CC BY
113
М. В. Загидуллина
СЦЕНАРИЙ ФОРМИРОВАНИЯ ПИСАТЕЛЬСКОГО МИФА: ПУШКИН В ВОСПРИЯТИИ СОВРЕМЕННИКОВ (ЛИЦЕЙСКИЙ И ПЕТЕРБУРГСКИЙ ПЕРИОДЫ)
Б. М. Гаспаров полагает, что в общих чертах миф о Пушкине1 спонтанно возник в «самый момент гибели поэта»2. Это мнение может быть оспорено: оформление мифа произошло задолго до смерти Пушкина. Суть мифа - признание первенства Пушкина в литературном ряду («высшее проявление» литературной гениальности). Очевидно, что такое признание оформилось ранее 1837 года, отнюдь не сквозь призму трагической гибели поэта.
Анализ документов пушкинской поры приводит к выводу, что писательский миф был сформирован к 1820-м годам. Можно обозначить здесь несколько вех: 1820 (признание несравненной талантливости юного поэта широкой публикой), 1824 (окончательное оформление основных позиций мифа), 1827 (переход мифа из состояния становления в status quo). 1837 год станет точкой отсчета массовых культовых действий вокруг поэта.
Остановимся на первом периоде формирования мифа. Как известно, Пушкин учился в лицее небрежно. Основной его интерес привлекали предметы, в которых он хорошо успевал без затрат труда (французская и российская словесность). Если предмет требовал умственных усилий и прилежания, Пушкин неизбежно отставал по нему3.
Итоговая оценка Пушкина-лицеиста дана вторым директором лицея, Е. А. Энгельгардтом, который, как известно, так и не нашел подхода к строптивому ученику: «22 марта 1816 г. Высшая и конечная цель Пушкина -блестеть, и именно поэзией; но едва ли найдет она у него прочное основание, потому ЧТО он боится всякого серьезного учения, и его ум, не имея ни проницательности, ни глубины, совершенно поверхностный, французский ум. Это еще самое лучшее, что можно сказать о Пушкине. Его сердце холодно и пусто; в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце. Нежные и юношеские чувствования унижены в нем воображением, оскверненным всеми эротическими произведениями французской литературы, которые он при поступлении в лицей знал почти наизусть, как достойное приобретение первоначального воспитания»4 Обратим внимание на то, что Энгельгардт предвосхитил «формулу» Терца5: по его мнению, Пушкин вбежал в большую поэзию на тонких эротических ножках, позаимствованных к тому же из дурных произведений французской словесности.
Очевидно, что особого интереса к учению Пушкин не проявил дарованиями (которые у него, по мнению разных преподавателей были достаточно основательны) не блеснул; единственная сфера, в которой он отличился - поэзия, Пушкин быстро выместил Илличевского с «поста» «первого чи-цейского стихотворца» и прочно обосновался в этом негласном звании.
Большинство рукописных лицейских журналов состояли из его стихотворений6.
15 января 1814 г. Дельвиг обращает к Пушкину стихотворение «Кто. как лебедь цветущей Авзонии...». Это было первое по времени разверстое пророчество. «Пушкин! Он и в лесах не укроется; // Лира выдаст его громким пением, И И от смертных восхитит бессмертного // Аполлон на Олимп торжествующий»7. Стихотворение Дельвига открывает бесконечную поэтическую Пушкиниану. Другу Пушкина было суждено обозначить важнейшие инварианты стихотворений о Поэте: юбилейный характер (прославление «майского дня»), размышления о славе, которая сошла на поэта «в юности», комплимент о его «всевидящем» взоре и умении разгадывать людские пороки, утверждение о бессмертии поэта. Дельвиг отметил и деталь внешности: «ланиты» «горят пламенем» -позже указание на внешние черты станет обязательным моментом стихотворений о Пушкине.
Первое стихотворение Пушкина «К другу стихотворцу» появилось в «Вестнике Европы» 4 июля 1814 г. за подписью «Александр Н. к. ш. п.». Это и другие опубликованные стихотворения вызвали интерес к Пушкину со стороны «старшей» писательской братии. Особое место здесь занимает 8 января 1815 г. - день официального переводного экзамена, когда Пушкин читает «Воспоминания в Царском Селе», восхитившие Державина. JI. С. Дубшан полагает, что слава к Пушкину пришла именно в этот день8. Во всяком случае, известность Пушкина перешагнула за стены лицея. Батюшков, знавший Пушкина еще до лицея, друг Василия Львовича, навещает Пушкина в начале февраля 1815 г., когда тот лежал в лазарете. Первое стихотворение, подписанное полным именем «Александр Пушкин» - «Воспоминания в Царском Селе» («Русский музеум», 17 апреля 1815 г.) сопровождалось сноской: «За доставление сего подарка благодарим искренно родственников молодого поэта, которого талант так много обещает» [Лет., 1, 70]9. В мае-июне к Пушкину приезжает Жуковский; в сентябре 1815 г. он пишет Вяземскому: «Я сделал еще приятное знакомство! С нашим молодым чудотворцем Пушкиным. Я был у него на минуту в Сарском ссле. Милое живое творение! Он мне обрадовался и крепко прижал руку мою к сердцу. Это надежда нашей словесности... будущий гигант, который всех нас перерастет» [Лет., 1, 81]. «Чудо», упомянутое Жуковским, и «гигантские» способности оказываются фундаментом «надежды» - таким образом, некоторые аспекты будущего мифа становятся вербализованы10.
В июле 1816 г. скончался Державин, и Дельвиг написал по этому случаю стихотворение, где назвал Пушкина достойным преемником великого поэта: *
Кто ж ныне посмеет владеть его громкою лирой?
Кто, Пушкин, .
Атлет молодой, кипящий .четен, по шумной арене.
В порыве прекрасной души ее свежим венком увенчает'?11
«Атлет» вполне соотносим с «гигантом» восторженной оценки Жуковского,
М. С. Лунин 10 октября 1816 г. отмечает, что русский язык «должен быть первым, когда он наконец установится... Карамзин, Батюшков. Жуковский. так же и наше восходящее светило юноша Пушкин уже сделали некоторые попытки для обработки его» [Лет., 1, 103].
Определение «восходящее светило» оказывается предвестником знаменитого - «солнце русской поэзии» В. Ф. Одоевского. Таким образом, в лицейские годы, особенно в последний год обучения, Пушкин стал восприниматься как «новое солнце», «звезда» отечественной словесности. Тем не менее очевидно, что среди других лицеистов Пушкин был «одним из...», о нем нет ни слова в дневнике С. Д. Комовского, он не является лидером или бесспорно уважаемым всеми товарищем (как, например, Илличевский). Кстати, Илличевскому посвящено стихотворение (Дельвига или Кюхельбекера), где он назван «тузом меж поэтами» и использована лексика, близкая «атлетическому» стихотворению Дельвига о Державине:
Ты рожден дня славы света,
Меж поэтов - богатырь!
Слава, честь лицейских муз,
О, бессмертный Илличевский!12
Другими словами, вряд ли можно говорить об абсолютной уникальности места Пушкина в лицейский период. Его талант, бесспорно, был признан. но признан наравне с талантами других лицеистов. Можно согласиться с тезисом о «кружковом признании» поэта.
Имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства этого признания таланта юного поэта могут быть суммированы следующим образом: великолепная память, блестящее знание французской словесности, бесспорный поэтический дар, легхсость стиха, поэтическая лень и беспечность, «солнечность», не по годам «зрелый» взгляд на жизнь.
Эти представления начали формироваться как цельная система взглядов на дарование юноши в 1815 году. Именно этот год можно считать началом мифотворческого марафона.
Назвав Пушкина гигантом, благословив его на поприще русской поэзии, «старшие» пока лишь ожидали, что будет дальше. Они не торопились создать Пушкину «ситуацию успеха», авансировав ему неумеренные похвалы, или стать своеобразной «группой поддержки» нового таланта. Критика смотрела на стихи поэта спокойно, даже равнодушно (первые критические отзывы появятся только в связи с «Русланом и Людмилой» в 1820 году). Россия Пушкина пока не знала. Лицейские друзья относились хс нему не более как к одному из талантливых молодых людей, которых так много было в их выпуске, а порой и как к неудачнику - учился он неважно и выпущен был во «втором сорте» - с чином 10 класса. Мы не можем утверждать, что все заговорили о Пушкине по первым его опубликованным 24 стихотворениям. Пророчества старших компенсировались их же сомнениями. Но почва развития мифа оказалась более чем благодатна: талант Пушкина стремительно разви-
вался. Самые смелые пророчества лицейской поры подтвердились не далее как два года спустя после выхода из лицея.
Важно, что становление мифа (признания Пушкина «первым среди равных» либо просто «первым») не может быть тождественно фактам известности и славы поэта. Осознание поэтического поприща как единственного пути пришло к Пушкину рано. Мечты о славе были ему не чужды. В автобиографии он отметил: «Мое тщеславие»13 [12: 308]14. Для всех окружавших, знавших его людей он был поэтом «волею Божьей». Но быть поэтом - еще не значило быть кумиром. Был ли Пушкин последовательным «жизнестроите-лем»? Факты его биографии говорят, что скорее нет, чем да15. Сотворение кумира произошло само собой, без особой «программы» (какая была, например, у Брюсова). В случае с Пушкиным мы наблюдаем совпадение траекторий признания современниками и сотворения вневременного мифа.
Характерный момент - обвинение Пушкина и его друзей в создании «круговой поруки» - «кругохвальства», «приятельской поддержки» вопреки недостаточности талантов. Г. Е. Потапова подробно анализирует факты, свя- , занные с различными выпадами в критике против «союза поэтов» (Дельвиг -Пушкин - Боратынский - Кюхельбекер). Основную причину нападок она усматривает в росте демократических настроений публики, расширении самой аудитории, выдвижении новой шкалы оценки произведений, требовании «народности», понятой критиками демократического толка (Надеждин, Полевые) достаточно узко16.
К этим точным и обстоятельным замечаниям следует добавить, что «кругохвальотво» «союза поэтов» вызывало раздражение критиков еще в самом начале своего возникновения. 22 марта 1820 г. в заседании Вольного общества любителей российской словесности слушали стихотворение Кюхельбекера «Поэты» (где дружеский круг был назван «союзом поэтов»), а 8 апреля в Вольном обществе словесности, наук и художеств прозвучало стихотворение Бестужева-Марлинского «К некоторым поэтам»: «В шланга жалуют, бессмертие дают, // А Гениев у нас и куры не клюют!», явный выпад пробив «кругохвальства». Кстати, публикуя это стихотворение в «Благонамеренном» 18 апреля 1820 г. Бестужев поставил под ним еще более раннюю дату - 1819 г17.
Таким образом, обвинение Пушкина и его «круга» в раздувании славы на основании приятельства, а не истинного эстетического значения таланта возникло до массовой демократизации публики и обслуживающей ее вкусы и потребности критики. Следовательно, механизм «возмущения» имеет скорее психологическое, нежели социальное происхождение. Кроме того, важно, что «кругохвальство» - это во многом домысел. На самом деле в период 1817-1820 г., который обычно и расценивался более поздними крити-хеами как время «раздувания» (незаслуженной) славы Пушкина и других «знаменитых», Пушкин и вовсе не писал посланий друзьям-поэтам (если не считать лицейасого «К Дельвигу», переделанного Пушкиным, главная идея которого - жалобы автора на утрату поэтического дара). Дельвиг, Боратынский. Кюхельбекер активно обмениваются посланиями, которые печатаются
в различных журналах; в том числе ряд стихотворений посвящен Пушкину Однако общее число стихотворений, написанных в это время и восхваляющих талант Пушкина, относительно невелико, самые значительные из них: В. Кюхельбекер «Послание к Дельвигу и Пушкину», «К Пушкину» (1818). Ф. Н. Глинка «К Пушкину» (1819, 15 августа, опубл. в 1820). Нет смысла говорить о какой-либо «кампании» по «рекламированию» таланта Пушкина. Еще более лестными, чем в адрес Пушкина, комплиментами обменивались между собой Дельвиг и Кюхельбекер. Однако подлинная слава пришла именно к Пушкину. Механизм ее возникновения не был однозначно зависим от похвал друзей. Пушкин оказывается в Петербурге в центре общественного внимания по двум причинам: эпатажности поведения и эпатажности стихотворений.
«Эпатажность» («без шума никто не выходил из толпы»18) могла проявляться по-разному. Эпатаж юного Пушкина был безошибочно точен как главный способ «выделиться из толпы». Его шалости касались не столько нарушения этикетных норм, сколько политического бесстрашия. Поэт, не склоняющий головы перед властью, смеющий говорить ей в глаза правду, -это Герой. И Пушкин вполне соответствовал этому ожидаемому статусу.
Выходки Пушкина, рассеянный образ жизни мгновенно насторожили «старших», опасавшихся за талант поэта. В представлении Жуковского, Карамзина настоящий поэт должен быть великим тружеником: от него требуется постоянная напряженная духовная деятельность, образовательный рост, погружение в интеллектуальные сферы. Поведение Пушкина, как и характер его стихотворений той поры, производили впечатление бурного фейерверка, источник которого быстро иссякнет. Все упоминания «старших» о Пушкине той поры можно разделить на две группы: осуждение его «шалостей» и восхищение его талантом19. Очевидно, что Пушкин не кажется «старшим» достойным «преемником» русской музы, как поспешили они провозгласить, когда он учился в лицее. Они считают, что он быстро «выдохнется» без соответствующего поэтическому назначению образа жизни. В данном случае действия Пушкина как «кумира» оказываются конфликтны установившимся представлениям о поэтическом даровании. Талант юного поэта, который был оценен по первым стихотворениям на уровне, близком окончательной формулировке мифа, кажется недостаточным, дарованным «гуляке праздному», недостойному своего гения. Так закладывается важнейшая позиция дальнейших мифопостроений: гениальный поэт, но недостойный человек.
«Гвоздем» пушкинской славы становится поэма «Руслан и Людмила», которую с нетерпением ожидают все представители «школы Жуковского», В. А. Кошелев, анализируя обстоятельства создания и широкий культурный контекст первой поэмы Пушкина, считает, что именно это произведение стало основой славы поэта20. Пушкин действовал в нарушение сложившихся норм, согласно которым поэт должен уединиться стать добровольным отшельником и в тиши своего кабинета погрузиться в работу результат которой явится потом восхищенным читателям (так, например работал над «Историей государства Российского» Карамзин). Пушкин периоди-
чески демонстрировал «осколки» своего труда. Не долго трудясь над отделкой, он читал поэму в собраниях арзамасцев, на светских вечерах, и обсуждение в критике началось до завершения поэмы. А Г. Глаголев, в марте 1821 г. констатировавший, что известность была обеспечена «Руслану и Людмиле» не столько собственно эстетическими достоинствами поэмы, сколько «критиками, антикритиками и антиантикритиками»21, фактически поддерживал версию о «приятелях», т. е. незаслуженно раздутой славе поэта. По мнению Б. М. Гаспарова, уникальность места «Руслана и Людмилы» в творчестве Пушкина обеспечивается особым отношением к этой поэме и самого Пушкина, и арзамасского круга как к исполнению «арзамасской «благой вести» о явлении литературного мессии»22. В любом случае, поэма оказалась ярким и свежим явлением, давно ожидаемым, но не осуществленным никем из «старших» «каноном» «новой литературы». И была принята в читательских кругах «на ура». А. И. Рейтблат объясняет успех поэмы следующим образом: «Принципиально новое произведение не было бы воспринято публикой. Пушкин же по-иному подавал привычное, знакомое. Сумев представить уже существовавшее ранее как новое, удачно аранжировать знакомые мотивы, Пушкин точно угадал ожидания публики и ответил на них»23.
Но, возможно, безграничный успех «Руслана и Людмилы» был обеспечен полулегальностью автора. Иными словами, подлинная основа его известности - вольнолюбивые стихи, которые большей частью расходятся в списках. Особая культура «списочного» знакомства со стихотворениями порождала и особое отношение читателей, когда стихотворение вытверживалось наизусть и преподносилось в салоне как новость, как «изюминка». «Свежий Пушкин» мигом «перекрыл» других авторов. «Стихи Пушкина», как хорошо известно, оказались явлением куда более широким, чем собственно его стихи. Имя Пушкина по произволу переписчика ставилось под любыми вызывающими виршами. Возникают первые рукописные сборники стихотворений молодого поэта [Лет., 172, 746]. Особой популярностью пользуются «Сказки» (1Моё1) и «Деревня»; согласно свидетельству И. Д. Якушки-на, «все его ненапечатанные сочинения: Деревня, Кинжал, Четырестиите к Аракчееву, Послание к Петру Чаадаеву и много других были не только всем известны, но в то время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал их наизусть» [Лет., 1, 268]. Именно это свидетельство позволяет судить о распространении пушкинской славы. Прежняя формулировка («праздный повеса») сменилась иной: Пушкин - отважный боец за свободу угнетенных, бесстрашно нападающий на «сильных мира сего»24. «Повесничество» обернулось «бунтарством», «эпатажность» - «фрондой». Важно, что это новое представление во многом отвечало глубинному национальному ожиданию - кумир должен быть страстотерпцем. П. Дебрецени специально посвятил изысканиям на эту тему ряд статей; одна из глав его книги о Пушкине также посвящена «венку страстотерпца», осеняющему поэта25. Американский ученый возводит представление о герое-мученике к житию Бориса и Глеба. Однако, как уже отмечалось, миф о Пушкине сформи-
ровался задолго до выстрела Дантеса. Согласно этой реальной схеме. Пушкин потому' и воспринимался как уникальная фигура культурного пространства эпохи, что он являл собой активное начало. Он действовал, обличал, сражался. Пассивные (жертвенные) элементы «схемы страстотерпца» пока были не востребованы, а миф уже разрастался. Активная общественная позиция оказалась ангажирована самой эпохой - подтверждением тому может служить возникновение тайных обществ, не ограничивающихся только «шумом».
■ «Степень вольнолюбивости» стихотворений Пушкина, возможно, была завышена современниками. П. Дебрецени отмечает, ссылаясь на психофизические законы восприятия, что слушатели и читатели выбирали из текста только то, что отвечало их горизонту ожидания. Стихотворение «Деревня» всеми воспринималось как революционное, и никто не хотел замечать «по манию царя» в финале26.
Бытовое поведение Пушкина вполне соответствовало имиджу бунтаря (который он, сам о том особо не заботясь, явно довольный этим, имел в обществе) и отмечено резкими выходками и нарушением этикетных норм. Впрочем, по-видимому, это как раз и было нормой «модного поведения» (среди громких историй того же примерно периода можно назвать скандал с Боратынским в Пажеском корпусе или дуэль Грибоедова). Вряд ли пушкинские выходки (с выкриком про лед на Неве, медведя или обмахиванием париком) могли расцениваться как что-то из ряда вон выходящее, хотя, конечно, привлекали всеобщее внимание. Он вел себя адекватно своему настроению и утвердившейся этикетной моде.
Можно утверждать, что стихи Пушкина заняли уникальное место в сознании современников - причем самых широких слоев. Распространение в списках именно вольнолюбивых стихотворений и восприятие Пушкина как «борца» и «бунтаря» прочно закрепляется в качестве одного из самых первых ответов на вопрос о главенстве поэта.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. В данной статье сама теория писательского мифа не излагается. См. об этом подробнее:
Загидуллина М. В. Пушкинский миф в конце XX века. Челябинск, 2001. Гл. 1. '
2. Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. СПб.: Акад. проект, 1999. С. 15.
3. Вот свидетельства его наставников. Де Будри, ноябрь-декабрь 1811г.: «Он проницателехг и даже умен. Крайне прилежен и его приметные успехи также плод его рассудка сколь и его счастливой памяти, которые определяют ему место среди первых в классе но французскому языку» (Летопись жизни и творчества Александра Пушкина: В 4 т. М.: СЛОВО/ЭЬОУО, 1999. Т. 1. С. 28. В дальнейшем ссылки на Летопись даются по этому изданию по сплошной пагинации). В. Ф. Малиновский, 1 марта 1812 г.: «Ветрен и легкомыслен, искусен в французском языке и рисовании, в арифметике ленится и отстает» Профессор Копганский, 15 марта 1812 г. (отводит Пупкину 14 место)- «Больше имеет понятливости, нежели памяти, более имеет вкуса, нежели прилежания; почему малое затруднение может остановить его; но не удержит: ибо он, побуждаемый соревнованием и чувством собственной пользы, желает сравниться с первыми питомцами. Успехи его в латинском хороши, в русском не столько тверды, сколько блистательны» 19 марта 1812'
«Табель, составленная из поданых ведомостей гг. профессоров, адъюнктов и учителей: 1) о успехах, 2) о прилежании, 3) о дарованиях» лицеистов с 23 октября 1811 г. по 19 марта 1812 г. Пушкин занимает 17-е место. «В росс, и лат. яз.: 1) Успехи в латинском хороши; в русском не столько тверды, сколько блистательны. 2) Слабого прилежания. 3) Одарен понятливостью и вкусом. Во франц. яз.: 1) Считается между первыми. 2) Весьма прилежен. 3) Одарен понятливостью и проницанием. В нем. яз.: 1) Мало успехов. 2) Не прилежен. 3) Хороших дарований. В логике: 1) Хорошие успехи. 2) Не прилежен. 3) Весьма понятен. В арифмет.: 1) Посредственные успехи. 2) Ленив. 3) Не плохих дарований. В географии и истории: 1) Очень хорошие успехи. 2) Довольно прилежен. 3) Очень хороших дарований. В рисовании: 1) Медленные успехи. 2) Прилежен, но нетерпелив. 3) Очень способен. В чистописании:\) Посредственные успехи. 2) Прилежен. 3) Способен». (Лет., 32). 31 марта 1812 г. Гауеншильд отмечает: «Кажется, он никогда не занимался немецким до поступления в лицей и, кажется, отнюдь не желает делать этого и сейчас; между тем, если бы он захотел на это решиться, он сделал бы успехи самые быстрые, будучи очень одаренным проницательностью и памятью» (Лет., 33). 19 ноября этот же преподаватель подтвердит: «С огорчением вижу, что этот ученик, одаренный в высшей степени проницательностью и памятью, упорствует в равнодушии к моем)' предмету» (Лет., 41). Ф. П. Калинич 1 ноября 1812 г. отмечает о Пушкине наряду с другими четырьмя лицеистами: «способны и прилежны, успели в русском и французском весьма порядочно, а в немецком посредственно» (Лет., 39). Профессор Кайданов 1 ноября 1812 г. отведет Пушкину 16 место: «Довольно хорошие его успехи должно приписать более его дарованиям, нежели прилежанию. На вопросы отвечает более удовлетворительно, по рассеянности же своей требует строгого надзора, и тогда можно ожидать от него прекраснейших успехов» (Там же). 19 ноября профессора Кошанский и Куницын подадут рапорт, где Пушкину будет отведено 19 место, а Карцов (учитель математики и физики), лишь 26: «Очень ленив, в классе невнимателен и нескромен, способностей не плохих, имеет остроту, но к сожалению только для пустословия, успевает весьма посредственно (Лет., 40). В итоге директор выведет «рейтинговое» место Пушкина - 23, и отметит: «Легкомысленный, повеса». Развернутые характеристики Пушкина осени 1812 года примерно того же содержания. М. С. Пилецкий: «Мало постоянства и твердости в его нраве, словоохотен, остроумен, приметно в нем и добродушие, но вспыльчив, с гневом, легкомыслен. Имеет более блистательные, нежели основательные дарования, более пылкой и тонкой, нежели глубокий ум. Прилежание его к чтению посредственно, ибо трудолюбие не сделалось еще его добродетелью... Знания его вообще поверхностны, хотя начинает несколько привыкать к основательному размышлению. Самолюбие вместе с честолюбием, делающее его иногда застенчивым, чувствительность с сердцем, жаркие порывы вспыльчивости, легкомысленность и особенная словоохотливость с остроумием ему свойственны. Между тем приметно в нем и добродушие, познавая свои слабости, он охотно принимает советы с некоторым успехом. Его словоохотливость и остроумие восприняли новый и лучший вид с счастливою переменою образа его мыслей, но в характере его вообще мало постоянства и твердости «(Лет., 44). С течением времени ситуация с учением изменилась немного. 9 июля 1813 г. Кошанский включает Пушкина во вторую группу «отличных» (Лет., 48), а 15 декабря 1813 г. отводит ему 14 место. Г. С. Чириков 30 сентября 1813 г. называет Пушкина 24-м и характеризует следующим образом: ^Легкомыслен, ветрен, неопрятен, нерадив, впрочем, добродушен, усерден, учтив, имеет особенную страсть к поэзии» (Лет., 49), а 23 сентября 1814 г. уточняет: «Легкомыслен, ветрен и иногда вспыльчив; впрочем, весьма обходителен, остроумен и бережлив. К стихотворству имеет особенную склонность. Подает надежду к исправлению» (Лет., 64). Гауеншильд и в 1813, ив 1814 г. отводит Пушкину 25 место, в 1815 г. -26. 1 января 1814 г. Кайданов называет его 17-м: «При малом прилежании оказывает очень хорошие успехи, и сие должно приписать одним только прекрасным его дарованиям. В поведении резв; но менее нротиву прежнего» (Лет., 53). 1 февраля того же года Куницын ставит фамилию Пушкина на 20 место: «Весьма понятен, замысловат и остроумен, но крайне неприлежен. Он способен только к таким предметам, которые требуют малого напряжения, а потому
успехи его очень невелики, особливо по части логики» (Лет., 54). Пушкин Последовательно остается одним из лучших (третьим) по французской словесности и одним из худших (четвертым с конца) по физике и математике.
4. Пушкин: Исследования и материалы. 1960. М.; Л.. Изд-во АН СССР. Т. 3. С. 359-360
5. «На тоненьких эротических ножках вбежал Пушкин в большую поэзию и произвел переполох» (Терц А. Прогулки с Пушкиным. СПб.: Всемирное слово, 1993. С. 13). Заметим, что Терц не касается вопроса о «французском источнике» пушкинского «эротизма», но именно эротические стихи считает колыбелью славы Пушкина. Здесь не столько важно «разоблачать» аберрацию (невольное акцентирование вовсе не центральной темы пушкинской лирики периода его вступления в поэзию), сколько отметить сам факт этой аберрации: уже Энгельгардг видел в успехах Пушкина («блестеть поэзией») конъюнктурное безнравственное начало (сознание отравлено эротическими французскими произведениями). Терц согласен (косвенно) с Энгельгардтом, но стремится показать, насколько талантливо это безнравственное начало воплотилось в стихах - «поэтическом стриптизе самого вещества женского пола» (Там же. С. 14). Отметим также, что Терц, упоминая эту характеристику, намеренно не замечает этой ее части (останавливается только на первой фразе). См.: Там же. С. 49-50.
6. Грот К. Я. Пушкинский лицей. СПб.: Академический проект, 1998. С. 286-371.
7. Дельвиг А. А. Избранное. М.: Правда, 1987. С. 92.
8. Дубшан Л. С. 175 лет публикациям: 4 номер журнала "Русский музеум" // Памятные книжные даты. М.: Книга, 1990. С. 74.
9. Здесь и далее сноски на цитаты из Летописи Пушкина приводятся по изданию: Летопись жизни и творчества Александра-Пушкина: В 4 т. СПб., 1999.
10. Приведем ряд примеров, подтверждающих, что Жуковский не одинок в своих пророчествах: в 1816 г. можно обнаружить упоминания о Пушкине в переписке князя Горчакова с А. Н. Пещуровым (14 августа: «В 7 ном. «Музеума» увидите вы «chef d'ouvre» нашего Пушкина - Городок» (Лет., 79), 5 декабря достаточно высокая оценка «Послания государю»), А. Илличевский 16 января 1816 г. пишет П. Н. Фуссу о комедии «Философ» Пушкина: «стихи и говорить нечего, а острых слов - сколько хочешь... Дай только Бог ему терпения и постоянства, что редко бывает в молодых писателях... Дай Бог ему кончил. -это первый большой ouvrage, начатый им, ouvrage, которым он хочет отбыть свое поприще по выходе из лицея. Дай Бог ему успеха — лучи славы его будут отсвечиваться и в его товарищах». 20 марта 1816 г.: «Мы надеемся, что Карамзин посетит наш лицей; и надежда наша основана не на пустом: он знает Пушкина и им весьма много интересуется». Н. М. Карамзин князю Вяземскому из Царского Села 2 июня 1816 г.: «Нас посещают питомцы лицея, поэт Пушкин, Ломоносов и смешат своим добрым простосердечием Пушкин остроумен». 20 сентября 1816 г. Горчаков сообщает А. Н. Пещурову: «Пушкин свободное время свое все лето проводил у Карамзина, так что ему стихи на ум не приходили, но так как Карамзин сегодня уезжает совсем, то есть надежда, что в скором времени мы услышим приятный и знакомый голос домашней лиры» (Лет., 80-83)
11. Грот К. Я. Пусцкинский лицей. СПб.: Академический проект, 1998. С. 202. '
12. Там же.. С. 229-230 ’ '
13. Контекст: «1814. Извес.<тие> о вз.<ягаи> Парижа. - Смерть Малиновск.<ого> Безнача-
лие Больница <?>. Приезд матери. Приезд отца. Стихи etc. - Ошошеше к това<рищам> Мое тщеславие». . '
14. Сошм даются по изданию: Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М.: Воскресение,
15. См. противоположное мнение в ст.: Рейтблат А. И. Как Пушкин вышел в гении // Рейт блат А. И. Как Пушкин вышел в гении. М.: Нов. лит. обозрение 2001 С 51 69
16. Потапова Г. Е. "Все приятели кричали, кричали...": Литературная репутация Пушкина и
эволюция представлений о славе в 1820 - 1830-е годы) // Легенльт и п п,™, СШ, Акад. .Я4. С.Ш М2; Она же Л.
А-с- * *-
17. См.: Летопись жизни и творчества Е. А. Боратынского. 1800-1844 / Сост. А. М. Песков.
М.: Нов. лиг. обозрение, 1998. С. 97. .
18. См.: Разговоры Пушкина. М.: Федерация, 1929. С. 10.
19. Вот свод этих упоминаний: А. И. Тургенев - В. А. Жуковскому, 12 ноября 1817 г.: «Пуш-
кина-Сверчка я ежедневно браню за его леность и нерадение о собственном образовании. К этому присоединились и вкус к площадному волокитству, и вольнодумство, также площадное, восемнадцатого столетия. Где же пища для поэта? Между тем он разоряется на мелкой монете! Пожури его». Карамзин сообщает, что Пушкин влюблен в Голицыну смертельно. Е. А. Энгельгардг А. М. Горчакову, 6 января 1818 г.: «Я столько раз вздыхал: ах, если бы бездельник этот захотел учиться, он был бы выдающимся в нашей литературе» (Русская старина. 1899. Т. 99. С. 520). К. Н. Батюшков пишет А. И. Тургеневу 10 сентября 1818 г.: «Не худо бы Сверчка запереть в Геттинген и кормить года три молочным супом и логикою. Из него ничего не будет путного, если он сам не захочет; потомство не отличит его от двух его однофамильцев, если он забудет, что для поэта и человека должно быть потомство. Кн. А. Н. Голицын московский промотал 20 тыс. душ в шесть месяцев. Как ни велик талант Сверчка, он его промотает, если... Но да спасут его музы и молитвы наши!» (Русские писатели XIX в. о Пушкине. Л.: ГИХЛ, 1938. С. 16) П. А. Вяземский - А. И. Тургеневу 25 апреля 1818 г.: «Стихи чертенка-племянника чудеснохороши. В дыму столетий! Это выражение - город. Я все отдал бы за него, движимое и недвижимое. Какая бестия! Надобно нам посадить его в желтый дом: не то этот бешеный сорванец нас всех заест, нас и отцов наших. Знаешь ли, что Державин испугался бы дыма столетий? О прочих и говорить нечего!» (Там же. С. 19). А. И. Тургенев - П. А. Вяземскому, 28 августа 1818 г.: «Пушкин здесь - весь исшалился... Кривцов не перестает развращать Пушкина и из Лондона и прислал ему безбожные стихи из благочестивой Англии». А. И. Тургенев - П. А. Вяземскому, 4 сентября 1818 г.: «Праздная леность, как грозный истребитель всего прекрасного и всякого таланта, парит над Пушкиным... Пушкин по утрам рассказывает Жуковскому, где он всю ночь не спал; целый день делает визиты б...м, мне и кн. Голицыной, а ввечеру иногда играет в банк... Третьего дня ездил
я к Карамзиным в Царское Село. Там долго и сильно доносил я на Пушкина. Долго спорили меня, и он возвращался, хотя тронутый, но вряд ли исправленный». И. И- Дмитриев - А. И. Тургеневу 19 мая 1919 г.: «Нетерпеливо желаю узнать последнее произведение оригинального и истинного поэта Вяземского, которого, конечно, не затмит и молодой Пушкин, хотя бы талант его и достиг до полной зрелости» (Там же. С. 11). И. И. Дмитриев - А. И. Тургеневу (апрель-май 1820): «Дядя восхищается, но я думаю, оттого, что племянник этими отрывками еще не раздавил его» (Там же). «Пушкин был поэт еще и до поэмы» (19 сентября 1820). В. А. Жуковский - П. А. Вяземскому: «Чудесный талант! Какие стихи! Он мучит меня своим даром, как привидение!». 26 марта 1820 г.: «Победите-лю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму «Руслан и Людмила». К. Н. Батюшков - П. А. Вяземскому 9 мая 1818 г.: «Пишет прелестную поэму и зреет». К. Н. Батюшков - А. И. Тургеневу в конце июля 1818 г.: «Ссылаюсь на маленького Пушкина, которому Аполлон дал чуткое ухо». К. Ц. Батюшков - Н. Гнедичу (май 1819 г.): «Жаль мне бедного Пушкина! Не бывать ему хорошим офицером, а одним хорошим поэтом менее. Потеря ужасная для поэзии!» (Там же. С. 17). П. А. Вяземский - А. И. Тургеневу 27 ноября 1820 г.: «Не только читал Пушкина, но с ума сошел от его стихов. Что за шельма!» (Там же. С. 19).
20. Кошелев В. А. Первая книга Пушкина. Томск: Водолей, 1997. С. 8, 11. В частности, исследователь приводит слова Н. А. Маркевича (впоследствии известного историка и этнографа): ".. .именно после публичных чтений отрывков из поэмы к 1820 г. Пушкин стал знаменитостью окончательно" (С. 11).
21. Там же. С. 171.
22. Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина. СПб.: Академический проект, 1999. С. 181.
23. РейтблатА. И. Как Пушкин вышел в гапш... С. 58.
24. См.' свидетельство Д. И. Завалишина: «...он был популярен своими революционными кощунственными стихотворениями...» (Писатели-декабристы в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1980. Т. 2. С. 246-247).
25. Debreczeny Paul. Social Functions of Literature: Alexander Pushkin and Russian culture. Stanford University Press. Stanford, California, 1997.
26. Debreczeny Paul. Ibid. P. 12. Дебрецени цитирует М. Бентона: «Вторая реальность», творимая человеком в мозгу при чтении, создается не «последовательно полно, отдельными образами, статусами или определениями, но скорее серией более или менее оформленных образов неравной ясности и важности» (см.: Benton Michael. Secondary Worlds // Journal of Research and Development in Education. 1983.16. 3. P. 68—75. P. 74). Он отмечает, что читать всю оду "Вольность» сложно в компании, но название отсылало к Радищеву - жертве тирании, а слова "Тираны мира, трепещите" - к Марсельезе. Это и отпечатывалось в сознании читателя и слушателя.
Е. Е. Жеребцова
ХРОНОТОП ПРОЗЫ А. П. ЧЕХОВА И ЭТИКО-ФИЛОСОФСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ПИСАТЕЛЯ
Творчество А. П. Чехова в последнее время стало объектом тщательного исследования литературоведов .^Современное чеховедение идёт по пути качественного обновления. По мнению В. Б. Катаева, необходимы новые подходы к анализу чеховских произведена, что позволит преодолеть устоявшиеся литературоведческие «штампы»1./™ наш взгляд, именно пространственно-временная организация текста может стать ключом к пониманию идейно-художественного содержания произведений, ведь хронотоп является важнейшей «мировоззренческой, идейно-содержательной и композиционной характеристикой искусства»2. Такой подход перспективен: он позволяет увидеть «укоренённость поэтики в онтологии»3 и, значит, соотнести системный анализ хронотопа чеховской прозы с этико-философскими представлениями писателя.
Вопрос о философском содержании творчества А, П. Чехова до настоящего времени остаётся проблемным. Споры начались уже при жизни писателя, чему способствовали его высказывания и эстетические установки, а также «спорность» самой эпохи. Как только не интерпретировалось чеховское творчество! Достаточно вспомнить высказывание Н. К. Михайловского об отсутствии в произведениях А. П. Чехова «общей, руководящей, расценивающей явления жизни точке зрения»4. Или слова Б. Зайцева о свойственной писателю «тоске по божеству» при отсутствии «цельного мировоззрения, философского или религиозного»5. Не бесспорны критические отзывы символистов. Например, ошибочный вывод Д. Мережковского в статье «Чехов и Горький»(1906): «он - велшсий, может быть даже в русской литературе величайший бытописатель», но «кроме этого быта ничего не знает и не хочет
