Региональная система безопасности на постсоветском пространстве: политическая структура, окружение и склонность к транзиту Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

Джаннатхан ЭЙВАЗОВ

Кандидат политических наук, заместитель главного редактора

журнала «Центральная Азия и Кавказ» (Баку, Азербайджан).

РЕГИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА БЕЗОПАСНОСТИ НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ: ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА, ОКРУЖЕНИЕ И СКЛОННОСТЬ К ТРАНЗИТУ

Резюме

В статье представлена попытка оценить склонность функционирующей на постсоветском пространстве региональной системы безопасности (РСБ) к транзиту с точки зрения условий ее текущей политической структуры и окружения. Рассматриваются ключевые структурные условия системы, особенности ее политического окружения, влияющие на ее развитие и транзитивность. По мнению автора, исследуемое политическое

пространство характеризуется высоким уровнем структурной нестабильности и относится к типу негативно асимметричных РСБ, что обуславливает возможность ее транзита в более устойчивые структурные условия. При этом важную роль в процессах ее развития и трансформации играет наличие активного политического окружения, составленного наиболее влиятельными центрами силы современного мира.

КЛЮЧЕВЫЕ региональная система безопасности, СЛОВА: постсоветское пространство, постсоветский

макрокомплекс безопасности, политическая структура, структурная нестабильность, транзитивность системы, политическое окружение, державы.

Введение

В начале 1990-х годов политическое пространство, некогда объединенное в рамках СССР, преобразовывается в анархически организованную РСБ: входившие в состав Советского государства 15 республик становятся независимыми государствами; соответственно, меняются ключевые векторы отношений безопасности между ними.

Региональная система постсоветского пространства обладает специфической политической структурой и окружением, что, наряду с прочим, обуславливает ее положение на оси устойчивость/транзитивность. Эволюция этой системы в 1990-х—2000-х годах дает достаточный эмпирический материал для понимания этого.

Полярность постсоветской РСБ определяется особыми силовыми возможностями РФ, далеко превосходящими возможности остальных новых независимых государств (ННГ); Россия фактически сохранила за собой статус единственной державы на пространстве распавшегося СССР. Вместе с тем здесь активизировались и внерегиональные центры силы, характер активности которых позволяет говорить о вовлеченности их интересов безопасности в регионе.

В настоящей статье мы пытаемся выявить склонность функционирующей на постсоветском пространстве РСБ к транзиту с точки зрения условий ее текущей политической структуры и окружения. Каковы ключевые структурные условия, способствующие транзиту системы, насколько стабильна или нестабильна структура постсоветской РСБ, в чем особенности ее политического окружения и как они влияют на ее развитие — на эти и некоторые другие вопросы мы попытаемся дать ответ в этой статье.

Характеризуя РСБ на постсоветском пространстве, мы основываемся преимущественно на теоретико-методологическом аппарате теории региональных комплексов безопасности (ТРКБ)1, с точки зрения которой данный макрорегион определяется как «концентрированный на великой державе региональный комплекс безопасности (РКБ)»2. При этом отделившиеся от бывшей метрополии ННГ сами формировали локальные межгосударственные системы — региональные субкомплексы безопасности — соответственно в европейской части — Латвия, Литва, Эстония и Украина, Беларусь, Молдова; на Кавказе — Азербайджан, Армения, Грузия; в Центральной Азии — Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан, Узбекистан. Несмотря на то что образовавшиеся региональные подсистемы начали функционировать с определенной автономностью друг от друга, Россия сохранила за собой функцию «центра», связывающего их в единой «паутине взаимозависимости» РСБ.

В отличие от начального периода развития системы постсоветского пространства в 1990-х годах, сегодня при оценке текущих условий ее функционирования необходимо учитывать структурные изменения, связанные с интеграцией трех прибалтийских республик (Латвия,

1 ТРКБ сформирована на базе работ Барри Бюзена и других представителей Копенгагенской школы исследований безопасности. Впервые концепция регионального комплекса безопасности была предложена Б. Бюзеном в 1983 году (см.: Buzan B. People, States and Fear: The National Security Problem in International Relations. Hemel Hempstead: Harvester Wheatsheaf, 1983). Классический подход к концепции комплекса безопасности присутствует здесь, а также во втором издании этой работы (см.: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. Second Edition. Colorado: Lynne Rienner Publishers Boulder, 1991). В более поздних трудах Б. Бюзeна с соавторами (см.: Buzan B., Waver O., De Wilde J. Security. A New Framework for Analysis. London: Rienner Publishers Boulder, 1998; BuzanB., Waver O. Regions and Powers. Cambridge: Cambridge University Press, 2003) делается попытка выйти за рамки классической концепции комплекса безопасности. Основные расхождения классической концепции комплекса безопасности с наблюдаемой реальностью, — к примеру, концентрация на военной и политической сфере отношений или недостаточное внимание к негосударственным акторам, поведение которых также создает дополнительные векторы межсекторной взаимозависимости, — авторы теории пытаются примирить, в частности, введением представления о двух разновидностях комплексов безопасности — гомогенных и гетерогенных комплексах, а также концепцией секьюритизации.

2 Buzan B., Waver O. Op. cit. P. 55, 62, 343.

Литва, Эстония) в институцональный РКБ в Европе (Европейский союз)3. Следовательно, по нашему мнению, текущую структуру постсоветского макрокомплекса безопасности (ПМБ) целесообразно рассматривать как состоящую из 12 элементов: РФ + 11 ННГ в трех его субкомплексах (Беларусь, Молдова, Украина; Азербайджан, Армения, Грузия; Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан, Узбекистан).

В структуре ПМБ Россия осталась единственным геополитическим актором, обладающим возможностью устойчивой проекции своего влияния в региональном масштабе, и ключевым фактором безопасности для ННГ во всех отмеченных подсистемах. Соответственно, развитие локальных комплексов, в частности динамика отношений безопасности между государствами-участниками и их связи с внешними силовыми центрами, формировались, наряду с эндогенными факторами, и в зависимости от геополитической активности России. Вместе с тем по мере развития ПМБ росла и вовлеченность других держав.

В предыдущих работах мы уже рассматривали параметры и типы вовлеченности держав в РСБ4, и, чтобы не отходить от непосредственных задач настоящего исследования, ограничимся повторением сформулированного там вывода: Россия, Турция, Иран, КНР, ЕС и США — силовые центры, вовлеченные в ПМБ, при этом только РФ на сегодня можно характеризовать как полностью вовлеченную в эту региональную систему, остальные же формируют ее политическое окружение, будучи частично вовлеченными в нее.

Соответственно, можно определить и главные особенности структуры и политического окружения ПМБ: в данном случае речь идет об однополярной РСБ с активным политическим окружением. Обе эти особенности непосредственно влияют на меру ее устойчивости/транзитивности.

Структурные факторы и транзитивность системы: теоретический аспект

Для любой системы устойчивость является ключевым параметром ее функциональности. Выделяя особенности РСБ, мы, разумеется, должны учитывать их устойчивый во времени характер. В основе многих явлений и процессов в РСБ лежит специфика политической структуры; она же непосредственно влияет на уровень ее транзитивности.

Уолцевский неореализм рассматривает распределение возможностей (силы) в качестве главного параметра структуры международной политической системы, следовательно, ее трансформация связывается с изменениями в этом параметре. Вот что пишет К. Уолц: «В многополярном мире одна великая держава или две или три, действующие совместно, могут устранить с мировой арены другие государства как великие державы, нанеся им поражение в войне. Отход от многополярности к три- или биполярному миру менял бы структуру системы»5.

Притом что война между державами как главными носителями силы не может считаться единственным способом трансформации системы, в целом в рамках реалистской традиции она предстает ключевым индикатором структурных изменений. В соответствии с этим виде-

3 Напомним, что три эти бывшие советские республики в 2004 году стали членами ЕС и НАТО, что отражает по меньшей мере их включенность в структуру институционального РКБ в Европе.

4 Подробнее о типах полной и частичной вовлеченности держав в региональные системы безопасности, а также о специфике вовлеченности интересов безопасности держав на постсоветском пространстве см.: Эйвазов Дж. Державы и региональные системы безопасности: параметры и типы вовлеченности (на примере постсоветского пространства) // Центральная Азия и Кавказ, 2013, Том 16, Вып. 1. С. 40—63.

5 Waltz K.N. Theory of International Politics. Boston: McGraw-Hill, 1979. P. 199.

нием, чем более сбалансирована система в плане распределения силы, тем меньше шансов для войны в ней. Война же между главными ее акторами (агрессивная или оборонительная) говорит о том, что либо баланс нарушен, либо система находится на пути к перераспределению силы.

Б. Бюзен предлагает более развернутую концепцию трансформации системы. В отличие от уолцевской, концепция Бюзена ориентирована на объяснение именно регионального уровня — в масштабе РКБ. Помимо этого, он не ограничивается рассмотрением только материального аспекта структуры в виде распределения силы, но также увязывает возможность изменений со сменой в перцепциях, то есть паттернов дружественности/враждебности между ее акторами. Именно эти два компонента и формируют, по мнению Бюзена, «сущностную структуру» РКБ6, и именно изменения в них ведут к ее трансформации.

Изменения в обоих компонентах «сущностной структуры» РКБ, приводящие к общей трансформации системы, связаны в первую очередь с влиянием держав. Рассматривая распределение силы, Б. Бюзен выделяет две причины такой трансформации — внутреннюю и внешнюю. В первом случае речь идет о нарушении полярности региональной системы вследствие внутренне детерминированных процессов (распад держав или же изменение их силового соотношения в связи с технологическим развитием одних и отставанием других)7, во втором — в связи с вовлечением в локальный баланс внешних держав (военная помощь)8.

Трансформация системы в результате изменений в паттернах дружественности/враждебности также, в принципе, может быть связана с активностью держав, хотя и в значительно меньшей степени, чем в случае с распределением силы. Структурные факторы не единственные, что формируют отношения дружественности/враждебности между региональными акторами, и, следовательно, достижение определенного политического равновесия между ними отнюдь не гарантирует устойчивого перехода от вражды к дружбе. Эмпирика рассматриваемого нами примера постсоветского пространства подтверждает, что даже длительное подавление локальной динамики и сосуществование локальных акторов в единой государственной системе СССР оказалось недостаточным условием для отхода, скажем, кавказских ННГ от существовавших в досоветское время паттернов дружественности и враждебности. Более того, эти паттерны очень быстро реанимировались и в отношении России и стали одной из причин не утихающей до сих пор кровавой нестабильности на Северном Кавказе.

Оценка той или иной РСБ с точки зрения ее склонности к транзиту требует оперировать более широкой трактовкой структурных факторов. И в этом отношении, полагаем, необходимо учитывать и правильно оценивать такой параметр РСБ, как стабильность/нестабильность ее политической структуры9. Состояние этого параметра, по нашему мнению, определяется тремя компонентами: внутренняя слабость/сила государств, составляющих рассматриваемую региональную систему; (а)симметрия силы и (а)симметрия уязвимостей среди них; (не)зрелость их отношений друг с другом.

Как известно, в соответствии с классической концепцией РКБ, критерием для определения силы/слабости государства является уровень социально-политической сплоченности. Некоторая на первый взгляд упрощенность такого критерия в применении, скажем, к системам постсовременных государств10 не снижает его значимость в случае ПМБ, который пока еще

6 Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. P. 211.

7 См.: Ibid. P. 211—212.

8 См.: Ibid. P. 213.

9 В некоторых своих работах мы попытались выявить суть данного параметра и, в частности, показать его влияние на конфликтную динамику на постсоветском Кавказе (см.: Эйвазов Дж. Структурные факторы в развитии региональных систем безопасности (на примере регионов постсоветской Центральной Евразии) // Центральная Азия и Кавказ, 2012, Том 15, Вып. 1. С. 93—120; Он же. Региональная система безопасности на Центральном Кавказе: политическая структура и конфликты // Кавказ & Глобализация, 2012, Том 6, Вып. 1. С. 8—24).

10 В оценке социально-политического развития существующих ныне государств Б. Бюзен и О. Вивер выделяют три типа-уровня: предсовременные (особенности: низкий уровень внутренней социально-политической сплоченности

достаточно далек от постсовременности. При оценке силы/слабости составляющих ПМБ государств применение этого критерия в качестве главного вполне соответствует текущему уровню их развития11. Другой вопрос, что данный критерий не может быть единственным. Если мы говорим о современном государстве, то целесообразно обратиться и к некоторым другим, классическим параметрам силы/слабости — экономическим и военным возможностям. Ибо способность обеспечить и защитить себя не может быть снята с повестки безопасности даже у государств, перешагнувших рубеж постсовременности.

Слабость государства и недостаточные возможности обеспечить и защитить себя усиливают перцепции уязвимости в процессе секьюритизации. Фактически у слабых государств весь этот процесс детерминирован концептуализацией своих уязвимостей, и чем их больше и чем они глубже и очевиднее, тем сильнее это отражается в поведении этого государства в сфере безопасности. В региональном масштабе данная зависимость, естественно, способствует преобладанию негативной динамики отношений безопасности. Ведь в условиях анархии и самопомощи осознание своей собственной слабости, по известной логике неореализма, заставляет эксплуатировать уязвимости соседей, не давая им усилиться до уровня, который позволил бы им реально угрожать безопасности сознающего свою слабость государства. Это, конечно же, вызывает ответные действия, обычно заканчивающиеся открытой конфликтностью.

Здесь может присутствовать и существенный внутриполитический контекст. Ведь слабость государства, понимаемая как низкий уровень социально-политической сплоченности, означает, наряду с прочим, нестабильность отношений между его политическими институтами и обществом и, как следствие, неспособность первых эффективно управлять последними. В таких условиях политическая элита обычно бывает вынуждена эксплуатировать объективные пункты уязвимости государства во внутриполитических целях, в частности использовать их для регулирования своих отношений с различными общественными группами. Иными словами, через политизацию уязвимостей элита стремится повысить социально-политическую сплоченность, которой не хватает объективно слабому государству. Это, естественно, сопровождается усилением секьюритизации данных уязвимостей. Цели социально-политической консолидации предполагают поиск источников угроз прежде всего во внешних факторах.

В целом попытки добиться социально-политической консолидации, выявляя внешних врагов и перекладывая на них ответственность за свои внутренние проблемы, не являются чем-то новым. Однако на одну особенность хотелось бы обратить особое внимание: как правило, этот прием используется внутренне слабыми государствами. Примеров тому более чем

и организации государства, слабый правительственный контроль над территорией и населением), современные (особенности: сильный правительственный контроль над обществом, ограничительный подход к открытости, священность суверенитета и независимости со всеми их атрибутами, включая территорию и границы, ставка на самодостаточность, самопомощь и национальную идентичность), и постсовременные (особенности: относительная умеренность в вопросах суверенитета, независимости и национальной идентичности, открытость в экономических, политических и культурных взаимоотношениях с внешним миром) (об этом подробнее см.: BuzanB., Wœver O. Op. cit. P. 23—24).

11 В целом, понятия силы и слабости являются слишком абстрактными и относительными, чтобы можно было дать какой-нибудь один на все случаи критерий их оценки. То, что для одного государства может показаться силой, для другого может стать ощутимой слабостью. По всей вероятности, такая относительность связана с объективным различием в уровне развития государств и региональных межгосударственных систем. Здесь можно будет продолжить дискуссию относительно различий в типах постсовременного и современного государства. Если, скажем, для первого децентрализация власти и федерализация уже давно являются, скорее, не источником слабости, а, наоборот, условием динамичного и сбалансированного экономического роста, а значит, внутреннего усиления, то для последнего это, по крайней мере в краткосрочной перспективе, может стать фактором развития политической аморфности и сепаратизма, а значит, повышения его слабости и уязвимости. Поэтому, возможно, критерий, предложенный Бюзеном, может выглядеть несколько упрощенным, если оперировать постсовременными стандартами государств. Однако думается, что в применении к рассматриваемым в этой работе государствам постсоветского пространства ключевое значение данного критерия вполне адекватно их «современной» внутренней социально-политической, экономической и социокультурной структуре.

достаточно, начиная с Северной Кореи и заканчивая Сирией и Кубой. Отношения подобного рода государств с соседями приводят в лучшем случае к изолированному существованию первых, а в худшем — к военной развязке. Усредненный сценарий — устойчиво напряженная динамика отношений в регионе слабых государств.

С учетом отмеченного именно сильные государства предстают более склонными к генерированию позитивной динамики отношений безопасности в регионе. Стабильная внутренняя социально-политическая организация, достаточные военные и экономические ресурсы и, соответственно, менее острое восприятие своей уязвимости делают отношения между сильными государствами более предсказуемыми и менее конфликтными, способствуя тем самым усилению элементов кооперативности в региональной динамике.

На стабильность/нестабильность политической структуры РСБ влияют не только сила/ слабость и неуязвимость/уязвимость государств сами по себе, но и то, насколько симметрично эти параметры распределены среди государств региона.

Как известно, РСБ базируется на тесной взаимосвязанности ее элементов в структуре. Иными словами, речь здесь идет о регионально концентрированной взаимозависимости государств по ключевым вопросам их безопасности, причем как объективно, так и субъективно (перцепционно) генерированным. В классических условиях анархичности региональной политической системы и географической близости составляющих ее государств сила и слабость, так же, как и уязвимость и неуязвимость, становятся именно теми ключевыми вопросами безопасности, которые связывают их друг с другом и материально, и перцепционно в той системе, которую мы обозначаем как РСБ.

Вместе с тем оценка этих параметров сквозь призму безопасности носит относительный характер: определенное государство оценивает уровень своей силы и уязвимости в соотношении с соответствующим уровнем своих региональных соседей, в зависимости от чего и выбирает ту или иную стратегию поведения в сфере безопасности. Это, в свою очередь, в соответствии с принципами системности и взаимозависимости, стимулирует ответные перцепции и поведение соседей. В такой ситуации степень нестабильности политической структуры региона становится в значительной мере зависимой от того, насколько одни государства по своей силе/слабости и уязвимости/неуязвимости отличаются от других, иными словами, от того, какова степень асимметрии в силе и уязвимости среди региональных государств. И чем более симметричными являются данные параметры у государств региональной системы безопасности, тем стабильнее отношения между ними и тем более стабильной может считаться соответствующая региональная политическая структура.

Отмеченную связь между региональной асимметричностью силы и уязвимостей, с одной стороны, и нестабильностью политической структуры РСБ — с другой, легко обосновать, проследив, как восприятие своей относительной слабости и уязвимости способно влиять на отношения государства с его соседями. Данную ситуацию лучше всего рассмотреть в рамках четырех условных моделей региональной системы безопасности с разными уровнями симметричности силы и уязвимости составляющих ее государств:

■ Во-первых, позитивно симметричная региональная система безопасности — все государства примерно одинаково сильны и обладают примерно равным уровнем уязвимости друг от друга.

■ Во-вторых, негативно симметричная региональная система безопасности — все государства примерно одинаково слабы и обладают примерно равным уровнем уязвимости друг от друга.

■ В-третьих, позитивно асимметричная региональная система безопасности — одни государства сильные, другие слабые, и уязвимость сильных по отношению к слабым гораздо ниже, чем уязвимость слабых по отношению к сильным. При этом сильные преобладают в системе как количественно (их больше, чем слабых), так и качественно (они способны определяющим образом влиять на динамику региональных отношений безопасности в сторону большей умеренности и кооперативности).

■ В-четвертых, негативно асимметричная региональная система безопасности — одни государства сильны, другие слабы, и уязвимость сильных по отношению к слабым гораздо ниже, чем уязвимость слабых по отношению к сильным. При этом слабых больше, чем сильных, и качественных возможностей последних недостаточно, чтобы определяющим образом влиять на развитие умеренности и кооперативности в региональных отношениях безопасности.

Первая модель предполагает наиболее стабильную региональную политическую структуру, по меньшей мере в связи с тем, что составляющие ее государства менее всего подвержены обостренной секьюритизации своей относительной слабости. Понятие сильного государства предполагает низкий уровень уязвимостей его безопасности и, следовательно, незначительные возможности их эксплуатации со стороны соседей. Соответственно, в масштабе региона наличие именно таких государств или же их количественное и качественное преобладание, как в случае с позитивно асимметричной региональной системой, предлагает меньше всего шансов для развития практики манипулирования уязвимостями соседей: стимулируя умеренность и кооперативность в отношениях в системе, этот фактор существенно стабилизирует ее политическую структуру. Даже если предположить существование высокого уровня уязвимости у государств рассматриваемого типа, то сам факт симметричности этих слабых пунктов уменьшает возможность их дестабилизирующего использования друг против друга. Здесь можно провести параллель с практикой международной торговли, в частности, с тем, что положило конец так называемым торговым, или тарифным войнам, или же с экономическим явлением, рассматриваемым Робертом Кеохейном и Джозефом Наем как «симметричная взаимозависимость»12. Естественно, что государства, равномерно зависимые друг от друга в плане уязвимости, менее склонны использовать эти уязвимости во взаимной борьбе, чем неравномерно (асимметрично) зависимые. Логика проста: если ты будешь использовать слабости соседа, то и он может сделать это в отношении слабых пунктов твоей безопасности, результатом чего будет примерно одинаковый взаимный ущерб.

Соответственно, наименее благоприятной с точки зрения стабильности политической структуры является негативно асимметричная региональная система безопасности: здесь перед нами, с одной стороны, слабость большинства государств, сама по себе создающая условия для обостренной секьюритизации своих уязвимостей с возможностью превентивной агрессивности, а с другой — неравномерность (асимметричность) степени остроты уязвимостей у соответствующих государств, создающая большой соблазн для более сильных эксплуатировать уязвимости менее сильных. Вторую модель — негативно симметричную региональную систему — также, в принципе, нельзя включать в число благоприятных в плане стабильности политической структуры. Хотя равномерность (симметричность) взаимной зависимости государств друг от друга в плане их уязвимостей и играет определенную сдерживающую роль, но их общая слабость и индивидуально высокий уровень уязвимости существенно мешает развитию умеренности и кооперативности и тем самым стабилизации их отношений друг с другом.

Нестабильность региональной политической структуры связана также с незрелостью отношений между государствами-участниками. В данном случае речь идет об отсутствии сближающих социумы моментов общности и недостатке кооперативной практики в их отношениях.

Отсутствие достаточной кооперативной практики придает региональным отношениям существенный элемент нестабильности, которая рождается из состояния неопределенности относительно того, как поведет себя оппонент(ы) в отношении той или иной общей для рассматриваемых государств проблемы. Такого типа ситуацию в целом можно рассмотреть сквозь призму структуралистской трактовки поведения государств, в частности через механизм функциониро-

12 Параметры «асимметричности» и «симметричности» принадлежат к числу тех, в соответствии с которыми и оценивается стабилизирующий эффект состояния экономической взаимозависимости между государствами (см.: Keohane R.O., Nye J. Power and Interdependence. Third Edition. Boston: Longman, 2001. P. 157).

вания дилеммы безопасности, однако не в классической уолцевской постановке13, а скорее в рамках бюзеновского структурализма, склонного рассматривать анархичность структуры и ее влияние на поведение государств в развитии системы от условий незрелой к условиям зрелой анархии14. Хотя и это, вероятно, было бы в теоретическом плане недостаточным объяснением и нуждалось в выявлении влияния именно практики межобщественных отношений.

В этом плане достаточно важное дополнение можно получить, обратившись к социально-конструктивистскому подходу. В соответствии с ним как раз практика и лежит в основе формирования «социальных структур», одной из которых является дилемма безопасности. По мнению А. Вендта, процесс взаимодействия между обществами формирует и реформирует социальные структуры либо в кооперативные, либо в конфликтные, что, в свою очередь, формирует идентичность и интересы соответствующих акторов15.

Зрелость отношений между государствами при всей ее связи с силой/слабостью представляет собой довольно самобытный параметр структурной (не)стабильности. (Не)зрелость отношений не есть прямое следствие слабости или силы государств, а скорее определяется социально и практически подкрепленной склонностью к использованию (манипулированию) слабыми местами (уязвимостями) оппонента в угоду своим политическим интересам. Соответственно, зрелость присуща межгосударственным диадам (системам) с уровнем доверия, достаточным для кооперации государств по меньшей мере в решении общих проблем безопасности. Готовность к политической интеграции, то есть к тому, чтобы пожертвовать своим суверенитетом во имя формирования общего политического объединения, есть высшая степень такой зрелости.

В принципе, зрелыми необязательно являются отношения между сильными. Государства могут обладать различным уровнем военной, экономической силы и социально-политической сплоченности, но при этом быть ближайшими союзниками. Другое дело, что зрелость в отношениях сильных в современном мире встречается чаще, чем в отношениях между слабыми, и связано это с вышерассмотренным влиянием силы и слабости на восприятие уязвимости и соответствующее поведение государств.

Ключевое влияние на уровень зрелости отношений оказывают такие факторы, как социальная близость/различия государств и практика их отношений. В основе первого могут лежать этнолингвистические и конфессиональные особенности социумов государств, а также общность и различия политических ценностей — институтов, идеологии. Во втором случае речь идет о том, что именно превалирует в практике их отношений — дружественность или же враждебность. Иными словами, доверие между государствами, предсказуемость их поведения и, как следствие, кооперативность их отношений может быть связана как с элементами социальной близости, так и с дружественностью и бесконфликтностью, превалирующей в практике их отношений.

Структурная нестабильность на постсоветском пространстве

Весь ПМБ характеризуется очевидной асимметрией силы/слабости, угроз и уязвимостей, наличием в его составе преимущественно слабых государств и отсутствием достаточной кооперативной практики в регулировании существующих в их отношениях дилемм безопасно-

13 Подход Уолца к анархичности структуры международной политической системы, в частности к уровням ее зрелости, носит универсалистский характер, то есть он не показывает разницу в степени зрелости анархии и специфики влияния различных уровней зрелости на поведение государств.

14 См.: BuzanB. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. P. 174—181.

15 См.: WendtA. Constructing International Politics // International Security, Summer 1995, Vol. 20, Issue 1. P. 81.

сти. И многочисленные конфликты, вспыхнувшие на этом пространстве и до сего времени не нашедшие решения, свидетельствуют об этом.

Некоторые количественные и качественные характеристики по государствам, участвующие в определении структурной специфики ПМБ, предложены в таблице на с. 16—22.

Представленные цифры позволяют судить о текущих особенностях политической структуры ПМБ. Но для более целостного понимания процесса развития его структуры прежде всего следовало бы оценить, что она собой представляла в начальный период, в первой половине 1990-х годов.

В рамках всего постсоветского макрорегиона этот период характеризовался волной вооруженных конфликтов как межгосударственных, так и внутренних с различной степенью внешнего проникновения. Это время и состояние можно использовать в качестве своего рода точки отсчета для понимания исходного уровня развития политической структуры, а происходившие с тех пор изменения — и как важнейший индикатор ее стабильности/нестабильности. Несмотря на общий конфликтный фон начала 1990-х годов, острота и динамика конфликтности в постсоветских регионах была различной.

Наиболее высокая динамика этнополитической конфликтности наблюдалась на Кавказе, что позволяет точнее увязать ее с внутренней слабостью недавно восстановивших свою независимость государств бывшего СССР.

Исходная фаза постсоветской независимости государств Кавказа (1991—1994 гг.) соответствует периоду их наибольшей внутренней слабости, и именно этот период, как известно, выделялся самой высокой негативной интенсивностью региональных отношений безопасности. Внутренняя слабость и политическая нестабильность государств во многом была обусловлена объективными особенностями социально-политической, экономической и идейно-ценностной ситуации, в которой они оказались в период стремительного крушения СССР. Характер государств, только вступивших на путь своего постсоветского развития, определяли, в основном, такие факторы, как социально-экономические проблемы, связанные с трудностями перехода к новым формам рыночной экономики, существенные недостатки в распределении экономических ресурсов внутри общества, поиск национальной идентичности и обострение этнополитических противоречий, недостаточная легитимность и фактическая нефункциональность центральных правительств, отсутствие необходимых навыков у нового поколения политических лидеров. Именно на этот этап постсоветской независимости государств региона, как известно, приходятся наиболее интенсивная фаза армяно-азербайджанской войны, а также гражданской войны и вооруженных этнополитических конфликтов в Грузии (Южная Осетия и Абхазия).

В рамках самой России большинство этих факторов привели к острейшей политической нестабильности, кульминацией которой стали две кровопролитные русско-чеченские войны. Неутихающая вооруженная активность на Северном Кавказе и сегодня позволяет характеризовать РФ, используя классификацию Бюзена, державой «слабой как государство»16.

В европейской части ПМБ только один из конфликтов перешел в стадию вооруженного — в Молдове. Однако на протяжении всего постсоветского времени не менее функциональной оставалась связь латентного противостояния в Крыму (вплоть до его аннексии РФ в марте 2014) с сохраняющейся внутренней слабостью Украины. И в первом, и во втором случае в конфликтах, наряду с прочим, отражался низкий уровень социально-политической сплоченности. Разумеется, в обоих случаях помимо эндогенно-политических факторов присутствовали и экзогенные — негласное участие России.

Даже оставляя в стороне вопрос о том, была ли конфликтность в рассматриваемых субкомплексах следствием эндогенных политических факторов или же влияния внешних сил,

16 Оценку по параметру силы/слабости Бюзен распространяет и на державы. По его классификации определенное государство может быть: 1) слабым/сильным собственно как государство и 2) слабым/сильным как держава (Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. P. 97).

Некоторые экономические, военные и социально-политические характеристики государств ПМБ

по состоянию на 2012 год

Основные виды военной техники

та 5« ч

>5

Л

ю о.

О)

3

71

3,9

7 479

1 770,0

66 950

339

111/575

458

44/38

18/-

Наиболее серьезные вызовы социально-политической

сплоченности

Конфликт с Арменией и оккупация юго-западных районов, связанные с этим социально-политические и экономические проблемы, потенциальная угроза сепаратизма в других районах компактного проживания этнических меньшинств, напряженность в отношениях с некоторыми сопредельными державами (Иран, Россия) по вопросам региональной политики и этнополитики, ощутимая зависимость экономики от продажи энергоресурсов.

Территориальные претензии и, как следствие, открытая и скрытая конфликтность в отношениях с сопредельными-государствами — Азербайджа-

о 2 оо ГО

¡Г

Б

<

о ж

т

м

ю о

О)

г

о.

<

10,6

3,9

3 568

391,0

48 850

110

104/136

239

15/22

ном (Нагорный Карабах), Турцией (Восточная Анатолия), Грузией (Джавахетия), связанная с этим изолированность от основных экономически прибыльных трансрегиональных энергетических и транспортных проектов (БТД, БТЭ, КАТБ), а также зависимость от внешних акторов (Россия, диаспора).

л о

о.

та с; о ш

58,2

4,3

6 035

547,0

48 000

515

1 111/264

1 003

93/69

Жесткий, по типу советского, режим, репрессивные методы управления и связанная с этим международная изоляция (в основном от США и стран ЕС). Эти условия способствовали пророссийской ориентированности страны, что вылилось в ее существенную экономическую зависимость от РФ (экспорт товаров, энергетика).

о о.

15,8

6,5

3 457

391,0

20 650

93

63/137

185

12/-

18/-

Конфликт в Абхазии и Южной Осетии, связанные с этим неподконтрольность этих территорий официальным властям Грузии, наличие вынужденных переселенцев, угрозы сепаратизма в других районах компактного проживания этноменьшинств, постоянная напряженность в отношениях с Россией и военные, политические и

экономические последствия этого (война августа 2008 г., признание Абхазии и Южной Осетии Россией, увеличение и легализация российского военного присутствия на данных территориях, потеря российского рынка для грузинских товаров).

о

X

та (0 та

200,6

5,5

11 451

2 270,0

39 000

300

602/350

602

123/40+

17/-

Неурегулированность правового статуса Каспия, зависимость от внешних акторов (Россия) в транспортировке своих энергоносителей на мировые рынки. Латентная конфликтность в отношениях с Узбекистаном — приграничные споры и конкуренция за лидерство в регионе. Ощутимая зависимость экономики от продажи энергоресурсов.

о £2 л

л

6,2

1,0

1 128

105,0

10 900

150

320/35

246

33/2

Слабость системы государственного управления, нестабильность, внутриполитической системы, приведшая в 2005 и 2010 годах к революционной смене власти. Связанная с этим, а также с относительной ресурсной бедностью, экономическая неразвитость. Набор нерешенных проблем с Узбекистаном — границы (в Ферганской долине), водные ресурсы, трансграничная активность радикальных

о 2 оо ГО

¡Г

Б

<

о ж

т

м

ю о

исламских организаций. Зависимость от внешних акторов в экономике (Россия, Китай, Казахстан) и обеспечении безопасности (Россия).

та ш о ч с; о

7,6

3,0

2 078

17,0

5 350

44/164

148

-/4

Сохраняющаяся разделен-ность страны вследствие вооруженного конфликта в Приднестровье. Связанные с этим и с ресурсной бедностью экономический упадок и зависимость от внешних акторов (Россия, ЕС).

о о о о.

1 950,0

3,7

13 683

59 900,0

845 000

2 800+

7 360+/5 700+

5 436+

1 462/378+

270/64

Сохраняющаяся нестабильность на Северном Кавказе — сепаратизм и рост религиозного экстремизма сопровождались двумя русско-чечен-скими войнами и неутихающей вооруженной активностью в Дагестане, Ингушетии и других республиках Северо-Кавказского федерального округа, что характеризует собой более широкую проблему уязвимости всего «южного мусульманского пояса» России; острый демографический кризис, последствия которого привели к секьюритизации вопросов убыли этнических русских и нелегальной иммиграции мусульман и китайцев; материальный рост в 2000-х годах преимущественно за

10 11 12 13 14

счет продажи углеводородов не способствовал необходимому технологическому прогрессу российской экономики, обеспечив ее долгосрочную зависимость от мировых цен на сырье с массой сопутствующих этому социально-экономических проблем, острота которых наиболее ясно проявилась с началом мирового экономического кризиса 2008 года. Устойчивый конфронтационный тренд в отношениях со странами НАТО, международная изоляция и экономические санкции как следствие аннексии Крыма в марте 2014 года.

23/23 23 -14 — Непреодоленность последствий гражданской войны 1992—1997 годов, слабость системы государственного управления, внутриполитическая нестабил ьность, экономический упадок. Сохраняющаяся зависимость в плане экономики (миграция рабочей силы, инвестиции) и обеспечения безопасности от России. Слабые возможности контроля над границей с

о 2 оо ГО

¡Г

Б

<

о ж

т

м

ю о

Афганистаном, деструктивное влияние афганской нестабильности — радикальные исламские группировки, наркотрафик. Сохраняющаяся напряженность в отношениях с Узбекистаном (границы, водные ресурсы, трансграничная активность радикальных исламских организаций). Зависимость от внешних акторов в экономике и обеспечении безопасности (Россия).

10

о г

т

а.

33,5

8,0

6 621

210,0 (2011 г.)

22 000

680

942/829

564

94/10

10/-

Жесткий, закрытый политический режим. Сохраняющаяся напряженность в отношениях с Узбекистаном по вопросу использования водных ресурсов Амударьи, и с прикаспийскими государствами относительно принадлежности нефтегазовых месторождений на Каспии.

11

о ю

5

51,6

7,4

1 818

1 420,0 (2011 г.)

48 000

340

399/309

487+

135/29

Жесткий, закрытый политический режим, репрессивные методы управления и связанное с этим международное давление (в основном, со стороны США и стран ЕС), проблемы экономического характера. Активность радикальных исламских

м

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14

организаций, напряженность в отношениях со своими соседями (границы, водные ресурсы, радикальные исламские группировки, беженцы).

12 Украина 180,2 3,0 4 017 2 050,0 129 950 — 1 110 3 028/1 432 3 351 221/139 21/1 Внутриполитическая нестабильность, вылившаяся в 2004 году в «оранжевую революцию», сохраняющаяся разделенность общества по вопросам политической и церковной идентичности. С конца 2013 года новая волна политической нестабильности, приведшая к смене власти. Потеря контроля над Крымом вследствие его аннексии Россией в марте 2014 года. Волна вооруженного сепаратизма в юго-восточных областях (Донецк, Луганск), частичная потеря контроля над этими областями, масштабные военные столкновения с сепаратистами, сохраняющаяся напряженность в отношениях с РФ. Зависимость от нее в снабжении энергоносителями.

Цифры взяты из: The Military Balance 2013. London: The International Institute for Strategic Studies, 2013.

можно заключить, что именно слабость государств, в частности низкий уровень социально-политической сплоченности, обусловила результативность внешнего геополитического воздействия. Этот вывод можно с полным правом распространить на все постсоветское пространство, и его состоятельность доказывается простым сопоставлением рассматриваемых нами кавказского и европейского субкомплексов ПМБ с другим регионом бывшего СССР — Прибалтикой.

Все три прибалтийских государства достаточно гетерогенны по своему этническому составу, имеют многочисленные общины с этнически и культурно связанным с Россией населе-нием17. Экономические и социо-культурные последствия развала единого государства затронули все ННГ, а геополитическая мотивация России в сохранении своего доминирования в Прибалтике была не менее сильной, чем, скажем, в Молдове или в Грузии. Таким образом, если исходить из первенства экзогенно-политических факторов с учетом этноконфессиональ-ной структуры постсоветского пространства, уровень конфликтогенности в Прибалтике должен был быть примерно таким же, как в остальных регионах постсоветского пространства. Но в реальности мы наблюдаем обратную картину. В первом случае все три региональных государства бесконфликтно прошли транзитивный период и сегодня являются членами ЕС и НАТО, в остальных же частях макрорегиона активность и роль внешних факторов в манипулировании конфликтностью в региональных государствах сохраняется.

Это сравнение в очередной раз подтверждает значимость фактора внутренней силы/слабости государств в оценке общей динамики отношений безопасности в рамках соответствующих региональных систем. Вместе с тем, при всей его иллюстративности, выводы из него, так же, как и учет других факторов (этнических, конфессиональных, экономических), необходимы, но недостаточны для полноценного понимания процесса функционирования и развития РСБ. Необходимо принимать во внимание и специфику комбинации факторов в соответствующем пространстве, а также, бесспорно, влияние политических импульсов — как тех, что связаны с активностью других элементов всей системы (ПМБ), так и исходящих от внешних для нее полюсов силы.

Так, высокий уровень нестабильности политической структуры не обязательно сопровождается преобладанием открыто конфликтной динамики межгосударственных отношений. Существенна и конкретная, каждый раз особая зависимость этого параметра от экзогенно-по-литических факторов. Скажем, непростая этнотерриториальная специфика той же Прибалтики не смогла помешать формированию здесь относительно стабильной политической структуры, тогда как геополитическая открытость региона, связанная, в частности, с близостью к центрам влияния Запада и их заинтересованностью, сбалансировала внешние импульсы. Это способствовало относительно быстрой, безболезненной и симметричной трансформации и усилению региональных государств, повышению зрелости их отношений и, как следствие, стабильности политической структуры Прибалтийского региона.

В центральноазиатском субкомплексе ПМБ, как известно, переход к анархичности, порожденной стремительным распадом СССР, также сопровождался ослаблением составляющих его политических единиц. Тем не менее здесь ее влияние на отношения безопасности, в частности на уровень конфликтности, заметно отличалось от того, что имело место в двух других субкомплексах ПМБ.

События в Узбекистане в конце 1980-х годов (Ферганские события), гражданская война в Таджикистане в начале 1990-х годов были наиболее яркими примерами конфликтности в постсоветской Центральной Азии. Однако оба они носили, очевидно, более локализованный характер, чем, скажем, конфликты на Кавказе, и, следовательно, не привели к формированию открытых и устойчивых очагов межгосударственной конфликтности в регионе. Другая их осо-

17 К примеру, к 2009 году этнические русские в Эстонии составляли примерно 26% от общей численности ее населения. В 1989 году, в преддверии краха СССР, эта доля составляла 30%. В Латвии — примерно 30% в 2009 и 34% в 1989. В Литве — примерно 6% в 2009 и 9,4% в 1989.

бенность связана с тем, что они, в отличие от конфликтов в двух других субкомплексах ПМБ, пришли к определенному урегулированию. И это притом что влияние и участие других государств/держав, в особенности во внутритаджикском противостоянии, было вполне активным.

Вовлеченность соседей и внешних полюсов силы здесь носила различные формы, как, к примеру, негласная поддержка Узбекистаном северной Худжандской (Ленинабадской) группировки18 или довольно явное российское содействие приходу к власти Э. Рахмона и стабилизации его правления19.

Ситуация вокруг Таджикистана, а точнее, его внутренняя слабость оказала достаточно серьезный дестабилизирующий эффект на только формирующуюся региональную политическую структуру в Центральной Азии. Функциональность данного дестабилизирующего эффекта была связана не только с отмеченной внутриполитической особенностью Таджикистана. Большое значение имела также стратегическая важность географического положения Таджикистана, в частности его роль для России как крайнего южного предела ее «ближнего зарубежья».

Слабость Таджикистана, граничащая с реальной возможностью его полного коллапса как государства, по известной логике провоцировала более состоятельные государства заполнить существующий здесь политический вакуум своим влиянием. Более того, для держав, стремящихся к этому статусу, контроль над Таджикистаном, как было отмечено, сулил приобретение стратегических преимуществ, связанных с особенностями его географии.

Фактически это центральноазиатское государство с начала 1990-х превращается в пассивный полигон противоборства внешних сил за влияние над ее только формирующимся политическим пространством, что, разумеется, грозило дестабилизацией отношений между самими этими внешними акторами. В частности, можно с достаточной долей уверенности говорить, что столкновение политических интересов в Таджикистане сыграло далеко не последнюю роль в, мягко говоря, натянутости отношений между Россией и Узбекистаном в середине и конце 1990х годов20, а также в стремлении последнего сблизиться с Западом и заручиться его поддержкой.

Помимо этого, упомянутые особенности внутреннего развития Таджикистана фактически превратили его в главное пространство, связывающее Центрально-Азиатский регион с афганской нестабильностью. С самого появления локального РКБ в Центральной Азии его участники видели в Афганистане один из наиболее актуальных источников экзистенциональ-ных угроз их безопасности. Именно таджикская территория стала основным очагом распространения таких угроз, как наркотрафик и религиозный радикализм, причем в масштабах всего постсоветского пространства. И, формируя свою политику в отношении Таджикистана, внешние акторы непременно учитывают «афганские связи» последнего; в интересующем нас контексте это относится в первую очередь к региональной политике России и Узбекистана.

Слабость Таджикистана фактически создала условия для сохранения и усиления здесь российского военного контингента21. Более того, сохранение и усиление военного присутствия

18 Северная, населенная преимущественно узбеками часть Таджикистана — Худжандская (Ленинабадская) область — еще в бытность СССР отличалась более высоким экономическим развитием в сравнении с остальными областями Республики. Эта часть Таджикистана фактически как в этническом, так и экономическом отношении была более связана с соседним Узбекистаном. Более того, в советский период в руководстве Таджикистана доминировали выходцы из Худжанда. После распада СССР в Республике активизируется борьба представителей Юга за смещение с властных позиций представителей Севера, что, наряду с другими причинами, стимулировало внутритаджикское противостояние. Фактически приход к власти выходца из Куляба Эмомали Рахмона означал политическое поражение представителей Худжандской группировки (см.: Мартин К. Добро пожаловать в Ленинабадскую Республику? // Центральная Азия, 1997, № 10; Fairbanks Ch., Nelson C.R., Starr S.F., Weisbrode K. Strategic Assessment of Central Eurasia. Washington: Johns Hopkins University, January 2001. P. 14, 21).

19 См., например: JonsonL. Russian Policy and Tajikistan // Central Asia, 1997, No. 2 (8) [http://www.ca-c.org/dataeng/ st_03_jonson.shtml].

20 Напомним, что именно на это время приходится демонстративный выход Узбекистана из Договора о коллективной безопасности и присоединение к ГУАМ (1999).

21 Аналогичная ситуация имела место в начале 1990-х годах в Грузии.

России было и остается по меньшей мере в равной степени связанным как с региональными геополитическими подходами последней, так и с условиями, вытекающими из острой внутриполитической слабости и уязвимости Таджикистана. Если исключить сценарий, при котором Россия сама, исходя из интересов контроля над государствами «ближнего зарубежья», стимулировала такое развитие внутритаджикского противостояния, то в условиях распадающегося Таджикистана российское военное присутствие сыграло сдерживающую роль. Однако значение такой вовлеченности в плане (не)стабильности политической структуры в центральноази-атском субкомплексе было и остается по меньшей мере неоднозначным.

С одной стороны, российский военный контингент олицетворял собой те «штыки», на которых, во-первых, была проведена централизация политической власти в Таджикистане, необходимая в условиях стремительного распада государства, и, во-вторых, была значительно снижена острая уязвимость страны по отношению к негативной активности внешних сил (не только соседних государств, но и различного рода криминальных и радикальных религиозных группировок, использовавших Таджикистан в качестве транзитной точки для наркоторговли и распространения политического ислама). Все это, разумеется, способствовало стабилизации политической структуры региона. Однако, с другой стороны, вставал вопрос, насколько долго такое присутствие способно стабилизировать ситуацию как в самом Таджикистане, так и вокруг него?

Сохранение российских «штыков» в Таджикистане не гарантирует его существенного внутреннего социально-политического и экономического усиления. Скорее наоборот, в данном случае российская военная протекция с самого начала являлась военной протекцией прежде всего пророссийски настроенного режима Э. Рахмона, и, по незыблемой логике Realpolitik, основополагающей функцией такого рода протекции является именно пресечение любых сил и процессов (как внутренних так и внешних), способных привести к изменению данной политической ориентации.

Если исходить из того, что одним из ключевых условий, способствовавших установлению данной внешней протекции, была внутренняя слабость и уязвимость Таджикистана, то нетрудно заключить, что для долгосрочной устойчивости российского присутствия необходимо по меньшей мере сохранение потенциала того, что некогда привело к необходимости внешней протекции. Чем более сильным и менее уязвимым будет Таджикистан, тем менее он будет нуждаться во внешних гарантах безопасности и тем менее приемлемым для таджикского общества будет выглядеть пребывание иностранных вооруженных сил на территории страны. Иными словами, столь важное для геополитических интересов России в Центральной Азии пребывание российских Вооруженных сил в Таджикистане22 будет обуславливаться, во-первых, внутренней социально-политической де-консолидированностью и слабой взаимосвязанностью между обществом и политическими институтами страны, экономической недоразвитостью и зависимостью от России и, во-вторых, поддержанием напряженности в ее отношениях со своими соседями, прежде всего с Узбекистаном. Приходится констатировать, что на сегодня все отмеченные выше состояния с разной степенью остроты Таджикистаном достигнуты.

С середины 2000-х эпицентр политической нестабильности в Центральной Азии перемещается в Кыргызстан. Притом что здесь еще в 1990-х годах было достаточно факторов, способных стимулировать острую внутреннюю конфликтность (этноконфессиональная пестрота, экономический упадок и ресурсная зависимость), эти годы оказались временем относительно спокойного правления президента А. Акаева. В 2000-х ситуация начинает меняться. Апогеем нестабильности стали две революции (2005 и 2010 гг.) с насильственной сменой власти и кровавыми межэтническими столкновениями на юге Республики23. Полагаем, что наряду

22 В октябре 2004 года размещенная в Таджикистане 201-я мотострелковая дивизия была преобразована в российскую военную базу.

23 По разными данным, в результате столкновений между проживающими в Ошской области Кыргызстана кыргызами и узбеками в июне 2010 года погибло от 400 до 2 000 человек.

с обострением внутренних социально-политических и экономических факторов определенную роль здесь сыграла и ситуация, сложившаяся в регионе с началом военной операции США и их союзников в Афганистане.

С началом афганской операции Кыргызстан превращается в один из опорных пунктов антиталибской коалиции западных государств. Как известно, уже с декабря 2001 года, в соответствии с межправительственным соглашением, в кыргызском аэропорту Манас была развернута американская авиабаза, предназначенная для снабжения международных сил в Афганистане. К середине 2000-х годов российско-американская оттепель, основанная на общих интересах свержения власти талибов в Афганистане, заканчивается. Отношения между Вашингтоном и Москвой обостряются, и это, естественно, делает актуальным вопрос о дальнейшем американском военном присутствии в регионе. Отражением этого стала итоговая декларация Астанинского саммита ШОС, где говорилось о необходимости определить конечные сроки пребывания военных контингентов стран коалиции на территориях стран — членов ШОС24. Иными словами, с началом отмеченных процессов в регионе Кыргызстан превратился в центр регионального противоборства между РФ и США. При этом новые власти Республики в лице администрации президента К. Бакиева всячески пытались играть на этих противоречиях, зачастую переигрывая определенные условия то с одной, то с другой державой. И именно в этом контексте следует трактовать реакцию российских властей на переворот 2010 года, в результате которого К. Бакиев и был свергнут. Напомним, что жесткая критика со стороны тогдашних президента РФ Д. Медведева и премьера В. Путина в адрес К. Бакиева и фактическая поддержка ими оппозиции связывалась с недовольством российского руководства действиями кыргызских властей: К. Бакиев, пообещав вывести из Кыргызстана американскую военную базу и получив за это российский кредит в 1,7 млрд долл., так и не выполнил своего обещания25.

Несмотря на очевидный силовой дисбаланс между РФ и остальными ННГ, последствия дезинтеграционных процессов на пространстве бывшего СССР оказались не менее болезненными и для всей системы российского государства. 1990-е годы стали временем появления и развития наиболее острых вызовов социально-политической сплоченности России. Полуразрушенная экономика и глубокий идеологический кризис, которые переживало общество некогда одной из ведущих держав планеты, усугублялись неразберихой в политической системе и неспособностью властей обеспечить необходимый правопорядок и стабильность.

Оба срока президентства Б. Ельцина характеризовались слабым контролем власти над происходящим в стране и отсутствием четкой стратегии выхода из сложившейся ситуации. Фактически каждый общенациональный электоральный процесс сопровождался острым политическим кризисом. Так называемый конституционный кризис октября 1993 года, вылившийся в инициированный президентом Б. Ельциным разгон Верховного Совета и сопровождавшийся вводом войск в Москву, штурмом Белого дома и кровопролитными столкновениями на улицах города, — один из наиболее наглядных примеров нестабильности в истории России 1990-х годов.

Под влиянием этих же факторов усилились центробежные тенденции в национальных республиках федерации. В Татарстане26 и, в более острой форме, в республиках Северного Кавказа стали подниматься требования национального суверенитета и независимости от РФ.

24 См., например: Декларация глав государств — членов Шанхайской организации сотрудничества. Астана, 5 июля 2005 года [http://www.mid.ru/bdomp/ns-rasia.nsf/3a0108443c964002432569e7004199c0/432569d80021985fc3257 0350038d121! OpenDocument].

25 См., например: Кыргызстан: Россия пообещала кредит, новая власть демонстрирует пророссийскую ориентацию [http://www.fergananews.com/news.php?id=14451&mode=snews].

26 30 августа 1990 года Верховным Советом Татарской АССР была принята Декларация о государственном суверенитете Республики Татарстан, а в марте 1992 года был проведен референдум о статусе Республики Татарстан, на котором более половины населения Республики проголосовало за статус суверенного государства (см.: Результаты референдума Республики Татарстан 21 марта 1992 года [http://www.kcn.ru/tat_ru/politics/pan_for/wb77.htm]).

И если в первом случае кровопролития и затяжного противостояния удалось избежать, то на Северном Кавказе сепаратизм, впоследствии усиленный религиозным экстремизмом, привел к войнам и к не утихающей до сего дня вооруженной активности.

Ввод войск в Грозный в декабре 1994 года, посредством которого Кремль попытался восстановить свою власть над самопровозглашенной Чеченской Республикой Ичкерия (1991 г.), стал началом кровопролитного вооруженного противостояния, получившего название «первой чеченской войны» (1994—1996 гг.). Хасавюртовские соглашения, завершившие ее, оформили болезненное поражение российских властей и фактическую независимость Чечни.

При администрации В. Путина процесс распада российского государства был приостановлен. Можно по-разному оценивать долгосрочные последствия его деятельности, однако в тот момент, в начальный период исполнения своих полномочий как главы исполнительной власти (премьер-министр) в 1999 году и в первый его президентский срок (2000—2004 гг.) деятельность эта оказалась довольно эффективной.

Под лозунгами «укрепления вертикали власти» и «борьбы с олигархами» осуществлялся процесс централизации российской власти. На эти же цели была направлена инициированная в 1999 году вторая чеченская кампания. Экономическая политика новой российской администрации на тот момент также оказалась весьма плодотворной. Страна вышла из тяжелейшего кризиса 1998 года. Развитием же нефтегазовой сферы в период высоких мировых цен на сырье были обеспечены источники ее доходов27.

Однако более долгосрочные последствия всех этих достижений оставляют много вопросов. Как уже было отмечено, при В. Путине был приостановлен казавшийся неизбежным распад российского государства. Вместе с тем, как оказалось, многие проблемы при постельцин-ских администрациях так и не нашли решения, приобретая новую остроту в меняющихся макроусловиях.

В ходе второй чеченской кампании федеральными войсками была взята под контроль территория Чечни. При этом задача эффективной интеграции Северного Кавказа в единый политический и экономический организм РФ так и не была решена. Регион, ежегодно поглощая огромные финансовые вливания из бюджета, остается источником сепаратизма, религиозного экстремизма и местом непрекращающейся вооруженной активности против федеральных властей (особо остро — в Дагестане, Чечне, Ингушетии, а также Кабардино-Балкарии).

Сформировавшийся в 1990-х годах влиятельный класс олигархов, борьба с которыми была инициирована в самом начале правления В. Путина, был взят под контроль государства: часть из них была посажена за решетку (М. Ходорковский), либо вынуждена была бежать из России (Б. Березовский, В. Гусинский), большая же часть, согласилась играть по правилам новой власти. При этом проблема коррупции в высших эшелонах власти РФ принципиально решена не была. На смену засилью олигархов 1990-х годов пришли чиновничий произвол и новое срастание власти и бизнеса. В числе наиболее запомнившихся коррупционных скандалов данного периода можно указать «дело Рособоронсервиса» (2012 г.) и хищения при подготовке к Олимпиаде 2014 года.

Экономика, развитие которой в середине 2000-х годов позволило РФ избавиться от большого внешнего долга и нарастить внушительные золотовалютные резервы, оставалась по большей мере технологически отсталой и преимущественно ориентированной на продажу углеводородов. Мировой экономический кризис, начавшийся в 2008 году, обнажил ее уязвимости. С падением цен на нефть и бегством иностранного капитала доходы экономики резко снизились, что обнаружило сложности в выполнении государством своих увеличившихся в «сытые» 2000-е годы социальных обязательств и финансировании расходов на развитие других сфер, включая ВПК. Украинский кризис 2014 года, санкции США и ЕС и в целом связанный с этим общий

27 В июле 2008 года объем золотовалютных резервов РФ составлял 595,6 млрд долл. (см.: Золотовалютные резервы РФ [http://capital.ru/macro/zvr.php]).

негативный макроэкономический фон предлагают еще более мрачные перспективы для экономики РФ.

Социальный эффект перечисленных проблем, обострившихся в силу значительно ухудшившихся к концу 2000-х годов макроусловий, не мог не повлиять на устойчивость российской политической элиты. Электоральные процессы все более начинают напоминать те, что проходили еще в ельцинский период. Выборы в Государственную Думу (декабрь 2011 г.) и президентские выборы мая 2012 года характеризовались самой низкой за все время путинского президентства долей голосов, поданных за партию власти «Единая Россия» (52,8 %) и за самого В. Путина (63,6%). При этом отмеченные парламентские выборы запустили прокатившиеся по всей стране массовые акции протеста против фальсификаций, включая многотысячные митинги в Москве28.

Как видно из приведенной выше таблицы, помимо того, что ПМБ преимущественно составлен государствами с низким уровнем социально-политической сплоченности, между ними имеет место очевидная асимметрия в военных и экономических компонентах силы/ слабости.

Россия — единственная держава, полностью вовлеченная в ПМБ. Такая структурная особенность однозначно заставляет рассматривать этот последний как асимметричную РСБ. Более того, речь здесь идет о кардинальной силовой асимметрии, ибо между РФ и остальными государствами ПМБ имеет место огромный разрыв по всем ключевым параметрам национальной силы. Приведенные в Таблице цифры хоть и частично, но наглядно характеризуют этот разрыв.

Сложности постсоветского транзита не лишили РФ статуса державы, вместе с тем обострившиеся в этот период уязвимости не позволяют характеризовать ее сильной в параметрах государства: выше мы уже коснулись социально-политических и экономических проблем, с которыми она столкнулась в своей постсоветской истории. При этом Россия менее уязвима по отношению к другим участниками ПМБ, чем они к ней, и, следовательно, силовая асимметрия здесь дополняется асимметрией уязвимостей, что соответствующим образом отражается на взаимных восприятиях и поведении в рамках всей системы. Поэтому ПМБ следует рассматривать именно как негативно асимметричную РСБ. Такая ситуация проявляется также и во всех трех его субкомплексах.

В европейском субкомплексе наивысшим коэффициентом социально-политической сплоченности обладает Беларусь. Она в сравнении с двумя другими государствами этого субкомплекса подвержена наименее острым вызовам внутренней стабильности. Дополнительную эмпирическую аргументацию такой оценке придает относительная внутренняя бесконфликтность ее постсоветского развития.

Украина и Молдова предлагают резко отличающиеся от белорусского примеры. В обеих странах имеет место ощутимая в плане безопасности расколотость общества. В Молдове конфликт в Приднестровье знаменовал собой фактическое отделение определенной части населения, проживающей примерно на 12% территории страны. Этот социально-политический раскол трудно характеризовать в терминах чисто этнических факторов: ведь около 30% населения самопровозглашенной Приднестровской Молдавской Республики составляют этнические молдаване, принадлежащие к титульному этносу самой Молдовы.

В Украине вплоть до последних событий весны 2014 года дело не доходило до потери политического контроля центральными властями над какой-либо территорией. И надо сказать, что текущая ситуация в Крыму может стать детонатором более масштабного раздела страны по линии запад — восток, что фактически подтверждается вооруженным сепаратизмом в Донецкой и Луганской областях.

28 По некоторым источникам, митинг оппозиции, проходивший на Болотной площади 10 декабря 2011 года, был самым крупным с начала 1990-х (см.: A Russian Awakening // The Economist, 11 December 2011 [http://www.economist. com/blogs/easternapproaches/2011/12/protest-russia-0]).

Суть «украинского раскола», так же, как и в случае с Молдовой, трудно оценивать сквозь призму какого-то одного параметра, скажем этнического. В Украине он предстает разбавленным политическими и церковными компонентами.

В обоих государствах значительная часть населения ратует за сближение с Россией в различных формах, включая даже интеграцию. В Украине при администрации В. Ющенко (2005—2010 гг.), курс которого был четко ориентирован на интеграцию страны в НАТО и ЕС, протестная активность этой части, составленной как этническими русскими, так и представителями титульного этноса, была настолько высока, что почти весь этот период страна находилась в состоянии постоянных антиправительственных митингов. А уже в начале 2014 года смена власти в Киеве и приход прозападных политиков, ратующих за интеграцию с ЕС и НАТО, стали поводом к обострению ситуации на преимущественно пророссийском юго-востоке страны. Даже затяжной церковный кризис в Украине, связанный с расколом в украинском православии на приверженцев Киевского и Московского патриархатов, демонстрирует вполне ощутимые политические контуры29.

Неблагоприятные для Молдовы и Украины условия социально-политической сплоченности, по всей видимости, сохранятся и в ближайшем будущем. В Беларуси, при всей специфике режима А. Лукашенко и связанном с этим внутреннем и внешнем давлении, вызовы сплоченности носят менее острый в плане безопасности характер. Здесь опять следует коснуться различного эффекта от комбинации эндогенных и экзогенных факторов. Ибо в случае с Беларусью если даже возникнет существенная дестабилизация режима, то социально-политический раскол не будет обостряться и затягиваться расколом этническим, как в Молдове, либо этническим и церковным, как в Украине.

Кроме того, различным для этих государств будет и действие внешнего фактора. Учитывая сравнительно устойчивую пророссийскую политическую идентичность в Беларуси30, в случае дестабилизации ее политической системы активность России здесь будет направлена на сохранение целостности страны. Чего не скажешь о «российской геополитике» в аналогичных ситуациях со стремящимися к европейской интеграции Украиной и Молдовой.

Структурная асимметрия в европейском субкомплексе ПМБ отражается и в различиях государств по экономическим и военным параметрам национальной силы. Как видно из Таблицы, Украина по этим показателям имеет существенные преимущества перед Беларусью и Молдовой. В то же время военно-политическая конфигурация в этой триаде в определяющей степени генерируется извне. По логике регионально-концентрированной взаимозависимости ТРКБ, основные линии силовой конкуренции в рамках данного РКБ должны были бы проходить между Украиной и Беларусью, как двумя наиболее сильными государствами комплекса. Но эта логика работала бы лишь в том случае, если бы данный РКБ можно было рассматривать вне общей системы ПМБ. В реальности конкуренция в рамках отмеченной диады подчинена отношениям каждого из этих государств с РФ. По суммарным показателям национальной силы Украина является наиболее важным конкурентом России на постсоветском пространстве. Более того, и в Украине, и в Молдове сформировалось довольно устойчивое восприятие РФ как негативного фактора своей безопасности.

Не менее ощутимая структурная асимметрия имеет место и в двух других субкомплексах ПМБ — кавказском и центральноазиатском. Здесь, как и в предыдущем случае, в общей нестабильной структурной картине регионов разница в уровне социально-политической спло-

29 Официальный Киев стремился к автономизации украинского православия. Созданием единой поместной православной церкви, о необходимости чего было заявлено президентом В. Ющенко на церемонии празднования 1020 лет Крещения Руси в июле 2008 года, украинские власти желали уменьшить соответствующее влияние Русской православной церкви и способствовать религиозному отдалению Украины от России.

30 В течение постсоветского периода Беларусь была, пожалуй, наиболее ориентированным на Россию государством бывшего СССР. Она является участником всех ключевых реинтеграционных проектов на данном пространстве, инициированных и контролируемых Кремлем, — СНГ, ОДКБ, Союзное государство России и Беларуси, ЕврАзЭС, Таможенный союз, Единое экономическое пространство, Евразийский экономический союз.

ченности государств дополняется различиями в военных и экономических параметрах их национальной силы.

Все три государства кавказского субкомплекса ПМБ сохраняют ощутимую в плане безопасности уязвимость своей социально-политической сплоченности. Временами эта уязвимость определенно связывается с целенаправленной активностью соседей. В двух из них — Азербайджане и Грузии — есть неподконтрольные территории, населенные этническими меньшинствами, — последствие вооруженной конфликтности в начале 1990-х годов. Внутренняя конфликтность в Грузии обостряется незатухающей напряженностью в ее отношениях с РФ, вылившейся в августе 2008 года в военные действия, и относительно слабыми экономическими возможностями, что позволяет характеризовать вызовы ее социально-политической сплоченности как наиболее ощутимые в сравнении с двумя ее соседями по региону.

В диаде Армения — Азербайджан, первая менее уязвима по отмеченному параметру. Этому способствуют и неполитические факторы, в частности ее относительная этническая и религиозная гомогенность. Однако негативная взаимозависимость между ними на базе общего конфликта по поводу принадлежности Нагорного Карабаха, а также скудные экономические возможности Армении и ее зависимость от внешних акторов уравнивают потенциал нестабильности социально-политической сферы в этих государствах.

Для Азербайджана нагорно-карабахский конфликт привел к оккупации примерно 1/5 территории, причем территории, весьма важной в культурно-цивилизационном плане. Напомним, в процессе войны с 1991 по 1993 годы каждый ощутимый успех армянской стороны сопровождался в Азербайджане серьезным политическим кризисом, нередко со сменой власти. И сегодня вопрос о принадлежности Нагорного Карабаха остается, пожалуй, наиболее важным фактором единства/раскола азербайджанского общества.

Для Армении успех в войне и де-факто контроль над этим преимущественно армянона-селенным районом Азербайджана, помимо увеличивающихся экономических затрат от обостряющейся гонки вооружений с Азербайджаном, привел, по известной логике дилеммы безопасности, к существенной в плане безопасности зависимости от внешних акторов (Россия), исключению из экономически выгодных транспортных и энергетических проектов трансрегионального значения и к постоянной напряженности по поводу возможности возобновления военных действий с экономически более сильным оппонентом. Все это, разумеется, не может быть включено в список позитивов в оценке текущего состояния социально-политической сферы Армении. Президентские выборы 2008 и 2013 годов демонстрировали ощутимую рас-колотость армянского общества31.

Связывающий сферы безопасности двух государств эффект проблемы Нагорного Карабаха определяет и динамику их военно-политической конкуренции в регионе. Данная связь полезна и при объяснении существующей между ними асимметрии силы.

Обладание данной территорией и Азербайджан, и Армения воспринимают как жизненно важный компонент своей национальной безопасности. Для Азербайджана Нагорный Карабах является в международно-правовом плане признанной частью его территории. Потеря этого стратегически важного района может привести к заметному ослаблению его позиций в региональном балансе сил. Исходя из военно-стратегических характеристик всей центральной и западной части Азербайджана, а также современных военно-технических возможностей армянских Вооруженных сил, армянский военный контроль над Нагорным Карабахом, даже при

31 В ходе президентских выборов в Армении 2008 года основная масса протестного электората голосовала за Л. Тер-Петросяна, ориентированного на интеграцию с Западом и уменьшение зависимости от РФ. По официальным данным, он набрал 21,5% голосов, тогда как кандидат от правящей партии С. Саргсян — 52,8%. Оппозиция обвинила власть в фальсификации выборов и начала массовые акции протеста, в результате подавления которых в Ереване погибло около 10 человек, был введен режим чрезвычайного положения. На выборах президента Армении в 2013 году действующая власть в лице С. Саргсяна получила 58,6% голосов, тогда как за оппозиционного кандидата Р. Ованни-сяна, ратующего за те же интеграцию с Западом и уменьшение зависимости от РФ, проголосовало 36,7 % избирателей.

восстановлении азербайджанского суверенитета над окружающими его районами равнинного Карабаха, будет означать постоянную военную уязвимость значительной территории Республики, в том числе и районов прохождения нефтепровода Баку — Тбилиси — Джейхан и газопровода Баку — Тбилиси — Эрзерум, то есть основных источников ее доходов.

В определенной мере ослабление Азербайджана при таком сценарии связано с негативными внутриполитическими последствиями. Как и большинство других многонациональных государств, он не может согласиться на отделение части своей территории в связи с тем, что это может стимулировать так называемый эффект домино, при котором другие компактно проживающие этнические меньшинства могут инициировать аналогичные требования об отделении. Опасность возникновения такой ситуации уже стояла на повестке дня во время политического кризиса 1993 года. Напомним, что тогда речь шла о попытке провозгласить в юго-восточной части территории Азербайджана «Талыш-муганьскую Республику».

Для Армении необходимость контроля над Нагорным Карабахом связывается с компактно проживающим здесь армянским населением и воспринимаемой уязвимостью этого населения в случае сохранения азербайджанского суверенитета над этой территорией.32 Однако структурно-политическое объяснение сохранения режима армянской оккупации юго-западных районов Азербайджана представляется не менее состоятельным. По совокупным показателям своей национальной силы (в частности, территория, население, ресурсы) Армения значительно уступает Азербайджану. Наиболее простой возможностью компенсировать этот относительный силовой дефицит, с учетом сложной истории взаимоотношений двух стран, было достижение преимущества в военно-стратегическом плане. Ключом к этому был военный контроль над стратегически важной территорией Нагорного Карабаха, к тому же населенной преимущественно армянами.

На сегодня диада Армения — Азербайджан характеризуется наиболее острой в кавказском субкомплексе дилеммой безопасности с серьезной в региональном масштабе гонкой вооружений. Силовая асимметрия между ними наиболее остро проявляется в различиях военных и экономических возможностей. По официально декларируемым показателям вооруженных сил Азербайджан опережает Армению по всем параметрам (см. Таблицу). Однако оценить реальное соотношение сил между ними можно только с учетом соответствующих возможностей армянских вооруженных формирований в Нагорном Карабахе и вокруг него33. В этом случае предстает совершенно иная картина, в которой уже Армения получает ощутимое преимущество в танках, БМП/БТР и артиллерии, тогда как общая численность ВС сторон становится примерно равной. С учетом неумолимой географической логики именно эти компоненты Вооруженных сил имеют ключевое значение в определении реального военного баланса между двумя этими государствами.

По экономическим показателям преимущество, причем значительное, за Азербайджаном. Его военный бюджет более чем в четыре раза превышает армянский, и благодаря высоким темпам экономического роста этот разрыв с каждым годом, по всей видимости, будет увеличиваться. Хотя перспективной проблемой, затрудняющей реализацию такого сценария, может явиться ощутимая привязанность роста экономики Азербайджана к продаже энерго-носителей34.

Более того, отношения и, в частности, военный баланс в диаде Армения — Азербайджан трудно объяснить без учета российского фактора. На всех этапах развития армяно-азербайд-

32 См., например: TchlingirianH. Nagorno Karabagh: Transition and the Elite // Central Asian Survey, 1999, No. 18(4).

P. 445.

33 В оценку реальных военных возможностей Армении следует добавить и неформальные военные формирования на оккупированных территориях Азербайджана, представляемые как «силы самообороны Нагорного Карабаха» — это примерно 18 000 чел. личного состава, 316 единиц танков, 324 — БМП/БТР, 322 — артиллерии.

34 По данным официальной статистики, в 2012 году доля нефтегазовой отрасли в ВВП Азербайджана составила 43,2% (см.: The State Statistical Committee of the Republic of Azerbaijan [http://www.stat.gov.az/source/azfigures/indexen. php]).

жанских противоречий этот фактор играл особую и далеко не всегда примиряющую роль. Это имело место и в бытность Российской империи (события 1905 г.), и после ее распада и образования этих государств в 1918 году, а также после дезинтеграции СССР и реставрации их независимого статуса. Фактически нагорно-карабахская проблема была тем рычагом, с помощью которого эти ННГ привязывались к бывшей метрополии. Названный фактор сыграл существенную роль в военном поражении Азербайджана в начале 1990-х годов, а также текущей колоссальной военно-технической и экономической зависимости Армении, которая, собственно, и была платой Еревана за российские гарантии безопасности.

Хотя влияние этого фактора на динамику военно-политического противостояния между Арменией и Азербайджаном не так явно упоминается в официальной политической риторике, в реальности Баку вынужден учитывать это в своем военном планировании. Это в какой-то мере объясняет те огромные ресурсы, которые тратит Азербайджан на военное усиление.

Грузия, при всей остроте ее экономических проблем, также направляет значительные средства на усиление своей обороноспособности. Но, как и в случае с государствами европейского субкомплекса ПМБ, это следствие отношений не столько с соседями по субрегиону, сколько с Россией. Точнее, речь здесь идет о неподконтрольных официальному Тбилиси сепаратистских режимах в Южной Осетии и Абхазии, всячески поддерживаемых со стороны РФ. Вместе с тем было бы нецелесообразным исключать возможность поведенческой активизации структурной асимметрии в других диадах с участием Грузии. С учетом незатухающих трений по поводу армянонаселенной Самцхе-Джавахети и развития взаимовыгодной экономической взаимозависимости с Азербайджаном наиболее вероятным представляется обострение отношений в диаде Грузия — Армения.

По отмеченным в Таблице параметрам наиболее благоприятные позиции в центрально-азиатском субкомплексе ПМБ принадлежат Казахстану. И даже существующая здесь наивысшая среди государств региона этноконфессиональная гетерогенность сглаживается экономическим фактором и преимущественной кооперативностью отношений с внешними силовыми центрами. Основные вызовы связаны с неурегулированностью правового статуса Каспия и соответствующей неопределенностью морских границ пяти прибрежных государств (Азербайджан, Иран, Казахстан, Россия и Туркменистан), а также проблемами в отношениях с Узбекистаном (приграничные споры и конкуренция за лидерство в регионе).

Глобальный экономический кризис, начавшийся в 2008 году, ударил и по Казахстану, что в перспективе при негативном для казахстанской экономики сценарии развития событий может лишить его отмеченных механизмов «экономического сглаживания» объективных социальных проблем. В таком случае спектр реальных угроз социально-политической стабильности страны может существенно возрасти.

Некоторые другие государства центральноазиатского субкомплекса также не обделены возможностями сглаживать внутренние проблемы экономическими инструментами, так же, как это делается в Казахстане. Экспорт нефтегазовых ресурсов в качестве наиболее простого и краткосрочного метода привлечения отмеченного фактора используется Туркменистаном и Узбекистаном35. Однако и в том и в другом случае ситуация осложняется существованием в них жестких и относительно изолированных от внешнего мира политических режимов и проблемами со справедливым социальным распределением экономических благ (в частности, коррупцией). Кроме того, оба этих государства, так же, как и Таджикистан, имеют непосредственный сухопутный контакт с Афганистаном, что увеличивает их уязвимость по отношению к афганской нестабильности.

35 Разведанные запасы природного газа в Туркменистане составляют 9,4% мировых, Узбекистана — 0,6% (данные на конец 2013 г.) (см.: BP Statistical Review of World Energy, June 2010. P. 20 [http://www.bp.com/liveassets/bp_ internet/globalbp/globalbp_uk_english/reports_and_pubHcations/statistical_energy_review_2008/STAGING/local_ assets/2010_downloads/statistical_review_of_world_energy_full_report_2010.pdf]).

Туркменистан в этом вопросе находится в значительно более благоприятных внутренних и внешних условиях.

■ Во-первых, по объему добываемого и экспортируемого природного газа он, наряду с РФ и Узбекистаном, находится в числе лидеров среди государств бывшего СССР. По численности же населения это государство самое малочисленное в регионе. Чего не скажешь об Узбекистане. Последний по численности населения является самой крупной страной Центральной Азии, более чем в 5 раз превосходя Туркменистан. Несмотря на возможности, вытекающие из экспорта энергоресурсов, в расчете на душу населения его реальные и потенциальные нефтегазовые доходы куда меньше, чем у соседа.

■ Во-вторых, внешнеполитический курс Туркменистана относительно более устойчив. С 1995 года международное сообщество признало за ним статус постоянного нейтралитета. И отношения этого государства с «сильными мира сего» сбалансированы и относительно стабильны. Узбекистан в этом плане представляет обратную картину. За недолгую историю своей независимости страна несколько раз кардинальным образом меняла свою внешнеполитическую ориентацию с пророссийской на прозападную в 1999 году и обратно с 2005 года, зарекомендовав себя не слишком надежным союзником как для одних, так и для других. Более того, это, пожалуй, единственное государство региона, имеющее ощутимые в плане безопасности проблемы со всем своим окружением — со всеми центральноазиатскими государствами.

Кыргызстан и Таджикистан можно отнести к наименее преуспевшим в деле построения своих государств. Они пережили самые серьезные за независимую историю региона внутренние потрясения. Гражданская война в Таджикистане, а также две кыргызские революции 2005 и 2010 годов остаются наиболее примечательными примерами кризиса государства. Ситуация осложняется еще и рядом других внутренних и внешних факторов.

■ Во-первых, в отличие от Казахстана, Туркменистана и Узбекистана, они менее богаты природными ресурсами, способными принести экономическую прибыль в относительно короткие сроки и без особых внутренних затрат36.

■ Во-вторых, они наиболее подвержены влиянию радикальных религиозных течений, что уже приводило к вооруженным внутренним инцидентам — тот же внутритаджик-ский конфликт, где ясно присутствовал религиозный фактор, баткенские события в Кыргызстане.

■ В-третьих, они наиболее подвержены внешнему политическому влиянию.

Это связано с перечисленными особенностями, приводящими, вкупе с прочими, к экономической и военной зависимости от внешних акторов.

Общая картина структурной асимметрии в рамках центральноазиатского субкомплекса дополняется существенными различиями в военных и экономических компонентах силы его участников. Как следствие этого, функциональность дилеммы безопасности в той или иной мере проявляется во всех диадах его государств. Вместе с тем ее поведенческие проявления менее выражены, чем, скажем, в кавказском субкомплексе. Определенный сглаживающий эффект в случае с Центральной Азией связан с ее более гомогенной этноконфессиональной структурой, что способствует определенному сдерживанию элементов враждебности в отношениях безопасности региональных государств.

Наиболее явные элементы межгосударственной конфликтности присутствуют в диаде Узбекистан — Таджикистан. Для Таджикистана, по большинству параметров национальной силы уступающего Узбекистану, это было одним из основных внешних факторов сближения, а точнее, согласия на российскую протекцию в указанном выше смысле, что, в свою очередь, стимулиро-

36 Главным энергетическим ресурсом Таджикистана и Кыргызстана является гидроэнергетика. Однако, как известно, продавать ее значительно менее рентабельно, чем нефтегазовые энергоносители.

вало настороженность со стороны Узбекистана. Подписание Россией и Таджикистаном в апреле 1999 года соглашения относительно юридического статуса российских подразделений на его территории послужило поводом к обвинениям со стороны президента Узбекистана И. Каримова в адрес официальной Москвы в том, что последняя не провела предварительные консультации по этому вопросу с другими странами региона37. В том же 1999 году Узбекистан выходит из ДКБ и начинает сближение с Западом. Есть основания полагать, что этот его шаг был стимулирован, в числе прочего, и отмеченным российско-таджикским сближением. Относительно яркие поведенческие эффекты силовой асимметрии в диаде Узбекистан — Таджикистан вполне возможно объяснить тем, что они дополняются проблемами этнотерриториального характера, а также вопросами использования водных ресурсов региона и трансграничной активности радикальных исламских организаций (Исламское движение Узбекистана, «Хизб ут-Тахрир» и др.)38.

Отношения в диаде Узбекистан — Казахстан хотя и не столь ярко выражены в отмеченном плане, однако по содержанию не менее значимы для структурной (не)стабильности региона. По совокупным показателям национальной силы эти два государства наиболее подходят на роль региональных лидеров. Более того, в рамках центральноазиатского субкомплекса именно к отношениям в диаде Казахстан — Узбекистан можно было бы в первую очередь приложить уол-цевскую характеристику дилеммы безопасности как «зловещего замкнутого круга».

Развитие нефтегазового сектора превратило Казахстан в экономического лидера региона, что, разумеется, сопровождалось усилением военных составляющих его национальной силы. Несмотря на явное отставание в сфере экономики, Узбекистан изначально обладал рядом важнейших конкурентных силовых преимуществ перед остальными государствами региона, позволяющих ему претендовать на роль регионального лидера. Во-первых, Узбекистан — единственная из стран центральноазиатского субкомплекса, обладающая сухопутным контактом со всеми его государствами и не имеющая такового ни с одной державой политического окружения региона. Во-вторых, это наиболее населенная и этнически гомогенная страна региона. Численность населения Узбекистана почти в два раза превышает этот показатель Казахстана, а по соотношению долей титульного и нетитульных этносов первый обладает наиболее благоприятными для внутренней этнополитической стабильности условиями, тогда как последний — наименее благоприятными в регионе.

Эти преимущества не могли не вызывать по меньшей мере настороженность у соседей Узбекистана на протяжении всего постсоветского периода его независимости. Тем более что он временами давал вполне очевидные основания для такой настороженности. Ситуация обострялась еще и массой не решенных в отношениях соседей по региону проблем, начиная от пограничных споров и заканчивая вопросами регулирования водных ресурсов.

Если Таджикистан и Кыргызстан, как беднейшие страны региона, вынуждены были реагировать на такой дефицит силы в соотношении с Узбекистаном согласием на протекцию внешней силы (РФ) и размещение ее Вооруженных сил на своей территории, то Казахстан и Туркменистан, как наиболее состоятельные в плане доходов государства региона, сделали ставку на количественное и качественное наращивание своих военных возможностей.

Развитие политической системы на пространстве бывшего СССР проходило в условиях преимущественно неблагоприятствующих ускоренному достижению зрелости межгосударственных отношений.

Все рассматриваемое пространство представляет собой конгломерат этносов и религий. Применяя категории С. Хантингтона, нетрудно заметить, что это одно из пространств, по которым проходит линия столкновения цивилизаций (православие, западное христианство, ислам).

37 См.: BurnashevR. Regional Security in Central Asia: Military Aspects. В кн.: Central Asia. A Gathering Storm? / Ed. by Boris Rumer. N.-Y.: M. E. Sharpe, 2002. P. 157.

38 Одним из главных остающихся на повестке дня двухсторонних отношений обвинений Узбекистана в адрес официального Душанбе является то, что радикальные религиозные группировки переходят на его территорию из Таджикистана.

Практика отношений между политическими единицами ПМБ также отличалась особенностями, не способствующими достижению их зрелости. Политические единицы его субсистем как независимые национальные государства обладают незначительной историей. Большую часть своего существования проживающие здесь этносы были частью различных имперских систем. А с учетом их «сердцевинного», выражаясь в терминологии Х. Маккиндера, расположения были объектом борьбы различных держав — России, Турции, Ирана, Западных держав, Китая. Соответственно, применяемые в этой борьбе механизмы — переселенческая политика и изменение этнических границ, манипулирование этническими отношениями в духе принципа «разделяй и властвуй» — никак не могли способствовать развитию дружественности в регионах. Созданные этим имперским наследием проблемы до сих пор омрачают отношения между региональными независимыми государствами. Помимо этого, в постсоветское время Центральная Евразия сохранила свою геополитическую привлекательность, оставив государства региона объектами силовой политики «сильных мира сего».

Россия — последняя из держав, объединявших все эти ныне ННГ в единой имперской системе, и ее текущие отношения с этими государствами все еще подвержены влиянию соответствующей исторической памяти и практики. С начала 1990-х годов в РФ артикулируются идеи о «зоне естественного влияния», что с опаской воспринимается в обществах этих уже независимых государств. Более того, вооруженные конфликты, вспыхнувшие на пространстве бывшего СССР и до сих пор не нашедшие своего решения (Нагорный Карабах, Абхазия и Южная Осетия, Приднестровье, а также последние события в Крыму, Донецкой и Луганской областях Украины), чаще всего связываются с целями российской геополитики.

Экономические факторы, в частности трансрегиональные энергетические и транспортно-коммуникационные проекты, способствовали определенному сближению государств ПМБ. Однако их эффект пока не привел к принципиальному прорыву в решении существующих дилемм безопасности и развитию кооперации на базе комплексной экономической взаимозависимости.

Политическое окружение негативно асимметричной региональной системы

Итак, любая системность предполагает взаимозависимость элементов, и таковая должна, во-первых, охватывать сущностные аспекты этих элементов и, во-вторых, быть сильнее, чем взаимозависимость между ними и внешними акторами. Только в таком случае можно выделить отдельную структуру, систему, а также ее окружение.

Предлагая механизм частичной вовлеченности, мы пытались объяснить, почему для некоторых РСБ связи и отношения с внешними акторами порой носят такой же сущностный характер, как и те, что складываются между собственно участниками системы. Он же упрощает понимание специфики регионализации в мире глобализации и растущей взаимозависимости. В международной политической системе державы как носители особых интересов и возможностей силовой проекции предстают ключевыми узлами, связывающими различные региональные системы в единой паутине глобальной взаимозависимости. Будучи полностью вовлеченной в одну РСБ, держава связывает ее с другими региональными системами посредством своей частичной вовлеченности в них.

Понятие политического окружения системы не может быть ограничено только учетом влияния частично вовлеченных держав. Границы между двумя РСБ могут формироваться также и компонентами обозначенной в ТРКБ «зоны индифферентности»; это могут быть «государства-изоляторы» или же государства второй РСБ, географическая смежность которых с

первой региональной системой сопровождается значительной меньшим уровнем их взаимозависимости с акторами второй, чем друг с другом. Иными словами, политическое окружение РСБ может формироваться за счет частично вовлеченных в нее держав, «государств-изоляторов», а также географически смежных с ней государств другой РСБ, относительно индифферентных к динамике безопасности рассматриваемой региональной системы.

Частично вовлеченные державы являются наиболее активным компонентами политического окружения РСБ, и поэтому именно специфику влияния таких держав приходится оценивать в первую очередь, характеризуя связи между системой и ее окружением.

ПМБ представляет собой однополярную РСБ. Это ключевая характеристика структурной асимметрии макрорегиона. Россия — единственная держава, полностью вовлеченная в ПМБ. При этом постсоветское пространство имеет активное политическое окружение; основываясь на интересах и поведении, здесь можно выделить пять частично вовлеченных центров силы: КНР, Иран, Турцию, ЕС, США. Такая специфика структуры и политического окружения РСБ позволяет сделать выводы относительно ее склонности к транзиту.

Как упоминалось в первом разделе статьи, вооруженные конфликты есть ключевой индикатор нестабильности системы. А нестабильность, соответственно, определяет ее склонность к транзиту. Весь период развития ПМБ сопровождался вооруженной конфликтностью. При этом она не только охватила его субкомплексы (Приднестровье, юго-восток Украины, Нагорный Карабах, Абхазия и Южная Осетия, Фергана, Таджикистан), но и характеризует определенные процессы в его единственном полюсе — РФ (Северный Кавказ). Помимо этого, налицо также другие особенности (экономика, технологии, политические режимы) данного макрорегиона, вполне ясно позволяющие характеризовать его именно как негативно асимметричную РСБ.

История развития ПМБ — это прежде всего попытки его единственного полюса сохранить это пространство под своим контролем. Россия 1990-х была недостаточно сильна, чтобы реставрировать прежние формы отношений с ННГ. Ее возможности позволяли лишь опосредованно, используя еще большую слабость новых государств, влиять на них, сдерживая их стремление сблизиться с альтернативными центрами силы. Создание СНГ должно было зафиксировать зону особой заинтересованности РФ при новом формате отношений между ней и другими постсоветскими государствами.

С распадом СССР изменилась и конфигурация внешних связей этого политического пространства. Протекающие здесь процессы не могли оставить в стороне другие державы. Для одних из них реконцептуализация постсоветского пространства с точки зрения безопасности основывалась на факторах географической близости (этноконфессиональные связи), а также на исторической памяти и геополитических традициях (история отношений с народами региона, контроля над ним и связанные с этим великодержавные традиции), другие секьюритизи-ровали регион как источник угроз, вытекающих из общего процесса дезинтеграции и неконтролируемости (распространение ОМП, вооруженные конфликты, международный терроризм, наркотрафик). С развитием ПМБ его связи с внешними центрами силы приобретали устойчивый характер. Сферы заинтересованности держав расширялись, и это все более четко отражалось в их внутриполитическом дискурсе и региональной активности.

Укрепление вертикали власти и рост нефтедоходов в 2000-х годах способствовали определенной внутренней стабилизации и ужесточению политики РФ в отношении своего ближнего зарубежья. В рамках ПМБ были инициированы проекты, направленные на поэтапную реинтеграцию данного пространства — ЕврАзЭС (2000 г.), Таможенный союз (2009 г.) и Евразийский экономический союз (2014 г.). Параллельно с этим усилилось противодействие РФ углублению отношений ННГ с внешними центрами силы, что периодически приводило к обострению ситуации вокруг макрорегиона. Довольно очевидна связь между развитием интеграционного диалога НАТО и ЕС с Грузией и Украиной, с одной стороны, и российско-грузинской войной 2008 года, а также аннексией Крыма Россией и волной сепаратизма в приграничных с ней Донецкой и Луганской областях Украины в 2014 году — с другой. Одним из результатов

является наблюдаемый сегодня устойчивый конфронтационный тренд в отношениях между РФ и Западом.

Не менее очевидным представляется и то, что своим на сегодня независимым статусом постсоветские ННГ обязаны не только внутренней слабости и отсутствию необходимых ресурсов для реинтеграции у РФ, но и в определенной мере вовлеченности в ПМБ других держав.

Именно на ХХ век приходится образование национальных государств сначала на более традиционном пространстве распавшейся Российской империи (Европейская часть, Кавказ), а затем и на всем пространстве бывшего СССР (Центральная Азия). Разумеется, это были периоды относительной геополитической открытости этих регионов. По простой логике, чем более открытым и плюральным является политическое пространство, тем меньше шансов для его односторонней монополизации, а значит, тем больше возможностей для появления здесь устойчивых политических акторов и формирования и, что самое важное, созревания взаимных связей и отношений.

В условиях негативной асимметрии ПМБ активность его политического окружения приобретает важнейшее значение для перспектив его развития.

С учетом приведенных характеристик негативно асимметричных систем вполне понятно, что таковые не могут считаться долгосрочно устойчивым типом политического устройства региона. Развитие таких РСБ направлено к достижению более устойчивой структурной организации, какими являются либо симметричные, либо позитивно асимметричные региональные системы.

Эволюционное движение РСБ от негативной асимметричности не может протекать гладко. Движение к симметричной структуре, разумеется, предполагает сценарии распада и объединения государств, что, в свою очередь, может, и, по всей вероятности, будет сопровождаться вооруженной конфликтностью. Даже если оперировать сценарием движения к позитивной асимметричности, то есть сценарием с сохранением однополярности (в случае с ПМБ), процесс эволюции отношений безопасности в системе в сторону позитивности не может исключать военные развязки.

Как отмечалось, при негативно асимметричной РСБ ее склонность к конфликтам генерируется не только силовой асимметрией, но и внутренней слабостью участвующих государств и соответствующим обостренным восприятием своей уязвимости. Что, собственно, и есть главный стимулятор конкурентного поведения, крайними формами которого являются война и дилемма безопасности. Для единственного полюса системы наиболее вероятным способом снизить свою уязвимость и нейтрализовать «внешние угрозы» является контроль над системой, разумеется включая вариант ее полной иерархизации. И эмпирика рассматриваемого макрорегиона предлагает для объяснения этого достаточный материал. Здесь и события 1920-х годов — поглощение большевистской Россией образовавшихся на обломках Российской империи государств, и события 1990-х-2000-х годов с попытками РФ сохранить зону СНГ в своей геополитической орбите, апогеем которых стали не раз упомянутые события августа 2008 года в Грузии и весны 2014 года в Украине.

Силовая интеграция региональной системы ее единственным полюсом может привести к значительному снижению уровня конфликтности в ней. Она может и стабилизировать систему. Однако и то и другое будет носить скорее временный, чем долгосрочный характер. Образование Советского Союза стабилизировало систему, но такая революционная стабилизация длилась ровно столько, сколько сохранялась функциональность принуждающей силы «центра». В конце 1980-х годов эти возможности стали иссякать, и регион вернулся к своей преимущественно негативной динамике отношений безопасности с привычными паттернами дружественности/враждебности и уровнем конфликтности.

Пример Европейского союза очевидно свидетельствует о долгосрочной неустойчивости силовой амальгамизации. Народы Европы веками находились в составе различных империй, но основанные на силе иерархические системы не привели к зрелости их отношений и стабиль-

ности соответствующих политических структур. И только эволюционный процесс взаимодействия между суверенными европейскими государствами позволил им пройти весь путь развития от региональных конфликтных формаций до формирования устойчивого сообщества безопасности.

Активное политическое окружение ПМБ — важная его особенность, затрудняющая реализацию отмеченной революционной стабилизации системы. Вовлеченные державы фактически способствуют сбалансированности ее структуры. А без этого трудно представить себе эволюционное движение к зрелости, умеренности и миролюбивости отношений безопасности между элементами и, следовательно, достижение условий позитивных РСБ.

Заключение

При рассмотрении постсоветского пространства с точки зрения региональной системы безопасности, пожалуй, один из главных приходящих на ум вопросов связан с тем, насколько устойчивой она является. Ответ на него позволяет приблизиться к пониманию не только общих перспектив ее развития, но и ряда проблем более частного характера, к примеру динамики конфликтности в ней.

Политическая структура и окружение РСБ — наиболее фундаментальные, но не единственные факторы ее устойчивости/транзитивности. В этой статье, используя эмпирику постсоветского пространства, мы ограничивались лишь оценкой влияния этих факторов на склонность РСБ к транзиту.

Усилившийся к концу 1980-х годов процесс дезинтеграции СССР в начале 1990-х завершается переходом к анархически организованной РСБ. При этом его политическая структура характеризовалась крайней нестабильностью. Внутренне слабые и уязвимые государства, а также кардинальная асимметрия в социально-политических, военных и экономических компонентах силы дополнялись незрелостью отношений между ННГ.

Колоссальный отрыв РФ в экономических и военных компонентах силы делал эту региональную систему фактически однополярной. Вместе с тем острота внутренних проблем России приближала ее к остальным слабым в социально-политическом отношении государствам, способствуя обостренному восприятию уязвимости и конфликтности в отношениях безопасности в рамках всего макрорегиона. Следовательно, говоря о системе безопасности на постсоветском пространстве, мы имеем дело именно с негативно асимметричной РСБ. Такой она начала свою эволюцию в 1990-х годах, этот же уровень сохраняется и сегодня.

Вооруженная конфликтность (Нагорный Карабах, Абхазия и Южная Осетия, Северный Кавказ, Таджикистан, Приднестровье, юго-восток Украины), сопровождавшая развитие Постсоветского макрокомплекса безопасности, — наиболее яркий индикатор его структурной нестабильности. При этом конфликтность 1990-х годов не только не нашла своего разрешения, но и дополняется новыми формами и примерами: российско-грузинская война 2008 года, аннексия Крыма Россией и вооруженное противостояние на юго-востоке Украины (2014 г.) — примеры совсем недавнего прошлого и уже сегодняшнего дня.

ПМБ — тип открытых РСБ. Его политическое окружение составлено наиболее влиятельными центрами силы современного мира, активность которых в регионе основана на вовлеченности их интересов безопасности. Соответственно, сильное внешнее давление на систему не может не отражаться на ее функционировании и развитии.

Уровень структурной нестабильности ПМБ приближает его к транзиту, который может сопровождаться изменениями как в фундаментальных характеристиках распределения силы, так и в характере отношений безопасности между участвующими государствами. В первом случае спектр возможностей предполагает либо интеграцию с сопредельными силовыми центрами, поглощение системы ее единственным полюсом, либо достижение условий симметрич-

ных РСБ. Второй сценарий предусматривает созревание отношений безопасности между государствами системы с сохранением ее силовой асимметрии — эволюционное формирование позитивно асимметричной РСБ.

Разумеется, с точки зрения долгосрочной устойчивости и снижения уровня конфликтности движение к позитивным типам РСБ наиболее желаемо. Но, как показывает история государств этого пространства в ХХ веке, такое эволюционное созревание отношений безопасности в системе может быть прервано ее насильственной амальгамизацией. Силовой дисбаланс в системе слишком велик, а стремление к возрождению своего великодержавного статуса на фоне общей слабости государства и обостренного ощущения уязвимости у ее единственного полюса достаточен для инициирования им чрезвычайной, в том числе военной, активности. Не раз уже приводившиеся примеры войны августа 2008 года и событий в Украине 2014 года важны не только для обоснования возможности такого развития событий, но и как свидетельство того, насколько необходимо сдерживающее влияние других вовлеченных силовых центров.

Активное политическое окружение ПМБ, фактически балансируя ее структуру, сдерживает возможность его насильственной реинтеграции, способствуя тем самым ее естественной эволюции к зрелости отношений безопасности, что является необходимым условием развития позитивных РСБ.