CC BY
79
О.А. Симонова (Москва)
СЮЖЕТ О БЕГСТВЕ АГАРИ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ НАЧАЛА XX ВЕКА
Аннотация. В статье рассматривается трансформация сюжета о бегстве Агари в русской поэзии начала XX в. (у Е.И. Дмитриевой, М.А. Лохвицкой, С.Я. Пар-нок, Е.Г. Полонской, М.И. Цветаевой, М.М. Шкапской). Авторы интерпретируют библейскую легенду с разной степенью опосредованности: ветхозаветный сюжет оказывается самоценным либо выступает архетипом, с которым соотносятся истории лирических героинь и девы Марии. Поэтессы усекают сюжет, извлекая мотивы, семантически близкие своему художественному миру. Тема одиночества женщины становится объединяющей для всех рассмотренных стихотворений. Случай Агари является универсальным и всевременным: в ее образе предстает унижаемая, но сохраняющая собственное достоинство женщина.
Ключевые слова: русская литература начала XX века; женская поэзия; библейский сюжет; Агарь.
O. Simonova (Moscow)
Plot of Hagar's Escape in the Russian Poetry of the Early 20th Century
Abstract. This paper deals with the transformation of the plot of Hagar's escape in the Russian poetry of the early 20th century (E. Dmitrieva, M. Lokhvitskaya, S. Par-nok, E. Polonskaya, M. Tsvetayeva, M. Shkapskaya). The authors interpret the biblical legend with different degrees of mediation: the Old Testament story is self-value or acts as an archetype with which the stories of the lyric heroines and the virgin Mary are correlated. Poetesses reduce the plot, extracting the motives semantically close to their artistic worlds. The theme of loneliness of the woman is common for all these poems. The case of Hagar is universal for all times: her image represents a humiliate woman who however maintains her dignity.
Key words: Russian literature of the early 20th century; women's poetry; biblical story; Hagar.
В русской литературе Серебряного века активно использовалась и переосмыслялась библейская сюжетика и образность. Актуализировались и нечасто востребованные дотоле сюжеты священной истории. Так, сразу в нескольких поэтических текстах (Е.И. Дмитриевой, М.А. Лохвицкой, С.Я. Парнок, Е.Г. Полонской, М.И. Цветаевой, М.М. Шкапской, И.Г. Эрен-бурга и др.) возникает образ служанки Авраама Агари, родившей ему первого сына Измаила. Рассмотрим, как он вписывается в художественный мир отдельных авторов и какая интерпретация этого библейского сюжета становится основной для русской поэзии начала XX в. в целом.
Впервые сюжет появляется в Ветхом Завете, он состоит из двух эпизо-
дов. В первом бесплодная Сарра дает Аврааму свою служанку Агарь (этимология имени - «бегство»), чтобы впоследствии усыновить родившегося у нее ребенка, как это было закреплено в законах того времени. Но Агарь, забеременев от своего господина, стала презирать свою госпожу. Сарра начала притеснять Агарь, и та бежала в пустыню. Там ее встретил Ангел Господень, приказал ей вернуться обратно и дал ей обещание: «Умножая умножу потомство твое так, что нельзя будет и счесть его от множества» (Быт. 16: 10). Вскоре Агарь рождает сына Измаила.
Второй раз Агарь была изгнана со своим сыном. Когда Измаилу было 14 лет, у Сарры родился сын Исаак, возник вопрос о первородстве. На празднике отнятия от груди Измаил насмехается над Исааком. Сарра просит Авраама выгнать Агарь с сыном из дома. Авраам дает Агари хлеба и мех воды, Агарь уходит в пустыню вместе с Измаилом. Когда вода заканчивается, Агарь оставляет сына, чтобы не видеть его страданий. Она уходит от него и плачет. Бог открывает ей колодезь с водой, чтобы она напоила сына, и повторяет обещание произвести от Измаила великий народ. (Быт. 16: 1-16, 21: 9-21).
В Новом Завете образ Агари появляется в Послании к Галатам апостола Павла, противопоставляющего закон и свободу. Агарь - воплощение закона и рабства, от нее рожден сын по плоти, а от свободной жены - по обетованию. Агарь и Исаак имплицитно становятся прообразами Ветхого и Нового Заветов (Посл. к Гал. 4: 21-31). Этот взгляд распространился в средневековой теологии. В XI в. митрополит Иларион в «Слове о Законе и Благодати» «утверждает, что закон связан с темой рабства (Агарь - рабыня), благодать несет духовную свободу (Сарра - жена праотца Авраама)»1.
Впоследствии сюжет закрепляется в европейской культуре, но осмысляется иначе. Так, для изобразительного искусства Новейшего времени не характерны негативная оценка Агари и вторичность ее по отношению к Сарре, свойственные богословской традиции. Образ Агари вызывает сочувствие художников (Г.И. Угрюмов «Изгнанная Агарь с малолетним сыном Измаилом в пустыне» (1785), П.С. Петровский «Агарь и Измаил в пустыне» (1841), Луиджи Джилардуцци «Агарь и Измаил в пустыне» (1851), Гюстав Доре «Агарь и Измаил в пустыне» (1866), Ф.А. Бруни «Агарь с Измаилом в пустыне» (2-я четверть XIX в.) и мн. др.).
В неоднократных литературных переложениях история бегства Агари приобретает не только сочувственные, но и назидательные черты. Нравственный вывод базируется на христианской идее воздаяния: после испытаний Бог всегда вознаграждает за терпение, послушание и добродетель (С.-Ф. де Жанлис, одноактная комедия в прозе «Агарь в пустыне» (1776), Ж. де Сталь, лирическая сцена «Агарь в пустыне» (1806, опубликована в 1821) и др.).
Следующим этапом интерпретации сюжета становится попытка повторить библейскую историю в новое время, сформировать сочувствие к Агари - современнице читателя. В американской литературе второй половины XIX - начала XX вв. сюжет помещается в социальный контекст. Дж. Га-
блер-Ховер в книге «Миф об Агари в американской культурной истории», проанализировав 13 американских романов 1850-1913 гг. на этот сюжет, утверждает, что в прочтении белых феминисток чернокожая Агарь стала символом освобождения, она помогла им усилить свой собственный мятеж против патриархальных ограничений2. Так, востребованность образа Агари западной культурой в конце XIX - начала XX в. объяснялась феминистской его трактовкой.
В русской классической литературе сюжет об Агари не был столь популярен. Русские писатели использовали сюжет, воссоздавая библейскую историю (В.А. Жуковский «История Авраама» («Библейские повести», конец 1810-х), или извлекали отдельные мотивы из него, помещая их в другие реалии (Н.А. Полевой «Повесть о Симеоне, Суздальском князе» (1828), А.И. Герцен «Кто виноват?» (1841-1845), «Былое и думы» (18521868), А.Ф. Писемский «В водовороте» (1871) и др.). В стихотворном переложении Я.П. Полонского «Агарь» (1855) возникает такой важный эпизод сюжета, как первый плач в истории человечества, - плач Агари3.
Актуализация образа Агари происходит в русской литературе в начале XX в. Из прозаических произведений на этот сюжет нужно вспомнить рассказ «Агарь» Осипа Дымова, в котором несколько родственниц - брошенных с детьми женщин (обреченных из-за своей некрасивости на одиночество) - живут вместе, замкнуто и уныло4. Более востребован образ Агари оказался у поэтов (Е.И. Дмитриева, М.А. Лохвицкая, С.Я. Парнок, Е.Г. Полонская, М.И. Цветаева, М.М. Шкапская и др.). Стихотворения об Агари анализировались исследователями в монографиях5 и диссертациях (см., напр.: Карпачева Т.С. С.Я. Парнок: эволюция творчества: дис. канд. филол. н.: 10.01.01 / МГПУ. М., 2003. С. 190-193) в контексте художественного мира каждого автора, но попыток взглянуть на трансформацию сюжета во всех упомянутых текстах в сравнительном освещении не было сделано. Исключением можно считать работу лингвиста Н.М. Орловой, которая анализирует ветхозаветную ситуацию «Сарра и Агарь» в русской и европейской литературе6. Однако исследовательница не рассматривает все приводимые в данной статье стихотворения, хотя материал настойчиво требует этого, ведь именно в начале XX в. сюжет об Агари оказался одновременно востребован и по-своему интерпретирован разными авторами.
Образ Агари появляется преимущественно в текстах, написанных женщинами. Таким образом, сюжет оказывается включенным в контекст обсуждения женского вопроса, актуального в начале XX в., и семантически связан с идеей свободной любви, получившей распространение в 1920-е гг. Ведь содержательно случай Агари показывает, что отверженная обществом, оставленная с ребенком женщина может сохранять собственное достоинство, что она вознаграждается Богом.
Бегство Агари описано М.А. Лохвицкой в стихотворении «Плач Агари» (1902-1904), снабженном посвящением «Моему сыну Измаилу». Действительно, четвертого сына Лохвицкой звали Измаил. Таким образом, соотнесение истории библейской Агари и лирической героини, развиваемое
в тексте, задано автором. В первых пяти строфах описывается фрагмент библейской истории, где Измаил в пустыне погибает от жажды, а Бог в ответ на плач Агари открывает им источник. Во второй части стихотворения лирическая героиня вопрошает о возможности символического повторения истории:
Та же скорбь мечтой унылой Душу мучает мою. Ты возжаждешь, сын мой милый, -Чем тебя я напою?7
Реальная пустыня Агари, где «тяжко дышится», «рдеет солнце», претворяется в «пустыню жизни» лирической героини. Но не простой воды жаждет лирическая героиня для своего сына, а «воды живой», что, с одной стороны, связует ее пространство с миром русской сказки. С другой стороны, название открытого Богом Агари источника Беэр-лахай-рои дословно переводится «Источник Живого, видящего меня» (Быт. 16: 14) (поэтому «живая вода» - вода, данная Богом). И с третьей, имплицитно возникает образ Богоматери, ассоциирующийся в православном сознании с иконой Божией Матери Живоносный Источник. Так в одном образе ветхозаветная и христианская символика сопрягаются с народной традицией.
Во второй части стихотворения поэтесса уже более буквально соотносит историю Агари с историей девы Марии и Христа. Заметим, что комментаторы Библии проводили параллели историй не Агари и Марии, а Сарры и Марии. Например, А.П. Лопухин трактовал библейскую фразу «Быт.18:14. Есть ли что трудное для Господа?»: «Прекрасное выражение идеи божественного всемогущества, лучшей параллелью которому могут служить слова Ангела к Пресвятой Деве Марии, сказанные ей во время благовещения: "у Бога не останется бессильным никакое слово" (Лк.1:37)»8. Реалистическое толкование истории преображается у Лохвицкой в символически-мифологическое и православное. Появление древнерусского и богословского пласта в лексике («вежды», «Предвечный») способствует тому, что, лексически, ветхозаветное пространство русифицируется, насыщается более поздними значениями, приближаясь к миру лирической героини. Героинь сближает и вера в благость Бога, это важное замечание в контексте реализации этого сюжета у других поэтесс. Образный ряд, характерный для «Плача Агари»: пустыня, плач и стон матери о сыне, «смуглая Агарь», «забил в пустыне / Чистых вод гремящий ключ», -будет характерен и для других стихотворений на этот сюжет.
В лирическом мире стихотворения нет виновников изгнания Агари -Сарры и Авраама, нет вообще идеи изгнанности, оставленности, вместо них - одиночество и гибельность положения Агари. Пафос библейской истории в прочтении Лохвицкой - в плаче матери о сыне, в боязни его смерти. В этом смысловом центре все три истории оказываются тождественными. Спасение Богом Агари и Измаила рождает мысль о возможно-
сти повторения этого чудесного спасения. Шире - богоизбранность Агари переносится на богоизбранность лирической героини-матери и Богородицы. Ветхозаветная история прочитывается через христианство.
Важность образа Агари в личном мифе Лохвицкой подтверждается более ранним ее стихотворением «Умей страдать» (1895), в котором возникает явная параллель с сюжетом Агари. История также подается через призму христианского понимания (необходимости принять страдание):
И если на тебе избрания печать, Но суждено тебе влачить ярмо рабыни, Неси свой крест с величием богини, -Умей страдать!9
Возникающие в «Плаче Агари» образы свойственны поэтическому миру Лохвицкой. Характерный лермонтовский мотив «пустыни мира» («Демон»), жизни как пустыни («Благодарность») в других ее стихотворениях становится еще определеннее. Пустыня - удел лирической героини, выбирающей путь одиночества, в том числе ради возможности быть поэтом («Любовь», «Я - жрица тайных откровений...», «Полуденные чары», «В пустыне», «Избрав свой путь, я шествую спокойно»). Таким образом, с помощью сюжета об Агари Лохвицкая раскрывает темы одиночества поэта в пустыни жизни и его избранности, заботы матери о страдающем сыне, в связи с чем сюжет сокращается до одного эпизода, в котором высвечиваются важные для поэтического мифа Лохвицкой детали.
В начале 1920-х гг. сюжет об Агари вновь оказался востребованным. Стихотворения С.Я. Парнок и Е.И. Дмитриевой стоят особняком среди произведений других поэтов, т.к. в основе их - эпизод первого изгнания Агари до рождения Измаила.
Стихотворение С.Я. Парнок «Агарь» датируется 1916-1922 гг., но было опубликовано посмертно10. В стихотворении дается точка зрения Агари и ее внутренний монолог. В изгнании Агарь впервые начинает чувствовать человеческие чувства - обиду на свою госпожу, у нее появляется способность плакать:
Тоска, тоска звериная! Впервые жжет слеза Египетские, длинные, Пустынные глаза.
Первый плач в Ветхом Завете - это плач Агари. Возникает идея первого познания мира. Таким образом, это стихотворение о зарождении чувств у человека, о возникновении у женщины чувства собственного достоинства, ее становлении, об очеловечивании Агари. Примечательно, что ключевые эпизоды сюжета об Агари остаются «за кадром» - взаимоотношения с Авраамом и само изгнание в начале и разговор с ангелом божьим в конце, что
оставляет ощущение незавершенности стихотворения (окончания ждал и М.А. Волошин, 22 декабря 1922 г. он писал Парнок: «Но где моя любимая "Агарь"? окончена ли она?»11).
Таким образом, история Агари урезана еще больше (в сравнении с текстом Лохвицкой) - до ее одиночного сидения в пустыне и встречи с божьим гонцом. Но образный ряд тот же: «плачутся струи / Источника печального», «пустыня», «смуглого лица». В описании Агари возникает метафора «пустынные глаза», вероятно, заимствованная из стихотворения А.А. Блока «На железной дороге» («пустынные глаза вагонов...»). Позже метафора повторится в творчестве самой Парнок: в частности, в стихотворении «Краснеть за посвященный стих...» (1922) («пустынен взгляд»), возможно, обращенном к М.И. Цветаевой.
Но самый важный повтор метафоры, учитывая известные биографические пересечения поэтесс, возникает в стихотворении М. Цветаевой на тот же сюжет «Простоволосая Агарь - сижу...» (1921). Повтор метафоры создает диалогичность стихотворений, написанных на одну тему. Но если Парнок рисует одиночество Агари, то Цветаева изображает Агарь-мать, сосредоточенную на своем сыне. Углубляется и содержание метафоры: «Пустыни карие - твои глаза» - уже не просто глаза как пустыни (как у Парнок), но глаза-пустыни, глаза, в которых отражается история и место обитания еврейского народа. Лирическое «я»-Агарь становится современной христианкой, забывшей православные обычаи ради сына-еврея:
Простоволосая Агарь - сижу, В широкоокую печаль - гляжу.
В печное зарево раскрыв глаза, Пустыни карие - твои глаза.
Забывши Верую, купель, потир -Справа-налево в них читаю Мир!12
Нет ни Сарры, ни непосредственной встречи с посланником Бога, из библейской истории взяты отношения «я»-Агарь - «ты»-«сынок». Образ Агари образует кольцевую композицию стихотворения: в первой строфе «Простоволосая Агарь», в конце - «Простой поденщицей была Агарь. / Босая, темная бреду, в тряпье.». У Цветаевой образ Агари сопровождается не образом воды, как в библейской легенде и стихотворных опытах Лохвицкой и Парнок, а образом огня, при этом огня, одомашненного цивилизацией. Стихотворение включено в цикл «Отрок», в котором образы глаз и огня являются ключевыми.
Так же с мотивом огня связан образ Агари в стихотворении Цветаевой «У камина, у камина.»13 (1917). Поэтесса соотносит лирическую героиню и Агарь, практически полностью соединяя два образа: современной женщины, брошенной любимым, качающей сына у камина, и древней
Агари. Собственно, разграничение образов мы можем провести только по пунктуационному оформлению текста. В первом упоминании рефрена стихотворения «Позабыл отец твой милый / О прекрасном сыне» нет кавычек, эти слова принадлежат лирическому «я» стихотворения. Второй раз фраза закавычена - ее шепчет Агарь Измаилу, и в третий раз - ее произносит любая «другая» женщина-мать. Т.е. тема обобщается через обращение к библейскому примеру: от частной ситуации лирической героини - через ветхозаветную историю - к выводу о всеобщем женском уделе, об универсальности и повторяемости ситуации в мировой истории, которая выражена в том числе и появляющимся в последней строфе будущим временем: «И другая, в час унылый / Скажет у камина». Три разные ночи переходят во всевременной «час унылый» одиночества любой женщины, оставленной с ребенком.
Но хотя центральной фигурой стихотворения является брошенная женщина в разных ее воплощениях, акцент поставлен на осмыслении отношений отец - сын. Отец остается примером для сына и «милым» для его матери. Неоднократно исследователями отмечена возникающая в стихотворении аллюзия на историю с Моисеем («Лучше бы тебе по Нилу / Плыть, дитя, в корзине!»)14. Видимо, в стихотворении (как и в других произведениях мирового искусства, например, на картине П.-Дж. Верхагена «Авраам высылает Агарь из дома», 1781) младенчество ребенка должно усилить драматизм ситуации, ведь в Ветхом Завете Агарь с Измаилом бегут в пустыню, когда последнему было не менее 17 лет.
Образ Агари мелькает и в других стихотворениях Цветаевой. В стихотворении «По загарам - топор и плуг.»15 (1922) Цветаева переворачивает тезис апостола Павла, называя: «Сарру-заповедь и Агарь-сердце»; брошенными оказываются обе женщины. В стихотворении «Гора горевала» (из «Поэмы горы», 1924) сквозит мечта о продолжении рода: «хотя бы / С дитятком - отпустил Агарь»16.
Таким образом, у Цветаевой нет ни ангела божьего, ни взаимоотношений Агари с Саррой. Заимствуя ветхозаветную символику, автор не восстанавливает сюжет бегства Агари, извлекая из него только один эпизод. Для Цветаевой Агарь становится примером оставленной с сыном женщины, вплоть до того, что имя Агари делается нарицательным.
Следующее рассматриваемое нами стихотворение выбивается из ряда вышеприведенных. В стихотворении «Как докажу, что я была любима.» (1921)17 М.М. Шкапская соотносит лирическое «я» с Саррой. История Агари не является сюжетообразующей, она не развертывается, а необходима для соотнесения ее с историей лирической героини. Ключевой темой становится любовь, и любит жена Сарра, а не изгнанная рабыня Агарь. В зачатии также важна любовная составляющая, а не только продолжение рода, приоритетное для Ветхого Завета. Шкапская прочитывает историю через апостола Павла, выводя преимущество свободной жены перед рабыней. Она продолжает мысль Павла, который акцентирует значение любви. Поэтому Бог, допускающий связь Авраама и Агари и рождение у них
сына, - немилосердный «еврейский страшный Бог». Таким образом, ветхозаветная логика отвергается, а принцип любви в отношениях родителей становится основополагающим.
Все стихотворение состоит из вопросов. Тема получает развитие: в первой строфе говорит женское лирическое «я», во второй строфе параллельно возникает библейская история Сарры и Агари, и в третьей строфе ситуация универсализируется. Как и у Цветаевой, через обращение к библейскому примеру происходит обобщение ситуации. Огонь, связанный у Цветаевой с образом Агари, у Шкапской, соотнесен с Саррой. Огонь противопоставлен бесплодному дыму, символизирует зачатие, встречу женского начала с мужским (характерное для лирики Шкапской противопоставление огня-дыма).
Важно подчеркнуть, что сюжет бегства Агари одновременно осмыслялся разными авторами и порождал поэтические диалоги на эту тему. Так, И.Г. Эренбург отвечал Шкапской своим стихотворением «.И кто в сутулости отмеченной.» (1922), сопровождая его следующим пояснением: «А это Вам будет ответом на Ваше стихотворение об Агари, которое очень хорошо и очень возмутительно!»18 В своем тексте Эренбург сочувственно описывает Агарь - оставленную, но сильную духом и гордую женщину-мать. Также Эренбург заинтересовался стихотворением Е.Г. Полонской «Агарь» (1922)19, написанным чуть позже, но не был полностью удовлетворен ее трактовкой образа: на его взгляд, «"Агарь" недостаточно дика и зла»20. При этом почти половину текста Полонской занимает гневный монолог героини, в котором она проклинает Сарру.
Полонская в своем стихотворении не соотносит Агарь с другими лирическими героинями, поэтесса только воссоздает ветхозаветную историю. Она изображает Агарь с ребенком в пустыне, в конце появляется Незримый Мститель, обещающий Агари многочисленное потомство через Измаила. Важно характерное для Полонской ветхозаветное восприятие Бога: это Бог - Возмездие, карающий, мстящий, а не благой Бог, как у других поэтесс. Полонская довольно вольно интерпретирует библейский текст. Так же, как и у Цветаевой, в историю Агари вносится мотив из истории Моисея («А законного сына заставлю Я Сам / Сорок лет проскитаться в пустыне»). Появляется и евангельский мотив: Агарь произносит проклятие Сарре «Чтоб сухой ты смоковницей стала», словесно повторяя поступок Христа (Матф. 21: 19). Далее Полонская соединяет два разных библейских текста, обращенных к Аврааму и к Агари, поэтому обетование, данное Богом Аврааму («Я благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря». Быт. 22: 17-18), у Полонской относится к Агари («Увеличу его, как песок морской, / Как небесные звезды умножу»).
Агарь - женщина, рабыня - имеет свой голос, осознает свое равенство, наделяется в тексте Полонской бульшим статусом, чем в Ветхом Завете. Она вознаграждается за унижение, на ее стороне оказывается Бог, наказывающий ребенка Сарры. Таким образом, Полонская совершенно не учи-
тывает традицию толкования образа Агари, идущую от апостола Павла.
Стихотворение Полонской «Агарь» помещено в цикл из пяти текстов, общими мотивами которого являются: одиночество матери с голодающим ребенком, злой Бог, образ огня. Как и у других авторов, история Агари вписывается в характерный для поэзии Полонской сюжетно-мотивный комплекс: следование ветхозаветному слову, тема рода, родового начала в человеке, голоса крови, которая связует поколения, мотив смерти в пустыне, избранность одного ребенка перед другим и при этом их связь («Счастливая жена»), безотцовщина, одиночество матери и ребенка, трудность добывания для него пищи, ревность к сопернице.
Но история Агари в интерпретации Полонской остается только ветхозаветной, автор не соотносит ее с современностью. Так, характерный для Полонской в других произведениях вопрос: чем накормить голодающего ребенка (в Гражданскую войну), здесь вроде бы неотъемлемый, ведь в Ветхом Завете это кульминация истории - Измаил умирает от жажды - в этом тексте вообще отсутствует. Боль о сыне - всегда личная в стихотворениях Полонской - здесь остается скорбью ветхозаветной героини.
По-иному, выражая через образ Агари свое мироощущение, воспринимает этот сюжет Е.И. Дмитриева (Васильева, Черубина де Габриак). Еще в 1908 г. она писала М.А. Волошину, сожалея о его отъезде: «И теперь оно пришло - одиночество пришло, и я одна, к<а>к Агарь в пустыне»21. Впоследствии образ появляется в поэзии Дмитриевой, аккумулируя философские рассуждения. Так, в стихотворении «В невыразимую пустыню.» (1920) имени Агари нет, хотя с очевидностью возникает ее образ и связанный с ней сюжет:
В невыразимую пустыню, Где зноен день, где звездна ночь, Чтоб мукой гордость превозмочь, Послал Господь свою рабыню22.
От образа изгнанной рабыни Дмитриева переходит к рассуждениям о всеобщем земном одиночестве и предстоящей встрече с Богом, ключевой проблемой становится момент узнавания: «Как нам узнать: то Ангел Божий / Иль только Божия гроза?» Биографически актуализация сюжета бегства Агари совпадает с вынужденным проживанием Дмитриевой в Ека-теринодаре в годы Гражданской войны.
В стихотворении «Агарь» (1920-1922) Дмитриева прочитывает ветхозаветную историю в христианском ключе, она описывает первое изгнание Агари, восстанавливая весь сюжет об Агари от близости с Авраамом до встречи с ангелом божьим. Ветхозаветная история трансформируется: Агарь не гордячка, а девушка, послужившая Богу, воплощающая божественное предначертание, отдавшая «еще девическую плоть» на «старческое ложе». Злой и завистливой оказывается Сара. В пустыне Агарь страдает от жажды (это вводит в историю мотив из второго изгнания). Ангел
божий дает обетование о рождении у Агари сына. Интересно, что Дмитриева стилистически повторяет формулы Лохвицкой и мотив одиночества («Тяжко дышится в пустыне, / Рдеет солнце - гневный царь»; «Мы одни в пустыне жизни»):
Она одна идет в пустыне, жжет солнце - огненный янтарь. Она душой одна отныне, неутоленная Агарь23.
Лохвицкая, по признанию Дмитриевой, оказала на нее большое влияние, в данном тексте это наглядно проявилось. Во второй части стихотворения история Агари соотносится с историей девы Марии: через ее тело должен родиться обещанный Богом сын. Две истории и сливаются, и противопоставляются одновременно. Разграничивается физическое зачатие сына Агарью, нужное только для продолжения рода, давшее новый народ, и божественное зачатие Марией сына, через которого в мир пришла новая вера. Но и Агарь получает вечную жизнь в продолжении своего рода. История Агари универсализируется: каждая женщина может продолжить себя в своем потомстве («Твоей сестре, тебе и каждой / открыт отныне вечный путь»). Случай Марии выступает аналогом (но уже неземным, «нерукотворным») случаю Агари, его повторением и символическим продолжением: «Агарь. Агарь. Не твой ли жребий / здесь завершается судьбой?».
Истории оказываются параллельны не только содержательно, но и географически («Взойдет звезда в пустыне черной, / где древле плакала Агарь»). Это Вифлеемская звезда, знаменующая рождение Христа. Для Дмитриевой история Агари - предтеча истории Марии, а Богородица - излюбленный образ ее поэзии. Антитеза между плотью и обетованием, относящаяся в Ветхом Завете к Агари и Сарре, переносится на Агарь и Марию. Таким образом, Дмитриева также спорит и с трактовками Библии, в которых проводились параллели историй не Агари и Марии, а Сарры и Марии.
Итак, все поэтессы интерпретируют библейскую историю Агари с разной степенью опосредованности. Для одних ветхозаветный сюжет самоценен (Полонская, Парнок), другим он необходим как архетип: с ним соотносятся истории лирических героинь (Лохвицкая, Цветаева, Шкапская) либо девы Марии (Лохвицкая, Дмитриева). Все поэтессы усекают сюжет, извлекая из него мотивы, семантически близкие художественному миру каждой из них.
Большинство авторов прочитывает образ Агари сквозь христианскую призму: героиня унижена, гонима, а потому вызывает сочувствие. В Ветхом Завете Агарь послушно исполняет божественные приказания, практически не говорит, в поэтических текстах она становится субъектом действия, мыслит и высказывается (Полонская, Парнок, Цветаева, Дмитриева). Хотя в Книге Бытия Агарь - гордячка - и Сарра поступает правильно в отношении нее, в большинстве стихотворений именно Сарра осуждается
и получает негативную оценку. При этом поэты спорят как с Ветхим Заветом, так и с апостолом Павлом (Цветаева, Полонская). Ключевая фигура ветхозаветной истории - Авраам - в поэтических опытах затушевывается.
Библейский сюжет прочитывается в двух вариантах: Агарь, проклинающая Сарру, и Агарь, заботящаяся об Измаиле. У Шкапской, Цветаевой и Дмитриевой проскальзывает физиологическая трактовка, акцентирующая внимание на зачатии, она напрямую вытекает из текста Ветхого Завета, в котором Сарра не может зачать. Интерпретация образа Агари включена в поэтическую картину мира каждой поэтессы: это либо брошенная женщина, либо одинокая мать с ребенком. Неслучайным кажется, что у бездетных поэтесс рассматривается именно первое - одинокое - бегство Агари.
Таким образом, тема одиночества женщины становится объединяющей для всех рассмотренных текстов. В образе героини предстает унижаемая, но сохраняющая собственное достоинство женщина. Случай Агари оказывается универсальным и всевременным: от библейской героини до современных женщин история постоянно повторяется (каждая женщина может полюбить и продолжить свой род, но и каждая может быть оставлена, одинока). Христианское прочтение истории Агари добавляет идею божественного воздаяния за перенесенные страдания.
Почему столь часто возникает этот образ в начале 1920-х гг.? Вероятно, здесь есть связь с Гражданской войной, которая просвечивает через темы рода, равенства, изгнания. Тема рода, который важнее отдельных личностей, - ключевая для Библии, становится основной и во многих поэтических текстах (Полонская, Дмитриева). Тема равенства четко проговаривается Полонской и Шкапской, которые ставят вопрос о равенстве госпожи служанке и их сыновей. Мотив изгнания, бегства семантически связан с идей вынужденного оставления своего местожительства (Цветаева, Дмитриева).
Перспектива развития сюжета. Как полагает Н. Орлова, «дальнейшее варьирование ПС <прецедентной ситуации> и генерирование новых смысловых квантов связывается с общеязыковыми концептополями "любовь", "измена", "ревность"»24. В свете этого высказывания интересными кажутся интерпретации истории Агари в не рассмотренных выше стихотворениях. В стихотворении Довида Кнута «Сарра...» (1925)25 происходит слияние образов жены и любовницы: в момент физической близости любимая Сарра становится страстной Агарью. Современная поэтесса Светлана Кекова не развертывает сюжет, как делали ее предшественницы, усложняя историю, а пытается скрутить его обратно, примирить героинь. В стихотворении «Славят лето Господне крестьянин и царь.» (1999) «уставшая Сарра целует Агарь»26, а в поэме «По обе стороны имени»27 (1996) Сарра подает Агари руку. Таким образом, христианское прочтение истории достигает своего апогея в прощении Саррой Агари.
Исследование выполнено в ИМЛИ РАН за счет гранта Российского научного фонда (проект № 14-18-02709).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Сокурова О.Б. «Слово о законе и благодати»: стратегические идеи и система образов // Культурная жизнь Юга России. 2011. № 1. С. 5.
2 Gabler-Hover J. Dreaming Black / Writing White: The Hagar Myth in American Cultural History. Lexington, KY, 2000.
3 Орлова Н.М. «Рыдающая Агарь»: смысловая эволюция библейского концепта // Предложение и слово / отв. ред. С.В. Андреева. Саратов, 2013. С. 101.
4 Дымов О. Агарь // Дымов О. Солнцеворот и Ню. 3-е изд. СПб., [1913]. С. 7-20.
5 Макашева С.Ж. Поэзия и проза М.И. Цветаевой 1920 - 1930-х гг.: Онтология. Концепция личности. М., 2005. С. 78-80; Панова Л.Г. Русский Египет: александрийская поэтика Михаила Кузмина. Кн. 1. М., 2006. С. 291-292.
6 Орлова Н.М. «Рыдающая Агарь»: смысловая эволюция библейского концепта // Предложение и слово / отв. ред. С.В. Андреева. Саратов, 2013. С. 100-106.
7 Лохвицкая М. Песнь любви: стихотворения; поэма. М., 1999. С. 356.
8 Толковая Библия, или Комментарии на все книги Св. Писания / под ред. А.П. Лопухина: в 7 т. Изд-е 4. Т. 1. М., 2009. С. 186.
9 Лохвицкая М. Песнь любви: стихотворения; поэма. М., 1999. С. 141.
10 Парнок С.Я. Собрание стихотворений / вступ. ст., подгот. текста и примеч. С. Поляковой. Анн Арбор (Mich.), 1979. С. 286.
11 Цит по: Купченко В.П. С.Я. Парнок и М.А. Волошин. К истории взаимоотношений // Лица: биографический альманах / ред. сост. А.В. Лавров. Вып. 1. М., 1992. С. 419.
12 Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. / сост., подгот. текста и комм. А. Саакянц и Л. Мнухина. Т. 2. М., 1994. С. 52.
13 Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. / сост., подгот. текста и комм. А. Саакянц и Л. Мнухина. Т. 1. М., 1994. С. 333.
14 Бабенко И.И. Сакрально-религиозный компонент в языковой и концептуальной картине мира М. Цветаевой // Вестник ТПГУ 2005. Вып. 3 (47). Сер.: Гуманитарные науки. (Филология). С. 36.
15 Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. / сост., подгот. текста и комм. А. Саакянц и Л. Мнухина. Т. 2. М., 1994. С. 128.
16 Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. / сост., подгот. текста и комм. А. Саакянц и Л. Мнухина. Т. 3. М., 1994. С. 26.
17 Шкапская М. Стихи / предисл. М.Л. Гаспарова. М., 1994. С. 51.
18 Эренбург И.Г. Письмо М.М. Шкапской от 16 февраля 1922 г. // Эренбург И. Дай оглянуться.: письма 1908-1930 / изд. подгот. Б.Я. Фрезинским. М., 2004. С. 139.
19 Полонская Е.Г. Стихотворения и поэмы / вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. Б.Я. Фрезинского. СПб., 2010. С. 131-132.
20 Эренбург И.Г. Письмо Е.Г. Полонской от 12 июня 1923 г. // Эренбург И. Дай оглянуться.: письма 1908-1930 / изд. подгот. Б.Я. Фрезинским. М., 2004. С. 259.
21 Черубина де Габриак. Из мира уйти неразгаданной: жизнеописание. Письма 1908-1929 годов. Письма Б.А. Лемана к М.А. Волошину / сост., подгот. текстов и
примеч. В.П. Купченко и Р.П. Хрулёвой. Феодосия; М., 2009. С. 14.
22 Черубина де Габриак. Исповедь / вступ. ст. М.С. Ланды; сост., примеч. В.П. Купченко, М.С. Ланды, И.А. Репина. М., 1998. С. 101.
23 Черубина де Габриак. Исповедь / вступ. ст. М.С. Ланды; сост., примеч. В.П. Купченко, М.С. Ланды, И.А. Репина. М., 1998. С. 128.
24 Орлова Н.М. «Рыдающая Агарь»: смысловая эволюция библейского концепта // Предложение и слово / отв. ред. С.В. Андреева. Саратов, 2013. С. 102.
25 Кнут Д. Собрание сочинений: в 2 т. / сост. и комм. В. Хазана; вступ. ст. Д. Сегала. Т. 1. Иерусалим, 1997. С. 82.
26 Кекова С. Короткие письма. СПб., 1999. С. 59.
27 Кекова С. По обе стороны имени: поэма. М., 1996. С. 19.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Sokurova O. B. "Slovo o zakone i blagodati": strategicheskie idei i sistema ob-razov ["The Word on the Law and Grace": Strategic Ideas and the System of Images]. Kul'turnaya zhizn' YugaRossii, 2011, no. 1, p. 5. (In Russian).
2. Babenko I.I. Sakral'no-religioznyy komponent v yazykovoy i kontseptual'noy kartine mira M. Tsvetaevoy [Sacral-religious Component in Language and Conceptual World Picture of M. Tsvetaeva]. Vestnik TGPU (TSPUBulletin), Series: Gumanitarnye nauki (Filologiya) [Humanities (Philology)], 2005, no. 3 (47), p. 36. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
3. Orlova N.M. "Rydayushchaya Agar'": smyslovaya evolyutsiya bibleyskogo kontsepta ["The Weeping Hagar": The Semantic Evolution of the Biblical Concept]. Andreeva S.V. (ed). Predlozhenie i slovo [Proposition and Word]. Saratov, 2013, p. 101. (In Russian).
4. Orlova N.M. "Rydayushchaya Agar'": smyslovaya evolyutsiya bibleyskogo kontsepta ["The Weeping Hagar": The Semantic Evolution of the Biblical Concept]. Andreeva S.V. (ed). Predlozhenie i slovo [Proposition and Word]. Saratov, 2013, pp. 100-106. (In Russian).
5. Kupchenko V. P. S.Ya. Parnok i M.A. Voloshin. K istorii vzaimootnosheniy [S.Ya. Parnok i M.A. Voloshin. About the History of Relations]. LavrovA.V (ed.) Litsa: biograficheskiy al'manakh [Persons: Biographical Almanac]. Vol. 1. Moscow, 1992, p. 419. (In Russian).
6. Orlova N.M. "Rydayushchaya Agar'": smyslovaya evolyutsiya bibleyskogo kontsepta ["The Weeping Hagar": The Semantic Evolution of the Biblical Concept]. Andreeva S.V (ed). Predlozhenie i slovo [Proposition and Word]. Saratov, 2013, p. 102. (In Russian).
(Monographs)
7. Gabler-Hover J. Dreaming Black / Writing White: The Hagar Myth in American
Cultural History. Lexington, KY, 2000. (In English).
8. Makasheva S.Zh. Poeziya i proza M.I. Tsvetaevoy 1920-1930-kh gg.: Ontologi-ya. Kontseptsiya lichnosti [Marina Tsvetaeva's Poetry and Prose of 1920-1930s: Ontology. The Conception of Personality]. Vol. 1, Moscow, 2005, pp. 78-80. (In Russian).
9. Panova L.G. Russkiy Egipet: aleksandriyskayapoetika Mikhaila Kuzmina [Russian Egypt. Mikhail Kuzmin's Alexandrian Poetics]. Moscow, 2006, pp. 291-292. (In Russian).
Ольга Алексеевна Симонова - кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН.
Научные интересы: русская литература Серебряного века, женские журналы, массовая литература, детская литература.
E-mail: [email protected]
Olga Simonova - Candidate of Philology, Senior Researcher at the Gorky Institute of World Literature, Russian Academy of Sciences.
Research interests: Russian literature of the Silver Age, women's magazines, mass literature, children literature.
E-mail: [email protected]
