CC BY
25
ВЕСТНИК САФУ История Чернышов С.А.
2023. Т. 23, № 3 Строгановское «Присоединение Сибири»...
УДК 94(47).043:94(57) DOI: 10.37482/2687-1505-V267
ЧЕРНЫШОВ Сергей Андреевич, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник факультета исторических и политических наук Национального исследовательского Томского государственного университета. Автор более 30 научных публикации*
ОЯСЮ: https://orcid.org/0000-0003-3885-7125
СТРОГАНОВСКОЕ «ПРИСОЕДИНЕНИЕ СИБИРИ» В ВОЕННО-ХОЗЯЙСТВЕННЫХ И КОММУНИКАТИВНЫХ ПРАКТИКАХ1
В статье рассматриваются противоречия между реальным военно-хозяйственным освоением Западной Сибири Строгановыми и коммуникативным оформлением этого процесса. Научная новизна исследования состоит в том, что официальные коммуникации, сопутствующие первоначальному этапу освоения Сибири (царская «опальная грамота» Строгановым, «Сибирские летописи», материалы дипломатической переписки, правительственные акты), критически осмысливаются не как источник, фиксирующий исторические факты, а как акты коммуникационных практик, конструирующие некий набор нарративов, ключевые идеи которых при этом остаются принципиально непроверяемыми даже с учетом нынешней источниковой базы. Анализ подобных официальных коммуникаций проводится в контексте поиска субъектов, заинтересованных в их искажениях. Делается вывод, что Строгановы, обладая особым влиянием в Московском государстве на период, предшествовавший походу Ермака (вторая половина 1570-х годов), в первые годы «Ермакова взятия» Сибири фактически могли сформировать информационную монополию на освещение положения дел на границе Пермского края (Прикамья) и Западной Сибири. Имея определенные военно-хозяйственные интересы на этой территории (а также легальное право на такого рода интересы, дарованное царской грамотой 1574 года), они были способны воспользоваться возможностью «информационной монополии» для конструирования выгодного себе набора нарративов, в т. ч. о нарастающей военной опасности со стороны Сибирского ханства (которая не подтверждается современной историографией), формируя коммуникативные искажения, одним из которых можно назвать повышенное внимание к походу Ермака, имеющему несопоставимое с уровнем известности военно-политическое значение. Выдвигается гипотеза,
*Адрес: 634050, г. Томск, просп. Ленина, д. 36; e-mail: 1502911@mail.ru
'Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований в рамках научного проекта № 19-39-60002\19.
Для цитирования: Чернышов С.А. Строгановское «Присоединение Сибири» в военно-хозяйственных и коммуникативных практиках // Вестн. Сев. (Арктич.) федер. ун-та. Сер.: Гуманит. и соц. науки. 2023. Т. 23, № 3. С. 36-46. DOI: 10.37482/2687-1505-V267
что Строгановы таким образом фокусировали внимание московского правительства и элит на являющемся на тот момент второстепенным сухопутном маршруте покорения Сибири через Урал, при этом принимая активное участие в стихийном хозяйственном освоении сибирских недр через северные моря.
Ключевые слова: Строгановы, поход Ермака, покорение Сибири, политические коммуникации, коммуникативные искажения, Иван Грозный, Сибирское ханство.
Введение
Роль «именитых людей» Строгановых в присоединении Сибири к Русскому государству - одновременно один из ключевых и самых противоречивых эпизодов сибириеведения. С одной стороны, они явно играют важнейшую роль в «Сибирском взятии», участвуя в организации похода Ермака и имея царскую грамоту на земли «за Камнем» 1574 года. С другой стороны, сразу после начала этого похода московское правительство не только не признает официально заслуг Строгановых в покорении Сибири, но и отправляет им знаменитую «опальную грамоту». Кроме того, поход Ермака, организованный Строгановыми, имеет довольно спорное военно-политическое значение, однако является едва ли не самым знаменитым эпизодом покорения Сибири. Наконец, если судить консенсусной версии, то вся эта грандиозная эпопея, длившаяся для Строгановых почти три десятилетия, де-факто закончилась ничем: у нас нет никаких сведений о том, как именно они воспользовались результатами похода Ермака в хозяйственном отношении - об их производстве, торговле или иных деловых мероприятиях «за Камнем».
В настоящем исследовании предпринята попытка решения названных противоречий путем выдвижения гипотезы о существовавшей разнице между реальным военно-хозяйственным освоением Сибири и тем, как это было оформлено в коммуникативных практиках рассматриваемого периода.
Строгановы и их роль в покорении Сибири
Строгановы - явление совершенно уникальное не только в хозяйственном, но и в политическом отношении. Происходящие то ли от татарского мурзы, то ли из Великого Новгорода [1,
с. 34] Строгановы к концу XVI века - крупнейшие землевладельцы в стране. Если в начале 1550-х годов, по подсчетам Ф.А. Волегова, они владели 3,4 млн десятин земли, то к началу XVII века -уже 10,4 млн десятин (включая 1,2 млн десятин земли за Уральским хребтом, дарованными по грамоте от 30 мая 1574 года) [2, с. 39-40]. Земли эти использовались (или могли использоваться) для ведения промышленных дел, однако для нас важно и другое: Строгановых необходимо воспринимать не столько как собственно промышленников, сколько как исполнителей «особых поручений» правительства.
Так, в начале царствования Ивана IV Анике Федоровичу Строганову была выдана грамота, по которой он уполномочен наблюдать, чтобы проезжающие из Архангельска в Москву иноземные куцы не продавали свои товары в розницу и не покупали железо [3, с. 47]. В марте 1578 года власти Казани получают грамоту, в которой от них требуют беспрепятственный пропуск судов Строгановых - для поставок «государева хлеба» в Астрахань [4, с. 190]. Существуют документы, свидетельствующие о том, что люди Строгановых отправлялись налаживать связи с Бухарой - это, прежде всего, грамота «О пропуске Яковлева и Григория Оникеевичем Строгановых людей четырех человек с посланником Захарием Богдановых в Бухарию за товарами 1574 (7082) года августа 12» [5, с. 19]. Они снаряжают за свой счет отряд в тысячу казаков с пищалями к Серпухову в момент набега крымских татар на Москву [6, с. 34] и т. д. Строгановы таким образом периодически решают те или иные военно-политические задачи правительства.
Кроме того, они кредитуют царскую казну. А.А. Введенский констатирует: «фактически
они содержали правительство Шуйского» [6, с. 125]. А уже после воцарения Романовых Строгановы в 1614 году из всего «пятинного налога» в государстве уплатили порядка 10 % (17 из 190 тыс., собранных со всей страны), а в 1616 году - 40 из 200 тыс. Всего же в период «смутного времени» и при Михаиле Романове Строгановы кредитовали государство, по подсчетам Введенского, на сумму до 430 тыс. рублей [6, с. 131].
Эта деятельность не несет им прямой выгоды, однако обеспечивает институциональные преимущества. Например, еще при Шуйском они получают право неподсудности себя и своих людей никому, кроме царского суда, а также новые земли по Каме [7, с. 22]. В Соборном уложении 1649 года фамилия Строгановых выделяется отдельно и «ценится» выше, чем кто бы то ни был в государстве: «а будет кто обесчестит имянитых людей Строгановых... им правити за бесчестье Строгановым по сту рублев человеку» [8, с. 111] - это в два раза выше, чем санкции в отношении «обычных» бояр.
Расширение сфер влияния Строгановых в Перми и Сибири происходило волнообразно и было связано, прежде всего, с соответствующими царскими грамотами. Так, царская грамота 4 апреля 1558 года жаловала Григорию Строганову земли по обоим сторонам Камы [7, с. 9], грамота от 23 марта 1568 года - земли по Чусовой [7, с. 12]. Наконец, в 1574 году, в ответ на бунт 1572 года в Черемисской земле (Строгановы известили государя, что «виновником восстания Черемисы был Сибирский салтан Кучум» [7, с. 12]) Строгановы получают знаменитую царскую грамоту, дающую им право строить крепости по Тоболу и защищать восточные границы Московского царства, в т. ч. посредством борьбы с Кучумом.
Строгановы явно не единственные, кто занимался хозяйственным освоением Зауралья. Но они одни из немногих, кто имел прямую коммуникацию по этому поводу с московским правительством. Так, еще в 1557 году Аника Строганов поехал в Москву и объявил там о выгодах сибирской торговли, а также о Сибири вообще - как выражается Витзен: «с вестью о
новой, им открытой земле» [1, с. 40]. Собственно, по итогам этого визита Строгановы и получают первое крупное пожалование - земли по Каме. Аналогично и грамота 1574 года выходит как реакция на предложения Строгановых о защите восточных рубежей государства от «угрозы Кучума»: «били нам челом, что в нашей отчине за югорским камнем, в Сибирской украине <.. > збираютца ратные люди Сибирскова салтана да ходят ратью.» [3, с. 239]. В упомянутом документе прямо говорится и о дальнейших действиях Строгановых: «а Якову и Григорью, збирая охочих людей и остяков и вогулич и самоедъ, с своим наемными казаки и с нарядом свои посы-лати поевати, и в полон сибирцев имати и в дань за нас приводити» [3, с. 239].
Сегодня мы имеем данные, которые позволяют сомневаться в объективности этой коммуникации Строгановых. Так, современные исследователи не подтверждают «предполагаемого роста немотивированной агрессивности сибирского хана как возможной причины московско-сибирской войны» [9, с. 221]. Приведенный локальный пример подтверждает, что Строгановы, по всей видимости, имели возможность трактовать события на восточной периферии государства в выгодном для себя ключе, используя фактическую монополию на информацию (кроме них, рассказать о состоянии дел на данной территории могли, разве что, несколько чиновников - прежде всего Чердынский воевода). В условиях затрудненных коммуникаций и многолетних циклов информационного взаимодействия с окраинами появление подобных субъектно-ориентированных коммуникативных искажений становится важной концептуальной рамкой в дальнейшем анализе.
Именно в таком ключе возможно рассматривать «опальную грамоту» Строгановым 16 ноября 1582 года («послали вы из острогов своих волжских атаманов и казаков Ермака с товары-щи воевати вотяки и вогуличи и Пелынские и Сибирские места сентября в 1 день <...> и то зделалось вашею изменою» [10, с. 7]), которая традиционно интерпретируется как доказательство их «самодеятельности» с организацией
похода Ермака. Мы полагаем, что значение этой грамоты сильно переоценено хотя бы потому, что она находится вне всякого известного нам контекста, не имеет понятных предпосылок. А также не несет никаких реальных последствий: уже в 1591 году со Строгановых были сняты даже минимальные наказания (лишение нескольких вотчин) [11], а последующие цари вплоть до 1700 года в своих грамотах продолжают подтверждать все права и полномочия рода [7]. Наконец, трудно себе представить, чтобы доверенные лица царя позволили себе откровенную «самодеятельность». Словом, роль Строгановых в военно-хозяйственном освоении Сибири должна была остаться ключевой. И именно такой она и оставалась: скажем, уже во время действий в Сибири официальной царской армии Строгановым по грамоте от 2 июля 1592 года предписывалось выделить из своих пермских вотчин «100 человек ратных людей с рушницами, и с луки, и кремли и с рогатинами и со всяким ратным боем» [6, с. 109].
Таким образом, «опальная грамота» не опровергает, а подтверждает нашу гипотезу о возможности информационной монополии Строгановых на восточной периферии Московского царства в рассматриваемый период. В подобном контексте «Опальную грамоту» возможно интерпретировать либо как заранее подготовленное официальное доказательство непричастности московского правительства к походу Ермака - исключительно на случай его неудачи, либо как последствия получения царским правительством «альтернативной» информации от чердынского воеводы Василия Пе-репелицына, мотивы которого неизвестны.
Коммуникативные искажения в Строгановском «покорении Сибири» Мы видим явное противоречие между официальными оценками роли Строгановых в покорении Сибири и официальными же действиями. С одной стороны, царское правительство дает им жалованную грамоту, фактически легализующую
завоевание Сибири, призывает их к участию уже во втором «официальном» этапе этого завоевания, обращается к ним за кредитованием бюджетного дефицита и по меньшей мере в следующие 100 лет подтверждает все заявленные права и обязательства перед «именитыми людьми». С другой - с первых лет после начала похода Ермака Строгановым нет места в публичной официальной версии случившегося (кроме группы текстов Строгановских летописей, написанных при их прямом покровительстве [12]).
И главное: если судить по официальным коммуникациям, то они не получили никакой хозяйственной выгоды от «Сибирского взятия». Еще в первой половине XIX века тогдашний управляющий пермскими имениями Строгановых Ф.А. Во-легов констатирует: «на долю покорителей Сибири за их великие жертвы ничего не досталось, кроме исторической славы и грамоты» [13, с. 62]. Соловьев в «Истории России» задается вопросом о роли Строгановых и их связи с походом Ермака и ставит риторический вопрос: «спрашивается, зачем же они взяли грамоту на Сибирь, когда не имели видов на эту страну?» [14, с. 201].
Данное противоречие можно объяснить разными причинами, однако в контексте используемого в настоящем исследовании коммуни-кативистского подхода мы можем говорить о возможном противоречии между реальными событиями и их коммуникативным оформлением. Упомянутые противоречия можно продемонстрировать на примере похода Ермака, в организации которого принимали участие Строгановы, - это самый знаменитый эпизод покорения Сибири, реальное значение которого крайне противоречиво.
Еще Ф.А. Волегов, глубоко погруженный в проблематику поиска первоисточников о «Сибирском взятии», признавал: «Все издатели исторических известий воображают Ермака богатырем более баснословным, чем обыкновенным завоевателем», что происходит «от незнания того натурального хода дел, который предшествовал покорению Сибири»2. Ключе-
2Государственный архив Пермского края. Ф. 672. Оп. 1. Д. 16. С. 16.
вая проблема конструирования образа Ермака и его похода - минимальное количество данных об этом событии, позволяющее трактовать его как угодно в зависимости от контекста, в котором пребывает автор [15].
Реальное значение похода Ермака в череде военных противостояний Москвы и Сибири вызывает множество вопросов. Для официальной титулатуры московского царя поход Ермака имеет ничтожное значение. Посольский приказ начинает использовать как повод для признания нового царского титула «всея Сибирские земли и Северные страны повелитель» европейскими монархами не поход Ермака, а посольство сибирского князя Едигера в Москву в 1555 году [16, с. 233].
С.Ф. Платонов прямо говорит о том, что результаты похода Ермака «были для Грозного случайностью», а сама экспедиция - «военным поиском», не являющимся ключевым моментом в покорении Сибирского царства [17, с. 209]. Косвенно версию малой значимости «Ермакова взятия» подтверждают и другие факты. Например, во всех Устюжских и Вологодских летописях (а этот регион - ключевой для освоения Сибири) о походе Ермака говорится в одной-единствен-ной фразе в Летописце Льва Вологдина: «тогда взяты Ермаком в Сибири царевичи в полон и в Москву присланы» [18, с. 137] (описываются события 1582 года). И даже русские дипломатические тексты если и упоминают Ермака, то либо вскользь (о чем говорилось выше), либо в контексте продолжения завоевания Казани и Астрахани [19, с. 56]. Даже лояльные к Ермаку Сибирские летописи не имеют единой трактовки хотя бы символического значения похода казаков в Сибирь: так, в основной редакции Есиповской летописи упоминается о награждении посольства Ермака к царю «денгами и сукнами» [12, с. 58], а в Долговском списке говорится о новой титулатуре: «а Ермака повеле государь написат в грамотах сибирским князем» [12, с. 74]
Ермак как коммуникативный феномен очевидно не был «правительственным изобретением» хотя бы потому, что все следующие несколько столетий окологосударственные круги пытались решить, что делать с этой неуместной
ситуацией. Так, в протоколах исторического собрания Академии наук от 3 и 6 июня 1748 года указывается на необходимость изъять упоминание Ермака из официального летописания: «понеже благопристойность и некоторые политические опасности и предосторожности требуют, чтобы нечестным названием Ермака не оскорблять читателей» [6, с. 64]. Через столетие П.И. Небольсин в своем «Покорении Сибири» задавался вопросом: «стоил ли Ермак той памяти и славы, которыми окружает его потомство только за то, что он покорил страну, которая и без него была уже данницею России?» [20, с. 19].
Мы доподлинно не знаем, почему возник образ Ермака как ключевой фигуры в покорении Сибири. Обычно это объясняется возникновением героического образа покорителя Сибири в низовом фольклоре [21, с. 96] и его дальнейшим переосмыслением в «народных сказаниях» в последующие периоды («Российский Кортес, знаменитый Ермак») [22] с окончательной кристаллизацией примерно к середине XIX века в виде идеи о Ермаке как особом типе «удальства казацкого» [23].
С позиций коммуникативистики подобное противоречие между реальным и существующим в коммуникативных практиках персонажем объясняется наличием субъекта, заинтересованного в такого рода искажениях. Первыми претендентами на роль данного субъекта являются Строгановы, чью принципиальную роль в освоении Сибири на этом этапе невозможно отрицать. Если предположить, что в 1570-е годы они целенаправленно конструировали в донесениях царю мнимую (как теперь известно) угрозу со стороны Сибирского ханства, а в 1580-е искусственно концентрировали внимание современников на походе Ермака (в т. ч. путем донесения царю «жалобы» Перепелицына), то у подобных действий должны быть рациональные (прежде всего хозяйственные) обоснования. «Северное» освоение Сибири Строгановыми: теоретические возможности и практические действия
В дальнейших рассуждениях мы отталкиваемся от гипотезы, что наиболее простым объ-
яснением того, что нам ничего не известно о хозяйственном освоении Строгановыми Западной Сибири, является отсутствие не освоения как такового, а информации о нем. Если предположить, что они все-таки воспользовались правами, данными царской грамотой 1574 года (как воспользовались всеми другими грамотами до и после нее), то это позволит нам положительно ответить на вопрос о наличии хозяйственных интересов Строгановых за Уралом в 1580-е -1590-е годы. О таких интересах нам сегодня ничего не известно - возможно, в т. ч. из-за целенаправленно сконструированного «коммуникативного искажения» в виде гиперболизированного значения похода Ермака. А целью данного искажения могло быть отвлечение внимания от другого пути военно-хозяйственного освоения Сибири: не через Уральские годы (в т. ч. путем, которым прошел Ермак), а через северные моря и сибирские реки, впадающие в них.
Технологически и практически это было явно возможно. Во-первых, европейские (прежде всего английские) купцы с середины XVI века искали в северных морях альтернативный транспортный коридор в Индию, Персию и Китай [24, с. 12]. Нам известно, что еще в 1525 году Павел Иовий со слов члена русского посольства Дмитрия Герасимова говорит о возможности установления водного пути в Иран и Индию через Каспийское море и Московию [24, с. 12]. Во многом из-за решения этой задачи Ричард Ченслор 24 августа 1553 года прибыл к устью Северной Двины, а в следующем году получил грамоту на право свободной торговли с Москвой. Уже в 1580-е годы английские и голландские купцы совершенно точно знали путь до пролива Карские ворота (т. е. освоили Печорское море) и получали инструкции обследовать устье Оби и саму реку. Так, в поручении Артуру Пэту и Чарльзу Джэкмену, данном в 1580 году сэром Роландом Хайуордом, говорится: «нам хотелось бы, чтобы будущим летом вы сделали открытия по реке Оби насколько возможно дальше. Если вы найдете, что эта река... действительно судоходна... то, может быть, вы доедете до города Сибири или до другого
города с населением на берегу Оби» [24, с. 161]. Согласно наиболее распространенной теории, европейцы полагали, что Обь начинается в Китае, следовательно, через нее можно найти водный путь в Поднебесную.
Русским промышленникам этот путь также был знаком. Так, не позднее 1596 года известны случаи хождения судов до устья Енисея (экспедиция Баренца [25]). А еще в 1556 году Стифен Бэрроу встретил около Новой земли 4 лодки русских поморов, которые рассказали ему о пути к Оби [24, с. 21]. К концу 1550-х относится свидетельство англичанина Дженкинсона, упоминавшего холмогорского морехода Федора Топтыгина, который ко времени их встречи ходил на Обь по крайней мере дважды [26, с. 154]. Известный русский исследователь Севера конца XIX - начала XX века А.А. Дунин-Гор-кавич констатирует касательно второй половины XVI века: «в те давно-прошедшие времена пути эти были настолько проторены, что даже встречавшиеся на них природные урочища носили русские, а не инородческие (как теперь) названия» [27, с. 5].
Любопытно, что источниками данных сведений являются частные лица, а не чиновники. Это означает, что московское правительство не знало (или делало вид, что не знало) о морском пути в Сибирь вплоть до начала XVII века. Только в 1616 году царские чиновники «официально» узнают данный факт от тобольского воеводы Куракина, который пишет: «торговые и промышленные люди ходят кочами от Архан-гельскаго города на Карскую губу и на волок в Мангазею, а другая дорога с моря в енисейское устье большими судами» [27, с. 19], а также упоминает о связях русских торговцев с «немцами». Практически сразу после этого морской путь в Мангазею формально закрывается.
Итак, задолго до похода Ермака, а также одновременно с ним на северных сибирских морях, судя по обрывочным, но довольно однородным источникам, должна была идти активная торгово-промышленная жизнь. Можно ли предположить, что эту жизнь с ее очевидными выгодами игнорировали Строгановы, будучи к тому же
единственными русскими промышленниками, которые имели легализированное московским царем право на освоение приобских земель? Такое сложно себе представить.
В источниках есть только косвенные подтверждения данной гипотезы. Строгановское «северное» освоение Сибири могло быть связано с деятельностью Оливера Брюнеля, который по их поручению с 1575 года (т. е. сразу после получения царской грамоты Ивана Грозного) дважды побывал в Сибири через Мезень и Печору до устья Оби - об этом нам известно из сообщений Исаака Массы [5, с. 30]. В 1581 году Брюнель едет в Антверпен приглашать на службу моряков-голландцев на отстроенные Строгановыми два военных корабля [6, с. 55] для отправки в устье Оби. С.Ф. Платонов также соглашается с подобной датировкой, поиск путей в Сибирь Строгановыми через Север он относит уже к 1574 году [28, с. 49]. В 1570-х существовала и их промысловая колония на Новой земле для добычи моржей, нерпы, касаток, и, конечно, пушнины [6 с. 57]. Брюнель ходил по морю с пушниной на рынки Дордрехта, Антверпена и Парижа по меньшей мере с 1570 по 1577 год [5, с. 27].
Словом, технологическая возможность освоения Сибири через северные моря существовала, Строгановы имели морские корабли и торговые фактории в указанных районах, а также единственные из русских промышленников обладали легальным правом на такого рода действия. На наш взгляд, данных обстоятельств достаточно, чтобы утверждать, что со значительной долей вероятности Строгановы активно пользовались морским путем в Сибирь. Этот факт по-разному отражается в коммуникациях современников. Если для иностранцев плавания через северные моря и есть «освоение Сибири» (о чем в частности пишет Исаак Масса в своем «Описание стран Сибири, самоедии и Тунгузии», напечатанном в Амстердаме в 1609 году), то для московского правительства официально это terra incognita. Несмотря на то, что доход государственной казны от торговли мехами только с 1589 по 1605 год вырос в три раза
(а ничем иным, кроме как активным освоением Сибири, в т. ч. по морю, это объяснить нельзя), о «северном» освоении Сибири официальные источники этого периода не упоминают. В царских грамотах и дипломатических документах упор делается на наземных экспедициях через Уральские горы, предпринятых вначале Ермаком, а затем - воеводами Сукиным и Мясным и их последователями.
Заключение
Резюмируем основные гипотезы и выводы данного исследования. В 1574 году Строгановы, будучи постоянными исполнителями военно-политических поручений московского правительства и одной из ключевых фамилий промышленников того времени, получают от царя карт-бланш на освоение Сибири. Сам по себе данный факт не должен удивлять - это традиционная практика колонизации периферийных территорий того времени [29]. Другое дело, что согласно доступным нам источникам, это право никак не реализуется, больше того, дипломатические и правительственные источники даже не упоминают Строгановых как акторов «Сибирского взятия». При этом Строгановы, по всей видимости, целенаправленно искажали в донесениях царскому правительству информацию о ситуации на восточной периферии государства, упоминая о росте агрессии со стороны Сибирского ханства или гиперболизируя значения похода Ермака. Однако Строгановы, явно имея технологическую и правовую возможность, судя по официальным источникам никак не участвовали в хозяйственном освоении Сибири через северные моря.
В данном исследовании была предпринята попытка разрешить эти явные противоречия посредством инструментария коммуникативи-стики [30]. Подобная интерпретация поставленных известных противоречий не является бесспорной, однако, на наш взгляд, в условиях отсутствия значительно количества источников о «Сибирском взятии» не менее аргументирована, чем прочие.
Описанные эпизоды рассматриваются нами в двух плоскостях: как события и как ком-
муникативные акты о них. Последние, в свою очередь, - как пространство для коммуникативных искажений, обусловленных хозяйственными интересами субъектов коммуникаций [31], прежде всего Строгановых. В рамках этого подхода нами был выдвинут ряд связанных между собой гипотез, некоторые из которых, хотя и подтверждаются исключительно косвенными данными, позволяют наиболее лаконично интерпретировать обозначенные противоречия.
Согласно предложенной версии, путем регулярных искаженных донесений царскому правительству Строгановы в 1570-е годы сформировали ложный коммуникационный контекст, в котором именно они являются первой линией защиты восточных рубежей державы от посягательств Кучума и других вражеских сил. В этом же ключе следует рассматривать и поход Ермака, реальное военное значение которого в настоящее время представляется сильно преувеличенным. Коммуникативный феномен Ермака имеет явно не правительственное происхожде-
ние, и первые претенденты на авторство этого феномена именно Строгановы.
В статье обосновывается предположение, что гиперфиксация внимания на походе Ермака (в т. ч. через донос воеводы Перепелицына) была необходима Строгановым для освоения Сибири через северные моря, на что они были способны и практически, и технологически. Если данное предположение верно, то такого рода действия следует расценивать как акт политических коммуникаций, конструирующий для современников искаженные нарративы освоения Сибири. Строгановы, вероятнее всего, воспользовались грамотой 1574 года, приняв активное участие в стихийном хозяйственном освоении сибирских недр через северные моря, при этом посредством описанных в исследовании коммуникативных искажений несколько десятилетий сознательно фокусировали внимание московского правительства и элит на являющемся в тот момент второстепенным сухопутном маршруте покорения Сибири через Урал.
Список литературы
1. 1000 лет русского предпринимательства: из истории купеческих родов / сост., вступ. ст., прим. О. Платонова. М.: Современник, 1995. 479 с.
2. Русский биографический словарь / изд. под наблюдением председателя Имп. Рус. Истор. О-ва А.А. По-ловцова. Т. XIX. СПб.: Тип. товарищества «Общественная Польза», 1909. 608 с.
3. Андреев А.Р. Строгановы. XVI-XX вв. М.: Белый волк: Крафт, 2000. 595 с.
4. Каштанов С.М. Строгановы и Казань в XVI веке // Источники и исследования по истории татарского народа. Казань: Казан. гос. ун-т, 2006. С. 188-198.
5. Рябов В.И. Строгановы, или Поиски пути развития капитализма в России. СПб.: Астерион, 2011. 140 с.
6. Введенский А.А. Дом Строгановых в XVI-XVII вв. М.: Изд-во соц.-экон. лит. 1962. 308 с.
7. Устрялов Н. Именитые люди Строгановы. СПб.: В тип. Штаба воен.-учеб. заведений, 1842. 120, [7] с.
8. Российское законодательство X-XX веков / под общ. ред. О.И. Чистякова: в 9 т. Т. 3: Акты Земских соборов / отв. ред. тома А.Г. Маньков. М.: Юрид. лит., 1985. 511 с.
9. Маслюженко Д.Н., Рябинина Е.А. Москва и Искер в 1569-1582 гг. в контексте международной политики // Средневековые тюрко-татарские государства. 2012. Вып. 4. С. 213-222.
10. Тобольский хронограф: сб. Вып. 4. Екатеринбург: Урал. рабочий, 2004. 606 с.
11. Морозов Б.Н. Жалованная грамота Строгановым 1591 года // Рус. дипломатарий. Вып. 6. М.: Памятники истор. мысли, 2000. С. 190-195.
12. Полное собрание русских летописей. Т. 36. Сибирские летописи. Ч. 1. Группа Есиповской летописи. М.: Наука, 1987. 382 с.
13. Шамшурина И.В. История рода Строгановых в работах Ф.А. Волегова // Вспомогательные истор. дисциплины. Сб. 1. Свердловск, 1974. С. 58-66.
14. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Книга III. 1463-1584. М.: АСТ, 2001. 389 с.
15. Чернышов С.А. «Ермак - это сама Россия»: образы покорения Сибири как универсальные константы исторической памяти // Вопр. истории Сибири: сб. науч. ст. Вып. 17. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2021. С. 149-155.
16. Полное собрание русских летописей. Т. 29. М.: Наука, 1965, 389 с.
17. Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. СПб.: Кристалл, 1997. 838 с.
18. Полное собрание русских летописей. Т. 37. Ленинград: Наука, 1982. 228 с.
19. Солодкин Я.Г. Казань-Астрахань-Сибирь («Ермаково взятие» «Кучумова царства» в восприятии русских книжников XVT-XVTI вв.) // Западная Сибирь: история и современность: краеведческие записки. Тюмень: Мандр и К, 2006. С. 50-56.
20. Небольсин П.И. Покорение Сибири // Тобол. хронограф. Вып. 3. Екатеринбург: Урал. рабочий, 1998. С. 17-52.
21. Дергачева-Скоп Е.И. Из истории литературы Урала и Сибири XVII в. Свердловск: Средне-Урал. кн. изд-во, 1965. 152 с.
22. Львов П.Ю. Храм Славы российских ироев, от времен Гостомысла до царствования Романовых. СПб.: При Имп. Акад. наук, 1803. [10], XXXXVI, 78, 14, [8], 38, [2], 44, [4] с.
23. Тарловский И. Ермак // Журн. М-ва народ. просвещения. 1841. № 11. С. 29-46.
24. Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке / подг. А.И. Цепковым. Рязань: Александрия, 2007. 399 с.
25. Ильин В. Несколько сведений об экспедициях, предпринимаемых на севере Сибири для открытия водного и сухопутного пути в Европейскую Россию // Тобол. губ. вед.: Антология тобольской журналистики конца XIX -начала XX в. / сост. Ю.Л. Мандрика. Кн. 1. Тюмень: Мандрика, 2004. С. 297-304.
26. Могильников В.А. Первые русские в Сибири // Тобол. хронограф. Вып. 3. Екатеринбург: Урал. рабочий, 1998. С. 138-157.
27. Дунин-Горкавич А.А. Тобольский север. Этнографический очерк местных инородцев. Т. 3. М.: Изд-во Либерея, 1996. 208 с.
28. Митрофанов В.В. С.Ф. Платонов о роли Строгановых в присоединении Сибири к России // Тюмен. истор. сб. Тюмень: изд-во Тюмен. гос. ун-та (ТюмГУ), 2004. Вып. 7. С. 43-52.
29. Эткинд А. Внутренняя колонизация: имперский опыт России. М.: Нов. лит. обозрение, 2022. 448 с.
30. Малинова О.Ю., Миллер А.И. Введение. Символическая политика и политика памяти // Символические аспекты политики памяти в современной России и Восточной Европе: сб. ст. по материалам конференции (11-12 ноября 2019 г., СПб.) / ред. В.В. Лапин, А.И. Миллер. СПб.: Изд-во Европ. ун-та в Санкт-Петербурге, 2021. С. 7-37.
31. Чеканцева З.А. Path Dependence, политика времени и метаморфозы истории // Вестн. Перм. ун-та. История. 2020. Вып. 3(50). С. 5-16. DOI: 10.17072/2219-3111-2020-3-5-16
References
1. Platonov O. (comp.). 1000 let russkogopredprinimatel 'stva: iz istorii kupecheskikh rodov [1000 Years of Russian Entrepreneurship: From the History of Merchant Families]. Moscow, 1995. 479 p.
2. Russkiy biograficheskiy slovar' [Russian Biographical Dictionary]. Vol. 19. St. Petersburg, 1909. 608 p.
3. Andreev A.R. Stroganovy. XVI-XXvv. [The Stroganovs. 16th - 20th Centuries]. Moscow, 2000. 595 p.
4. Kashtanov S.M. Stroganovy i Kazan' v XVI veke [The Stroganovs and Kazan in the 16th Century]. Istochniki i issledovaniyapo istorii tatarskogonaroda [Sources and Research on the History of the Tatar People]. Kazan, 2006, pp. 188-198.
5. Ryabov V.I. Stroganovy, ili Poiski puti razvitiya kapitalizma v Rossii [The Stroganovs, or, Searching for the Way to Develop Capitalism in Russia]. St. Petersburg, 2011. 140 p.
6. Vvedenskiy A.A. Dom Stroganovykh v XVI-XVII vv. [The House of Stroganov in the 16th - 17th Centuries]. Moscow, 1962. 308 p.
7. Ustryalov N. Imenitye lyudi Stroganovy [The Eminent Stroganovs]. St. Petersburg, 1842. 120 p.
8. Chistyakov O.I. (ed.). Rossiyskoe zakonodatel'stvoX-XXvekov. T. 3: Akty Zemskikh soborov [Russian Legislation of the 10th - 20th Centuries. Vol. 3: The Acts of the Zemsky Sobor]. Moscow, 1985. 511 p.
9. Maslyuzhenko D.N., Ryabinina E.A. Moskva i Isker v 1569-1582 gg. v kontekste mezhdunarodnoy politiki [Moscow and Isker in 1569-1582 in Terms of International Relations]. Srednevekovye tyurko-tatarskie gosudarstva, 2012, no. 4, pp. 213-222.
10. Tobol'skiy khronograf [Tobolsk Chronicle]. Iss. 4. Yekaterinburg, 2004. 606 p.
11. Morozov B.N. Zhalovannaya gramota Stroganovym 1591 goda [1591 Charter of Grant to the Stroganovs]. Russkiy diplomatariy [Russian Documents]. Iss. 6. Moscow, 2000, pp. 190-195.
12. Polnoe sobranie russkikh letopisey. T. 36. Sibirskie letopisi. Ch. 1. Gruppa Esipovskoy letopisi [Complete Russian Chronicles. Vol. 36. Siberian Chronicles. Pt. 1. The Yesipov Chronicle Group]. Moscow, 1987. 382 p.
13. Shamshurina I.V Istoriya roda Stroganovykh v rabotakh F.A. Volegova [The History of the Stroganov Family in the Works by F.A. Volegov]. Vspomogatel'nye istoricheskie distsipliny [Auxiliary Historical Disciplines]. Coll. 1. Sverdlovsk, 1974, pp. 58-66.
14. Solov'ev S.M. Istoriya Rossii s drevneyshikh vremen [History of Russia from the Earliest Times]. Book 3. 1463-1584. Moscow, 2001. 389 p.
15. Chernyshov S.A. "Ermak - eto sama Rossiya": obrazy pokoreniya Sibiri kak universal'nye konstanty istoricheskoy pamyati ["Yermak Is Russia": Images of the Conquest of Siberia as Universal Constants of Historical Memory]. Voprosy istorii Sibiri [Issues of the History of Siberia]. Iss. 17. Omsk, 2021, pp. 149-155.
16. Polnoe sobranie russkikh letopisey [Complete Russian Chronicles]. Vol. 29. Moscow, 1965. 389 p.
17. Platonov S.F. Lektsiipo russkoy istorii [Lectures on Russian History]. St. Petersburg, 1997. 838 p.
18. Polnoe sobranie russkikh letopisey [Complete Russian Chronicles]. Vol. 37. Leningrad, 1982. 228 p.
19. Solodkin Ya.G. Kazan'-Astrakhan'-Sibir' ("Ermakovo vzyatie" "Kuchumova tsarstva" v vospriyatii russkikh knizhnikov XVI-XVII vv.) [Kazan-Astrakhan-Siberia ("Yermak's Conquest" of the "Kuchum Khanate" as Viewed by the Russian Scribes of the 16th - 17th Centuries)]. Zapadnaya Sibir': istoriya i sovremennost': kraevedcheskie zapiski [Western Siberia: History and Modernity: Local History Notes]. Tyumen, 2006, pp. 50-56.
20. Nebol'sin P.I. Pokorenie Sibiri [The Conquest of Siberia]. Tobol'skiy khronograf [Tobolsk Chronicle]. Iss. 3. Yekaterinburg, 1998, pp. 17-52.
21. Dergacheva-Skop E.I. Iz istorii literatury Urala i Sibiri XVII v. [From the History of Literature of the Urals and Siberia in the 17th Century]. Sverdlovsk, 1965. 152 p.
22. L'vov P.Yu. Khram Slavy rossiyskikh iroev, ot vremen Gostomysla do tsarstvovaniya Romanovykh [A Pantheon of Russian Heroes, from Gostomysl to the Romanov Rule]. St. Petersburg, 1803. 44 p.
23. Tarlovskiy I. Yermak. ZhurnalMinesterstva narodnogo prosveshcheniya, 1841, no. 11, pp. 29-46 (in Russ.).
24. Angliyskie puteshestvenniki vMoskovskom gosudarstve vXVI veke [English Travellers in the Muscovite State in the 16th Century]. Ryazan, 2007. 399 p.
25. Il'in V. Neskol'ko svedeniy ob ekspeditsiyakh, predprinimaemykh na severe Sibiri dlya otkrytiya vodnogo i sukhoputnogo puti v Evropeyskuyu Rossiyu [Some Information About the Expeditions Undertaken in Northern Siberia to Discover Water and Land Routes to the European Part of Russia]. Mandrika Yu.L. (comp.). Tobol'skie gubernskie vedomosti: Antologiya tobol'skoy zhurnalistiki kontsa XIX - nachala XX v. [Tobolskie Gubernskie Vedomosti: An Anthology of Tobolsk Journalism of the Late 19th and Early 20th Centuries]. Book 1. Tyumen, 2004, pp. 297-304.
26. Mogil'nikov V.A. Pervye russkie v Sibiri [Russian Pioneers in Siberia]. Tobol'skiy khronograf [Tobolsk Chronicle]. Iss. 3. Yekaterinburg, 1998, pp. 138-157.
27. Dunin-Gorkavich A.A. Tobol'skiy sever. Etnograficheskiy ocherk mestnykh inorodtsev [Tobolsk North. An Ethnographic Review of Local Foreigners]. Vol. 3. Moscow, 1996. 208 p.
28. Mitrofanov V.V. S.F. Platonov o roli Stroganovykh v prisoedinenii Sibiri k Rossii [S.F. Platonov on the Role of the Stroganovs in the Accession of Siberia to Russia]. Tyumenskiy istoricheskiy sbornik [Tyumen Historical Collection]. Tyumen, 2004. Iss. 7, pp. 43-52.
29. Etkind A. Vnutrennyaya kolonizatsiya: imperskiy opyt Rossii [Internal Colonization: Russia's Imperial Experience]. Moscow 2022. 448 p.
30. Malinova O.Yu., Miller A.I. Vvedenie. Simvolicheskaya politika i politika pamyati [Introduction. Symbolic Politics and the Politics of Memory]. Lapin W, Miller A.I. (eds.). Simvolicheskie aspekty politiki pamyati v sovremennoy Rossii i Vostochnoy Evrope [Symbolic Aspects of the Politics of Memory in Russia and Eastern Europe Today]. St. Petersburg, 2021, pp. 7-37.
31. Chekantseva Z.A. Path Dependence, politika vremeni i metamorfozy istorii [Path Dependence, Politics of Time and Metamorphosis of History]. VestnikPermskogo universiteta. Istoriya, 2020, no. 3, pp. 5-16. DOI: 10.17072/22193111-2020-3-5-16
DOI: 10.37482/2687-1505-V267
Sergey A. Chernyshov
Tomsk State University; prosp. Lenina 36, Tomsk, 634050, Russian Federation;
ORCID: https://orcid.org/0000-0003-3885-7125 e-mail: 1502911@mail.ru
THE STROGANOVS' "ACCESSION OF SIBERIA" IN MILITARY-ECONOMIC AND COMMUNICATION PRACTICES
This article deals with the contradictions between the actual military-economic exploration of Western Siberia by the Stroganovs and the communicative design of this process. The scientific novelty of the study lies in the fact that the official communications accompanying the initial stage of the exploration of Siberia (a letter of displeasure to the Stroganovs from the tsar, the Siberian Chronicles, diplomatic correspondence and government acts) are critically studied not as a source of historical facts, but as communication practices that construct a certain set of narratives, whose key ideas, at the same time, remain fundamentally unverifiable, even taking into account the current source base. The analysis of these official communications is carried out in the context of the search for subjects interested in their distortion. It is concluded that the Stroganovs, exerting a special influence in the Muscovite state during the period preceding Yermak's campaign (second half of the 1570s), in the first years of his conquest of Siberia actually had an opportunity to create an information monopoly on covering the state of affairs on the border of the Perm Territory (the Kama River area) and Western Siberia. Having certain military and economic interests in this region (as well as a legal right to such interests granted by the royal charter of 1574), the Stroganovs could take advantage of the possibility of such an information monopoly to construct a set of narratives that were beneficial to them, including those about а growing military threat from the Siberian Khanate (which is not confirmed by modern historiography), by forming communicative distortions, one of which could be the increased attention to Yermak's campaign, disproportionate to its military-political significance. It is hypothesized that the Stroganovs thus focused the attention of the Moscow government and elites on what was at that time a secondary land route for the conquest of Siberia through the Urals, while taking an active part in the erratic economic development of Siberian mineral resources through northern seas.
Keywords: Stroganovs, Yermak, conquest of distortions, Ivan the Terrible, Siberian Khanate.
Поступила 05.09.2022 Принята 14.05.2023 Опубликована 26.06.2023
Siberia, political communications, communicative
Received 5 September 2022 Accepted 14 May 2023 Published 26 June 2023
For citation: Chernyshov S.A. The Stroganovs' "Accession of Siberia" in Military-Economic and Communication Practices. Vestnik Severnogo (Arkticheskogo) federal'nogo universiteta. Ser.: Gumanitarnye i sotsial'nye nauki, 2023, vol. 23, no. 3, pp. 36-46. DOI: 10.37482/2687-1505-V267
