Структурные факторы в развитии региональных систем безопасности(на примере регионов постсоветской Центральной Евразии) Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

СТРУКТУРНЫЕ ФАКТОРЫ В РАЗВИТИИ РЕГИОНАЛЬНЫХ СИСТЕМ БЕЗОПАСНОСТИ

(на примере регионов постсоветской Центральной Евразии)

Джаннатхан ЭЙВАЗОВ

кандидат политических наук, заместитель директора Института стратегических исследований Кавказа, заместитель главного редактора журнала «Центральная Азия и Кавказ» (Баку, Азербайджан)

Введение

Пытаясь выявить закономерности региональных систем безопасности, исследователь прежде всего должен установить, какой главный фактор влияет на их функционирование и развитие. Этнические и религиозные связи, экономические интересы, идеология и, разумеется, императивы политического выживания и конкуренции за влияние и по сей день остаются важными детерминантами отношений между государствами.

Вместе с тем при нынешнем многообразии и взаимозависимости процессов и связей в международной политической системе очень трудно выделить какой-то ограниченный и применимый во всех случаях набор факторов. Более того, необходимо учитывать и специфические для каждого региона явления.

В настоящей статье я попытаюсь оценить складывающиеся между государствами отношения с точки зрения особеннос-

тей соответствующей региональной политической структуры и на примере регионов постсоветской Центральной Евразии1 оп-

1 Здесь используется концепция Центральной Евразии и Центральной Европы, предложенная Э.М. Исмаиловым. В соответствии с ней политическая структура Центральной Евразии включает в себя три постсоветских региона: Центральную Европу — Беларусь, Молдова, Украина; Центральный Кавказ — Азербайджан, Армения, Грузия; Центральную Азию — Казахстан, Кыргызстан, Таджи-

ределить характер и масштаб влияния политической структуры на функционирующую региональную систему безопасности. При этом будет использован теоретико-методологический аппарат школы неореализма и теории региональных комплексов безопасности (ТРКБ).

кистан, Туркменистан, Узбекистан (об этом подробнее см.: Исмаилов Э.М. О геополитической функции Центральной Евразии в XXI веке // Центральная Азия и Кавказ, 2008, № 2 (56). С. 7—33).

Структурные факторы и отношения безопасности в региональных политических системах

Уолцевский структурализм и ТРКБ. На теоретическом уровне неореализм предложил наиболее развитое объяснение структурных факторов поведения государств. По мнению основателя данной теории международных отношений Кеннета Уолца, структура международной политической системы, являясь результатом взаимодействия ее элементов — государств, сама генерирует их определенное поведение2. Анархичность структуры международной системы и ее силовая неравномерность создают ситуацию, при которой мотивы выживания воспринимаются в качестве основы поведения в мире, где безопасность государств ничем не гарантирована3. Таким образом, в соответствии с положениями неореализма, поведение государств формируется преимущественно материальной структурой международной политической системы.

Этот же подход присутствует в классической концепции региональных комплексов безопасности (РКБ), предложенной Барри Бюзеном4: именно политические факторы, точнее, распределение силы среди структурных элементов, определяют функционирование РКБ. Здесь, как и в целом при неореалистском подходе, считается, что поведение государства детерминировано его относительной силой/слабостью. Вместе с тем уол-

2 См.: Waltz K.N. Theory of International Politics. Boston: McGraw-Hill, 1979. P. 91—92.

3 См.: Ibid. P. 92.

4 Впервые концепция регионального комплекса безопасности была предложена Барри Бюзеном в 1983 году (Buzan B. People, States and Fear: The National Security Problem in International Relations. Hemel Hempstead: Harvester Wheatsheaf, 1983). Классический подход к понятию комплекса безопасности дан здесь, а также во втором издании этой работы (Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. Second Edition. Colorado: Lynne Rienner Publishers Boulder, 1991). В более поздних трудах Б. Бюзeна с соавторами (Buzan B., Wwver O, Wilde J. de. Security. A New Framework for Analysis. London: Lynne Rienner Publishers Boulder, 1998; Buzan B., W^ver O. Regions and Powers. Cambridge: Cambridge University Press, 2003) делается попытка выйти за рамки классической концепции комплекса безопасности. Основные несоответствия своего подхода классической концепции комплекса безопасности — такие как концентрация на военной и политической сферах отношений или недостаточное внимание к негосударственным акторам, поведение которых также создает дополнительные векторы межсекторной взаимозависимости, — авторы пытаются сгладить, введя представление о двух разновидностях комплекса безопасности — гомогенных и гетерогенных комплексах, а также концепцию секьюри-тизации.

цевский и бюзеновский структурализм — это не одно и то же. Классический, уолцевс-кий неореализм рассматривает структуру международной политической системы как следствие объективной силовой дифференциации государств, причем не всех, а только самых сильных, оставляя без внимания факторы на региональном и национальном уровнях. Бюзен же в своей изначальной концепции РКБ закладывает в рамках «существенной структуры» комплекса безопасности помимо принципа организации акторов и распределения силы между ними еще и параметр дружественности/враждебности5. Последнее позволяло при оценке функционирования РКБ учитывать наряду со стимуляторами системного уровня еще и факторы регионального и национального уровня. Впоследствии, как известно, это было усилено концепцией секьюритизации. Однако в целом «политический уклон» ТРКБ сохранился, просто был расширен спектр функциональных факторов и «смягчена» связь между ними и объективным распределением силы в международной системе.

На самом деле последние доработки ТРКБ вовсе не принижают влияние структурных факторов на поведение государств. Их авторы просто пытаются «втиснуть» эти факторы в рамки отдельных регионов и изучать их воздействие с учетом региональной специфики (этносы, конфессии, история их взаимоотношений и др.). Однако сама структура уже не международной, а региональной политической системы сохраняет значение важнейшего эндогенного параметра. И то, как распределена сила среди участников РКБ, напрямую влияет на стабильность/нестабильность его политической структуры.

Эволюция РКБ — это в числе прочего еще и процесс структурной стабилизации, или, другими словами, процесс перехода от нестабильной к стабильной политической структуре. Соответственно, на начальных стадиях развития РКБ их политическая структура бывает нестабильной. Это, как представляется, и должно служить исходным пунктом при оценке их структурных особенностей.

Стабильность/нестабильность политической структуры: ключевые параметры. Что следует понимать под термином «нестабильность политической структуры»? Можно ли связывать «нестабильность» только с какими-то характеристиками отдельных государств — участников региональной системы безопасности, скажем, с их совокупной национальной силой или же с уровнем социально-политической сплоченности, как это делается в рамках ТРКБ? Наверное, и то и другое вполне правомерно, но недостаточно для полноценного понимания этого явления.

Полагаю, что нестабильность политической структуры следует рассматривать в единстве трех ее аспектов. Это,

■ во-первых, внутренняя слабость государств, составляющих рассматриваемую региональную систему;

■ во-вторых, асимметрия силы и асимметрия уязвимостей среди этих государств — их результирующую можно назвать структурной асимметрией; и,

■ в-третьих, неразвитость, а точнее, незрелость их отношений друг с другом.

«Сильные» и «слабые» государства. Модель РКБ предполагает непосредственную связь между негативной динамикой отношений в регионе и наличием в нем именно слабых и внутренне уязвимых государств6. Критерием же силы/слабости государства, по мнению Бюзена, является уровень социально-политической сплоченности.

5 Cm.: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. P. 211; Buzan B., Waver O., Wilde J. de. Op. cit. P. 13.

6 Cm.: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. P. 106.

Применительно, скажем, к системам постсовременных государств7 использование данного критерия силы/слабости в качестве ключевого может показаться упрощением. Но это никак не снижает его значимость при рассмотрении достаточно отдаленных от постсовременности региональных систем в Центральной Евразии: здесь использование данного критерия в качестве главного в основном соответствует текущему уровню развития соответствующих государств8. Другой вопрос, что и в этих условиях данный критерий не может быть единственным. При анализе государств современного типа целесообразно обратиться и к таким классическим параметрам силы/слабости, как экономические и военные возможности9. Ведь необходимость обеспечить и защитить себя не может быть снята с повестки безопасности даже у государств, перешагнувших рубеж постсовременности.

Оценку по параметру силы/слабости Бюзен распространяет и на державы. По его классификации, определенное государство может быть

1) слабым/сильным собственно как государство и

2) слабым/сильным как держава10.

В первом случае, как уже отмечалось, критерием оценки является уровень социально-политической сплоченности, во втором — военные и экономические возможности проекции своего влияния11. Иными словами, государство может быть либо сильным одновременно как государство и как держава — например, США, либо сильным как государство, но слабым как держава — Швейцария, либо сильным как держава, но слабым как государство — Россия, либо же слабым и как государство, и как держава — Сомали. В плане влияния на динамику региональных отношений ключевым является сила/слабость стра-

7 В оценке социально-политического развития существующих государств Б. Бюзен и О. Вивер выделяют три типа/уровня: предсовременные государства (особенности: низкий уровень внутренней социально-политической сплоченности и организации государства, слабый правительственный контроль над территорией и населением); современные (особенности: сильный правительственный контроль над обществом, ограничительное отношение к открытости, священность суверенитета и независимости со всеми вытекающими атрибутами, включая территорию и границы, ставка на обеспечение самодостаточности, самопомощи и национальной идентичности) и постсовременные (особенности: относительная умеренность в вопросах суверенитета, независимости и национальной идентичности, открытость в вопросах экономических, политических и культурных взаимоотношений с внешним миром) (об этом подробнее см.: Buzan B., Wœver O. Op. cit. P. 23—24).

8 В целом понятия силы и слабости являются достаточно абстрактными и относительными, для того чтобы можно было сформулировать какой-нибудь один универсально применимый критерий или показатель для их оценки. То, что для одного государства может восприниматься силой, для другого может стать ощутимой слабостью. По всей вероятности, такая относительность основана на объективно разном уровне развития государств и региональных межгосударственных систем. Здесь можно продолжить дискуссию относительно различий между постсовременным и современным государством. Если для первого децентрализация власти и федерализация уже давно являются не признаком или источником слабости, а, скорее наоборот, внутриполитическим условием динамичного и сбалансированного экономического роста, а значит, внутреннего усиления, то для второго это, по меньшей мере в краткосрочной перспективе, может стать фактором развития политической аморфности и сепаратизма, а значит, повышает его слабость и уязвимость. Поэтому, возможно, предложенный Бюзеном критерий будет выглядеть несколько упрощенным по стандартам постсовременного государства. Однако в случае рассматриваемых государств Центральной Евразии его использование в качестве ключевого по большей части согласуется с современным состоянием их внутренней социально-политической, экономической и социокультурной структуры.

9 В таблице, представленной в следующем разделе статьи, приводятся параметры экономической и военной мощи, необходимые при оценке относительной силы/слабости государств: размер ВВП, ВВП на душу населения, темпы роста ВВП, военный бюджет, численность вооруженных сил и единиц военной техники.

10 См.: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. P. 97.

11 См.: Ibidem.

ны как государства: низкий уровень социально-политической сплоченности и недостаточные возможности защитить и экономически обеспечить себя объективно усиливают в процессе секьюритизации перцепцию уязвимости.

Фактически у слабого государства процесс секьюритизации определяется концептуализацией своих уязвимостей, и чем их больше и чем они глубже и очевиднее, тем сильнее это отражается на поведении государства в сфере безопасности. В региональном масштабе это, естественно, способствует негативной динамике отношений безопасности: по известной логике неореализма, в условиях анархии и самопомощи осознание своей слабости заставляет эксплуатировать уязвимости соседей, чтобы не дать тем усилиться до уровня, на котором они могли бы превратиться в реальную угрозу безопасности государства. Это, конечно же, вызывает ответные действия и обычно заканчивается открытой конфронтацией.

Здесь существенную роль может играть и внутриполитический контекст. Ведь слабость государства по критерию социально-политической сплоченности означает, помимо прочего, и нестабильность отношений между его политическими институтами и обществом, и, как следствие, ограниченную способность этих институтов осуществлять эффективное управление. В таких условиях политическая элита нередко использует объективные точки уязвимости государства во внутриполитических целях, в частности, эксплуатирует их, чтобы регулировать свои отношения с различными общественными группами. Иными словами, элита пытается добиться недостающей слабому государству социально-политической сплоченности, политизируя его уязвимости, что, естественно, усиливает их секьюритизацию.

Здесь важно, что задачи социально-политической консолидации заставляют искать источники соответствующих угроз не внутри самого государства, а вовне. Попытки добиться социально-политической консолидации, перекладывая ответственность за свои внутренние проблемы на реальных или специально изобретаемых внешних врагов, достаточно хорошо известны, однако на одну специфическую черту хотелось бы обратить особое внимание: подобный путь, как правило, используется именно слабыми государствами. Примеров тому более чем достаточно: от Северной Кореи до Ирана и Кубы. Отношения таких государств с соседями в лучшем случае принимают форму изоляции, а в худшем — заканчиваются военной конфронтацией. Усредненный сценарий — устойчивая напряженность отношений в регионе, где присутствуют слабые государства.

Важно, что стабильность/нестабильность политической структуры региональной системы безопасности серьезно зависит от того, насколько симметрично сила/слабость и неуязвимость/уязвимость распределены среди государств региона. На этом стоит остановиться подробнее.

Как и подобает любой системе, региональная система безопасности базируется на тесной взаимосвязанности элементов ее структуры. Как известно, в классической ТРКБ такая взаимосвязанность, а точнее, взаимозависимость существует в сфере центральных (фундаментальных) интересов национальной безопасности12. Это и отличает один РКБ от другого. Иными словами, речь здесь идет о регионально концентрированной взаимозависимости государств по ключевым вопросам их безопасности, причем как объективным, так и порожденным субъективным восприятием (перцепцией) угроз и уяз-вимостей. В классических условиях анархичности региональной политической системы и географической близости составляющих ее государств сила и слабость, так же как и уязвимость и неуязвимость, становятся именно теми ключевыми параметрами безопасности,

12 Cm.: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. P. 190.

которые связывают их — и материально и перцепционно — в модели, получившей название РКБ.

Но оценка этих параметров с точки зрения безопасности носит относительный характер: государство рассматривает уровень своей силы и уязвимости не в абсолютных терминах, а относительно соответствующего уровня соседей по региону, в зависимости от чего и выбирает модель поведения в сфере безопасности. Это, в полном соответствии с принципами системности и взаимозависимости, стимулирует ответные перцепции и поведение соседей. В такой ситуации степень нестабильности политической структуры региона существенно зависит от того, насколько одни государства в плане их силы/слабости и уязвимости/неуязвимости отличаются от других, иными словами, от степени асимметрии в силе и уязвимости среди региональных государств. И чем более симметричны данные параметры, тем стабильнее отношения между государствами и тем более стабильной может считаться соответствующая региональная политическая структура.

Симметричные и асимметричные региональные системы безопасности. Утверждения о связи между региональной асимметричностью силы и уязвимостей и нестабильностью политической структуры РКБ можно развить, проанализировав, как восприятие государством своей относительной слабости и уязвимости способно влиять на его отношения с соседями. Данную ситуацию целесообразно рассмотреть в рамках четырех условных моделей региональных систем безопасности с разным уровнем симметричности силы и уязвимости составляющих их государств:

■ позитивно симметричная региональная система безопасности — все государства примерно одинаково сильны и уязвимы по отношению друг к другу;

■ негативно симметричная региональная система безопасности — все государства примерно одинаково слабы и уязвимы по отношению друг к другу;

■ позитивно асимметричная региональная система безопасности — одни государства сильны, другие слабы, и уязвимость сильных по отношению к слабым гораздо ниже, чем уязвимость слабых по отношению к сильным; при этом сильных государств в регионе больше, чем слабых;

■ негативно асимметричная региональная система безопасности — одни государства сильны, другие слабы, и уязвимость сильных по отношению к слабым гораздо ниже, чем уязвимость слабых по отношению к сильным; при этом слабых больше, чем сильных, и возможностей последних недостаточно, чтобы определяющим образом влиять на динамику региональных отношений.

Первая модель предполагает наиболее стабильную региональную политическую структуру хотя бы потому, что составляющие ее государства менее всего подвержены обостренной секьюритизации своих относительных слабостей. Понятие сильного государства предполагает низкий уровень уязвимости его безопасности и, следовательно, незначительные возможности его эксплуатации со стороны соседей.

Соответственно, в масштабе региона наличие, численное преобладание и региональное доминирование именно таких государств, как в случае позитивно асимметричной региональной системы, делает наименее вероятным развитие практик манипулирования уязвимостями соседей и тем самым существенно стабилизирует политическую структуру. Но даже если предположить существование высокого уровня уязвимости государств в системах подобного типа, то сам факт симметричности этих слабостей уменьшает возможность их дестабилизирующего использования государствами друг против друга. Здесь можно провести параллель с практикой международной торговли; в частности, с экономическим явлением, которое Р. Кеохейн и Дж. Най характеризуют как «сим-

метричную взаимозависимость»13 и которое положило конец так называемым торговым, или тарифным, войнам. Естественно, что государства, равно зависимые друг от друга в плане уязвимости, менее склонны к ее использованию, чем неравномерно (асимметрично) зависимые. Логика проста: если использовать слабости соседа, то и он может использовать слабые места твоей безопасности, результатом чего будет примерно одинаковый взаимный ущерб.

Соответственно, наименее благоприятной в плане стабильности политической структуры является негативно асимметричная региональная система безопасности. Аргументация та же, что и в первом случае. С одной стороны, слабость большинства государств сама по себе создает условия для обостренной секьюритизации ими своих уязвимостей с возможностью превентивной агрессивности; с другой — неравномерность (асимметричность) степени остроты уязвимостей у соответствующих государств рождает у относительно сильных большой соблазн эксплуатировать уязвимости тех, кто слабее. Вторая модель — негативно симметричная региональная система — также, в принципе, не способствует стабильности политической структуры. Хотя равномерность (симметричность) взаимной зависимости государств в плане их уязвимостей и выполняет определенную сдерживающую роль, но их общая слабость и высокий уровень уязвимости каждой из них существенно мешают формированию стабильных взаимоотношений.

«Зрелость» и «незрелость» отношений безопасности. Нестабильность региональной политической структуры связана и с незрелостью отношений между государствами-участниками. Речь идет об отсутствии у них общих интересов и недостатке кооперативной практики в истории их отношений.

Отсутствие достаточной кооперативной практики придает региональным отношениям существенный элемент нестабильности. Она порождается отсутствием определенности на предмет того, как поведет себя другая сторона (стороны) относительно той или иной общей для всех проблемы. Такого типа ситуацию в целом можно рассмотреть сквозь призму структуралистской трактовки поведения государств, в частности через механизм функционирования дилеммы безопасности. Однако не в классической уолцевской поста-новке14, а скорее, в рамках бюзеновского структурализма, рассматривающего анархичность структуры и ее влияние на поведение государств в развитии от незрелой к зрелой анархии15. Хотя и это объяснение, вероятно, было бы в теоретическом аспекте недостаточным: его нужно было бы дополнить анализом влияния именно практики межсоциум-ных отношений.

В этом плане полезно было бы обратиться к социально-конструктивистскому подходу, который как раз в практике и видит основу формирования «социальных структур», в том числе и дилеммы безопасности. По мнению А. Вендта, взаимодействие между обществами формирует и реформирует социальные структуры либо в кооперативные, либо в конфликтные, что, в свою очередь, формирует идентичность и интересы соответствующих акторов16.

13 Параметры «асимметричности» и «симметричности» — одни из тех, в соответствии с которыми и оценивается стабилизирующий эффект состояния экономической взаимозависимости между государствами (см.: Keohane R.O., Nye J. Power and Interdependence. Third edition. Boston: Longman, 2001. P. 157).

14 Подход Уолца к анархичности структуры международной политической системы, в частности к уровням ее зрелости, носит универсалистский характер, то есть он не показывает разницу в степени зрелости анархии и специфики влияния различных уровней зрелости на поведение государств.

15 См.: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. P. 174—181.

16 См.: Wendt A. Constructing International Politics // International Security, Summer 1995, Vol. 20, Issue 1.

P. 81.

Зрелость отношений между государствами, при всей ее связи с силой/слабостью, представляет собой вполне самостоятельный параметр структурной (не)стабильности. (Не)зре-лость отношений не есть прямое следствие слабости или силы государств — она определяется скорее социально и практически подкрепленной склонностью тех или иных государств к манипулированию — использованию слабых мест (уязвимостей) другой стороны в собственных политических интересах. Соответственно, зрелость присуща межгосударственным диадам (системам) с уровнем доверия, достаточным для кооперации государств, по меньшей мере в решении общих проблем безопасности. Высшая степень такой зрелости — готовность к политической интеграции, то есть готовность государств пожертвовать своим суверенитетом во имя формирования общего политического объединения.

Зрелыми необязательно являются отношения между сильными. Так, государства могут различаться по уровню социально-политической сплоченности, но при этом быть ближайшими союзниками. Другой вопрос, что зрелость в отношениях сильных — более частое явление в современном мире, чем в отношениях между слабыми. Основной вопрос здесь связан с двумя факторами: социальной близостью/различиями государств и практикой их отношений. В основе первого могут лежать этнолингвистические и конфессиональные особенности социумов, а также общность и различия политических ценностей и институтов. Во втором случае речь идет о том, что превалирует в истории их отношений — дружественность или враждебность. Иными словами, доверие между государствами, предсказуемость их поведения и, как следствие, кооперативность их отношений может быть связана как с элементами социальной близости, так и с дружественностью и бесконфликтностью, преобладающей в истории их отношений.

Влияние структурных факторов в регионах постсоветской Центральной Евразии

Центральноевразийские сегменты политической системы постсоветского пространства.

Центральная Европа, Центральный Кавказ и Центральная Азия больше соответствуют типу негативно ассиметричных региональных систем безопасности. Однако это в еще большей мере относится ко всему постсоветскому пространству, рассматриваемому как целое.

В предыдущих работах я попытался охарактеризовать региональную систему безопасности, функционирующую на постсоветском пространстве. Я склонен считать, что, по меньшей мере на текущий момент и без учета трансформационных тенденций, три рассматриваемых региона — Центральная Европа, Центральный Кавказ, Центральная Азия — представляют собой региональные комплексы безопасности, которые вместе с Россией в качестве единственного силового полюса системы формируют Постсоветский макрокомплекс безопасности (ПМБ)17.

Весь ПМБ характеризуется очевидной асимметрией силы/слабости, угроз и уязвимос-тей; его составляют преимущественно слабые в плане социально-политической сплоченности государства. Не накоплено достаточной кооперативной практики в регулировании ди-

17 Об этом подробнее см.: Эйвазов Дж. Некоторые вопросы применения теории региональных комплексов безопасности к изучению политической системы постсоветского пространства // Центральная Азия и Кавказ, 2011, Том 14, Выпуск 2. С. 19—28; Он же. Центральная Евразия сквозь призму безопасности: региональная система или подсистема? // Кавказ & Глобализация, 2011, Том 5, Выпуск 1—2. С. 7—18.

лемм безопасности, о чем свидетельствуют многочисленные конфликты, вспыхнувшие на этом пространстве и до сего времени не разрешенные.

В нестабильности политической структуры в центральноевропейском, центрально-кавказском и центральноазиатском РКБ можно убедиться, даже абстрагировавшись от какой-то общей макросистемы и рассматривая их отдельно и независимо друг от друга. Конечно, степень такой нестабильности в оцениваемых РКБ не одинакова, и различие определяется разницей в тех ее параметрах, о которых упоминалось в предыдущем разделе. Некоторые количественные и качественные характеристики стран, участвующие в определении структурной специфики регионов постсоветской Центральной Евразии, предложены в таблице на с. 102—107.

Политическая структура регионов на начальном этапе развития и роль «экзогенных» факторов. Представленные цифры позволяют говорить о текущих особенностях политической структуры трех РКБ. Но сначала для более целостного понимания процесса развития их структуры, нам следовало бы обратиться к оценке того, что она из себя представляла в период их реставрации, то есть в начале 1990-х годов.

В целом в рамках всего ПМБ этот период характеризовался волной вооруженной конфликтности как между государствами, так и внутри них с различной степенью внешнего проникновения. Это можно использовать как своего рода точку отсчета в понимании начального уровня развития политической структуры и как важнейший индикатор ее стабильности/нестабильности. Несмотря на общий конфликтный фон начала 1990-х годов, острота и динамика конфликтности в постсоветских регионах была различной.

Наиболее высокая динамика этнополитической конфликтности имела место на Центральном Кавказе, что позволяет выявить более точные ее увязки с внутренней слабостью недавно реставрировавших свою независимость региональных государств и, как следствие, с нестабильностью политической структуры функционирующего здесь РКБ18.

Начальная фаза постсоветской независимости государств Центрального Кавказа (1991—1994 гг.) соответствует периоду их наибольшей внутренней слабости, и именно этот период в истории постсоветского развития региона, как известно, отличался наибольшей интенсивностью негативных региональных отношений безопасности. Внутренняя слабость и политическая нестабильность государств вытекала прежде всего из объективных особенностей социально-политической, экономической и идейно-ценностной ситуации, в которой они оказались в период стремительного крушения СССР. На развитие государств, только вступивших на путь постсоветского развития, самый сильный отпечаток наложили социально-экономические проблемы, связанные с трудностями перехода к новым формам рыночной экономики, и существенные недостатки в распределении экономических ресурсов внутри общества; поиск национальной идентичности и обострение этнополитических конфликтов; недостаточная легитимность и фактическая нефункциональность центральных правительств; отсутствие необходимых навыков ведения политики у нового поколения политических лидеров.

Именно на этот этап приходятся наибольшая интенсивность армяно-азербайджанской войны, а также гражданской войны и вооруженных этнополитических конфликтов в Грузии (Южная Осетия и Абхазия).

В Центральной Европе один только конфликт в Молдове перерос в стадию вооруженного. Однако не менее реальна и действенна связь между латентным противостояни-

18 Ряд авторов оценивали связь между этнополитической конфликтностью на постсоветском Кавказе и структурной нестабильностью региона (см., например: MacFarlane N. The Structure of Instability in the Caucasus // Internationale Politik und Geselschaft — International Politics and Society, 1995, № 4. P. 385; Sokolsky R., Charlick-Paley T. NATO and Caspian Security. A Mission Too Far? Washington: Rand Corporation, 1999. P. 9, 13—14; Cornell S.E. Small Nations and Great Powers. A Study of Ethnopolitical Conflict in the Caucasus. U.K.: Curzon Press, 2001. P. 52).

Некоторые экономические, военные и социально-политические характеристики государств центральноевропейского,

центральнокавказского и центральноазиатского РКБ (2010 г.)

Основные виды военной техники

Государство ~

1 Азербайджан 52,2 2,3 5 846 1 590,0 8 933 928 66 940

339

111/357 425 41/35 18/-

о м

Наиболее серьезные вызовы социально-политической сплоченности

Конфликт с Арменией и оккупация юго-западных районов, связанные с этим социально-политические и экономические проблемы, потенциальная угроза сепаратизма в других районах компактного проживания этнических меньшинств, напряженность в отношениях с некоторыми сопредельными державами по вопросам региональной политики и этно-политики (Иран, Россия).

2 Армения

9,23 1,2 2 987 434,0 3 090 379 48 570

110

104/136 239 16/33

Территориальные претензии и, как следствие этого, открытая и скрытая конфликтность в отношениях с сопредельными государствами — Азербайджаном (Нагорный Карабах), Турцией (Восточная Анатолия), Грузией (Джавахетия), свя

У

Основные виды военной техники

Государство

о

Сл>

Наиболее серьезные вызовы социально-политической сплоченности

занная с этим изолированность от основных экономически прибыльных трансрегиональных энергетических и транспортных проектов (БТД, БТЭ, КАТБ), а также зависимость от внешних акторов (Россия, диаспора).

3 Беларусь

53,8 2,4 5 608 716,0 9 587 940 72 940 515 1 078/280 1 003 133/238 —

Жесткий, по типу советского, режим, репрессивные методы управления и связанная с этим международная изоляция (в основном США и страны ЕС). Данные условия способствовали пророссийской ориентированности страны, что вылилось в ее существенную экономическую зависимость от РФ (экспорт товаров, энергетика).

4 Грузия

11,3 4,5 2 690 420,0 4 219 191 20 655

93 63/137 185 12/29 17/- Конфликт в Абхазии и Южной Осетии, связанные с этим неподконтрольность названных территорий официальным властям Грузии, вынужденные переселенцы, угрозы сепаратизма в других районах компактно-

Основные виды военной техники

о ■р»

Наиболее серьезные вызовы социально-политической сплоченности

го проживания этномень-шинств, постоянная напряженность в отношениях с РФ и военные, политические и экономические последствия этого (война августа 2008 г., признание Абхазии и Южной Осетии Россией, увеличение и легализация российского военного присутствия на данных территориях, потеря российского рынка для грузинских товаров).

5 Казахстан

127,0 6,0 8 081 1 120,0 15 753 460 49 000 980 1 520/370 1 460 162/116 17/-

Неурегулированность правового статуса Каспия, зависимость от внешних акторов (Россия) в транспортировке своих энергоносителей на мировые рынки. Латентная конфликтность в отношениях с Узбекистаном — приграничные вопросы и конкуренция за лидерство в регионе.

6 Кыргызстан 4,53 2,2 815 96,0 5 550 239 10 900 150 320/35 246 52/32

Слабость системы государственного управления, нестабильность внутриполитической системы, приведшая в 2005 и 2010 годах

4

Основные виды военной техники

о сл

Наиболее серьезные вызовы социально-политической сплоченности

к революционной смене власти. Связанная с этим, а также с относительной ресурсной бедностью экономическая неразвитость. Набор нерешенных проблем с Узбекистаном — границы (в Ферганской долине), водные ресурсы, трансграничная активность радикальных исламских организаций. Высокая степень зависимости от внешних акторов в плане экономики и в плане обеспечения безопасности(Россия, Китай, Казахстан).

7 Молдова

5,38 2,5 1 505 16,0 3 575 574

5 354

— 44/164 148

-/6 — Сохраняющаяся разделен-ность страны вследствие вооруженного конфликта в Приднестровье. Связанные с этим и с ресурсной бедностью экономический упадок и зависимость от внешних акторов (РФ, ЕС).

8 Таджикистан 5,72 5,5

808

84,0 7 074 845 8 800

37 23/23 23 -/16 — Непреодоленность последствий гражданской войны 1992—1997 годов, слабость системы государственного управления, внутриполи

У

Основные виды военной техники

/

е ы

и т

к е

с л ы

й я о т

и и м е

р д а л

е у с о

л л и р о е ы т р е

т в в

р е

А о ш

о

о>

Наиболее серьезные вызовы социально-политической сплоченности

тическая нестабильность, экономический упадок. Сохраняющаяся зависимость в плане экономики (миграция рабочей силы, инвестиции) и обеспечения безопасности (от России). Слабые возможности контроля над границей с Афганистаном, деструктивное влияние афганской нестабильности — радикальные исламские группировки, наркотрафик. Сохраняющаяся напряженность в отношениях с Узбекистаном (границы, водные ресурсы, трансграничная активность радикальных исламских организаций).

9 Туркменистан 19,9 11,0 3 849 261,0 5 176 502 22 000 680 942/829 564 94/18 6/-

Жесткий, закрытый политический режим. Сохраняющаяся напряженность с Узбекистаном по вопросу использования водных ресурсов Амударьи и с прикаспийскими государствами относительно принадлежности нефтегазовых месторождений на Каспии.

4

о

Государство

t;

s

J о

о X

о J

I I

I I

Ф Ф

t;

о >.

s a

У о

о

DG

Основные виды военной техники

10 Узбекистан

37,6 8,2 1 352 1 420,0 27 794 296 67 000 340 399/309 487+ 135/110 —

Наиболее серьезные вызовы социально-политической сплоченности

Жесткий, закрытый политический режим, репрессивные методы управления и связанные с этим международная изоляция (в основном США и страны ЕС), проблемы экономического характера. Активность радикальных исламских организаций, напряженность в отношениях со своими соседями (границы, водные ресурсы, радикальные исламские группировки, беженцы).

11 Украина

137,0 3,0 3 005 1 430,0 45 433 415 129 925 2 988 3 028/1 432 3 351 221/292 48/1

Внутриполитическая нестабильность, вылившаяся в 2004 году в «оранжевую революцию», сохраняющаяся разделенность общества по вопросам политической и церковной идентичности. Связанная с этим, а также с вопросом Крыма напряженность в отношениях с Россией. Зависимость от последней в энергоносителях.

И с т о ч н и к:

The Military Balance 2011. London: The International Institute for Strategic Studies 2011.

Jj

ем в Крыму и сохраняющейся в Украине внутренней слабостью. И в первом, и во втором случаях конфликты отражали, наряду с прочим, низкий уровень социально-политической сплоченности. Разумеется, в обоих примерах помимо эндогенно-политических факторов присутствуют и «экзогенные» — негласное участие России19.

Даже оставляя в стороне вопрос о том, была ли конфликтность в рассматриваемых региональных системах следствием эндогенных политических факторов или влияния внешних сил, можно заключить, что результативность внешнего геополитического воздействия была обусловлена слабостью региональных государств и, в частности, низким уровнем их социально-политической сплоченности. Это утверждение применимо ко всему постсоветскому пространству, и его состоятельность доказывается простым сопоставлением Центрального Кавказа и Центральной Европы с другим регионом бывшего СССР — Прибалтикой.

Все три Прибалтийских государства достаточно гетерогенны по своему этническому и конфессиональному составу, имеют многочисленные общины, этнически и культурно связанные с Россией20. Экономические и социокультурные последствия развала единого государства коснулись всех ННГ, а геополитическая заинтересованность России в сохранении своего доминирования в Прибалтике была не менее сильной, чем, скажем, в Центральной Европе. Таким образом, если исходить из главенствующей роли экзогенно-политических факторов и этнической и конфессиональной структуры населения, в Прибалтике уровень конфликтности должен был быть выше чем, как минимум, в Центральной Европе. Но в реальности мы наблюдаем обратную картину. В первом случае все три региональных государства бесконфликтно прошли переходный период и на сегодня являются членами ЕС и НАТО (с 2004 г.), во втором — действенность внешних факторов в манипулировании конфликтностью в государствах региона сохраняется.

Сравнение Прибалтики с Центральной Европой подтверждает важность фактора внутренней силы/слабости государств при оценке общей динамики отношений безопасности в рамках РКБ. Однако сам по себе этот фактор, как и другие (этнические, конфессиональные, экономические) недостаточен для полноценного понимания функционирования и развития РКБ. Необходимо учитывать специфику комбинации различных факторов в соответствующем пространстве и влияние экзогенно-политических импульсов, как связанных с активностью других элементов всей системы (ПМБ), так и исходящих от внешних для системы полюсов силы.

Высокий уровень нестабильности политической структуры не обязательно сопровождается преобладанием открыто конфликтной динамики в межгосударственных отношениях. Эта нестабильность больше зависит от экзогенно-политических факторов, чем от эндогенных. Скажем, непростая этнотерриториальная специфика той же Прибалтики не смогла помешать формированию здесь относительно стабильной политической структуры. Геополитическая открытость региона, связанная, в частности, с близостью к западным центрам влияния и их заинтересованностью в регионе, сбалансировала импульсы, исходящие из его непосредственного политического окружения. Это способствовало относительно быстрой, безболезненной и симметричной трансформации и усилению региональных государств, росту зрелости их отношений и, как следствие, стабильности политической структуры Прибалтийского региона.

19 Россия является частью ПМБ, в который входят и рассматриваемые центральноевразийские РКБ. Поэтому применение термина «экзогенный» для характеристики влияния РФ на эти РКБ требует серьезной оговорки с учетом их связей в единой структуре ПМБ.

20 К примеру, к 2009 году этнические русские в Эстонии составляли примерно 26% от общей численности ее населения. В 1989 году, в преддверии краха СССР эта доля достигала 30%. В Латвии она составляла примерно 30% в 2009 и 34% в 1989; в Литве — примерно 6% в 2009 и 9,4% в 1989.

Сказанное можно проиллюстрировать на примере развития политической структуры центральноазиатского РКБ. Здесь, как известно, переход к анархичности, порожденной стремительной дезинтеграцией СССР, также сопровождался ослаблением составляющих ее политических единиц. Однако в данном РКБ влияние политической структуры на отношения безопасности, в частности, на уровень конфликтности заметно отличалось от наблюдавшегося в Центральной Европе и на Центральном Кавказе.

События в Ферганской долине в Узбекистане в конце 1980-х годов и гражданская война в Таджикистане в начале 1990-х годов были наиболее яркими примерами конфликтности в постсоветской Центральной Азии. Тем не менее как первый, так и в значительной мере второй случай были более локализованными, чем, скажем, конфликты на Центральном Кавказе, и, соответственно, не привели к формированию открытых и устойчивых очагов межгосударственной конфликтности в регионе. К тому же они, в отличие от конфликтов в двух других РКБ, завершились определенным урегулированием. Причем влияние и участие соседей и внешних полюсов силы было достаточно активным, в особенности во внутритаджикском противостоянии. Здесь оно принимало различные формы, такие как негласная поддержка Узбекистаном северной Худжандской (Ленинабадс-кой) группировки21 или довольно явное российское содействие приходу к власти И. Рах-мона и стабилизации его режима22.

Ситуация вокруг Таджикистана, а точнее, его внутренняя слабость, серьезно дестабилизировала еще только формирующуюся региональную политическую структуру в Центральной Азии. А стратегическая важность местоположения Таджикистана, в частности, его роль как крайнего южного рубежа так называемого «ближнего зарубежья» России еще больше усиливала этот дестабилизирующий эффект.

Слабость Таджикистана, в какие-то моменты даже позволявшая говорить о возможности его полного коллапса как государства, побуждала более состоятельные страны пытаться заполнить существующий здесь политический вакуум. Тем более что контроль над Таджикистаном, как было отмечено, сулил важные стратегические преимущества, связанные с особенностями его местоположения.

Фактически это центральноазиатское государство с начала 1990-х превращается в пассивный полигон противоборства внешних сил за влияние над ее только формирующимся политическим пространством, что, разумеется, грозило дестабилизировать отношения между этими внешними акторами. Можно, в частности, с достаточной долей уверенности утверждать, что сталкивающиеся в Таджикистане политические интересы сыграли далеко не последнюю роль в, мягко говоря, натянутости отношений между РФ и Узбекистаном в середине и конце 1990-х годов23, а также в стремлении последнего сблизиться с Западом и заручиться его поддержкой.

21 Северная, населенная преимущественно узбеками часть Таджикистана — Худжандская (Ленинабад-ская) область еще в период СССР отличалась более высоким экономическим развитием, чем остальные области республики. Эта часть Таджикистана как этнически, так и экономически была более связана с соседним Узбекистаном. Более того, в советский период в руководстве Таджикистана доминировали выходцы из Худжанда. После распада СССР в республике усиливается борьба представителей «Юга» за смещение с властных позиций представителей «Севера», что, параллельно с другими процессами, было одним из важных факторов внутритаджикского противостояния. Фактически приход к власти выходца из Куляба Имомали Рахмона означал политическое поражение представителей Худжандской группировки (см.: Мартин К. Добро пожаловать в Ленинабадскую Республику? // Центральная Азия, 1997, № 10; Fairbanks Ch., Nelson C.R., Starr S.F., Weisbrode K. Strategic Assessment of Central Eurasia. Washington D.C.: The Atlantic Council of the United States, Central Asia-Caucasus Institute, Johns Hopkins University, 2001. P. 14, 21).

22 См.: Йонсон Л. Политика России в Центральной Азии на примере Таджикистана // Центральная Азия, 1997, № 8 [http://www.ca-c.org/journal/08-1997/st_16_jonson.shtml].

23 Напомним, что именно на это время приходится демонстративный выход Узбекистана из Договора о коллективной безопасности и присоединение к ГУАМ (1999).

Кроме того, упомянутые особенности внутреннего развития Таджикистана фактически превратили его в главный коридор, связывающий Центрально-Азиатский регион с афганской нестабильностью. С самого момента возникновения РКБ в Центральной Азии его участники рассматривали Афганистан как один из самых актуальных источников угроз для их безопасности. Именно таджикская территория стала основным маршрутом распространения таких угроз, как наркотрафик и религиозный радикализм, причем в масштабах всего постсоветского пространства. И, формируя свою политику в отношении Таджикистана, внешние акторы непременно учитывают его «афганскую связь». В контексте нашего рассмотрения это в первую очередь относится к региональной политике России и Узбекистана.

Слабость Таджикистана фактически создала условия для сохранения и усиления здесь российского военного контингента24. Более того, сохранение и усиление военного присутствия России и прежде и сейчас по меньшей мере в равной степени связано как с ее собственными региональными геополитическими подходами и поведением, так и с объективными условиями, порожденными острой внутриполитической слабостью и уязвимостью Таджикистана. Если исключить сценарий, при котором Россия сама, исходя из интересов контроля над государствами «ближнего зарубежья», стимулировала подобное развитие внутритаджикского противостояния, — то в условиях распадающегося Таджикистана российское военное присутствие сыграло сдерживающую роль. Однако эффект такой вовлеченности в плане (не)стабильности политической структуры в центрально-азиатском РКБ был и остается по меньшей мере неоднозначным.

Да, российский военный контингент олицетворял собой те «штыки», на которых в Таджикистане, во-первых, была проведена централизация политической власти, необходимая в условиях стремительного распада государства, и, во-вторых, значительно снижена острая уязвимость страны для негативной активности внешних сил (не только соседних государств, но и различного рода радикальных религиозных и криминальных группировок, использовавших Таджикистан в качестве транзитной точки — одни для распространения политического ислама, другие для наркотрафика). Все это, разумеется, содействовало стабилизации политической структуры региона. Но как долго такое присутствие способно будет стабилизировать ситуацию как в самом Таджикистане, так и вокруг него?

Нынешнюю политическую элиту Таджикистана трудно назвать продуктом социально-политического решения, принятого непосредственно таджикским обществом. Ее выдвижение было скорее результатом конкурентной активности внешних игроков, в частности России и Узбекистана, а точнее, победы первой над вторым. Сохранение российских «штыков» и всей этой модели национально-государственного развития Таджикистана отнюдь не гарантирует внутреннего социально-политического и экономического усиления страны. Напротив, российская военная протекция с самого начала была военной протекцией прежде всего пророссийски настроенного режима И. Рахмона, а, по незыблемой логике realpolitik, основная функция такого рода протекции — противодействовать любым силам и процессам, как внутренним так и внешним, способным как-то изменить данную политическую ориентацию.

Одним из ключевых условий, способствовавших установлению данной внешней протекции была внутренняя слабость и уязвимость Таджикистана, и для продолжения российского присутствия это условие должно сохраняться. Чем более сильным и менее уязвимым будет Таджикистан, тем меньше он будет нуждаться во внешних гарантах безопасности и тем менее обоснованным в глазах таджикского общества будет выглядеть пребывание иностранных вооруженных сил на его территории. Иными словами, необ-

24 Аналогичная ситуация имела место в начале 1990-х годов в Грузии.

ходимость дальнейшего пребывание российских вооруженных сил в Таджикистане25 будет обуславливаться, во-первых, внутренней социально-политической деконсолиди-рованностью и слабой связью между обществом и политическими институтами страны, а также экономической неразвитостью и зависимостью от России, и, во-вторых, сохранением напряженности в ее отношениях с соседями, прежде всего с Узбекистаном. Приходится констатировать, что на сегодня все отмеченные выше условия Таджикистаном достигнуты.

Итак, как и в случае конфликтов в Центральной Европе и на Центральном Кавказе, внутритаджикское противостояние в Центральной Азии изобиловало примерами внешней вовлеченности. Все случаи конфликтности в государствах региона являлись производными от комбинации трех факторов: внутренняя слабость государства + его геополитическая значимость + внешняя политическая активность. В этом плане ситуация в Таджикистане наиболее сходна с Молдовой и Грузией. Но если в первом случае конфликт перешел в латентную форму, были достигнуты формальные договоренности и официально считается, что данная трагическая ситуация в истории независимого Таджикистана урегулирована, то во втором и третьем ситуация далека от разрешения. Значит ли это, что коэффициент социально-политической сплоченности в сумме с другими параметрами национальной силы Таджикистана выше, чем у Молдовы и Грузии? Скорее нет. Можно было бы сказать, что по уровню внутренней силы/слабости эти три государства примерно схожи. Различия в их ситуациях порождены комбинацией данного параметра с внешней политической активностью, а точнее, со спецификой этой активности в каждом из рассматриваемых РКБ.

Во всех трех случаях главным и наиболее сильным субъектом экзогенного влияния является Россия. По уровню геополитической значимости для РФ Таджикистан, Молдова и Грузия также примерно схожи. Разным является баланс влияния окружающих держав. В случае с Центральной Азией в целом и Таджикистаном в частности речь идет об очевидном доминировании РФ, которое уже достигнуто и нуждается в стабилизации. Во втором и третьем случаях ни о каком доминировании одной-единственной внешней силы речь не идет. Налицо пик геополитического противоборства, в котором «конфликтный инструментарий» может быть использован и используется для сохранения, а то и увеличения своего влияния в регионе. Оперируя понятиями ТРКБ, отмеченное отличие «таджикского» случая от «молдавского» и «грузинского» в какой-то мере можно оценивать через механизм «перекрытия». В первом случае внутренняя конфликтная динамика «перекрыта» доминирующей здесь РФ, а в двух других эта «внешняя сила» присутствует лишь как одна из нескольких конкурирующих сил.

Особенности (а)симметрии силы и уязвимостей в регионах. Как видно из таблицы, помимо того, что все три рассматриваемых РКБ преимущественно образованы государствами с низким уровнем социально-политической сплоченности, между ними наблюдается и достаточно очевидная асимметрия силы/слабости.

В центральноевропейском РКБ наивысшим коэффициентом социально-политической сплоченности обладает Беларусь. Из всех трех государств данного РКБ она подвержена наименее острым вызовам внутренней стабильности. Такая оценка эмпирически подтверждается относительной внутренней бесконфликтностью ее постсоветского развития.

Далее по степени социально-политической сплоченности следует расположить Украину и, наконец, Молдову, что также эмпирически подтверждается различиями в динамике и социально-политических результатах постсоветской конфликтности в них. В обе-

25 В октябре 2004 года размещенная в Таджикистане 201-я мотострелковая дивизия была преобразована в российскую военную базу.

их странах наблюдается достаточно ощутимая в плане безопасности расколотость общества — правда, в различной степени. В Молдове конфликт в Приднестровье знаменовал собой фактическое отделение определенной части населения, проживающей примерно на 12% территории страны. Такой социально-политический раскол трудно объяснять чисто этническими факторами, ведь около 30% населения самопровозглашенной ПМР составляют этнические молдаване — титульный этнос самой Молдовы.

В Украине дело не дошло до потери центральными властями политического контроля над какой-либо территорией, хотя обострение ситуации в Крыму и может стать детонатором более масштабного раскола страны по линии Запад — Восток. Текущий «украинский раскол», как и в случае с Молдовой, трудно рассматривать сквозь призму какого-то одного параметра, скажем этнического. В Украине он «разбавлен» политическими и церковными факторами.

Весьма важной общей особенностью двух этих государств, подкрепляющей тезис о преимущественно политическом характере внутреннего социального раскола, является то, что несогласная с официальным курсом часть общества ратует за сближение с Россией в различных формах, включая даже реинтеграцию, чему сама Россия отнюдь не препятствует. В Украине это наиболее ярко проявилось в период президентства В. Ющенко (2005—2010 гг.), курс которого был четко ориентирован на интеграцию страны в НАТО и ЕС. Здесь опять можно проследить уже упомянутую связь между (не)стабильностью политической структуры и экзогенно-политическими факторами. Даже затяжной церковный кризис в Украине, связанный с расколом в украинском православии на приверженцев УПЦ Киевского и Московского патриархата, обнаруживает вполне ощутимые политические контуры26.

Неблагоприятные для Молдовы и Украины по сравнению с Беларусью условия социально-политической сплоченности, по всей видимости, сохранятся и в ближайшем будущем. При всей специфике режима А. Лукашенко и связанным с этим внутренним и внешним давлением, в Беларуси вызовы сплоченности носят менее острый в плане безопасности характер, чем в двух других странах центральноевропейского РКБ. Здесь опять следует коснуться различного эффекта от комбинации эндогенных и экзогенных факторов. Так, в случае с Беларусью если даже и возникнет существенная дестабилизация режима, то социально-политический раскол не будет обостряться и затягиваться расколом этническим, как в Молдове, либо этническим и церковным, как в Украине.

Кроме того, различным для этих государств будет и действие экзогенно-политичес-кого фактора. Учитывая сравнительно устойчивую пророссийскую социально-политическую идентичность в Беларуси27, здесь в случае дестабилизации политической системы активность России будет направлена на сохранение целостности страны. Чего не скажешь о «российской геополитике» по отношению к аналогичным ситуациям в стремящихся к европейской интеграции Украине и Молдове.

Структурная асимметрия в центральноевропейском РКБ отражается и в различиях государств по экономическим и военным параметрам национальной силы. Как видно из таблицы, Украина по этим параметрам существенно превосходит Беларусь и Молдову. В то же время военно-политическая конфигурация в РКБ складывается под определяющим

26 Официальный Киев стремился к автономизации украинского православия. Созданием единой поместной православной церкви, о необходимости чего заявлял президент В. Ющенко на церемонии празднования 1020-летия Крещения Руси в июле 2008 года, украинские власти желали уменьшить влияние Русской Православной Церкви и способствовать религиозному отдалению Украины от России.

27 В течение постсоветского периода Беларусь была, пожалуй, наиболее ориентированным на Россию государством бывшего СССР. Она является участником всех ключевых реинтеграционных объединений на постсоветском пространстве, инициированных и контролируемых Кремлем: СНГ, ОДКБ, Союзного государства России и Беларуси, ЕврАзЭС, Таможенного союза и Единого экономического пространства.

влиянием внешних сил и факторов. По логике обоснованной в ТРКБ регионально-концентрированной взаимозависимости, в рамках Центральной Европы основные линии силовой конкуренции должны были бы проходить между Украиной и Беларусью, как наиболее сильными государствами комплекса. В реальности же конкуренция в рамках отмеченной диады подчинена отношениям каждого из этих государств с РФ. По суммарным показателям национальной силы Украина является наиболее важным конкурентом России в постсоветском пространстве. И она, и Молдова воспринимают РФ как негативный фактор своей безопасности, что и предопределило их взаимное сближение. Это опять-таки подтверждает текущую актуальность идеи ПМБ и необходимость рассматривать центральноевропейский, так же как и центральнокавказский и центральноазиатский РКБ в качестве его подсистем.

Не менее ощутимая в региональном масштабе структурная асимметрия сложилась и в двух других РКБ. Как и в случае с Центральной Европой, здесь разница в уровне социально-политической сплоченности государств дополняется различиями в военных и экономических параметрах их национальной силы, создавая нестабильную структурную «картину» регионов.

На Центральном Кавказе оценивать влияние структурных особенностей сложнее. Да, в отличие, скажем, от Центральной Европы, здесь динамика безопасности более локализована, что, в частности, предполагает относительно более точное определение собственно политической структуры РКБ. Однако ввиду более сложной этнической и конфессиональной специфики региона отношения между элементами политической структуры здесь более подвержены влиянию неполитических факторов. А это, естественно, затрудняет выявление связи между политической структурой и поведением ее элементов — государств.

Все три государства центральнокавказского РКБ сохраняют достаточно ощутимую в плане безопасности уязвимость своей социально-политической сплоченности. Временами эта уязвимость определенно связывается с целенаправленной активностью соседей по РКБ. Два из них — Азербайджан и Грузия — обладают неподконтрольными территориями, населенными этническими меньшинствами. Это наследие вооруженных конфликтов в начале 1990-х годов. Внутренняя конфликтность в Грузии обостряется незатухающей напряженностью в ее отношениях с РФ, вылившейся в августе 2008 года в военные действия, и относительно слабыми экономическими возможностями, что позволяет характеризовать вызовы ее социально-политической сплоченности как наиболее ощутимые в сравнении с двумя ее соседями по региону.

В диаде Армения — Азербайджан первая менее уязвима по отмеченному параметру. Этому способствуют и неполитические факторы, в частности, ее относительная этническая и религиозная гомогенность. Однако негативная взаимозависимость между ними на базе общего конфликта по поводу принадлежности Нагорного Карабаха, а также скудные экономические возможности Армении и ее зависимость от внешних акторов уравнивают потенциал нестабильности социально-политической сферы в этих государствах.

Для Азербайджана нагорно-карабахский конфликт привел к оккупации примерно 1/5 территории, причем в культурно-цивилизационном плане весьма важной. Напомним, в ходе войны с 1991 по 1993 год с каждым ощутимым успехом армянской стороны Азербайджан переживал серьезный политический кризис, иногда со сменой власти. И сегодня вопрос о принадлежности Нагорного Карабаха остается, пожалуй, наиболее важным фактором единства/раскола азербайджанского общества.

Для Армении успех в войне и де-факто контроль над этим армянонаселенным районом Азербайджана привел не только к постоянному росту экономических затрат от усиливающейся гонки вооружений с Азербайджаном, но и, по известной логике дилем-

мы безопасности, — к существенной в плане безопасности зависимости от внешних акторов (Россия), к отстраненности от экономически выгодных транспортных и энергетических проектов трансрегионального значения и к постоянной напряженности от возможности возобновления военных действий в противостоянии с экономически более сильным оппонентом. Все это, разумеется, не может быть включено в список позитивов при оценке текущего состояния социально-политической сферы Армении. И политический кризис в стране в период последних президентских выборов (февраль 2008 г.) отнюдь не свидетельствует о сплоченности армянского общества, в частности, по отмеченным выше проблемам28.

Связывающий сферы безопасности двух государств эффект проблемы Нагорного Карабаха определяет и динамику их военно-политической конкуренции в регионе. Данная связь полезна и для объяснения существующей между ними асимметрии силы.

Обладание данной территорией и Азербайджан, и Армения воспринимают как жизненно важный компонент своей национальной безопасности. Для Азербайджана Нагорный Карабах является в международно-правовом плане признанной частью его территории. Потеря этого стратегически важного района может привести к заметному ослаблению его позиции в региональном балансе сил. При объективных военно-стратегических характеристиках центральной и западной части Азербайджана и современных военно-технических возможностях армянских вооруженных сил армянский военный контроль над Нагорным Карабахом, даже при восстановлении азербайджанского суверенитета над окружающими районами равнинного Карабаха, будет означать постоянную военную уязвимость значительной территории, в том числе и районов прохождения нефтепроводов Баку — Супса, Баку — Тбилиси — Джейхан и газопровода Баку — Тбилиси — Эрзерум — основных источников его доходов.

Как и большинство других многонациональных государств, он не может согласиться на отделение части своей территории, поскольку это грозит вызвать «эффект домино»: другие компактно проживающие этнические меньшинства могут выдвинуть аналогичные требования об отделении. Такая опасность уже возникала во время политического кризиса 1993 года — тогда в юго-восточной части Азербайджана пытались провозгласить «Талыш-муганьскую Республику».

Для Армении необходимость контроля над Нагорным Карабахом связывается с компактным проживанием здесь армянского населения и воспринимаемой уязвимостью этого населения в случае сохранения азербайджанского суверенитета над этой территорией29. Однако не менее состоятельным представляется и структурно-политическое объяснение продолжения армянской оккупации юго-западных районов Азербайджана. По совокупным показателям своей национальной силы (в частности, по размеру территории, численности населения, ресурсной базе) Армения значительно уступает Азербайджану. Самой простой возможностью компенсировать этот относительный силовой дефицит, с учетом сложной истории взаимоотношений двух стран, было получение военно-стратегического преимущества. Ключом к этому был военный контроль над стратегически важной территорией Нагорного Карабаха, к тому же населенной преимущественно армянским населением.

28 В ходе президентских выборов в Армении основная масса протестного электората голосовала за ориентированного на интеграцию с Западом, уменьшение зависимости от РФ и налаживание отношений с соседями Л. Тер-Петросяна. По официальным данным, он набрал 21,5% голосов, тогда как кандидат от правящей партии С. Саргсян — 52,8%. Оппозиция обвинила власть в фальсификации выборов и начала массовые акции протеста, при подавления которых в Ереване погибло около 10 человек и был введен режим чрезвычайного положения.

29 См., например: Tchlingirian H. Nagomo Karabagh: Transition and the Elite // Central Asian Survey, 1999, № 18 (4). P. 445.

На сегодня диада Армения — Азербайджан характеризуется наиболее острой в цен-тральнокавказском РКБ дилеммой безопасности и достаточно серьезной в региональном масштабе гонкой вооружений. Одна из причин этого — силовая асимметрия, наиболее остро проявляющаяся в различии военных и экономических возможностей двух стран. По официальным данным, вооруженные силы Азербайджана превосходят вооруженные силы Армении по всем параметрам (см. табл.). Однако оценивать реальное соотношение военного потенциала двух стран можно лишь с учетом армянских вооруженных формирований в Нагорном Карабахе и вокруг него30. В этом случае картина оказывается совершенно иной: общая численность ВС сторон оказывается примерно равной, а значительное преимущество в танках, БМП/БТР и артиллерии получает уже Армения. С учетом неумолимой географической логики, именно эти компоненты вооруженных сил являются ключевыми в определении реального военного баланса между двумя государствами.

По экономическим показателям преимущество, причем значительное, за Азербайджаном. Его военный бюджет более чем в три раза превышает армянский, и благодаря высоким темпам экономического роста этот разрыв, по всей видимости, будет с каждым годом увеличиваться. Хотя ощутимая привязанность роста экономики Азербайджана к продаже и транспорту энергоносителей в перспективе может стать источником серьезных проблем31.

Оценивая поведенческие манифестации военной и экономической асимметрии в этой диаде, поневоле возвращаешься к уолцевскому выражению о «порочном круге» дилеммы безопасности. Интересной представляется и обратная связь между этими двумя асимметриями, их взаимное стимулирование: преимущество Азербайджана в экономических параметрах силы стимулировало осознание Арменией необходимости компенсировать его превосходством в военном балансе; достижение Арменией военного превосходства стимулирует азербайджанскую сторону расширять свои экономические возможности для военного усиления. При прочих равных условиях вырисовываются весьма печальные перспективы развития отношений в этой диаде: в лучшем случае Азербайджан ждут масштабные и малоэффективные экономические вливания в военное усиление, а Армению — еще большая военно-техническая и экономическая зависимость от внешних акторов.

Грузия, при всех ее экономических проблемах, также стремительно наращивает расходы на оборону. Но, как и в случае с государствами центральноевропейского РКБ, это в основном следствие ее отношений не с соседями по Центральному Кавказу, а с Россией. Точнее, с неподконтрольными официальному Тбилиси сепаратистскими режимами в Южной Осетии и Абхазии, всестороннее поддерживаемыми РФ. Вместе с тем не следует исключать и возможность поведенческой активизации структурной асимметрии в других диадах с участием Грузии. С учетом незатухающих трений по поводу армянонаселенной Джавахетии и развития взаимовыгодной экономической взаимозависимости с Азербайджаном, наиболее вероятным представляется обострение отношений в диаде Грузия — Армения.

В центральноазиатском РКБ наиболее благоприятные позиции по отмеченным в таблице параметрам занимает Казахстан. И даже наивысшая среди государств региона

30 В оценку реальных военных возможностей Армении следует включить и нерегулярные военные формирования на оккупированных территориях Азербайджана, представляемые как «силы самообороны Нагорного Карабаха» — это примерно 18 000 чел. личного состава, 316 танков, 324 — БМП/БТР, 322 единицы артиллерии.

31 По официальной статистике, в 2009 году доля нефтегазовой отрасли в ВВП Азербайджана составила 44,8% (см.: Azerbaijan in Figures 2010. State Statistical Committee of the Republic of Azerbaijan [http://www. azstat.org/publications/azfigures/2010/en/010.shtml]).

этноконфессиональная гетерогенность Казахстана «сглаживается» экономическим фактором и преимущественно кооперативными отношениями с внешними силовыми центрами. Основные вызовы носят преимущественно экзогенный характер и связаны с неурегулированностью правового статуса Каспия и соответствующей неопределенностью морских границ пяти прибрежных государств (Азербайджан, Иран, Казахстан, Россия и Туркменистан), а также с проблемами в отношениях с Узбекистаном (приграничные вопросы и конкуренция за лидерство в регионе).

Глобальный экономический кризис, начавшийся в 2008 году, ударил и по Казахстану, так что при развитии событий по негативному сценарию тот может в перспективе лишиться рычагов «экономического сглаживания» объективных социальных проблем. В этом случае спектр реальных угроз социально-политической стабильности страны может существенно расшириться.

Некоторые другие государства центральноазиатского РКБ также не обделены возможностями «сглаживать» внутренние проблемы «экономическим фактором». Туркменистан и Узбекистан вполне могли бы воспользоваться экспортом углеводородов, как наиболее простым и быстрым методом мобилизации данного фактора32. Однако в обоих государствах ситуация осложнялась наличием жестких и относительно изолированных от внешнего мира политических режимов и проблемами в социально справедливом распределении экономических благ (в частности, коррупцией). Кроме того, оба этих государства, так же как и Таджикистан, имеют непосредственный сухопутный контакт с Афганистаном, что увеличивает их уязвимость по отношению к афганской нестабильности.

В этом аспекте значительно более благоприятны внутренние и внешние условия Туркменистана.

■ Во-первых, по объему добываемого и экспортируемого природного газа он наряду с РФ и Узбекистаном занимает лидирующие позиции среди государств бывшего СССР. По численности же населения это государство — самое небольшое в регионе. Чего не скажешь об Узбекистане: тот является самой населенной страной Центральной Азии и более чем в пять раз превышает Туркменистан по численности населения. Это, безусловно, ограничивает возможности решения своих проблем за счет экспорта энергоресурсов.

■ Во-вторых, внешнеполитический курс Туркменистана более устойчив. С 1995 года международное сообщество признало его постоянный нейтральный статус. И отношения этого государства с «сильными мира сего» сбалансированы и относительно стабильны. Узбекистан, напротив, за недолгую историю своей независимости несколько раз кардинально менял свою внешнеполитическую ориентацию — с пророссийской на прозападную в 1999 году и обратно с 2005 года, зарекомендовав себя не слишком надежным союзником как для одних, так и для других. Более того, Узбекистан, пожалуй, единственная страна региона, имеющая ощутимые в плане безопасности проблемы со всем своим окружением, со всеми центральноазиатскими государствами.

Кыргызстан и Таджикистан можно отнести к наименее преуспевшим в достижении социально-политической сплоченности. Они пережили самые серьезные за независимую

32 По некоторым данным, разведанные запасы природного газа в Туркменистане составляют 4,3% мировых, Узбекистана — 0,9% (данные на конец 2009 г.) (см.: BP Statistical Review of World Energy, June 2010. P. 22 [http://www.bp.com/liveassets/bp_internet/globalbp/globalbp_uk_english/reports_and_publications/statistical_ energy_review_2008/STAGING/local_assets/2010_downloads/statistical_review_of_world_energy_full_report_ 2010.pdf]).

историю региона внутренние потрясения. Гражданская война в Таджикистане, а также две кыргызские революции — 2005 и 2010 годов — остаются наиболее примечательными примерами кризиса государства. Ситуация еще больше осложняется рядом других внутренних и внешних факторов.

■ Во-первых, в отличие от Казахстана, Туркменистана и Узбекистана, они значительно менее богаты природными ресурсами, способными принести экономическую прибыль в относительно короткие сроки и без особых внутренних затрат33.

■ Во-вторых, они наиболее подвержены влиянию радикальных религиозных течений, что уже приводило к вооруженным внутренним конфликтам — тот же внут-ритаджикский конфликт, где ясно присутствовал религиозный фактор, Баткенс-кие события в Кыргызстане.

■ В-третьих, они наиболее подвержены внешнему политическому влиянию. Это связано с перечисленными выше особенностями, которые вкупе с прочими приводят к политической несамостоятельности, экономической и военной зависимости от внешних акторов.

Общая картина структурной асимметрии в рамках центральноазиатского РКБ дополняется существенными различиями в военных и экономических компонентах силы его участников. Как следствие, эффекты дилеммы безопасности в той или иной мере проявляются во всех диадах государств РКБ. Вместе с тем поведенческие проявления дилеммы выражены слабее, чем, скажем, в центральнокавказском РКБ. Определенный «сглаживающий» эффект в случае с Центральной Азией связан с ее более гомогенной этнолингвистической и конфессиональной структурой34, что в известной степени сдерживает враждебность в отношениях региональных государств. Определенную роль играют и те же экзогенно-политические факторы — относительная геополитическая закрытость, точнее, фактическое доминирование одной внешней силы — РФ, которая в отсутствие серьезных вызовов своему первенству выполняет своего рода функцию консолидации всех государств РКБ. Хотя и этого далеко не всегда достаточно, чтобы полностью подавить негативную динамику дилеммы безопасности между акторами «подотчетного» региона.

Наиболее наглядно такая ситуация вырисовывается в диаде Узбекистан — Таджикистан. И это несмотря на участие обоих государств в ряде трансрегиональных объединений, в том числе и призванных решать вопросы безопасности (ОДКБ, ШОС). Даже после того, как к середине 2000-х годов во внешней политике Узбекистана наметился поворот в сторону России, отношения между ним и Таджикистаном не приблизились к нормализации.

Для Таджикистана, уступающего Узбекистану по большинству параметров национальной силы, это было одним из основных внешних факторов сближения с Россией, а точнее, согласия на российскую протекцию — что, в свою очередь, стимулировало настороженность Узбекистана. Подписание Россией и Таджикистаном в апреле 1999 года соглашения относительно юридического статуса российского военного контингента на его территории дало президенту И. Каримову повод обвинить Москву в том, что та не провела предварительных консультаций по этому вопросу с другими странами регио-

33 Главным энергетическим ресурсом Таджикистана и Кыргызстана является гидроэнергия. Однако, как известно, продавать ее значительно менее рентабельно, чем углеводородные энергоносители.

34 Во всех пяти государствах региона основной конфессией является ислам суннитского толка. А по своему этнолингвистическому составу все они, за исключением Таджикистана, являются тюркскими.

на35. В том же 1999 году Узбекистан выходит из ОДКБ и начинает сближаться с Западом. Есть основания полагать, что этот его шаг был стимулирован в числе прочего и отмеченным российско-таджикским сближением. Относительно яркие поведенческие эффекты силовой асимметрии в диаде Узбекистан — Таджикистан вполне можно объяснить дополняющими эту асимметрию этнотерриториальными проблемами, а также конфликтами в связи с использованием водных ресурсов региона и трансграничной активностью радикальных исламских организаций (Исламское движение Узбекистана и «Хизб ут-Тахрир»)36.

Напряженность в диаде Узбекистан — Казахстан хотя и не столь ярко выражена, однако не менее значима для структурной (не)стабильности региона. По совокупным показателям национальной силы эти два государства больше всего подходят на роль региональных лидеров. Более того, в рамках центральноазиатского РКБ именно к отношениям в диаде Казахстан — Узбекистан можно было бы в первую очередь отнести уолцевскую характеристику дилеммы безопасности как «порочного круга».

Развитие нефтегазового сектора превратило Казахстан в экономического лидера региона, что, разумеется, сопровождалось усилением военных составляющих его национальной силы. Узбекистан, несмотря на явное экономическое отставание, изначально обладал рядом важнейших конкурентных силовых преимуществ перед остальными государствами региона, позволяющих ему претендовать на роль регионального лидера. Во-первых, Узбекистан — единственное государство центральноазиатского РКБ, имеющее сухопутный контакт со всеми государствами комплекса, и при этом он не имеет такого контакта ни с одной державой геополитического окружения РКБ. Во-вторых, это наиболее населенная и этнически наиболее гомогенная страна региона. Численность ее населения почти в два раза превышает соответствующий показатель Казахстана, а соотношение численности титульного и нетитульных этносов в Узбекистане наиболее благоприятно для внутренней этнополитической стабильности, тогда как в Казахстане оно — наименее благоприятное в регионе.

Эти преимущества не могли не вызывать по меньшей мере настороженности у соседей Узбекистана по РКБ на протяжении всего постсоветского периода. Тем более что тот временами давал вполне очевидные основания для такой настороженности. Ситуация обострялась еще и массой нерешенных проблем в отношениях с соседями по региону, начиная от пограничных споров и заканчивая вопросами регулирования водных ресурсов.

Если Таджикистан и Кыргызстан, как беднейшие страны региона, вынуждены были реагировать на такой дефицит силы в соотношении с Узбекистаном согласием на протекцию внешнего актора (РФ) и размещением его вооруженных сил на своей территории, то Казахстан и Туркменистан, как наиболее состоятельные в плане доходов государства региона, сделали ставку на количественное и качественное наращивание своих военных возможностей.

(Не)зрелость отношений региональных государств. Развитие политической системы на пространстве бывшего СССР, в первую очередь в трех рассматриваемых центрально-евразийских регионах, проходило в условиях, не благоприятствующих ускоренному достижению зрелости межгосударственных отношений. И вооруженные конфликты, вспыхнувшие здесь в конце 1980-х — начале 1990-х годов и не разрешенные по сей день, — наиболее убедительно свидетельствуют об этом.

Все постсоветское пространство, включая Россию и другие части бывшего СССР, представляет собой конгломерат этносов и религий. Применяя категории С. Хантингто-

35 См.: Burnashev R. Regional Security in Central Asia: Military Aspects. В кн.: Central Asia. A Gathering Storm? / Ed. by B. Rumer. M.E. Sharpe, 2002. P. 157.

36 Одним из главных обвинений Узбекистана в адрес официального Душанбе остается то, что представители радикальных религиозных группировок проникают на его территорию из Таджикистана.

на, нетрудно заметить, что это одно из пространств, где проходит линия столкновения цивилизаций (православие, западное христианство, ислам).

Сравнительная оценка данного фактора в Центральной Европе, Центральной Азии и Центральном Кавказе позволяет утверждать, что в первых двух регионах условия больше благоприятствуют зрелости межгосударственных отношений. Центральная Европа и Центральная Азия значительно более гомогенны в этнолингвистическом и конфессиональном отношении. В первом случае регион населен преимущественно славянскими этносами и имеет доминирующую религию — православие. Во втором — преимущественно тюркскими этносами с доминирующей религией в лице ислама суннитского толка. На Центральном Кавказе такого доминирования одного этноса/конфессии нет. Здесь сосуществуют три основные этнические группы: азербайджанцы, армяне и грузины, у каждой из которых своя титульная религия — ислам шиитского толка, григорианское христианство, православное христианство соответственно. И не случайно конфликтность как ключевое проявление незрелости отношений в наиболее острой форме присутствовала именно на Центральном Кавказе.

Практика отношений между политическими единицами рассматриваемых регионов также отличалась особенностями, не благоприятствующими достижению зрелости. Большую часть своей истории проживающие здесь этносы были частью внешних имперских систем. А их «сердцевинное», если следовать терминологии Х. Маккиндера, расположение делало их объектом борьбы внешних акторов — России, Турции, Ирана, западных держав, Китая. Соответственно, применяемые в этой борьбе механизмы: переселенческая политика и изменение этнических границ, манипуляции межэтническими отношениями в духе принципа «разделяй и властвуй» — никак не могли способствовать развитию дружественности в этих регионах. Созданные имперским наследием проблемы до сих пор омрачают отношения между региональными государствами. Помимо этого, и в постсоветское время Центральная Евразия сохранила свою геополитическую привлекательность, так что государства региона по-прежнему остаются объектами силовой политики «сильных мира сего».

Экономические факторы, в частности трансрегиональные энергетические и транс-портно-коммуникационные проекты, способствовали определенному сближению государств регионов. Однако их эффект пока не привел к принципиальному прорыву в решении существующих дилемм безопасности и к развитию общерегиональной кооперации на базе экономической взаимозависимости.

3аключение

Особенности политической структуры региона все еще принадлежат к числу ключевых эндогенных факторов, определяющих функционирование и развитие региональных систем безопасности. Мир после холодной войны, несмотря на попытки отойти от позитивистских трактовок международной политики, по-прежнему дает множество практических примеров формирования межгосударственных отношений при определяющей роли структурных факторов. Другой вопрос, что текущие условия требуют переосмыслить роль этих факторов в контексте социальной специфики каждого конкретного региона.

Та или иная политическая структура региона может стимулировать либо умеренность, либо конфликтность в отношениях составляющих его государств. Именно поэтому выявление такого параметра, как стабильность/нестабильность политической структуры региональной системы безопасности, имеет не только теоретическое, но и очевидное практическое значение. Очевидно и то, что в сегодняшнем мире этот параметр не

может служить единственным объяснением дружественности/враждебности. Сама же (не)стабильность политической структуры определяется тремя параметрами: внутренняя слабость/сила государств, составляющих региональную систему; (а)симметрия силы и (а)симметрия уязвимостей среди них; (не)зрелость их отношений друг с другом.

Политическая структура рассматриваемых в данной статье центральноевразийских РКБ, как, собственно, и всего Постсоветского макрокомплекса безопасности, нестабильна. Составляющие его государства отличаются невысоким уровнем социально-политической сплоченности. Их независимое развитие, особенно в начале и середине 1990-х годов, проходило на фоне серьезных внутренних проблем и обостренного восприятия своей уязвимости.

Вместе с тем уровень слабости этих государств и острота воспринимаемых ими угроз и уязвимостей различны, что позволяет говорить о существующей в системе структурной асимметрии. Следовательно, из четырех типов региональных систем безопасности — позитивно симметричные, позитивно асимметричныге, негативно симметричные и негативно асимметричныге — РКБ, функционирующие в Центральной Европе, Центральном Кавказе и Центральной Азии, как и весь ПМБ, следует относить к последнему типу.

Отношения между государствами данных регионов не достигли уровня зрелости и кооперативности, достаточного для смягчения негатива, вызванного их внутренней слабостью, уязвимостью и структурной асимметрией.

Стабильность/нестабильность политической структуры можно характеризовать как наиболее независимую эндогенную переменную в оценке развития РКБ, если только последний не является частью (подсистемой) другой системы. В этом случае его развитие подчиняется структурным факторам всей системы.

Проведенный анализ политической структуры регионов постсоветской Центральной Евразии подтверждает тезис о включенности РКБ Центральной Европы, Центрального Кавказа и Центральной Азии в ПМБ. По меньшей мере на текущий момент полноценное понимание отношений безопасности в этих РКБ возможно лишь при рассмотрении их в рамках взаимозависимости региональной системы постсоветского пространства. Рассматриваемые РКБ функционируют и развиваются под существенным влиянием России — единственного силового полюса ПМБ, и отношения между участниками данных региональных комплексов временами формируются в тени их отношений с РФ. Украина, Беларусь, Грузия могут служить наиболее наглядными примерами такого положения дел. Следовательно, влияние структурных факторов на развитие центральноевропей-ского, центральнокавказского и центральноазиатского РКБ наиболее полно может быть раскрыто лишь с учетом особенностей политической структуры всей постсоветской макросистемы.