Суверенитет и общественный договор: современные импликации Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

К 380-летию со дня рождения Джона Локка

Суверенитет и общественный договор: современные импликации

В статье рассматривается проблема соотношения понятий общественного договора и суверенитета. Выясняются закономерности формирования основных представлений об общественном договоре. Исследуется специфика подхода Д. Локка к определению субстанциальной основы суверенной власти. Делается вывод о взаимообусловленности демократии, гражданского общества и восходящей к Д. Локку версии общественного договора.

Ключевые слова: общественный договор, суверенитет, демократия, политическое, легитимность, гражданское общество.

Одной из наиболее значимых тем для обсуждения в современной российской политической действительности становится необходимость нового общественного договора. В течение последних лет призывами к его заключению отметились почти все активные участники политического процесса: от представителей действующей власти до ее оппонентов. Однако в осмыслении этой объединяющей различные политические силы проблемы наблюдается заметное расхождение в предпочтении философских традиций. У авторов, близких современной российской власти, в идеях легко угадываются Т. Гоббс и Ж.-Ж. Руссо. В то время как оппозиционная точка зрения опирается на наследие Д. Локка, переосмысленное в неоинституциональных теориях. Столь неожиданная актуализация социального контрактивизма в России вызвана целым рядом факторов, важнейшим из которых стала общественная девальвация демократической формы правления.

Закономерности политического развития привели демократию к откровенному несовпадению реального и должного. Современный демократический процесс далёк от провозглашенного теоретиками либерализма права народа принимать решения в ходе свободного обсуждения. Главная проблема парламентской демократии обнаруживает себя в противоречии между постулируемым и воплощаемым в

Ю.И. Деревянченко

© Деревянченко Ю.И., 2012

действительности суверенитетом. Реальность демонстрирует вполне жизнеспособное сосуществование демократических политических принципов с весьма архаичными системами ценностей, определяющими социальную активность индивидов. Традиционные общества с холистским мировоззрением обеспечивают необходимое политическое единодушие и в условиях свободного волеизъявления без применения каких-либо механизмов явного принуждения. Система всеобщих демократических выборов зачастую оказывается даже более управляемой, нежели авторитарная вертикаль власти, что вызывает вполне объяснимое общественное разочарование.

Причины же концептуального противостояния на российской интеллектуальной сцене пары «Гоббс — Локк» слишком многообразны, чтобы их можно было свести к какой-либо одной (к тому же отмеченное преимущественное внимание различных политических сил той или иной фигуре достаточно условно), но, все же, очевидно, что разность предпочтений российской политической элиты в этом вопросе обусловлена различным видением проблемы суверенитета власти.

Уже подзабытая дискуссия вокруг поднятого В.Ю. Сурковым термина «суверенная демократия» обозначила понятия демократии и суверенитета как ключевые для российской политической рефлексии [1]. Неоднократно отмечавшееся интеллектуальное влияние К. Шмитта на идеологов российской власти, несмотря на присущую им сдержанность в упоминании имени немецкого мыслителя, предопределило основные подходы к осмыслению демократии и суверенитета. К. Шмитт — несомненно, один из наиболее авторитетных до сих пор специалистов в вопросах определения субстанциальной основы суверенной власти.

Выявление причин столь существенных расхождений в теоретических принципах организации власти в демократическом обществе заставляет обратиться к определению основ народного суверенитета.

Первичные формы социальности тотальны. Каждое действие родового человека воспроизводило в себе всю систему родового общества как части мироздания, приобретая космический характер. В силу бытийной значимости индивидуальные действия ритуализируются и наделяются сакральным характером. Родовая жизнь предстаёт как культовая практика, а социальные нормы как нормы религиозные. Сакральный и институциональный порядок настолько интегрированы, что коллектив в целом может рассматриваться как культовое сообщество.

Понятие индивидуального в архаичном обществе также невозможно в силу непрерывности социальных связей: даже в античных демократиях наделение правом голоса лишь мужчин определённого возраста, равно как и лишение этого права, есть вполне логичный акт, не подразумевающий политической дискриминации. Мужчина, обладающий политическими правами, выступает как представитель родовой ячейки, права членов

которой осуществляются в правах ее представителя. Община в буквальном смысле выступает носителем суверенитета.

Сакрализация повседневного превращает социальное в разновидность культовой практики, большинство явлений полисной жизни: патриотизм, гражданственность, искусство — имеют религиозную основу. В условиях слияния религиозного и социального в родовом обществе автономная индивидуальность просто не существует. Интегративные функции социальной системы «обобществляют» любые формы политических практик.

Средневековье, разделив сферы трансцендентного и повседневного, ослабило сакральную нагрузку на социальное пространство. И хотя наиболее важными социально-антропологическими характеристиками средневекового общества по-прежнему являются фиксированность схем социальной практики и невыделенность автономной индивидуальности, этот процесс впервые создает возможность для формирования личности, приближенной к современному типу. Христианский теологический персонализм, десакрализуясь в социальном пространстве, порождает своеобразный вариант коллективного персонализма.

Степень индивидуальной автономности в средневековых обществах, как и раньше, напрямую зависит от способности выражать коллективные представления. Личность и коллектив образуют тесную связку, обусловливая друг друга. Политические права предельно персонализированы: ими наделяется сравнительно небольшой круг лиц, образующих высшее сословие и реализующих в акте правоприменения коллективную волю. В силу этого средневековое общество характеризуется в высшей степени иерар-хизированной системой распределения прав, сосредоточением которых, в конечном счёте, оказывается лишь одна персона — монарх, обладающий всей полнотой суверенитета.

В теологически осмысливаемом обществе фигура суверена принципиальна в правовом плане. Контекстность и лаконичность средневекового права подразумевают субъектность правого акта, персонифицированного в фигуре суверена. Сама правовая норма полиморфна, и поэтому оформляется только в акте правоприменения. Правами конкретный индивид обладает лишь в той мере, в какой они делегируются ему сувереном, естественно, объем делегированных прав изменяем в зависимости от ситуации. «Распыленность» суверенитета в системе вассальной зависимости впервые рождает еще не права личности, но уже персональные права. Источником персонализации, в том числе правовой, по-прежнему выступает сакрали-зованная практика. Политико-правовые учения этого периода К. Шмитт очень точно охарактеризовал как политическую теологию [2].

Рационализация индивидуального и общественного сознания, начавшаяся в эпоху Возрождения, приводит к тому, что естественнонаучные представления приобретают для политического права, как впрочем, и для остальных сфер человеческого духа, парадигмальный характер. Устра-

нение случайности в форме абсолютистского правового волюнтаризма из сферы политического ликвидирует фигуру суверена. Механистический деизм в политико-правовых представлениях концептуально оформляется в образе государственной машины. Этот взгляд радикально меняет природу политического права, приводя, в недалёкой перспективе, к его имма-нентизации. Последовательное устранение теистических представлений из концепций государства делает возможным кардинальное переосмысление юридической картины и, как следствие, подталкивает к переосмыслению понятий суверенитета и легитимности.

Механицистское мировоззрение устраняет случайность в форме абсолютистского правового волюнтаризма из сферы политического и ликвидирует фигуру суверена так же, как устранение чуда из естественного мира лишает Бога каких либо конститутивных качеств. «Суверен, который в деистической картине мира пусть и вне мирового целого оставался все же механиком огромной машины, радикальным образом вытесняется. Машина теперь работает сама по себе» [2, с. 73].

Утратив представление о трансцендентности, политическая мысль с неизбежностью организуется сферой имманентности. Прежде всего, процесс имманентизации рождает концепт правового государства. Интенсификация правотворчества стала производной от процессов секуляризации, происходивших в европейском обществе. У Гоббса правовой характер государства и суверенитет обуславливают друг друга.

Новое понятие легитимности уже всецело принадлежит имманентному, и субъектом легитимации становится народ. Народ, или человечество, в политической теории структурно замещают Бога, демократия — монархию, множественность — единство.

Секуляризация социальных практик, осуществленная в эпоху модерна, окончательно эмансипирует индивидуальность, сменившую в качестве субъекта социального взаимодействия коллектив.

Однако легитимность, растворенная в правовой всеобщности, теряет определенность. Вопрос образования общей воли несет в себе сложную диалектику, которая вполне легитимно может приводить и к возникновению недемократических режимов. Так Ж.-Ж. Руссо оперирует логикой, согласно которой всеобщая воля выражает собой истинную свободу, и тот, кто выражал несогласие с принятым большинством решением, являлся несвободным. И поскольку всеобщая воля это и есть закон, то волеизъявление отдельного индивида существенно лишь как статистический факт, элемент определения всеобщей воли.

Зачастую влияние философии Руссо на Французскую революцию преувеличивается, но нельзя не заметить сколь поразительно схожи руссоизм и взгляды деятелей Конвента. Объяснить это можно лишь тем, что и Руссо в своих теоретических построениях, и французские революционеры в практической деятельности, осознанно или нет, реализуют ключе-

вую интенцию радикального демократизма: народ как целое, наделяемый неделимым статусом суверена, отчуждается от самого себя. Воля парламентских представителей народа отождествляется с самим народом, а количественное большинство при принятии закона — с его качественными характеристиками. Никакие процедуры так называемой прямой демократии не способны устранить этот факт. И вот здесь возникает один из ключевых парадоксов демократии: невозможность совпадения легитимного и реального носителя власти. В абсолютистской монархической системе монарх являет собой суверена в подлинном смысле: единство легитимности и власти. Демократия неизбежно репрезентативна, принимает парламентские формы.

Репрезентирующий принцип демократизма допускает не только выражение всеобщей воли избранными лицами, но и одним лицом, в чем нет никакого противоречия. Всеобщность права индифферентна к конкретным формам своего осуществления. Принцип власти народа оправдывает не только либеральные демократии, но и тоталитарные режимы. Правовое государство в своей чистой форме отнюдь не обязательно связано с демократией. Секулярное всеобщее политическое право способно сосуществовать с любым режимом. Чистое правовое государство имплицитно имеет тенденцию эволюционировать к диктатуре.

Современная либеральная мысль признает неизбежным противоречие между необходимостью легитимации власти всей совокупностью народа и возможностью ее осуществления лишь избранным меньшинством. Ш. Муфф обозначила это противоречие как «парадокс либеральной демократии» [3, с. 140].

Нерациональность политического поведения индивидов несомненна и для самих теоретиков либеральной демократии, о чем свидетельствуют теории политических сдержек и противовесов, конституционной револю -ции и пр. Решающее значение в поддержании сохранности и устойчивости демократических принципов придается формированию политической культуры, политическому воспитанию с помощью школы, СМИ. Однако опасные последствия такого воспитания, приводящие демократию к ее современному состоянию, были описаны еще К. Шмиттом: «Случаи же, когда демократы в меньшинстве, весьма часты. Тогда разворачивается та самая старая программа воспитания народа: народ можно привести к тому, что он правильно осознает свою собственную волю, правильно образует ее и правильно выразит. Однако это означает лишь то, что воспитатель, по крайней мере, первоначально, отождествляет свою волю с волей народа, не говоря о том, что содержание того, чего будет желать воспитанник, также определяется воспитателем. Из этой науки о воспитании последовательно вытекает диктатура, приостановление действия демократии во имя истинной, только еще долженствующей быть созданной демократии. Теоретически это не упраздняет демократию» [4, с. 175—176].

Гоббсианская юридическая традиция, подразумевая властный субстрат народного суверенитета, закономерно подводит к идее осуществимости демократии лишь в рамках национального государства, полнота власти в котором принадлежит персонифицированному суверену. Наверное, не случайно осознавший это К. Шмитт оказывается на службе у Третьего рейха.

Альтернативное видение общественного договора в изложении Локка основывается на делении суверенитета между народом и государством и ветвями власти внутри последнего. Причем Локк делает важное замечание, разбирая вопрос о возможности исполнительной власти действовать во благо народу, нарушая закон, о том, что вопрос об оправданности такого нарушения решается самим народом, фактически придавая общественному договору непрерывный характер [5, с. 356—358]. Сам термин «гражданское общество» употребляется Локком в значении государственного существования, однако содержательные значения гражданского общества выражаются им также вполне отчетливо.

Интенция локковской мысли становится отправной точкой для Ю. Хабермаса в построении новой модели демократического общества — радикальной демократии. В первую очередь, должна быть решена задача возрождения суверенной роли народа, сведенной к отождествлению лояльности и легитимности. Ключевым понятием этой программы является «-ОГГепШеИкеИ», которое переводится в отечественной литературе и как «общественность», и как «публичность». Слово «-ОГГепШеИкеИ» может быть раскрыто как специализированное сообщество, к которому обращается человек, исходя из принятой в нем системы ценностей, поэтому оба перевода соответствуют смысловому содержанию немецкого термина, хотя и не раскрывают его полностью, что обусловлено различиями в техниках номинаций русского и немецкого языков.

Общественность призвана разрешить основное противоречие либеральной демократии, не меняя социальной структуры общества. Независимые гражданские объединения, чьей задачей является генерирование политических коммуникаций, актуализация значимых общественных проблем, должны обеспечивать обратную связь в процессе образования общей воли.

Институционально оформленный процесс образования политической воли, который, как уже отмечалось, сводит участие народа в принятии политических решений лишь к управляемым формам выражения лояльности, может быть трансформирован давлением общественного мнения, выступающего в качестве нормативной силы. Позиция Хабермаса определяется не только наличием в обществе независимых ассоциаций граждан, но и существованием в нем свободных коммуникаций (что нашло отражение в смысловой двойственности термина «-ОГГепШеИкеИ»).

Основная проблема народного суверенитета в условиях демократического режима заключается в том, что субстанциально множественный

он неизбежно репрезентируется государственной властью. Однако следствия из этого состояния содержат в себе возможность, сформулированную Д. Локком: контроль за властью, превращающий общественный договор в непрерывно действующий и развивающийся институт.

Главная стратегия развития современной демократической мысли перенесена с правовых вопросов на социально-политические, на выработку различных форм обуздания власти: от создания новых вариантов общественного договора до обоснования коммуникативных властных практик. Можно констатировать, что для современной демократии характерен, во многом обусловленный Д. Локком, перенос внимания с проблем правового государства на структуры гражданского общества.

Литература

1. Сурков В.Ю. Национализация будущего // Эксперт № 43 (537). 2006. 20 ноября.

2. Шмитт К. Политическая теология. Четыре главы к учению о суверенитете // Шмитт К. Политическая теология. Сборник. — М.: КАНОН-пресс-Ц, 2000.

3. Муфф Ш. Карл Шмитт и парадокс либеральной демократии // Логос. 2004. № 6 (45).

4. Шмитт К. Духовно-историческое состояние современного парламентаризма // Шмитт К. Политическая теология. Сборник. — М.: КАНОН-пресс-Ц, 2000.

5. Локк Дж. Два трактата о правлении // Локк Дж. Сочинения: В 3 т. Т. 3. — М.: Мысль, 1988.