CC BY
212
УДК 821.161.1.09"19"
Сафронов Александр Викторович
кандидат филологических наук, доцент Рязанский государственный университет имени С.А. Есенина
a.safronov@rsu.edu.ru
СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК ИЗ «РАКОВОГО КОРПУСА» (образ Максима Чалого в повести А.И. Солженицына)*
«Раковый корпус» является одним из важнейших произведений А.И. Солженицына рязанского периода. Автор ставит в нём вечные проблемы смысла жизни («чем люди живы?»), любви и смерти, нравственности существующего строя, вскрывает источники материальной и духовной скудости послесталинского общества, выявляет, возможно ли излечение и какою ценою оно добывается. Тему победы жизни и любви над смертью Солженицын, отталкиваясь от философских взглядов Л. Толстого, рассматривает «по-достоевски», давая высказаться самым разным героям, не занимая при этом позицию нравственного ригориста. Солженицын, как и в других художественных произведениях рязанского периода, посвященных проблеме нравственности существующего строя, не прибегает к прямым нравоучениям, действительность рисуется им в двух планах: реалистическом и символическом, при этом символы противостоят реальности. Одним из символических противовесов житейской скудости, аскетизму и беспросветности советской системы является и образ Максима Чалого. Он несёт в себе традиции плутовского романа, выступает как противовес советскому социуму, ибо не живёт «идейностью и общим благом», и в то же время его сближение с Русановым - свидетельство бездуховности, расчётливости и цинизма.
Ключевые слова: А.И. Солженицын, «Раковый корпус», Максим Чалый, рязанский период творчества, «пороговая ситуация», традиции плутовского романа, любовь как преодоление смерти, советский социум, символика.
Герои «Ракового корпуса» - обитатели мужского отделения, поражённые недугом, ожидающие смерти, - в экзистенциальной ситуации решают сложные бытийные вопросы, главный из которых - «чем люди живы?» Способность выжить в борьбе за жизнь, способность остаться свободным человеком А.И. Солженицын впрямую ставит в зависимость от способности любить как любовью «небесной», духовной, так и любовью плотской, «земной». Убедительны наблюдения А. Урманова о том, что «в размышлениях о любви солженицынских героев речь идёт о преодолении смерти. Кроме того, это и порыв духа к первоначальному идеалу, к сохранившемуся в прапамяти человека ощущению утраченного блаженства» [12, с. 382].
Тему победы жизни и любви над смертью Солженицын, отталкиваясь, в первую очередь, от философских взглядов Л. Толстого, рассматривает, тем не менее, «по-достоевски», давая высказаться самым разным героям, не занимая при этом позицию нравственного ригориста.
«У него охват Толстого и дух Достоевского. Так он объединяет эти две системы взглядов, которые считались диаметрально противоположными в девятнадцатом столетии и среди критиков в настоящее время. Это и есть настоящий Солженицын», -говорил Генрих Бёлль. В судьбах героев «Ракового корпуса» отчётливо присутствует толстовская идея о неотвратимости духовного возмездия и воздаяния в судьбе каждой личности, «диалектика души», «драматические переходы» (Н.Г. Чернышевский) чувств, мыслей, состояний, которые свойственны толстовским персонажам.
В. Краснов, анализируя полифонизм Солженицына, отмечает, что в своих романах он «соединяет выразительный и описательный принципы, динамику и статику, дионисийское и апполоновское, драматическое и эпическое, искусство Толстого и искусство Достоевского... Полифонический метод состоит в том, сказал Солженицын, "чтобы каждый герой становился главным, когда действие переходит к нему". (Поскольку в "Раковом корпусе" пациенты прикованы к постели и вынуждены "бездействовать", это высказывание можно перефразировать: "когда данный больной попадает в фокус романа".) При этом каждого героя надо показать не снаружи внутрь, как это делает Лев Толстой, а изнутри наружу, как у Достоевского» [4, с. 139-140].
Горячие дискуссии в одной из палат тринадцатого, ракового корпуса о том, чем люди живы, заставляют пересмотреть отношение к любви Ефрема Поддуева: «Живы чем? - Даже и вслух это не выговаривалось. Неприлично вроде. - Мол, любовью...» [10, с. 100]. Строитель Поддуев много ездил по стране, имел в жизни деньги, женщин, почти в каждом городе, где он бывал, у него оставалась семья. «Я - баб много разорил. С детьми бросал... Плакали...» [10, с. 137]. Ефрем с горечью признаёт и то, что люди живы любовью, и то, что для «чудесного исцеления» от смертельной болезни, нужна чистая совесть. «И привыкал к смерти, как к смерти соседа» [10, с. 188].
«Ценный работник, заслуженный человек» Русанов, сторонник действия, инициативы, видящий истинную жизнь в тайных бумагах, в глуби портфелей, совершенно непредставим в качестве «человека влюблённого». Он имеет все, что, казалось
* Исследование осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ) и Правительства Рязанской области. Проект РГНФ 15-14-62001 а (р) «Рязанский край в контексте русской литературы: региональный аспект исследования».
104
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «¿1- № 1, 2016
© Сафронов А.В., 2016
бы, нужно для счастья с точки зрения советского человека: квартиру, машину, хорошую работу, жену, детей, но его мертвая, окаменелая, несвободная душа не способна на простую, земную, человеческую любовь. «Лю-бо-вью?!. Не-ет, это не наша мораль!.. Люди живут идейностью и общественным благом», - утверждает он [10, с. 100], и продолжает верить в это, покидая больницу сражённый недугом. Собирательно-обобщающий образ Русанова - типичен, он представляет собой один из тех многочисленных элементов исправно работающей репрессивно-тоталитарной машины, «винтик» партийно-бюрократического аппарата.
Как нечто второстепенное мелькает в воспоминаниях талантливого учёного Вадима Зацырко некая Галя («Ждала его Галка в экспедиции и мечтала выйти за него замуж, но и на это он уже права не имел, и ей он уже достанется мало. Он уже никому не достанется» [10, с. 232]. Чистая духовность, оторванная от всего телесного, материального, в такой же степени несвободна, бесплодна, импотентна, как и «марксистско-ленинский» материализм Русанова. Вадим уходит со страниц повести, с одной стороны, в сторону выздоровления (удалось достать дефицитное лекарство), но, с другой стороны, автор теряет к нему интерес, как и врачи, «формально» ощупывающие его печень.
Как отмечает А. Аркатова, «для многих мужских персонажей А. Солженицына взаимоотношение с женщиной становится важной вехой их внутреннего становления, переосмысления ценностей. В повести "Раковый корпус" одной из таких героинь изображена Вера Гангарт. Как персонаж Вера представлена и через видение главного героя -Олега Костоглотова, и через личное пространство, наедине с собой. И Костоглотов, и Вера являются жертвами истории и нуждаются в моральном исцелении. Вера играет важную роль не только в возвращении Олегу мужской энергии, но и в его духовном воскрешении. Она вновь вселяет в него ощущение важности жизни, обесцененной в ГУЛАГе. Косто-глотов, в свою очередь, освобождает Веру от тяжести воспоминаний, позволяет перейти на иной уровень постижения себя как женщины. Жизненное соединение героев оказалось невозможным. Однако светлая динамика отношений наполняет их жизнь смыслом и надеждой» [1, с. 89.]
Смысл и надежду обретает Дёмка, не собирающийся поддаваться своей болезни, своему горю, своему страху. Этот юный герой впитывает в себя все происходящие в палате споры и рассуждения о смысле жизни, он обретает новый, необычный взгляд на религию, встречает первую горькую любовь к столь же юной, но уже многое испытавшей Асе, своей раскрепощённостью, тягой к свободе типологически близкой к набоковской Лолите, тогда как её имя отсылает читателя к образу тургеневской девушки.
Ни одна из любовных историй в повести не завершена, даже не имеет продолжения, а то и завершается смертью. Убогий советский быт, мрачные интерьеры ракового корпуса, физическое и нравственное бессилие героев, натуралистические подробности течения болезни и её лечения, попытки заменить любовь наукой или карьерой, обиженные жёны, случайные связи, привычка к жертвенности, нетребовательность в отношениях, горькое одиночество женщин, измученное общество, символом которого становится зоопарк, - всё это, на наш взгляд, коррелируется с мыслью Ж. Нивы о том, что в рязанский период творчества Солженицын создаёт «цикл разысканий о скудости советского человека, скудости моральной, психологической и социальной» [5, с. 66].
Благополучен и даже счастлив в этом мире только Максим Чалый, предстающий перед читателем в главе «Зачем жить плохо?» Это человек, «исправляющий ошибки снабжения» [10, с. 474], он нужен всем и не подчиняется никому, он минимально зависит от господствующей идеологии и от продиктованной этой идеологией морали. Даже поединок со смертью он выигрывает: ему «желудок отхватили, а он только улыбается» [10, с. 411].
Имена героев «Ракового корпуса» имеют символические значения: Зоя, Вера-Вега, Авиета-Ал-ла, Костоглотов. И в данном случае перед нами -тщательно выбранный характоним, позволяющий предположить ряд взаимоисключающих и взаимодополняющих черт персонажа. Фамилия «Чалый» происходит от обозначения лошадиной масти: «серый с примесью другого цвета», но в то же время это и «заключённый, имеющий несколько судимостей» [8, с. 277]. Имя «Максим» могло быть подсказано Солженицыну жизнерадостными, активными героями советских кинофильмов 30-х - 50-х годов, таких, к примеру, как трилогия о Максиме и «Максим Перепелица». В то же время оно - «большой» в переводе с латыни - отсылает к античным временам, подчёркивая древнее происхождение этого человеческого типа.
Чалый не имеет конкретного прототипа, возможно, как и большинство других персонажей, был списан с натуры. Однако не вызывает сомнений, что у него имеются литературные предшественники: герои плутовских романов, мошенники, проходимцы, объекты изображения сатирической журналистики советских времён. Чичиков, Остап Бендер, Кола Брюньон, Гаргантюа - как и они, Чалый в значительной мере свободен от тоталитарной системы: не привязан к определенному месту жительства, независим экономически - «деньги платить перестают - я оттуда ухожу» [10, с. 289], он не подвергнут идеологической обработке - вряд ли его «негоции» и махинации оставляют время для посещения профсоюзных собраний и политинформаций. Герой не обделён женской лаской -
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 1, 2016
105
в послевоенной действительности хватало и вдов, и одиноких девиц.
Он символично появляется в палате 5 марта, в годовщину смерти Сталина, в тот момент, когда Русанов мрачен из-за того, что в день кончины вождя газеты не напечатали его портрета, что означает некий важный поворот в политике, в один день с Шулубиным, человеком, предававшим свои высокие идеалы, потерявшим всякую надежду.
Чалый врывается в палату как поток освежающего ветра, расшевеливая больных: «невысокий, очень живой человек... жизнелюбивая уверенная улыбка... у него был нос велик - мягкий, большой нос, подрумяненный» [10, с. 276-277]. Заметим, что большой нос, по народным поверьям, примета значительного мужского достоинства, «под-румяненность» намекает на любовь к спиртному; «...а волосы у него были привольные, между льном и овсяной соломой... в улыбке его толстых губ было что-то приятное, плотоядное [10, с. 286], немудрое лицо Чалого выражало убежденность и дружелюбие. Появившись в палате, «...быстрыми глазами высмотрел он свою койку и вбивчиво протопал к ней... И стал разгружаться, а разгружать ему оказалось нечего: в руках ничего, в одном кармане бритва, а в другом пачка, но не папирос - а игральных, почти ещё новых карт» [10, с. 276]. Наличие колоды демонстрирует полную готовность Чалого к неприятному повороту судьбы: ловкий картёжник в «зоне» не пропадёт.
Чалый почти ни с кем из однопалатников не общается, исключая партнёров по картам, он преподносится читателю глазами Русанова, который с завистью отмечает, что тот «приказом воли так держался, показывал тот пример, которого не было в палате, но который только и должен быть в наше время у нашего человека» [10, с. 276].
Речь Чалого наполнена прибаутками, шутками, игривыми намёками:
«...а тут вошла Нэлля с ведром и тряпкой для неурочного мытья полов.
- О-о-о! - оценил сразу Чалый. - Какая девка посадочная! Слушай, где ты раньше была? Мы б с тобой на качелях покатались.
Нэлля выпятила толстые губы, это она так улыбалась:
- А чо ж, и счас не поздно. Да ты хворый, куда те?
- Живот на живот - всё заживёт, - рапортовал Чалый. - Или ты меня робеешь?
- Да сколько там в тебе мужика! - примерялась Нэлля.
- Для тебя - насквозь, не бось! - резал Чалый. -Ну скорей, скорей, становись пол мыть, охота фасад посмотреть!» [10, с. 278].
Бывший зэк Костоглотов легко распознаёт в хирурге Льве Леонидовиче человека, побывавшего «там, где вечно пляшут и поют», по употреблённым им словам «раскололся» и «заначка» [10,
с. 348], - в речи Чалого жаргон отсутствует. Зато в разговоре с картёжниками у него проскальзывает властная, «руководящая» интонация. С Русановым же (который, заметим, мечтает о введении публичных казней для спекулянтов для оздоровления советского общества - [10, с. 106]) «агент» говорит с лёгким подобострастием, в то же время умело манипулируя собеседником:
«- Я, Паша, - техником работаю. Хотя техникума не кончал. Агентом ещё работаю. Я так работаю, чтобы всегда с карманом. Где деньги платить перестают - я оттуда ухожу. Понял?
Что-то замечал Павел Николаевич, что не так получается, не в ту сторону, кривовато даже. Но такой был хороший, весёлый, свой человек - первый за месяц. Не было духа его обидеть» [10, с. 289].
В роли инициатора диалогов обитателей тринадцатого корпуса о смысле жизни, любви и свободе выступает, как правило, Костоглотов. Он же поддерживает ход и накал споров и способствует рождению в них истины, но Чалый - герой, с которым он не обменивается ни одной репликой. Единственный собеседник «агента» - Русанов. Их диалоги, в которых выявляется готовность правильного советского человека, партаппаратчика, пересмотреть свое отношение к жизни (жить надо хорошо, хотя «это осуждается», помочь хорошему человеку за мзду - можно, спекуляция - не такой уж страшный грех) в определенном смысле пародируют беседы Пьера Безухова с Платоном Каратаевым. Правда, если у Толстого смерть Каратаева -отправная точка для Пьера в постижении жизни, то у Солженицына, наоборот, «человек из народа» остается жив и здоров, а «советский аристократ» отправляется по дороге к смерти.
Чалый оказывается весьма убедителен в роли демона-искусителя:
«- Надо жить хорошо, Паша!
С этим не мог не согласиться Павел Николаевич, это верно: один раз на свете живем, зачем жить плохо? Только вот.
- Понимаешь, Максим, это осуждается. - мягко напоминал он.
- Так ведь, Паша, - так же душевно отвечал и Максим, держа его за плечо. - Так ведь это - как посмотреть. Где как.
В глазу порошина - и мулит,
Кой-где пол-аршина - и . ! - хохотал Чалый и пристукивал Русанова по колену, и Русанов тоже не мог удержаться и трясся:
- Ну, ты ж этих стихов знаешь!.. Ну, ты ж - поэт, Максим! [10, с. 289].
Непринуждённо, в стиле героев «Декамерона», выпутывается Чалый из фарсовой ситуации с двумя «жёнами», почти одновременно пришедшими навестить «мужа»: «...легко и открыто смеялся первый сам: "Ну, что ты будешь с бабами делать? Если им это удовольствие доставляет? И почему
106
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «¿1- № 1, 2016
их не утешить, кому это вредит?.." И расхохотался, увлекая за собой слушателей и отмахиваясь рукой от избыточного смеха» [10, с.285-286].
В финале Чалый «отлично бодро выглядел, даже уже не жёлтый. Лишь и было в нём от больного, что - пижама больничная да тапочки.
Знакомясь с Капитолиной Матвеевной, Чалый изящно как-то состукнул пятками, а голову отклонил набок - отчасти почтительно, отчасти игриво» [10, с. 311].
И вот уже друзья по палате обмениваются телефончиками: одному нужна новая резина для «Москвича», другому - пристроить на тёплое место «одного хорошего человечка» [10, с. 220].
«- Всё, порядочек! Будем звонить! - прощался Максим...
- Будем дружить! - подбадривал их Максим на прощанье...
- Будем жить! - кричал Максим, держа руку как "рот фронт"» [10, с. 311-312].
Солженицын прозорливо заметил и обрисовал здесь зарождение так называемой «советской мафии»: возможно, подобным образом начиналась тесная «дружба» партноменклатуры и теневых дельцов, подпольных коммерсантов и цеховиков, пользовавшихся покровительством «руководящих органов». Символичен в этом плане «рот-фронтовский» жест спекулянта и мошенника: подобно Чичикову, Чалый готов, словно хамелеон, принять любое обличье, любую веру, любую идеологию, чтобы слиться с окружающей средой, не выпасть из системы, сохранить свою личную свободу. Но в то же время есть одна важная биографическая деталь: Чалый фронтовик, дважды был ранен [10, с. 287], а Солженицын, как и Толстой, «питает особое расположение к военным подвигам: русский человек - настоящий воин, потому что он полностью забывает себя перед лицом смерти» [5, с. 158]. И это - ещё одно свидетельство двойственности, амбивалентности, текучести образа «счастливого человека».
Солженицын, как и в других художественных произведениях рязанского периода, посвящён-ных проблеме нравственности существующего строя, не прибегает к прямым нравоучениям, действительность рисуется им в двух планах: реалистическом и символическом, при этом символы противостоят реальности. Одним из символических противовесов житейской скудости, аскетизму и беспросветности советской системы является и Максим Чалый, обрисованный автором подобно архетипическому герою плутовского романа, но в то же время напоминающий и фольклорного солдата, способного сварить кашу из топора, и хозяй-
ственного, самодостаточного, независимого Ивана Денисовича Шухова. Если автобиографический герой повести Костоглотов - бунтарь (по мнению Р. Темпеста, «...быть может, самый мятежный герой русской литературы... Он не желает находиться в подчинении, будь то у советской власти, блатных в тюрьме или даже лечащих его врачей» [11]), то Чалый умело вписывается в советский социум, оставаясь внутренне свободным в рамках существующего строя.
Библиографический список
1. Аркатова А.Е. Чудо духовности Веры Ган-гарт (о поэтике одного женского персонажа в повести А.С олженицына «Раковый корпус») // Вестник РГУ - 2013. - № 3. - С. 89-96.
2. Гаркавенко О.В. Христианские мотивы в творчестве А.И. Солженицына: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Саратов, 2007. - 18 с.
3. Дурное Л. «Раковый корпус», прочитанный врачом. - М., 2010 [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www/vmpr/ru/index/php option=com_ content&view=artikle&id=113&Itemid=474 (дата обращения: 10.12.2015).
4. Краснов В.Г. Солженицын и Достоевский: искусство полифонического романа. - М., 2012. - 202 с.
5. Нива Ж. Солженицын. - М.: Худож. лит., 1992. - 191 с.
6. Сараскина Л.И. Александр Солженицын. -М.: Молодая гвардия, 2008. - 922 с.
7. Сафронов А.В. «Путь» как жанр и «путь» как судьба (Александр Солженицын и герои «лагерной» прозы) // Наследие А.И. Солженицына в современном культурном пространстве России и зарубежья (к 95-летию со дня рождения писателя): сб. материалов Международной науч.-практ. Конференции (16-17 дек. 2013 г.) / РГУ имени С.А. Есенина. - Рязань: Изд-во «Концепция», 2014. - С. 201-208.
8. Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона (речевой и графический портрет советской тюрьмы) / авт.-сост. Д.С. Балдаев, В.К. Белко, И.М. Ису-нов. - М.: Края Москвы, 1992. - 526 с., ил.
9. Слово пробивает себе дорогу: сб. ст. и док. об А.И. Солженицыне, 1962-1974 / сост. В. Глоцер, Е. Чуковская. - М.: Русский путь, 1998. - 387 с.
10. Солженицын А.И. Раковый корпус. - М.: Астрель, 2011.-508 с.
11. Темпест Р. Американский Солженицын // Первое сентября. - Литература. - 2008. - 16/30 ноября. - № 22.
12. Урманов А.В. Концепция Эроса в творчестве А. Солженицына // Между двумя юбилеями (19982003). - М.: Русский путь, 2005. - С. 371-384.
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова «¿j- № 1, 2016
107
