CC BY
32
:СТРАНИЧКА ГАЗЕТЫ "ДАР"
судьба россии в магическом кристалле поэмы
а.с. пушкина "медный всадник" А.Б. Перзеке
В русской литературе существует уникальное произведение, в котором сконцентрированы все смыслы отечественной истории, какой она сложилась с поворотной эпохи Петра. Это пушкинская поэма, созданная в 1833 г. и имеющая подзаголовок "Петербургская повесть". В ней оказались сопряжены поэтом - историком и мыслителем - тема власти и государства в ее созидательно-разрушительном аспекте, тема бунта природной и народной стихии как национальной катастрофы, тема суверенного человека перед лицом страшных надличностных сил. При этом Пушкиным был "в обнаженном виде" изображен механизм исторического процесса в России и художественно "сформулирован" российский исторический "код", где все составляющие силы - известные мифологические субъекты мировой мистерии - предстали в их конкретном национальном преломлении и сложились в динамичную нациологему.
Поэма воплотила в себе глубочайшее прозрение напряженного конфликтного узла в самой сердцевине русского бытия, боль за прошлое и тревогу за судьбы Отечества в предчувствии грядущих бед. Точность пушкинских смыслов в "Медном всаднике" была такова, что поэма распространила влияние далеко за пределы эпохи своего возникновения, постоянно входя в резонанс с судьбоносными общенациональными явлениями и событиями. Это было замечено многими исследователями и отразило вектор ее направленности. "Вся поэма как бы развернута на будущее, на уловление смыслов из последующей русской истории", - пишут авторы известной книги о "Петербургской повести" [1], не одинокие в своих наблюдениях. Отметим, что, перерастая по своему значению в культуре рамки совершенного творения изящной словесности, великое произведение в своем особом качестве и по сей день оценено не в полной мере, хотя "всадниковедение" весьма объемно и в нем выработана многомерная исследовательская модель. Коснемся лишь некоторых граней историософского потенциала поэмы, присущего ей и постоянно прирастающего благодаря ее соприкосновению с движущейся реальностью.
Если формулировать очень кратко, то "Медный всадник" рассказывает о том, во имя чего и каким образом власть перестроила национальный мир и к каким последствиям привело это грандиозное действо. Речь пойдет о цикличности российской судьбы и о неоднократных подтверждениях, в ее перипетиях, истинности пушкинских смыслов.
Начнем с темы бунта. В поэме впервые в русской словесности в символике потопа масштабно представлено катастрофическое время хаоса в национальном бытии - время утраты крова и пищи, разлук, страданий и гибели. Поэт показал, что стихия временно отступила, но не "умирилась", вражда ее к камню-власти осталась незавершенной и обладает огромным историческим потенциалом. Точно так же после угрозы Евгения "державцу полумира" герой хоть и гибнет, но возможность разрешение коллизии личности и власти оказывается в будущем, уже за рамками сюжета. Важно отметить, что Пушкин в своей поэме глубоко осмыслил две разновидности русского бунта, сыгравшие, каждая по-своему и вместе, решающую роль в судьбе России.
В образе яростной водной бездны, обрушившейся на город и его жителей, откровенно проступала авторская семантика "бессмысленного и беспощадного" народного восстания.
Перзеке Андрей Борисович - кандидат филологических наук, доцент Кировоградского государственного университета.
Здесь проявились агрессия безличной стихии, злоба через уподобление ее поэтом, знавшим реалии пугачевщины, злодейской разбойничьей шайке. Этот губительный потоп был осмыслен Пушкиным как зло и отмечен его "отвращением к насильственным переворотам" [2].
С образом Евгения связан принявший в России специфические формы бунт просвещенный. Он носил личностный, персонифицированный характер и начинался с "мыслепре-ступления" - осмысления негативной сущности власти, проникновения в сакральную тайну и ее десакрализация (слова "строитель чудотворный" явно звучат с иронией), а затем и вынесение приговора ("Ужо тебе!"). Если брать генезис этого вида противостояния, то он был связан с Радищевым, декабристами, Чаадаевым, а в послепушкинскую эпоху выразился в лавинообразном развитии феномена антиправительственной русской интеллигенции и форм ее бунта - от идейной оппозиции до террора, направленного на носителей власти, вплоть до августейших особ, партийной борьбы, руководства вооруженным восстанием. П.И. Новгородцев, известный философ, отмечал, что "русская интеллигентская мысль ставила своей основной политической задачей принципиальную борьбу с властью, разрушение существующего государственного порядка" [3].
Исследователями отмечено, что в сцене бунта Евгения он, "злобно задрожав" и будучи обуян "силой черной", уподобляется в этом качестве бунтовщика приступившей к Медному всаднику стихии. В русской революции оба эти бунта - народный и просвещенный - объединились, стали осмысленной силой, и в девятом вале национального потопа захлебнулся, потерял имя своего строителя и статус столицы город Петра. Перестала существовать выстроенная им Россия, и таким образом нашли подтверждение эсхатологические смыслы "Медного всадника".
В пушкинской поэме образ народа показан двойственным: необузданным, воровским, грабящим и кровопийствующим (как символическая смысловая грань мятежной Невы) и обы-вательствующим, терпящим бедствие на окраине в своих деревянных домиках, разоренным и подверженным массовой гибели. Это лики самой страшной войны - гражданской, когда активная часть народа, поднявшись на власть, попутно, без жалости, терроризирует, грабит и губит простых мирных жителей. Примеров этому из истории революции предостаточно. К слову, в "Медном всаднике" подспудно проводится мысль, что с внешним врагом Россия в состоянии успешно справиться ("Или победу над врагом / Россия снова торжествует") и самый опасный для нее враг - внутренний. Этот пушкинский смысл в событиях, предшествующих реводюции, и в самой революции тоже нашел свое подтверждение.
"Революция есть малый апокалипсис, как и суд внутри истории, - писал Н.А. Бердяев. - ...В революции происходит суд над злыми силами, творящими неправду, но судящие силы сами творят зло." [4]. Это был пик вражды покоренной стихии к "камню" - неоконченного в поэме Пушкина противостояния, завершение которого проецировалось на будущее, и, свершившись, окончилось победой бунтующих сил.
Но на этом история не остановилась. В революционной диалектике низвергающая стихия претворилась в новую власть, которая в таком случае приобрела пушкинскую семантику Медного всадника. Она имела свой идеальный промысел в России и начала пересоздание сложившегося мира, а значит, в российской истории вновь актуализировались космогонические силы, а вместе с ними космогонические смыслы, с которых поэт начал свою "Петербургскую повесть". Национальное бытие совершило мифологический круг, и завершение одного цикла стало началом другого.
Отметим, что в развитии исторической реальности комбинация пушкинских смыслов "Медного всадника" менялась, но их сущность оставалась неизменной, семантически узнаваемой, проявляя в системе взаимосцеплений уже знакомый, выраженный в поэме русский исторический код, или, по определению Ю.М. Лотмана, "культурно-историческое уравнение", ядро которого составляют взаимодействующие образы-модели стихии, статуи и человека [5].
Очень характерно, что, говоря о Петре, Н.А. Бердяев называл его приемы совершенно большевистскими, и в свершившейся революции видел перекличку эпох. "Можно было бы сделать сравнение, - отмечает философ, - между Петром и Лениным, между переворотом петровским и переворотом большевистским. Та же грубость, насилие, навязанность сверху народу известных принципов, та же прерывность органического развития, отрицание тра-
диций, та же гипертрофия государства, то же желание резко и радикально изменить тип цивилизации" [4, с. 12].
В "Медном всаднике" с использованием совершенного арсенала художественных средств возникает представление о грандиозной внутригосударственной перестройке - революции сверху и изменении внешнего статуса страны. Правда, сам процесс Пушкин не показал непосредственно, воплощая этот смысл в "свернутом" виде и создавая в тексте фигуру умолчания. Поэт передал его трагическую суть косвенным путем: изображение интенсивности бунта стихии характеризовало страшную силу, покорившую ее. Средоточие этой силы в зловещей фигуре Медного всадника открывается герою: "Ужасен он в окрестной мгле! / Какая дума на челе! / Какая сила в нем сокрыта!.. / О мощный властелин судьбы! / Не так ли ты над самой бездной, / На высоте, уздой железной / Россию поднял на дыбы?" [1, с. 271]. За этим кроется невероятное насилие власти над народной жизнью и всей полнотой естественного бытия, когда за величие государства пришлось платить страшную человеческую цену. "Из тьмы лесов, из топи блат" просто так, сказочным образом, городу и государству было не подняться, равно как и не торжествовать победы над врагом. Отметим, что этот и все другие исторические смыслы в словесно-образной форме "Медного всадника" были отточены Пушкиным до такой степени художественного совершенства, которого литература его времени еще не знала.
Модель поведения власти, какой предстает она в поэме, превзойдя предшествующую европейскую и русскую тираноборческую литературную традицию, в деталях повторила новая власть в России после 1917 года, начиная с "громадья планов" ради светлого будущего. Во всем этом можно увидеть семантику того идеального пира на "просторе", о котором во Вступлении грезит Петр, глядя вдаль. В реализации этого проекта проявился уже знакомый и осмысленный "Петербургской повестью" деспотический, безжалостный характер власти, стремящейся подчинить себе всю стихию бытия, что было выражено в поэме символикой камня и воды.
Новый космос был возведен на месте старого, который объявлялся беспросветно-несовершенным. Как и у Пушкина во Вступлении - мшистые, топкие берега реки, черные избы, темный лес, болота, бедный рыболов и где-то существующая старая Москва - складывались в образ дикости, скудости, убожества и отсталости. Пушкинский смысл в ХХ веке повторился: революционным сознанием реальность объявлялась несущественной и выступала лишь в качестве исходного строительного материала.
В строительстве нового мира проявилась осознаваемая поэтом мучительная двойственность. С одной стороны, программа Петра и возведение города при море были отражением насущных российских интересов - "путь, ведущий из прозябания и национальной замкнутости на простор общечеловеческого становления. в качестве великой державы" [7]. Но в том-то и заключался весь трагизм, что совершено это было не по-человечески, не благоприятным для нации образом, а со страшным разрушительным экстремизмом власти, ее "волей роковой", ценой невероятных усилий и жертв народа, с катастрофическими последствиями.
Все, что снова случилось с Россией после переломного для нее 1917 г., уже было описано в великой поэме.
Существовала внешняя, парадная, официальная сторона "нового мира", которая поддерживалась всеми средствами идеологии и которую умело показывали иностранным гостям. Внешние формы строительства социализма действительно были грандиозны. Но, обратившись к поэме, мы увидим, что и Пушкин с одическим пафосом описывал во Вступлении красу и диво юного града Петра, стройные громады его дворцов и башен, богатые пристани, державное течение одетой в гранит Невы, золотые небеса, победные воинские рати. Это был образ идеального, странно непротиворечивого, блистательного воплощения великого замысла, гармонии личности и государства ("Люблю тебя, Петра творенье"). В дальнейшем ходе повествования он оказывается иллюзорным, поскольку у него есть оборотная сторона - сохранившаяся на периферии убогость скудной жизни в ветхих домиках, а главное - узел внутренних противоречий, приводящих к катастрофе, в результате которой из произведения исчезают блеск и пафос.
Пушкин развенчивает и официальную идеологию, и обольщения современников - да, город вырос, в нем есть величие, но неустойчивое, эфемерное, чреватое коллизиями. Задолго до возникновения метода социалистического реализма поэт фактически предвосхитил его принцип в своем одическом Вступлении, и тут же показал его искусственность подлинно реалистическим изображением катастрофы. В социалистической действительности все случилось в точности по пушкинским смыслам: построенный с невероятным напряжением народных сил космос, окруженный аурой идеологической мифологии, оказался и несовершенен, и противоречив, и уязвим, и губителен для его обитателей. И не выстоял.
В связи со сказанным приведем пример еще одной циклически повторившейся смысловой грани пушкинского "кода". В "Медном всаднике" среди стройных громад прекрасного града ни разу не названы церкви, среди воинских парадов и праздников нет церковных празднеств, и вообще отсутствует какой-либо знак христианского начала в жизни нового мира. В "Сказке о царе Салтане" в описании обустроенного острова Буяна читаем: "Блещут маковки церквей/И святых монастырей. <...> Хор церковный Бога славит" [6, с. 300]. Это типичные приметы картины мира православной Руси, запечатленные в сказочной структуре. В реальном Петербурге, несмотря на его западные формы и дух, их тоже было немало. Однако последовательно отказываясь в поэме от изображения этих примет, Пушкин подобным приемом передает безбожный характер детища Петра, отражающего сущность его власти, что глубоко отвечало исторической правде. И вот после Октябрьской революции на территории России утвердилось государство с идеологией воинствующего атеизма, или, другими словами, безбожное царство, которое разрушало не только здания храмов, но и боролось с верой в душах, стремясь заменить ее различными идеологическими подменами, включая ложных кумиров.
Советская эпоха на центральных площадях городов на высоких каменных постаментах, порой стилизованных под броневик, расставляла фигуры вождя в различных вариациях. Ничего нового для России в этом не было, поскольку в новом историческом облике так представал хорошо знакомый ей Медный всадник, реальный прототип которого в официальной идеологической версии своего времени, поддержанной одической литературой, именовался русским богом - "Он Бог, он Бог твой был, Россия" (М.В. Ломоносов).
Пушкин не просто зеркально копировал историческую данность, когда изображал памятник в своей поэме, равно как и все другие общеизвестные реалии, но вносил в них свое нравственное, гуманистическое, историософское осмысление, складывающееся в авторскую аксиологию поэмы. Медного всадника он называет не Богом, а "кумиром", "горделивым истуканом", что очень не понравилось Николаю I, показывает его пребывающим во мраке без проблесков света. И в этом заключалась пушкинская полемика с автором памятника, французом Фальконе, придавшим героические, светлые смыслы царственному персонажу. В оценке поэта проявилось стремление выразить квинтэссенцию Петра: в центре нового мира - ложный, подменный бог, претендующий на то, чтобы быть истинным. Он велик в человеческом измерении, поскольку пересоздал этот мир, расширил его пределы, придал ему культурную обустроенность и великолепие. Но он же темен, ужасен для сограждан, тяжка его железная узда, воля его роковая. "Называя его кумиром, - считает известный философ русского зарубежья Г. Федотов, - поэт подчеркивает языческую природу государства". При этом он добавляет очень важное наблюдение: ".Всадник империи имеет в себе нечто демоническое, бесчеловечное." [8].
И еще одна значительная грань этого пушкинского смысла: "А в сем коне какой огонь!" Конь огненной природы, по смыслу конь рыжий, - один из четырех коней Апокалипсиса, означающий войну [9]. Это явно война власти со своим народом - власти, обуянной революционным мироощущением "с его устремленностью в будущее, с жаждой немедленной переделки мира, с желанием отряхнуть прах прошлого со своих ног. Отсюда вытекало неприятие мира насущного, выливавшееся подчас в ненависть" [10].
Неистовство власти во имя идеи государства и собственного величия, художественно осмысленное Пушкиным, стало историческим бедствием России и в послеоктябрьскую эпоху, усугубившись и представ культом личности и посмертным обожествлением вождя, коллективизацией, голодом, репрессиями, ГУЛАГом, гибельным подневольным трудом на многочисленных стройках социализма. При этом унаследована оказалась и такая, увиденная поэтом,
мистическая сущность, когда статуя мертвого вождя заключала в себе торжество неумолимого принципа, воплощенного в государстве и неизбежно настигающего частного человека, регламентируя его жизнь и карая в случае уклонения или бунта. Этот смысл "Медного всадника", связанный с противостоянием "кумира на бронзовом коне" и героя, породил длящийся вокруг них многие десятилетия спор: на чьей стороне Пушкин и за кем из них историческая правота.
Точность повторения в реальности ХХ в. смыслов пушкинского исторического кода порой невероятна. Евгений в поэме - сирота, потомок разгромленного во время петровской революции славного русского рода, предтеча огромного количества сирот советской эпохи, включая "детей врагов народа". В обществе жесткой регламентации он воплощает в себе идею судьбы личности, подвергшейся процессу огосударствления. Государство назначило ему быть "маленьким человеком", рядовым армии безымянных граждан, нищим безликим обладателем чиновничьей шинели. Рисуя подобное положение своего героя, Пушкин предвосхитил место личности в системе тоталитарного государства, где ей определено было выполнять функции винтика в государственной машине.
Но человек оказывался масштабнее отведенной ему роли. И когда Евгений снимает шинель и предается мечтаниям о семейном космосе, о независимости и чести, он становится виновен перед властью и подвержен наказанию, которое тут же и происходит. Пушкин показал полную беззащитность личности, вторжение роковой силы в ее жизнь, воплотил мотив преследования в конкретике и символике образов Медного Всадника-власти и утратившего все на свете бегущего Евгения. И неслучайно в советскую эпоху эта расстановка сил предельно обнажается, актуализируя пушкинские смыслы и в самой жизни, и в литературе.
К "Медному всаднику" обращается А. Платонов в статье "Пушкин - наш современник", стремясь оправдать Евгения перед величием гиганта-Петра. Влияние текста произведения, ставшего инвариантным, и узнаваемых фигур гонителя и гонимого ощутимо у Е. Замятина, Б. Пастернака, Б. Пильняка, М. Булгакова, Ю. Домбровского, В. Гроссмана, Б. Ямпольско-го, А. Солженицына и многих других писателей. Это противостояние в русской истории, циклически продолжившееся в новое время, открыл, ввел в художественный и духовный обиход и одновременно предсказал будущему Пушкин. Деспотизм власти и ощущение "винтика" в сталинскую эпоху пронзительно выразил поэт, ставший жертвой "тяжелозвонкого скаканья": "Мы живем, под собою не чуя страны.".
Пушкинский Евгений в поэме стал показателем истинной сущности власти в свете того высокого гуманистического понимания человеческих ценностей, начало которому в культуре России положил Пушкин. Частный человек, оказавшийся перед лицом разверзшейся рукотворной катастрофы, преследуемый неумолимым принципом, предстал обвинением колоссу Петра и его преемникам, даже несмотря на исполнение ими велений времени с позиций государственных интересов. На другой чаше весов всегда оказывались разрушенный дом и обладатель самоценного мира мыслей и чувств, погубленный страшной силой.
Вдумываясь в смыслы образов поэта, в которых проявилась его оценка истории, можно заметить, как в произведении от Вступления к финалу меркнет пангосударственная идея. Ее непререкаемая истинность подвергается сомнению из-за катастрофической массовой гибели и воспринятой через пушкинскую художественную оптику разбитой жизни отдельной личности, осмелившейся мечтать о своем маленьком счастье. Бунт Евгения выразился не только в вызове Медному всаднику - это отчаянная и открытая его грань - но и в тихом отказе от государства и уходе от него. Мотив ухода героя начинает звучать с момента безумия и выпадения из общества, достигая в поэме смыслового пика в финальном фрагменте его гибели на острове, у порога пустого дома своей невесты.
Пушкин уловил важнейшее свойство человеческой реакции на пренебрежение властью счастьем, жизнями и судьбами обитателей созданного ей мира, ее глубокую неправедность. Уход как модель протестного социального поведения был широко распространен в советскую эпоху, когда после тиранической эйфории власть находилась в стадии слабости. Не принимая ее и не веря ей, уклоняясь от служения ее ценностям, интеллигенция 60-х-80-х годов прошлого века, помимо продолжения открытого бунта в формах активного диссидентства,
массово шла в сторожа, дворники и истопники, читала гонимых Ахматову, Цветаеву, Мандельштама и создавала свою особую атмосферу внутренней эмиграции.
Если задаться вопросом, повторился ли в конце советской эпохи описанный Пушкиным бунт стихии ("Ура, на приступ, злые волны."), с которого она начиналась в 1917 г., то ответить можно утвердительно. Все по своему смыслу и результату состоялось, но только совсем в других формах, не имеющих семантики потопа и абсолютно не похожих на вооруженную борьбу трудящихся масс. Вспомним, что в поэме показано, как после наводнения народ восстанавливает привычный ("порядок прежний") жизненный процесс, погрузившись исключительно в свои частные интересы, где не остается места интересам государственным.
В последней трети ХХ в. этот смысл "Медного всадника" широко заявил о себе в действительности. Собственно говоря, в этом и заключался своеобразный бунт народа против власти, которая с 1917 г. вела с ним гражданскую войну за построение великого и самого справедливого государства. Бунт был не взрывным, а протяженным, и выразился в специфических формах народного поведения. Они являли собою массовое равнодушие к государству, потерю веры в его идеалы, критический скепсис ко всему, связанному с ним, включая властные персоналии, легкое отношение к его собственности и не поддающийся контролю уход в частную жизнь. Государством пользовались, но не дорожили, хотя у настрадавшейся нации оно потребовало за себя самую высокую цену. И потому оно померкло и прекратило вторую после Петра фазу своего существования, в основе которого лежало беспредельное насилие над собственным народом. Так в новой исторической реальности нашли логическое продолжение взаимопроникающие смыслы "Медного всадника", в очередной раз подтвердив его прогностический потенциал.
Пушкин, находясь в своем времени, понял Россию, как в тот момент никто другой, и этим фактически предсказал ее судьбу на много лет вперед, невероятно точно определив движущие силы ее исторического процесса. Именно ему было суждено с прозорливостью, мастерством и пронзительной человечностью, опережающими уровень существующей словесности, в образной системе "Петербургской повести" воплотить российский исторический "код" - трагическую отечественную нациологему, где заключалась тайна национального пути и связи времен.
Куда и как идет Россия на новом витке исторической спирали, будут ли по-прежнему действовать в ней смыслы "Медного всадника", складываясь в знакомый "код" или останутся в прошлом - покажет будущее.
ЛИТЕРАТУРА
1. Осповат А.Л., Тименчик Р.Д. "Печальну повесть сохранить.". М., 1987. С. 16.
2. Франк С.Л. Пушкин как политический мыслитель // Пушкин в русской философской критике. М., 1990. С. 412.
3. Новгородцев П.И. О путях и задачах русской интеллигенции // Из глубины: Сборник статей о русской революции. М., 1990. С. 211.
4. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 108, 12.
5. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. М., 1988. С. 128.
6. Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. Т. 3. Л., 1977-1979.
7. Андреев Д.Л. Роза мира. Метафилософия истории. М., 1991. С. 153.
8. Федотов Г. Певец империи и свободы // Пушкин в русской философской критике. М., 1990. С. 361.
9. Шейнина Е.Я. Энциклопедия символов. М., 2001. С. 88.
10. Голубков М.М. Русская литература ХХ века: После раскола. М., 2002. С. 19.
26 сентября 2006 г.
¡ABSTRACTS
Матришин Е.М., Джунушева г.К., Мартишин О.Е., |Гуськов Е.П.| (Ростов-на-Дону). Основания экономической генетики (Часть 1)
В статье рассматриваются основания генетических, наследственных процессов экономических систем. Выделяются общенаучные методологические инструменты - понятие генотип, процессы репликации, транскрипции и трансляции, которые, по мнению авторов, в экономической генетике играют такую же основополагающую роль, как и в биологии. Определяется структура процессов репликации, транскрипции и трансляции.
Карамурзов Б.С., Боров А.Х., Дзамихов К.Ф., Муратова Е.Г. (Нальчик). Социокультурные механизмы северокавказского исторического процесса: новейшее время
Показаны тенденции исторического процесса в регионе Северного Кавказа на протяжении XX века. Показано, что они имели в целом модернизационную направленность, но дуализм традиционного и современного, этнического и наднационального в структурах местных обществ и культур к концу 1980-х гг. далеко не был преодолен. Отсюда проистекает большая часть современных проблем регионального развития.
Ким А.С. (Хабаровск). Транснациональность диаспоральных процессов
В статье анализируются методологические подходы к изучению транснациональности диаспоральных процессов, выявляются качественные характеристики данных процессов.
Яхьяев М.Я. (Махачкала). Исламский фанатизм: взгляд на проблему
Рассматриваются доктринальные, исторические и социально-экономические корни исламского фанатизма, особенности его проявления в условиях глобализации.
Сухов А.В. (Ростов-на-Дону). Политический и этнический факторы в радикализации ислама в Кыргызской Республике
Рассматривается политический и этнический факторы в становлении и укреплении радикальных, религиозно-политических объединений в Кыргызской Республике в постсоветский период, их отношения с органами государственной власти, этническими группами и официальными религиозными течениями - суннитским исламом и православным христианством.
Ефремов Н.Н. (Ростов-на-Дону). Леви-Строс и Деррида: от одной попытки выйти за рамки эпохи к другой
К. Леви-Строс и Ж. Деррида принадлежат к разным поколениям французских мыслителей ХХ века, однако их творчество в равной степени демонстрирует глубинное стремление философии постоянно выходить за рамки устоявшихся для той или иной эпохи пределов, создавать новые модели значения и понимания мира.
Вальков В.Ф. (Ростов-на-Дону). Черты однотипности лесного почвообразования
Рассмотрено экологическое многообразие зональных лесных биогеоценозов и выделены характерные черты однотипности почвообразования. Автор различает понятия биогеоценотического и агроэкономического плодородия почв.
Магомедова Э.М. (Махачкала). К вопросу о социально-экономическом развитии майсумства Табасаранского
Анализируются природные условия, уровень экономического и социального развития Табасарана - одного из феодальных владений Дагестана накануне и в период его присоединения к Российской Империи.
Дзарахова З.М.-Т. (Назрань). Константы национального характера и менталитета ингушей
Выделено ценностное ядро национального характера ингушей, показаны факторы формирования их менталитета и традиционной культуры.
Martishin E.M., Dzhunusheva G.K., Martishin O.E., Guskov E.P. (Rostov-on-Don). The Bases of Economic Genetics (the Part 1)
The principles of economic system's genetic hereditary processes are considered in the article. This study presents that in the sphere of economic genetics some general scientific methodological tools such as genotype, processes of replication, transcription and transmission play the same fundamental role like in biology. Author defines the structure of the processes of replication, transcription and transmission.
Karamurzov B.S., Borov A.Kh., Dzamikhov K.Ph., Muratova E.G. (Nalchik). Sociocultural Mechanisms of North Caucasian Historical Process: Newest Time
The article presents an assessment of major trends of historical process in the region of North Caucasus in the 20th century. It is argued that their general drift was towards modernization but the duality of traditional vs. modern, ethnic vs. transnational etc. in the structures of local societies and cultures was by no means overcome towards the end of 1980s. From here originate most of current problems in regional development.
KimA.S. (Habarovsk). The transnationality of diaspors processes
The methodological approaches to studying of transnational processes od diaspors formation , qualitative characteristics of the given processes come to light are analyzed.
Yakhyaev M.Ya. (Makhachkala). Islamic Fanaticism: a Sight on a Problem
Historical, social and economic roots of Islamic fanaticism, feature of its display in conditions of globalization are considered.
Sukhov A.V. (Rostov-on-Don). Political and Ethnic Factors in Radicalization of Islam in the Kirgiz Republic
The material deals with political and ethnical factors in formation and strengthening of radical, religious political groups in the Kirgiz Republic in the post-soviet period. The author focuses his attention to the relations of these groups with the organs of power, ethnic communities and official religious directions - Sunni Islam and Russian Orthodox Church.
Ephremov N.N. (Rostov-on-Don). Lévi-Strauss and Derrida: to Come out the Limits of Terms that some Age Determines
Claude Lévi-Strauss and Jacques Derrida belong to different generations of French thinkers 20th century. Their creation demonstrates an aspiration of philosophy to come out the limits of terms that some age determines. They make new models, senses and comprehensions of the world.
Valkov V.Ph. (Rostov-on-Don). Common Features of Forest Soil Formation.
The common features of forest soil formation are shown at the ecological diversity of zonal forest biogeo-cenoses.
Magomedova E.M. (Makhachkala). To a Question of Social and Economic Development of Tabasaran
Environment, level of economic and social development of Tabasaran - one Dagestan from feudal possession on the eve and during connection to Russian empire are analyzed.
Dzarakhova Z.M.-T. (Nazran). Constants of the National Character and Mentality of the Ingush People
The article deals with the national character of the ingush people and their mentality.
