CC BY
11
8. Chernov L.S., Pogorelskaya E.Yu. Invisible body in H.Ch. Andersen's fairy tales. Theology. History: III International scientific and theology conference's proceedings. Yekaterinburg: Ekaterinburgskaya du-chovnaya seminariya, 2015. P. 624-631. [in Russian].
9. Mayer H. Außenseiter. Berlin: Suhrkamp, 2007. P. 523. [in German].
Сведения об авторе: Поршнева Алиса Сергеевна,
доктор филологических наук, доцент, профессор кафедры иностранных языков, Уральский гуманитарный институт, Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б.Н. Ельцина,
г. Екатеринбург, Российская Федерация. &mail: alice-porshneva@yandex.ru
Information about the author: Porshneva Alisa Sergeevna,
Doctor of Sciences (Philology),
Academic Title of Associate Professor,
Professor, Department of Foreign Languages,
Ural Institute of Humanities,
Ural Federal University named after the First
President of Russia B.N. Yeltsin
Yekaterinburg, Russia.
E-mail: alice-porshneva@yandex.ru
УДК 8И ББК 83.3(4)6
Н.Э. Сейбель, Е.А. Бароненко «
СТРУКТУРООБРАЗУЮЩАЯ РОЛЬ ВОСПОМИНАНИЙ В РОМАНЕ Ф. ВЕРФЕЛЯ «БАРБАРА, ИЛИ БЛАГОЧЕСТИЕ»
Роман Ф. Верфеля «Барбара, или Благочестие» построен на сложной системе воспоминаний и ассоциативных потоков, хронологической ломке и игре временными пластами. Эта структура
позволяет широко охватить эпохи перемен и потрясений, показать механизмы, действующие ш в мировой истории, закономерности, определяющие её ход. Опираясь на формальный, жанровый и проблемно-тематический принципы анализа, мы приходим к выводу об особенностях такого строения и его роли в создании индивидуально-авторской картины мира.
Ключевые слова: экспрессионизм, интеллектуальный роман, роман воспитания, Верфель, хронологическая ломка, рамка.
N.E. Seibel, E.A. Baronenko
THE STRUCTE-FORMING ROLE OF RECOLLECTIONS IN A NOVEL "BARBARA, OR THE PIETY" BY FR. WERFEL
Roman Fr. Werfel "Barbara, or the Piety" is built on a complex system of recollections and associative streams, chronological breaking and playing with temporary layers. This structure allows us to give a wide coverage of the era of changes and upheavals, to show the mechanisms operating in the world history, the patterns that determine its course. Relying on the formal, genre and problem-thematic principles of analysis, we draw the conclusion about the peculiarities of such structure and its role in creating author's individual picture of the world.
Key words: expressionism, intellectual novel, education novel (Bildungsroman), Werfel, chronological breaking, frame narrative.
Первый большой роман Ф. Верфеля исследованным из всех его произведений. (1929) является, пожалуй, наименее Он рассматривается либо в религиозно-
о ¡£ X Ф X
о ^
го
ш
<
и]
.0
ф
ю
>2 ф
О
0
1
биографическом контексте [4; 6], либо как «своеобразный роман воспитания», где главный герой «сохраняет чистоту и стойкость, а катастрофы эпохи, по сути, его не затрагивают» [2, с. 338; 1], либо в идеологической связи с неоднозначным «иудейством» Верфеля [5].
История взросления Фердинанда Р. под влиянием служанки Барбары во многом ориентирована на эстетический идеал австрийского классика Адальберта Штифтера, бывшего одним из нравственных образцов для Верфеля. «Кроткий закон» смирения, примата долга над человеческими страстями, служения идеалам дома, семьи, человечности, сформулированный писателем XIX века, не раз привлекал внимание автора «Барбары». Немало в романе и узнаваемых примет, характерных для романа начала ХХ века: пара героев-идеологов, определяющих становление центрального персонажа, критический посыл, адресованный основным государственным институтам, таким как школа, армия, чиновничество. Этот недооцененный роман не только сам по себе несет мощный исторический и идеологический заряд, но и смыкается в плане как идеи, так и структуры с лучшими образцами литературы своего времени (у него немало общего с интеллектуальными «Волшебной горой» Т. Манна, «Нарциссом и Гольдмундом» Г. Гессе, со школьной прозой - «Учитель Гнус» Г. Манна, «Ученик Гербер» Ф. Торберга, с историческими эпопеями - «Агнес Аль-ткирхен» Ф. Брауна). Непримиримость социальных противоречий, полем конфликтов в которых становится семья, униженное положение австрийского офицера, школьная деспотия, ужасы войны, казусы технического прогресса - национально-исторические проблемы, в решении которых Верфель выступает виртуозным экспериментатором. Роман несет мощный заряд драматизма и кинематографизма: в нем соединяется динамика эпизода с монтажностью композиции, игра цветом, светом, графикой с целостностью настроения и с симметричностью образной системы, построенной на принципах двойниче-ства, отражения и т.д.
Рассматривая «Барбару, или Благочестие» с точки зрения реализации принципа деконструкции и синтеза знакомых читателю элементов, нельзя не прийти к выводу о значимости формы для акцентирования многих его содержательных составляющих.
Роман построен по принципу «мно-горамочности» и является рассказом эксплицитного повествователя о воспоминаниях героя, внутри которых тот часто вспоминает о разговорах с друзьями и соратниками о своей юности. Сонин - сценарист и писатель, слывущий «хорошим наблюдателем» [здесь и далее перевод наш; 7, с. 11] видит, как, получив телеграмму, судовой врач грустнеет, удаляется на борт и совершает странный обряд, выбрасывая что-то в море. И хотя Фердинанд «умеет не привлекать к себе внимание» [7, с. 10], поступок заставляет Со-нина пуститься в рассуждение о том, что такое память и стать нашим проводником в мир воспоминаний Фердинанда. В финале мы узнаем, что это была телеграмма о смерти Барбары и, что выброшенный в море сверток - её наследство.
Внутри этой рамки текст строится на сложной системе «забросов якоря повествования» в будущее и возвратов:
Воспоминание о крике отца на параде - повод рассказать о детстве, об измене матери, о подготовке войск к параду в честь дня рождения императора и о смерти полковника Р., которая и стала «входными воротами жизни» [7, с. 67] для Фердинанда.
Описание пути на богомолье, куда мальчик отправляется с доброй служанкой, ширится за счет воспоминаний о каникулах, первом знакомстве с крестьянским трудом и бытом, о друге-Франте и преодоленном страхе воды.
В религиозных диспутах со школьным товарищем Инглендером Фердинанд вспоминает о первых школьных годах, дружбе с Вебером и его смерти, вражде с одноклассником-Штайдлером, закончившейся угрозами, истерикой юного Фердинанда и отчислением из школы.
Только со второй части романа такие рамки «воспоминаний внутри воспоминаний» начинают перемежаться прямой хронологией, которая, впрочем, лишь
соединяет хронологические осколки, а не становится доминирующим способом организации текста.
Такая структура определяет мотив времени и памяти как одни из самых устойчивых в тексте. В романе выстраивается цепь взаимопреемственности трех персонажей, обладающих одним и тем же свойством: Unnahbarkeit [7, с. 124] -чувство неблизости, отчужденность. Им в силу социального статуса обладал полковник, в силу характера - Фердинанд и в силу профессии - Сонин.
Умение быть незамеченным и наблюдать, индивидуализм, насыщенная внутренняя жизнь, противоположная внешним событиям, делает из этих персонажей идеальных наблюдателей: аналитиков, не упускающих деталей, видящих суть событий. Таким образом, остраненность - принципиально важная черта, которую Верфель, как и Брехт, делают залогом понимания сути вещей. Это не просто сознание, разделяющее мир на «свое» и «чужое», что в принципе характерно для верфелевских героев, поскольку «утрата «своего» связана в художественном мире писателя со срединным положением «между мирами», которое восходит к биографии Верфеля» [3, с. 11], это тотальная остраненность, способность видеть новыми глазами знакомое, акцентировать странное в повседневном, парадоксальное в привычном.
Память трактуется в романе как способность управлять временем, расставляя в нем события в порядке их важности, замечая странные схождения и связи. В субъективном мире воспоминаний если бы не растерянность Фердинанда, случайно не отдавшего честь штабному офицеру, не было бы последующей встречи со школьным врагом Штайдле-ром, приказа о расстреле дезертиров, бунта главного героя, ставшего началом протеста всего его подразделения, и их «ссылки» в самое гиблое место - Ферди-нандовку, - в которой они оказались под перекрестным огнем русских и немецких войск. Время течет не по объективным законам неизбежности, а направляется человеческими ошибками, последствиями поступков, иногда даже желаниями. Так, в субъективно текущем времени
полковника шепот «Теперь, пожалуйста, дальше» [7, с. 44], кажется, может спасти его от необходимости разоблачить жену в измене, от артистичной истерики её любовника, от слез служанки. Оказавшийся в послевоенной Вене Фердинанд отвлекается от картин разрухи, мечтами: «Почему я не могу представить, что придумал 1918 год, а в действительности у нас 1908 или 1898? Все выглядит по-прежнему... вот только физический институт. и там было раньше садовое хозяйство» [7, с. 314]. Мечтатели Верфеля легко отправляются как в прошлое, так и в будущее, спасаясь от ужасов настоящего. Вынужденное возвращение - означает этап в формировании мировоззрения героя, коренное изменение его жизни.
Памятливость героев - особое свойство, близкое болезни, эмоционально вырывающее их из реальности, ставящее в позицию Unnahbarkeit. Роман начинается с разработки целостной концепции памяти, что в контексте культуры и эпохи - одна из актуальнейших научно-художественных задач. Вспомним, что почти одновременно с романом Верфе-ля выходят труды А. Бергсона («Разложение симультанного», 1922) и К.Г. Юнга («Об энергетике души», 1928), разрабатываются понятия «образа», «отпечатка», вопросы разложимости элементов сознания и сновидческого озарения. Для Верфеля норма - умение забывать, перемешивать весь массив воспоминаний и все картины прошлого в неясно звучащий оркестровый «аккомпанемент былого», над которым «царит» «резкая мелодия мгновения» [7, с. 13]. Память родственна смерти и сну и не должна деформировать движущееся вперед время. Сверхпамятливость, напротив, «гипертрофированный подвид эгоцентризма» [7, с. 14]. Но отдельные образы, на которые распадается прошлое в сознании его героя, становятся мерой для оценки настоящего, придают происходящему смысл, являются точкой опоры для сознания взрослеющего героя.
Судовой врач - повзрослевший Фердинанд Р. - убежден, что временные пласты, даже целые эпохи, пересекаются, и их соответствия, схождения, параллели делают современное важным, что
I-
о ф
т
о
го с;
LO
ГО
ГО
Ю ^
ГО
ш
к ^
ф
ф ш
ф
х
го
о
о с
о о
СО -О
о
CK
го
2 >
со
го
ю о
о ^
I-
о
о
X
ф
X
о ^
го
ш
<
и]
.0
ф
ю
>2 ф
о
О ±
«на улицах ходят фигуры из каменного века, наряду с изысканными силуэтами XIX столетия» [7, с. 57]. Благочестивая Барбара - нарисованный на золоте лик XП-XШ века, освещающий его путь, но почти не востребованный повседневностью, поэтому мы так редко встречаемся с ней на страницах романа, как с реально действующим персонажем. Мир предстает перед героем не целостной картиной связных между собой частей, образов и событий, а дисперсным облаком субъективно равнозначных впечатлений, в котором воспоминание об улыбке медсестры, раздававшей сигареты строю призывников, «чертов вой» [7, с. 201] авианалета, слезы в глазах смертельно раненого коня и заливающая лицо кровь погибшего на руках Фердинанда товарища - в равной мере элементы, из которых складывается образ мира.
Поскольку перед нами «вторичное» повествование - рассказ, пропущенный через призму воспоминаний, - герой не делает осознанного и тяготящего его сознание нравственного выбора. Мы видим лишь результат раздумий, эмоционально-экзистенциальное следствие стечения обстоятельств. В процессе осмысления перемешивается важное и неважное. Отдельные образные штрихи начинают восприниматься как определяющие. Детали наполняются смыслом: «Вместо готовой и завершенной картины в его голове была убогая, беспорядочная фреска, на которой яркими тонами были разделены добро и зло, страдания и вина» [7, с. 317]. Случайности, совпадения, сходства трактуются как отражение сути событий. Создается впечатление, что юноша лишь следует порывам, соотнося свои поступки с этическим образцом, который воплощен для него в образе служанки. Так, показателен процесс принятия одного из самых опасных решений: получив приказ руководить расстрельной командой, Фердинанд в последний момент отпускает дезертиров. Эпизод симптоматично начинается с описания отвращения, которое вызывает у героя случайно встреченный полковой палач, сменивший профессию и уверенный в том, что «только исполнял закон» и на него «никто не может пожаловаться, даже черти, которым я помогал»
[7, с. 237]. Потом, разговаривая со Штайд-лером, отдавшим приказ о расстреле, лейтенант замечает, что у него отвратительные руки, с уродливо обглоданными ногтями, как у палача и как у другого неприятного героя, встреченного в самом начале войны [7, с. 254]. Общекультурная и общеязыковая метафора о «грязных руках» преступников аккуратно, без нарочитости реализуется в этом ассоциативном потоке. Затем ужас перед ситуацией усиливается сном, в котором два героя: приговоренный деревенский парень и мальчишка-друг детства соединяются в одном образе. Обоих зовут Франта и расстрел одного воплощает для Фердинанда предательство памяти другого. Затем сцена подготовки к расстрелу организуется на принципе сверхвнимания к деталям, скорее скрывающим страшную суть происходящего: возникает подробная партитура окружающих Фердинанда звуков, описание серебряного распятия в руках курата, картина последней сигареты, по-разному выкуренной каждым из приговоренных. Напряженное внимание к этим подробностям выдает степень нервного напряжения героя. Однако его размышлений, выбора, осознанного решения читатель не видит: приказ приговоренным бежать отдается спонтанно, граничит с истерикой, усугубляющейся реакцией команды: «Восторженные люди! У огрубевших в окопах солдат в глазах стояли слезы!» [7, с. 272].
В разрушенном единстве, которое герой пытается собрать в воспоминаниях, важнейшую роль играет фигура умолчания. Нарочитые «пропуски» важнейших событий восстанавливаются через монтаж, детализацию и «обрывки» дружеских предостережений. Такие лакуны маркируют места самых значимых и самых страшных впечатлений, которым сопротивляются представления героя о возможном и нравственно допустимом.
Воспоминания таким образом становятся в равной мере и самостоятельной темой романа, активно обсуждаемой как в авторских отступлениях, так и в горячих спорах основных героев, и принципом, организующим структуру повествования и дающим широкие возможности выражения авторской оценки.
Библиографический список
1. Исакова, С. Романы Франца Верфеля 20-х годов [Текст]: автореф. дис. ... канд. филол. наук / С. Исакова. - Ленинград, 1973. - 19 с.
2. Никифоров, В.Н. Франц Верфель [Текст] / В.Н. Никифоров // История австрийской литературы ХХ века. - М.: ИМЛИ РАН, 2009. - С. 328-352.
3. Опарина, Е.Ю. «Свое» и «чужое» в художественном мире Франца Верфеля [Текст]: автореф. дис. ... канд. филол. наук / Е.Ю. Опарина. - Нижний Новгород, 2009. - 19 с.
4. Paulsen W. Franz Werfel. Sein Weg in den Roman. Tübingen, 1995. 293 S.
5. Schreckenberger H. Verurteilung zu raffinierter Ausweglosigreit: Juden und Judentum in Franz Werfels Barbara oder Die Frömmigkeit. Judentum in Leben und Werk von Franz Werfel / H. Wagener, W. Hemecker. Berlin - Boston: De Gruyter, 2012. S. 61-78.
6. Volker H. Religiosität als Intertextualität: Studen zum Problem der literarischen Typologie im Werk Franz Werfel. Tüвingen: Narr, 1998. 351 S.
7. Werfel Fr. Barbara oder Die Frömmligkeit. Frankfurt/M.: Fischer Taschenbuch Verlag. 1988. 625 S.
References
1. Isakova S. The novels of Franz Werfel ofthe 1920s. Dis. ... cand. of Sciences (Philology). Leningrad, 1973. P. 19. [in Russian].
2. Nikiforov V.N. Franz Werfel. History of Austrian literature ofthe twentieth century. M.: IMLI RAS, 2009. P. 328-352 [in Russian].
3. Oparina E.Y. "Its" and "someone else's" in the art world of Franz Werfel. Author's abstract. Dis. ... cand. of sciences (Philology). Nizhny Novgorod, 2009. P. 19. [in Russian].
4. Paulsen W. Franz Werfel. Sein Weg in den Roman. Tübingen, 1995. S. 293. [in Deutsch].
5. Schreckenberger H. Verurteilung zu raffinierter Ausweglosigreit: Juden und Judentum in Franz Werfels Barbara oder Die Frommigkeit. Judentum in Leben und Werk von Franz Werfel / H. Wagener, W. Hemecker. Berlin; Boston: De Gruyter, 2012. S. 61-78 [in Deutsch].
6. Volker H. Religiosität als Intertextualität: Studen zum Problem der literarischen Typologie im Werk Franz Werfel. Tüvingen: Narr, 1998. S. 351. [in Deutsch].
7. Werfel Fr. Barbara oder Die Frömmligkeit. Frankfurt. M.: Fischer Taschenbuch Verlag. 1988. P. 625. [in Deutsch].
Сведения об авторе: Сейбель наталия Эдуардовна,
доктор филологических наук, доцент, профессор кафедры литературы и методики обучения литературе, Южно-Уральский государственный гуманитарно-педагогический университет,
г. Челябинск, Российская Федерация. E-mail: seibel_ne@mail.ru
Бароненко Елена Анатольевна,
кандидат педагогических наук, доцент, доцент кафедры немецкого языка и методики обучения немецкому языку, Южно-Уральский государственный гуманитарно-педагогический университет,
г. Челябинск, Российская Федерация. E-mail: baronele@yandex.ru
Information about the author: Seibel Nataliya Eduardovna,
Doctor of Sciences (Philology),
Academic Title of Associate Professor,
Professor, Department of Literature
and Teaching Methods,
South Ural State Humanitarian Pedagogical
University,
Chelyabinsk, Russia.
E-mail: seibel_ne@mail.ru
Baronenko elena Anatolyevna,
Candidate of Pedagogic,
Associate Professor,
Academic Title of Associate Professor,
Department of Germany language
and Teaching Methods,
South Ural State Humanitarian Pedagogical
University, Chelyabinsk, Russia.
E-mail: baronele@yandex.ru
H
о ф
т
о
го с;
LÛ
ГО ГО
ю
го ш
к ф
ф m
ф
X
го s о
о с
о о
CÛ .0
о
CK
го
2 >
со
го
ю о
о >
I-
о
