CC BY
671
УДК 81’33 СУДЕБНО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПАРАМЕТРИЗАЦИЯ ЭКСТРЕМИСТСКОГО ПРИЗЫВА
Осадчий М.А.
Производство судебной лингвистической экспертизы требует применения объективных и проверяемых процедур идентификации признаков преступлений. Метод параметризации позволяет построить ясную процедуру экспертной оценки продуктов речевой деятельности с однозначными результатами на выходе. Публичные призывы к экстремисткой деятельности характеризуются такими лингвистическими параметрами, как открытость, прямота, образ способа совершения действия и образ объекта. В соответствии с данными параметрами построена типология вербального призыва, предполагающая разграничение открытого и скрытого призыва, сильного и слабого, прямого и косвенного. Построенная параметрическая модель может быть использована работе практикующих судебных экспертов. Исследование выполнено при поддержке РГНФ (проект № 11-34-00324а2).
Ключевые слова: судебная лингвистическая экспертиза; вербальный призыв; параметрическая модель; параметризация.
PARAMETERIZATION OF VERBAL CALL IN ASPECT OF FORENSIC LINGUISTICS
Osadchiy M. A.
Forensic linguistics requires use of objective and verifiable procedures for the crime identification. Parameterization method allows to build a clear proce-fool de-
fect products with unique speech activity results in the output. Public calls for extremist activities are characterized by linguistic parameters, such as openness, directness, way an action and the image of the object. According to these parameters typology of verbal appeal is based. This typology suggests separation of open and covert recruitment, strong and weak, direct and indirect. Constructing a parametric model can be used by forensic experts. The study was supported by RFH (project № 11-34-00324a2).
Keywords: forensic linguistic expertise; verbal call, parametric model; parameterization
Введение
В общенаучном смысле параметризация представляет собой моделирование процесса или явления, при котором выполняются три действия: установление состава признаков явления (процесса); установление нормативных (прототипических) форм проявления каждого из признаков явления (процесса); установление диапазона варьирования форм проявления каждого из признаков, не разрушающего идентичности явления (процесса). Таким образом, параметром является любой конститутивный признак явления (процесса), описанный в динамике его качественного и количественного проявления в заданном диапазоне.
В рамках настоящего исследования выполняется параметризация правовых рисков, возникающих в публичной коммуникации на русском языке в условиях современной российской лингвокультуры. Параметризация правового риска в коммуникации выполняется путем построения параметрической судебно-лингвистической модели правонарушения.
Лингвистическая параметризация призыва
В ходе расследования публичных призывов к осуществлению экстремисткой деятельности правоприменитель сталкивается с трудностями понятийного и методологического характера, о чем неоднократно говорилось в специаль-
ной литературе [13; 11; 14; 2, с. 412 - 476; 3; 6; 7; 8; 10; 4; 5; 9, с. 87 - 96] (см. также ряд наших публикаций на эту тему [1; 12]).
Диспозиция ст. 280 УК РФ, предусматривающая ответственность за публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности, не содержит дефиниций призыва и экстремисткой деятельности. Однако понятие экстремисткой деятельности устанавливается путем отсылки к ст. 1 Федерального закона от 25 июля 2002 года № 114-ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности».
С когнитивной точки зрения, успешный призыв формирует в сознании адресата речи картину действия, к которому осуществлен призыв, то есть образ базового фрейма SPO (субъект - действие - объект). Важнейшим условием успешности призыва как коммуникативного события является согласие адресата речи с ролью S (исполнителя действия, к которому осуществлен призыв) при заполненности слотов Р и О (ясном осознании способа совершения действия и объекта действия).
Вербальная составляющая успешного призыва в наиболее общем виде характеризуется следующими лингвистическими признаками:
1) наличие в высказывании вербального императива (И);
2) наличие в высказывании образа способа совершения действия (Д);
3) наличие в высказывании образа объекта действия (В);
4) наличие в высказывании образа адресата (А).
Вербальный императив является элементом речи с побудительным значением. Данный элемент может быть выражен императивной формой глагола (Уничтожь!) или семантически эквивалентными формами:
- инклюзивный волитив (Поборемся! Избавим! Дадим отпор!);
- формы прошедшего времени в составе восклицательных высказываний (Пошли! Встали!);
- формы инфинитива в составе восклицательных высказываний (Взять! Вставать!);
- формы инфинитива в сочетании с частицами давай, пусть (Давай бороться! Пусть грянет революция!);
- неглагольные формы со значением побуждения в составе восклицательных высказываний (В бой! Вперед! Огонь! Смерть врагам!).
Разумеется, данный ряд лексико-грамматических форм регулярного выражения побуждения является не более чем списком ядерных репрезентант. Составление полного списка регулярных (не говоря уже о ситуативных) средств выражения побуждения в речи вряд ли возможно [Русская грамматика 1980, Баранов 2007: 434].
Образ способа совершения действия может иметь широкий диапазон конкретности - от нулевой до максимальной. Нулевой образ способа совершения действия имеет место при призывных конструкциях, содержащих «чистое» побуждение. Например: Русский, решайся! Давай же, вперед! В приведенном высказывании вербальный императив сочетается с семантической неконкрет-ностью (нулевой конкретностью). В этом случае успешность призыва оказывается под вопросом, поскольку высказывание не содержит оснований для заполнения слотов базового фрейма SPO. Даже при внутреннем согласии адресата речи с самодентификацией ‘Я = S, (да, я тот самый русский, к которому обращаются), отсутствие вербальных оснований для заполнения слотов Р и О делает призыв неуспешным (Что же именно делать, на что решаться?). В такой ситуации большую роль может сыграть контекст: при наличии невербальных стимулов, детерминирующих ассоциативную деятельность адресата (изображений, фоновых событий), фрейм SPO может дозаполниться, повышая успешность призыва.
Максимальная конкретность образа способа совершения действия достигается при использовании глаголов с конкретным значением («Выгнать их с рынка!», «Ты их пинай ногами»; «Не пускайте их на избирательные участки, там место только русским»). Конкретизация призыва может происходить аналитическим путем, когда побудительная и конкретно-лексическая семантика
реализуются в разных частях высказывания или в разных высказываниях, связанных на грамматическом и/или ассоциативно-композиционном уровне («Русский, действуй! Настало время посадить всех инородцев на поезда до границы!»).
В судебной лингвистике степень конкретности образа способа совершения действия, по всей видимости, должна измеряется не только семиотически -по уровню абстракции семантики лексемы, обозначающей данный способа совершения действия, но и квалификационно - по достаточности/недостаточности оснований для идентификации квалифицирующего способа совершения действия (насильственные действия, действия, ограничивающие права и законные интересы объекта, действия по подготовке и совершению теракта и т. п.), то есть способа совершения действия, интерпретируемого в терминах ст. 1 ФЗ «О противодействии экстремисткой деятельности» и ст. 280 УК РФ.
Так, с общелингвистической точки зрения призыв «Во имя Всевышнего, окажите материальную поддержку нашей организации» является неконкретным, поскольку словосочетание оказать материальную поддержку в минимальном контексте имеет неограниченно большой интерпретативный потенциал. Однако при судебно-лингвистической оценке данного призыва указанная степень конкретности является достаточно, поскольку позволяет интерпретировать номинированное действие с одним из видов деятельности, перечисленных в п. 1 ФЗ «О противодействии экстремисткой деятельности» («финансирование указанных деяний либо иное содействие в их организации»).
Образ объекта действия, как и образ способа совершения действия, может иметь степень проявления - от нулевой до максимальной. Нулевая степень проявления образа объекта действия может усматриваться в призывных высказываниях типа Русский, решай! Все на борьбу! В такого рода случаях нулевой образ объекта действия совпадает с лексическим нулем, то есть с отсутствием в высказывании лексического репрезентанта предмета/существа/явления, на ко-
торый может быть направлено действие. Однако нулевой образ объекта действия имеет место и при наличии в высказывании лексического репрезентанта объекта действия - лексемы с абстрактной семантикой в условиях минимального контексте. Ярким примером такого рода призыва является плакатное высказывание, получившее распространение в блогосфере рунэта - Долби систему! Примерами призывов, содержащих конкретный образ объекта действия могут служить высказывания Очистим стану от иноверцев! Бей хачей!
По аналогии со способом совершения действия, в ходе судебнолингвистического анализа степень конкретности образа объекта действия, по всей видимости, должна измеряется не только семиотически, но и квалификационно - по достаточности/недостаточности оснований для идентификации квалифицирующего объекта (национальной, расовой, социальной групп или их представителей; атрибутов конституционного строя, специфических объектов террористической деятельности и т. п.), то есть объекта, интерпретируемого в терминах ст. 1 ФЗ «О противодействии экстремисткой деятельности» и ст. 280 УК РФ. Так, если из конфликтного высказывания прямо усматривается, что объектом насильственных действий, к которым осуществлен призыв, являются иноверцы - то есть представители всех иных религиозных деноминаций, то такой призыв следует расценивать как конкретный, даже при том, что лексема иноверцы, не характеризуется конкретной семантикой в общелингвистическом смысле. Наличие семы национальности в семантике лексемы, обозначающей объект действия, становится достаточным основанием для вынесения квалификационного решения.
Образ адресата в успешном призыве всегда равен адресату речи - декларированному или фактическому. При несовпадении образа адресата призыва и фактического адресата (или при отказе фактического адресата соотносить себя с образом адресата призыва) коммуникативный акт становится неуспешным. При этом на уровне локуции образ адресата призыва может характеризоваться как нулевой, так и максимальной конкретностью. Примером призывов, содер-
жащих образ адресата с убывающей степенью конкретности, можно привести следующий ряд: «Русский, решай!», «Гражданин, защищай свои права!», «Скажи власти свое “нет”!», «Вперед на баррикады!». В отличие от образа способа совершения действия и образа объекта действия, образ адресата не характеризуется какими-либо квалификационными признаками в терминах ст. 1 ФЗ «О противодействии экстремисткой деятельности» и ст. 280 УК РФ. Степень конкретности образа адресата призыва, безусловно, имеет влияние на меру успешности призыва, его суггестивность, но не оказывает существенного влияния на квалификацию в терминах закона. Определенные затруднения возникают при оценке призывов с персональной адресацией («Иван, не покупай ничего у *** (номинация этноса)»), что наталкивается на такой квалификационный признак экстремистского призыва, как публичность его совершения. Однако, как показано выше, адресованность высказывания не является параметром, по которому устанавливается публичный характер коммуникативного события. Теоретически персональное обращение может прозвучать и на публичном мероприятии (митинге или собрании).
Необходимость описания прагматических признаков призыва как коммуникативного события, моделирование зоны интенций (стратегий) адресанта, прогнозирование реакции адресата речи, полное описание условий успешности [2, с. 412 - 476, 5, с. 180 - 183; 9, с. 87], по всей видимости, следует отнести к разряду дискуссионных задач судебного речеведения. Есть основания полагать, что прагматическое моделирование или полное моделирование в традициях теории речевых актов не имеет принципиального значения для судебного лингвистического моделирования - во-первых, в силу слабой объективируемости прагматических компонентов коммуникации и условий успешности речевого акта, во-вторых, по причине отсутствия в диспозиции ст. 280 УК РФ признаков, прямо маркирующих фигуру субъекта речи каким-либо специфическим речевым действием или намерением.
На слабую объективируемость компонентов модели призыва как речевого акта указывает А. Н. Баранов. Так, список подготовительных условий успешности призыва выглядит следующим образом [2, с. 442]:
1) адресат в состоянии совершить действие, о котором идет речь;
2) действие, о котором идет речь, не выполнено;
3) говорящий и адресат являются политическими субъектами или лицами, которые представляют политических субъектов;
4) речевой акт рассматривается как часть общественно-политической коммуникации;
5) ни говорящий, ни адрес не считают очевидным, что адресат совершит действие без соответствующего речевого акта говорящего.
При этом очевидно, что «собственно, лингвистические методики исследования не дают возможности дать оценку всем подготовительным условиям» [Там же], аналогичное суждение относится и к условию искренности [2, с. 445]. Кроме того, включение данных условий в процедуру судебно-лингвистического анализа недопустимо в силу недоразумений, которые могут возникнуть с высокой вероятностью. Для специалистов ясно, про приведенные условия являются методологическими допущениями, необходимыми для построения лингвистической модели. Однако в глазах правоприменителя список условий успешности речевого акта призыва становится некими предустановленными обстоятельствами совершения преступления, не всегда прямо следующими из материалов дела. Учет таких обстоятельств (даже условный, «модельный») может привести к кризису доверия между экспертом и правоприменителем на почве понятийнометодологической недоговоренности.
При этом нельзя отрицать, что прагматическая составляющая коммуникативного события призыва может в немалой степени корректировать или трансформировать коммуникативный эффект. Прежде всего данная трансформация будет обусловливаться характером фактического заполнения слотов базового фрейма SPO. Так, нулевой образ объекта способа совершения действия
или образа объекта действия на уровне локуции никогда не является нулевым образом на уровне иллокуции и перлокуции: для субъекта речи любая сколь угодно абстрактная лексема в конкретной коммуникативной ситуации наполнена актуальным смыслом, равно как и реакция адресата всегда будет конкретной - независимо от широты спектра возможных интерпретаций и выводов.
Наработанная экспертная практика позволяет утверждать, что в реальной коммуникации призывные высказывания не всегда соответствуют предложенной четырехкомпонентной модели призыва. Данная модель может реализоваться как полно, так и частично. Возможна следующая парадигма вариантов реализации модели призыва:
1) А - Д - О - И (сильный полный);
2) А - Д - О - И (сильный действенно-объектный);
3) А - Д - О - И (слабый объектный призыв);
4) А - Д - О - И (слабый действенный призыв);
5) А - Д - О - И (слабый адресатный призыв);
6) А - Д - О - И (слабый адресато-объектный призыв);
7) А - Д - О - И (слабый адресато-действенный).
Необходимо сразу уточнить, что термин «сильный» применительно к призыву употребляется в специальном судебно-лингвистическом смысле - как указатель на возможность однозначной квалификации призыва в терминах закона (ст. 1 ФЗ «О противодействии экстремисткой деятельности» и ст. 280 УК РФ). При этом под «силой» призыва не подразумевается его суггестивность или эффективность в силу отсутствия в диспозиции законодательных актов маркеров данных характеристик призывного высказывания, то есть в силу их неактуальности для закона.
Итак, сильным является полный призыв, в котором эксплицитно реализованы все четыре компонента - вербальный императив, образ объекта действия, образ способа совершения действия и образ адресата. Дальнейшие варианты реализации модели предполагают «выпадение» одного или нескольких ком-
понентов схемы. При этом необходимо сделать две оговорки. Во-первых, предложенная модель не допускает «выпадения» вербального императива (И), поскольку без данного компонента высказывание не может быть доказательно квалифицировано как призыв (случаям косвенных и скрытых призывов оценка будет дана ниже). Во-вторых, «выпадение» образа адресата не снижает силу призыва, поскольку адресованность призыва не коррелирует с каким-либо квалификационным признаком призыва, закрепленным в диспозиции ст. 280 УК РФ, то есть данный компонент в принципе не является значимым параметром при правовой квалификации события призыва. Следовательно, призывное высказывание, соответствующее схеме с выпавшим адресатом, по правилам предложенной модели будет относиться к разряду сильных призывов.
Выделение двух структурных типов призыва - сильного и слабого - предпринятое в настоящем исследовании, может быть сопоставлено с разделением призывов на определенные и неопределенные, провидимым в исследовании К. И. Бринева [5, с. 182]. Важность такого разделения следует из сути следственного процесса, частью которого является судебная лингвистическая экспертиза. Следствие направлено на установление в распространенном тексте не призывов в общем смысле, а конкретного вида призывов - так называемых «экстремистских». В рамках разрабатываемой модели операциональными (процедурными) определителями экстремистского характера выявленного призыва являются образ способа совершения действия и образ адресата. Данные операциональные определители являются лингвистическими маркерами, «целевым и содержательным критериями (условиями) выраженности “экстремистского” значения» [9, с. 22 - 23]).
Нестабильность на уровне главного компонента призыва - вербального императива - приводит в трансформации высказывания на типологическом уровне как в лингвистическом, так и в юридическом аспекте. Нестабильность может заключаться в замене вербального императива на мягкое воление, выраженное вопросом-рекомендацией (Не стоит ли начать борьбу?), утверждени-
ем необходимости действий (Необходимо собраться на митинг у здания администрации) или обоснованием действий, выраженным как развернутой аргументацией так и простым указанием на правильность или своевременность неких действий (Настал час прекратить этот беспредел; Единственный выход для нас сейчас - заблокировать избирательный участок). С лингвистической точки зрения, такие акты мягкого воления обладают признаками эксплицитного вербального побуждения к действиям, то есть призыва или побуждения - в широком смысле.
Вместе с тем, нельзя отрицать и того, что мягкое воление принципиально отличается от вербального императива как на формально-семантическом, так и на прагматическом уровне. С формально-семантической точки зрения, высказывания, выражающие мягкое воление, отличаются от призывов отсутствием системных императивов - лексических, грамматический или структурных компонентов, выражающих побудительное значение регулярно. Так, императивные формы глагола (разрушь), глагольные формы будущего времени с инклюзивным значением (вытесним), инфинитив (встать), неглагольные элементы со значением приказа в составе восклицательных высказываний (подъем, в бой, огонь) выражают побуждение в пределах конкретного языка (русского) регулярно, то есть являются системными императивами. В то время как этикетные вопросы-рекомендации, обоснование или утверждение необходимости действий выражают побуждение ситуативно. С прагматической точки зрения в высказываниях, выражающих мягкое воление, побуждение реализуется как одна из интенций говорящего, при этом не обязательно даже основная. При этом в призывах побуждение является главной, дискурсообразующей интенцией.
Все эти соображения позволяют заключить, что высказывания, содержащие вербальный императив, и высказывания, выражающие мягкое воление, хотя и являются призывами в широком смысле, но должны быть четко дистанцированы как принципиально разные типы призыва. В первом случае можно говорить о прямом призыве, во втором - о косвенном призыве.
Итак, косвенный призыв является вариантом реализации модели призыва, при котором вербальный императив (компонент И) остается неэксплициро-ванным и заменяется на одну из форм мягкого воления. Однако при этом косвенный призыв в общем виде все же реализуется по модели призыва. Высказывание, содержащее косвенный призыв, может содержать в большей или меньшей степени эксплицированный образ объекта действия, образ способа совершения действия и образ адресата. В связи с этим можно выстроить парадигму вариантов реализации модели косвенного призыва по подобию с парадигмой вариантов реализации модели прямого призыва:
1) А - Д - О - И (адресный действенно-объектный сильный косвенный призыв): в высказывании эксплицированы образ объекта действия, образ способа совершения действия и образ адресата - Товарищ, настало время выкинуть эту власть из кабинетов!
2) А - Д - О - И (безадресный действенно-объектный сильный косвенный призыв): в высказывании эксплицированы образ способа совершения действия и образ объекта действия - Самый верный шаг - депортировать всех черных;
3) А - Д - О - И (адресно-действенный слабый косвенный призыв): в высказывании эксплицированы образ адресата и образ способа совершения действия - Русский, тебе нужно драться за свою землю!;
4) А - Д - О - И (адресный слабый косвенный призыв): в высказывании эксплицирован только образ адресата - Всем горожанам нужно начать активно и организованно сопротивляться;
5) А - Д - О - И (адресно-объектный слабый косвенный призыв): в высказывании эксплицированы образ адресата и образ объекта действия: Одно-партийцы, да неужели ж мы не справимся с этой воровской властью?
Как в и случае с прямым призывом, термин «сильный» применительно к косвенному призыву употребляется в специальном судебно-лингвистическом смысле - как указатель на возможность однозначной квалификации призыва в
терминах закона. При этом очевидно, что ни одна из вариантных моделей не образует высказывания, которое могло бы быть квалифицировано как призыв в терминах ст. 280 УК РФ. Однако косвенные призывы могут быть квалифицированы в терминах ст. 282 УК РФ (Возбуждение ненависти и вражды), более подробно об этом будет сказано ниже. На данном этапе достаточно сказать, что для корректной правовой квалификации косвенный призыв должен содержать эксплицированный образ способа совершения действия (компонент Д) и образ объекта (компонент О). Именно такой косвенный призыв в дальнейшем будет именоваться сильным. Неэксплицированность способа совершения действия и образ объекта, то есть «выпадение» из модели компонента Д и/или О, делает невозможным корректную правовую квалификацию призывного высказывания, поскольку нет оснований для вывода об экстремистском характере обосновываемого действия (действие не конкретизировано) и/или экстремисткой характере не уточненного объекта (раса, нация, социальная группа, конституционный строй и т.д.). Такие косвенные призывы в дальнейшем будут именоваться слабыми.
Таким образом, при всем типологическом различии прямой и косвенный призывы демонстрируют схожесть как по структуре высказывания, так и по структуре парадигмы варьирования. Прямой и косвенный призывы совокупно могут быть противопоставлены призыву, который отличается не способом реализации модели А-Д-О-И, а самой моделью образования.
В судебной практике часто приходится сталкиваться с текстами, в которых деятельные стимулы реализуются исключительно на уровне подтекста и могут быть распознаны адресатом только интуитивно. Иными словами, тексты не содержат ни прямых, ни косвенных призывов, но при восприятии текста интуиция адресата распознает некие стимулы. Тексты такого типа содержат информацию, подталкивающую, подстрекающую к каким-либо действиям, направленно формирующую у адресата желание действовать или чувство необходимости действий. Такие тексты нередко дают развернутую программу дейст-
вий, к которым подстрекает, т.е. автор программирует поведение адресата речи, нередко используя методы речевого манипулирования сознанием, воздействия на психику, подсознание читателя или слушателя.
Рассмотрим фрагмент произведения, размещенного на страницах неофициального СМИ, распространенного среди граждан: «Рассуждения о наличии или отсутствии «*** (номинация этноса) угрозы» для России абсолютно бессмысленны, потому что *** (номинация страны) угрожает России даже самим фактом своего существования и любой гражданин России находится в потенциальной опасности». Далее в произведении развивается мысль о неизбежности конфликта по самой природе вещей. В таком контексте агрессивная настроенность названной нации по отношению к русской выглядит как изначальная, само собой разумеющаяся, не требующая особых поводов. Автор убеждает читателя в неизбежности агрессивных выпадов названной нации в отношении России. Очевидно, что задачей автора является спровоцировать читателя к действиям, направленным на отражение этой потенциальной опасности. Для читателя становится очевидным, что потенциальную силовую угрозу можно отразить только симметричным актом агрессии.
Текст не содержит ни одного высказывания или комплекса смежных высказываний, реализующих схему призыва А-Д-О-И, однако отказывать данному тексту в иллокутивной силе, заключающейся в побудительной направленности, было бы неверным. Проанализированный текст является ярким примером персуазивного высказывания, направленного на изменение алгоритма поведения адресата (в данном случае - в отношениях с названным этносом). Такого рода случаи в дальнейшем будут называться скрытым призывом и противопоставляться открытому призыву - прямому и косвенному.
Скрытый призы является той проблемной зоной, в которой обостряется методологический конфликт между правоприменителем и экспертом-лингвистом. С точки зрения права, скрытый призыв не может быть однозначно квалифицирован в терминах ст. 1 ФЗ «О противодействии экстремистской дея-
тельности», ст. 280 УК РФ (Публичные призывы к осуществлению экстремисткой деятельности) или ст. 282 УК РФ (Возбуждение ненависти и вражды), поскольку побудительный компонент речи в таких случаях не выделяется, не объективируется в конкретных лексемах или конструктах, которым можно было бы придать статус признака преступления. При этом лингвистический взгляд на скрытый призыв принципиально иной: наукой накоплено достаточно фактов, свидетельствующих в пользу того, что скрытый призыв обладает даже большим побудительным потенциалом, нежели открытый (нет смысла перечислять большой ряд исследований по суггестии в рекламе и политическом дискурсе). Открытый призыв является в некотором смысле «честным» способом воздействия на поведение адресата речи, т.к. он открыт и быстро себя обнаруживает в глазах читателя или слушателя. Законопослушный адресат речи понимает, что на него оказывается воздействие, потому он может вовремя принять меры по обеспечению собственной информационной безопасности (чаще такими мерами является простой уход от контакта). В случае со скрытым призывом реакция по противодействию запаздывает и адресат становится более уязвимым.
Схематично представим итоговую типологию призыва (схема 1):
Схема 1. Структурная типология призыва
С процедурной точки зрения, квалифицированным как «призыв к экстремисткой деятельности» может быть только открытый прямой сильный призыв, поскольку данный вид призыва обладает объективированными, проверяемыми признаками призыва. Установление призыва в данном случае не требует применения узкоспециальных технологий, неклассических научных методов, по результатам применения которых могут быть получены выводы, не отвечающие принципу проверяемости и воспроизводимости.
Параметрическая судебно-лингвистическая модель экстремистского призыва
По указанным выше причинам в параметрическую модель целесообразно закладывать характеристики открытого прямого сильного призыва. При этом параметр силы является сложным параметром, который может быть разложен на такие параметры, как параметр образа совершения действия и параметр образа объекта. Параметры открытости и прямоты являются в большей степени структурными, поскольку в аспекте данных параметров принципиальное значение для квалификации призыва имеет простое наличие конкретных структурных элементов в конфликтном высказывании (наличие в конфликтном тексте высказывания, построенного по схеме призыва, и наличие в данном высказывании вербального императива). В то же время такой параметр, как сила, разложенный на два более простых параметра образа совершения действия и образа объекта, является в большей степени семантическим, поскольку в аспекте данного параметра значение приобретает содержание структурных элементов призывного высказывания.
Качественные характеристики реализации параметра образа способа совершения действия заложены в модель в соответствии с графом 2 таблицы 4-1, описывающей семантическую типологию призыва (см. выше). В параметрической модели не учтены способы совершения действия тех типов призыва, по
которым отсутствует практика. Кроме того способы совершения действия типов 7 и 8 объединены по причине их схожести.
Аналогичным образом качественные характеристики реализации параметра образа объекта действия заложены в модель в соответствии с графом 3 таблицы 4-1. В параметрической модели также не учтены объекты действия тех типов призыва, по которым отсутствует практика. Кроме того способы совершения действия типов 12 и 3 объединены по причине их схожести.
Таким образом, параметрическая модель учитывает две группы параметров, по два параметра в группе (см. таблицу 1).
Таблица 1
Параметрическая судебно-лингвистическая модель экстремистского призыва
Код пара- метра Наименование параметра Качественные характеристики реализации параметра Количественные характери-стики реализации параметра Квалификационный количественный показатель параметра (группы параметров)
Структурные параметры (группа А)
А1 Открытость Наличие / отсутствие в конфликтном тексте высказывания (группы смежных высказываний), построенного по схеме призыва (совокупно реализующих схему призыва) [0; 1] 21
А2 Прямота Наличие / отсутствие в конфликтном высказывании вербального императива [0; 1] 21
Семантические параметры (группа В)
В1 Образ способа совершения действия насильственные действия (1); террористическая деятельность (1); нарушение прав, свободы и законных интересов (1); воспрепятствование, соединенное с насилием либо угрозой его применения (1); совершение преступлений (в т. ч. убийство, причинения вреда здоровью, побои, хулиганство, вандализм и т.д.) (1); пропаганда и публичное демонстрирование (1); организация, подготовка, подстрекательство (1); финансирование либо иное содействие в организации, подготовке и осуществлении, в том числе путем предоставления учебной, полигра- [0; 8] 2[1; 8]
фической и материальнотехнической базы, телефонной и иных видов связи или оказания информационных услуг (1).
В2 Образ объекта действия существующий конституционный строй (1); население (1); человек и гражданин в зависимости от его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии (1); избирательные права граждан и право на участие в референдуме или нарушение тайны голосования (1); законная деятельность государственных органов, органов местного самоуправления, избирательных комиссий, общественных и религиозных объединений или иных организаций (1); человек как представитель политической, идеологической, расовой, национальной, социальной группы / предмет как атрибут политической, идеологической, расовой, национальной, социальной группы (1); нацистская атрибутика или символика либо атрибутика или символика, сходные с нацистской атрибутикой или символикой до степени смешения (1). [0; 7] Ц1; 7]
Квалификационная сумма показателей параметров: ЕА1А2В1В2 = [4; 17], при ЕА1 = 1, ЕА2 = 1, ЕВ1 = [1; 8], ЕВ1 = [1; 7]
Описание модели: призывом к совершению экстремисткой деятельности является высказывание (группа смежных высказываний), отвечающее следующим признакам в их совокупности: (1) в высказывании реализована полная или сокращенная схема призыва (А-Д-О-И); (2) в высказывании реализован вербальный императив; (3) вербальный императив побуждает к совершению действия (действий) одним или несколькими из перечисленных способов; (4) вер-
бальный призыв побуждают к совершению действий в отношении одного или нескольких из перечисленных объектов.
Заключение
Построенная модель является инструментом объективированной и оценки речевого материала на предмет выявления признаков совершения преступления, предусмотренного ст. 280 УК РФ. Как и любая научная модель, предложенный образец не лишен ограничений.
Так, косвенные и скрытые призывы не соответствуют данной модели, поскольку нечетко квалифицируются как призывы в смысле ст. 280 УК РФ и тяготеют к полю возбуждения вражды в смысле ст. 282 УК РФ. В связи с этим актуальным является дальнейшее исследование алгоритма экспертной оценки вербальных проявлений экстремизма с целью дифференциации признаков указанных преступлений.
Список литературы
1. Араева Л.А. Осадчий М.А. Судебно-лингвистическая экспертиза по криминальным проявлениям экстремизма // Уголовный процесс. 2006. № 4. С. 45-56.
2. Баранов А.Н. Лингвистическая экспертиза текста: теория и практика : учебное пособие. М.: Флинта. Наука, 2007. 592 с.
3. Борисов С.В. Уголовная ответственность за публичные призывы к осуществлению террористической деятельности или публичное оправдание терроризма // Российский следователь. 2007. № 19. С. 10 - 12.
4. Бринев К.И. «Русский, решай...» // Юрислингвистика-6: Инвективное и манипулятивное функционирование языка (межвузовский сборник научных статей). Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2005. С. 290 - 303.
5. Бринев К.И. Теоретическая лингвистика и судебная лингвистическая экспертиза: монография. Барнаул: Изд-во Алтайской государственной педагогической академии, 2009. 252 с.
6. Воронцов С.А. Понятие экстремизма и его сущностные признаки // Философия права. 2007. № 4. С. 65 - 71.
7. Голев Н.Д. «.Восстать, вооружиться, победить.»: Шекспир и экстремизм // Юрислингвистика 8: русский язык и современное российское право: Межвузовский сборник научных трудов / под ред. Н. Д. Голева. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2007. С. 412 - 416.
8. Кибальник А., Соломоненко И. Публичные призывы к осуществлению террористической деятельности или публичное оправдание терроризма // Законность. 2007. № 2. С. 14 - 16.
9. Кукушкина О.В., Сафонова Ю.А., Секераж Т.Н. Теоретические и методологические основы судебной психолого-лингвистической экспертизы по делам, связанным с противодействием экстремизму. М.: РФЦСЭ, 2011. 326 с.
10. Лагодин А.В. Публичные призывы к осуществлению террористической деятельности или публичное оправдание терроризма // Труды юридического факультета Ставропольского государственного университета. Вып. 13. Ставрополь: Сервисшкола, 2006. С. 102 - 105.
11. Макеева Л. Ответственность СМИ за разжигание нетерпимости и розни // Законодательство и практика масс-медиа. 2004. № 4. С. 17 - 21.
12. Осадчий М.А. Правовой самоконтроль оратора. М.: Альпина Бизнес Букс, 2007. 316 с.
13. Устинов В.В. Правовое регулирование и механизмы противодействия терроризму и экстремизму в Российской Федерации: действующая нормативноправовая база и перспективы ее совершенствования // Государство и право. 2002. № 7. С. 30 - 45.
14. Щепоткин В. Как отличить экстремизм от критики? // Российская Федерация сегодня. 2006. № 14. С. 17 - 18.
References
1. Araeva L. A. Osadchiy M. A. Ugolovnyjprocess, no. 4 (2006): 45-56.
2. Baranov A.N. Lingvisticheskaja jekspertiza teksta: teorija i praktika [Linguistic expertise of text: theory and practice]. M.: Flinta-Nauka, 2007. 592 p.
3. Borisov S.V. Rossijskij sledovatel, no. 19 (2007): 10-12.
4. Brinev K.I. Jurislingvistika-6: Invektivnoe i manipuljativnoe
funkcionirovanie jazyka [Yurislingvistika-6: injective and manipulative language functioning]. Barnaul: Izd-vo Alt. un-ta, 2005. pp. 290-303.
5. Brinev K.I. Teoreticheskaja lingvistika i sudebnaja lingvisticheskaja jekspertiza [Theoretical linguistics and forensic linguistic expert]. Barnaul: Izd-vo Altajskoj gosudarstvennoj pedagogicheskoj akademii, 2009. 252 p.
6. Vorontsov S.A. Filosofijaprava, no. 4 (2007): 65-71.
7. Golev N. D. Jurislingvistika 8: russkij jazyk i sovremennoe rossijskoe pravo [Yurislingvistika 8: Russian and modern Russian law]. Barnaul: Izd-vo Alt. unta, 2007. pp. 412-416.
8. Kibalnik A., Solomonenko I. Zakonnost, no. 2 (2007): 14-16.
9. Kukushkina O.V., Safonova Ju.A., Sekerazh T.N. Teoreticheskie i metodologicheskie osnovy sudebnoj psihologo-lingvisticheskoj jekspertizy po delam, svjazannym sprotivodejstviem jekstremizmu [Theoretical and methodological foundations of psychological and forensic linguistic examination on matters related to counter extremism]. M.: RFCSJe, 2011. 326 p.
10. Lagodin A. V. Trudy juridicheskogo fakul'teta Stavropol'skogo gosudarstvennogo universiteta, no. 13. Stavropol: Servisshkola, 2006. pp. 102-105.
11. Makeeva L. Zakonodatel'stvo ipraktika mass-media, no. 4 (2004): 17-21.
12. Osadchiy M.A. Pravovoj samokontrol oratora [Legal self-speaker]. M.: Al'pina Biznes Buks, 2007. 316 p.
13. Ustinov V.V. Gosudarstvo ipravo, no. 7 (2002): 30 - 45.
14. Schepotkin, V. Rossijskaja Federacija segodnja, no. 14 (2006): 17-18.
ДАННЫЕ ОБ АВТОРЕ
Осадчий Михаил Андреевич, докторант кафедры стилистики и риторики, кандидат филологических наук
Кемеровский государственный университет ул. Красная, 6, г. Кемерово, Россия osadchij@mail. ru
DATA ABOUT THE AUTHOR
Osadchiy Mikhail Andreevich, doctoral student, Department of stylistics and rhetoric, Ph.D.
Kemerovo State University
6, Krasnaya Street, Kemerovo, Russia osadchj@mail. ru
Рецензент:
Бутакова Л.О., доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой русского языка, ФГБОУ ВПО «Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского»
