СВЯТООТЕЧЕСКОЕ УЧЕНИЕ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЯЗЫКА Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ЦЕРКОВЬ И ВРЕМЯ

Протоиерей Георгий Эдельштейн

СВЯТООТЕЧЕСКОЕ УЧЕНИЕ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЯЗЫКА

В начале XX в. А. Д. Погодин писал: «До сих пор, к сожалению, не собраны высказывания средневековых мыслителей на вопросы, связанные с происхождением языка»1. И сегодня приходится сожалеть о том же. Принято считать, что античная наука была продолжена в трех ветвях: арабо-мусульманской, византийской и западноевропейской. Но как они представлены в курсах истории языкознания? До последних лет основным пособием по этим курсам служила «История языковедения до конца XIX в.» В.Томсена, принимавшаяся с незна- Протоиерей Георгий Эдельштет чительными поправками и дополнениями. Принципиально по-новому мы

видим только историю арабского языковедения, но и ее все под тем же углом зрения В. Томсена, X. Педерсена, Б. Дельбрюка: максимум грамматики, фонетики, лексикографии, минимум философии языка. История языкознания парадоксально разошлась с современным языковедением в определении содержания и объема науки о языке, наивно позволяя себе не замечать, что более тысячелетия в Западной Европе и в Византии думали о сущности языка, его происхождении, его роли в познании. Показательно, что, посвящая арабам четвертую часть своего Очерка истории языкознания до XIX века, В. А. Звегинцев о византийской ветви не упоминает вовсе, а о пятнадцати веках европейского языкознания говорит так: «Средние века в Европе знаменуются теоретическим застоем в области языкознания (как и во многих других науках). Более того, можно говорить даже о движении назад»2.

1 Погодин А.Л., Происхождение языка. - «Вопросы теории и психологии творчества», т. IV, Харьков 1913, с.375. К настоящему времени несколько лучше других аспектов изучена средневековая семиотика, но и она, к сожалению фрагментарно; описаны только учения отдельных мыслителей - Августина Аврелия, Фомы Аквинского. См. Die Geschichte der Sprachphilosophie von der Antike bis zur Gegenwart. Teil I, Tübingen 1970; R.Simone, Semiologie augustinienne. - «Semiótica», 1972, № I.

2 Звегинцев В.А. История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях. ч. I, М. 1964, с.22.

Для всех без исключения средневековых учений о происхождении языка опорой служил один и тот же библейский текст: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел [их] к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым» (Быт. 2:19-20). История средневековых учений о происхождении языка есть история интерпретации этих стихов. Появление каких-либо теорий, игнорирующих Библию в Средние века совершенно невероятно. Но, как известно, вся средневековая культура строилась на многократном прочтении одного текста, а не на однократном прочтении многих. Обосновывая возможность расхождения в толковании сакральных текстов, св. Аврелий Августин3 писал: «Если бы еще третий или четвертый и вообще кто-либо находил в тех же самых словах что-либо иное не противоречащее истине, то и в таком случае - почему не допустить, что все это имел в виду писатель (Моисей), через которого Бог применял священное Писание к различным степеням понимания многих людей, которые должны уразумевать в этих письменах одну и ту же истину в различных ее формах? По крайней мере я без смущения признаюсь от глубины души, что, будь я на месте Моисея, я лучше пожелал бы так писать, чтобы в словах моих находили место все воззрения, которые не противоречат истине, нежели усвоить им или закреплять за ними положительно одну мысль верную, отвергая все прочие, хотя бы они не заключали в себе ничего ложного и не были оскорбительны для истины»4.

Тем более значительно то неожиданное обстоятельство, что большинство средневековых авторов, чьи произведения дошли до нас, истолковывали цитированные стихи все же однозначно: «Ни Адам не сотворил животных, ни Бог не наименовал, но от Бога происхождение, а от человека название происшедшего, как повествует Моисей»5. Учение ортодоксальных теологов было таким: как человек не может в прямом смысле слова быть назван творцом всего в мире, так Бог не может в прямом смысле быть назван ономатотетом, установителем имен. Сущность языка такова, что он нужен только человеку, поэтому ни одно имя не старше человека. Нетривиальность такого вывода заостряется тем, что этой трактовке как будто противоречит первая глава Бытия, где говорится о наименовании стихий Богом, о творческой силе Слова Божия: «И сказал Бог: да будет свет» (Быт. 1:3) «И назвал Бог свет днем, а тьму назвал ночью» (Быт. 1:5) и т.д. Возражая еретику Евномию, который учил, ссылаясь на эти тексты, что язык не может иметь чисто человеческого происхождения, что в нем можно усмотреть высшую мудрость, защитник ортодоксии, один из из-

3 Святитель Августин Блаженный, епископ Иппонийский, 354-430 гг.

4 Августин Иппонийский, свт. Творения. ч.1, Киев 1880, с. 416 = PL 32, 844.

5 Григорий Нисский, свт. Творения. ч.6, М. 1864, с.426 = РG 45, 1048 CD.

146

бранных отцов, столп православия святитель Григорий Нисский6 писал: «Вероятно, наши противники станут опираться на эти слова... Спрашивают: если Писание признает, что эти названия положены Богом, то как вы говорите, что имена придуманы людьми? Что сказать нам на это? Опять прибегаем к обычному слову и говорим, что изведший всю тварь из небытия в бытие есть Создатель вещей, рассматриваемых в их сущности, а не имен, не имеющих существенности и составленных из звуков голоса и языка; вещи же, вследствие находящейся в каждом человеке природной способности, именуются каким-либо служащим для означения их звуком, так что название соответствует предмету сообразно с местным у каждого народа обычаем». «Итак... Бог - Создатель предметов, а не простых речений, ибо не ради Его, а ради нас прилагаются предметам имена. Поскольку нам невозможно иметь всегда перед глазами все существующее, то нечто из того, что всегда перед нами, мы познаем, а другое напечатлеваем в памяти. Но сохраниться раздельное памятование в нас иначе не может, если обозначение именами заключающихся в нашем разуме предметов не даст нам средства отличать их один от другого... Если кто скажет, что эти имена образуются как угодно людям, сообразно их привычкам, тот нисколько не погрешит относительно понятия Промысла, ибо мы говорим, что имена, а не естество существующих предметов происходит от нас. Иначе именует небо еврей и иначе хананей, но тот и другой понимают одно и то же, от различия звуков нисколько не ошибаясь в разумении предмета»7.

Аналогичные рассуждения можно найти у святителя Василия Вели-кого8, у Аврелия Августина и многих других. От Бога - творческая способность, разумность, дарованная при сотворении первочеловеку Адаму и всему роду человеческому. Поэтому каждый человек с момента рождения уже владеет Языком в потенции. Реализация этой способности, установление имен - дело самого человека. Всякая возможность, всякая человеческая способность, учили средневековые теологи, может выявиться в реальном бытии, но равным образом остаться в небытии, в возможности бытия. «Иное дело иметь возможность быть, что по-гречески называется 5шацв1 и иное дело быть, что они называют еуеруеш. Я могу быть лекарем, но между тем я не лекарь. Я могу быть мастером, но еще не выучился. Могу я, следовательно, быть, и хотя еще не есмь, но буду, если захочу»9. Так и человеческий язык присущ в возможности любому человеку, но если человек не слышит речь с самого рождения (опыт фараона Псамметиха), он не заговорит.

Ключом к пониманию средневековых учений о происхождении языка служат, во-первых, названные категории возможности и действительно-

6 Святитель Григорий, епископ Нисский (335-394 гг.)

7 Там же, с. 572-378 = PG 45, 1001 В - 1005 D.

8 Святитель Василий Великий, архиепископ Кесарии Каппадокийской, 330-379 гг.

9 Святитель Иероним, епископ Стридонский (342-420 гг.), Творения. ч.5, Киев 1910, с.142-143 = PL 23, 502 В.

сти, во-вторых - учение о творческих способностях человека, что тесно связано с предыдущим. Языковое творчество принципиально аналогично любому иному творчеству, разумность человека проявляется, во-первых, в действиях, направленных к определенной цели, во-вторых - в умении передавать свою мысль посредством слова. Все теоретические и прикладные знания, все науки и искусства обязаны своим существованием творческой изобретательности разума.10 Откуда, рассуждает свт. Григорий Нисский, высшие из наук? Откуда геометрия, физика, логика, механика? Откуда сама философия и, короче говоря, всякое занятие души великими и высокими предметами? А земледелие? А мореплавание? Бога нельзя признать причиной каждого отдельного творческого акта человека, человек произвольно распоряжается своими творческими способностями, по своему усмотрению он направляет их как на пользу себе и другим людям, так и во вред. Одна и та же способность к творческому мышлению служит источником и добрых, и злых дел, но признать Бога виновником последних - богохульство. Лекарь может со злым умыслом отравить и здорового; кормчий, желая погубить плывущих, способен направить корабль на утесы, для этого он тоже употребит свое искусство; живописец при помощи одного и того же искусства пишет на доске самый изящный образ и живое изображение гнусного непотребства. Творческая способность человеку дарована, но мы сами делаем дом, скамью, меч, плуг и вообще все нужное для жизни. «Так и речевая способность есть дело Создавшего наше естество таковым, изобретение слов каждого в отдельности придумано нами самими, чтобы пользоваться ими для обозначения предметов»11. «Как нелепо думать, что мы нуждаемся в чьей-либо помощи, чтобы слышать ушами и видеть глазами, каково бы ни было происхождение этих органов, так и разумная сила души... сама собою движется и взирает на вещи, а для того, чтобы знание не претерпело никакой слитности, налагает на каждую из вещей, как бы какие клейма (o^цavxpa), обозначения посредством звуков»12.

Средневековые мыслители занимались вопросами, которые ставила перед ними теология. Сущности языка, соотношению имени и именуемого, взаимосвязи языка и мышления, полемике с невеждами, смешивавшими Логос - вторую ипостась Троицы - со словом, посвящены многие главы в десятках трактатов. В то же время такой существеный для античной науки вопрос, как сам механизм возникновения слов, происхождение словесного материала, если занимал умы средневековых мыслителей, то лишь косвенно. Мы нигде не встретим споров по этому вопросу, никто не озабочен поисками истины в этой области, никто не отстаивает свою правоту, не обличает заблуждения инакомыслящих: это «внешняя наука,

10 В терминологии грекоязычных авторов это етуош или реже бшуош; на русский переводилось неудачным «примышление».

11 свт. Григорий Нисский, Творения. ч.6, с.361= PG - 45, 991 А.

12 Там же, с. 422-423 = PG - 45, 1045 АВ.

148

знание последней истины здесь не обязательно». Когда Августин говорит, что язык присущ исключительно человеку, что никакое слово не могло существовать раньше именуемой реальности или именующего субъекта, он страстный полемист, отстаивающий единственно правильное учение. Также и Григорий Нисский много лет трудился над теорией имени, продолжая полемику с Евномием, начатую его старшим братом Василием Кесарий-ским; он тщательно исследует все доводы противника, находит параллели между учением Евномня и учениями языческих философов, стремясь доказать, что они, а не учение церкви - путеводители ариан. «Сложенная им (Евномием) болтовня о примышлении (эпинойе), как бы какая клейкая и липкая грязь, задерживает нас и не позволяет коснуться более полезных вещей. Ибо как пройти мимо этой тщательной и обдуманной философии, где он говорит, что не только в делах обнаруживается величие Божие, но и в именах выявляется премудрость Бога, свойственно и естественно приспособившего названия к каждому сотворенному предмету? Говорит это, вероятно, или сам прочитав «Кратила», диалог Платона, или услышав от кого-нибудь из читавших; по великой, думаю, скудости мыслей сшивает с своим празднословием тамошнюю болтовню»13. Но вот речь заходит об этимологии, - вопросе, где так изощрялась мысль античных философов, - и отношение к материалу, к излагаемой теории, к противникам сразу меняется: для Августина, для Григория, для других авторов это - «как говорят», «как учат стоики», «как я слышал». «Стоики утверждают..., что нет слова, значение которого нельзя было бы верно объяснить», - так начинается известнейшее изложение практики этимологического анализа первых веков, данное в шестой главе трактата «Основы диалектики», приписываемого (без достаточных оснований) Блаженному Августину. Изложению предпослана общая оценка этой практики: «О происхождении слова спрашивают, когда спрашивают, почему так говорится; дело, как мне кажется, чрезвычайно любопытное, но не очень нужное... Как бы ни было полезно объяснить происхождение слова, бесполезно приниматься за то, что, начав, пришлось бы толковать поистине бесконечно. Кто может отыскать, откуда было сказано все, что когда-либо было сказано? Как толкование снов, так и объяснение происхождения слов зависит от выдумки каждого человека»14.

В Библии нередко даются объяснения того или другого имени, переименовываются люди, получают названия горы, поля, колодцы, города, но экзегеты не проявляли особо пристального внимания к этим местам писания. Чаще других занимался ими свт. Иероним Стридонский, дававший буквальное толкование, избегавший аллегорий. В отличие от большинства христианских писателей, он хорошо знал еврейский язык. Поиски этимона более характерны для латиноязнчых авторов, чем для грекоязычных, чему причиной, возможно, широкое распространение на западе трудов

13 Там же.

14 См. Античные теории языка и стиля, М.-Л. 1936, с.72-73 = PL 32, 1411 - 1412.

149

Варрона и несколько меньшая языковая обособленность римлян, часто знавших еще и греческий, нередко сравнивавших эти два языка. Наиболее широко использовал этимологию святитель Исидор Севильский15 в своем энциклопедическом труде «Этимологии, или Начала», превратив ее в универсальный инструмент научного познания всего видимого и невидимого мира. Его этимологические толкования тоже часто сопровождаются ссылками на какие-то не очень авторитетные для христианина У1-УП вв. источники: «считают», «полагают», «говорят» вместо обращения к Библии («другие полагают, что название «договора» происходит от безобразной и жестоко убитой свиньи, так как подобная смерть предназначена тому, кто нарушит мир»16). Объясняя слово «аш>, Исидор колеблется, опереться ли ему в поисках этимона на латинский язык, или, как говорят другие, на греческий. Таких «недоуменных вопросов» в трактате Исидора много десятков. Для их решения мнения Отцов Церкви рассматриваются в одном ряду с учениями язычников17. В позднее средневековье этимология была использована в агиографии для истолкования таинственного смысла имени святого. Следует иметь в виду, что на статус научной дисциплины этимология стала претендовать только в эпоху Возрождения.

Христианская антропология признавала внешнее подобие между разумностью человека и «сметливостью» животных, между «языками» животных и языком человека. «Переходя от неразумных к разумному животному - человеку», писал известнейший раннесредневековый антрополог Немезий Емесский, «Творец не сразу его создал, но прежде наделил остальных животных некоторой природной рассудительностью, ловкостью и хитростью для их самосохранения, чтобы они были более близки к разумным существам, и тогда уже сотворил человека - животное истинно разумное. Такую же самую градацию, если поищешь, заметить (отчасти) даже и в звуке голоса: от простого и однообразного ржания и мычания лошадей и быков он постепенно переходит к разнообразным и различным голосам воронов и подражающих птиц, пока Творец не остановился на ясной и совершенной человеческой речи; кроме того, Он соединил эту ясную речь человека с мыслью и рассудком, сделав ее выразителем душевных движений»18. Звуки голоса животных не соединены с мыслью и рассудком, но они не случайны, не бессмысленны, они выражают чувства, которые в данное время испытывают животные, они знаки чего-то, «ибо хотя живущие На суше животные тоже бессловесны, но каждое из них естественным своим голосом выражает многие душевные состояния потому что и радость, и скорбь, и знание привычного, и недостаток пищи, и разлуку с пасущимися вместе, к другие многие состояния оно обнаружи-

15 Святитель Исидор, епископ Севильский, 560-636 гг.

16 Исидор Севильский, свт. Этимологии, или Начала, I, §11 = PL 82,18.

17 См. Памятники средневековой латинской литературы 1У-ГК веков, М. 1970, с. 196-197

18 PG 40 , 540.

вает звуком»19. Подобные сопоставления встречаются у многих авторов и раннего, и позднего средневековья вплоть до Фомы Аквинского и Николая Кузанского20.

Какое условия способствовали специализации органов речи? Григорий Нисский, среди немногих ставивших этот вопрос средневековых теологов, рассмотрел его достаточно Подробно в своем основном антропологическом труде «Об устроении человека». Весьма любопытно, что в той же главе, где Григорий Нисский символически связывает прямохождение с «царским достоинством» человека перед лицом растительного и животного мира, он говорит, что «содействие рук помогает потребности слова» и если кто-то пользование руками назовет особенностью человека как словесного существа, то не ошибется. Дело не только в том, что человек пишет с помощью руки, хотя это тоже важно: обозначая Слово На письме, мы, можно сказать, «беседуем с отсутствующими рукою». Главное - то, что рука освободила рот для слова; в этом существеннейшее назначение руки. «Если бы человек был лишен рук, то у него, без сомнения, по подобию четвероногих соответственно потребности питаться устроены были бы части лица, и оно было бы продолговато и утончалось к ноздрям у рта выдавались бы вперед губы мозолистые, твердые и толстые, способные щипать траву. Между зубами был бы вложен язык, отличный от теперешнего, мясистый, упругий и жесткий, помогающий зубам, или влажный и по краям мягкий, как у собак и прочих сыроядных животных, вращающийся в промежутках острого ряда зубов. Если бы у тела не было рук, то как образовался бы у него членораздельный звук, когда устройство рта не было бы приспособлено к потребности произношения? Необходимо было бы человеку или блеять, или мычать, или лаять, или ржать, или реветь подобно волам и ослам, или издавать какое-либо зверское рыкание. А теперь, когда телу дана рука, уста свободны для служения слову»21. Святой Григорий Нисский был виднейшим и авторитетнейшим представителем грекоязычной патристики. Для обширного культурного ареала трактат «Об устроении человека» служил основным источником знаний по антропологии. Изложенное в нем учение об условиях возникновения языка мы неожиданно встречаем у выдающегося армянского философа, богослова, обществено-политического деятеля и педагога Григора Татеваци (13461409): «Человек - господин и владыка всех животных, поэтому все животные имеют опущенную вниз голову, как слуги и подданные, а у человека она поднята вверх, как у князя и царя. Голова у него поднята, дабы язык и руки служили мышлению и труду. Ибо если человек имел бы опущенную вниз голову и обе его руки покоились на земле, он не мог бы трудиться.

19 Василий Великий (Кесарийский), свт. Творения. Т. I, СПБ. 1911, с.74-75 = PG 29, 165 В.

20 См. Николяй Кузанский, Компендий. - В сб.: Языковая практика и теория языка, вып. I, МГУ, 1974, с.363.

21 Григорий Нисский, свт. Творения, ч.1, М. 1861, с.96-102 = PG - 44, 144 - 149.

151

И поэтому ему нужны были бы удлиненный язык и утолщенные губы для собирания пищи, и тогда язык не мог бы служить разуму так, как он служит теперь»22.

Учение о человеческом происхождении конкретных языков развивалось многими теологами от Тертуллиана, Арнобия, Лактанцня, Августина до Иоанна Дамаскина, Григория Паламы, Беды Достопочтенного, Фомы Аквинского. Но высказывалась и диаметрально противоположная точка зрения; как мы видели, ариане считали, что Бог сотворил и все сущее, и имена сущего (во всяком случае некоторые); имя и именуемое, учил арианский епископ Евномий, связаны неразрывно: что означается именем, то и есть сущность. Из этой теории имени Евномий делал важнейший для арианской гносеологии вывод о роли слова в человеческом познании вообще и в познании Бога в особенности: имена - наподобие платоновских идей - суть некоторые идеальные потенции, генетически и логически предшествующие индивидуальному бытию именуемого или параллельные ему; познавая имя, человек тем самым познает сущность именуемого (например, «рожденный» о Боге-Сыне и «нерожденный» о Боге-Отце). Насколько можно судить, Евномий постулировал существование мира слов-идей как аналога материального мира, при этом оба мира, согласно его учению, имеют объективное существование, принадлежат не сознанию, а бытию. В полемике с Евномием каппадокийцы выдвинули умозаключение, известное еще со времен Демокрита: если бы природа «законоположила» имена, то ее закон должен бы распространяться на все сущее в равной мере, как и другие природные законы.

«Если бы закон природы повелевал рождаться для нас именам из самих предметов, как из семян или корней рождаются растения и не предоставил наименования, служащие к обозначению предметов произволу рассматривающих эти последние, то все мы, люди, имели бы один и тот же язык, ибо если бы не различались одни от других данные предметам имена, то и мы не отличались бы друг от друга особенными языками. «Праведно», говорит он (Евномий), «и весьма сообразно с законом Промысла, чтобы имена предметам даны были свыше... Промыслитель всяческих (Бог) по закону творения судил насадить имена предметов в наших душах». Но если они насаждены в душах людей, то каким образом от Адама и до самого твоего преступления не возрос насажденный, как ты говоришь, в душах людей плод этого суесловия? Сказал бы так и Адам и все пошедшие от него люди, если бы сие насаждено было в природу от Бога, ибо теперь вырастающее из земли постоянно остается тем же от творения чрез преемство семени, и никакое новое семя в настоящее время не создается природой, так и это слово (ауеугпто^ - «нерожденный» как имя Бога-Отца), если бы было, как ты говоришь, от Бога насаждено в

22 Григор Татеваци, Книга вопрошений. - Антология мировой философии, т.1, ч.2, М. 1969, с. 665; ср. оценку процитированных мыслей Татеваци как «предвосхищающих концепции философов нового времени« там же, с.654.

152

природу, произросло бы вместе с первым звуком речи первозданных людей и сопутствовало бы преемственному ряду рождающихся»23. Евномий понимал акт установления имен как сотворчество человека с Богом: человек узнает и выражает словесно имена, что были до времени сотворены и предопределены к воплощению Богом. Бог является творцом и вещей, и имен, имена всего сущего существуют у Бога предвечно, они же содержатся и в том, кто есть образ и подобие Божие - в человеке; но то, что для Бога - ясное знание, для человека - только смутное видение как бы в тусклом зеркале, угадывание по неясным, размытым контурам. Именование есть познание чего-то сотворенного, имеющего бытие вне человека и соединение с этим чувственно или рационально познанным объектом его имени. Согласно Евномию и, насколько можно судить, другим направлениям явного и прикровенного арианства, именование животных Адамом было не только проявлением во всей полноте его мудрости, выявлением врученной ему богооткровенной истины; для Евномия Адам-ономатотет стоит особняком в человеческой истории, имятворчество - акт седой древности, инобытия человека, райского, а не земного существа; имена - орудия если не творения, то удостоверения бытийности, некие паспорта, без которых нельзя судить со всей определенностью, если ли нечто или не есть. Для ариан существовал не только Логос, но и логосы, укореняющие реалии в их бытии, и этими логосами они признавали имена.

Никейцы учили, наоборот, что люди дают предметам и явлениям имена в результате познания именуемого, познание же, как правило, возникает в процессе трудовой деятельности или абстрактного мышления. Высмеивая Евномия, в рассуждениях которого неизменно присутствовало благоговение перед мудростью ономатотета, сродни благоговению пифагорейцев, выраженному в известной формуле: «Что мудрее всего? -число; а на втором месте тот, кто установил имена вещам», св. Григорий снижал образ ономатотета: «О величественное учение! Богослов дарит божественным наставлениям такую глубину мудрости, которой люди не завидуют даже у банщиков! Ведь и им мы уступаем составлять имена тех действий, над которыми они трудятся, и никто не величал их богоподобными почестями за то, что ими устанавливаются имена для бывающего у них: тазы, псилетиры (мази для сведения волос на теле), утиральники и многое подобное, - имена, естественно выражающие предмет значением слов»24.

При этом обозначение чего-либо именем, разумеется, не может быть сведено к умению артикулировать звуки, именованию всегда предшествует познание. «Например, у каждого есть простое представление о хлебном зерне, по которому узнаем видимое нами. Но зри тщательном исследовании сего зерна входит в рассмотрение многое, и даются зерну различные именования, обозначающие представляемое. Ибо одно и то же зерно на-

23 Григорий Нисский, свт. Творения, ч.6, с.477-479 = PG-45,1093 В - 1096 А.

24 Там же, с.425 = PG 45, 1048 В.

зываем то плодом, то семенем, то еще пищею; плодом - как цель предшествовавшего земледелия, семенем - как начало будущего, пищей - как нечто пригодное к приращению тела у вкушающего»25. Зная эту позицию ортодоксальных отцов и учителей Церкви, мы можем отличать от нее попадающие в корпус их писаний сочинения явных или скрытых еретиков, - например, безымянного автора одного из «Шестодневов», который приписывался Иоанну Златоусту26 и имел довольно широкое хождение. Здесь говорится: «Итак, слушай. Необычайное было зрелище: стоит Адам, и Бог, как слуга, приводит к нему животных... Привел Бог всех животных и говорит Адаму таким, например, образом: как, по своему мнению, назвать это животное? - Пусть называется львом, Бог утверждает название. Далее: как это животное? - Пусть называется волком. - Прекрасно рассудил ты. Подобным образом Бог утвердил имена всех животных... Бог определил Сам имена заранее, но хотел показать через образ, что суждения Адама согласны с божественной волей»27. В этом свете феномен современного многоязычия объяснялся тем, что космическая вина Адама, нарушившего заповедь, повлекла за собой и потерю дарованной ему мудрости, забвение «правильного» языка, на котором человек говорил в раю; или тем, что нынешние языки рода человеческого - результат постепенной и неизбежной эволюционной порчи мудрого адамического языка. Но эта гипотеза стала казаться очень достоверной лишь в новое время она не казалась такой в Ш-УШ вв. О эволюции языка, о происхождении многоязычия, о сохранении первоначального языка каким-то одним народом чаще рассказывается в апокрифах или хронографах более поздних времен, где преобладала манера нестрогого повествования. Именно в литературе этого круга и периода сложилась идея первоначального незамутненного языка, о котором впоследствии сожалели и романтики28. Главные раннесредневековые мыслители, признавая первоначальное единство человеческого языка, не приписывали ему исключительной божественной истинности.

«Естество вещей, как водруженное Богом», писал свт. Григорий Нисский, «пребывает недвижимым, а звуки, служащие для обозначения их, разделились на столько различий языков, что даже и исчислить их по мно-

25 Василий Великий (Кесарийский) свт. Творения, т. 1, с.465-466 = PG 29, 524 ВС.

26 Гранстрем Е.Э., Иоанн Златоуст в древней русской и южнославянской письменности (Х1-Х11 вв.). - «Труды отдела древнерусской литературы«, т. XXII, Л. 1974, с.186-193.

27 святитель Иоанн Златоуст, архиепископ Константинопольский (349-407 гг.), Творения, т.6, СПБ.1900, с.794 = PG 56,480-481.

28 К.С. Аксаков начинает свои «Опыты русской грамматики» словами: «Тот язык, который Адам в раю назвал весь мир, был один настоящий для человека; но человек не сохранил первоначального блаженного единства первоначальной чистоты, для того необходимой. Падшее человечество, утратив первобытное и стремясь к новому высшему единству, пошло блуждать разными путями; сознание, одно и общее, облеклось различными призматическими туманами, различно преломлявшими его светлые лучи, и стало различно проявляться».

жеству нелегко... Пока все жили одинаково и люди еще не разделились на многие различия народов, вся совокупность вместе живших людей говорила одним языком; после же того, как по божественному изволению должна была сделаться обитаемой вся земля, по расторжении общения языка, люди рассеялись по разным местам, и каждый народ (вновь) образовал особый характер речения и звуков, получив в удел единогласие, как бы некоторую связь взаимного единомыслия, так что, не разногласия относительно знания предметов, люди стали различаться образом именования их. Ибо камень и дерево всем кажутся камнем и деревом, а имена этих вещей у каждого народа различны, так что остается верным сказанное нами о том, что человеческие слова суть изобретения нашего рассудка. В самом деле, мы не знаем из Писания ни того, чтобы в начале, когда еще человечество было само с собой единогласно, сообщены были слова от Бога каким-либо научением, ни того, чтобы, когда языки разделились на разные отличия, божественный закон установил, как каждый должен говорить; но Бог, восхотев, чтобы люди были разноязычны, предоставил им идти естественным путем, и каждому народу как угодно образовывать слово для выражения имен»29.

Говоря о существовании неисчислимого множества языков, Григорий Нисский расходился со многими средневековыми авторами, точно знавшими число народов и языков на земле. На основании символического толкования некоторых текстов из Библии (Втор. 32:8) они делали вывод, что это число должно быть чудесным, магическим - 72 (иногда округляли до 70). Это учение попало в «Повесть временных лет», где говорится: «И сошел Бог, разделил речь их на 70 и 2 языка. Только язык Адама не был отнят у Евера; этот один из всех остался непричастен к их безумному делу... Вот почему не переменился его язык; от него пошли евреи. Итак, разделились люди на 71 язык и разошлись по всем странам, и каждый народ принял свой нрав». Это учение оказалось не менее живучим на Руси, чем в Западной Европе. Еще Димитрий Ростовский, следуя за «Повестью временных лет», подробно рассказывал о нем30. Иногда, признавая, что исходных языков по числу строителей было именно столько, предполагали, что в дальнейшем из них образовались путем смешения какие-то новые языки. «За правду можно принять то, что число первоначальных наречий 72, как говорят нам наши священные Писания. Все другие наречия образуются из смеси первоначальных наречий, двух или трех или более»31. На исходе средневековья Данте развивал мысль о том, что каждый новый язык был достоянием не народа, а людей одной профессии. «Когда совершилось смешение языков, то никто не стал понимать, что говорит другой: одни из созидателей приказывали принести камни,

29 Григорий Нисский, свт. Творения, ч. 6, с.366-367 = РС 45,996 В - 9.

30 Димитрий Ростовский, свт. Творения, т.1, СПБ.1910, с.177.

31 Климент Александрийский, Строматы, Ярославль 1892.С.138-139 = PG - 8, 877С

155

а те приносили воду; другие велели принести кирпичи, а приносили им брение или иное какое-либо вещество»32. В раввинской экзегетике эпохи эллинизма и средневековья тоже было принято учение о том, что языком Адама, общечеловеческим языком до столпотворения, был тот язык, который сохранился у потомков Евера и получил название еврейского. На этом языке Бог говорил с человеком, на этом языке написана Библия, это учение было принято Оригеном, одним из немногих раннехристианских теологов, знавших еврейский язык, чьи труды имели в первые века христианства очень широкое хождение. Оно же развивалось, насколько можно судить по сохранившимся текстам, и арианами. Отношение к нему ортодоксальных посленикейских авторов не было однородным. Например, Иероним принимал его, но при этом не уставал ругать этот «принесенный человеком из рая» язык пророков; он постоянно жаловался, что занятия еврейским языком, чтение по-еврейски портит его образцовое латинское произношение (Иероним учился у знаменитого грамматика Элия Доната), что язык этот неблагозвучный, шепелявый. Гипотезу о еврейском языке как адамическом принимал и св. Исидор Севильский, указывавший при этом, что к еврейскому языку, который, согласно сказанию о башне, должен быть ни на один другой язык не похож, весьма близки языки других народов того же ареала.

То, что в Ш-УШ вв. было частным мнением группы богословов, не придававших этому вопросу особо серьезного значения, после XIV в. стало фундаментальным принципом науки, определяло пути развития европейской филологии. История становления этого научного заблуждения еще не написана, она отнюдь не так проста, как представлялось совсем недавно многочисленным авторам-позитивистам, видевшим в Средневековье только мракобесие. Так, Дж. Фрезер писал: «Авторы книги Бытия ничего не говорят о природе того общего языка, на котором до смешения наречий говорили все люди, а также, надо полагать, наши прародители - друг с другом, со змеем и с Богом в саду Эдема. В позднейшие времена возникло предположение, что первоначальным языком человечества был еврейский язык. Отцы церкви, по-видимому, не питали на этот счет никаких сомнений. Да и в новейшие времена, когда наука языкознания находилась еще в младенческой стадии развития, делались усердные, но, разумеется, тщетные попытки вывести все разнообразные формы человеческой речи из еврейского языка, как общего их источника. В этом наивном предположении христианские ученые не ушли дальше своих собратьев, принадлежавших к другим религиям и видевших в языке, на котором: написаны их священные книги, не только язык первородных людей, но и самих богов»33. Вряд ли стоит говорить о «языке самих богов» - для христианских теологов это были просто нелепые «языческие бредни«, «сказки старух и сон нетрезвых». Ошибочно и наивное предположение Фрезера, что отцы церкви

32 Данте Алигьери, Малые произведения, М. 1968, с.177.

33 Дж. Фрезер, Фольклор в Ветхом завете, М. 1931, с.140.

156

безоговорочно принимали гипотезу о еврейском языке как праязыке рода человеческого, они должны были усомниться в ней хотя бы потому, что их священные книги были написаны на разных языках. Отношение христианских теологов к проблеме многоязычия было диаметрально противоположным отношению других мировых религий. Безусловно прав И. А. Бодуэн де Куртенэ, утверждавший в статье для энциклопедического словаря, что именно на рассвете средних веков благодаря христианству зарождается переворот во взглядах на языки земного шара.

Сравним с тем, что предполагал Дж. Фрезер, рассуждения по этому вопросу Григория Нисского. «Моисей, живший много поколений спустя после столпотворения, употребляет один из последующих языков, повествуя нам исторически о происхождении мира и приписывая Богу некоторые слова, излагает их на своем языке, на котором был воспитан и к которому привык. Он не отличает слов Божиих особенностью какого-нибудь инородного и странного звука, чтобы необычностью и отличием имен показать, что это - слова Самого Бога, но, употребляя обычный язык, одинаково излагает и свои слова, и Божии. А некоторые из тщательнее изучивших Писание говорят, что еврейский язык даже и не так древен, как остальные, но что вместе с другими чудесами совершилось у израильтян и то чудо, что тот язык вдруг дан народу после исшествия из Египта... Итак, если еврейский язык новее других и произошел позже всех по создании мира, если Моисей - еврей и излагает речения Божии на своем языке, то не ясно ли он учит, что не приписывает Самому Богу таковой речи, образованной по-человечески, но говорит так потому, что разумеемого им иначе и невозможно выразить, как человеческими звуками? ... Не знаю, как здравомыслящий может согласиться с той мыслью, что Бог употреблял еврейский язык, когда не было никого, кто бы мог слышать слова сего языка... Моисей говорил тем языком, который был для него природным, и в котором он был воспитан, а Богу приписывал эти слова, как не раз было сказано»34. Любопытны и своеобразны рассуждения по этой проблеме Феодорита, епископа Кирского. В своих «Ответах на недоуменные вопросы книги Бытия» он писал: «Вопрос 61. Какой древнейший язык? - Это показывают имена. Ибо «Адам», «Каин» , «Авель», «Ной» - имена, свойственные языку сирскому. Красную землю у сириян в обычае называть «адамфа». Поэтому «Адам» переводится «земной» или «перстный». А «Каин» значит «стяжание», это сказал и Адам, воспевая Бога: «Стяжал я человека» (Бытия, гл.4, ст.1). «Авель» же значит «плач», потому что он первый явился мертвецом и первый был причиной плача родителям. «Ной» значит «упокоение». Вопрос 62. Откуда же произошел язык еврейский? - Думаю, что это - язык священный. Ибо как в эллинских храмах были особенные некие начертания букв, называвшиеся священными, так Бог всяческих через Моисея дал этот язык, не природный, но изучаемый. Все прочие говорят на языке того народа, в котором Родились; и родив-

34 Григорий Нисский, свт. Творения, ч.б, с.367-369 = PG-45, 996 С - 997 D.

157

шиеся в Италии употребляют язык латинский, у эллинов - эллинский, в Персии - персидский, в Египте - египетский, а не найдешь, чтобы дети еврейские в самой начале употребляли язык еврейский, напротив того, говорят они на языке того места, где родились, потом, пришедши в отрочество, обучаются начертаниям письмен, и посредством письмен изучают Божественное Писание, написанное на языке еврейском... Некоторые говорят, что язык еврейский так назван от Евера, потому что он один удержал первоначальный язык, и от него получили наименование евреи. Но я думаю, что евреи получили свое наименование оттого, что патриарх Авраам из земли халдейской вступил в Палестину, перешедши реку: Евфрат, потому что словом «евра» на сирском языке называется пришелец. А если бы евреи получили себе имя от Евера, то не им одним надлежало бы так именоваться, потому что многие народы ведут род от Евера... Ни один из этих народов не употребляет языка еврейского... Но спорить об этом дело излишнее, потому что не вредит учению о благочестии, примем ли то или другое»35. Знаменателен конец ответа, который дает Феодорит на «недоуменный вопрос»: ни то, ни другое решение не вредит учению о благочестии, одни учат так, я думаю иначе, но спорить об этом дело излишнее, хотя речь в данном случае идет о толковании важнейшего сакрального текста. Учение о «праязыке» и языковом родстве каких-то групп народов было поддержано некоторыми достаточно авторитетными богословами, но это было скорее пассивное принятие, видимого влияния на догматику оно не оказало, в учение Церкви ни в какой форме не вошло, на соборах специально не обсуждалось, т. е. оставалось на уровне «частного богословского мнения», было приемлемой научной теорией, а не богословской истиной. В Средние века оно особенно активно развивалось в иудаизме, поэтому, очевидно, прав Дж. Р. Ферс, писавший, что не от христианских теологов, а от раввинов восприняли европейские филологи-компаративисты идею праязыка36.

Совершенно иной подход и к этимологии, и к теории именования мы находим у авторов, отстаивавших мифологические теории происхождения языка. В уже цитированном «Шестодневе» Севериана Гавальского, приписанном Иоанну Златоусту, трудно провести грань между философской спекуляцией христианского епископа и языческим мифотворчеством, где Адам становится культурным героем, фигура которого совершенно чужда как ветхозаветной иудейской традиции, так и патристике. В самом имени Адама Севериан усматривал таинственный смысл, ибо это имя в переводе с еврейского на греческий, поясняет автор, означает огонь, одну из четырех стихий, образующих вселенную. Но если прочие три стихии постоянно остаются в своем объеме, нимало не увеличиваясь и не уменьшаясь, то огонь имеет совершенно иное свойство: если мы зажжем светильник,

35 блж. Феодорит Кирский, Творения, ч!, Троице-Сергиева Лавра 1905, с.52-53; ср. Исидор Севильский, Этимологии, кн.9, гл.2, §§ 51-52.

36 Дж. Р. Ферс, Техника семантики. - «Новое в лингвистике», вып.2, М. 1962, с.72.

158

даже самый маленький, то от него можем зажечь сколь угодно большой костер, т.е. до любого размера увеличить объем огня, сохраняя неизменным его свойство. Имя «Адам» состоит из четырех букв, каждая из них соответствует одной из стран света, которые по-гречески начинаются с тех же букв; имя и буквы свидетельствуют, что человек (Адам) должен наполнить вселенную. Здесь уже конкретное имяначертание на конкретном языке имеет таинственный смысл, скрытый божественной премудростью в буквах. Автора не смутил тот очевидный факт, что еврейское имя почему-то скрывает греческие названия стран света. Такое толкование смыкалось с вульгарной языковой магией, превращалось в оккультную науку, которая привела одно из направлений иудаизма к Каббале, а в мусульманстве дала учение хуруфитов. Не только некое сокровенное внутреннее имя должно соответствовать своему именуемому, но и имязвучие, и имяначер-тание хранят потаенный смысл, доступный только посвященным. Ортодоксальные теологи рано почувствовали скрывающуюся в подобных учениях опасность. Уже Ириней Лионский, обличая «лжеименное знание», как он называет гностицизм, специально разбирал учение гностика Марка и его последователей относительно букв и слогов. Даже сам факт, что гностики ищут доказательства своих теорий то в числах (числовых значениях греческих букв), то в буквах и слогах, достаточно него, по мнению Ири-нея, демонстрирует ложность их учения и несостоятельность вымыслов. Характерны и названия глав книги: «Гипотезы Марка и других относительно букв и слогов» (кн.1, гл.14); «Нелепость доказательств, заимствуемых еретиками из числ, букв и слов» (кн.2, гл.24); «Бог не исследуется буквами, слогами и числами» (2, 25).

Автор цитируемого «Шестоднева» не допускает никакого аллегорического истолкования. Экзегетический метод Севериана, чьи толкования нередко буквально совпадали с толкованиями Евномия, предельно прост: в таком-то стихе такой-то главы сказано, что Бог назвал свет днем, значит, это имя от Бога; в другом месте сказано, что человек наименовал зверей и птиц, значит, человек - творец этих и только этих имен, т.е. не человек, а сам Бог нарек Растения, траву, плоды, деревья, солнце, звезды. Непреодолимые трудности в этой экзегезе оказались связаны особенно с наименованием звезд и прочих небесных тел: ведь они шли от греческой мифологии. Поскольку нелепо, рассуждали ортодоксальные теологи, считать Бога изобретателем языческих басен, нельзя признать, что Бог дал имена «Аргус» , «Марс», «Венера», «Скорпион», «Орион» и прочие «скверные языческие названия, что в ходу у людей по эллинскому обычаю»37. Следовательно, человек назвал не только то, что на земле, но и то, что на небе.

Если допустимо употребление термина «рационализм» для характеристики учения, базирующегося на сверхъестественном откровеннии то можно сказать, что более тысячи лет вплоть до Фомы Аквинского на Западе и Григория Паламы на Востоке наиболее авторитетные теологи

37 РG 45, 1056 А-1057 С.

отстаивали рационалистические теории языка. Нам может показаться парадоксальным их утверждение, что даже все имена Бога - не результат сверхъестественного творческого акта или откровения, но также изобретены человеком благодаря его разумности, как и прочие имена, они обозначают названное человеком одно из свойств или действий именуемого. Имена Божии еще в большей степени условные знаки, чем все прочие имена, ибо Бог принципиально неименуем: «Раз максимум есть оный максимум просто, которому ничто не противостоит, ясно, что никакое имя в собственном смысле не может ему отвечать. Ведь все имена даются исходя из некоторой особенности сущности, благодаря которой одно отличается от другого; а там, где все есть единое, никакое собственное имя невозмож-но»38. У такого столпа ортодоксии, как Афанасий Александрийский (Великий), встречается мнение, поддержанное, много веков спустя и русским богословом Димитрием Ростовским, что имя Бога впервые употребил не человек, а искушавший Еву змий. До этого Бог был для человека безымянным (всегда «ты», а не «он»)39.

Важный вопрос о становлении детской речи рассмотрен в «Исповеди» Блаженного Августина. Вспоминая свое раннее детство, он писал: «И вот мало-помалу начал я различать окружающие меня предметы и старался передавать желания свои тем, которые могли бы удовлетворить мне, но не мог, потому что желания мои заключались во мне, а исполнители их вне меня, и ни одним чувством своим, никаким чутьем не могли проникнуть в душу мою. Мне оставалось пользоваться разными телодвижениями и звуками голоса, как некоторыми знаками, соответствующими моим желаниям, и я делал знаки, какие только мог; но и эти знаки были бедны и маловыразительны, так что оказывались неудовлетворительными». Августин с уверенностью пишет, что он совершенно ясно помнит, каким образом он научился говорить. Так ли это, было ли рассказанное им самонаблюдением или наблюдением над другими, истолкованное погруженным в самоанализ автором как воспоминание, безразлично. «Дело было так: когда одни называли какую-нибудь вещь словом и по этому слову другие обращались к этой вещи, я замечал и удерживал в памяти, что этим словом называли именно ту вещь, на которую указывали тем же словом. А что это так, очевидным становилось для меня из самих телодвижений их при этом, как естественного и общего всем народам языка, посредством которого выражается в лице, глазах, звуке голоса и всяких движениях тела состояние души при ее желании или нежелании чего-нибудь. Так, слыша часто в разговорах одни и те же слова при одинаковой обстановке, я мало-помалу научился понимать их значение, и посредством этих слов, как имеющих определенное значение, послушным языком стал выражать

38 Николай Кузанский, Ученое незнание, 124. - Николай Кузанский, Избранные философские сочинения, М.1937, с.49; ср. Николай Кузанский, Компендий. - В сб.: Языковая практика и теория языка, вып. I, МГУ 1974, с. 362-402.

39 Димитрий Ростовский, свт. Творения, т.1, с.533.

160

свою волю. И сими-то знаками я выражал уже свои мысли и обменивался ими с теми, среди которых жил»40. По мнению Августина, ребенок всегда заговорит на том языке, на котором говорят окружающие. В одном из своих диалогов он ставит «мысленный опыт Псамметиха», но получает совершенно иные результаты, чем те, что даны у Геродота. Представь себе, обращается Августин к собеседнику, что кто-нибудь родился и вырос там, где люди не говорят, а передают друг другу свои мысли с помощью жестов и мимики. Он будет общаться с окружающими только тем же самым способом, и кто не слышал человеческой речи, тот не будет и говорить. «Еводий. Не спрашивай меня о том, чего быть не может. Разве я могу представить кого-нибудь рожденным между такими людьми? Августин. Неужели ты не видел в Медиолане юношу прекрасного телосложения и в высшей степени деликатного, который, однако же, нем и так глух, что и других может понимать только по движениям тела, и сам не иначе может выражать то, что желает выразить... Представь, пожалуйста, что из таких людей мужчина и женщина вступили бы между собой в брак и, заброшенные по какому-нибудь случаю в пустыню, где они при всем том могли бы жить, родили сына не глухого. Как стал бы он разговаривать со своими родителями? Еводий. Не иначе, разумеется, как давая и с своей стороны движениями знаки, какие давали бы ему родители. Но совсем малое дитя не могло бы и этого делать»41. Как говорится дальше в ходе беседы, и звуковой речи на любом языке, и языку жестов человек должен непременно научиться от других людей так же, как любому другому искусству, например, хождению по канату.

***

Существует соблазнительно простая и ясная трактовка средневековой науки о языке: все проблемы решались с точки зрения Библии, поэтому происхождение языка не составляло проблемы; этот вопрос получил свое решение в библейских сказаниях, которые признавали творцом всего сущего Бога; живая мысль исследователей, интенсивно возраставшая и процветавшая в античном мире, увяла под натиском средневековых догм; богословские оковы, характерные для мышления эпохи, не позволяли ставить и разрабатывать вопросы языковедения, и т.д. Так когда-то писали о средневековой архитектуре, словесности, живописи. Так до сих пор пишут о языковедении. Думается, пора перейти от таких простых и ясных оценок состояния науки за полторы тысячи лет, от рефрена «научное мышление вообще и языковедческое в частности», к анализу того, что писали о языке в эти века в Западной Европе и Византии. Не проста и тема связи средневековых учений с античной философией. Безусловно, христианские теологи первых веков знали античные теории происхождения языка и испытывали на себе их влияние, но было бы заблуждением

40 Августин Иппонийский, свт. Творения, ч.1, с.11-12 = PL 32 , 664-667.

41 Августин Иппонийский, свт. Творения, ч. 2, Киев 1879, с.360-361 = PL 32,1052 ■ 1053.

считать это влияние определяющим и тем более сводить средневековые учения к простому продолжению античных традиций. А. Л. Погодин, суммируя свой беглый обзор взглядов раннесредневековых мыслителей на происхождение языка, писал: «...Этот взгляд христианского ученого представляет отзвук греческих идей в христианском понимании: фиоег заменяется здесь понятием Бога, наделившего человеческий разум известными словами, но самые-то слова устанавливаются соглашением между собой людей, фиов1 ... Григорий Нисский повторяет, по-видимому, только эти старые взгляды. И самый спор о номинализме и реализме восходит своими первоосновами к античной философии». Дело не в том, что Григорию Нисскому приписана здесь идея («Бог наделил человеческий разум известными словами»), прямо противоположная всему, что, как мы видели, он отстаивал, а в чем-то более принципиальном. Столь безапелляционный элладоцентризм давно изжил себя во всех науках, нет нужды доказывать его неплодотворность в языкознании. Средневековье ставило и решало свои задачи, оно выработало свою форму общественного сознания, частично включавшую, как это всегда бывает, достижения прошлого. Изучать и оценивать Средние века нужно не сквозь призму античности или Возрождения, а как самодовлеющую систему, иначе мы не сможем ни изучить, ни оценить ничего.