CC BY
220
Д.И. Петренко, К.Э. Штайн
Связь филологии с естественнонаучным знанием
Анализируются принципы дополнительности, относительности, симметрии как основа гармонии художественного текста. Рассматривается, как ученые-физики используют свойства образного языка при формулировании принципов сложных явлений атомной физики. Описываются возможности применения научной метафоры в современном постнеклассическом знании.
Ключевые слова: филология, естественнонаучное знание, принцип дополнительности, принцип неопределенности, научная метафора, двузначный язык.
В естественнонаучной сфере ученые постоянно сталкиваются с лингвистическими проблемами, т.к. пользуются природным языком не только в эмпирическом описании, но и на высоких уровнях абстрагирования. Они сталкиваются с теми же проблемами, что и лингвисты в процессе перехода от классического к неклассическому знанию, к разным научным парадигмам: нужно регламентировать соответствие терминов, метаязыка описания того или иного объекта. Физикам пришлось столкнуться с необходимостью учитывать специфическую роль сознания наблюдателя в процессе создания квантовой механики, т.к. с помощью волновой функции описывается не непосредственно квантовый объект, а состояние нашего знания о нем [4].
Физики серьезно интересуются возможностями языка и искусства. Так, в формулировании принципа дополнительности Н. Бор опирался на особенности литературы, языка художественных произведений. А.В. Аху-тин в статье «Вернер Гейзенберг и философия» (1989) приводит диалог В. Гейзенберга и П. Дирака: «Дирак однажды сказал Гейзенбергу: "Бор
должен был быть поэтом". - "Почему поэтом? " - удивился Гейзенберг. "Он слишком заботится о языке, - ответил Дирак, - все время совершенствует язык. Он должен был писать стихи"» [2, с. 555].
Н. Бор отмечал, что открытия А. Эйнштейна в равной степени характеризовали «высокая логическая стройность и творческое воображение», благодаря чему ему «удалось перестроить и расширить внушительное здание, фундамент которого был заложен великими работами Ньютона» [4, с. 479]. Это была не только дань гению А. Эйнштейна, на протяжении всей жизни Н. Бор искал способы расширения возможностей мышления. Особенно сложный момент наметился в период создания квантовой теории, когда стало ясно, что две точки зрения на природу физических явлений (свет - волны и частицы) не противоречат друг другу. Ограниченность классической точки зрения (или - или) преодолевается за счет того, что несовместимые понятия рассматриваются как равно необходимые для характеристики явления, они не противоречат, а дополняют друг друга.
Однако наука не выработала особых понятий, такого языка, с помощью которого однозначно можно было бы отобразить данную ситуацию. Но Н. Бор понимал, что такая ситуация давно существует в искусстве: «При описании нашего душевного состояния использовалось с самого возникновения языков такое описание, которое по существу является дополнительным. Богатая терминология, приспособленная для таких повествований, направлена на то, чтобы указать на взаимно исключающие переживания» [Там же, с. 490] , - писал Н. Бор и при этом подчеркивал, что здесь он опирается не на опыт повседневной жизни, который допускает «простое причинное объяснение», а на опыт искусства: «Причина, почему искусство может нас обогатить, заключается в его способности напоминать нам о гармониях, недосягаемых для систематического анализа» [Там же, с. 493].
А далее он прибегает к прямым аналогиям ситуаций в искусстве и в физике. «Тот факт, что для описания различных, одинаково важных сторон человеческой души приходится применять различные, как бы исключающие друг друга характеристики, в самом деле представляют замечательную аналогию с положением в атомной физике, где определение дополнительных явлений требует применения совсем разных элементарных понятий» [Там же, с. 491]. Это требование было реализовано, Н. Бор назвал его «принципом дополнительности». Он характеризуется тем, что «срезы информации, полученные разными, конкретно отрицающими друг друга способами, как бы дополняют друг друга, относительно независимы, но внутренне связаны, поскольку речь идет о едином объекте, облада-
ющем не механическим набором, а сложным сочетанием взаимообусловленных свойств» [9, с. 51].
Н. Бор в статье «Философия естествознания и культуры народов» писал: «В атомной физике слово "дополнительность" употребляют, чтобы охарактеризовать связь между данными, которые получены при разных условиях опыта и могут быть наглядно истолкованы лишь на основе взаимно исключающих друг друга представлений» [4, с. 287]. «Кажущаяся дисгармония» была устранена за счет гармонического расширения понятий, т.е. определения объекта на основе соединения взаимоисключающих характеристик, их дополнительности (свет - одновременно волна и частица). Поиски теории, обладающей «внутренним совершенством», объединили науку и искусство в одной концепции, в результате чего в трудах Бора появилось понятие «единства знаний».
Осмысление обыденного языка и предела его применимости в точных науках - постоянная тема Н. Бора: «.. .каждый естествоиспытатель постоянно сталкивается с проблемой объективного описания опыта; под этим мы подразумеваем однозначный отчет или словесное сообщение. Нашим основным орудием является, конечно, обычный язык, который удовлетворяет нуждам обыденной жизни и общественных отношений. <...> Главное, что нужно себе ясно представить, это то, что всякое новое знание является нам в оболочке старых понятий, приспособленной для объяснения прежнего опыта, и что всякая такая оболочка может оказаться слишком узкой для того, чтобы включить в себя новый опыт» [Там же].
Д.С. Данин в биографическом исследовании «Нильс Бор» (1978) говорит о том, что Н. Бор увидел за квантовыми злоключениями физика, рассуждающего об устройстве человеческого знания, отображение реальности природы, а не произвольные построения нашего ума. Несмотря на обычность слов, объясняющих, что два классически несовместимых образа только вместе дают в микромире желанную полноту отражения реальности (сочетается несочетаемое), описание при этом перестает быть классическим, т.к. меняется логика научного описания. Ее называют квантовой логикой Н. Бора. В каждой из противоположных частей описания сохраняется макрословарь, т.е. словарь классической физики для описания макромира, но микромир требует какой-то иной грамматики. Д.С. Данин, переводя понятия на язык грамматики, определяет: «Грамматика микромира заключается в том, что несовместимым образам разрешено дополнять друг друга. Так устроено наше знание. Уже неклассическое. Но уже и не беспомощное перед странностями глубин материи. Доведенная до крайности беда противоположности превращается в благо дополнительности» [7, с. 249-250]. Знание преображает мир, а мир - знание.
С
7
и
V I
Принцип дополнительности Н. Бора был направлен на преодоление издержек классической логики, которая во многом основывалась на «законе исключенного третьего». По этому закону, из двух противоречащих высказываний в одно и то же время и в одном и том же отношении одно непременно истинно, т.е. из двух противоположных высказываний, направленных на характеристику одного и того же объекта, одно истинно, другое - ложно, и третьего быть не может. Интересно отметить, что преодоление этого закона классической логики наблюдается и в недрах самой логики. Так, Н.А. Васильев (1880-1940), один из основателей неклассической логики, в свое время выдвинул идею логики без законов противоречия и исключенного третьего, т.е. «воображаемую логику», в которой правила сочетания высказываний определяются на основе логики N-изме-рений, когда взаимоисключающие определения по отношению к одному и тому же объекту верны.
Физики переоткрыли для себя поэтический критерий гармонической полноты описания на основе взаимоисключающих понятий. Но встали трудности терминологического характера. И тут на помощь пришла языковая дополнительность, и уже лингвистическая наука вошла как дополнительная в естественнонаучные теории. По свидетельству самого Н. Бора, а также ученых, работавших с ним, его принцип дополнительности родился под влиянием «идеи о языковой двусмысленности» [8, с. 70]. Целостное явление в знаковой системе может быть отражено на основе взаимоисключающих, или дополнительных классов понятий, выражающихся в системе противоположных классов слов, или терминов. Отсюда, «истинность высшей мудрости» является не абсолютной, а относительной, носит вероятностный характер.
Выдающийся физик В. Гейзенберг, уделявший большое внимание языку и использованию его в обыденной жизни и науке, в одной из статей «Язык и реальность в современной физике» (1960) ссылается на «Фауста» И.В. Гете, приводя слова Мефистофеля из его разговора с учеником: «"Фабрика мыслей подобна ткацкому станку, где тысяча нитей приводится в движенье одним толчком, где челнок снует туда и сюда, незримо струятся нити и разом завязывается тысяча связей". Жизнь языка описана здесь очень верно, - отмечает В. Гейзенберг, - и если уже в науке нам приходится строить рассуждение, руководствуясь логической структурой языка, то не следует упускать из вида и другие, более богатые его потенции» [5, с. 151].
В более ранней работе «Дискуссия о языке» (1933) В. Гейзенберг так его характеризует: «...язык, а тем самым косвенно также и мышление, есть такая способность, которая - в противоположность всем другим физиче-
ским способностям - развивается не в отдельном индивиде, а межиндивидуально. Мы выучиваем язык только от других людей. Язык есть в каком-то смысле сеть, растянутая между людьми, и мы со своим мышлением, со своей способностью познания висим в этой сети» [5, с. 411].
Первое высказывание о языке соотносимо с его пониманием в структурной лингвистике, когда точные подходы к языку открывали горизонты к его более обширному познанию. Второе соотносится с высказываниями о языке в современной «антропоцентрической» парадигме, когда учитывается то, что не только мы владеем языком, но и язык владеет нами. Но есть и третий параметр в установках на исследование языка у В. Гейзен-берга: «...проникновение в новые области природы влечет за собой изменения в языке (здесь и далее курсив наш. - К.Ш., Д.П.) <.. .> Проникнув с помощью современных технических средств в новые сферы природы, мы узнали, что даже такие простейшие и важнейшие понятия прежней науки, как пространство, время, место, скорость, становятся здесь проблематичными и требуют переосмысления» [Там же]. Если объединить эти высказывания, то нам придется ориентироваться не на антропоцентрический (во многом односторонний), а на коэволюционный подход - в единстве взаимоотношений человеческого мышления, природы и языка, что скажется и на его описании.
Многие категории лингвистики связаны с категориями естественнонаучного знания (реальность - наблюдаемость, определенность - неопределенность, причинность - состояние - вероятность и т.д.). Так, фундаментальная категория языка определенность - неопределенность имеет отношение как к лингвистике, так и к философии и физике, она относится к общенаучным понятиям. Интересно отметить, что ученые-физики, занимавшиеся исследованием проблемы определенности - неопределенности в классической и неклассической физике, много рассуждали о языке (А. Эйнштейн, Н. Бор, В. Гейзенберг и др.).
Вот, например, замечание Н. Бора в разговоре с В. Гейзенбергом: «Разумеется, у языка есть эти черты своеобразного парения. Мы не знаем в точности, что означает слово, и смысл говоримого нами зависит от связи слов в предложении, от контекста, в котором произносится фраза, и от сопутствующих обстоятельств, которые невозможно даже перечислить полностью. <...> .при каждом слове, которое мы слышим, главный смысл слова предстает в ярком свете сознания, но помимо него в полумраке проступают другие скользящие значения слова, завязываются связи с другими понятиями, и воздействие слова распространяется вплоть до бессознательного. Так обстоит дело в обычном языке, тем более - в языке поэта. И до известной степени то же относится к языку естествознания. Именно в
с
9
и
V I
атомной физике природа снова учит нас, сколь ограниченной может оказаться область применения понятий, которые прежде казались нам совершенно определенными и бесспорными. Достаточно просто вспомнить о таких понятиях, как "место" и "скорость" [5, с. 408].
Этот монолог показателен тем, что проблема определенности - неопределенности актуальна как для поэта, так и для обычного пользователя языка, а также для ученого: нечто определенное в языке в других контекстах может становиться неопределенным. Важно и то, что воздействие «скользящих значений слова» распространяется вплоть до бессознательного. Таким образом, определенное имеет вероятность неопределенного выражения в отображении реальной действительности, и наоборот, неопределенное может стать определенным благодаря ограничению области применения понятия (слова).
Известна современная теория «размытых» множеств, когда установка делается именно не некоторую неопределенность и в точные математические параметры управления техникой вводятся «лингвистические операторы» неопределенности (Л. Заде). Эта теория применима и к филологии, мы используем ее в процессе исследования такой сложной системы, как метапоэтика [18; 19].
Физики всегда мечтали об особом научном языке, который бы точно определял их сложные объекты и понятия. Но в ходе работы над метаязыком описания стало ясно, что надо пользоваться природным языком, только оговаривать пределы его применимости. «Наука... должна основываться на языке как на единственном средстве передачи сообщений.» - писал В. Гейзенберг [6, с. 107]. В качестве примера строгого языка науки, адекватно описывающего объект исследования, Н. Бор называет язык математики, который отличается от языков других областей точного знания, по мнению Н. Бора, тем, что в нем устранены субъективные факторы: «.необходимая для объективного описания однозначность определений достигается при употреблении математических символов именно благодаря тому, что таким способом избегаются ссылки на сознательный субъект, которыми пронизан повседневный язык» [4, с. 482].
Но язык математики имеет ограниченную применимость даже в физике, поэтому Н. Бор постоянно присматривается к возможностям повседневного языка, которые помогают и простому причинному объяснению фактов, и описанию сложных душевных состояний. В самом языке заложены способы отграничения объективных фактов и оценок субъекта (в науке - наблюдателя): «.в физической науке на ранних ее стадиях можно было опираться на такие стороны событий повседневной жизни, которые допускают простое причинное объяснение, тогда как при описании
нашего душевного состояния использовалось с самого возникновения языков такое описание, которое по существу является дополнительным. <...> Эти переживания характеризуются тем, что по-разному проводится граница между содержанием того, что мы узнали и на чем сосредоточено наше внимание, и тем фоном, который обозначается словами "мы сами"» [4, с. 490-491].
В процессе становления неклассического знания нужно было обдумать степень применимости языка классической физики в неклассической физике: «В спокойное состояние физики квантовая теория и специальная теория относительности внесли внезапное. изменение основ естествознания. <.> .проблемой, стоявшей за многими. спорными вопросами, являлся тот факт, что не существовало никакого языка, на котором можно было бы непротиворечиво говорить о новой ситуации. Обычный язык основывался на старых понятиях о пространстве и времени, и только этот язык представлял собой средство однозначной передачи сообщений о расположении приборов и результатах измерений. Но одновременно эксперименты показывали, что старые понятия могут быть применены не повсюду» [Там же, с. 108-109].
В. Гейзенберг говорит о том, что самая трудная проблема в отношении применения языка возникла в квантовой теории. В ней не было направляющих принципов, которые бы позволили связать математические символы с понятиями обычного языка. Оказалось, что «обычные понятия не могут быть применены к строению атома» [Там же, с. 111]: «...понятие дополнительности, введенное Бором при истолковании квантовой теории, сделало для физиков более желательным использовать двузначный язык вместо однозначного и, следовательно, применять классические понятия несколько неточным образом, соответствующим соотношению неопределенностей, попеременно употребляя различные классические понятия. <.> Это применение языка во многих отношениях довольно удовлетворительно, напоминая подобное же употребление языка в повседневной жизни или в поэтическом творчестве» [Там же, с. 112-113].
Для Н. Бора важна дополнительность взаимоисключающих понятий. Проблема, которая интересует В. Гейзенберга, - применимость терминов классического знания к описанию микромира. Термин «неопределенность» он использует для того, чтобы показать, что значения понятий классической физики, таких как «частица», «волна», «излучение», «поле» и др., не определяют точно объектов и явлений квантовой физики, поэтому термины классической физики необходимо использовать в неклассической физике как метафоры, слова с «расплывчатым» значением. Он
11
и
<v I
сосредоточивает внимание не на противоположностях, а на той неопределенности, которую рождает соотношение противоположностей.
Н. Бор твердо стоял на позициях того, что классические понятия на новом уровне абстрагирования могут использоваться в неклассическом знании. Он указывал, что «идея дополнительности характеризует, во-первых, неделимость квантовых явлений и, во-вторых, особенности постановки задачи об их наблюдении: "Для этого решающим является признание следующего основного положения: как бы далеко ни выходили явления за рамки классического физического объяснения, опытные данные должны описываться при помощи классических понятий". Причинами такого положения дел являются, но Бору, два обстоятельства: во-первых, то, что описание любых экспериментальных установок и любых результатов наблюдений должно производиться на понятном языке, каковым является только язык классических теорий, а, во-вторых, лингвистическая и практическая обусловленность человеческого познания, определенная потребностями коммуникации» [13, с. 151-152]. Таким образом, по Бору, любое событие, о котором мы можем осмысленно говорить в физике, т.е. любое актуальное или возможное явление или измерение, должно описываться в классических терминах.
Физики предлагают разные пути для преодоления противоречий языка науки, в том числе различение в рамках каждой отдельно взятой научной теории так называемых «языковых слоев», в частности, различение теоретического и эмпирического уровней описания явлений действительности, и одновременно признание теоретической нагруженности языка наблюдений [13, с. 162-163]. На самом деле так и бывает: глубокое исследование проводится на разных уровнях абстрагирования - от констатации полученных эмпирическим путем фактов и событий к теоретическим и философским обобщениям, при этом, конечно же, меняется и язык описания.
Почему именно идея языковой «двусмысленности» дала толчок к перестройке всего научного мышления и породила новые соотношения в языке науки? Дело в том, что «дополнительность» насквозь пронизывает и сам язык, отражая сущность человеческого мышления. При этом иногда создается такая ситуация: по отношению к некоторым истинам обратное высказывание является неправильным, даже абсурдным. Сущность же «глубоких истин» («deep truths») заключается в том, что «обратное высказывание при более глубоком понимании тоже оказывается истинным» [16, с. 92]. Всякое истинно глубокое явление может быть определено через взаимоисключающие понятия. Качественная особенность соединения этих противоположностей такова, что они сосуществуют, не разрешаясь через противоречие, симметрично уравновешивая друг друга,
составляя какое-то третье состояние, в котором противоположности сосу- щ Е ществуют как одновременно истинные, неотделимые друг от друга. б
Сущность самого языкового знака - его асимметричный дуализм, в | результате чего любой знак - потенциальный синоним и омоним, хорошо § отражает дополнительность языка, его динамическую характеристику. | То, что высшая единица предшествующего уровня языка является низшей для последующего уровня, также характеризует языковой знак как сущность дополнительную. Вся система взаимодействия языкового знака с его контекстными показателями является также дополнительной, дополнительность составляет сущность такого глобального языкового процесса, как транспозиция языковых единиц в область их парадигматических противочленов. Относительным на этом фоне является языковой инвариант, который проявляет себя в многочисленных вариантах; при переходе на более высокие уровни абстрагирования инвариант более низкого порядка может рассматриваться как вариант по отношению к ранее определенному. Дополнительность свойственна такому сквозному языковому явлению, как синкретизм единиц языка.
Но, конечно же, неслучайно Н. Бор обращался к языку поэтическому, где логический порядок образов часто устанавливается на основе гармонического охвата взаимоисключающих понятий. В.В. Налимову принадлежит мысль о том, что «принцип дополнительности - это, собственно, признание того, что четко логически построенные теории действуют как метафора: они задают модели, которые ведут себя и как внешний мир и не так» [12, с. 103]. Правота «глубокой истины» и в том, что наука и искусство дополнительны, причем каждая из противоположностей соединяет в себе оба начала. Принцип дополнительности родился в недрах гуманитарных наук и искусства в целом, т.к. художник даже в самом небольшом произведении стремится к глобальным и широким обобщениям.
Так, например, все творчество М.Ю. Лермонтова пронизывает глобальный принцип антитезы. Практически любое достаточно важное состояние своего героя Лермонтов описывает в единстве взаимоисключающих явлений, ситуаций; антитеза то стягивается в оксюморон, то раскладывается в хиазм, построенные на антонимичной основе: Я говорю с подругой юных дней, В твоих чертах ищу черты другие, В устах живых уста давно немые, В глазах огонь угаснувших очей.
(Нет, не тебя так пылко я люблю... 1841) Дополнительности пронизывают художественное творчество, способствуя созданию гармонической целостности, полноты описания, которая
создается при минимуме использованных средств, т.к. «взятые вместе они (дополнительности. - К.Ш., Д.П.) исчерпывают все сведения об исследуемых объектах» [4, с. 511]. Оскар Клейн считал, что принцип дополнительности «позволяет познать гармонию без отказа от требований логики, как и опыта» [цит. по: 11, с. 132].
Идея дополнительности - воплощение симметрии. Некоторые ученые, да и сам Бор, рассматривали симметрию и дополнительность в определенных ситуациях как синонимы [11, с. 132]. Действительно, дополнительности антиномичны, они уравновешивают друг друга, в них всегда имеются общие основания, несмотря на крайние противоположности, поэтому в языке чаще всего им соответствуют антонимы. В художественных произведениях дополнительные понятия обычно находятся в системе повторяемости и сохраняют общую идею реализации симметрии: инвариант - вариант, несмотря на дуализм понятийного аппарата. Противопоставленные сущности внутренне и внешне всегда взаимозависимы, они усиливают друг друга в структуре художественного текста, поэтому принцип дополнительности позволяет привести к единству широкие понятия, это качественная сторона симметрии. Сама же симметрия - основа гармонической организации художественного текста.
Является ли актуальной проблема языка физики сейчас, в XXI в., в эпоху постнеклассической рациональности, и связана ли она с проблемами филологии? Конечно, да. Еще В. Гейзенберг говорил, что «двузначный язык» квантовой механики «работает» по модели метафоры. Сейчас эта концепция активно обсуждается в физике, говорится о методологической эффективности метафор в постнеклассической науке. Так, А.А. Меньшиков отмечает, что в современной теоретической физике большое значение имеет «метафора "суперсила", которая обозначает объединенное суперфизическое поле частиц и взаимодействий, действию которого, в конечном счете, подчиняется вся природа» [10, с. 125]. Особый подход к выявлению методологически эффективных познавательных моделей и соответствующих им метафор предложил Ю.В. Чайковский. В работе «Элементы эволюционной диатропики» (1990) он выделяет схоластическую, механическую, статистическую, системную и диатропическую познавательные модели. Им соответствуют дискурсивные метафоры «природа есть текст», «природа есть машина» или «природа есть часы», «природа есть баланс средних величин», «природа есть организм». «Диатропиче-ской познавательной модели, - отмечает А.А. Меньшиков, - сложившейся и развивающейся в рамках современного естествознания, соответствует дискурсивная метафора сада, или ярмарки, которая отражает своеобразие каждой части, включенной в системную целостность. <.. .> .. .в диатропи-
ческом подходе Ю.В. Чайковского каждое дерево в саду уникально и не сводимо к другому дереву, хотя все деревья образуют сложное системное единство сада. Отсюда следует, что... диатропическая, метафора моделирует мир как неформально упорядоченное разнообразие. Статистическим идеям усреднения и корреляции она противопоставляет идею обобщения, а системной идее оптимальности - идею плюрализма» [10, с. 126].
Как видим, современная наука нуждается в поиске метафор, адекватно отображающих особенности строения сложных систем, метафоры же - один из важных объектов изучения в филологии. В отличие от меха-ницистской образности метафоры в классической физике, современная физика акцентирует внимание не столько на частях целого, сколько на самой целостности, на связях, возникающих между частями внутри системы, а также на связях между системой и окружающей ее средой. Как мы знаем, современная лингвистика этим активно занимается [1; 3].
Корреляция естественнонаучного знания и принципов художественного познания связана не только с принципами дополнительности, но и с принципами симметрии, относительности. Они взаимодействуют друг с другом [17]. Филология связана практически со всеми областями человеческого познания, и эти междисциплинарные соответствия, взаимодействие следует изучать и, конечно же, использовать как в процессе исследования, так и преподавания. Говоря о стратегии научного исследования в эпоху постнеклассической науки, В.С. Степин отмечает, что «развитие современной научной картины мира органично включено в процессы формирования нового типа планетарного мышления, основанного на толерантности и диалоге культур и связанного с поиском выхода из современных глобальных кризисов. Приобретая открытый характер, научная картина мира вносит свой вклад в процессы синтеза различных культур. <.> Наука взаимодействует с различными формами знания, получаемыми в других областях познавательной деятельности - в искусстве, философии, морали, правовом и политическом дискурсе, в сфере обыденного познания и т.д. Такого рода знания можно обозначить как вненаучные, поскольку они не являются результатами собственно научного исследования, генерируются в других областях культуры» [14, с. 373-374].
В то же самое время наука сейчас такова, считает В.С. Степин, что процессы дифференциации все же опережают процессы интеграции. Кроме того, в науку верят меньше, чем верят в технологии, к ним относятся с благоговением. У людей формируется особый тип мышления, который поддерживается средствами массовой информации, обслуживающими потребительское общество. Это так называемое «клиповое сознание», когда мелькает калейдоскоп восприятий, впечатлений, где нет четкой
15
и
<v I
логики, отсутствует рациональное основание. «Клиповое мышление» делает людей восприимчивыми ко всяким чудесам.
Нужно отличать науку от псевдонауки, с осторожностью относиться к разным «девиантным наукам», «паранауке». Здесь помогут подходы, связанные с тем, что научное знание включено в определенные парадигмы, оснащено принципами и методами исследования, оно проверяется в эпи-стеме - связной структуре идей, функционирующей в то или иное время. Поэтому методологическая оснащенность, хорошая научная осведомленность, установка на преемственность знания, а также отлаженная система образования, основанная на преподавании фундаментальных наук, могут помочь в преодолении кризиса современной цивилизации.
Библиографический список
1. Арнольд И.В. Основы научных исследований в лингвистике. М., 1991.
2. Ахутин А.В. Вернер Гейзенберг и философия // Гейзенберг В. Избр. философские работы. СПб., 2006. С. 537-569.
3. Бондарко А.В. Опыт лингвистической интерпретации соотношения системы и среды // Вопросы языкознания. 1985. № 1. С. 13-23.
4. Бор Н. Избр. научные тр.: В 2 т. М., 1971. Т. 2.
5. Гейзенберг В. Избр. философские работы. СПб., 2006.
6. Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. М., 1989.
7. Данин Д.С. Нильс Бор. М., 1978.
8. Дирак П. Многогранность личности Нильса Бора // Нильс Бор. Жизнь и творчество: Сб. ст. М., 1967. С. 52-97.
9. Корюкин В.И. Идея всеобщей взаимосвязи в научном мышлении XIX-XX веков и принцип дополнительности. М., 1976.
10. Меньшиков А.А. Методологическая эффективность метафор постнекласси-ческой науки // Философские науки. 2007. № 4. С. 124-127.
11. Мороз О.П. В поисках гармонии. М., 1978.
12. Налимов В.В. Вероятностная модель языка. М., 1979.
13. Панченко А.И. Философия. Физика. Микромир. М., 1988.
14. Степин В.С. Философия науки. Общие проблемы. М., 2007.
15. Тарасов Л.В. Мир, построенный на вероятности. М., 1984.
16. Фенберг Е.Л. Научное творчество Нильса Бора // Нильс Бор. Жизнь и творчество: Сб. ст. М., 1967.
17. Штайн К.Э. Гармония поэтического текста: Склад. Ткань. Фактура. Ставрополь, 2006.
18. Штайн К.Э., Петренко Д.И. Русская метапоэтика: Учебный словарь. Ставрополь, 2006.
19. Штайн К.Э., Петренко Д.И. Филология: История. Методология. Современные проблемы. Ставрополь, 2006.
20. Эйнштейн А. Собр. научных тр.: В 4 т. М., 1967. Т. 4.
21. Янч Э. Самоорганизующаяся Вселенная // Общественные науки и современность. 1999. № 1. С. 143-158.
