CC BY
121
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 6 (102) 2011
УДК 882.09+821.054.7 И. А. ПЕТРАКОВ
СЮЖЕТНАЯ СИТУАЦИЯ АРХАИЧНОГО РИТУАЛА В ПРОЗЕ В. НАБОКОВА____________________________________
В статье выделяются основные сюжетные ситуации архаичного ритуала в прозе Владимира Набокова. Особенность статьи составляет детальное сопоставление сюжетных ситуаций в ряде произведений, выделение их значений. Актуальность статьи состоит в необходимости осмысления данной стороны организации сюжета в прозе писателя. В статье рассмотрены мотивы названной ситуации, значение которых в сюжете романа и рассказа В. Набокова представляется очевидным.
Ключевые слова: сюжетная ситуация, мотив вальса, мотив дуэли, мотив пира, мотив публичной казни, проза В. Набокова.
В контексте сюжетной ситуации метаромана писателя мотивы произведений Владимира Набокова, большинство из которых были выделены раньше, рассматриваются впервые. Они образуют группу, которая характеризуется как обладающая признаками «архаичности», «ритуальности». Осознание их писателем в рамках сюжета является и сейчас современным.
Б. В. Томашевский называл ситуацией в сюжете литературного произведения любые взаимоотношения персонажей и героев [1]. По мнению И. В. Силантьева, с действием в романе напрямую ассоциируются только актанты, — при этом характеристики второстепенных персонажей при описании развития сюжета практически не учитываются [2]. Мы, говоря о сюжетной ситуации, будем указывать, прежде всего, на обстоятельства и поступки второстепенных персонажей Набокова — те, которые являются препятствиями или отвлечениями, задержками на пути героя романа, его действия и затем на моральное, нравственное противостояние им героя.
Ситуации у Набокова представляют собой чаще всего сложные мотивно-композиционные ряды, в которых находится (или «запутан») герой романа. В романе Набокова можно обнаружить набор шаблонных и близких к шаблонным композиционных мотивировок, большинство из которых объясняет поведение и поступки второстепенных персонажей. Так, в «Корольке» братья действуют по шаблону разбойничьего сказания, преследуя Романтовского, воображают себя действующими лицами криминального приключения. В «Приглашении на казнь» Родриг и Пьер силятся показать себя уполномоченными и ответственными делегатами общества, стремящегося наказать Цинцинната.
В советской критике феномен сюжетных ситуаций у Набокова всерьез не рассматривался. Было замечено лишь, что они бывают «ошеломляюще непристойными» (А. Чернышев, В. Пронин). В современной — Е. Радько выделяет «ситуацию метафизического поиска» и рассматривает ее на материале романа «Защита Лужина». По словам исследователя, для героя романа в связи с названной ситуацией характерна позиция сопротивления — сопротивления «ложному миру», миру-лабиринту. Е. Радько говорит об уровне философского обобщения и придает объявленной единой «ситуации» черты универсального описания [3].
В ряде исследований идет речь о ситуации вальса (И. Галинская, И. Пуля), дуэли (С. Кормилов, А. Руса-
нов, Ю. Левинг), публичной казни (Н. Букс, Р. Ти-менчик, М. Антоничева) в прозе Набокова. Мы рассмотрим названные ситуации как ситуации архаичного ритуала и выделим еще одну из них — ситуацию пира. Во всех случаях речь пойдет о попытке вовлечь героя в ситуацию архаического «общего мира», усредненной мнимости.
В одном из рассказов Набоков вспоминает, как Пушкин написал о вальсе — «однообразный и безумный». Эта метафора получит продолжение в пьесе «Изобретение Вальса», где персонаж Вальс безумен: «Сальватор Вальс изобрел страшные лучи, способные взрывать все на большом расстоянии. Будто во имя всех народов, будущего, когда они сольются в большую дружную семью, Вальс становится во главе страны» [4]. В романе «Приглашение на казнь» Родион предлагает тур вальса: «Цинциннат согласился, и они закружились» [5, с. 19]. У Родиона бренчат ключи, он напевает, его суставы скрипят. Их «выносит» в коридор. Описав круг около стражника в маске, они плавно возвращаются в камеру.
В ситуации вальса Набоков акцентирует внимание на телесной, плотской конституции «партнера» по танцу, так же как он акцентирует внимание на телесности Феликса («Отчаяние»), необычайной силе «пахнущего зверинцем» Колдунова («Лик»), зловонии Пьера («Приглашение на казнь«). В романе «Лолита» схватка Куильти и Гумберта Гумберта напоминает танец. Причем Куильти полуобнажен — «он был наг под халатом, я задыхался, когда он перекатывался через меня». В этом эпизоде синтаксическая конструкция «перекатывался через» повторяется пять раз. Это, вероятно, намек на повторяющиеся движения в вальсе. В рассказе «Лик» похожая ситуация: на этот раз в роли партнера по танцу выступает Колдунов, который на героя «наплывал», «пытал на полу», затем на переменах ходил с ним «в обнимку, ощупывая тяжелой лапой ключицу Лика» [6, с. 356]. В рассказе «Истребление тиранов» герой в порыве берет будущего тирана за руку — мотив, позже встречающийся у С. Кинга, — и при этом оба повторяют одно и то же движение, — слегка оступаются, «это длилось мгновение, но если б я тогда обнял его ... я бы не мог ныне испытывать большей муки» [6, с. 376].
Другую двучастную модель образует сюжетная ситуации дуэли. Соперник героя на этот раз находится на удалении от него, но от этого не становится менее грозным.
По словам А. Русанова, дуэль является сюжетным ядром в рассказах «Подлец», «Лебеда», проходит
тематическим лейтмотивом, «скрытой темой» в романе «Дар» и в автобиографии «Другие берега», эпизодически проявляется в романах «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», «Лолита», в статье «Пушкин, или Правда и правдоподобие» [7]. Так, в «Даре» сближаются лейтмотив пушкинской дуэли и тематическая линия отца Федора Константиновича (прообраз которого — В. Д. Набоков ). В романе «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», по наблюдению А. Русанова, отец главного героя получает роковую рану на дуэли, напоминающей своей обстановкой пушкинскую. В рассказе «Лебеда» ситуация дуэли обрисована с помощью эпитетов с отрицательной оценочной модальностью. История начинается в «сумрачное ноябрьское утро». После «зеленеющей» карикатуры в газете помещены нелепые — как в рассказе «Василий Шишков» — стихи. Затем звенит звонок — «длинный и хриплый», также признак дисгармоничного состояния мира.
В случае с дуэлью вовлечение в сюжетную ситуацию может сопровождаться окарикатуриванием действий и образов второстепенных персонажей. История, связанная с ними, приобретает юмористический оттенок. Так, в рассказе «Подлец» просторечия второстепенных персонажей выглядят комично — «Берг попивал кофе. Мы ему вручили твое письмецо», «Тут начинается эпопея», «Эти господа устраивали на днях пикничок» [6, с. 93 — 94]. Абсурдность, несообразность обстоятельств дуэли выражают и просторечные, разговорные глаголы, большая часть которых обращена к ошеломленному Антону Петровичу: хлопнешь, валяй, письмецо всучили, не поминай лихом, ржать, попивал, прикатим, не трусь. В рассказе «Подлец» с картиной дуэли сопоставлено воспоминание о «детском пистолетике». Весь ритуал подвергается сомнению через это сравнение. По наблюдению Ю. Левинга, секунданты Митюшин и Г нушке — персонажи комические, напоминающие Бобчинского и Добчинского из «Ревизора» Гоголя.
А. Русанов замечает, что в романе «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» дуэль бессмысленна, а «в теории дуэль — это нелепый средневековый пережиток». Таким образом намечается путь ее осмысления как архаичного ритуала. По наблюдению В. Шадурского, дуэль героя Набокова — Ван Вина — нелепа до комичности. К выводу о бессмысленности ритуала дуэли приходит и Ю. Левинг.
Следующей ситуацией архаичного ритуала в прозе В. Набокова нужно назвать большой пир, который также осмысливается как комическое или несообразное действо.
В романе «Дар» архаичность сюжетной ситуации пира подчеркивается ее отнесенностью к призрачному миру — сновидению — «аскету снится пир, от которого бы чревоугодника стошнило». Но в том же «Даре» есть фрагмент описания пира с положительной оценочной модальностью (в финале романа, где Федор мечтает созвать на пир акробатов, актеров, поэтов и танцовщиц). Это описание ассоциативно связано с мечтой о пире в пьесе «Скитальцы»: «Когда мы все вернемся — / устроим мы такой, такой обед — / с индейкою, — а главное, с речами, речами» [8].
«Дар» с его предельно оптимистичным финалом и «Скитальцы» представляют собой исключения. Гораздо чаще модальность пира как архаичного явления — отрицательная. Это пир, проходящий в сумерках, как пушкинский пир во время чумы. Ситуация также восходит к известным сказкам Льюиса Кэрролла, и к торжеству, описанному в романе «Евгений Онегин» — в сне Татьяны.
В рассказе «Катастрофа» за торжественным столом в доме Клары Марк встречает самых разных персонажей, — кузена, плотного урчащего человека, читавшего медицинский журнал, и «множество» незнакомых гостей. В романе «Защита Лужина» герой оказывается в похожей ситуации — в коридоре за дверью ванной собираются «человек двадцать, должно быть, — Валентинов, Турати, старик с цветами, сопевший, крякавший, и еще, и еще». Несомненно, все они также пожаловали, были приглашены на некое торжество — не случайно в это время в столовой «накрыто на восемь персон», и супруга Лужина ожидает гостей. Странность торжества в том, что персонажи его ведут себя нелепо, не сообразно с представлениями героя о действительности.
Также Цинциннат попадает в зал, «гудевший многочисленным собранием». В этом зале автор собирает всех персонажей романа (кроме Мар-финьки). Без сомнения, странное торжество разворачивается и вокруг него. Как герой Пушкина, Цинциннат сидит во главе стола. Вокруг происходит пиршество с участием карикатурного вида персонажей, среди которых — «румяный, с похабным носом, начальник снабжения», укротитель львов — «седой усач с пунцовой орденской лентой», попечительница учебного округа с большими плоскими щеками и в сюртуке мужского покроя. Кроме того, заведующий фонтанами так брызгает мелкой слюной, что около рта у него «играет радуга». В завершение вечера предметы и персонажи буквально превращаются в чудовищ или животных, «многорукую люстру», начальник городских пожарных уподобляется ящерице, судья обращается в рыбу. Эти превращения напоминают финал сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в зазеркалье».
В романе «Приглашение на казнь» «сытые, урчащие гости» противопоставлены Цинциннату, который безучастно «потрагивает края мокрой белой розы « [5, с. 153]. Когда шурин предлагает Цинцин-нату «хлебнуть винца», его осаживает мсье Пьер — и тот проворно отступает.
В оформлении стола имеются яблоки с детскую голову, небьющиеся бокалы, пыльно-синие грозди винограда — то есть предметы несъедобные (мотив пира, на котором потчуют несъедобными вещами, встречается и в «Ане в стране чудес»).
Во время пира в «Приглашении...» упоминается общий смех, хозяин, смуглый старик, хлопает в ладоши, Пьер улыбается, на весь стол «раздается остроумнейший разговор», Пьер говорит весело, начальник городского движения предвкушает «очаровательную реплику», рассказывают анекдот о врачебной тайне. Мсье Пьер, шамкая и трясясь, изображает старушку, причем в результате этого рассказа гости «грохнули». Глухой судья страдальчески кривится, как от запора смеха, лезет в лицо хохотавшему соседу. Пьер с отрывистым принужденным смехом вылил из своего бокала каплю вина Цинциннату на темя» [5, с. 153]. В этом случае смех и веселье становятся признаком безудержной карнавальности, окружающей героя.
Следующая ситуация — ситуация публичной казни или избиения — также представляет собой своеобразный ритуал, начинающийся с оскорбления героя. Оно имеет свой результат: герой деморализован, лишен определенного статуса в «обществе» (как Василий Иванович в рассказе «Озеро, облако, башня»). Те, кто в ритуале участвуют, заботятся прежде всего о том, чтобы герой был изгнан из периферийного общества — для этого используют они
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 6 (102) 2011 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 6 (102) 2011
такие формулы, которые писатель воспроизвести не в состоянии — «Горожане, между нами находится...» — тут последовало страшное, почти забытое слово, — и налетел ветер на акации, — и Цинциннат не нашел ничего лучше, как встать и удалиться, рассеянно срывая листики с придорожных кустов» [5, с. 34].
Вид публичной казни — избиение героя, напоминающее «карнавальные побои», о которых писал М. М. Бахтин; оно имеет черты ритуала, осуществляется несколькими лицами, за исключением избиения, описанного в романе «Соглядатай», где Каш-марин самостоятельно, тростью, охаживает Смурова. Так же как публичная казнь в «Приглашении...», избиение начинается с обличения героя. Так, в рассказе «Озеро, облако, башня» предводитель экспедиции, похода называет героя «пьяной свиньей». В названном рассказе избиение продолжается в ограниченном пространстве — поезде, купе поезда, где, между прочим, придумывают буравить штопором ладонь и ступню героя, что, несомненно, также носит ритуальный характер.
В «Соглядатае» особую вескость словам Кашма-рина «Вот что, господин хороший, отойдите-ка от них малость, мне нужен простор, так как я собираюсь из Вас пыль выколачивать» [6, с. 152] придает последующее избиение. Оно совершается при помощи трости, сопровождается «громовым окриком». Завершается этот своеобразный ритуал тем, что персонаж обкуривает Смурова и говорит затем что-то о «маленьком уроке».
В рассказе «Лик» Колдунов, прозванный «крокодилом», тоже осуществляет ритуальное избиение «Лика» — пытает его на полу, затем «довольствуется повторением непристойно-бессмысленной фразы», которая тоже является частью ритуала как обличение в рассказе «Озеро, облако, башня». Затем следуют «хулиганские приемчики», и завершает ритуал то, что Колдунов ходит с Ликом в обнимку, ощупывая «тяжелой лапой» ключицу Лика.
В «Приглашении на казнь» посягают не только на достоинство и свободу Цинцинната, которая довольно условна в этом мире, но и на самую его жизнь, на Цинцинната как такового. Представляется, что уже в его имени есть «гносеологическая гнусность» и непрозрачность, за которую его желают казнить делегаты «общества». Это общество имеет свою среду обитания — необыкновенный город на краю земного времени, в котором на публичную казнь действительны цирковые абонементы.
Р. Тименчик полагает, что название романа — видоизмененное название сонаты «Приглашение на вальс» Карла Вебера. Интересно, что позже в похожую сюжетную ситуацию попадет герой повести
В. Крапивина «Гуси-гуси, га-га-га...» — тоже осужденный на казнь и тоже занимавшийся с детьми «последнего разбора» — «безындами». Н. Карпов говорил о том, что в романе Набокова «страшный, полосатый мир», — по определению В. Варшавского — фиктивный мир — ведет непонятную, подлую игру с героем.
В самом деле, мир «Приглашения...» напоминает странный мир Л. Кэрролла. Для него характерны: несообразность места расположения персонажей с пространством, увеличение или уменьшение персонажей, сравнение персонажей с куклами или животными. И мир «Приглашения...», по словам М. Антони-чевой, — иллюзорный, ирреальный. В других исследованиях он характеризуется как «странный, отчасти фантастический» (Ходасевич), «пугающе-вол-шебное царство» (Адамович), «мир, населенный
«роботами», общее уравнение индивидуальностей по среднему образцу. «Действие романа происходит в страшном вывернутом мире, как бы с наклоном влево», — замечает Григорий Амелин [9].
Гражданская казнь Н. Чернышеского, описанная в «Даре», становится прообразом публичной казни в романе «Приглашение...». В романе «Дар» в начале ритуала чиновник читает приговор критику, причем едва выговаривает «сацалических идей» — как подлинно архаичный персонаж. В романе «Приглашение...» заместитель управляющего городом произносит речь, в которой называет себя «стариком». Помост со столбом в «Даре» превращается в помост и плаху в «Приглашении на казнь». Чернышевского ставят на колени. Цинциннату велят лечь на плаху. Публика в «Даре» мечет цветы, студенты бегут рядом с каретой. В романе «Приглашение» девушки также скупают цветы, а «наиболее шустрая» успевает бросить букетом в экипаж. В сцене казни играет оркестр, за оркестром — «зеленеет аллегорическая даль». На помост ловко, энергично, непринужденно вскакивает заместитель управляющего городом. Ведет он себя небрежно, говорит громко, с ловкостью соскальзывает между перекладин перил. Одобрительный гул служит фоном его действий.
Следующая часть ритуала — мсье Пьер показывает, как нужно лечь. В публике проходит гул. Это реакция зала на поведение шута-палача. Мсье Пьер и сам описывает сцену казни в театральных терминах, замечая: «Свет немножко яркий».
Особо подчеркивает В. Набоков, что рядом с помостом, за забором виднеются леса строящегося дома. Они символизируют искусственно возведенный рядом с героем мир, — здание, построенное по старому плану (так же в рассказе «Пасхальный дождь», где здания построены «вповалку, вкривь и вкось»). В романе «Приглашение на казнь» площадь с недавно построенным помостом (еще вчера были слышны звуки «ток-ток-ток») обсажена валкими тополями. Когда зрители становятся прозрачными, Цинциннат медленно спускается с помоста. То, что он идет по «зыбкому сору», создает ощущение, что на площади тоже происходила какая-то стройка, переделка действительности.
Старые здания, как «сор» и «хлам», изображены и в стихотворении В. Набокова «Вечер русской поэзии» — «Не удивляйтесь, однажды в пыльном поселке, / наполовину городе, наполовину степи, / окруженном кучами хлама и зданий, / как прежде в Западной Вирджинии / произошло содрогание России».
Также мотив старых зданий можно обнаружить и в «Лолите», где «еще держались, опираясь на костыли, темные амбары... еще ездили люди смотреть кино» [10] (в романе «Приглашение на казнь» — «солнце было все еще правдоподобно, мир еще держался, вещи еще соблюдали наружное приличие» [5, с. 176]), масштаб этого мотива почти апокалипсический, связанный с ощущением ветхости придуманных и построенных людьми вещей.
Речь идет о попытке писателя «создать представление о силуэте, изломанном отражении в зеркале Бытия, о сбившемся с пути жизни, о зловеще левеющем мире» [11]. Важно, что пространство города, где происходит казнь, относится у Набокова к пространственным перифериям — «дурно намалеванным» («Королек»), «придуманным» («Камера обскура»), «наспех очерченным» («Приглашение на казнь»).
В рассказе «Подлец» герой приходит к одному из ложных, архаичных представлений: «Ничего не
поделаешь. Казнь неизбежна» [6, с. 97]. «Казнь неизбежна», — фраза с ложной финитностью (так же как словосочетание «бытие безымянное»), она образует своеобразный прорыв на уровне повествования, уводя героя в область условностей. В рассказе «Озеро, облако, башня» ту же функцию выполняет фраза «Я отвечаю за каждого из вас и каждого из вас доставлю назад живым или мертвым». Причем после ее произнесения Василия Ивановича «увлекают» по лесной дороге в буквальном смысле слова. Но звучат в произведениях Набокова и фразы, противоположные по значению, как бы перечеркивающие их. К ним относится загадочная «8од1а88еп рго<31еше» («Занятой человек»), «искус кончен» («Возвращение Чор-ба»), «лопнул в горле нарыв» («Истребление тиранов»).
Сюжетные ситуации архаичного ритуала возникают благодаря действиям второстепенных персонажей, отражают их представление о мире, а также устройство периферийного, не-истинного, образованного ими общества. И действия второстепенных персонажей на уровне литературного произведения в этом случае могут быть рассмотрены как архаичные ритуалы, — в их поступках если и имеется какой-то смысл, то, видимо, только смысл ритуальный, обрядовый, архаичный.
Речь идет о ритуале относящемся к типу ритуалов десакрализации (противоположном христианской обрядности ), профанном, «народном». М. М. Бахтин выделил признаки такого ритуала, среди которых — непристойность, пародийность, осмеяние героя. Нередко эти признаки можно обнаружить в данной сюжетной ситуации у Набокова. Впрочем, есть отличия: если Бахтин находил в ритуале как историческом феномене смысл, «единую образную логику», аспект восприятия мира, то в метаромане Набокова ритуалы — действия второстепенных персонажей — полны абсурда, бессмысленны.
Итак, архаичный — это в романе писателя, во-первых, обманный, ложный, во-вторых, неподобный, несообразный. Несообразный прежде всего со временем — ибо архаичный ритуал переносится из прошлого, где он был безопасен, в настоящее, где «наливается», по словам Набокова, новой, страшной жизнью. Обманный — потому что участники ритуала обмануты, осуществляют действия под влиянием пред-
ставлений, которые не имеют отношения к настоящему времени и настоящей жизни.
Библиографический список
1. Томашевский, Б. В. Теория литературы. Поэтика. Фабула и сюжет. [Электронный ресурс ]. — Режим доступа: http:// reader.boom.ru/tomash/tema2.htm (дата обращения: 15.03.2011).
2. Силантьев, И. В. Мотив как проблема нарратологии. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.nsu.ru/ education/virtual/cs5silantev.htm (дата обращения: 15.03.2011).
3. Радько, Е. В. В. Набоков. «Защита Лужина». Ситуация метафизического поиска / Е. В. Радько // Набоковский вестник. - 2001. - № б. - С. 1б7 —181.
4. Пуля, И. И. Образ-миф России в русских романах В. В. Набокова (двадцатые — тридцатые годы двадцатого века) : дис. ... канд. филолог. наук : 10.01.01 / Ирина Ивановна Пуля. — Вологда, 199б. — С. 138.
5. Набоков, В. В. Приглашение на казнь / В. В. Набоков. -СПб. : Азбука-классика, 2004. - 192 с. - ISBN 5-352-00693-х.
6. Набоков, В. В. Рассказы. Воспоминания / В. В. Набоков. -М. : Современник, 1991. - 653 с. - ISBN 5-270-01028-3.
7. Русанов, А. Мотив дуэли в творчестве В. В. Набокова. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://nabokovan-dko.narod.ru/duel.html (дата обращения: 15.03.2011).
8. Набоков, В. В. Драматические произведения в стихах. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://nabokovan-dko.narod.ru/Texts/Piesy_v_stihah.htm (дата обращения:
15.03.2011).
9. Амелин Гр., Мордерер В. Геннадий Барабтарло. Сверкающий обруч. О движущей силе у Набокова. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://magazines.russ.ru/km/2003/ 3/barabtablo.html (дата обращения: 15.03.2011).
10. Набоков, В. В. Лолита / В. В. Набоков. - М. : ЭКСМО-Пресс, 2000. - С. 3б2. - ISBN 5-04-004829-7.
11. Набоков, В. В. Под знаком незаконнорожденных. Предисловие к третьему американскому изданию романа. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://gatchina3000. ru/literatura/nabokov_v_v/bend_sinister01.htm (дата обращения:
15.03.2011).
ПЕТРАКОВ Игорь Александрович, учитель русского языка и литературы.
Адрес для переписки: e-mail: [email protected]
Статья поступила в редакцию 15.03.2011 г.
© И. А. Петраков
Книжная полка
Серафимова, В. Д. Литература с основами литературоведения. Русская литература ХХ века : учебное пособие для вузов / В. Д. Серафимова, А. А. Диарова, Е. В. Иванова. - 2-е изд., испр.-М. : Academia, 2011. - 304 с. - ISBN 978-5-7695-8057-4.
Учебное пособие создано в соответствии с Федеральным государственным образовательным стандартом по направлению подготовки 050700 «Специальное (дефектологическое) образование» (квалификация бакалавр). В пособии представлен учебно-методический материал, касающийся обеих разновидностей поэтической речи — стиха и прозы, рассматривается родовое и жанрово-видовое деление художественной литературы: эпос, лирика, драматургия. Большое внимание уделяется творческим портретам крупнейших художников слова XX столетия: М. Горького, И. Бунина, А. Блока, В. Маяковского, С. Есенина, А. Ахматовой, М. Цветаевой, М. Булгакова, А. Платонова, Б. Пильняка, М. Шолохова, А. Солженицына, В. Шукшина, А. Вам-пилова, Н. Рубцова, В. Распутина, В. Маканина. Для студентов учреждений высшего профессионального образования.
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 6 (102) 2011 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
