CC BY
123
9. Я. В. Абрамов в истории культуры и общественной мысли России / под ред. проф. В. М. Головко. Ставрополь: Изд-во СКФУ; ИД «ТЭСЭРА», 2013. 296 с.
10. Burke Peter. Overture: the New History, its Past and its Future // New Perspectives on Historical Writing / ed. by Peter Burke. 2nd edition. University Park, PA: Pensylvania State University Press, 2001. P. 1-20.
11. Levy Daniel. The Future of the Past: Historiographical Disputes and Competing Memories in Germany and Israe l // History and Theory. 1999. Vol. 38. No. 1. February. P. 51-66.
УДК 82.0:801.6; 82-1/-9
А. С. Гладкова
СУБЪЕКТНАЯ РЕФЛЕКСИЯ В РОМАНЕ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА «ГЕРОИ НАШЕГО ВРЕМЕНИ» КАК СРЕДСТВО ВЫРАЖЕНИЯ ПОЭТИЗАЦИИ ПРОЗЫ
Ключевые слова: поэтизация прозы, историческая поэтика, субъектная рефлексия, литературный род, жанр, художественная индивидуальность.
Статья посвящена анализу субъектной рефлексии в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» с позиций создания феномена поэтической прозы. Тема включается в проблему самобытности родо-жанровой структуры романа М. Ю. Лермонтова.
А. S. Gladkova
SUBJECTIVE REFLECTION IN THE NOVEL OF M. LERMONTOV «HERO OF OUR TIME» AS A MEANS OF EXPRESSING THE POETISATION OF PROSE
The article is devoted to the analysis of subjective reflection in the novel of M. Lermontov «Hero of our time» from the standpoint of the creation of the phenomenon of poetic prose. The topic touches the problem of identity, kinship and genre structure of Lermontov's novel.
Как всякое подлинно классическое произведение, «Герой нашего времени» вот уже на протяжении полутора веков живет интенсивной художественной жизнью, постоянно обновляясь в сознании новых и новых поколений. О подобных произведениях Белинский писал, что они принадлежат к «вечно живым и движущимся явлениям. Каждая эпоха произносит о них свое суждение. И как бы ни верно поняла она их, но всегда оставит следующей за ней эпохе сказать что-нибудь новое и более верное, и ни одна и никогда не выскажет всего». Говоря же непосредственно о «Герое нашего времени», великий критик утверждал: «Вот книга, которой суждено никогда не стереться, потому что при самом рождении она была вспрыснута живою водою поэзии!» [2, с. 97].
Key words: the poetisation of the prose, historical poetics, subjective reflection, literary genus, genre, artistic identity.
Исследование романа «Герой нашего времени» в данной статье осуществляется с позиции воплощения в нем разных аспектов поэтизации, влияния поэзии по признакам содержательным и организационным. Необходимость такого подхода к изучению прозы М. Ю. Лермонтова объясняется важностью решения более общих научных содержательных вопросов, касающихся и стиля прозы, и самобытности художественного слова Лермонтова, и его индивидуального художественного взгляда на мир, соединяющего и глубокий скептицизм отрицания, и высокие идеальные требования к жизни, к человеку, в том числе и к самому себе.
В качестве одного из исследовательских аспектов в изучении романа Лермонтова
ГУМАНИТАРНЫЕ И ЮРИДИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
мы остановимся на значении рефлексивного начала не только как основы художественного психологизма (что для «Героя нашего времени» бесспорно), но и в качестве эмоционально-лирической базы, способной создавать особую внутреннюю ритмику повествования, повтора, возврата, усиления и т. д. при такой сосредоточенности на субъекте повествования, когда он становится внутренней «я»-личностью, как это происходит в лирике. С этой точки зрения нам необходимо еще и еще раз обращаться к методологическим проблемам исторической поэтики, предметом которой является историческое развитие и диалектика субъектно-объектной (авторской и персонажной) сферы в процессе становления родо-жанровых систем. Роман Лермонтова с позиций исторической поэтики рассматривался редко, однако методики исторической поэтики дают возможность для новых подходов, в частности, в рассмотрении эстетических и философских вопросов, связанных с понятием рефлексии. Это способствует решению вопросов о «прозе поэта» (Лермонтова) и месте романа «Герой нашего времени» в литературном движении. Литература, являясь попыткой познающего процесса, «явленного в слове», выдвигает моменты когнитивного мышления и когнитивного мироощущения, что заставляет ее сосредотачиваться на человеческой личности, и прежде всего на тайнах «сердечной» деятельности, которая представляется интереснее и богаче интеллектуальной работы, потому что открывает горизонты бесконечности. Русское самосознание в это переходное время сосредоточено не только на формировании идей национальной идентичности, но и на вопросах о смысле существования отдельно взятого человека как аппарата-инструмента познающей и переживающей деятельности и неизбежно затрагивает не исключительно национальные, социальные, исторические проблемы, а проблемы общего характера, связывающие мир национальный с миром человеческим. О «назначении высоком» личного «я», о диалектике частных, индивидуальных стремлений в системе «больных» вопросов философии, об абсолютном и всеобщем задумывалась вся большая русская литература времени, заявляя об этих своих раздумьях пока в сфере романтического художественного мышления. Время чисто лирических, стихотворных форм испытывало кризис,
хотя казалось ясным, что без эмоционального осмысления всего, что маячило перед мыслящим, духовным человеком, не обойтись. В исторической поэтике это время перехода к индивидуально-авторским художественным системам. А здесь нет «правил», зато есть простор рефлексии. В отечественном литературоведении неоднократно отмечалось, что становление собственно художественной прозы (отделение ее от эпистолярной, критической, деловой и прочей), обретение ею собственного языка неразрывно связано с потребностью осознания себя, своей природы.
В свете интересующей нас проблемы и с учетом специфики исследуемого материала важным представляется функционирование понятия рефлексия в границах философских систем, особенно в феноменологии, транслированной в область эстетики. Рефлексия есть феноменологический опыт осознания собственных мыслей и переживаний. «Рефлексия способствует целостности и динамизму внутренней жизни человека, помогает стабилизировать и гармонизировать свой эмоциональный мир, мобилизовать волевой потенциал, гибко управлять им» (В. В. Столин, К. Роджерс) [1, с. 696]. «Рефлексия не имеет собственных содержаний, она есть своего рода остановка в мышлении, попытка увидеть себя» [1, с. 696]. Эта «попытка увидеть себя» в лирике, где образ переживания всегда есть элемент самосознания, связана непосредственно с лирическим «я», функционирующем как внутри лирического самосознания, так и вне его -в картине мира.
Именно феноменологический аспект анализа произведения способствует пониманию поэтизации прозы через рефлексию. Сущностное начало персонажной системы лермонтовского романа формируется прежде всего в событийно-повествовательном и описательном компоненте. Уровню «повествований» главного героя соответствует особая повествовательная структура, когда персонажи переживают события дважды: вначале как субъекты действия, а затем как субъекты воспоминания и рассказывания. Такая «двойственная» функция героев-рассказчиков приводит к некоему «напряжению» между поступками героев и самой ситуацией рассказывания (письма). Так, почти во всех частях романа присутствует конфликт между литературными ожиданиями героев и дей-
ствительностью, между их «литературным» поведением и логикой живой жизни. Этот конфликт осознается, как правило, на уровне «вторичной рефлексии» персонажей, когда они выступают в качестве слушающих или пишущих (записывающих) лиц.
В повести «Бэла» основной рефлексирующий герой - рассказчик, который пишет путевые заметки. Величавые картины горной природы нарисованы и переданы весьма талантливо и поэтично. Пейзаж, замедляя развитие сюжета, позволяет сосредоточиться, подумать о личности главного героя, объяснить его характер. Пейзаж погружает образ героя в вертикальное пространство, соответствующее основному хронотопу романа, который выстраивается по принципу соотношения миров - горизонтального, повседневного и вертикального, духовного. Пейзажная зарисовка, начинающаяся со слов «Тихо было все на земле и на небе», открывшаяся путникам с Крестовой горы, - одно из самых великолепных описаний природы в романе. Присутствие автора с его мыслями, настроением, переживаниями позволяет читателю не только увидеть описанные картины, но и погрузиться в необычайно поэтический, полный гармонии и совершенства мир, испытать то же «отрадное чувство» [3, с. 26], какое владело автором, когда он писал эти картины. Пейзаж этот построен на контрасте: хороводы звезд, девственные снега, с одной стороны, а с другой -мрачные таинственные пропасти; на Гуд-горе висит серое облако, грозящее близкою бурей, а на востоке все ясно и золотисто; с одной стороны, покой, а с другой - тревога. Природа так же противоречива, как противоречивы и жизнь, и характер главного героя. Но противоречия в природе не мешают чувствовать ее величие и грандиозность. Природа прекрасна, и общение с ней очищает и возвышает человека. «Удаляясь от условий общества» [3, с. 26], люди невольно становятся детьми: «все приобретенное отпадает от души, она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять» [3, с. 26]. Говоря так, автор помогает читателю почувствовать, что в Печорине многое объясняется «условиями общества», в котором он жил, однако не все. В этой пейзажной зарисовке рассказчик к описанию каждой части, элементу значимого художественного образа (облако, отлогости гор, туманы) добавляет настолько выразитель-
ную деталь (облако, как коршун, ожидающий добычу; отлогости гор, покрытые девственными снегами), что возникшая эмоциональная насыщенность становится подобна эмоциональности поэтической речи. Чередование предметов и их детализация задает внутренний ритм описательных моментов. Эта особенность присуща всему роману и постепенно становится одним из приемов лирической поэтизации художественной повествовательной речи. При этом происходит органическое соединение рефлексивных раздумий героя и их глубокого отражения в его «умном чувстве». Тоска по чистому «детскому» мироощущению перебивается реакциями «знания», умственных, аналитических «приобретений». Картины природы заставляют еще глубже задуматься над поставленными в романе вопросами, понять психологию действующих лиц, что дает право назвать пейзаж психологическим и одновременно аналитическим. Он как бы задает и определяет высокую точку зрения на все происходящее в последующем движении событий.
Подтверждением этого являются и психологические пейзажные зарисовки в журнале Печорина, в повести «Княжна Мэри», раскрывающие рефлексивное начало главного героя. Но красота и величие природы здесь становятся не только фоном повествования и местом основных действий, но и являются отражением поэтического склада ума Печорина. Это стиль эстета, способного поэтически чувствовать природу и красоту слова и художественно оформлять свои впечатления. В описании картины природы прослеживаются значимые художественные образы, дополненные деталями, переданные через прием сравнения. Яркие, выразительные сравнения придают художественной речи особую поэтичность. Уже в самом начале этой повести при описании гор невольно на ум приходят строчки из пушкинского стихотворения «Туча» (1835 г.), которые автор перекладывает в уста Печорина: «На запад синеет пятиглавый Бешту, как «последняя туча рассеянной бури» [3, с. 60], - и далее снова сравнение - «поднимается Машук, как мохнатая персидская шапка» [3, с. 60].
Эти два рефлексивных пейзажа построены по определенной схеме:
- момент наблюдения: «Мы тронулись в путь» [3, с. 26]; «вчера я приехал в Пятигорск» [3, с. 59];
ГУМАНИТАРНЫЕ И ЮРИДИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
- переживание увиденного, рефлексия: «... но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром.» [3, с. 26]; «весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах» [3, с. 60];
- мотив детства: «... чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми.» [3, с. 26]; «Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка.» [3, с. 60];
- ощущение красоты, смысла и гармонии жизни: «все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять» [3, с. 26]; «солнце ярко, небо синё - чего бы, кажется, больше? зачем тут страсти, желания, сожаления?..» [3, с. 60].
Заметим, к слову, что мотив детства повторяется неоднократно в произведении, будучи как бы эмоционально рассеянным по всему повествованию, подчеркивая тяготение к чистоте и ясности на фоне драматического звучания всех событий. Вспомним хотя бы знаменитое замечание Печорина, поселившегося у подножья Машука: «Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка». Такая мотивная перекличка тоже создает особую эмоциональную насыщенность романа, приближая его к феномену поэтической прозы.
Совершенно иная рефлексирующая реакция получается, когда в конфликте сталкиваются чувства и разум, эмоциональное и рациональное начало. Это столкновение образует особый внутренний ритм повествования, который в прозе играет роль стихотворных ритмических разделений. Обратимся к отрывку из повести «Максим Максимыч», где рассказчик дает портретное описание Печорина. Описание портрета - это словесная живопись Лермонтова, что заметил еще В. Г. Белинский. Среди всех других способов изображения портрет отличается особой зрительной наглядностью и вместе с пейзажем и бытовыми описаниями придает произведению особую силу изобразительности. Построение портрета сопровождается замечаниями повествователя по поводу внешности героя. Они создают ритмические перебивы, заставляя фиксировать, подчеркивать главное ощущение с мотивами предсказания его судьбы. Описание, таким образом, чередуется с комментарием-размышлением,
и эти две формы художественной речи, сочетаясь в одном эпизоде, тоже образуют ритмическую структуру, характерную для прозы. Повторяясь довольно часто в романе, этот прием становится еще одним характерным способом поэтизации художественного слова. Со слов рассказчика, внешность Печорина довольно противоречивая: «С первого взгляда на лицо его, я бы не дал ему более двадцати трех лет, хотя после я готов был дать ему тридцать» [3, с. 44], «несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черные» [3, с. 44]. А в последующих повестях подтверждается и противоречивость характера главного героя. Получается, что портрет Печорина создается на наших глазах объективно, с участием читателя как полноправного собеседника автора, выражающего, тем не менее, свое субъективное мнение о герое: «Впрочем, это мои собственные замечания, основанные на моих же наблюдениях, и я вовсе не хочу вас заставить веровать в них слепо» [3, с. 44]; «все эти замечания пришли мне на ум, может быть, только потому, что я знал некоторые подробности его жизни, и, может быть, на другого вид его произвел бы совершенно различ ное впеч ат-ление; но так как вы об нем не услышите ни от кого, кроме меня, то поневоле должны довольствоваться этим изображением»[3, с. 44]. Рефлексирующее начало в описании внешности Печорина рассказчиком прослеживается в его заключениях: «признак породы в человеке», « признак или злого нрава, или глубокой, постоянной грусти», «... он был вообще очень недурен и имел одну из тех оригинальных фи-зиогномий, которые особенно нравятся женщинам светским» [3, с. 44].
Особое место автор портрета Печорина уделяет его глазам: «Из-за полуопущенных ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный» [3, с. 44]. Изображение глаз с блеском, подобным блеску гладкой стали, переводит нас к контексту поэзии Лермонтова, где этот образ не раз встречается:
И черные глаза, остановясь на мне, Исполнены таинственной печали, Как сталь твоя при трепетном огне, То вдруг тускнели, то сверкали [4, с. 165].
«Кинжал», 1838 г.
Заметим также, что год написания стихотворения и год начала работы над романом одинаков. Эта важная деталь говорит о неразрывной связи поэзии и прозы, существовавшей одновременно в сознании Лермонтова.
«Журнал Печорина» наполнен размышлениями о смысле жизни, о взаимоотношениях личности и общества, о месте человека в череде поколений, о роли в истории человечества. Композиционно эту тему завершает глава «Фаталист», насыщенная философской проблематикой: и социальные, и психологические вопросы в ней осмысливаются с философских позиций. Основная черта характера Печорина - рефлексия, то есть самопознание. Он постоянно анализирует свои мысли, поступки, желания. В повести «Княжна Мэри» в ночь перед дуэлью с Грушницким Печорин исповедуется перед самим собой. Исповедь в каноническом смысле - это не только осознание собственных грехов, поступков и недостатков, но и жажда очиститься от них. Исповедь же Печорина - иная. Она рефлексивно противоречивая, эмоциональные переживания героя переходят в рациональное осмысление; это вопросы к самому себе и попытка найти ответы на них, оправдание своих поступков и потребностей «приманками страстей пустых и неблагодарных» [3, с. 113], оценка себя самим и волнение за чужое мнение приводят Печорина в его диалогах с самим собой к выводам неоднозначным: «После этого стоит ли труда жить? А все живешь -из любопытства: ожидаешь чего-то нового... Смешно и досадно!» [3, с. 114]. Вспоминаются строчки из стихотворения Лермонтова 1840 г. «И скучно, и грустно.»: «И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, -
Такая пустая и глупая шутка...» [4, с. 185]. Лермонтов создает ситуацию того, что называется «сердечный разум». Даже в погоне за Верой, в конце всех переживаний, холодный разум Печорина возвращает его к реальности: «Чего мне еще надобно? - ее видеть? - зачем? не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться» [3, с. 125]. Внутри повествования постоянно происходит колебание волн, рождающихся то чувством, то разумом, разбивая друг друга и вновь появляясь, чтобы в итоге образовать поэтический контекст самого повествования, создавая художественные качества прозы, которую Н. В. Гоголь в свое время назвал «благоуханной».
Поэтизация прозы - далеко не простое, сложное, многоаспектное явление. Значение рефлексии в процессе фиксирования автором равноправия эмоционального и рационального начала велико. Мы видим, что в пейзажных и портретных зарисовках, в описательных и исповедальных моментах происходит переход от простого информативного качества прозы в ее эмоциональное качество, характерное для поэзии. Авторское мышление, выходя за рамки, дает немало образцов подобного рефлексивного состояния в поэзии Лермонтова («Выхожу один я на дорогу», «Дума» и т. д.). Рефлексивная реакция включает в себя и эмоциональную, и рациональную сферу, которые часто сталкиваются в конфликте. А в эстетическом плане подобная конфликтность органично вовлекает в произведение разные родовые принципы, усложняя художественное изображение личности и ее отношений с миром.
Литература
1. Александрова Ю. В. Основы общей психологии. М.: Современный гуманитарный институт, 1999. 805 с.
2. Белинский В. Г. Собрание сочинений: в 9 томах. Т. 3. Статьи, рецензии и заметки. М.: Художественная литература, 1976. 250 с.
3. Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени. М.: Советская Россия, 1990. 257 с.
4. Лермонтов М. Ю. Сочинения. Т. 1. М.: Правда, 1988. 720 с.
