CC BY
30
Л. В. Балтовский
СУДЬБА РЕФОРМИСТСКОЙ ПАРАДИГМЫ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ В ЭПОХУ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
В эпицентре экономических, социальных, этнических и прочих противоречий первой четверти XX столетия оказалась судьба самой российской государственности. Содержание понятий «государство» и «государственность» всецело зависит от исходной установки в их интерпретации. Если при характеристике государства используется институционально-нормативная, системная методология, то и государственность истолковывается соответствующим образом — как совокупность аппарата власти и принципов властвования. Институционально-нормативный подход, объективирующий главным образом некие формальные признаки, может дополняться функционально-механистической методологией. В этом случае государственность изображается в виде специфического отношения между властью и народом, как «продукт» классовых противоречий, «орган» классового господства, «машина» по осуществлению власти во имя интересов господствующего класса.
Однако возможен принципиально иной подход к государственности — генетический, при котором на первый план выступают вопросы типологии и природы государственного строя, происхождения государства, проблемы государственного устройства, взятые в контексте исторического, национально-культурного опыта. Государственность оказывается сложным, развивающимся во времени и пространстве не только политическим, но и социальным организмом, развитие которого обусловлено культурой народа и который воплощается в исторической традиции осуществления политической власти. С этой точки зрения государственность представляет собой исходный принцип, первооснову, «протофеномен» общественного бытия. Она постоянно растет, поднимается, видоизменяется, и потому можно сказать, что сам эволюционный характер общественного развития является необходимым условием исторического становления государственности.
Революция действует по отношению к государственности прямо противоположно. Она резко и деструктивно изменяет политическую ситуацию, открыто вступает в прямой конфликт с предыдущим состоянием, что проявляется в смене правящей элиты, политической системы и государственного строя. Разрушая культурно-историческую традицию, подрывая социальные основы, она кардинальным образом меняет взгляд на государственность. Глубинные причины революций проявляются в целом ряде объективных обстоятельств. Одни из них лежат в собственно политической плоскости и связаны со слабыми институциональными и нормативными основами власти, другие — в области социальной и проявляются в наличии нерешенных социальных и национальных конфликтов. Причины третьей группы включают негативную или пассивную деятельность политических элит, различные проявления которой так или иначе усугубляют назревающие противоречия, и т. д. Революция заявляет о своем приближении целым рядом кризисов, которые наваливаются на государство и общество со всех сторон. Когда же она совершается, то обнажаются © Л. В. Балтовский, 2008
подлинные, глубинные причины катастрофы, коренящиеся как в истории культуры, так и непосредственно в политической современности.
Революция, которая по самой природе своей не может не разрушать старую государственность, возникает не случайно, хотя, возможно, течение событий и дает основания обыденному политическому сознанию считать ее порождением неких высших или внешних (что, в сущности, одно и то же) сил. Подобный, «окказионалистский», взгляд на революцию воспроизводит, в частности, А. И. Солженицын: «Кто же мог ожидать, кто же бы взялся предсказать, что самая мощная Империя мира рухнет с такой непостижимой быстротой? Что трехсотлетняя династия, пятисотлетняя монархия даже не сделает малейшей попытки к сопротивлению? Такого прорицателя не было ни одного. Ни один революционер, никто из врагов, взрывавших бомбы или только извергавших сатиры, никогда не осмеливались такого предположить»1. Проблема случайности/закономерности революционных потрясений — предмет давних рассуждений в истории политической мысли. Прямо противоположная (по отношению к позиции Солженицына) точка зрения содержится в знаменитой книге А. де Токвиля: «Менее всего Революция (речь идет
о Великой Французской революции. — Л. Б.) была событием случайным. Она застала мир врасплох, это верно, но, тем не менее, она явилась лишь продолжением более долгой работы, внезапным и насильственным окончанием творения, над которым трудились десять поколений. Если бы она не совершилась, то старая постройка все равно бы повсеместно рухнула, тут раньше, там позже: просто она обваливалась бы частями, вместо того, чтобы упасть разом. Революция лишь резко завершила одним судорожным, болезненным усилием — без перехода, без предосторожностей, без всякой обходительности — то, что со временем окончилось бы мало-помалу само собой. В этом и состоял ее труд»2.
В условиях утрачиваемого господства монархической государственной формы революция открывает перед противоборствующими политическими силами несколько вариантов дальнейшего развития государственности. Один из них — консервативный — состоит в сохранении традиционного типа государственности во что бы то ни стало и любой ценой. Консолидирующим началом может выступать национально-государственная идея, в границах которой идеологи т. н. «правого» толка формулируют некое «общее дело» для народа и определяют фундаментальные принципы взаимосвязи государства и общества, государства и человека на основе традиционалистских ценностей. «В настоящее время вражда классов затмевает в народах сознание их солидарности, — писал в начале столетия бывший народоволец, а к тому времени убежденный монархист Л. А. Тихомиров, — а теория “общегражданского строя” мешает государству явиться объединяющей их силою. Абсолютизм же повсюду скомпрометировал монархическую идею и испортил самые династии. Но вражда классов когда-нибудь обнаружит свою зловредность для всех, научная мысль придет к все более счастливым концепциям государственности. Тяжкие вины абсолютизма будут забыты народами, среди страданий от политиканской узурпации, и политическая жизнь выдвинет фамилии, достойные поднять знамя всенародного идеала... Тогда — вероятнее всего, монархия снова и явится всемирной деятельницей прогресса. Трудность возникновения и поддержания монархии состоит лишь в том, что она требует присутствия в нации живого и общеразделяемого нравственного идеала»3.
Другой вариант дальнейшего развития государственности — анархический, в соответствии с которым «государственная машина», представляющая собой организованное насилие, подлежит «отмене», т. е. полному, тотальному упразднению. «.Никакое государство, — писал М. А. Бакунин, — как бы демократичны ни были его формы, хотя
бы самая красная политическая республика, народная только в смысле лжи, известной под именем народного правительства, не в силах дать народу того, что ему надо, т. е. вольной организации своих собственных интересов снизу вверх, потому что всякое государство, даже самое республиканское и самое демократическое, даже мнимо народное государство, задуманное г. Марксом, в сущности своей не представляет ничего иного, как управление массами сверху вниз, посредством интеллигентного и по этому самому привилегированного меньшинства, будто бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ»4. Анархическая утопия вся построена на допущении, что историческая органика государственности есть исключительное зло, подлежащее искоренению.
Особый вектор развития предлагает коммунистический вариант, призывающий не только к уничтожению «буржуазного государства», но и к созданию невиданного доселе в человеческой истории типа государственности — «диктатуры пролетариата». В данном случае можно сослаться на известную характеристику Энгельса, изложенную в предисловии к третьему изданию (1891) работы К. Маркса «Гражданская война во Франции», на которую одобрительно ссылался в 1917 г. Ленин: «Люди воображают, что делают необыкновенно смелый шаг вперед, если они отделываются от веры в наследственную монархию и становятся сторонниками демократической республики. В действительности же государство есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не меньше, чем в монархии. И в лучшем случае государство есть зло, которое по наследству передается пролетариату, одержавшему победу в борьбе за классовое господство; победивший пролетариат, так же, как и Коммуна, вынужден будет немедленно отсечь худшие стороны этого зла, до тех пор пока поколение, выросшее в новых, свободных общественных условиях, окажется в состоянии выкинуть вон весь этот хлам государственности (курсив наш. — Л. Б.)»5.
Наконец, существует еще один вектор развития — реформистский. Стратегия трансформации политической системы в направлении становления республиканского строя предполагает путь постепенного развития — признания необходимости общего согласия в форме конституционной монархии. Остановимся более подробно на этом варианте.
Начиная с момента своей консолидации в 1905 г. лидеры партии Народной свободы понимали, что старая политическая система не соответствует насущным потребностям реформирования страны. Однако вопрос о переходе России к республиканской форме правления не рассматривался ими как стратегически первостепенный. Кадеты считали, что установление республики в той или иной стране становилось возможным только в том случае, когда громадное большинство населения начинает желать именно таковой формы правления. Без выполнения данного условия насаждение республики «сверху» или «снизу» могло привести лишь к временному успеху республиканской идеи, за которым последовали бы новые «междоусобные смуты», неизбежно завершающиеся восстановлением монархии.
В программные требования кадетов первоначально входила замена неограниченной самодержавной власти конституционно-монархическим строем. При этом партийные идеологи ссылались на «сознание» и «чувства» народа, объясняя, что форма правления должна обусловливаться «местными условиями страны», поскольку «никакой безусловно совершенной для всех времен и народов формы правления не существует»6. Обусловленность формы государственного устройства социальным фундаментом общества не казалась им настолько значимой, как об этом рассуждали лидеры леворадикальных партий. Существование республики в Соединенных Штатах Америки и во Франции не препятствовало
господству буржуазии, тогда как, например, монархия в Норвегии не мешала «этой стране быть самой демократической страною Европы, настоящим “мужицким царством”»7. Отстаивая принцип «конституционной монархии», кадеты исходили из необходимости сохранения государственности как таковой и преемственности форм ее исторического развития и менее всего ориентировались на радикальный поворот событий. Иными словами, их политическая позиция была тождественна реформистскому варианту трансформации государственности.
Лидер конституционных демократов П. Н. Милюков разделял детерминистическую точку зрения в отношении революции. Обстоятельный перечень причин и следствий многоуровневого кризиса политической системы российского общества приведен в его книге «История второй русской революции», представляющей собой своеобразную «философию русской революции»8. Уместно обратить внимание, что автор говорит здесь о «новой культурной традиции», созданной «восемью поколениями. предшественников»9, которые внесли решающий вклад в радикальное изменение облика России. Почти прямое цитирование Токвиля свидетельствует о внимательном изучении классической работы французского историка и политического философа лидером кадетов. В другой работе эмигрантского периода Милюков специально подчеркивал целый набор объективных признаков грядущей «неизбежной» революции, которые, по его мнению, должны были совпасть во времени: 1) желание со стороны широких народных масс крупной социально-политической реформы, которое перерастает в «настоятельную потребность»; 2) сопротивление власти «мирному разрешению этой назревшей потребности»; 3) утрата властью способности к принуждению — «в силу внутренней смуты, культурных перемен или внешней военной неудачи»; 4) слабость власти, что проявляется в том, что массы «не только перестают бояться власти, но начинают даже презирать ее и открыто смеяться над нею»10.
Главным в перечне факторов, революционизировавших страну, «основной чертой», «основной причиной» «печального исхода» отечественного революционного процесса Милюков считал кризис русской государственности. Проявления кризиса обнаруживались им как в слабости самой государственности, так и в преобладании альтернативных сил, ориентированных на безгосударственность и анархию. Выше мы подчеркивали, что государственность не есть некое специфически политическое «тело» («механизм» или «машина»), а представляет собой сложный социально-политический организм. Не случайно в своем анализе Милюков обращал специальное внимание на общественную составляющую кризиса государственности в России: «слабость верхних социальных слоев», «почти полное отсутствие “буржуазии” в истинном смысле этого слова», «примитивность русской социальной структуры» и т. п.11.
Вместе с тем генетическая характеристика государственности подразумевает анализ и духовной составляющей. В таком контексте государственность проявляет себя социально-политическим организмом, который немыслим без общественного сознания. Его основным признаком выступает государственное мышление, руководствующееся общими, а не частными интересами, ставящее общенациональные приоритеты выше классовых и партийных.
Принцип «государственности» непосредственно взаимодействует с принципом «общественности». Общественность (этот термин из отечественного общественнополитического лексикона в известном смысле можно сопоставить с термином «гражданское общество» в западной политико-философской традиции), которая в российской политической истории противостояла государственности, олицетворяла собой интеллигенция.
Отечественная государственность, по Милюкову, несмотря на весь свой исторический экспансионизм, изначально строилась на заимствовании внешних форм и пренебрежении внутренними ориентирами: «. пришедшая извне государственность постоянно, при Рюрике, как и при Петре Великом, как и в нашем “империализме” XIX и XX века, — опережала внутренний органический рост государственности»12.
С другой стороны, бесспорным фактом являлось то обстоятельство, что отечественная государственность опиралась на народ. Однако сам народ представлял собой бессознательную и темную массу, не подготовленную к непосредственному участию в политической деятельности. Практика возвеличивания русского народа, преклонения перед ним и принижения интеллигенции — таковы были две стороны, характеризовавшие политическое сознание российского общества на протяжении XVIII — начала XX вв. У Милюкова, исторически «идейная беспомощность и утопичность стремлений, “максимализм” русской интеллигенции» напрямую увязывались со слабостью отечественной государственности. Умственная, и потому неорганическая, политическая культура «резко и безвозвратно» была отделена в России «от бытовой культуры длинного периода национальной бессознательности»: «на почве. незаконченности культурного типа у нас легко прививался западный идеализм в его наиболее крайних и индивидуальных проявлениях и. туго и медленно вырастала серьезная государственная мысль»13.
На протяжении нескольких столетий формировалось основное противоречие русского строя — между государственностью и общественностью. Обе стороны этого противоречия постепенно, но неуклонно накапливали энергию политического радикализма и экстремизма. Государство в своем старом, самодержавном, формате не намеревалось приспосабливаться к новой эпохе. Режим личной власти оказался не способным ни к опережающей события политической мысли, ни к адекватным политическим действиям. Власть, в частных случаях уступая общественности, тем не менее, не собиралась нести за свои действия политическую ответственность перед народом. Давая обещания, она неизменно отрекалась или же молча отступалась от них. Противоречия накапливались, перерастали в конфликты, необратимая масса которых в конце концов и привела к революции — к насильственному политическому перевороту и свержению самодержавия. «Логика всех революций, — утверждал Милюков, — вытекает из двойного условия: с одной стороны, неспособности старого порядка добровольно и во время уступить, с другой, — невозможности для разыгравшихся раз народных страстей сразу успокоиться и добровольно согласиться на компромисс»14. Разбирая исторические прецеденты, лидер кадетов отстаивал тезис о том, что добиться выполнения первого условия намного труднее, нежели последнего. Если бы в середине XVII столетия абсолютная монархия в Англии «добросовестно» подписалась бы под требованием конституционной монархии, развитие революции не дошло до своих крайних форм. Аналогичная ситуация складывалась в свое время и во Франции: если бы стало возможным «честное соглашение» между Людовиком XVI и конституционными монархистами, не было бы и «логических последствий» революции — республики и последующей военной диктатуры.
Во второй половине 1910-х гг. под вопрос была поставлена судьба самой российской государственности. Кризис русской государственности стал, по мнению Милюкова, основным фактором, революционизировавшим страну. В условиях разрушения монархической государственной формы кадеты выбрали реформистский вектор развития — стратегию трансформации политической системы в направлении республиканского строя через утверждение конституционной монархии. Среди множества симптомов приближавшейся
революционной катастрофы наиболее серьезным вызовом для монархической государственности стала война. Политические силы, возглавившие революционный переворот в феврале 1917 г., намеревались соединить представительную и исполнительную формы власти во имя усиления стратегических позиций страны и укрепления ее суверенитета. По мере развития событий лозунг «демократических реформ» сменился у Милюкова признанием необходимости утверждения в стране военной диктатуры. На относительно короткий промежуток времени он оказался на вершине исполнительной власти. Тем не менее именно в этот драматический период отечественной истории доктринальные установки вступили в явное противоречие с практической политикой. Несмотря на свою политическую неудачу, лидер партии конституционных демократов навсегда останется в отечественной истории ярким примером стремления проводить научно ориентированную политику в условиях, мало совместимых с «нормативно-должным».
1 Солженицын А. И. Размышления о Февральской революции // Российская газета. 2007. 27 февраля. Цит. по: http://www.rg.ru/solzhenicyn.html.
2 Токвиль А. Старый порядок и революция. СПб., 2008. С. 29.
3 Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 668.
4Бакунин М. А. Государственность и анархия // Бакунин М. А. Философия. Социология. Политика. М., 1989. С. 314.
5 Цит. по: Ленин В. И. Государство и революция // Ленин В. И. Полн. собр. соч. М., 1962. Т. 33.
С. 80.
6 Нападки на партию Народной свободы и возражения на них / Под ред. А. А. Кизеветтера. М., 1906. С. 49.
7 Нападки на партию Народной свободы и возражения на них / Под ред. А. А. Кизеветтера. М., 1906. С. 10.
8Милюков П. Н. История второй русской революции. М., 2001. С. 17.
9Милюков П. Н. История второй русской революции. М., 2001. С. 19.
10Милюков П. Н. Россия на переломе: В 2 т. Париж, 1927. Т. 1. С. 3.
11 Милюков П. Н. История второй русской революции. М., 2001. С. 18.
12Милюков П. Н. История второй русской революции. М., 2001.
13Милюков П. Н. История второй русской революции. М., 2001. С. 19.
14Милюков П. Н. Год борьбы: Публицистическая хроника. 1905-1906. СПб., 1907. С. 350.
