усилили действие огня в пустом городе, при отсутствии какой-либо единой власти в первые дни вступления французов в Москву, благодаря чему пожар приобрёл столь разрушительную силу.

И, наконец, назовём главную причину пожара. Вторжение армии Наполеона в Россию стало первопричиной многих событий 1812 года, в том числе и московского пламени. Если бы не приход под стены столицы врага,

72

стремящегося покорить Россию вооружённой рукой, Москва бы не сгорела72.

1 Попов А.И. Великая армия в России. Погоня за миражом. - Самара, 2002.

Л

Поход в Россию в 1812 году. Письма вестфальского штаб-офицера Фридриха Вильгельма фон Лоссберга. - Киев, 1912. - С. 47- 48, 51, 57.

-5

Brandt A.H. von. Aus dem Leben dem Generals H. v. Brandt. Berlin, 1870. S. 393.

4 Поход в Россию в 1812 году. Письма вестфальского штаб-офицера Фридриха Вильгельма фон Лоссберга. - C. 20.

5 Фюртенбах Ф. фон. Из воспоминаний баварской службы обер-лейтенанта Фюртенбаха о походе в Россию в 1812 году // Военно-исторический сборник. -1913 г. - № 1. - С. 184, 188.

6 Копия с выписки из письма чиновника московского почтамта, Андрея Карфачевского, 6 ноября 1812 года // Бумаги, относящиеся до Отечественной

войны 1812 года, собранные и изданные П.И. Щукиным. - М., 1900. - Ч. V. - С. 165-167.

7 Петров М.М. Рассказы служившего в 1 -ом егерском полку полковника Михаила Петрова о военной службе и жизни своей и трёх родных братьев его. Зачавшейся с 1789 года // 1812 год. Воспоминания воинов русской армии из собрания отдела письменных источников ГИМ. - М., 1991. - С. 190.

0

Мешетич Г.П. Исторические записки войны россиян с французами и двадцатью племенами 1812, 1813, 1814 и 1815 годов // Там же. - С. 50.

9 Дрейлинг И.Р. Воспоминания участника войны 1812 года // Там же. - С. 377.

10 Романов М.П. Записки отставного подполковника Михаила Петровича Романова военным действиям в России и за границей с 1812 и по 1817 год в которых он участвовал // Там же. - С. 404.

11 Благовещенский И.М. Из воспоминаний // Там же. - С 418-420.

12

Голицын Н.Б. Офицерские записки или воспоминания о походах 1812, 1813 и

1814 годов. - М., 1838. - С. 22-23.

1 ^

Д.С. Дохтуров - жене, 3 сентября 1812 г. // К чести России. Из частной переписки 1812 года. - М., 1988. - С. 94.

14 Радожицкий И.Т. Походные записки артиллериста с 1812 по 1816 год. - М., 1835. - Ч. 1. - С. 172.

15 Письма подполковника К.А. Бискупского // Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года. - М., 1903. - Ч. VII. - С. 299.

16 Боволье П. де. Записки современников о 1812 годе // Русская старина. - 1893.

- Т. 77. - № 1. - С. 17.

1 7

Из записок барона Дедема // Русская старина. - 1900. - Т. 103. - № 7. - С.129.

1 Я

Коленкур А.О. де. Поход Наполеона в Россию. - Смоленск, 1991. - С. 169.

19 Поход в Россию в 1812 году. Письма вестфальского штаб-офицера Фридриха Вильгельма фон Лоссберга. - С. 48.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

ЛА

Из «Мемуаров» Д.-Ж. Ларрея // Французы в России. 1812 год. По воспоминаниям современников-иностранцев. - М., 1912. - Ч. II. - С. 34-35.

21 Письмо министра иностранных дел Ю-Б. Маре, герцога де Бассано, 21

сентября 1812 г. Москва // Там же. - С. 37.

22

Воспоминания генерала Хлаповского о войне 1812 года // Вестник иностранной литературы. - 1902. - № 10. - С. 24.

23

Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года... - М., 1897. - Ч. II.

- С. 212-213.

24 Там же. - М., 1901. - Ч. VI. - С. 4-5.

25 Там же. - М., 1908. - Ч. X. - С. 175.

26 Материалы Военно-ученого архива: Отечественная война 1812 года. Отд. I. Переписка русских правительственных лиц и учреждений. - СПб., 1912. - Т. XIX. - С. 400.

27

Бородино. Документы, письма, воспоминания. - М., 1962. - С.143-144.

28

28 Протокол французской военной комиссии, судившей поджигателей, 24 сентября 1812 года.// Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года... - М., 1897. - Ч. I. - С. 133-134.

29 Там же. - С. 132.

30

30 Из записок покойного графа Василия Алексеевича Перовского // Русский архив. - 1865. - № 35. - Стб. 1037-1039, 1041-1042, 1043-1046.

31

Харузин Е.А. Мелкие эпизоды из виденного и слышанного мною и из моих детских воспоминаний, пережитых мною в годину двенадцатого года, при занятии французами Москвы // 1812 год в воспоминаниях современников. - М., 1995. - С. 168.

32

Новые подлинные черты из истории Отечественной войны 1812 года // Русский архив. - 1864. Изд. 2-е. - М., 1866. - Стб. 795-796.

33

33 Протокол французской военной комиссии, судившей поджигателей, 24 сентября 1812 года. // Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года... - М., 1897. - Ч. I. - С. 132.

34 Там же. С. 132 - 133.

-5 С

Александр I - Ф.В. Ростопчину, 24 мая 1812 г. Вильно // Наполеон в России глазами русских. - М., 2004. - С. 86-87.

36 Александр I - Ф.В. Ростопчину, 8 августа 1812 г. Санкт-Петербург // Там же.

- С. 91-92.

Ф.В. Ростопчин - Александру I, 11 июля 1812 г. Москва // Там же. - С. 89.

38 М.И. Кутузов. Документы. - М., 1954. - Т. IV. Ч. 1. - С. 125-126.

39

39 Протокол французской военной комиссии, судившей поджигателей, 24 сентября 1812 года. // Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года... - М., 1897. - Ч. I. - С. 134.

40 Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года... - М., 1897. - Ч. I.

- С. 96.

41 Журнал исходящим бумагам канцелярии моск. генерал-губернатора графа Растопчина, с июня по декабрь 1812 года // Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года... - М., 1908. - Ч. X. - С. 177.

42 Там же. - С. 178.

43 Протокол французской военной комиссии, судившей поджигателей, 24 сентября 1812 года. // Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года... - М., 1897. - Ч. I. - С. 134.

44 Журнал исходящим бумагам канцелярии моск. генерал-губернатора графа Растопчина, с июня по декабрь 1812 года. № 479 // Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года... - М., 1908. - Ч. X. - С. 169.

45 Материалы Военно-ученого архива: Отечественная война 1812 года. Отд. I. Переписка русских правительственных лиц и учреждений. - СПб., 1912. - Т. XXI. - С. 281.

46 Наполеон в России глазами русских. - М., 2004. - С. 94.

47

47 Протокол французской военной комиссии, судившей поджигателей, 24 сентября 1812 года. // Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года... - М., 1897. - Ч. I. - С. 134.

48

Французы в России.1812 год. По воспоминаниям современников-иностранцев. - М., 1912. - Ч. II. - С. 43.

49 Lettres interceptees par les Russes durant la campagne de 1812.- Paris, 1913. - P. 50.

50 Бургонь А.Ж.-Б. Воспоминания // Россия первой половины XIX века глазами иностранцев. - Л., 1991. - С. 219.

51 Наполеон в России глазами русских. - М., 2004. - С. 109-110.

гл

Ф.В. Ростопчин - Александру I, 8 сентября 1812 г. // Фельдмаршал Кутузов: документы, дневники, воспоминания. - М., 1995. - С. 204-205.

С-5

К чести России. Из частной переписки 1812 года. - М., 1988. - С. 105-106.

54 Шаховской А.А. Первые дни в сожженной Москве // Русская старина. - 1889.

- Т. 64. - № 10. - С. 33.

55 Там же. - С. 38-39.

56 Вороненко П.И. Записка // 1812 год в воспоминаниях современников. - М., 1995. - С. 71.

С7

Адам Фомич Брокер. Его «Записки» и биография // Русский архив. - 1868. -Стб. 1431-1434.

со

Боволье П. де. Записки современников о 1812 годе // Русская старина. - 1893.

- Т. 77. - № 1. - С. 16-17.

59 Из «Дневника» де Кастеллана, 15 сентября 1812 г. // Французы в России.1812 год. По воспоминаниям современников-иностранцев. - М., 1912. - Ч. II. - С. 8.

60 «В Кремле, этой крепости-дворце, на каждом шагу были расставлены часовые гренадеры. Они были закутаны в русские шубы, перевязанные кашмирскими шалями; возле них стояли хрустальные четырехфунтовые банки с вареньем и самыми изысканными фруктами, а в банках торчали большие деревянные ложки. Рядом с банками стояли многочисленные фляжки и бутылки, которым, чтобы легче с ними справиться, отбивали горлышки. На некоторых солдатах вместо медвежьих шапок были надеты русские. Солдаты все казались пьяными; оружие свое они сняли и, по-видимому,

караулили при помощи своих больших деревянных ложек. «Стойте, капитан, — сказали они мне при входе, надо доложить караульному офицеру». Не слушая этой шутки, я хотел продолжать свой путь, но они с оружием и посудой в руках загородили мне дорогу, и я полусмеясь, полусердито должен был подчиниться этой излишней требовательности, вызванной возлиянием Бахусу. Эти бедные люди так много выстрадали от жажды и голода, что снисходительность к ним казалась мне вполне справедливой. Они повели меня к так называемому караульному офицеру, которого изображал самый старый солдат отряда. Он поместился под сводом, защищавшим его от ветра; перед ним был разложен из досок хороший костер (выделено мной. - М.Б.), а одет он был еще причудливее. С важным видом захмелевшего человека он держал военный совет с бутылками и с банками варенья. «Товарищ, — сказал он, — здесь нельзя пройти, не выпив стаканчика по приказу китайского императора, — и тотчас, взяв левой рукой бутылку вина, а в правой большую ложку варенья, сказал, указывая на бутылку: — за ваше здоровье, товарищ, но пить нужно до дна». Тут он взял другую бутылку, и, чокнувшись самым любезным образом, мы опустошили их, не переводя духу. «Это не все, — сказал он мне, — вот варенье, приготовленное доброй подругой китайского императора, вам надо его отведать». Я сделал это очень охотно и думал, что тут и конец, когда явилась вторая бутылка (прекрасного бордо), и после этого мы стали думать о расставании.

«Прощайте, товарищ, прощайте, — твердил он, — до свидания и не забывайте друзей китайского императора». Я отправился и слышал, как все бывшие на карауле повторяли в один голос: «Прощайте, капитан; хороший малый — он прекрасно осушает бутылки с вином».

Дорогой я приметил, что пламя значительно увеличилось и солдаты принялись за грабеж » (Из «Журнала» де Мальи-Неля // Там же. - С. 21-22).

61 Поход в Россию в 1812 году. Письма вестфальского штаб-офицера Фридриха Вильгельма фон Лоссберга. - С. 51 - 52.

62 Из «Дневника» В.-А. Фоссена // Французы в России.1812 год. По воспоминаниям современников-иностранцев. - М., 1912. - Ч. II. - С. 1.

63 Из «Воспоминаний» П. де Комба // Там же. - Ч. I. - С. 190.

64 Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года. М., 1904. Ч. VIII. С. 408.

65 Копия с выписки из письма чиновника московского почтамта, Андрея Карфачевского, 6 ноября 1812 года // Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года, собранные и изданные П.И. Щукиным. - М., 1900. - Ч. V. - С. 165-167.

66 Отец Илларион. Письмо современника о вторжении французов в 1812 году в московский Симонов монастырь. // К чести России. Из частной переписки 1812 года. - М., 1988. - С. 141-142.

67 Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое. - СПб., 1830. - Т. XI. № 8162, № 8525; Т^П. № 9183; Т^. № 10380.

68 Из «Мемуаров» А.Г. фон Брандта // Французы в России.1812 год. По воспоминаниям современников-иностранцев. - М., 1912. - Ч. II. - С. 52.

69 Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года. - М., 1904. - Ч. VIII. С. 409-410.

70

Тутолмин И.А. Копия с выписки из донесения императрице, 11 ноября 1812 года // Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года. - М., 1900. -

Ч. V. - С. 151-155.

71

Коленкур А.О. де. Поход Наполеона в Россию. - Смоленск, 1991. - С. 148.

72

72 В последнее время темой московского пожара 1812 г. весьма много и плодотворно занимается известный исследователь, доктор исторических наук В.Н. Земцов, опубликовавший целый ряд статей и монографию: Земцов В.Н. Аббат А. Сюрюг о московском пожаре 1812 года // Вопросы истории. - 2004. -№ 11. - С. 137-143; Его же. Гвардия Наполеона в Москве 14-16 сентября 1812 г. // Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы: Материалы XII Всероссийской научной конференции (Бородино, 6-8 сентября

2004 г.). - М., 2005. - С. 129-167; Его же. Наполеон в Москве // Французский ежегодник 2006: К 100-летию А.З. Манфреда (1906-1976). - М., 2006. - С. 199218; Его же. Аббат Сюрюг и французский "миф" о московском пожаре 1812 г. // Imagines mundi: Альманах исследований по всеобщей истории XVI-XX вв. -Екатеринбург, 2006. - № 4: Интеллектуальная история. Вып. 2: Сборник научных работ. - С. 82-106; Его же. Армия Наполеона в Москве: обзор французских источников // Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы: Материалы XIII Всероссийской научной конференции (Бородино, 5-7 сентября 2005 г.). - М., 2006. - С. 17-28; Его же. Наполеон о Москве и московском пожаре // Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы: Материалы XIV Всероссийской научной конференции (Бородино, 4-6 сентября 2006 г.). - М., 2007. - С. 152-165; Его же. Процесс над «поджигателями», или Московский пожар глазами французов // Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. - М., 2007. (Труды

Государственного исторического музея. Вып. 166). - С. 337-372; Его же. Граф Ф.В. Ростопчин, уголовники и московский пожар 1812 года // Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. - М., 2008. - Вып. 7. (Труды Государственного исторического музея. Вып. 167.) - С. 105-125; Его же. Русские дети Наполеона, или Московский воспитательный дом в 1812 г. // Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы: Материалы XV Международной научной конференции (Бородино, 9-11 сентября 2008 г.). -Можайск, 2009. - С. 132-151; Его же. 1812 год. Пожар Москвы. - М., 2010; Его же. Наполеон и пожар Москвы: 200 лет двух мифов о московском пожаре 1812 г. // Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы: Материалы XVI Международной научной конференции (Бородино, 6-7 сентября 2010 г.). - Можайск, 2011. - С. 152-162.

Точка зрения, оценки и выводы учёного за эти годы претерпели определенную эволюцию, однако тема виновности исключительно русских в московском пожаре 1812 года всё же видимо настолько укоренилась в

сознании, что продолжает постоянно звучать рефреном в его работах. При этом методы использования источников также нельзя назвать безупречными. Например, из статьи «Русские дети Наполеона.» обычный читатель вполне может сделать вывод, что именно русские варвары-колодники во главе с Ростопчиным сожгли Москву и только Наполеон спас Воспитательный дом с несчастными его обитателями. При этом документы приведены выборочно, с предпочтением французским, русские же, которые не были созвучны мыслям автора, либо просто проигнорированы, либо без необходимого анализа названы лукавыми и недостоверными.

Так, утверждается, что «.можно считать доказанным факт сознательного освобождения утром 2 сентября Ростопчиным 166 колодников Временной тюрьмы с целью организации поджогов». При этом не приводится ни единого документа. Но почему тогда не отпустили остальных шестьсот с лишним человек заключенных? Они бы очень пригодились для массовых поджогов. Получается, Ф.В. Ростопчин наоборот, саботировал «организацию поджогов», не использовав основные имеющиеся ресурсы.

Но при изучении документов картина получается совсем иная. Из 166 человек Временной тюрьмы только около 130 отпущены на волю с обещанием вернутся по первому требованию, а остальных посчитали не достаточно надёжными и перевели в Тюремный замок. Временно освобождённые люди -это преимущественно содержавшиеся по долговым обещаниям и в любом случае не совершавшие уголовных преступлений. Часть из них - женщины. Даже если предполагать, что некоторый процент их участвовал в грабежах, то нет оснований утверждать, что эти люди были отпущены именно «с целью» совершать массовые поджоги.

Ещё 80 человек, которых В.Н. Земцов не досчитался по последующим документам и так же целенаправленно отправил с дороги «жечь Москву», вероятно предполагая, что, сбежав, они все как один направились поджигать первопрестольную, странным образом точно совпадают с количеством больных

колодников. Поэтому гораздо вероятнее предположить, что их, скорее всего, при первой возможности отделили от основной массы и сдали по дороге местным властям под присмотр.

Г оворя о встрече главного смотрителя (директора) Московского Воспитательного дома И.А. Тутолмина с Наполеоном, исследователь из двух имеющихся описаний этого события - секретаря-архивиста Наполеона А.Ж. Фэна и собственно Тутолмина - отдаёт предпочтение французу. По этой причине в статье говорится только, со слов Наполеона, о русских варварах, колодниках и Ростопчине, но совершенно опущен факт возражения Тутолмина о том, что французы также участвуют в поджогах. При этом скромно не упоминается про уверенность Наполеона в реальном существовании воздушного шара «англичанина Шмидта» (Франца Леппиха), который якобы предназначался для более успешного поджога Москвы.

Неоднократные свидетельства И.А. Тутолмина о поджогах со стороны французов В.Н. Земцов в тексте статьи вообще не упоминает. Об этом сказано лишь в одной из ссылок, но тут же резюмируется, что не надо верить «лукавому» смотрителю, поскольку он лишь хотел угодить начальству. Однако же Тутолмин писал о таких фактах не только в официальном отчёте вдовствующей императрице, но и в частном письме почётному опекуну Баранову. Тем более, что есть и другие свидетельства на эту тему.

Автор статьи говорит о том, что «Ростопчин открыто признался» в приказе вывести из города пожарных служителей и трубы. Но ведь никто и не делал из этого тайны. Пожарные были под командой Ф.В. Ростопчина и вышли из города вместе с полицейскими командами, гарнизоном и всеми другими службами и подразделениями, которые подчинялись военному губернатору, то есть в рабочем порядке. По указанной логике, кроме пожарных команд, следовало тогда и полицейских оставить, чтобы с иностранной солдатни штрафы брать за распитие вина в неположенных местах. Соответственно, все

команды, покидая Москву, брали с собой наиболее важное и ценное по своим частям, а для пожарных таковым являлись как раз пожарные трубы.

Да и странно вообще предполагать, что Ф.В. Ростопчин посмел по собственному почину сжечь второй город в империи, не имея на то никаких предписаний от императора. Но таковых документов не имеется.

Следует отметить, что в вышедшей два года назад книге «1812 год. Пожар Москвы» В.Н. Земцов более осторожен в своих оценках. Но основная мысль - об организации поджога столицы Ростопчиным - присутствует. Г оворя о стечении многих обстоятельств, автор упорно возвращается к фигуре московского губернатора как главного и первого виновника трагедии. Идея так созвучна его видению, что даже явные передержки, к примеру, домысливание безо всякой опоры на источники хода совещания у Ростопчина за закрытыми дверями, идут в ход. При этом очень показательны призывы автора в заключении книги, где он предлагает исторический подход «на основе переосмысления и «переигрывания» прошлого» для «осознания самих себя». Но поскольку « образы ... России в глазах «Запада» ... сохранились почти в полной неизменности» со времени пожара, то нам опять предлагается игра в одни ворота, по «не нашим» правилам. Тогда очевидно, что, следуя такому совету и такому подходу в истории, мы не только не «осознаем самих себя», но полностью можем потерять своё самосознание, совершив некий «исторический суицид». А самоубийство, как известно, грех, который не прощается.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.