CC BY
78
Е. Н. Ропакова
СВЯЩЕННИК И ПРИХОЖАНЕ: О НЕКОТОРЫХ ЭТИЧЕСКИХ АСПЕКТАХ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ (ПО МАТЕРИАЛАМ УЕЗДНЫХ ПРИХОДОВ ПЕТЕРБУРГСКОЙ ЕПАРХИИ 1850-1860-х гг.)
Изучение истории православных приходов XIX в. непосредственно связано с решением общей задачи исследования роли и значении прихода в жизни православной церкви и российского государства. Исследование церковных реформ второй половины XIX в., их реализации и результатов также невозможно без понимания взаимоотношений внутри прихода. Сегодня активно изучается формирование и развитие приходской структуры в отдельных регионах, социальное и материальное положение белого духовенства; особое внимание уделяется истории церковно-приходских школ. Но в то же время такая важная проблема, как этические взаимоотношения священника и прихожан, остается не раскрытой.
Один из корреспондентов, приславший ответы на вопросы «крестьянской» программы Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева, утверждал: «В священнике признают сан и почитают его, а личность в нем пользуется авторитетом настолько, насколько он сам заслуживает этого»1. Оскорбления священно- и церковнослужителей при исполнении треб случались очень редко. Однако в обыкновенной жизни «при столкновениях, особенно имущественных», они не были застрахованы от оскорблений, «но все же им спускают гораздо больше, чем другим смертным»2. Какие причины или события внутриприходской жизни, а возможно, и поступки самого пастыря приводили к столкновениям?
Для ответа на поставленный вопрос нами были изучены материалы расследований по жалобам прихожан, которые проводились по указу Духовной консистории. Наиболее ярко нравственная сторона конфликта прослеживается по ряду дел за 1850—1860-е гг. Ямбургского и Лужского уездов Петербургской епархии.
Так, в июле 1850 г. артиллерии генерал-майор Н. В. Вахтин подал прошение Петербургскому митрополиту Никанору о смене в его имении Раскулицы (Ямбургского уезда) села Преображенского священника Иоанна Светлова. По словам обратившегося, его крестьяне страдали в нравственном отношении, т. к. священник являл собой «пример невоздержания, грубого обхождения, алчности, лености и нерадения к исполнению положенных... обязанностей»3. Как помещик он «по совести и долгу христианскому» был обязан иметь попечение о благе вверенных ему Богом крестьян, поэтому считал «великим грехом терпеть далее богомерзкое поведение» священника4. Н. В. Вахтин обвинял его в пьянстве, уходе из храма до окончания службы, в частом отсутствии самой службы в церкви, а также в подстрекании к неповиновению крестьян — «одним словом это не пастырь, полагающий душу свою за овцы, но наемник, лютейший зверя, ибо зверь, пожирая тело, не касается души»5.
По Уставу Духовных консисторий дела о проступках и преступлениях священнослужителей «против должности, благочиния и благоповедения» могли быть начаты не только по донесениям благочинных, членов причта, но и по прошениям прихожан
© Е. Н. Ропакова, 2008
и жалобам духовных или светских лиц6. Поэтому по резолюции митрополита немедленно было назначено расследование дела, а священнику И. Светлову было запрещено священ-нослужение7. Временная следственная комиссия состояла из двух священников — села Керстова Павла Федорова и села Сойкина Михаила Верольского, а с «гражданской стороны» была представлена приставом Петерсоном.
Не дожидаясь итогов расследования, в ноябре того же 1850 г. Н. В. Вахтин вторично обратился к Владыке, уверяя его, что в этом деле им руководит «совесть, долг чести, а наипаче желание добра и мира крестьянам моим»8. При этом он обратил внимание митрополита на то, что сама церковь была выстроена его дедом, но нынешнее содержание храма, его служителей и их жилищ являлось его обязанностью. По утверждению генерала, следователи, которые были в мызе Раскулицы, не опросили ни его «уполномоченного арендатора Матизена», ни его крестьян (более 100 душ мужского пола). Поэтому он предложил своим крестьянам «в доказательство их неудовольствия сделать от себя справедливое показание»9, каковое и было приложено к письму.
Однако в ходе следствия, продолжавшегося под контролем Ямбургского Духовного правления до мая 1852 г., выяснилась другая сторона дела. По объяснениям священника, «причиною домогательства» со стороны помещика и арендатора имения о его смене было начатое Иоанном Светловым дело о нарезке земли к Раскулицкой церкви. В клировой ведомости за 1850 г. показано, что деревянная Преображенская церковь была «построена в 1778 году тщанием надворного советника Федора Григорьева Вахтина вместо бывшей прежде в 3-х верстах от Раскулиц в деревне Черенковицах»10. Ни пашенной, ни «здвороч-ной» земли при новом храме не было. Взамен прежнего надела, который был в Черенковицах, взятого себе «ныне внуком Вахтиным», до 1833 г. производилось священнику в год денежное и ружное содержание11. С 1833 г. Н. В. Вахтин прекратил денежные выплаты, а с 1841 г. уменьшил и ружное содержание. Иоанн Светлов, служивший в приходе с 1845 г.12 добился того, что дело о нарезке земли к Преображенской церкви в июле 1849 г. было назначено к передаче во вторую степень суда13. В ответ помещик приказал арендатору сначала «отпускать священнику солдатский паек», а затем с октября 1850 г. и вовсе прекратить обеспечение священника14. «Стало тяжело» владельцу имения выдавать ежегодные (со дня устройства храма) взносы на церковные расходы — 14 руб. 28,5 коп .15 Эти деньги были важны еще и потому, что церковный доход, по словам священника, собираемый от немногочисленных бедных прихожан, так мал, что «не имеется суммы на покупку муки, вина красного и проч.», а свечной прибыли «едва-едва скопится до шести рублей в год»16.
Следственную комиссию, проводившую опрос «повально обыскных свидетелей» — крестьян Н. В. Вахтина и других помещиков, интересовали прежде всего служебные проступки священника. Несмотря на то что каждый свидетель давал «клятвенное обещание» «показать самую сущую правду... со всею чистосердечностию и явностию открыть, как пред Богом на страшном и праведном суде», следователи пришли к выводу, что крестьяне генерала, зная «о неудовольстивиях» между их помещиком и И. Светловым, могли свидетельствовать против священника «из страха к помещику». Это подтверждалось тем, что, во-первых, черновик «справедливых показаний» был прислан Н. В. Вахтиным из Петербурга с требованием, чтобы его донос был поддержан крестьянами (иначе он грозился их продать). Во-вторых, на протяжении своей 30-летней службы И. Светлов «никогда ни в чем предосудительном замечаем не был. всегда рекомендован по поведению хорошим»17. Выяснилось также, что подписавших или поставивших «своеручно» крест под
«справедливыми показаниями» крестьян других помещиков дворовые люди Н. В. Вахтина обманом требовали придти «именем суда» или «именем пристава». Причем неграмотным прихожанам сам текст не показывали, а говорили на словах, что давно не было службы в церкви и надо назначить священника18.
В ходе следствия обвинения, выдвигавшиеся против Иоанна Светлова, не подтвердились. Однако по решению Духовной консистории в связи с тем, что «настоящим следопроизводством» священник « огласил себя пред прихожанами с невыгодной стороны» и мог потерять в них уважение и доверенность к себе, то в предотвращении в будущем подобных столкновений «представить самому священнику Светлову приискивать себе священническое место в течение четырех месяцев»19. Поскольку само дело возникло из-за спора причта с помещиком о нарезке земли и об удовлетворении причта положенной вместо земли ругой, то по рекомендации Ямбургского Духовного правления, чтобы «однажды и навсегда» прекратить подобные столкновения по указу Духовной консистории Гаскулицкая церковь перестала быть самостоятельной и была приписана к ближайшей Спасской Чирковицкой церкви (в 1857 г.).
Спустя десятилетие в этом же уезде произвести «строгое расследование» противозаконных проступков священника ямбургского городского собора Иоанна Аландского предстояло благочинному Гдовского уезда, села Осьмин священнику Александру Троицкому и села Чирковиц священнику Иоанну Любимову вместе с депутатом с гражданской стороны титулярным советником Павлом Ландсбергом. Что послужило причиной обращения ямбургских прихожан к митрополиту Исидору с прошением «отчислить» священника от Екатерининского собора? Всего годичное его служение при соборе привело, по выражению самого И. Аландского, к «восстанию» прихожан213.
Городское общество жаловалось на строптивый характер священника, гордое обращение с прихожанами, неуважение к ним, на «крайне неуместные стеснения при совершении треб», а также на неоднократные публичные замечания присутствовавшим в храме21. Так, при выборе городского головы, когда общество купцов и мещан находилось для принятия присяги в соборе, купец Егор Гласфелт (52 года) не был допущен священником «к целованию Креста и Евангелия», как того требовало «самое клятвенное обещание», по той лишь причине, что он по слабому здоровью во время литургии облокотился на решетку перед Царскими вратами.
В день св. Победоносца Георгия 23 апреля « по принятому обыкновению» служился молебен и окроплялось священной водой городское стадо. Прихожане жаловались, что священник накануне праздника вместо традиционного сбора доброхотных пожертвований, которые собирались в запечатанную кружку, 22 апреля послал церковного сторожа к гражданам для того, чтобы «каждый из обывателей написал на этом листе сумму, какую он обязан заплатить причту за молебен». «В самый день св. Георгия» он только после уговоров церковного старосты согласился исполнить просьбу граждан и совершить молебен22. Священник также устанавливает цену за каждую «литию по умершем 1 руб., за отпевание 8 руб. сер.». И если кто по бедности был не в состоянии заплатить эту сумму, тому И. Аландский «прямо отказывает, и этим, вынуждает бедного гражданина лишаться последнего, что он имеет для того только, чтобы уплатить причту определенную сумму»23. Так же и в родительские субботы, когда прихожане подавали в церковь «поминания и просфоры», «каждый. прилагал к этому сумму, какую может по своему состоянию». Но и здесь священник назначил цену, а «те усопшие, за которых заплачено менее, установленного священником, остаются без поминовения»24.
Следующим поводом возмущения прихожан «в великий пяток страстной недели» была проповедь священника, произнесенная « без помощи листка»25 и выслушанная прихожанами « с тяжкою для всех обидою», и особенно прибавленные после нее слова: «Жители града сего живут порочно, беззаконно, развратно». Горожане негодовали, что проповедь была произнесена «с явною самонадеянностью на свое самостоятельное и самовластное достоинство и в укоризну всех предстоявших в Храме»26.
Чаша терпения ямбургского общества переполнилась і января 1861 г., когда священник «дозволил себе неуместный и самовольный поступок» — по окончании Божественной литургии без ведома церковного старосты И. Спиридонова и прихожан «самовольно запечатал церковную кладовую, где хранятся суммы и имущество церковное, а выручку ежедневной продажи свеч перевязал веревкою и приложил печать, без всякого основания. и тем нанес тяжкую обиду не только г. Спиридонову, заклеймив его позором бесчестия, но и прихожан, привыкшим смотреть на него и его благоразумные действия с особенным почтением и уважением»27. Церковный староста — ямбургский купец И. И. Спиридонов — составил о случившемся акт и обратился с официальным предложением от лица Городской думы (как городской голова) пригласить членов городского общества в собор для «засвидетельствования. поступка священника Аландского» и пригласить в Присутствие думы отца благочинного. Общество со своей стороны, понимая, что действия священника произвели «подозрение на церковного старосту в отношении исполнения его обязанностей», было вынуждено наложить уже городские печати на церковную кладовую и выручку, чтобы в присутствии благочинного, причта и граждан «поверить церковные суммы и имущество противу книг»28.
После ревизии книг 3 января, по словам прихожан, как имущество собора, так и сумма, которая числилась по приходо-расходным книгам, «оказалось не только на лицо, но даже с избытком». «Восстание» не заставило себя ждать. Общество посчитало распоряжения священника в отношении церковного старосты « неправильными и несообразными с совестью христианина и с саном служителя алтаря Господня», поскольку совершенно невинно обесчестили «не только человека труженика», но и в его лице унизили все общество города. В своем обращении к архипастырю граждане просили «во избежание дальнейших неприятностей» на место И. Аландского назначить другое духовное лицо, к которому бы они могли «во всякое время предстать с полною доверенностию, сыновним уважением и тою откровенностию, которая требуется Святою Церковию от всякого
29
кающегося грешника» .
Подписавшие прошение3С1 тридцать шесть прихожан собора не случайно говорили об откровенности при покаянии. Современник описываемых событий епископ Антоний (Мартыновский, 179Q—1872) в своей брошюре, адресованной православным прихожанам, пишет о том, что Бог «по неистощимой благости своей даровал грешнику благонадежный якорь спасения» — таинство покаяния. Он не только «поставил пастырей Церкви для подаяния помощи утопающим в пучине страстей и соблазнов мира сего», но и вручил служителям алтарей на время суд, «по которому то, что они прощают», прощает и Господь, то, что «они разрешают», разрешает и Он31. Безусловно, для верующих XIX в. приведенные высказывания были знакомы с детства. Поэтому ямбургские обыватели после исповеди весной 186Q г. ждали от своего священника «спасительные советы к исправлению» их жизни, «истребление соблазнов», наставлений. Тем более что священник И. Аландский, как свидетельствует запись, сделанная благочинным в клировой ведомости, «к проповеданию Слова Божия в храме и к назиданию прихожан беседами в домах
неленостен и способен»32. Однако в проповеди, произнесенной священником «в великий пяток», копия которой присутствует в деле, прозвучали совсем другие оценки грехов и поступков прихожан.
Вначале священник говорил о том, что, когда царь земной останавливается в каком-либо городе, счастлив тот начальник, который может представить царю «особенные подвиги и занятия города для пользы общественной». Священнику же как смиренному служителю царя небесного и посреднику между Богом и прихожанами, «должно предстать» перед Господом «с отчетом о благосостоянии паствы»33. Казалось, что этот отчет можно легко составить, особенно «теперь, когда совесть весьма многих. пасомых раскрыта» перед пастырем. Однако священник был обеспокоен тем, что он находился в положении того градоначальника, который при встрече земного царя не только «не может сказать, что “ все обстоит благополучно”, но должен представить дела, которые могут прогневать царя». По мнению И. Аландского, его прихожане говорили о грехах, «о которых между христианами по учению апостольскому и вспомину не должно быть», но они «явно и бесстыдно господствуют в юношах и невеждах». Они также исповедуются в таких грехах, о которых «срамно и говорить», но «делаются без срамления, и к крайнему несчастию» подобные грехи прихожане «называют обыкновенными и говорят, что без них жить не могут»34. И вот с таким отчетом должен священник предстать перед царем небесным.
В отношении резкого высказывания, которое «возбудило общий ропот в присутствовавших»: «Жители града сего живут порочно, беззаконно и развратно», проведенная в ходе следствия очная ставка не дала ясного результата. Шестнадцать горожан, присутствовавшие при показаниях и прежде подписавших прошение к митрополиту, «уличали священника, что он. стоя на катафалке пред Плащаницею. произнося проповедь, сказал слова». Однако И. Аландский «решительно отвергал этот извет»35. Очная ставка была проведена 24 февраля. Не получив подтверждения справедливости обвинений, горожане на следующий день вновь обратились к митрополиту с прошением удалить И. Аландского. По их словам, священник лишил их доверия к себе и возможности обращаться к нему для требоисправлений. Он совершенно не расположил к себе прихожан, поэтому никто из них «не желал бы в предстоящий Великий пост предстать пред сим пастырем с христианскою исповедью», которая требует «от грешника полного раскрытия совести и очищения ее»36.
Расследование обвинений показало, что в основе конфликта было недовольство священника ведением отчетности церковным старостой. В письме от 30 декабря 1860 г. к И. Спиридонову он вызывал старосту «на откровенность относительно дел по собору»37. Исходя из свого семнадцатилетнего опыта служения, И. Аландский предположил, что приход и расход денег «кажется не очень точным»38. Из показаний священника уже в ходе следствия выяснилось, что счет церковных сумм производился иногда через полтора и два месяца. Это происходило потому, что так было заведено предшественниками И. Аландского. Церковный староста «не желал поверки и счета не только своевременно, но даже и вовсе»39. Причиной же, по которой И. Аландский 31 декабря опечатал казнохранилище, послужило то, что в тот день «оказалось не вписанных в приход денег монетою серебра 20 руб., меди старого чекана 1 пуд 7 фунтов, нового чекана 2 пуда 14 фунтов»40. Причем «медь находилась в кладовой, а серебро оказалось на руках церковного старосты». Не было в кладовой и свечей, которые, по мнению священника, он видел еще 22 декабря41.
Прежде чем опрашивать прихожан, в том числе из ближайших деревень и помещичьих мыз, относительно «упущений по исправлению должности» священника и платы за требы,
следователи просили священника подтвердить, была ли определена «непременная цена» за требы? И. Аландский показал, что за некоторые причт «довольствовался добровольными приношениями, без всякого вымогательства». Но если кто-либо из прихожан захотел бы, например, совершить до погребения умершего родственника несколько панихид сначала в доме, а затем «и нарочитую литургию», то цена возрастала до семи-восьми рублей. Так поступать «побуждало священника не корыстолюбие, а крайность, ибо в противном случае, при жалованье 126 рублей в год и семействе 8 душ42, и при желании граждан соблюдать при таких случаях всякую церковную церемонию без привычного вознаграждения. все 18 душ в причте находящиеся были бы буквально голодны и холодны»43.
В заключительном рапорте следователи отметили, что все вообще опрошенные лица с уважением отозвались о службе священника и его поведении, а также о своевременном и точном исполнении христианских треб. Обвинения в вымогательстве были только в тех случаях, «когда люди не богатые требуют. все те церемонии, какие могут дозволить себе только достаточные... и за это желают, чтобы священник довольствовался тем, что дадут». Плата за требы оказалась «нисколько не выше существующих в соседних приходах, и нигде они никогда не возбуждали жалоб». И только «общий взрыв негодования граждан, последовавший за запечатанием священником церковной кладовой дал повод и крестьянам прихожанам присоединить и свои жалобы, и, может быть, не без постороннего влияния»44. По мнению следователей, священник, опечатав «кассовый сундук и саму кладовую», оскорбил самолюбие церковного старосты «и был причиною как неуместного вмешательства Городской думы, так и общего неудовольствия граждан». Церковный староста И. Спиридонов, одновременно и городской голова, был человеком богатым, пользовался «большим сочувствием граждан, как торгового сословия, так и общества чиновников». Поэтому комиссия посчитала, что «никак нельзя допустить мысли», что староста не записал деньги в медной монете с умыслом, а был это «скорее недосмотр»45. Однако припчиной «столь решительно общего неудовольствия прихожан против священника, при его неукоризненном поведении и усердном, точном и строгом исполнении обязанностей» комиссия посчитала характер самого И. Аландского, «которым он имел несчастие возбудить неудовольствие», а столкновение с церковным старостой «послужило только предлогом выразить оное в общем прошении»46. В следующем году по решению Духовной консистории священник Иоанн Аландский был переведен в г. Тосно47.
В приходе Успенской церкви села Гагринского Лужского уезда в 1863-1864 гг. решался принципиальный вопрос, действительно ли нравственность есть «вещь неудо-боприложимая к жизни»48.
Местный помещик гвардии Преображенского полка поручик граф Сергей Дмитриевич Татищев, вернувшись в имение в мае 1863 г., был вынужден разбирать жалобу своего поверенного «Курляндского уроженца Крюгера». Управляющий жаловался не только на работницу священника Николая Папоротского, но и на самого пастыря. По словам Крюгера, дворовая девушка Анна Агафонова нанесла ему «побои коромыслом по голове и ногам». После этого происшествия священник «пришел к нему, ругал его самыми дурными словами и сказал, что он готов заказать дубовый коромысел всем тем, которые его хорошенько бы били»49. С. Д. Татищев, приняв сторону «полного доверителя» своих дел, приказал девушке немедленно удалиться с его земли. Однако Н. Папоротский в свою очередь объявил ему, что отпустит работницу только после того, как помещик выгонит поверенного. Такого неповиновения своим законным требованиям и нарушения права собственности землевладелец без «исследования. и взыскания с виновного по закону»
оставить не мог. (Нарушение же права собственности происходило потому, что священник с семьей жил в доме, который принадлежал помещику и стоял на господской земле50.) Поэтому в прошении на имя митрополита Исидора С. Д. Татищев не только излагал свою точку зрения на поведение священника, но и обращал внимание владыки на то, что Н. Папоротский «неисполнением духовных обязанностей и законов гражданских» приносил вред «большинству людей, имеющих с ним столкновения»51.
Однако большинства недовольных людей, как показало расследование жалобы, не оказалось. Еще до начала следствия помещик отклонил предложение пастыря «окончить дело миром», поскольку ожидал от священника извинений, а не милости. Более того, он был удивлен тем, что священника беспокоит «такое обыкновенное и естественное явление в жизни», как безнравственное поведение Крюгера: «Ведь он еще не стар, а потому не может жить без женщины»52. То, что управляющий за подобное поведение не раз был бит крестьянами и в других имениях, самого С. Д. Татищева не смущало. По замечанию священника, это происходило потому, что сам граф имел «слабость. покровительствовать разврату». Так, в начале 1864 г. священник крестил «незаконноприжитую дочь» графа и солдатской дочери Нионилы Никифоровой, которая находилась у него в услужении53. Но простить Николая Папоротского и его жену, которые научили работницу Анну Агафонову, как защитить свою честь от «старого волокиты», Татищев не захотел54. Также он отказался исполнить поданное священником прошение как владельцу и мировому посреднику об удалении «повесы и развратника» из имения. Николай Папоротский, будучи православным священником, не имел пастырского влияния на Крюгера-лютеранина. Поэтому он просил землевладельца «отослать этого человека, и тем исполнить долг честного и благородного помещика, жертвующего своими интересами пользе общественной. и долг Мирового посредника, заботящегося о поддержании нравственности в его участке»55.
Священник не роптал, когда недовольство помещика тем, что приходской пастырь часто напоминал ему о том, «о чем ему меньше всего хотелось слышать», привело к лишению семьи Н. Папоротского квартиры, которой они пользовались в усадьбе56. Не отказался священник от своих нравственных убеждений и тогда, когда на его прошение об обеспечении его квартирой получил отказ от Духовной консистории. В резолюции говорилось: «Так как священник Папоротский имел уже готовую квартиру от помещика, но лишил себя таковой в следствие неблагоразумного вмешательства в распоряжения помещика, и посему предназначено ему приискивать себе другое место»57. Но разум и сердце пастыря поразились, когда после следствия депутат с гражданской стороны помещик Скрыдлов при «серьезном молчании благочинного» заметил, что если бы священник, «отложа в сторону нравственность», взглянул на дело с точки зрения гражданских законов, то увидел бы, что виноват он. «Ужели в самом деле законы гражданские безнравственны? — Обращался в письме к митрополиту Николай Папоротский. — Ужели самая нравственность вещь неудобоприложимая к жизни?»58 Ведь священник всегда считал, «что человек без нравственности ничем не отличается от животного, и в простоте сердечной благодарил Бога», что Он создал его человеком. Если бы священник исполнил желания помещика, то его дом бы «сделался домом разврата и порока в глазах других». И неужели он должен был согласиться только для того, «чтобы оберечь себе убогий угол, данный. из жалости, как голодной собаке заплеснелый кусок черствого хлеба?»59 Н. Папоротский просил архиерея обратить внимание на его положение: «.у меня ничего нет, что мир дает своим любимцам. был душевный покой, но и тот унесли, осталась вера в живую добродетель — и той позавидовали». Он просил митрополита оградить его от покушений помещика,
желающего «ради детской прихоти разбить и уничтожить» его последнее достояние, с которым священник желал бы жить и умереть60.
Представленные материалы говорят о том, что в основе внутриприходских конфликтов между священником и прихожанами могли быть нравственные противоречия. Преследуя свои интересы, прихожане просто оговаривали пастыря. При этом Духовная консистория принимала решения не в пользу священника, даже при полном отсутствии злоупотреблений с его стороны. Как ни парадоксально это звучит, но чтобы бороться за нравственность прихожан, священник должен был не только сам являть пример безукоризненной христианской жизни, но и быть материально независимым. У тех, кто нарушал общепринятые нравственные нормы, не должно было быть против приходского священника таких «аргументов», как вымогательство, сребролюбие, алчность и т. п., которые перечеркивали двадцати-, а то и тридцатилетний безупречный труд пастыря, унижали его в глазах всего прихода, вгоняли в нужду. От реформ середины XIX в. простой сельский священник ждал не столько разрешения извечной проблемы бедности, сколько жизненно необходимой материальной независимости. Авторитет пастыря, живущего десятилетиями бок о бок со своими прихожанами, не должен был спотыкаться о копейку, поданную за его труд.
1 Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 796. Л. 12 об. — 13. Подробнее об Этнографическом бюро см.: Быт великорусских крестьян-землепашцев. Описание материалов Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева. (На примере Владимирской губернии) / Авт.-сост. Б. М. Фирсов, И. Г. Киселев. СПб., 1993.
2 Быт великорусских крестьян-землепашцев. Описание материалов Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева. (На примере Владимирской губернии) / Авт.-сост. Б. М. Фирсов, И. Г. Киселев. СПб., 1993.
3 Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб). Ф. 19. Оп. 42. Д. 105. Л. 1.
4 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 42. Д. 105. Л. 1 об.
5 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 42. Д. 105. Л. 3.
6 Устав Духовных консисторий. СПб., 1883. Раздел III. Епархиальный суд. С. 60.
7 «Духовному лицу, оговоренному в преступлении, запрещается священнослужение, смотря по обстоятельствам, какие помещены в самом оговоре и какие открываются при следствии, и смотря по прежнему поведению подсудимого» (Устав Духовных консисторий. СПб., 1883. С. 62).
8 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 42. Д. 105. Л. 14.
9 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 42. Д. 105. Л. 13 об.
10 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 113. Д. 1285. Л. 117 об.
11 «Священнику в год 220 руб. асс., хлеба ржи 6 четвертей, овса столько же, ячменю 3 четверти, соли 2 У пуда, дров 12 саж., сена 100 пудов» (ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 113. Д. 1285. Л. 117 об.).
12 Священник Иоанн Никитин Светлов, 52-х лет, из духовного звания, был исключен из низшего отделения Новгородской духовной семинарии и в 1816 г. определен дьячком в г. Белоозерск, в 1823 г. перемещен в г. Павловск Санкт-Петербургской епархии к церкви Св. Марии Магдалины дьячком, в 1827 г. «рукоположен к той же церкви во диакона», в 1845 г. — рукоположен к Чирковицкой церкви «во священника». В семье у него были: жена, две дочери (13 и 9 лет) и его мать Параскева Иванова (85 лет) (ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 113. Д. 1285. Л. 118 об. — 119).
13 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 113. Д. 1285. Л. 117 об.
14 «По табелю Петра I» с 1720 г. на полное продовольствие одного человека в год полагалось: муки 3 четверти, круп 1,5 четверика, соли 24 фунта. (См.: ГазенкаумпфМ. Продовольствие войск в мирное и военное время в русской и иностранных армиях. СПб., 1876. С. 10). Обеспечение по «солдатскому пайку» было значительно ниже, чем установленное до 1833 г.
15 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 42. Д. 105. Л. 42 об.
16 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 42. Д. 105. Л. 64 об.
17 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 42. Д. 105. Л. 27 об.
18 Священник Никольской церкви в Ильешах передавал слова крестьянина деревни Черенковицы Якова Николаева о том, что «он грамотен и разобрался, что в приложении крестьян несправедливый оговор священника, а другие, не зная содержания, дали согласие за них подписаться» (ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 42. Д. 105. Л. 87 об.).
19 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 42. Д. 105. Л. 214.
20 Священник Иоанн Аландский после окончания Петербургской семинарии с 1843 по 1859 гг. возглавлял приход Михаило-Архангельской церкви в селе Новопятницком (в 2-х верстах от Ямбурга). Одновременно с 1844 по 1854 гг. был членом Ямбургского Духовного правления, в 1853-1858 гг. исправлял должность благочинного. 30 ноября 1859 г. он был переведен к ямбургскому Екатерининскому собору. В 1860 г. ему было 40 лет. (ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 113. Д. 1810. Л. 118 об. — 119, 119 об. — 120).
21 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 53. Д. 54. Л. 55.
22 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 53. Д. 54. Л. 56-56 об.
23 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 53. Д. 54. Л. 56 об.
24 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 53. Д. 54. Л. 56 об.
25 Возможно, прихожане здесь посчитали, что проповедь «без листа» — это самостоятельно сочиненный текст, который не прошел необходимую предварительную цензуру, а значит, не известный духовным властям. Следовательно, было еще одно «опущение по службе».
26 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 53. Д. 54. Л. 59.
27 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 53. Д. 54. Л. 57.
28 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 53. Д. 54. Л. 57 об. Приход благочинного священника Федора Орлова находился на рас-
стоянии 35 верст от ямбургского собора.
29 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 53. Д. 54. Л. 59.
30 Прошение подписали коллежский асессор, губернский секретарь, дворянин, 14 купцов и 19 мещан, т. е. пятая часть прихожан мужского пола. По клировой ведомости 1860 г., прихожанами ямбургского Екатерининского собора числились (мужского пола): в городе — военных — 9, статских — 32, купцов и мещан — 143 (всего — 184 души мужского пола); в мызах дворовых и в деревнях крестьян — 420 душ мужского пола. Всего прихожан обоего пола — 1323 (ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 113. Д. 1810. Л. 124 об.).
31 Антоний (Мартыновский А. В.). Покаянные воздыхания для говеющих. Киев, 1844. С. 7-8.
32 ЦГИА СПб. Оп. 113. Д. 1810. Л. 118 об. — 119.
33 ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 61.
34 ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 61 об.
35 ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 6, 92.
36 ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 2, 2 б.
37 ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 63.
38 Свои сомнения относительно правильности записи церковных сумм священник И. Аландский так объяснил следователям: «Предлагал же старосте лично и потом вызывал письмом на откровенное объяснение с тем намерением, чтобы не оскорбить самолюбие его, если бы я прямо и законно при причте потребовал от него документов, которых прежде у него никогда никто не спрашивал. Приход и расход церковных сумм не очень точным представлялся мне потому, что, судя по семнадцатилетнему моему наблюдению при сельской церкви, продажа свечь в соборе должна быть значительнее, нежели как она показывалась, что в последствии ясно и обнаружилось.» (ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 65 об.).
39 ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 64.
40 На вопрос следователей, почему медные монеты были взвешены, а не сосчитаны, церковный староста И. Спиридонов показал: «церковные суммы все, какими бы деньгами не поступали, всегда велись счетом, так и записывались на приход по книгам, кроме разных старых монет, которые с давнего времени копятся для обмена. Взвешены же медные деньги, а не сосчитаны, только ныне священником Аландским те, которые остались не записанными на приход и старая монета. без моего участия» (ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 73, 73 об.) (Зная вес медных денег, можно было установить общую сумму, которую следовало записать в приходную книгу.)
41 ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 64.
42 Причт собора в 1860 г. состоял из священника, диакона, дьячка, пономаря и просфирни. В семье священника И. Аландского были: жена, старший сын Павел, 16 лет, обучался в Петербургской семинарии «на содержании отца», младший Стефан, 12 лет, обучался при отце, дочь Екатерина, 15 лет, обучалась в Нарвском девичьем училище при лютеранской церкви св. Иоанна, младшие три дочери были также при отце (ЦГИА СПб. Оп. 113. Д. 1810. Л. 119 об. — 120).
43 ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 65 об.
44 ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 5-5 об.
45 ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 5 об. — 6.
46 ЦГИА СПб. Оп. 53. Д. 54. Л. 6.
47 Прослужив в г. Тосно только три года, в 1865 г. в возрасте 45 лет священник И. Аландский скончался. См.: Историко-статистические сведения о С.-Петербургской епархии. СПб., 1885. Вып. 10. С. 308.
48 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 12.
49 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 1-1 об.
50 До 1858 г. в Гагринском приходе священствовал Георгий Воинов. У него был собственный дом на церковной земле. После его смерти в 1858 г. в нем остались жить вдова и сын. Дом для семьи священника Н. Папоротского, поступившего на службу в 1859 г., предоставила мать С. Д. Татищева, графиня Серафима Ивановна Татищева, жившая тогда в имении.
51 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 3.
52 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 19.
53 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 28.
54 На жалобы работницы Анны Агафоновой, что Крюгер делал ей «безнравственные предложения и склонял к разврату», жена священника ответила, «что каждая женщина может избавиться, когда захочет, от подобных нахалов. поставила бы ведра на землю и преспокойно проводила бы коромыслом непрошеного любезника» (ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 20).
55 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 21 об.
56 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 28.
57 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 28 об. Священник настаивал, «что может быть переведен на другое место
только тогда, когда на него жалуется большая часть его прихожан, хотя бы жалоба и не была с законною ясностию
доказана (Устав Духовной консистории. Ст. 202), а здесь жалоба принесена одним лицом, и очень далеко еще не доказанная» (ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 29).
58 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 12 об.
59 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 33.
60 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 55. Д. 46. Л. 33. Возможно, именно эти события повлияли на дальнейшую судьбу свя-
щенника. В 1863 г. ему было 27 лет, это было его первое место служения после окончания новгородской духовной семинарии. В Историко-статистических сведениях о причтах Никольской церкви в селе Крицах говорится: «С 1846 г. священстсвовал Никифор Верольский, перешедший в 1871 г. в Новую Ладогу. После него служил Николай Иванов Папоратский, сложивший сан» (Историко-статистические сведения о С.-Петербургской епархии. СПб., 1884. Вып. 9. С. 475).
