CC BY
81
Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2017. № 4 (16). С. 186-196. УДК 930.1
DOI 10.25513/2312-1300.2017.4.186-196
С. Б. Крих
СТРАТЕГИЯ ПЕРИФЕРИИ: НАУЧНОЕ ТВОРЧЕСТВО М. Е. СЕРГЕЕНКО В КОНТЕКСТЕ РАЗВИТИЯ СОВЕТСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ ДРЕВНОСТИ*
Важность стилистического анализа в историографическом изучении советской науки о древности показана на примере анализа творческой стратегии филолога-классика М. Е. Сергеенко (18911987), которая, как историк, не использовала в своих трудах цитат из работ «классиков марксизма-ленинизма», её стиль восходил к русской классической литературе, она избегала широких обобщений в форме марксистско-ленинской социологии - парадоксальным образом, эта стратегия оказалась успешной уже в поздний советский период, когда лидирующие прежде идеи советской историографии были девальвированы.
Ключевые слова: советская историография; древний мир; стиль исторического нарратива; периферийная наука.
S. B. Krikh
THE STRATEGY OF PERIPHERY: WORKS OF M. E. SERGEENKO IN THE CONTEXT OF EVOLUTION OF SOVIET HISTORIOGRAPHY OF ANTIQUITY
The main purpose of this article - to show the important of the stylistic analysis in historiographic studies in Soviet historiography of the ancient world. The subject of the article is the strategy of cre-ational activity of Maria Sergeenko (1891-1987), Soviet classicist. She was historian who never used citation from Marx, Engels, Lenin and Stalin in her works, her style was oriented on Russian classical literature, she escaped from vast generalizations in form of Marxist-Leninist sociology. Paradoxically, this strategy has been successful in late Soviet society, when mainstream Soviet historical ideas were devaluated.
Keywords: Soviet historiography; ancient world; style of historical narrative; peripheral science.
Хорошо известны слова о том, что в России надо жить долго, чтобы чего-то дождаться. Уместно проверить, справедлив ли этот тезис, на примере творчества Марии Ефимовны Сергеенко (1891-1987), доктора филологических наук, автора ряда переводов античных авторов, специалиста по сельскому хозяйству Древней Италии. Её творческий путь почти полностью совпадает с периодом существования советской исторической науки, что даёт возможность проверки корреляции между тематикой её работ и развитием советской историографии. Правда, корреля-
ция эта в принципе не может быть прямолинейной, так как перед нами тот исследователь, чей образ не вписывается в череду стандартных фигур советской науки.
Отличие творчества М. Е. Сергеенко от типичных образцов советской историографии настолько очевидно всякому читателю, знакомому хотя бы с небольшим количеством её работ, что не требует расширенного обоснования. В первую очередь обращает на себя внимание стиль - то, что в эпоху косноязычия, грянувшую если не из-за, то точно после Октября, стали называть «хорошим
* Исследование выполнено при поддержке гранта Президента РФ № МД-223.2017.6.
© Крих С. Б., 2017
русским языком», и особенно ценить, но при этом не особенно требовать. Отличалась и тематика работ - несмотря на то, что советская наука одним из своих положительных отличий от предшествующей традиции считала внимание к «хижинам», а не к «дворцам», стандартный советский историк писал о «хижинах» почти исключительно в абстрактном ключе. Специальное внимание к истории агрикультуры и к тому, что уже тогда (но не в Советском Союзе) называлось повседневной жизнью, было нехарактерным направлением исследований.
Гораздо больше это было похоже на продолжение дореволюционных традиций, и в этом отношении многое проясняет жизненный путь героини нашей статьи. Родившаяся в семье «скромного черниговского чиновника» [1, с. 316], она окончила Черниговскую гимназию и в 1910 г. поступила на Бестужевские курсы. Слушала лекции И. М. Гревса (1860-1941), Л. П. Карсавина (1882-1952), а из антиковедов - Ф. Ф. Зелинского (1859-1944) и М. И. Ростовцева (18701952), изучала языки под руководством С. И. Протасовой (1878-1946) и С. В. Мели-ковой (1885-1942). В 1917-1929 гг. сначала преподавала греческий и латинский языки, затем читала лекции по античной и западноевропейской литературе в Саратовском уни-верситете1. С 1929 г. работала в академических и учебных заведениях Ленинграда, в том числе до выхода на пенсию в 1974 г. -в Ленинградском отделении Института истории АН СССР. В конце жизни тайно приняла монашеский постриг.
Факт ученичества у Ростовцева в данном случае не только строка в биографии -в самом деле, курсы Ростовцева слушало много людей, и в отношении их тоже можно применить слово «ученик», но, конечно, не в смысле идейной преемственности. Научную работу Сергеенко и Ростовцева роднит привязанность к деталям, склонность к тщательному анализу (в том числе, что очень важно, сравнительному) иногда по внешности небольшого и малозначащего исторического источника, стремление к реконструкции не схемы, а буквально сценки из ушедшей эпохи, как и тот внешне формальный факт, что оба они изначально - классические филологи (у Сергеенко была степень доктора
филологических наук). Ростовцева отличает (помимо огромного охвата археологических источников) головокружительное умение возвести эти реконструкции в иной раз прихотливо построенную, но увлекающую систему, уникальный стиль обобщения, который позволяет, не теряя деталей, обрисовать характеризуемое явление не только во взаимосвязи с другими, но и во временной динамике. Сергеенко обычно от таких широких мазков воздерживается - причины этого могут скрываться отнюдь не в неспособности к обобщениям такого размаха, а в понимании того, что их формулировка может оказаться вызывающе немарксистской; зато её отличает более тёплый стиль повествования, лишённый излишних для научного слога красот, но сохраняющий очарование старых научных работ, которые выходили до революции (и частично в первые годы после неё). Следует уточнить, что ни о каком обучении стилю в прямом смысле слова речи не идёт: и Ростовцев, и Сергеенко сформировались как писатели не под воздействием каких-либо специальных обучающих практик, а в атмосфере русской литературы Серебряного века. Но и влияние стиля Ростовцева полностью отрицать не следует, причём оно не ограничивалось только студенческими годами талантливой слушательницы: Сергеенко не просто штудировала работы эмигрантского периода своего учителя, она даже перевела одну из его важнейших книг (судя по всему, «Социально-экономическую историю Римской империи»), и мы можем только сожалеть, что этот перевод, будучи сдан в издательство, там и потерялся - это был тот случай, когда переводчик должен был получать настоящее удовольствие от своей работы, а высокие литературные качества всех переводов Сергеенко несомненны.
Центральная тема научного творчества Сергеенко - сельское хозяйство Италии, к которому теснейшим образом примыкает исследование повседневной жизни, в том числе простых людей; фактически, это одна тема повседневности с особым акцентом на аграрной истории. Начало этих штудий относится к заре советской историографии, когда ещё более или менее всерьёз реализовыва-лась установка на переформатирование исто-риописания путём усиления исследований
материальной культуры. Была основана Академия истории материальной культуры (ГАИМК), замыслен и частично реализован план издания работ и источников по этой теме. Но с формированием базовых черт советской историографии эти исследования стали отступать на второй и даже третий план: общие положения марксистско-ленинской социологии нуждались в лучшем случае в нескольких стандартных иллюстрациях из бытовой жизни, а сталинское требование конкретизации исторических произведений и «гражданской истории» предполагало скорее больше внимания к политическим фактам (поданным с нужной экономической подоплёкой). Верность Сергеенко тематике, которая не была ведущей в 1930-1970-е гг. (в позднее советское время интерес начал возрождаться), - свидетельство личного выбора, а он, если пробовать кратко его сформулировать, заключался в том, чтобы оставаться в регистре, который не противоречит установкам советской науки, но при этом позволяет минимизировать советское начало в своём научном творчестве.
Объяснение одного из рецензентов советского же времени, почему тема италийского сельского хозяйства осталась центральной для автора, - это попытка «нормализовать» непохожее: «...искать главные особенности экономического, а следовательно, и социального строя нельзя без знания этой решающей части античной экономики» [4, с. 142] - Сер-геенко никогда не искала эти упомянутые «главные особенности», если угодно, весь смысл её творчества сводился как раз к тому, чтобы их не искать - в этом плане она предвосхитила то бегство от социально-экономической проблематики 1970-х гг., которое обескровило советские исследования рабства и стало признаком заката собственно советского в советской историографии древности. Важное отличие заключалось в том, что Сер-геенко, которая тоже могла «сбежать» от аграрной истории в ту же переводческую деятельность, выбрала более интересный путь: она сохранила то содержание своей темы, которое не позволило ей выхолостить свои штудии до рассуждений о производительных силах и производственных отношениях.
Следует говорить именно о сознательном выборе определённого типа повествова-
ния и определённых слов - не только потому, что многие исследователи, сформировавшиеся до революции, научились писать на новый лад2, но и потому что эти аспекты были важны для самой исследовательницы. Она поднимает вопросы языка повествования в рецензии на популярную книгу о Таците И. М. Гревса (причём ведёт речь почти постоянно о русском читателе, имея в виду, конечно, не национальность, а культурную среду) [9], а равно и в рецензии на учебник римской истории Н. А. Машкина [10] - кстати, вопросы стиля не волновали её в рецензиях на иностранные книги, перед нами забота именно о читающем на русском языке. И даже в указанных рецензиях на работы с более широкой тематикой она выступает прежде всего с позиций историка повседневности.
Стиль работ Сергеенко о повседневной жизни Италии тем более примечателен на фоне других произведений советских исследователей её столетия, которые обращались к этой или близким темам: книги Е. М. Шта-ерман (1914-1991) заполнены много большим числом фактов и ссылок на специальную литературу, но сплошь подчинены обобщающей идее, которую усиленно демонстрируют (как мысль об особой любви италийских тружеников к Сильвану, который характеризуется как бог простонародья), и которая не только не всегда убедительна, но и не всегда интересна читателю [11]. Работы Е. В. Фёдоровой (1927-2015), при их установке на широкого читателя, слишком поверхностны и полны штампов - как идейных, так и словесных [12]. Если после чтения Сергеенко, стиль которой можно сравнить с простой красотой и многоцветием русского поля, язык Штаерман создаёт ощущение удачно собранного гербария, то стиль Фёдоровой - это искусственные цветы, рассаженные в мертвенном порядке.
Не нужно понимать эти слова таким образом, будто научный стиль Сергеенко является результатом какой-то необъяснимой удачи, напротив, мы можем определить некоторые его характеристики, отталкиваясь от того, как в это время писали советские историки. Прежде всего, они много цитировали. И в принципе трудно писать хорошо, если постоянно цитировать Маркса, Ленина
и Сталина; даже слог Энгельса отличается лишь периодическим стремлением к красивым формулировкам, но его словесные эффекты при этом глубоко вторичны. Во-вторых, советские авторы стабильно использовали термины, маркирующие их принадлежность к «историческому материализму»: «формация», «базис», «надстройка», «производственные отношения», «непосредственные производители», «эксплуататоры» и т. п. В-третьих, они всегда стремились к ясным обобщениям: правильно маркировав то или иное явление заготовленным термином, они вписывали его в более общую схему эволюции общества. Термин играл роль булавки, на которую насаживался факт, чтобы отныне быть прикреплённым к «своему», раз и навсегда для него определённому месту.
Что в этом отношении дают нам работы Сергеенко? Полное расхождение с образцовым стилем советского исторического письма. Поиск цитат из «классиков марксизма-ленинизма» в её работах представляет нелёгкое занятие. Во всяком случае, мы таковых не обнаружили вовсе. Катон, Варрон, Плиний и Колумелла вместо Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина - вот вкратце основные авторы, на которых ссылается историк. Ей оказывается трудно пожертвовать даже вводным абзацем любой своей работы ради «правильной» цитаты. В принципе, это было возможным вариантом поведения - но только в случае отказа от претензий на широкую общественную деятельность и публикации по преимуществу в узкоспециальных изданиях. Видимо, иногда это требовало определённых композиционных решений: книга о сельском хозяйстве Италии (1958) названа очерками, лишена введения и заключения [13]. В случае со статьёй о рабах-пастухах в «Вопросах истории» (1955) обойтись без общих замечаний уже было нельзя, и автор кратко рассказала об исследованиях рабства - в западной (не применяя слово «буржуазный») и советской науке. Но о вкладе в изучение вопроса со стороны Маркса etc. не сказано и здесь [14].
Одно слово «формационный» способно испортить впечатление от целого абзаца, в котором оно будет написано, поэтому избегание терминологии - тоже свойство анализируемых работ. Из всего традиционного на-
бора марксизма-ленинизма Сергеенко стабильно использует только слово «рабовладение» и производные от него , но в абсолютном выражении частота его применения невысока: далеко не всегда оно фигурирует даже в тех частях текста, где говорится о рабах и хозяевах. Даже в «Помпеях» (1949) на всю книгу слово и производные от него использованы лишь три раза [16, с. 84, 150, 152]4. Конечно, совершенно от терминологии избавиться было невозможно, но она даётся в небольших количествах и в общем не определяет направленности книги или статьи: по сути в «Помпеях» употреблена только одна фраза, которая целиком укладывается в советский шаблон, и она, возможно, вписана в текст на стадии редактирования5. Конечно, «Помпеи» изданы как научно-популярная книга, но и другие работы Сергеенко отмечены той же особенностью. В очерках об италийском земледелии «рабовладение» использовано тоже лишь трижды. На их же примере можно показать отношение автора к зарубежной науке: в одном из очерков рассказывается, как неравномерно раскопаны виллы вокруг Помпей - раскопки вели на собственные средства хозяева территорий, на которых они располагались, и прекращали их, если не находили ценных артефактов. Советский историк в таком месте считал себя вполне вправе заявить, что в этом и состоит отличие между буржуазной и советской наукой [17, с. 168-169]; но здесь мы подобных отступлений от темы не встретим [13, с. 175176]. Зато, чуть ниже, встретим размышления о религиозности хозяина одного из небольших помпейских поместий - восстановленной автором на основании косвенных археологических данных [13, с. 180]. Рассуждения об искренней религиозности рабовладельца - не то, что обычно использовалось для характеристики рабовладельческого общества в советской науке.
Кроме того, дело, конечно, не в самом количестве цитат и терминов, но и в том, как они соотносятся с основными смыслами научных работ. Например, И. М. Дьяконов (1915-1999) тоже не отличался высоким процентом цитирования марксистско-ленинской литературы, а использование терминологии заметно варьировалось между теоретическими работами и очерками повседнев-
ной жизни, но сама логика его повествования предполагала оперирование теми мыслительными схемами, которые указывали на продуманную, внутренне усвоенную систему восприятия мира через марксистские категории (то, что она при этом во многом расходилась с «официальной» версией, - очевидно и даже неизбежно). Когда Дьяконов полемизирует по вопросам определения социального положения «гурушей» с И. Гельбом (1907-1985), он делает это именно как советский исследователь, базирующийся на традиции изучения рабства [18]. В случае с Сергеенко речь может скорее идти о моральном осуждении рабства, так свойственном литературе (и научной, и художественной) XIX в., которое, конечно, не противоречит марксистским установкам, но в полном смысле слова марксизмом и не является. Вот автор противопоставляет обеды дорвавшихся до богатства выскочек и празднества «погребальных коллегий» небогатых людей: «И когда после пирушек Вирона и Зоила представляешь себе угощение этих бедняков с его невзыскательной простотой, благообразием и ревнивой заботой о поддержании "мира и радости" среди сотрапезников, которые здесь, за этим столом, были все, - и рабы, и свободные, - равны между собой, то испытываешь такое чувство, словно из зловонного подвала выбрался, наконец, на чистый воздух» [19, с. 133]. Подобного рода итоги (это завершение главы о пище) в сущности бесконечно далеки от социологических рассуждений в духе исторического материализма.
В действительности, обобщения в работах Сергеенко есть, но они другого рода. Прежде всего, их можно разделить на открытые (они часто размещаются в конце глав или статей) и скрытые - их нельзя опознать сразу же, при поверхностном чтении, но они располагаются в завершении смысловых эпизодов - после анализа того или иного первоисточника. Первые типы обобщений формально ещё соотносятся с важными для советской науки темами: например, обсуждение причин упадка сельского хозяйства в Италии в начале новой эры, хотя в общем это та проблема, которая относилась к дискуссионным не только в советской, но и в мировой науке, и при этом была старше самой советской историографии. Можно отнести
к такого рода обобщениям и пространное (необычное для автора) рассуждение об изменении положения рабов в Риме и отношения к ним законодателей и общественного мнения, помещённое в книге «Жизнь Древнего Рима» (1964) - самой большой её работы. Это рассуждение, кстати, хорошо показывает, в чём действительно творчество Сер-геенко является глубинно советским. Мы знаем, что советская историческая наука во многом консервировала принципиальные установки науки XIX в., поскольку именно на их основе были построены важнейшие положения Маркса. С этой точки зрения близость взглядов на рабовладение Сергеенко и А. Валлона (1812-1904), повлиявшего и на Маркса, оказывается заметной и ведёт к тому, что Сергеенко старается показать этапы трансформации рабовладения, даже несмотря на сопротивление материала (что вообще не свойственно ей как исследователю). Так, она отмечает, что если Катон делал лишь незначительные послабления рабам, то уже Вар-рон и затем Колумелла стараются повысить их заинтересованность в труде, в том числе через институт пекулия. Но для иллюстрации того, что раб без пекулия считался ненадёжным и подозрительным, она приводит слова из комедии Плавта, старшего современника Катона [19, с. 274]! В духе позднего позитивизма Сергеенко обладает огромным интересом к жизни людей прошлых лет и к их сознанию, но иррациональное в чистом виде предметом изучения не считает - народные заговоры однажды она называет «бессмысленными» [20, с. 210].
Второй тип обобщений - проницательные замечания, брошенные вскользь, но вряд ли случайно (поскольку появляются после тщательного анализа данных источников), и корректирующие или пересматривающие принятые в науке взгляды - при этом обычно эти замечания не развёрнуты. В чём причина? Можно показать на примере того, как кратко автор резюмирует пересказ надписей мастеров-ювелиров: «Своей профессией, своим мастерством они часто гордятся, и то обстоятельство, что они отпущенники, их вовсе не так томит и беспокоит, как это принято думать» [21, с. 48]. Представления об исключительно тяжёлой и безотрадной жизни рабов и немногим отличавшейся от них
жизни отпущенников, низкой эффективности рабского труда6 были опорными пунктами в советской историографии рабства. Ограничиваться только короткими, как бы частными уточнениями было единственным способом не вступать здесь в конфронтацию с общепринятыми взглядами.
Отказ от общеупотребительной, но мертвящей терминологии, игнорирование обязательности обобщений (тоже фактически институционализированное в советском научном стиле), ориентация на русскую классическую литературу позволили применить и другие (несложные, но действенные) техники письма. Для того чтобы ускорить ход повествования, автор часто использует два приёма: короткие резюмирующие замечания, с которых может начинаться, а не завершаться смысловой отрывок (рецензия на П. Тиль-шера начинается с лапидарного предложения: «Странная книга» [24, с. 182]), а также риторические вопросы, поставленные в том же месте: «Какое же представление о полевом хозяйстве выносим мы из его книги?» [25, с. 16]. Дополнительно создаётся атмосфера погружения в древность - это достигается с помощью дореволюционного словаря, отсылающего сознание российского читателя к традиционному укладу жизни: немногие современники употребляли слово «великоросс» [19, с. 122] (в контексте вполне можно было написать «русский крестьянин»), а уж слова «разворотливость» [21, с. 70] или «швальня» [21, с. 64] и вовсе вышли из обращения во второй половине XX в.
Редко, но бывает даже, что язык Серге-енко обретает свободу, не скованную нарочитым архаизмом письма - вот она спорит в рецензии с мнением о том, откуда Вергилий позаимствовал для «Георгик» описание коровы: «Неужели Вергилию, фермерскому сыну, живущему в деревне, нужно было рыться в Магоне или искать справок у Вар-рона, чтобы описать экстерьер хорошей тёлки?» [15, с. 191]. «Фермерский сын» - эта характеристика Вергилия способна и тогда, и сейчас вызвать упрёки в модернизации со стороны слишком строгих ревнителей чистоты исторической терминологии.
Может показаться, что таковой стиль есть лишь попытка удачно подать интересную широкому читателю историю повсе-
дневности. Но даже там, где Мария Ефимовна обращалась к тому, что можно достаточно определённо отнести к социально-экономической проблематике, она не изменяла принципам своего творчества. Небольшая статья «К истории колонатных отношений» (1949) (в таблице отнесена в графу «Прочее») написана целиком на рассмотрении нескольких деталей жизни колонов, и она полна всем тем, чем и её остальные труды: приносимые колонами козлята и плоды земли, состав обедов, принципы ведения полевого хозяйства. Вот как начинается статья: «История колоната отличается одной любопытной особенностью» [26, с. 56]. Следом в журнале опубликована статья Е.М. Штаерман, которая посвящена, формально говоря, истории религии, первое предложение которой таково: «Отражение классовой борьбы, социальных и политических процессов в идеологии вообще представляет большой интерес для историка-марксиста» [27, с. 60]. Штаерман -мейнстрим советской историографии, Серге-енко - стилистическая периферия.
В статье, изданной в типичном по названию сборнике, посвящённом критике зарубежной историографии (1961) [28], вся критика со стороны исследовательницы сводится к тому, что ряд авторов при оценке функционирования италийских поместий модернизировал ситуацию в них, невольно представляя их как фермерские хозяйства с современной инфраструктурой, в то время как неразвитость коммуникаций и дороговизна сухопутных перевозок заставляли италийского сельского хозяина стремиться к максимальной автономии и не рассчитывать на рынок. При этом отношение к работе конкретных учёных - уважительное и корректное. Даже в крайне отрицательной рецензии на книгу У. Паоли нет никаких упрёков в классовой ограниченности и много похвал работам других зарубежных авторов, которые не были учтены со стороны Паоли [20].
Многие работы Сергеенко, в случае издания их в переводе в зарубежных журналах (в действительности ей мало повезло с этим, хотя «Помпеи» были переведены на несколько языков - но книги о Помпеях быстро устаревают), не вызвали бы никакого дополнительного усилия у иностранного читателя -
Тематика и динамика научного творчества М. Е. Сергеенко (опубликованные работы, 1926-1992)7
Тематика научных трудов Типы научных трудов Итого Пики творчества (годы, кол-во работ)
Статьи Книги Рецензии Переводы (античных и современных авторов)
Земледелие 24 (1; 2; 5; 6; 7; 8; 10; 17; 19; 21; 23; 26; 35; 38=42; 43; 44; 47=54; 48; 49; 59; 64; 77; 84; 89) 1 (53) 9 (3; 68; 71; 74; 78; 83 ; 91; 94; 97) 6 (11+12+13+14= 81; 16; 28+29*{36}; 51*; 61; 75*) 40 1933-1963, 27
Повседневная жизнь (включая земледельческую тематику) 5 (56; 67; 69; 79; 80) 4 (25=37 =39=40 =41=45 =55; 65; 66; 73) 2 (70; 72) 1 (4) 12 1960-1968, 8
История христианства 4 (76; 95; 102; 104) - 1 (92) 6 (86*+87+88*; 93=109; 96; 99; 101*; 103*) 11 1976-1985, 10
Прочее (социально-экономическая история, педагогика, воспоминания и т. д.) 9 (15; 27; 46; 52=60; 63; 82; 85; 90; 107) 1 (62) 3 (20; 22; 24) 8 (9; 18=106; 30*+31; 32; 33*+34; 57; 98=100; 108) 21 -
Итого 42 6 15 21 84 -
они лишены маркеров советской исторической продукции и легко соотносятся с линией на продолжение классической позитивистской исследовательской программы.
Эти же черты сохраняются, если даже не усиливаются, на позднем этапе творчества - постепенно отходя от аграрной тематики (которая теперь отражалась лишь в рецензиях на работы зарубежных историков), Серге-енко обращается к истории античного христианства. Это был в первую очередь личный интерес верующего человека, а возможности для публикации здесь были тоже ограничены. В конце 1960-х гг. был закончен начатый ещё в блокаду [3, с. 101] перевод «Исповеди» Августина, издание которого (вместе с исповедями Ж.-Ж. Руссо и Л. Н. Толстого) поддерживал Н. И. Конрад (1891-1970) [29, с. 82-83], после смерти которого, однако, фактически готовая книга так и не пошла в печать. Тем не менее перевод «Исповеди» будет опубликован в 1976 г. в «Богословских
трудах», в которых выйдет и ряд статей Сер-геенко по истории христианства, опубликованных под именем архиепископа Антония (Мельникова) - для советского историка открытое участие в сборнике Московской патриархии было недопустимым. В «Вестнике древней истории» была также опубликована статья о гонении Деция и небольшая заметка о 23-м письме Киприана [30; 31].
В этих работах прослеживается одна и та же тема: религиозные искания людей в обществе, которое находится в кризисе (Римская империя), социальные и психологические последствия этих поисков. При этом нельзя говорить о стремлении нарисовать образ христианства как панацеи от всех бед римского мира, отсюда и внимание к Августину, автору сложному, колеблющемуся, постоянно ищущему, и особенные характеристики его главной книги, которыми прежде советская наука его одаривала редко: «"Исповедь" - это своеобразная поэтическая
медитация, размышление над самим собой, богословствование о себе» [32, с. 15].
И в этом плане прослеживается параллель тому, как писал о христианстве в тот же период С. С. Аверинцев (1937-2004): при всём несовпадении стилей и угла зрения на предмет как для Аверинцева, так и для Серге-енко христианство - не чуждое явление, подлежащее разбору и критике, а неотъемлемая часть собственного мира, и это, что важно, становится ясным даже без знакомства с их биографиями, только из чтения их работ8. Таким образом, долгий творческий путь Серге-енко в науке показал важный парадокс: уход на периферию стал в итоге залогом востребованности у читателей. В 1980-е гг., ещё до перестройки, когда потребность в ином взгляде на историю была велика, а возможности её удовлетворить незначительны, возрастает интерес к тем историкам, которые писали на «непопулярные» темы или в принципе писали иначе. Таким образом, периферия переставала быть таковой.
Анализируя соотношение «периферии» и «мейнстрима» в советской исторической науки, мы исходим из того, что характеристику периферийности можно обобщённо выразить с помощью двух групп факторов: внешних и внутренних. К внешним мы относим географию (в широком смысле слова, от проживания «вне столиц» до работы в непрестижном / непрофильном учреждении), публикационную активность (не столько «много» или «мало» публикаций, сколько их выход в ведущих изданиях, наличие монографий, степень отклика на них в научной среде) и отношения внутри корпорации (круг общения, репутация). Под внутренними факторами мы подразумеваем отличия исследователя от других в содержательном плане: в теории, тематике работ, в стиле.
Применительно к Сергеенко внешние факторы периферийности могут быть признаны только в заметно ослабленном виде. Ленинградка, работающая в Институте Истории, - это не географическая периферия науки ни в прямом, ни в переносном смысле. Половина её статей и рецензий увидела свет в «Вестнике древней истории» (см. табл.), да и остальные печатались в «престижных» академических изданиях, под грифом Академии наук выходили и книги (само собой,
не считая повести для детей «Падение Икара» (1963) [34]). Некоторая периферийность в плане публикаций обнаруживает себя лишь на последнем этапе творчества, когда подавляющая часть работ выходит под псевдонимом или без указания авторства в «Богословских трудах». В смысле круга общения точно так же можно говорить только об ослабленной периферийности: С. И. Протасова и А. И. Доватур (1897-1982) по положению в науке достаточно сходны с самой Сергеен-ко, хотя в случае с Доватуром склонность держаться в тени продиктована жестоким уроком десятилетнего лишения свободы9.
Если же мы обращаемся к факторам внутренним, то здесь видим совершенно ясные характеристики: фактическое игнорирование теоретических вопросов, нередко даже на уровне ритуальных упоминаний (ставшим типичным проявлением формальной лояльности в последние два десятилетия советской науки), специфическое перекодирование основной тематики работ (по внешности по-свящённых вопросам сельскохозяйственного производства, по сути же - истории повседневности), сознательно выдержанный индивидуальный стиль, полностью противоречивший распространённому типу повествования. Именно это показывает нам внутреннюю, сущностную периферийность творчества Сергеенко в советской историографии.
Это внутреннее столь сильно, что слабость внешних факторов уже не так важна. Это интересный случай. Он позволяет констатировать не только тот очевидный факт, что это был совершенно сознательный выбор со стороны учёного, которая свела идеологическую составляющую в своих трудах к микроскопическим элементам, адресуя свои работы то ли прошлому, то ли будущему русскому читателю, но и приводит пример осознания научной периферии не как ущербности или поражения, а как принципиальной позиции, которая заключается в том, чтобы оставаться на периферии, не имея сил изменить мейнстрим. Нам уже приходилось писать о том, что концепция «символического капитала» П. Бурдьё может использоваться в приложении к конкретным историографическим сюжетам только после заметной корректировки и в любом случае с большой осторожностью [36]. Анализ творчества
М. Е. Сергеенко может служить примером конкретизации этого замечания: ряд вполне понятных и доступных ей процедур, которые должны были повысить её «символический капитал», были ей сознательно проигнорированы. Мы можем сказать, что в конечном итоге это принесло ей победу: сегодня Сер-геенко издают и читают больше и охотнее, чем Штаерман, но даже это не спасает рассуждения о «символическом капитале», ведь Мария Ефимовна не знала о скором крахе советского строя и не могла строить свою научную деятельность исходя из этого.
Хотелось бы также обратить внимание и на то, что анализ стиля до сих пор выступает в наших историографических штудиях как в лучшем случае дополнительная характеристика, потому и работа с ней производится кратко и небрежно - что тоже наследие уже не столь недавнего, но всё не уходящего прошлого. Нам показалось важным привести пример, когда игнорирование вышеозначенного фактора прямо затрудняет корректный анализ материала.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Т. В. Андреева предполагает, что на решение Сергеенко уехать из Петрограда мог повлиять отъезд Ростовцева за границу [2, с. 285]. Этот параллелизм двух отъездов представляется искусственным: в случае с Ростовцевым главной причиной была политика, в случае же с Марией Ефимовной - голод; наконец, Сергеенко уехала в Саратов более чем за полгода до эмиграции своего учителя [3, с. 101] и последовала туда за Протасовой и Меликовой.
2 Хорошо заметна эта эволюция стиля у В. И. Авдиева (1898-1978), который был несколько младше Сергеенко [5; 6], несколько сложнее - у чуть более старшего В. В. Струве (1879-1965), который, однако, тоже осваивает в начале 1930-х гг. элементы чисто советского нарратива [7; 8].
3 Реже используется понятие «класс» [15, с. 192], но избегается советское слово «классовость».
4 Если не считать тех двух раз, когда слово употребил академик И. И. Толстой (1880-1954) в предисловии к книге [16, с. 4].
5 Эту цитату имеет смысл привести, поскольку она вполне в стиле тех лет, но полностью отличается от остального творчества Сергеенко (на чём и основано наше предположение): «...в руках рабовладельческого класса "самоуправление" превращалось в орудие угнетения мелких производителей и малоимущего люда» [16, с. 84].
6 См., например предисловие М. И. Бурского (1903-1944) к изданию отрывков из римских сочинений по агрикультуре (переведённых по боль-
шей частью Сергеенко) [22, с. 78-79], там же приведён в пример и плуг из Магнезии, который Мария Ефимовна позже назвала «фантастическим» [23, с. 135].
7 В основу подсчётов положена библиография трудов М. Е. Сергеенко, составленная А. К. Гаври-ловым и Н. Н. Казанским [1, с. 322-328]. Номера, которые приведены в таблице под количеством работ, соответствуют номерам в указанном библиографическом списке. Правда, поскольку в нём не выдержан единый принцип составления, была произведена некоторая правка: перевод и вводная статья к нему во всех случаях считались как одна работа (если в списке они шли как две разных работы, то в таблице они указаны через +), но наличие вводной статьи отмечалось звёздочкой (*). Переиздания (как и переводы книг Сергеенко на другие языки) также считались одним номером с первым изданием, отмечены через знак =. Если изданная работа частично воспроизводила предыдущую, она давалась в фигурных скобках ({36}). Подчёркиванием обозначены публикации в «Вестнике древней истории» (всего 33 работы). Номера 50 и 58 из списка в таблице отсутствуют: они (видимо, вследствие опечатки) обозначены как рецензии [Рец.], в то время как Сергеенко была редактором [Ред.] указанных книг. Указанные «пики творчества» следует воспринимать в первую очередь как характеристику публикационной активности: так, перевод «Исповеди» Августина (№ 93) был осуществлён ещё в годы блокады Ленинграда.
8 См. оценку творчества Сергеенко Аверинце-вым: [33, с. 14-15].
9 При этом не следует думать, будто периферийные исследователи непременно находились друг с другом в хороших отношениях - так, примечательна сугубая антипатия к Сергеенко со стороны С. Я. Лурье, который считал именно её одной из основных исполнителей травли против него в годы борьбы с космополитизмом [35, с. 197-201, 213, 247].
ЛИТЕРАТУРА
1. Гаврилов А. К., Казанский Н. Н. К 100-летию М. Е. Сергеенко // Вспомогательные исторические дисциплины. - Т. XXIV. - СПб., 1993. -С. 316-328.
2. Сергеенко М. Е. Воспоминания о Бестужевских курсах и Саратовском университете // Деятели русской науки XIX-XX веков. -Выпуск второй. - СПб. : Дмитрий Буланин, 2000. - С. 280-303.
3. Жмудь Л. Я. Мария Ефимовна Сергеенко // Историко-биологические исследования. -2013. - Т. 5. - № 3. - С. 101-102.
4. Кузищин В. [Рец. на кн.:] М. Е. Сергеенко. Очерки по сельскому хозяйству древней Италии, М. - Л., 1958, тир. 1500 экз., 245 стр., цена 12 руб. 40 коп. // Вестник древней истории. - 1960. - № 2. - С. 142-145.
5. Авдиев В. Древнеегипетская реформация. -М., 1924. - 146 с.
6. Авдиев В. Восстание рабов в Египте за 2000 лет до н. э. // Борьба классов. - 1936. - № 6. -С. 89-98.
I. Струве В. В. Манефон и его время. - СПб. : Журнал «Нева» : Летний Сад, 2GG3. - 4SG с.
S. Струве В. В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих обществ Древнего Востока // Известия Государственной Академии Истории Материальной Культуры. - Вып. ll. - Л., 1934. - С. 32-111.
9. Сергеенко М. Е. [Рец. на кн.:] И. М. Гревс, «Тацит», изд. АН СССР, научно-популярная серия, М.-Л. 194б, стр. 2б4 // Вестник древней истории. - 194б. - IW 3. - С. 115-11l.
1G. Сергеенко М. Е. [Рец. на кн.:] Н. А. Машкин История Древнего Рима. ОГИЗ. Госполитиздат. М., 194l, 6SG стр., 1G карт и схем. Тир. 25GGG экз. Ц. 1S руб. // Вестник АН СССР. - 194S. -N° l. - С. 115-11б.
II. Штаерман Е. М. Мораль и религия угнетённых классов Римской империи (Италия и Западные провинции). - М. : Изд-во АН СССР, 19б1. -32G с.
12. Фёдорова Е. В. Люди императорского Рима. -М. : Изд-во МГУ, 199G. - Збб с.
13. Сергеенко М. Е. Очерки по сельскому хозяйству древней Италии. - М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 195S. - 24б с.
14. Сергеенко М. Е. Рабы-пастухи древней Италии // Вопросы истории. - 1955. - W S. - С. 13G-135.
15. Сергеенко М. Е. [Рец. на кн.:] R. Martin, Recherches sur les agronomes latins et leur conceptions sociales et économiques. Paris, 19l1, XV+41S стр. // Вестник древней истории. - 19l4. - W 1. - C. 19G-199.
16. Сергеенко М. Е. Помпеи. - М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1949. - 31б с.
1l. Ранович А. Б. Эллинизм и его историческая роль. - М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 195G. -3S2 с.
1S. Дьяконов И. М. Рабы, илоты и крепостные в ранней древности // Вестник древней истории. - 19l3. - W 4. - С. 3-29.
19. Сергеенко М. Е. Жизнь древнего Рима. Очерки быта. - М. ; Л. : Наука, 19б4. - ЗЗб с.
2G. Сергеенко М. Е. [Рец. на кн.:] U. Е. Paoli, Das Leben im alten Rom. Nach S. italienische Auflage ergänzt. Bern - Münch., 19б1, 5G1 стр. // Вестник древней истории. - 19б5. - W 3. -С. 2G6-2G9.
21. Сергеенко М. Е. Ремесленники древнего Рима (очерки). - Л. : Наука, 196s. - 1б4 с.
Информация о статье
Дата поступления 11 августа 2017 г.
Дата принятия в печать 30 октября 2017 г.
Сведения об авторе
Крих Сергей Борисович - д-р ист. наук, профессор кафедры всеобщей истории Омского государственного университета им. Ф. М. Достоевского (Омск, Россия)
22. Бурский М. И. Введение // Катон, Варрон, Колумелла, Плиний. О сельском хозяйстве. -М. ; Л. : ОГИЗ - СЕЛЬХОЗГИЗ, 193l. - С. l-86.
23. Сергеенко М. Е. Работы К. Д. Уайта о сельскохозяйственной жизни древних римлян // Вестник древней истории. - 19lS. - W 4. -С. 133-148.
24. Сергеенко М. Е. [Рец. на кн.:] P. Thielscher, Des Marcus Cato Belehrung über die Landwirtschaft, B., 1963, 395 стр. // Вестник древней истории. - 1966. - W 4. - С. 182-1Sl.
25. Сергеенко М. Е. Варрон и его «Сельское хозяйство» // Варрон. Сельское хозяйство. -М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1963. - С. 3-22.
26. Сергеенко М. Е. К истории колонатных отношений // Вестник древней истории. - 1949. -W 2. - С. 56-59.
2l. Штаерман Е. М. Отражение классовых противоречий II-III вв. в культе Геракла // Вестник древней истории. - 1949. - W 2. - С. 6G-l2.
2S. Сергеенко М. Е. Сельское хозяйство древней Италии в трактовке некоторых буржуазных учёных // Критика новейшей буржуазной историографии : сборник статей. - М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1961. - С. 432-442.
29. Письма академика Н. И. Конрада // Известия АН СССР. Серия языка и литературы. - 1992. -Т. 51. - W 6.- С. 69-86.
3G. Сергеенко М. Е. Гонение Деция // Вестник древней истории. - 19SG. - W 1. - С. lll-1l6.
31. Сергеенко М. Е. К 23-му письму из переписки Киприана // Вестник древней истории. -1984. - W 3. - С. 119.
32. Архиеп. Питирим (Нечаев). О Блаженном Августине // Богословские труды. - Сб. 15. -М. : Изд. Моск. Патриархии, 19l6. - С. 3-24.
33. Аверинцев С. Попытки объясниться: беседы о культуре. - М. : Правда, 1988. - 48 с.
34. Сергеенко М. Е. Падение Икара. - М. : Детгиз, 1963. - 2G6 с.
35. Копржива-Лурье Б. Я. История одной жизни. -Париж : Atheneum, 198l. - 268 с.
36. Крих С. Б., Метель О. В. Снова о двух парадигмах: предварительный ответ М. А. Базано-ву // Историческая экспертиза. - 2G16. - W 1. -С. 195-199.
Article info
Received August 11, 2017
Accepted October 30, 2017
About the author
Krikh Sergey Borisovich - Doctor of Historical sciences, Professor of the Department of the World History of Dostoevsky Omsk State University (Omsk, Russia)
Адрес для корреспонденции: 644077, Россия, Омск, пр. Мира, 55а E-mail: [email protected]
Для цитирования
Крих С. Б. Стратегия периферии: научное творчество М. Е. Сергеенко в контексте развития советской историографии древности // Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2017. № 4 (16). С. 186196. DOI: 10.25513/2312-1300.2017.4.186-196.
Postal address: 55a, Mira pr., Omsk, 644077, Russia
E-mail: [email protected] For citations
Krikh S. B. The Strategy of Periphery: Works of M. E. Sergeenko in the Context of Evolution of Soviet Historiography of Antiquity. Herald of Omsk University. Series "Historical Studies", 2017, no. 4 (16), pp. 186-196. DOI: 10.25513/ 2312-1300.2017.4.186-196 (in Russian).
