CC BY
179
СПЕЦИАЛЬНАЯ ТЕМА
Структура мира О.Ю. Акимов
в творчестве А. Платонова
В данной статье анализируются отношения субъект-мир в творчестве А. Платонова. Взаимодействие субъекта и мира осуществляется через феномен страдания. Восприятие страдания связано в творчестве Платонова с восприятием пространства и времени.
Ключевые слова: время, пространство, мир, жизнь, субъект.
Творчество выдающегося русского писателя А.П. Платонова (1899—1951) с середины 80-х годов прошлого века, когда оно стало снова доступным широкой читательской аудитории, вызывает интерес не только высокими художественными качествами, но и как антитеза догматическому «искусству социалистического реализма». Неприятие Платоновым навязываемых форм «социалистического переустройства» общественной жизни и быта стало одной из причин использования им метафоричности образов, использованию в главных сюжетных линиях параллельных библейских и мифологических мотивов, своеобразной стилистики изложения материала.
Вместе с тем творчество Платонова вполне укладывается в парадигму развития русской культуры двадцатого века, поскольку оно воплотило важнейшие тенденции ее постижения мира. С одной стороны,
Платонов осмысливает мир как завершенное целое, воспринимаемое в определенном смысловом и ценностном контексте. Мир предстает у него как противоречивая и часто трагическая целостность человеческого и природного бытия. С другой стороны,
Платонов выстраивает его как некую новую реальность и новый аспект существования человека, что стало отражением общественного и индивидуального бытия в условиях наступившей «социалистической действительности».
Первый вектор — это, в первую очередь, филологические и литературоведческие исследования текстов Платонова, которые, как правило, выявля-
© Акимов О.Ю., 2012
ют одну из граней платоновских текстов, понимая их как особые законченные системы, языковые или речевые. Под таким углом зрения рассматривают творчество Платонова Л.А. Анненский, С.Г. Бочаров, М. Геллер, Н.Г. Полтавцева, Е. Толстая-Сегал, В.Н. Трубин, Л.П. Фоменко, А.А. Харитонов, А.П. Цветков, В.А. Чалмаев, С. Шкуро, Л.А. Шубин. В частности, С. Г. Бочаров подчеркивает философичность и метафизичность стиля Платонова, утверждая, что для произведений Платонова характерна особая форма обобщения мира. Суть этих обобщений в попытке особыми средствами описать социальную жизнь рядового человека.
Все исследователи сходятся на том, что исследование творчества Платонова должно выйти за рамки чисто литературоведческого дискурса. Необходимо отметить подчеркнутое почти всеми исследователями стремление Платонова использовать специальные, в том числе философские понятия, при описании «обыкновенных» житейских вещей и событий. Мир Платонова по такой логике представляет собой единый текст, написанный в течение всей жизни мыслителя.
Другой вектор исследования творчества Платонова — это более или менее удачные попытки философского анализа и интерпретации его текстов, осуществленные в работах Н.М. Ефимовой и Н.В. Пенкиной. Следует отметить, что в этих работах используется методология литературоведческих исследований о Платонове; философская же проблематика его творчества, в частности близость его идей идеям Н. Федорова, описывается только в очень обобщенном и схематичном виде.
Исследовать мировоззренческий аспект творчества А.П. Платонова целесообразно, отвлекаясь от лингвистических особенностей его произведений. Это нужно для того, чтобы вычленить и четко обозначить характерные для него универсальные темы-концепты. Общими смысловыми ориентирами творчества Платонова можно считать темы-концепты пространства — времени и жизни-страдания. С ними писатель Платонов «работает» как мыслитель, то есть пытаясь сопоставлять в рамках единого инварианта разные структуры реальности.
В творчестве некоторых писателей существует специфическая закономерность, проявляющаяся как определенное зафиксированное отношение писателя к другим людям и вещам. В своем отношении к людям и другим явлениям писатель как субъект руководствуется объективными критериями, которыми он обозначает свою собственную позицию через описание им форм вещей. Чтобы выразить свою позицию, субъекту нужно заставить вещи «говорить» на том языке, на котором говорит он сам. Если это получилось, язык субъекта становится языком вещей. По такому принципу выстроен литературный стиль Платонова. Описывая реальную действительность, он использует язык в качестве вторичной декодирующей системы, определяющей взаимоотношения персонажей с помощью авторского языка вообще и их разговорной речи, разумеется, с учетом того времени, когда разворачивались события.
Мир у Платонова объективен не только в силу отношения автора и героев к реальным историческим событиям, но и в силу встраивания особенностей этого отношения в ценностную и смысловую парадигму, конструируемую языком его эпохи. Поэтому «рассказчик согласен вообще с любой из точек зрения, любое слово готов “освоить”; господствует единый стиль — одновременно корявый и афористически изысканный. То, что для другого писателя является бесспорно “чужим” и поэтому может быть отторгнуто, дискредитировано, для Платонова — всегда отчасти “свое”, является сущностью человеческой жизни вообще» [12, c 13].
Платонов никогда не считал писательство главным делом своей жизни. Он работает с действительным миром, преобразуя его, и одновременно описывает последний как место вневременного человеческого страдания. «Отталкивание» опыта страдания порождает необходимость его перевода в иной формат, а именно в формат написанного текста, которым как бы создается альтернативная реальность, вводящая представление о страдании в культурное пространство мира. Именно поэтому Платонов называл себя писателем одной идеи. В творчестве Платонова страдание реальных людей «соприкасается» с инерцией страдания его героев. Они — реальные люди и вместе с тем только носители определенного мифического сюжета. Поэтому его творчество воспринималось официальными властями как сатира. Сюжет этот не вписывается в привычный ряд сюжетов современников Платонова, что неоднократно подчеркивал С.Г. Бочаров. Он описывает реальность не с точки зрения самой реальности и не с точки зрения героя, а с точки зрения будущего счастья мира, которое в смысловом и ценностном плане значит больше, чем все интересы героя в настоящем. «Платонов — поэт серьезной и терпеливой жизни; «массы людей, стушеванные фантасмагорическим обманчивым покровом истории, то таинственное, безмолвное большинство человечества, которое терпеливо и серьезно исполняет свое существование» [3, а 10].
Поэтому Платонов как бы целенаправленно выводит героя из привычного мира в иную ценностную среду. Примерами такого ухода может служить приход Вощева на место строительства котлована или уход мужиков из колхоза. Эта среда, по авторской мысли, соответствует идейным установкам героев, однако сконструированное таким образом будущее, оказывается «неполноценным», поскольку сознание героя в конечном итоге отдано прошлому.
В результате в текстах Платонова происходит инверсия форм языка и сознания героев. Герои здесь говорят, а главное действуют так, как они думают. Поэтому Платонов как бы «борется» с уже написанным текстом, заставляя себя писать похоже на правду, на реальность, на истину в тщетной попытке сделать язык вещей языком своего собственного сознания.
Системные характеристики мира в этом случае как бы подчиняются внутренней интенции повествования, направленной на вещи. Герои Пла-
тонова входят в иную познавательную среду, иную, нередко новую для себя, реальность и стараются жить по ее законам. Таким образом происходит отделение сознания от тех системных закономерностей познания реальности, по которым привыкло жить и действовать обыденное представление; мышление платоновских героев — мышление, в котором исключен всякий житейский, идеологический или культурный расчет, ибо не думают, не стремятся произвести впечатление, а живут, постигая реальность материального мира как общую идею существования.
Сам процесс этого постижения сопряжен с отталкиванием общепринятого познавательного опыта, который можно выразить средствами объективного описания определенной предметной реальности. Именно поэтому и герои, и автор говорят и думают не как все.
Платоновское повествование построено как опыт отторжения предметного языка описания реальности мира и спонтанного восстановления этого языка как реальности вещей. Мыслитель описывает вещи с точки зрения их принадлежности функциональному миру собственного существования, а не специальному миру языка. Тем не менее мир А. Платонова всегда представляет собой нечто большее чем просто реальность, он есть мир изображенный, то есть воспринимающий мир реальный как средство и, вместе с тем, как цель своего собственного существования во времени.
Для изображенной реальности объектом всегда является она сама, и поэтому повествование Платонова всегда адаптировано к тому объекту, который оно исследует, и, тем не менее, в достаточной степени отстранено от него. Поэтому каждый его герой выражает объективные характеристики видимого мира через свое отношение к этим характеристикам, при этом не выходя за пределы очерченного им круга изображения реальности. Поэтому «Котлован» оканчивается смертью главной героини и фактическим крушением основной идеи. Это тоже своеобразный выход из «круга» реальности, альтернативой которому является конструирование мира как понятия-существования.
Именно наличие такого целостного концепта, выражающего эксплицитно структуру и содержание реальности, роднит литературу Платонова с русской философией, а точнее с ее понятийным миром, сферой ее идей и ценностных заданий. Однако это скорее сходство интенций и возможность их согласования между собой, чем буквальное соответствие идей.
Этот концептуальный ряд для каждого русского мыслителя индивидуален, однако речь всегда идет об изображенном мире, который в большей степени реален, чем мир действительный, и одновременно существует лишь в меру своей принадлежности к индивидуальному восприятию мыслителя. Понятие в этом смысле актуально ровно настолько, насколько оно здесь и сейчас представлено в противоречивом воспринимающем мире мыслителя. Для Бердяева, например, это понятие свободы, для Толстого — понятие жизни, для Розанова — любое понятие, в тот или иной
момент истории, соответствующее структуре его субъективного сознания, для Федорова — понятие исчезающего уходящего времени, а говоря точнее, мира во времени; для Платонова же — это восприятие материального порядка вещей как страдания. Именно поэтому «все живет и терпит на свете, ничего не сознавая» [1, с. 319 ].
Иными словами в центре метафизики Платонова сам мир как страдающее целое, одетое по воле субъективного сознания в разные одежды и меняющее их во времени и пространстве.
В русской философии, например у Н. Федорова, мир как целое существует в конкретном ракурсе этики, онтологии и гносеологии, и только в литературе Платонова мир существует в ракурсе своей собственной структуры, которая доступна человеческим чувствам лишь в относительном плане и единственным условием этой доступности является, по Платонову, человеческое сострадание миру. Однако это не сострадание человека, воспринимающего вещи как продолжение своего собственного существования, а сострадание вещей, отраженных в живом сознании страдающего человека, друг другу. Именно на этом основаны попытки многих литературоведов понять и оценить платоновскую метафизику существования как взаимодействие разных уровней языка и разных систем постижения мира в языке. Однако, миропостижение Платонова всегда есть выход за пределы определенной системы. Выход этот всегда имеет для Платонова два направления — направление вовне и направление внутрь мира. Направление внутрь мира характеризуется у Платонова смещением границ между «я» и «не я» и восприятием любого имматериального пространства как пространства материального, а говоря точнее, физического. Это восприятие пространства всегда включает в себя восприятие другого как меня, (другой — это тоже я), восприятие иного места и мира как мира собственного, личностного, индивидуального.
Это движение вовнутрь приводит в изложении Платонова подчас к парадоксальным результатам. Пространство произведений Платонова максимально спрессовано, сконцентрировано на мире других, будь то мир класса, народа, вселенная или космос. Однако это общее пространство максимально индивидуально, в нем нельзя выделить места, в котором мог бы существовать идеальный проект мира, близкий всем населяющим его существам. Здесь начинается для Платонова параллельное движение вовне, в котором герои, а точнее говоря, сам автор осваивают пространства, борются с врагами, живут и умирают. По словам С.Г. Семеновой, «стоит открыть любой рассказ или повесть этого писателя — и вас вскоре пронзит печальный звук, томящийся над землей Платонова. На этой земле все умирает: люди, животные, растения, дома, машины, краски, звуки. Все ветшает, стареет, тлеет, “сгорает” — вся живая и неживая природа. На всем в его мире лежит печать “замученности смертью”» [11, с 13].
Платонов — уникальный русский мыслитель, мышление которого наглядно соответствует описываемому им материальному миру, то есть про-
являет себя как наглядное восприятие исчезающего материального целого. Мир смертен, гибелен, а следовательно, осмыслен и неповторим — такова парадоксальная логика Платонова. Именно поэтому «от счастья только стыд начинается» [1, с. 236]. Материальность здесь служит единственно возможным основанием для осмысленности и неповторимости. В метафизическом плане любое материальное действие нуждается в некотором идеальном прообразе, для которого оно воспринимается как существование по его собственным законам. Любой мыслитель соотносит свое восприятие с этим первообразом, а затем трансформирует его в определенное понятие. Для Платонова же таким идеальным прообразом является изменчивый и подверженный умиранию мир. По словам С. Шкуро, «С пространственным представлением о смерти связана и такая ее мифопоэтическая характеристика, как теснота, перекликающаяся с душностью, то есть с упомянутой идеей прекращения дыхания. Указание на смерть как на тесное место вызывает две ассоциации, отраженные в платоновской мифопоэти-ке: с пространством гроба и с пространством материнского лона [17, с. 10]. Такая ситуация называется в традиционной метафизике противоречием в определении, однако, для Платонова подобная ситуация де-факто является нормой существования человека на земле, поскольку его мировоззренческая парадигма тесно связана с материальным миром, который он воспринимает как единственно возможный. Следует заметить, что материальность мира у Платонова не является идеологией, она реакция на исчезновение мира, попытка проследить процесс этого исчезновения и описать его. Для Платонова не существует идеи исчезновения живого, а существует лишь восприятие этого живого как исчезающего и уходящего.
Идеей произведений Платонова можно назвать любую идею, которая волновала людей его поколения, например, идею построения светлого будущего. Системные характеристики этой идеи никогда не являются камертоном творчества Платонова в собственном смысле этого слова; они лишь акцентируют внимание читателя на определенной конкретной грани платоновского мировосприятия. В текстах Платонова всегда выражено константное метафизическое содержание мира в разных, а подчас диаметрально противоположных друг другу жизненных явлениях. Неслучайно Платонов считал себя писателем одной идеи. Это собственно платоновское отношение к действительности, которое определяет структуру всех текстов писателя. Действительность в данном конкретном случае представляет собой систему отношений между людьми и предметами, которые, в свою очередь, связаны между собой круговой порукой страдания.
Страдание — принадлежность материального существования, оно не устраняется за счет усилий человека. Именно поэтому в текстах Платонова встречается огромное количество «фиктивных» идей спасения или избавления от страдания. Эти идеи могут быть совершенно непохожи друг на друга, однако основное содержание их в определенной степени иден-
тично. Их можно условно разделить на две группы. К первой группе относятся такие идеи спасения или избавления от страдания, которые сразу же воспринимаются автором и героями произведений Платонова как фиктивные. Это различные лозунги, плакаты, агитационные материалы, использованные в отдельных произведениях. Именно поэтому «пролетариат живет для энтузиазма труда» [1, с. 235]. Отношение к ним автора и героев не столь однозначно, поскольку они кажутся несерьезными и незначительными лишь в перспективе реального страдания людей, вещей и природы.
Ко второй группе можно отнести индивидуальные идеи спасения, которые представляют для героев произведений Платонова определенную непреходящую ценность. Это, например, идея завершения строительства дома, воскрешения Ленина или возвращения домой. Отношение к ним автора сложнее, чем это может показаться на первый взгляд. Они представляют ценность лишь для конкретного произведения, то есть актуальны для личного мира героя, но не могут быть признаны до конца адекватными выразителями авторского сознания. Сложность авторской позиции Платонова заключается в данном конкретном случае в том, что он, сочувствуя героям, тем не менее воспринимает их надежды на спасение как особую форму осознания тщетности существования. Именно в этом проявляется собственная метафизическая позиция Платонова как мыслителя, которая не меняется в любых обстоятельствах.
Здесь возникает еще одна, чрезвычайно важная для описания и изучения творчества Платонова проблема — проблема границ интерпретации текста. С одной стороны, подобных границ не существует, если пытаться анализировать внутренние структурные характеристики текстов Платонова. Однако ключевой, главный вопрос любого исследователя, для чего собственно было создавать подобные тексты? Этот вопрос, как нам кажется, нельзя адресовать никому из известных русских писателей. В отношении, например, Достоевского или Толстого граница их стиля задана априори. У Платонова в качестве этой границы выступает авторская интенция, которая не может быть понята, исходя лишь из формальных реалий текста. Именно поэтому необходимо помнить о том, что для Платонова текст и собственно сюжет произведения всегда играют вторичную роль. Поэтому мыслитель подчеркивал в своих книгах отношение к реальным людям и событиям, которые являются прототипами героев и конкретных ситуаций, описанных в произведениях. С этим связано отношение Платонова к значимым для него самого метафизическим идеям, составляющим третью группу, о которой мы уже упоминали ранее. Для Платонова идеи этой группы, в частности, идея страдания живого, являются особого рода метафизическими ориентирами, которые не позволяют отнести тексты Платонова к собственно художественному «специальному» миру. Дело в том, что художественная составляющая платоновских текстов всегда направлена на достижение определенной цели, реализация которой так или иначе связана с внешним миром.
Платонов никогда не создает произведения ради собственно произведения, он всегда рассчитывает на читательскую реакцию, которая на обыденном языке определяется понятием сочувствия или сострадания. Сострадание это никогда не ориентировано на формальную сторону произведения, оно всегда имеет своей целью некоторого адресата. Читатель далеко не всегда является для автора адресатом, гораздо чаще ему отводится роль выразителя отношения автора к некоторой «третьей силе». Этой третьей силой в большинстве случаев является культура. Для Платонова культура — сфера возделывания мира. Субъект обязан работать над миром, изменять его, стараясь тем самым по мере сил предотвращать страдание живых существ и вещей, однако реальных результатов этого предотвращения в текстах Платонова мы не видим, иными словами страдание сохраняется. Герои Платонова в поисках избавления от него постепенно разрушают мир собственного существования, и разрушение это носит не мировоззренческий или идейный, а абсолютно обыденный характер. Оно тождественно неотвратимости страдания.
В текстах Платонова существует несколько потенциальных возможностей «отклонения» страдания. Отклонение это не предусматривает бегства от страдания, оно лишь как бы дает герою время для его продумывания, а точнее говоря, для вчувствования в его мир. Фактически таких миров у Платонова ровно столько, сколько его героев. Однако для каждого из них характерен конкретный метод «отклонения» страдания. Один из этих методов — изменение географического местоположения героя в пространстве. В произведениях Платонова мы сталкиваемся со своеобразными повторяющимися передвижениями героев, которые всегда в большей или меньшей степени бесцельны, хотя иногда и можно говорить о том, что существует определенный пункт назначения, в направлении которого движется герой. Однако это чаще всего не реальная географическая точка, хотя она может считаться таковой, а некоторый пространственный предел: герои, продвигаясь в пространстве, постоянно оказываются как бы вне этого предела. Этот предел расширяется и в конечном итоге им оказывается весь видимый мир. Именно поэтому Вощев ожидает «времени, когда мир станет общеизвестен» [1, с 230].
Интересно, что герои Платонова в своих продвижениях по Земле постоянно должны видеть, созерцать, ощущать этот предел, как бы конец зримого пространства; на практике он оказывается для них и концом времени, например, совмещением временного и пространственного планов существования. «Платонов отсылает нас к некоему воображаемому, несуществующему месту, к дистопии или даже к антиутопии, но самым главным для него является то, что мы можем определить как актуально существующую утопию». И это понимание того, что Платонов реализует некие общие, символические принципы воображаемого, некоторую выраженную в литературной фикциональности символичность человеческого существо-
вания как такового, мне представляется гораздо более важным и интересным, а также объясняющим отчасти реализованность его как писателя в мировой культуре, которую мы наблюдаем на протяжении уже достаточно долгого промежутка времени» [10, с. 13].
Временная точка построения коммунизма совпадает с некоторым идеальным пространственным ареалом, где тепло и уютно жить. На практике поиск такого пространственно-временного целого оказывается формой «отклонения страдания». Другая подобная же форма — восприятие страдания других людей как своего собственного. В этом случае герой как бы на время забывает о себе, воспринимая чужое страдание как собственную жизненную установку. Однако это тоже форма отклонения страдания, поскольку страдание чужое никогда не становится для героя адекватным воплощением страдания собственного. Тем не менее, собственное страдание героя не исчезает, а как бы уходит на второй план.
Тексты Платонова всегда построены как отношение героя к миру в глобальной перспективе. Это отношение включает в себя отношение к материальному, физическому миру как фундаментальной реальности, определяющей мир человеческих чувств. Эти две формы мироустройства образуют в текстах Платонова единое целое, однородную структуру, которая характерна для всех без исключения текстов мыслителя. Их можно рассматривать даже в формальном плане только с точки зрения этой структуры.
Чувственный мир для Платонова замещает мир идеальный; он всегда открывается героям там, где наступает старение или исчезновение материальных объектов. Поэтому в платоновском творчестве всегда наличествует особого рода метафизика — метафизика насильственно продолжающейся жизни, которая оканчивается с каждым умершим человеком и с каждой исчезнувшей вещью, обрекая на страдания все живое и вовлекая все новые поколения живущих в таинственную «работу» вечного и изменчивого существования.
Литература
1. Платонов А.П. Избранное. — М.: Гудьял-Пресс, 1999.
2. Анненский Л.А. Восток и запад в творчестве А. Платонова. — М., 1968.
3. Бочаров С.Г. Вещество существования. — М., 1971.
4. Геллер М. Андрей Платонов в поисках счастья. — М., 1982.
5. Гиренок Ф.И. Русские космисты // Философия и жизнь. — М., 1990.
6. Гулыга А.В. Русский космизм: наследие и наследники. — М., 1990.
7. Ефимова Н.М. Русский космизм о природе, жизни и смерти: Н. Федоров, К. Циолковский, А. Платонов. — М., 1996.
8. Пенкина Н.В. Философские идеи прозы А. Платонова: Проблема человека. — Нижневартовск, 2005.
9. Полтавцева Н.Г. Критика мифологического сознания в творчестве А. Платонова. — М., 1970.
10. Полтавцева Н.Г. Философско-эстетическая проблематика прозы Андрея Платонова. — М., 1979.
11. Семенова С.Г. Идея жизни А. Платонова. — М., 1988.
12. Толстая-Сегал Е. Идеологические контексты Платонова. — М., 1979.
13. Трубин В.Н. Мистерия Андрея Платонова. — М., 1965.
14. Харитонов А.А. Способы выражения авторской позиции в повести А. Платонова «Котлован». — СПб., 1993.
15. Цветков А.П. Язык Платонова. — М., 1983.
16. Чалмаев В.А. Андрей Платонов. — М., 1978.
17. Шкуро С. Мифология смерти у А. Платонова. — М., 2000.
18. Шубин Л.А. Андрей Платонов. — М., 1967.
