CC BY
102
ББК 87.6
СУЖДЕНИЕ И ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНАЯ ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ:
К ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСА
К.Ю. Платонов
Статья представляет собой попытку осмыслить проблему суждения как часть интерсубъективной тематики трансцендентальной философии. Суждение рассматривается в рамках традиционного философского учения о способностях. Анализируются концепции И. Канта, Х. Арендт, Ю. Хабермаса, П. Рикера. В статье изучаются проблемы интерсубъективной общезначимости, соотношения суждения и деятельности, а также другие темы социальной и политической философии
Ключевые слова: суждение, публичность, вкус, гений, интерсубъективность
Формулировкой этой проблемы мы обязаны Канту . В XX столетии на волне всплеска интереса к интерсубъективной проблематике к кантовскому наследию обращаются такие авторы, как Ханна Арендт, Поль Рикер, Юрген Хабермас и другие. Х. Арендт надеется найти в теории суждения И. Канта ответы на вопросы, поставленные современностью перед политической теорией и философией истории. Ее интересует концепция рефлектирующего суждения, изложенная в «Критике способности суждения». С ее помощью Арендт предпринимает попытку реконструировать основные идеи так и не написанной Кантом четвертой «Критики», которую он, как считается, рассчитывал посвятить миру политики и истории. Ядро этой теории политического и исторического суждения Арендт, в отличие от большинства подступавших к этой проблеме мыслителей, находит не в корпусе сочинений, раскрывающих его моральную философию (прежде всего в «Критике практического разума»), а в его концепции эстетического суждения. Арендт обходит стороной кантовское «Учение о праве», давая ему в целом невысокую оценку, а что касается таких историко-политических сочинений, как эссе «К вечному миру», «О поговорке...», то и тут она считает бесполезными поиски мыслительных ходов, которые могли бы составить четвертую «Критику», указывая на то, что сам Кант называл эти сочинения «мечтами» и не относился к ним слишком серьезно [1, с. 18]. Говоря о внутреннем делении «Критики способности суждения», Арендт указывает, что если вторая часть, посвященная критике телеологической способности суждения, имеет дело с человеческим родом в целом, поскольку он принадлежит природе и рассматривается согласно субъективной целесообразности, то в первой части, разбирающей суждение вкуса, интерес Канта направлен на множественность людей как таковую, вне отношения к целям рода. П. Рикер вместе с тем указывает, что само кантовское понятие целесообразности имеет отношение только к рефлектирующей способности суждения субъекта, двигателем которого Кант в первой части сочинения определил вкус.
«Нельзя обойти молчанием неравенство, которое сам Кант оставляет за эстетическим суждением по от-
ношению к телеологическому. Причина этого в том, что порядок природы, осмысленный в идее целесообразности, сам по себе обладает эстетическим измерением в силу самого его отношения к субъекту, а не к объекту. Порядок же трогает нас лишь в том, что нам нравится. В то же время эстетическое суждение необходимо телеологическому суждению, как первая составляющая рефлектирующего суждения, и таким образом, с точки зрения чистой рефлексии» [10, с. 110]. Сама же Арендт для построения своей теории политического и историко-ретроспективного суждения считает необходимым разорвать ту непрочную связь, которая объединяет у Канта два типа суждения, и сосредоточить свое внимание на суждении вкуса, которое, по ее мнению, вполне соответствует пониманию политической реальности.
Арендт поэтапно реконструирует кантовское суждение вкуса, акцентируя внимание на тех его качествах, которые важны для ее политической теории. Априорные основания для чувства удовольствия или неудовольствия могут лежать лишь в общезначимости суждений вкуса. Однако, направленность суждения вкуса на других, по-видимому, входит в противоречие с сугубо внутренней природой вкуса, который невозможно сообщить кому-либо. И в самом деле, из пяти чувств зрение, слух и осязание не создают препятствий для коммуникации, поскольку каждый человек, пользуясь этими чувствами, может свериться с внешним объектом, который будет идентичным внешним чувствам этих людей. Внутренние чувства, вкус и обоняние абсолютно субъективны и в отличие от трех объективных чувств не репрезентативны и не сообщаемы. Еще одна особенность этих чувств - дискрими-национность: внутренние чувства затрагивают меня непосредственно, в них я имею дело с частным как частным, которое не имеет вовне общего для меня и для других объективного референта. Кант называет это феноменальностью как таковой. При этом в субъективных чувствах я не могу удержаться от вынесения непосредственного суждения. Но как непосредственность и уникальность суждения вкуса может затронуть других и сделать его содержание общезначимым? С помощью каких средств осуществить переход
Платонов Кирилл Юрьевич - ВГТУ, аспирант, e-mail: [email protected]
от персональности к трансцендентальной интерперсо-нальности? На помощь чувству вкуса приходит воображение, этот «общий, но неизвестный нам корень чувственности и рассудка» [3, с. 46]. «Воображение -рассуждает Арендт, - превращает объекты объективных чувств в «ощущаемые» объекты, как если бы они были объектами некоторого внутреннего чувства. Это происходит при рефлексии не об объекте, но о его репрезентации» [1, с. 114-115]. Как отмечает Кант, прекрасно то, что нравится уже просто при вынесении суждения [4, с. 156-157]. Удовольствие, получаемое от самого объекта, можно назвать приятным, но прекрасное мы можем испытывать, только когда воображение превращает объект в его репрезентацию. «Действие воображения подготавливает объект для действия рефлексии. Именно эта вторая операция - действие рефлексии - и есть собственная деятельность суждения» [1, с. 121]. От чувственного вкуса совершается переход к вкусу рефлексии. Воображение вступает в свободную игру с рассудком как способностью подводить чувственное многообразие под понятие вообще.
В отличие от своего теоретического применения, рассмотренного в «Критике чистого разума», рассудок в эстетическом суждении не связан априорными правилами. Загадка априорных форм кроется не в логических основоположениях, а в самой интерсубъективной общности, спонтанно вырастающей из суждений вкуса. Изменение принципов эстетического суждения по сравнению с теоретическим начинается с трансформации необходимого условия для совершения синтезов рассудка - понятия общего чувства. Общее чувство теперь понимается не как чувство, одинаковое для каждого отдельного человека, а как дополнительная ментальная способность, которая встраивает нас в сообщество. Чтобы подчеркнуть новый смысл общего чувства, Кант в «Критике способности суждения» использует латинский термин sensus communis. «Под sensus communis надо понимать идею общего для всех чувства, то есть способности выносить суждения, которая в своей рефлексии мысленно (a priori) принимает во внимание способ представления каждого другого, дабы собственное суждение словно бы считалось с совокупным человеческим разумом» [4, с. 226]. Этот термин употребляется также и в значении здравого смысла. Кант противопоставляет sensus communis как открывающую внеприродную, культурную общность, производимую и поддерживаемую актами суждений и называемую Арендт «самой человечностью человека» [1, с. 51-53], «логическому своемыслию» или sen-sus privatus. Это ущербное чувство характеризует человеческое умопомешательство и делает невозможной коммуникацию, которую Кант подчеркнуто отделяет от выражения. Sensus privatus способно к выражению (например, выражению потребностей), но только исполнение максим sensus communis может обеспечить достижение общительности - высшей цели человеческого рода, которую Кант выделяет в качестве фундаментальной потребности в противоположность тем
теоретикам, которые считают, что только материальная нужда связывает отдельных людей в сообщество. Это, во-первых, максима самостоятельности мысли или максима рассудка. Самостоятельность эстетическому суждению сообщает его рефлексивный характер. В рефлексии удовольствие преображается из рецептивного пассивного переживания в суверенное действие суждения, которое ищет согласия всех. Поскольку поиск согласия обращен не столько на существующие точки зрения, сколько на возможные, движение смыслонаделения суждения идет не от общественного мнения, которое побуждало бы отдельных людей судить так, а не иначе, а от самих судящих, которые имеют в виду идеализированное сообщество, не ограниченное в пространстве и времени. Так прокладывается путь от патологической к чистой субъективности. Процесс увеличения дистанции между суждением и его объектом, являющийся делом рефлексии и реализующий первую максиму, неразрывно связан со второй максимой sensus communes - максимой широкого образа мыслей. Это максима собственно способности суждения. В применении к суждению вкуса Кант так описывает значение этой максимы: «Хотя удовольствие, испытываемое каждым от такого предмета лишь незначительно (пока о нем не сообщили) и само по себе не представляет большого интереса, однако идея о его всеобщей сообщаемости почти беспредельно увеличивает ценность этого удовольствия» [4, с 229]. Широкий образ мыслей означает, что при вынесении суждения мы в своем воображении становимся на точку зрения каждого другого. Чем более насыщено пространство коммуникации, в котором выносятся незаинтересованные и аргументированные суждения, тем ближе мы приближаемся к критерию всех максим практического разума - публичности.
Широта мышления, в едином духе подчеркивают Арендт и Рикёр, не имеет ничего общего с эмпатией. «Принятие того, что думают люди, чья «позиция» не совпадает с моей, равносильно пассивному усвоению чужих мыслей, т.е. обмену своих предрассудков на чужие» [1, с. 79]. Отказ от своих интенциональных актов ради «заповеди, которую дает мне Другой» (Леви-нас), по мысли Рикёра, ведет к разбуханию понятия ответственности, мера которой задается Другим, являющимся при этом лишь пассивным объектом заботы. В конечном счете, это означает исчезновение критериев ответственности, поскольку больше не действует спонтанный синтез воображения и рассудка в суждении, из которого складывается автономия личности, скрытым образом устремленная к реализации закона разума. Этика ответственности Левинаса подчеркнуто иррациональна. Темпоральная среда ответственности за свои суждения согласно Канту задается в самом сообществе по максиме публичности, т.е. при учете мнения всех возможных активных участников суждения. По мысли Левинаса, Другой не реален даже в возможности, поэтому длительность и мера ответственности проясняются по ту сторону публичности -в сфере трансцендентного Другого [10, с. 59-64]. И наконец, третья максима общего чувства - это макси-
ма разума, которая позволяет мыслить в согласии с самим собой, или, максима непротиворечивости. Как видим, эта максима формальна и не предписывает готовых правил для синтеза многообразного содержания. Единственное правило здесь - давать отчет в своих мыслях. Естественная стихия разума - диалог, в рамках которого и существует критическое мышление. Кант постоянно противопоставляет критическую или всемирно-гражданскую позицию школьному философскому разуму, развертывание которого приводит лишь к борьбе соперничающих догматических учений. Критическое мышление противостоит также спекулятивным системам, производящим в форме умозрения обоснование морали и права и создающим финалистские версии философии истории. Путь критического коммуникативного мышления, по словам Хабермаса, позволяет практическому разуму воплотиться в процессах, а не в содержаниях, что открывает дорогу постметафизическому авторитету [11, с. 187]. В дальнейшем изложении мы сосредоточимся на философии истории, политической и правовой философии, которую выводили из кантовской теории суждения такие авторы, как Х. Арендт, П. Рикер и Ю. Ха-бермас.
Кант не употребляет в своих работах термин интерсубъективность, однако у него есть представление о плюрализме мышления, таком образе мыслей, при котором «человек рассматривает и ведет себя не как охватывающий своей самостью весь мир, а как гражданин мира» [6, с. 145]. Эти мысли в применении к эстетическому суждению облекаются в знаменитую диалектическую игру гения и вкуса. Гений, согласно Канту, это способность задавать правила. Кант, как и Шефтсбери понимает под гением беспредельную творческую активность, не связанную общественными условностями и всякий раз ускользающую от своих объективаций в тех или иных произведениях искусства [8, с. 101]. Пропорцию и меру этой бесконечной активности задает суждение вкуса. «Вкус, как и способность суждения вообще, есть дисциплина гения, которая очень подрезывает ему крылья и делает его благонравным или отшлифованным; в то же время вкус руководит им, показывая куда и как далеко он может идти, оставаясь при этом целесообразным; и так как вкус вносит ясность и порядок в полноту мыслей, то он делает идеи устойчивыми, способными вызвать длительное и всеобщее одобрение, быть преемницами других идей и постоянно развивать культуру» [4, с. 248-249]. Арендт переносит эту диалектику в ис-торико-политическую область и вслед за Кантом отдает предпочтение зрителям событий, а не их активным участникам. «Главный вопрос для актера - как он выглядит в глазах других; актер зависим от мнения зрителя; он не автономен (на языке Канта). Ориентиром является зритель, и этот ориентир автономен» [1, с. 99]. Актер, исторический деятель на которого Арендт проецирует функции эстетического гения, обладает двоякой ролью: он создает предмет для вынесения возможных суждений, вокруг которого формируется трансцендентальное поле публичности, но при
этом актер знает только свою роль и не способен к «широкому образу мыслей». Кант разводит по разные стороны активность и рефлексию в своей социальной философии. Актер действует, но рефлексирует интерсубъективное сообщество «зрителей мира» ^еК-ЬйгасМег). Это ставит более широкую проблему соотношения воли и зрительского суждения. Согласно Канту, в республиканском правовом устройстве действует только одна воля, которая не может дробиться и которая выражается в фигуре главы государства. Эта воля совпадает с публичностью практических максим, общих как для принудительного и позитивного права, так и для моральных императивов. В качестве частного лица человек подчиняется тем законам, которые он предписывает себе исходя из своей публичной автономии гражданина государства. Соединение в форму единого субъекта фигур законодательства и подчинения оставляет только один источник власти - главу государства. «До того как появляется всеобщая воля, народ не имеет никакого права принуждения по отношению к своему повелителю, потому что только через него народ и может по праву принуждать; когда же всеобщая воля существует, также не может иметь место принуждение народа по отношению к повелителю, так как сам народ был бы тогда верховным повелителем» [7, с. 191]. Принуждение по отношению к другим только через главу государства исчерпывает свободу действия кантовского гражданина, поскольку в правовом состоянии закон -единственное основание для познания свободы; любое иное произвольное действие, не согласующееся с правовой максимой, может рассматриваться только как заговор или мятеж. Но объединение публичного и частноправового законодательства, исключающее из политики действия, не основанные на категорическом императиве, делают необходимым свободное интерсубъективное пространство зрительских суждений. В это пространство Кант включает свободу печати, являющуюся «единственным палладиумом прав народа» [7, с. 193] и свободу критического философского поиска [5, с. 461]. Суждения, выносимые в рамках этих институций, служат обоснованию и прояснению максим десубстанциализированного практического разума. П. Рикер сравнивал такое прояснение максим с герменевтической интерпретацией символа [10, с. 141-142]. Беспрестанно выносимые аргументацион-ные суждения, по мысли М. Мамардашвили, сообщают трансцендентальному пространству публичности необходимую «плотность», в которой держатся мораль, право и возможное историческое «возвышение человека над самим собой» [9, с. 240]. Арендт постоянно подчеркивает это разделение у самого Канта. «Максимы для действия не аннулируют эстетическое и рефлектирующее суждение. Пусть Кант всегда действовал на благо мира, он все равно знал и хранил в уме свое суждение. Если бы он действовал, основываясь на знании зрителя, то в своем собственном разуме он стал бы преступником. Если бы под влиянием «морального долга» он забыл прозрения зрителя, то <...> стал бы идеалистическим глупцом» [1, с. 96-97].
Однако, ряд комментаторов, в том числе Р. Бей-нер, П. Рикер и Ю. Хабермас критиковали Арендт за абсолютизацию этого разделения. У самого Канта суждению не всегда отводится пассивная зрительская роль и он далек от того, чтобы распространять принципы эстетического суждения на политику. Скорее наоборот, суждение служит конкретному применению общих и формальных императивов к частной ситуации. Недаром Кант называет его «практическим искусством». Рональд Бейнер критикует Арендт за эстетизирование политического суждения и исключение из него всех критериев усмотрения, кроме беспристрастности. Он задается вопросом насколько оправдано жесткое противопоставление телеологического и эстетического суждения. «Могут ли политические суждения отстраняться от практических целей, и вообще, насколько последовательна не телеологическая концепция суждения?» [2, с. 221]. Обращаясь к аристотелевской идее благоразумия (рЬгопе818), позволяющей на основе созерцания сущего блага действовать политически мудро, Бейнер подвергает критике концепцию Арендт, не придающую никакого значения опытности и компетентности при вынесении суждения. Критерий образцовости прекрасного, перенесенный в политическую область и исключающий любую телеологию рискует разорвать связь суждения с практическими максимами, интерпретации которых и служит суждение. Хабермас подходит к критике концепции суждения Арендт с иных позиций. Он не принимает аристотелевскую традицию обоснования морали, предполагающую уже наличный горизонт безусловно принятых ценностей, а говорит об организации ситуации интерсубъективного обсуждения, в рамках которой были бы прояснены публичные максимы и выявлен эпистемический смысл морали и права. Смысл морали реконструируется, а не конструируется философом [11, с. 56] . Концепция Арендт, по мысли Хабермаса, не осуществляет должной связи между мнениями зрителей и практическими истинами и ценностями, которые могли бы быть извлечены трансцендентальной философией из интерсубъективного пространства суждений. Практическое у Арендт - это то, что основано на мнениях и убеждениях и не может быть истинным или ложным. Это мешает осмыслить процесс достижения согласия как рациональный дис-
курс. [2, с. 223-224]. Переход от неограниченного коммуникативного сообщества, модель которого Хабермас строит на трансцендентальной теории суждения, к морально-правовым нормам, регулирующим реальные отношения людей, для Арендт закрыт. Арендт сохраняет за суждением только ретроспективный статус и выключает судящее сообщество из vita activa. Суждения лишь помогают нам экзистенциально утвердиться в мире: через рефлексию о прошлом в интерсубъективном мире людей формируются значимые представления об образцовости случившихся событий, сообщающих осмысленность человеческому бытию вместе. «Мы можем поддерживать себя в настоящем и сохранять надежду на будущее только благодаря рефлексии о чуде свободы, случающемуся в отдельные мгновения прошлого. В отсутствии ретроспективного суждения нас охватило бы ощущение бессмысленности настоящего» [2, с. 251].
Литература
1. Арендт Х. Лекции по политической философии Канта / Х. Арендт. - СПб.: «Наука», 2011. - 303 с.
2. Бейнер Р. Ханна Арендт о Суждении / Р.Бейнер // Лекции по политической философии Канта. - СПб.: «Наука», 2011. - С. 147 - 256.
3. Кант И. Критика чистого разума / И. Кант. - СПб.: Наука, 2008. - 662 с.
4. Кант И. Критика способности суждения / И.Кант. -СПб.: «Наука», 2006. - 512 с.
5. Кант И. К вечному миру / И.Кант // Критика способности суждения. - СПб.: «Наука», 2006. - С. 437 - 477.
6. Кант И. Антропология с прагматической точки зрения / И.Кант // Собр. соч. в 8 тт. - М.: Изд-во «Чоро», 1994.
- Т.7. - С. 138 - 378.
7. Кант И. О поговорке «Может это и верно в теории, но не годится для практики» / И.Кант // Собр. соч. в 8 тт. -М.: Изд-во «Чоро», 1994. - Т.8. - С. 159 - 206.
8. Кассирер Э. Философия Просвещения / Э.Кассирер.
- М., СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2013. - 400 с.
9. Мамардашвили М. Опыт физической метафизики / М. Мамардашвили. - М.: «Прогресс-Традиция», 2008. - 304 с.
10. Рикёр П. Справедливое: Пер. с франц. / П. Рикёр. -М.: «Гнозис», «Логос», 2005. - 304 с.
11. Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории / Ю.Хабермас. - СПб.: «Наука», 2008. - 417 с.
Воронежский государственный технический университет
AN OPINION AND TRANSCENDENTAL INTERSUBJECTIVITY: STATEMENT OF QUESTION
K.Y. Platonov
This article addresses an issue of making an opinion in the way of intersubjective subject-matter of transcendental philosophy. An opinion is considered in the scope of traditional philosophic doctrine of abilities. Kant's, Arendt's, Habermases's conceptions are analysed. The article exposes the issues of intersubjective general validity, correlation of opinion and activity and other social and political philosophy's subjects
Key words: opinion, publicity, taste, genius, intersubjectivity
