CC BY
69
Список литературы
1. Андреев Н. «Жизнь Тургенева» Б.Зайцева [Рец.] // Воля России. -1932. - № 1/3. - С. 94-96.
2. Винокур Г.О. Биография и культура. - М.: ГАХН, 1927.
3. Жукова Н.Н. Проблема становления творческой личности в художественных биографиях Б.К. Зайцева: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1993.
4. Завгородняя Н.И. Образ художника в беллетризованных биографиях Зайцева «Жизнь Тургенева», «Жуковский», «Чехов»: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Самара, 1997.
5. Зайцев Б.К. Собр. соч.: в 11 т. - М.: Рус. кн., 1999-2001.
6. История русского советского романа. - М.; Л.: Наука, 1965. - Кн.1.
7. Кашпур О.А. Жанр литературного портрета в творчестве Б.К. Зайцева: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1995.
8. Левкович Я.Л. Восстание декабристов в советской художественной прозе // Рус. лит. - 1975.- № 4. - С. 167-179.
9. Назарова Л.Н. О книге Б.К. Зайцева «Жизнь Тургенева» // И.С. Тургенев и русская литература: сб.ст. - Курск: КГПИ, 1982. - С. 149-157.
10.Струве Г.П. Русская литература в изгнании: Опыт критического обзора зарубежной литературы. - Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1956.
11. Федотов Г. Н.А. Клепинин. Святой и благоверный великий князь Александр Невский [Рец.] // Соврем. зап. - Париж. - 1928. - №36. - С. 546548.
12.Ходасевич В.Ф. Книги и люди. Чайковский [Рец.] // Возрождение. - Париж. - 1936. - № 4005. - С. 3.
13.Цетлин М.О. Берберова. Чайковский [Рец.] // Соврем. зап. - Париж. -1936. - № 61. - С. 468.
14.Шиляева А. Б.К. Зайцев и его беллетризованные биографии. - Нью-Йорк: Волга, 1971.
УДК 882.091-054.72
Н. Н. Кознова1
Своеобразие повествовательных форм в мемуарной прозе русского зарубежья
Статья посвящена исследованию форм повествования в мемуарах писателей-эмигрантов первой волны. Для анализа привлекается обширный мемуарный материал, книги воспоминаний писателей: Б. Зайцева, И. Одоевцевой, Н. Берберовой, И. Бунина, Н. Бердяева, В. Ходасевича, Г. Иванова и др. В качестве основной, исторически родственной мемуарам формы изложения материала рассматривается повествование от первого лица и его модификации в мемуарной прозе, зависящие от выбора жанра, образа повествователя, взаимодействия с другими способами речевого общения. Особое внимание обращается
1 Кознова Наталья Николаевна, кандидат филологических наук, доцент, Старооскольский филиал Белгородского государственного университета.
58
на индивидуальное использование каждым автором формы повествования от первого лица, в котором проявился не только традиционный подход, но и новаторские решения, обогатившие мемуарную прозу и способствующие ее дальнейшему развитию.
N. N. Koznovoj's article is devoted to the analysis of narration forms in memoirs of writers-emigrants of the first wave. The extensive memoirs material, books of writers' memoirs are involved for consideration — B. Zajtseva, I. Odoevtsevoj, N. Berberovoj, I. Bunin, N. Berdjaeva, V. Khodasevich, G. Ivanov, etc. The first person narration and its modification in memoirs prose depending on choice of genre, an image of the storyteller, interaction with other ways of communication are considered as main historical related memoirs, forms of material's statement. The special attention addresses to individual use of each author of the first person narration in which it was showed not only the traditional approach, but also the innovative decisions enriched memoirs prose and promoting its further development.
Ключевые слова: мемуары, писатели-эмигранты, формы повествования.
Мемуарные жанры получили мощный импульс к развитию в литературе русского зарубежья 1920-1930-х гг., в период, когда наши соотечественники оказались в роли изгнанников и признали общей своей задачей сохранение памяти о прошлом, возрождение культурных ценностей, потерянной, как казалось, навсегда России. Те, кто стал очевидцем великих исторических катаклизмов начала XX века, посчитали необходимым запечатлеть увиденное в слове и восстановить пережитые «счастливые» моменты жизни, оставшиеся за временной чертой революционных преобразований. К написанию воспоминаний обратились люди разных профессий, социальных групп, уровня образованности и готовности к литературной деятельности.
Однако среди огромного количества мемуарных произведений эмигрантов первой волны особое место занимают мемуары писателей, признанных мастеров слова, пришедших в эмиграцию с немалым творческим опытом и продолживших профессионально заниматься литературой за рубежом. Многие из них обратились к мемуарным жанрам впервые в своей жизни, не только поддавшись ностальгическому чувству и общему увлечению воспоминаниями, но и взяв на себя нелегкую роль летописцев, ощутив ответственность перед грядущими поколениями за сохранение «своей России». Большинству писателей удалось успешно выполнить миссию «хранителей времени и истории» и при этом расширить художественные возможности мемуарной прозы, обогатив ее новыми способами повествования.
Мемуары не отличаются жанровым единством, ибо они синтетичны, проявляют свободу в выборе композиционных средств и многообразие в использовании повествовательных форм, но неиз-
менными на протяжении всего времени развития мемуарной прозы являются такие ее черты, как субъективность, исповедальный тон, обращение к памяти. Исторически сложившейся, ведущей формой изложения материала в мемуарах стало повествование от первого лица, где автору-повествователю по праву принадлежит главная роль. Через призму восприятия мемуариста читатель осмысливает давно происходившие события, ближе узнает живших в ту пору людей, знакомится с их бытом, традициями и т. д. По утверждению В. Пискунова, «автор мемуаров сопоставим с поэтом: он постоянно присутствует на авансцене и говорит от первого лица» [10: 313].
Многие мемуарные тексты начинаются с обращения автора к читателю и определения тематики воспоминаний, в основном сосредоточенной вокруг жизни самого пишущего, а также тех исторических событий, свидетелем которых он стал. Так, Б. Зайцев в предисловии к книге «Далекое» (1965) заявлял, что она «о разных людях, местах, по написанию она разного времени, но все о давнем» [6. Т. III: 342]. И. Одоевцева во вступительном слове к мемуарам «На берегах Сены» (1978-1981) утверждала, что одна из главных ее задач - донести до читателей «дыхание и чувства тех, кто так долго жил без родины», «воскресить» лица современников [9: 5]. Тэффи свои «Воспоминания» (1932) охарактеризовала как «простой и правдивый рассказ» об «исключительно простых, неисторических людях, показавшихся автору забавными или интересными» [11: 17]. И все же, придерживаясь примерно одинаковых задач: сохранить, воскресить, оживить прошлое, мемуаристы искали свои способы осуществления намеченной цели. В одном случае, опираясь на свои воспоминания, писатели выбирали путь творческого познания мира и человека, ориентируясь на интерес к внешним событиям, воплощая в мемуарном тексте тезис «Мир и я». В другом - авторов мемуаров более привлекало осмысление собственного внутреннего «я» в процессе участия в общей жизни, что приводило к воплощению творческой установки «Я и мир».
Большинство мемуаристов отличал повышенный интерес к людям, истории, культуре, а внимание к собственной персоне намеренно нейтрализовалось. Подобная авторская позиция проявила себя в мемуарных книгах З. Гиппиус «Живые лица» (1925), Б. Зайцева «Москва» (1939), «Далекое» (1965), В. Ходасевича «Некрополь» (1939), И. Бунина «Воспоминания» (1950), Ю. Терапиа-но «Встречи»(1953), Г. Адамовича «Комментарии» (1967). Несмотря на выбор формы повествования от первого лица и постоянное присутствие голоса автора в тексте, повествователь в вышеназванных мемуарных текстах оказывается на втором плане относительно своих персонажей. По утверждению Б. О. Кормана, автор «не является объектом для себя <...> На первом плане не он сам, а какое-
то событие, обстоятельство, ситуация, явление» [8: 13]. Повествователь, родственно близкий автору, в мемуарной прозе часто сближается (но не сливается - Н. К.) с лирическим героем. Согласно определению Л. Я. Гинзбург, лирическая личность «существует как форма авторского сознания, в которой преломляются темы <...>, но не существует в качестве самостоятельной темы» [4: 165].
Тем не менее некоторые авторы мемуаров, вспоминая былое, уходят вглубь собственных переживаний, пытаясь разобраться в своих мыслях и поступках, отношениях с миром и людьми. Такие мемуарные тексты близки, но не тождественны автобиографическим жанрам. Рамки мемуарного повествования гораздо шире художественной автобиографии благодаря усложненности, разветвленно-сти сюжета, включающему многочисленные судьбы людей, ход общественных событий, само движение времени и истории. Например, книга Н. Берберовой «Курсив мой» (1960-1966), заявленная автором как «история моей жизни» и «раскрытие ее смысла», содержит информацию о судьбах нескольких поколений людей, живших в России, о революции, пребывании русской интеллигенции в эмиграции, событиях Второй мировой войны и т. п. Наряду с автобиографическим повествованием, философским эссе, психологическим анализом автор обращается к созданию мемуарных портретов выдающихся представителей отечественной литературы (М. Горького, Н. Гумилева, А. Белого, Б. Зайцева, Л. Лунца, А. Н. Толстого, М. Цветаевой, Н. Чуковского и др.). И все же в книге Берберовой не исчезает ощущение «второстепенности» людей и событий относительно уникального внутреннего мира повествователя, бесценного личностного опыта самого автора. Окружающая среда лишь способствует глубокому раскрытию личности автобиографической героини, выявлению особенностей ее видения мира. «Случается, что и воспоминания косвенно больше говорят о самом авторе, чем о людях, о которых он вспоминает», - поясняет писательница [1: 29].
Близка Н. Берберовой повествовательная манера И. Одоевце-вой в книге «На берегах Сены», где писательница изначально не ставит задачу познания собственного внутреннего «я», обобщения личного жизненного опыта, но по ходу повествования сосредотачивает внимание лишь на тех людях и событиях, которые коснулись ее очень близко, так или иначе повлияли на ее личную жизнь. В своих воспоминаниях автор производит отбор материала, анализируя не столько общеинтересное, сколько значимое именно для нее. Например, воспоминания о первых днях пребывания в эмиграции ограничиваются описанием нового, непривычного для Одоевцевой быта в немецком пансионе, отъезде мужа в Париж, чувстве одиночества в чужом городе, внешнем сопоставлении Петербурга и Берлина, а «главным» событием становится ее первый бал за границей. Поэто-
му в сфере внимания повествователя оказываются наряды, прически, танцы и т. п. Позже появляются знакомые петербуржцы: И. Северянин, Н. Оцуп, Н. Минский, И. Оренбург, и повествование плавно переключается на них. Однако автор, рассказывая о других, невольно притягивает внимание к собственной персоне, следуя схеме повествования «Я и мир».
Так, в рассказе И. Одоевцевой о встрече с И. Северяниным преобладают фразы, передающие оттенки настроений, чувств, переживаний самой героини-повествователя: «я сижу у себя и читаю...», «я удивлена», «я никого не жду», «я выхожу в прихожую», «я отступаю на шаг назад», «я протягиваю ему руку», «я иду по коридору, он за мной.», «я не спрашиваю.», «я не узнаю в нем того "бального", высокомерного, накрахмаленного Северянина» и т. п. Довольно скупо, сжато характеризуется гость героини, который по законам мемуарного жанра должен быть главным: «у окна стоит Северянин в пальто, со шляпой в руке»; «он очень бледен, голос его дрожит»; «он остается стоять, даже не сняв пальто» и т. п. [9: 13]. Далее Одоевцева восстанавливает по памяти их беседу, где звучит рассказ Северянина о себе, читаются стихи, но завершается эта сюжетная зарисовка откровенным самоанализом автора собственного внутреннего состояния после состоявшейся встречи: «Я иду к себе, чувствуя непонятную тревогу и тоску. Что это со мной? Неужели я действительно расхвораюсь? Ведь у меня ничего не болит, и ничего скверного со мной не случилось. Так отчего мне так тяжело? Так грустно?» [9: 19]. Здесь форма повествования от первого лица способствует, прежде всего, психологизации образа автора, оттесняя на второй план другие образы-персонажи.
Философско-психологическую автобиографию в мемуарах, «историю духа и самосознания» представил Н. А. Бердяев («Самопознание», 1949). В предисловии автор предупреждает, что в его книге «не будет выдумки, но будет философское познание и осмысливание меня самого и моей жизни» [2: 260]. Однако в процессе повествования ему не удается сосредоточиться только на изучении собственной личности и уйти от анализа общественно важных событий, размышлений о людских судьбах, судьбах мира. На необходимость тематического расширения рамок повествования указывает замечание автора, сделанное уже в предисловии: «На мистической глубине все происшедшее с миром произошло со мной» [2: 260]. Пишущий признавал свою позицию эгоцентричной, но видел в ней особую форму эгоцентризма, при которой его личная жизнь превращалась в объект художественно-философского исследования. Автор и герой в бердяевской книге близки и далеки одновременно. В художественном плане их отношения родственны, как между автором и героем мемуарно-автобиографического произведения, в научном - субъект-
но-объектны: один из них исследователь, другой - исследуемый, и здесь их единство распадается.
Бердяев старался руководствоваться философской установкой, согласно которой, познав себя, можно познать весь мир, поэтому композиция его произведения двупланова: «память о событиях и людях чередуется с размышлением» о себе [2: 262]. Повествование в книге ведется от первого лица, но в нем ощутимо наличие двух временных пластов: прошлого и настоящего, причем прошлое заметно преобладает. Взрослый человек, зрелая личность, ведущий повествование в настоящем времени, постоянно возвращается в былые времена, к герою — мальчику, юноше, наблюдает и оценивает со стороны его поступки, пытаясь разобраться в становлении его сознания, особенностях духовного состояния на разных этапах. В данном случае форма повествования от первого лица позволяет повествователю еще раз пройти путь, уже пройденный им когда-то, и максимально приблизить прошлое к настоящему, включив его в «сегодняшнюю» духовную жизнь автора.
В мемуарной прозе нередки случаи, когда в повествование от первого лица включается автором форма ведения рассказа от третьего лица. Подобное включение происходит в момент объединения жизненного опыта мемуариста с опытом своего поколения. В данной ситуации происходит замена личного «я» повествователя на общее «мы» толпы. Например, Г. Иванов: «В 1919 году мы все с чувством пронзительной тоски ходили по Петербургу.» [6: 262]; Б. Зайцев: «Революция шла, и мы куда-то шли. Разносил ветер кучку писателей российских по лицу Европы» [6. Т. III: 386]; В. Ходасевич: «Символизм упорно искал в своей среде гения, который сумел бы слить жизнь и творчество воедино. Мы знаем теперь, что гений такой не явился, формула не была открыта» [12: 136]. Часто авторское «я» заменяется безличными синтаксическими конструкциями. Дон-Аминадо («Поезд на третьем пути», 1954): «В Политехническом музее изо дня в день судили то "Катерину Ивановну", то "Анфису". О "Василии Фивейском" спорили до хрипоты» [5: 138]. Как можно заметить, позиция повествователя в приведенном выше эпизоде отражена нечетко, его голос сливается с массами или отражает точку зрения близкого ему круга людей. При выборе такой формы повествования автор оказывается не только «за текстом», но и «в маске», становясь «рупором времени», одним из свидетелей.
Введение в мемуарный текст диалогической речи, напротив, способствует усилению индивидуализации личности персонажей и самого автора, выступающего в роли повествователя-собеседника. В диалоге через экспрессию слова передаются чувства, переживания персонажей, интонационная мелодика речи определяет их внутренний настрой, мимика и жесты дополняют общую картину, отра-
жая некоторые особенности характера говорящего. Так, мечтательность, экстравагантность, артистизм и вместе с тем капризность поэта К. Бальмонта переданы автором книги «Далекое» Зайцевым в диалоге, состоявшемся в начале 1900-х годов в его московской квартире:
— Поэт желал бы читать свои произведения не в этой будничности, но среди рощ и пальм Таити или Полинезии.
— Но откуда же нам взять рощи и пальмы, Бальмонт?
Он осматривает нехитрую обстановку нашей столовой.
— Мечта поможет нам. За мной! — И подходит к большому, старому обеденному столу, — Макс, Вера, Люба, Борис, мы расположимся под кровлей этого ветерана, создадим еще лучшие, чем в действительности пальмы.
И он ловко нырнул под стол. <...> Вскоре из пальмовой рощи Спасо-Песковского раздались протяжные «нежно-напевные» и «пе-вуче-узывчивые» строфы его стихов» [6. Т. III: 372].
Значительную роль в процессе введения в мемуарный текст «чужой речи» играют авторские комментарии - своеобразные ремарки, акцентирующие внимание на тех или иных важных с точки зрения мемуариста моментах разговора и линии поведения говорящих. Сами же комментарии несут существенную информацию об авторе, его отношении к своим персонажам и происходящим событиям. В. Ходасевич, рассказывая о Горьком, припоминает: «Была, наконец, одна область, в которой он себя сознавал беспомощным - и страдал от этого самым настоящим образом.
— А скажите, пожалуйста, что мои стихи, очень плохи?
— Плохи, Алексей Максимович.
— Жалко, ужасно жалко. Всю жизнь я мечтал написать хоть одно хорошее стихотворение.
Он смотрит вверх грустными, выцветшими глазами, потом вынужден достать платок и утереть их» [12: 252].
Из нижеследующего комментария становится ясно, что мемуаристу дороги и лично близки такие черты характера его персонажа, как стремление к справедливой самооценке, требовательность, объективность во взглядах на литературное творчество: «Меня всегда удивляла и почти волновала та необыкновенно человечная непоследовательность, с которою этот последовательный ненавистник правды вдруг становился правдолюбив, лишь только дело касалось его писаний» [12: 252].
В мемуарный текст, где повествование ведется от первого лица, часто вводятся рассказы других персонажей о каких-либо событиях из прошлой жизни, представляющие собой отдельные микросюжеты, включенные в общую сюжетную канву книги или цикла мемуарных очерков. Присутствие в тексте подлинных очевидцев со-
бытий придает достоверность авторскому повествованию, благодаря чему мемуары получают статус исторического документа. Наличие нескольких рассказчиков позволяет мемуаристу выразить различные точки зрения на одни и те же события, включиться в полемику со своими персонажами или воспользоваться переданной информацией для доказательства правоты своих взглядов. Подобные функции могут выполнять также цитаты из писем, дневников, публицистических выступлений, произведений художественной литературы, включенные в мемуарный текст.
Так, в мемуарах И. Одоевцевой ее персонажи часто вспоминают о своем прошлом. И. Северянин, беседуя с писательницей, на вопрос о его былой известности в России разразился длительными воспоминаниями: «- Да, да. Небывалый, громокипящий успех. Уличное движение останавливали, когда я выступал в зале под Думской каланчой. А в Керчи, Симферополе, на Волге лошадей распрягали, и поклонники на себе везли меня, триумфатора! Страшно вспомнить какое великолепие! Купчихи бросали к моим ногам на эстраду бриллиантовые браслеты, серьги, брошки.» и т. д. [9: 14]. Поэт рассказал много интересного о своем детстве, юности, прошлой и настоящей жизни, в устной форме создав прообраз автобиографического романа или повести.
Н. Тэффи как персонаж книги воспоминаний И. Одоевцевой также поделилась своими давними впечатлениями о пришедшей к ней впервые популярности: «Я почувствовала себя всероссийской знаменитостью в тот день, когда посыльный принес мне большую коробку, перевязанную красной шелковой лентой. Без визитной карточки или сопроводительного письма» [11: 72]. Так начинался ее устный автобиографический рассказ, имеющий свою завязку (неожиданный подарок), кульминацию (в огромной коробке оказались конфеты с портретом писательницы на обертках) и развязку (обзвонив всех знакомых и пригласив попробовать конфеты, почти все их съела сама, после чего ей стало плохо). «Я объелась своей славой до тошноты и сразу узнала обратную сторону ее медали» [11: 73], - закончила свое повествование Тэффи. Автор-повествователь не комментирует данную вставную новеллу, но сам факт введения ее в общий сюжет книги («рассказ в рассказе») способствует более глубокому раскрытию как личностных качеств героини, так и ее литературного дарования - превосходного рассказчика. Ф. Шаляпин в воспоминаниях И. Бунина поведал о своем выступлении на бенефисе императорского хора, где ему пришлось вместе со всем хором, просящим о прибавке жалования, встать на колени перед царем [3. Т. IX: 385]. А. И. Куприн живописно изобразил свои «скитания» по югу России в поисках своего призвания [3. Т. IX: 395] и т. д. Рассказывая о себе в рамках общего мему-
арного метатекста, герои мемуаров максимально раскрываются, становятся ближе читателю. Мемуаристы же, предоставляя своим персонажам свободу в речевом выражении, восстанавливают ушедшие из памяти мелкие, но важные детали, способствующие «оживлению» давно забытых обликов.
Таким образом, мемуарный жанр исторически связан с формой повествования от первого лица, но способы ее использования авторами-мемуаристами разнообразны. Речь повествователя в мемуарном тексте не предстает единым стилевым потоком. Она может быть направлена на изображение внутреннего или внешнего по отношению к автору мира, на раскрытие личности повествователя или отдельного персонажа. Повествование от первого лица служит для создания психологической характеристики, речевого портрета, философского эссе, биографического очерка. Данная форма повествования легко взаимодействует с другими речевыми способами выражения: формой повествования от третьего лица, диалогической речью, описанием и т. д. Формой повествования от первого лица в мемуарном тексте может пользоваться не только автор-повествователь, но и другие персонажи. Повествование от первого лица придает мемуарам весомость исторического документа, убеждая в правдивости изложенной информации, и с художественной стороны способствует более глубокому раскрытию образов.
Список литературы
1. Берберова Н. Н. Курсив мой: Автобиография. - М.: Согласие, 1996.
2. Бердяев Н. А. Самопознание: Сочинения. - М.: Эксмо; Харьков: Фолио, 2006.
3. Бунин И. А. Собрание сочинений: в 9 т. - М.: Худ. лит., 1967.
4. Гинзбург Л. Я. О лирике. - М.; Л.: Сов. писатель, 1964.
5. Дон-Аминадо. Поезд на третьем пути. - М.: Вагриус, 2006.
6. Зайцев Б. К. Сочинения: в 3 т.- М.: Худ. лит.; ТЕРРА, 1993.
7. Иванов Г. В. Мемуары. Литературная критика // Иванов Г.В. Собрание сочинений: в 3 т. - М.: Согласие, 1993. - Т. 3.
8. Корман Б. О. Литературоведческие термины по проблеме автора. -Ижевск, 1982.
9. Одоевцева И. В. На берегах Сены. - М.: Худ. лит., 1989.
10. Пискунов В. М. Чистый ритм Мнемозины. - М.: Альфа-М, 2005.
11. Тэффи Н. А. Моя летопись. - М.: Вагриус, 2005.
12. Ходасевич В. Ф. Перед зеркалом. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002.
