CC BY
56
ПРОБЛЕМЫ КУЛЬТУРНОГО РЕГИОНАЛИЗМА
Г. X. ЩЕННИКОВ
СВОЕОБРАЗИЕ
УРАЛЬСКОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
В литературной жизни русской провинции легко заметить типологические явления, общие процессы.. Всюду писатели-провинциалы по своему социальному статусу были близки к народу, а зачастую жили в его гуще. Изначальный демократизм - самая характерная 'черта региональной литературы. Но качество демократизма специфично для разных литературных гнезд.
Своеобразие уральской литературы «нового времени» (мы употребляем это выражение как термин общепринятой исторической периодизации) -от: тобольских журналов конца XVIII века до беллетристики начала XX века - определялось спецификой уральского экономического быта (полубуржуазного-полукрепостного, полузаводского-полудеревенского), пестротой социально-профессионального и нащюнально-этнического состава населения урапьских поселков и городов. Сложность этого уклада обусловила восприятие народа как социально-исторической категории, само понимание' и толкование слова «народ». В уральской литературе народ никогда не выступает как некая однородная и монолитная крестьянская масса, носительница субстанциональных свойств нации. Это всегда конкретная, социально дифференцированная среда рабочих определенной отрасли (например, приисковые рабочие сильно отличаются от заводских), профессии, ремесла (внимание писателей сосредоточено на нюансах психологии, порожденных производственной ролью и социальным самоощущением человека). Это не абстрактная «толпа», противостоящая «обществу», а часть трудящегося и лишенного прав населения края. Народ в уральской литературе не выступает хранителем особой, высшей мудрости, противоположной интеллигентской «правде», позаимствованной из чужих земель. На Урале жил -значительный слой старообрядцев («староверы»), защитников древних религиозных правил и обычаев, идеализировавших допетровскую старину, стремящихся оградить себя от «распадающегося» мира» и средствами литературными, с помощью сбережения и умножения раскольничьих религиозных старопечатных и рукописных книг. Но не было светской литературы на Урале, которая выступила бы от лица старообрядцев. Уральская «мирская» литература начисто лишена мистического колорита, славянофильских и почвеннических откровений.
Уральских писателей-демократов отличает трезвое отношение к народу, чуждое всякой идеализации. Здесь не заметен весьма существенный для столичной литературы, для общерусской культурной традиции поиск «святых людей» в народе: подвижников, странников по святым местам, доморощенных религиозных философов, каких изображали Щедрин и Тургенев, Достоевский и Лесков, Златовратский и Эртель. Но в уральской литературе нет и исключительной сосредоточенности на идиотизме деревенской жизни, хотя многие мрачные сцены из народной жизни, запечатленные Решетниковым и Маминым-Сибиряком, пострашнее, чем в очерках Н. Успенского или в повести Чехова «Мужики». У уральских писателей уважительное отношение к просвещению, образованию, интеллигентности сочетается, с огромным доверием к непосредственному -знанию жизни, добытому, накопленному в труде и
повседневной житейской практике.
Свойственный сентиментализму культ простого человека, утверждение его высокого человеческого достоинства обнаруживается в уральской литературе на рубеже ХУШ-Х1Х веков, например, в стихах поэта Ивана Варакина:
Хотя мужик я есмь, то верно,
Но правдой дорожу безмерно1.
А столетие спустя критик Е. Колтоновская отмечала редкую способность Мамина-Сибиряка изображать «исконный, старорусский тип мужика»2.
В уральской литературе нового времени заметны три вершины - три выдающихся этапа.
Первый приходится на последние десятилетия XVIII века и запечатлен расцветом урало-сибирской журналистики: один за другим появляются периодические издания в г. Тобольске: «Иртыш превращающийся в Ипокрену», «Исторический журнал...», «Библиотека учения, еконо-мическая, нравоучительная и увеселительная в пользу и удовольствие всякого звания читателей». Значение этих журналов еще недооценено. Изучали их по преимуществу краеведы и историки печати (а не литературоведы) и судили о роли журналов по прямым заявлениям авторов, печатающихся в них.
Можно согласиться с 3. Н. Трусовой, что господствующая политическая тенденция «Иртыша...» - просвещенный абсолютизм, защита свободы мнений и свободы «поселян». Но в пределах этой тенденции выражен очень широкий спектр различных мнений. Наиболее авторитетный историк уральской печати В. А. Павлов отметил аморфность идейно-политической «платформы» журнала4. На мой взгляд, эта «аморфность» не результат беспринципности редакторской позиции. Левая, демократическая направленность издания очевидна. И очевидно, что в нем отразилась не только просветительски-дворянская идеология, но и демократическая ориентация, это явление новой, гетерогенной культуры, . характерной для конца XVIII века. «Иртыш...» мог появиться не потому лишь, что в Тобольске оказался заброшенный судьбой талантливый литератор Прокофий Сумароков, чтр в городе появились - дворянские вольтерьянцы (прокурор Ив. Бахтин), но и потому, что возникла потребность, в-своем журнале у широких слоев тобольчан, что журнал оказался органически связанным с Тобольским народным училищем -детищем города, воздвигнутым на объединенные средства купцов, мещан и цеховых, благодаря издательской инициативе купца В. Л. Корнильева. Литературными сотрудниками русских журналов всегда были преподаватели учебных заведений, но если в столичных центрах это профессора университетов, то в Тобольске это народные учителя Иван Лафинов, Тимофей Воскресенский, Иван Набережных, Василий Прутковский и др., а важнейшей частью читательской аудитории были их ученики - дети из податских сословий. Для этих авторов их литературная деятельность была другой формой просвещения народа. Цели же образования трактовались педагогами народных училищ весьма широко, основательно. Под образованием понимали свободное развитие всех сил человека, утверждение в нем сознания человеческого достоинства, гражданской доблести, укоренение в нем чувства правды, порядка, навыка к труду и готовности трудиться на благо общее5. Многие яркие публикации в «Иртыше...» обращены одновременно к читателям из разных, враждующих сословий - с декларацией и аргументацией идеи сословного равенства. Это и басни И. Бахтина «Сатира на жестокость некоторых дворян и их подданных», «Господин и крестьянин», и статьи В. Прутковского «Нечто о человеке», «Нечто к состоянию людей
относящееся», философские элегии и оды Н. Смирнова и П. Сумарокова. Последний в «Оде на Гордость» обличал дворянскую спесь, утверждал истинное достоинство человека в способности служить «ближним»: Родились мы для облегчения Взаимных бедствий тяготы.
Литературоведческий анализ тобольских журналов, шел пока по линии выявления их связей с французской периодикой и беллетристикой, был посвящен выяснению иностранных источников всевозможных занимательных историй и ходячих сюжетов7. Между тем следовало бы изучить отношение «развлекательного материала», публикуемого в них, к русскому фольклору. Примечательна сама система жанров, постоянных для «Иртыша...» и «Библиотеки...»: песня, сказка, притча, басня, быль -это жанровые обозначения, указанные самими авторами и не всегда соответствующие природе данного текста^ ориентированы на фольклор. Интересно здесь и нарушение привычных литературных канонов, модификация классицистических жанров, например, смешение в одном стихотворении черт оды, сатиры, эпистолы, вызванные установкой на «простого» читателя, нетрадиционной проблематикой.
На мой взгляд, тобольские журналы можно рассматривать как первую попытку реализации идеи сословного равенства в сфере печати -попытку создания общенародного журнала. Эта периодика сделала Тобольск в конце XVIII века центром урало-сибирского демократического просветительства. В силу своего периферийного положения тобольские журналы не могли стать ¡рупором передовой национальной мысли. Но оказали влияние на ее развитие благодаря тому, что Тобольск был пересыльным пунктом для репрессированных русских писателей. Так, А. Н. Радищева тобольские журналы укрепили в его просветительской вере и упорстве. -«О колико мое пребывание в Тобольске было приятно, сей город будет иметь для меня притягательную (силу)»'. А четверть века спустя недалеко от Тобольска, в Ялуторовске, будут поселены опальные декабристы, для которых-продолжение просвещенческих традиций (школа для поселковых детей) станет способом духовного выживания.
Вторая вершина уральской литературы - это 1860-е годы, когда творчество уральских писателей уже непосредственно вливается в общерусский литературный процесс и обогащает его новыми художественными открытиями. Впрочем, обозначение это начинается не с беллетристики, а с этнографии и фольклористики. В 1859 и 1860 годах выходят два тома «Пермского сборника» (издатель Д. Д. Смышляев), явившихся важной вехой в истории отечественного изучения народа. В них публиковались материалы пугачевского восстания, статьи по истории уральской культуры, записи уральского фольклора. В.сборниках излагалась новая, оригинальная и масштабная программа народознания и обосновывалась передовая методология этнографических исследований. Н. А. Добролюбов в специальной рецензии на первый том «Пермского сборника»9 дал высокую оценку этой методологии, отвечавшей тому пониманию принципа народности литературы, который он сам обосновал в статье «О степени участия народности в развитии русской литературы». Главное, и как нам представляется, наиболее злободневное и в статье Добролюбова и в его рецензии на «Пермский сборник» - это утверждение о том, что оценка жизни с народных позиций - это общесправедливая, общечеловеческая оценка. Критикуя русскую литературу за отрыв от народа, Добролюбов писал: «Если и трактуются предметы, прямо касающиеся народа, и для него интересные, то трактуются опять не с общесправедливой, не с человеческой, не с народной точки зрения0, а непременно в видах частных интересов той или другой партии, того, или другого класса»10. В «Пермском сборнике» Добролюбова сразу же
привлекла свобода от узко партийных пристрастий, от идеологической предвзятости, от скрытой тенденциозности. В предисловии составителей сборника критик не нашел ни слова «ни о знамени, ни о партиях, ни даже о собственном благородстве, ни даже о недобросовестности журналистов»11.
«Пермские сборники» заложили на Урале прочную традицию исследования этнографии, фольклора, культуры края, продолженную Н. К. Чупиным (1824 - 1882), Т. П. Белорецким (1975 - 1913), трудами участников Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ).
Та же высшая объективность в изображении народного быта появилась и в сочинениях Ф. М. Решетникова, напечатанных в 1864 году в журнале «Современник» (роман «Подлиповцы», повесть «Ставленник», очерк «Макся»), а также в рассказах и повестях А. А. Кирпищиковой, публиковавшихся в 1865 г. в «Современнике» же («Антон Григорьевич Мажорин», «Порченая»), и через год, когда «Современник» был закрыт, в «Отечественных записках» (повесть «Как жили в Куморе»).
• Это было редкое по дельности, деловитости, по серьезности подхода исследование мало изученных или совсем еще не освещенных сторон народной жизни,- поражавшее современников живой неподдельной правдой в искусстве. И. С. Тургенев писал П. В. Анненкову в январе 1869 г. по поводу романа И. С. Гончарова «Обрыв»: «Какое отсутствие настоящей, живой правды! Нет. После Л. Н. Толстого, с одной стороны, после Решетникова - с другой (не удивляйтесь: я его ценю высоко), эдакая, промозглая и неистинная литература уже невозможна»12. У Решетникова и Кирпищиковой. предельная достоверность, без всякой аполопп-г или осуждения, сочеталась с сердечным отношением к своим, героям как людям близким, хорошо знакомым, вовсе не требующим отстраненного «изучения». Сами писатели вышли из среды своих героев (Решетников - сын почтальона, Кирпшцикова - дочь крепостного), как и многие другие уральские писатели (Варакин, Смирнов, Погорелов,-Туркин и др.) и знали жизнь народа не понаслышке.
Уральские писатели-демократы стояли на платформе «Современника», признавали вождей революционной демократии Чернышевского, Добролюбова за своих учителей. Но было бы некорректно представлять • их выразителями революционной идеологии.
Еще в недавнем прошлом мы, к сожалению, оценивали их литературные достижения узко-социологическими критериями: насколько отразили они марксистское. понимание истории - «эпоху подготовки революции в России». Так в «Подлиповцах» Решетникова видели прежде всего картину массового переселения крестьян из деревни в заводские поселки, процесс создания резервной армии пролетариата13. В повести Кирпищиковой «Как жили в Куморе» замечали как сквозную тему вражду рабочих к тем, кто их угнетает14, особой заслугой писательницы полагали то, что она показала начало единения рабочих в защиту своих прав. Указанные явления, действительно, описаны в произведениях Решетникова и Кирпищиковой, но не в них таится задушевная мысль авторов. Повести уральских мастеров вовсе не иллюстрация марксистского тезиса о том, что вся жизнь работах проходит как история развития классового чувства, вызревания ненависти к угнетателям, неуклонного стремления к перераспределению богатств. Но неизбежные конфликты с работодателями, управляющими и приказчиками являются стимулами рабочих героев этих. повестей. Да, во всей русской литературе не описано более жутких, трагических условий человеческого существования, чем в деревне Подлинной, перед ними меркнут, все несчастья «Бедных людей» Достоевского. Но нет сознания трагизма этого бытия у самих лодлиповцев. И дело здесь не в духовной неразвитости пермяков, а в
принципиально иной, чем у героя Достоевского, реакции на удары судьбы. «Подлиповцев нельзя вшить ни в чем, - замечает автор, - они глупы, необразованны, но что их вразумит, куда они пойдут? Уж помру тожно, а тамока где уж? Под этими словами можно понимать, что подлиповцам нравится своя деревня, а дальше - кто знает, что такое творится»15. •
Н. В. Щелгунов, характеризуя героев рассказа Решетникова': Максю, Яшку, Петьку Кузьмина-и др., писал: «Во всех-этих людях поражает необычная нравственная сила. Юридически они, конечно, погибшие создания* потому что попадали в остроги, , на покаяние, в монастырь, нередко в каторгу. Но... все неблагодатные условия оказывались бессильны обезличить человека...»16. Та же неискоренимая жизнестойкость, выносливость отличает и подлиповцев. И движущей силой.их жизненной эпопеи является не только Царь-Голод, но и любопытство, неподдельный интерес к открывающемуся им новому миру. И благодаря этому жизнелюбию осуществляется великий акт в судьбе малого народа -эпохальный и бытийный:' прорыв его из^исторического захолустья, тупика на дорогу общечеловеческого развития. Путь подлиповцев увлекательно-скорбный. Они ежедневно спасаются от смерти, цо никогда не думают о ней (а герои Достоевского, как заметил В. В. Вересаев, наоборот, никогда не завыбают о смерти). И гибель Пилы и Сысойки наступает внезапно, мимоходом, словно бы случайно, хотя в сущности они изначально обречены на трагический финал при любом выборе, их дилемма - либо голодная смерть в деревне, либо невыносимый, губительный бурлацкий труд. Но гибельный путь окрашен мажорными тонами: радостью от новых впечатлений, обретением новых духовных переживаний: «Подлиповцы торжествовали. Они никогда не бывали в таком большом обществе людей своей братии и друг другу сообщали свои чувства. «Вот, значит я сила...» - говорил Пила». И даже смерть старших подлиповцев не обрывает этой торжественной ноты, звучащей и в заключительном диалоге сыновей Пилы.
У А. А. Кирпишиковой творческой доминантой ее лучшей повести «Как жили в Куморе» является выражение красоты, привлекательности, эстетической значимости жизни заводских работах, которым свойственны здоровые и сильные чувства, обостренное сознание чести, личной и семейной, истинное товарищество. Здесь люди утверждают себя трудом, мастерством, верностью, а не ненавистью. Примечательна4 фигура Григория Касаткина, подконюшенного, мечтающего стать мастером по металлу, работать в кричной, жениться на любимой - очень привлекательного честностью и цельностью натуры. Ненависть же к угнетателям, даже будучи справедливой в истоках своих, оказывается причиной непоправимых несчастий и бед. Это убедительно показано историей кричного мастера Сергея Набатова, забившего до смерти дочь Наташу, соблазненную управляющим.
Объективно повесть Кирпишиковой опровергла мнение критики, будто человека из «низов» и читателя-демократа занимают не «вечные вопросы», а исключительно социальная злоба дня. У людей, живущих в Куморе, ограничен сплав сословных и человеческих желаний. Они погружены не только в поселковый быт (как персонажи «физиологических» очерков), но и в народную культуру.
'Третья вершина старой уральской литературы - это творчество Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка.
При жизни Мамина его творчество воспринималось как явление особенное, нетрадиционное. Критик Е. В. Колтоновская писала: «Этот своеобразный писатель и самобытный истинный талант был по природе своей чужд основному духу русской литературы, и путь его прошел в
5 Зак. 2967,
33
стороне от тех граней, в которых положено ее основное русло. Он равнодушен к интеллектуальным исканиям правды и истины»18. Зато умеет рисовать коренные типы национальной жизни и общерусские черты. Ему свойственно народное понимание правды и совести.
Это противопоставление маминского понимания правды поискам интеллигентским, в том числе и демократическим, не единичное мнение Е. Колтоновской. В своих воспоминаниях о писателе Б. Д. Удинцев, племянник Д. Н. Мамина, говорит о кратковременной поре маминского нигилизма, с которым он порвал, вернувшись из Петербурга на Урал и потянувшись к национальным корням. «Он чувствовал себя связанным с родом - с дедами, прадедами: Он с каким-то испугом следит за тем, как быстро текущая жизнь смывает следы прошлого»19. Удинцев отмечает интерес молодого Мамина к летописи, к жизни русских подвижников, характеризуя это как отступление от демократизма, сдвиг вправо, типичный для «мелкобуржуазной интеллигенции»20.
Советские исследователи много сделали для доказательства маминского демократизма21. Этот демократизм ярко проявился в обновлении Маминым жанра социального романа. Обновление произошло путем обогащения реалистической палитры писателя достижениями новейшего метода -натурализма. Это и обращение к новым, массовидным и «простейшим», объектам художественного исследования: к психологии устойчивых и специфичных для Урала социально-этнических «популяций» («Три конца»), к изучению взаимодействия биолого-генетических и исторических корней деградации уральских предпринимателей («Приваловские миллионы»), к анализу судьбоносной роли элементарных человеческих потребностей в становлении личности разночинца («Черти из жизни Пепко» (данная тема - предмет специальной работы)). Это и новые способы типизации, при которых стержнем художественного характера становится не уровень сознания человека или его идея, а тип поведения, разновидность обыденного сознания, когда персонаж реатазует себя в' повседневной и общей практике22. Это, разумеется, и идейный демократизм, проявляющийся ярче всего в защите ценностей, важных для народа, в выражении его представлений о благе и несчастье, о добре и зле, красоте и безобразии.
Но демократизм Мамина не антитеза его национальным ориентациям. Для Мдмина демократизм и национализм понятия не полярные, а взаимосвязанные-- Мамину-Сибиряку чужда национальная кичливость, великорусское высокомерие. Коренные национальные типы у него не являются воплощением одного богатырства. Свойственные русским людям пороки и безобразия отражены с неменьшей выразительностью. Например, жестокость и бессмыслица некоторых патриархально-старообрядческих обычаев и привычек (особенно ярко показанных в романах «Дикое счастье» и «Золото» на истории Брагиных и Зыковых).
Впрочем, в изображении «староверов» Мамин демонстрирует удивительную гибкость и мудрость в оценке традиционной культуры: он и любуется сложностью, обрядностью раскольничьего уклада, и осуждает его консерватизм, и отлично чувствует обреченность, непрочность этого веками выверенного быта и вместе с тем далек от однозначного «прогрессистского» приговора ему. Старообрядческие скиты в «Трех концах» изображены и как «гнезда порока», религиозного ханжества, разврата, и как убежище для людей, искренне ищущих незыблемый «корень жизни», как места, где не прекращается духовный поиск. Не случайно молодые горой романа, представители поколения будущего Нюрочка Мухина и Вася Груздев уважительно относятся к старой вере и к скитам, поддерживают сердечную дружбу с мастерицей-начетчицей Таисьбй и сестрой Аглаидой.
Д. Н. Мамин-Сибиряк развивался в русле русского реализма, но оригинальный синтез демократических и национальнШ~жей"7ГОбавил этому реализму свежие краски и тона.
Традиционной для русской литературы является тема быта, характера и судеб различных героев, населяющих громадный край (этой теме посвящен специальный сборник, изданный литературоведами Челябинского университета23).
В целом же отмеченные нами свойства уральской литературы: широта взгляда на народ, трезвость в оценке и традиционного, и нового, доверие к жизни, к ценностям, значимым для простого человека, - это все, на наш взгляд, признаки особого ее демократизма, очень важного в наши дни, когда стало очевидным, как много вреда принесла людям идеологическая узость наших доктрин, социальное иллюзионерство и утопизм, преимущественная «установка» на идеалы, а не на жизнь.
ПРИМЕЧАНИЯ
1.Вараюш И. Пустынная лира забвеиного сына природы. - Спб., 1807. - С. 74.
2.Колтоновская Е. В стороне от главного русла. Д. Н. Мамин-Сибиряк"// Вестник Европы. - 1913. - № 2. - С; 200, 201, 206.
3.Трусова 3. Н. Общественно-политическая тенденция журнала «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» // Очерки литературы и критики Сибири (XVII - XX вв.). (Материалы к «Истории русской литературы Сибири») - Новосибирск. - 1976. - С. 23.
4.Павлов В. А. Очерки истории журналистики Урала. - Т. 1.- Екатеринбург, 1992. - С.
72.
5.См.: Фирсов Н. Открытие народных училищ // Пермский сборник. Повременное издание. Кн. первая. - М., 1859. - С. 148 - 149.
6.Иртьпп, 1789, дек. - С. 48.
7.См.:Трусова 3. И. Указ. соч.; Рак В. Д. Переводы в первом сибирском журнале. Там же. - С. 31 - 66.
8.Радищев А. Н. Избранное. - М.; Л., 1949, - С. 564.
Э.Добролюбов Н. А. Пермский сборник. Повременное издание. - Книжка 1..- Москва, 1859 // Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9 т. Т. 5. - С. 402 - 416.
10.Добролюбов Н. А. О степени участия народности в развитии русской литературы// Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9 т. - Т. 2. - С. 228.
11.Добролюбов Н. А. Пермский сборник.// Указ. соч. - Т. 5. - С. 407.
12.Тургснев И. С. Полное собрание сочинений и писем.: В 28 т. Письма. - Т. 7. - М.; Л„ 1964. - С. 278.
13.Лотман Л. М. Роман из народной жизни. Этнографический роман // История русского романа.: В 2 т. - Т. 2. - Л., 1964. - С. 392 -393; Она же. Реализм русской литературы 60-х годов XIX века. Л., 1974. С. 158.
14.Дергачев И. А. Писательница старого Прикамья // Кирпищикова А. А. Как жили в Куморе. Пермь, 1987. С. И - 12.
15.Решетников ф. М. Повести и рассказы. М., 1986. - С. 21.
16.Щел1унов Н. В. Литературная критика. Л., 1974. - С. 303.
17.Решетников Ф. М. Указ. соч. - С. 92.ч
18.Колгоновская Е. Указ. соч. - С. 199.
19.Удинцев Б. Д. Уфимский период жизни Д. Н. Мамина-Сибиряка // Воспоминания о Д. II. Мамине-Сибиряке. Свердловск, 1936. - С. 26.
20.Там же. - С, 26 - 27.
21.См. Дергачев И. Д. II. Мамин-Сибиряк. Личность. Творчество. Свердловск, 1981.
22.Там же. - С. 174, 242, 247.
23.Взаимоотношсния народов Урала в изображении русских писателей. Челябинск, 1992.
А. Я. ЛАЗАРЕВ
ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ ОБЛАСТНОГО ФОЛЬКЛОРА
Как фольклор «неотступно и своеобразно сопутствует истории человечества», так и проблема областного фольклора насквозь пронизывает историю фольклористики. В русской науке она впервые, пожалуй, была сформулирована В. Н. Татищевым, который в своем знаменитом опроснике «О сочинении истории и географии российской»1 предлагает
5' 35
