CC BY
26HISTORICAL AND ARCHEOLOGICAL SCIENCES
СТРАТЕГИИ ПО ЛЕГИТИМАЦИИ ВЛАСТИ В БУХАРСКОМ ЭМИРАТЕ (1860-1868)
Маликов А.М.
Старший исследователь, кандидат исторических наук Отдел азиатских исследований Университета Палацкого в Оломоуце
Оломоуц, Чешская Республика
STRATEGIES ON THE LEGITIMATION OF POWER IN THE BUKHARAN EMIRATE (1860 - 1868)
Malikov A.
Ph.D., Senior Researcher, Department of Asian studies, Palacky University Olomouc Olomouc, Czech Republic DOI: 10.5281/zenodo.7513821
Аннотация
Статья посвящена анализу различных стратегий по легитимации власти в Бухарском эмирате в 1860 -х годах, что до сих пор не было предметом специального изучения. Основными источниками исследования стали неопубликованные материалы из научных архивов Республики Узбекистан и Республики Казахстан и сочинения бухарских историков. Изученные материалы показывают нестабильность и разнообразие альтернативных представлений о праве на престолонаследие в Бухарском эмирате во второй половине XIX века. Выбор эмиром Насруллой наследника - своего внука от дочери, Саид Абдул Ахад-хана, происходившего из семьи влиятельных ходжей, показывает, что он предпочел новую стратегию престонаследия, что отличает его позицию от вариаций легитимации власти предыдущих эмиров Бухарского эмирата. Неожиданная смерть Насруллы, раскол политической элиты эмирата по вопросу престолонаследия, поддержка населения привели в итоге к власти его сына Музаффара.
Abstract
The article is devoted to the analysis of various strategies on the legitimation of power in the Bukharan Emirate in the 1860s, which has not yet been the subject of a specific study. The main sources of the research were the unpublished materials from the scientific archives of the Republic of Uzbekistan and the Republic of Kazakhstan and the works of Bukharan historians. The materials studied show the instability and the variety of alternative ideas about the right to the succession in the Bukharan Emirate in the second half of the 19th century. Emir Nasral-lah's choice of the heir - his grandson from the daughter of Sayyid Abdul Ahad Khan, who came from a family of influential Khoja, shows that he preferred a new heritage strategy, which distinguishes his position from the variations in the legitimation of the previous emirs of the Bukharan Emirate. The unexpected death of Nasrallah, the split of the political elite of the Emirate on the issue of succession, and the support of the population brought his son Muzaffar to power.
Ключевые слова: Бухара, чингизиды, ислам, узбеки, мангыты, власть, легитимность.
Keywords: Bukhara, Chingizids, Islam, Uzbeks, Manghyts, Power, Legitimacy.
Интерес политической антропологии в значительной степени обращен на традиционные отношения власти, ее различные институты и системы. Одним из основных концептуальных инструментов, который считается полезным для анализа политических систем, является легитимность [36, р. 93]. Согласно Веберу, «притязания на легитимность» могут основываться на вере в легальность порядков, вере в святость действующих традиций и убеждении в харизме некой личности и созданного ею порядка [6, с. 254-255]. Термин легитимация включает в себя разные виды дискурсов, направленных на обсуждение соперничества между правителями и их противниками, династического конфликта и др. [31, р.24]. Интересным является вопрос, как в определенном политическом и временном контексте возникали дискурсы легитимации власти, особенно в периоды правовой не-
определенности, разногласий или интенсивных социальных и политических конфликтов [32, р. 3]. Изучение легитимации выявляет то, как легитимность конструируется в конкретных контекстах, и как ее содержание и параметры обсуждаются, согласовываются или отвергаются в рамках социальных процессов и конфликтов [30, XI]. Насколько власть является законной, что делает ее такой является важной, сложной и спорной проблемой.
В этом плане изучение возникавших различных стратегий по легитимации власти в Бухарском эмирате (1756-1920) является вполне актуальным. В Бухарском эмирате четких правил приобретения власти не было, поэтому изучение стратегий по легитимации правления того или иного эмира позволяет представить состояние властных отношений, динамику ее изменений и выявить особенности представлений общества об их легитимности вла-
сти. В данном исследовании я придерживаюсь междисциплинарного подхода, комбинируя исторические и антропологические методы анализа.
В середине XIX века Бухарский эмират являлся одним из трех государств Среднеазиатского междуречья, населенных полиэтничными оседлыми и полукочевыми группами. Эмират управлялся узбекской династией из рода мангыт и находился в сложных отношениях с соседними ханствами.
Политическая система Бухарского эмирата XIX века, а также соответствующие институты власти были проанализированы в трудах Н.Ханы-кова [27], А. Семенова [21]. Эти сведения были дополнены этнографическими материалами об институте верховного управления и ритуале смены власти эмира в совместной монографии М.С. Андреева и О.Д. Чехович [1, с. 47]. Эти исследования ценны эмпирическим анализом политических событий, системы управления Бухарского эмирата. Вместе с тем, можно отметить, что за пределами внимания российских и советских исследователей остались вопросы интерпретации среднеазиатскими историками (Абдулазим Сами, Ахмад До-ниш и др.) исламских и чингизидских идей сущности власти, династической генеалогии.
В период независимости Узбекистана в большинстве местных публикаций методология и оценки деятельности эмиров Насруллы и Музаф-фара мало чем отличались от подходов предыдущего периода. Единственной работой, специально посвященной анализу легитимации мангытской династии в конце XVШ - начале XIX века являлась монография Анке ф. Кюгельген, которая предложила свою схему легитимации мангытских эмиров и показала, что эмиры выбирали разные источники обоснований своей власти [25]. О Кокандском ханстве была издана монография Б.Бабаджанова, в которой впервые были проанализированы разные виды политической и религиозной легитимации власти [3, с. 5]. Автор монографии, посвященной политической истории Бухарского эмирата, А.Вильде приходит к важному выводу о постепенной трансформации бухарской политической элиты в XVШ -XIX веках, однако он не останавливается на проблемах престолонаследия в Бухаре после смерти эмира Насруллы [45]. Таким образом, стратегии по легитимации власти в Бухарском эмирате в начале правления эмира Музаффара до сих пор оставались неизученными.
Данное исследование отличается от предыдущих тем, что впервые на основании неопубликованных архивных материалов будут анализироваться различные стратегии по легимитации власти и права престолонаследия в Бухаре после смерти эмира Насруллы (1827-1860) и в начале правления эмира Музаффара (1860-1885). С целью решения обозначенной проблемы я рассмотрю источники обоснования власти, состав политической элиты и ее отношение к вопросу о престолонаследии, а также различным способам легитимации внука и сына эмира Насруллы.
При анализе политической истории Бухарского эмирата мной использованы сочинения бухарских историков (Ахмад Дониш, Абдулазим Сами и Мирза Салим-бек), которые были близки к эмиру и обладали более полной информацией о политической жизни при бухарском дворе. Однако, в отличие от российских источников, сочинения местных бухарских авторов не освещают важные детали некоторых событий. Тем не менее, анализ бухарских источников позволяет выявить различные мнения историков, которые конструировали свои объяснения проблемы престолонаследия после смерти эмира Насруллы. Определенный круг работ по истории Бухарского эмирата принадлежал перу российских военных востоковедов. Эти труды составлялись на основе изучения архивных, печатных материалов и личных поездок авторов в регион. Они, с одной стороны, дополняют сведения бухарских историков, а с другой, помогают выявить отношение российских властей к происходившим политическим событиям и дискуссиям о законности власти эмира в Бухаре.
Ценные неопубликованные сведения и описания, касающиеся политической истории и стратегии по легитимации власти в Бухаре, содержатся в Центральном Государственном архиве Республики Узбекистан (ЦГА РУз) и Центральном Государственном архиве Республики Казахстан (ЦГА РК). В этих материалах удалось обнаружить, в частности уникальную версию обоснования прав претендента на бухарский престол Саид Абдул Ахад-хана (племянника Музаффара) с письменной генеалогией и подробностями событий, которые отсутствуют у бухарских историков. К сожалению, не сохранилось местных источников из Шахрисябза, которые помогли бы выявить альтернативные дискурсы шахрисябзцев по вопросу легитимности власти мангытов в Бухаре. Тем не менее, выявленные нами источники в целом позволяют выявить определенную картину существовавших мнений по вопросу престолонаследия в Бухаре.
Источники легитимации: Чингизидское наследие и ислам
Вариации легитимации бухарских Мангытов во второй половине XVШ - начале XIX века проанализировала Кюгельген, выделившая шесть категорий легитимации власти [25, с. 53-58]. Способы легитимации власти мангытских правителей были вариативны, они не были ограничены какими-то жесткими рамками, критериями, а зависели от разных обстоятельств. Тем не менее, надо отметить, что существовали определенные источники легитимации, которые безусловно принимались политической элитой.
По мнению Кюгельген, в трех государствах: Бухарском, Кокандском и Хивинском (Хорезм) ханствах правившие династии узбекских правителей стремились обосновывать свою власть на наследии Чингис-хана и исламе [25, с. 24]. Для Бухары до падения власти мангытов была характерна двойная легитимация - чингизидская и исламская, однако в источниках второй половины
XVIII - начала XIX века наблюдается существование критичного отношения к чингизидским законам и обычаям [25, с. 38,41].
Бухарский эмир и его окружение также отслеживали и в определенной степени влияли и сами испытывали воздействие вариаций легитимаций в соседних ханствах - Хорезме и Кокандском ханстве -в условиях политической конкуренции и противостояния [3]. В связи с притязаниями на легитимность, идея происхождения от Чингис-хана и поиск связей с его потомками, стала актуальна после прихода мангытской династии к власти в Бухаре в середине XVIII века. Чингизидскую легитимацию первым смог обосновал эмир Хайдар и летописцы подчеркивают его чингизидское происхождение по материнской линии, хотя отношение к личности самого Чингис-хана было неоднозначным [25, с. 117,222,224].
Бухарский историк Мулла Шариф указывал на важность генеалогических знаний и пытался поместить мангытов в генеалогическую близость к Чин-гис-хану [45, р.642]. Следует отметить, что в бухарских источниках XVIII-XIX веков не проводилось четкой границы между понятиями «чингизидский» и «узбекский» и временами династии правителей чингизидского происхождения причислялись к узбекам [25, с. 23].
На международной арене чингизидские корни мангытов не были признаны. Глава российской миссии в 1841 году в Бухарском эмирате майор К.Ф. Бутенев (1805-1869) полагал, что единственной силой имевшей достаточное право управлять среднеазиатскими ханствами были Чингизиды и в своих записях подчеркивал, что эмир Насрулла не является потомком Чингис-хана по мужской линии, а происходит из тук-мангытов. Следовательно, по его мнению, эмир не имел настоящего права на царствование [14, с. 175].
Религия являлась одним из источников политической легитимности. Исторические условия сформировали многогранную легитимность, включавшую религиозный компонент [31, р. 472]. Исследователи отмечали, что самым простым способом, которым исламские государства отстаивали религиозную легитимность, было требование нахождения прямых связей между правителем и Пророком [31, р. 471]. Кокандские ханы также искали способ обоснования своего статуса через поиски «саййидских корней» (сайид - потомок пророка Мухаммада по линии его дочери Фатимы -А.М.) и эта идея имела популярность среди оседлого населения, больше симпатизировавшего религиозной легитимации власти, чем чингизидской [3, с. 144, 239].
Мангытские летописцы подчеркивали, что бухарский эмир Шахмурад (1785-1800) отказался от чингизидских и других традиций, противоречащих шари 'а. При нем перестал действовать чингизид-ско-генеалогический принцип легитимации господства и он легитимировал себя за счет возрождения норм ислама [25, с.84,208]. Его сын эмир Хай-дар (1800-1826) носил титул сайид и тем самым придавал большую значимость конфессиональной
легитимации своей власти. Однако здесь наблюдалась противоречивая картина. Хотя происхождение эмира Хайдара от Пророка Мухаммада фиксировалось во многих официальных письмах и монетах, тем не менее большинство бухарских летописцев не выделяло его сайидское происхождение [25, с. 46, 225]. Возможно, именно это обстоятельство в дальнейшем повлияло на поиск эмиром Насруллой (1827-1860) новых путей легитимации власти для своего наследника.
Для мусульманской Центральной Азии исследователи выделяют также «легитимацию посредством ориентации на образец подражания» [25, с.55]. Образцом такого подражания в Коканде и Шахрисябзе служил основатель могущественной империи Амир Тимур (1336-1405). Правящая элита Кокандского ханства и шахрисябзцев претендовала на родство с Тимуридами, что, в основном, не вызывало препятствий в среде полукочевых племен региона [3, с. 119-120]. Исторический Шахрисябз, известный в средневековых источниках под названием Кеш, в позднем средневековье почитался как родина Амира Тимура и где находился его огромный дворец Ак-сарай. Шахри-сябзские беки, в условиях политической анархии в Бухарском ханстве в XVIII веке, превратились в один из главных центров сепаратизма в регионе [13; 40]. Только после многократных походов, в 1856 году эмир Насрулла смог подчинить себе Шахрисябз [20, с.55]. Правитель Шахрисябза Искандер вали-ун-нием вынужден был подчиниться и был отправлен в Бухару [16, с. 64-65]. Таким образом, в руках эмира Насруллы оказались два символических города эмира Амира Тимура: Шахрисябз и Самарканд, что усилило воображаемую преемственную связь мангытской власти с тимуридским наследием, что было, в частности, важно в противостоянии с Кокандским ханством. По мнению Кю-гельген, в мангытских хрониках Тимуру не приписываются черты необходимые для генеалогической легитимации или подражания для мангытской династии [25, с.233-234]. Очевидно это касается ранних мангытских хроник, так как мыслитель и государственный чиновник эпохи эмира Насруллы Ахмад Дониш (1827-1897) считал Амир Тимура обновителем восьмого века ислама и позитивно его характеризовал [11, с.26].
Вид легитимации власти бухарских эмиров зависел от интересов политических группировок и родов. Представители узбекских племен составляли основную часть войска Бухарского эмирата [34]. В эпоху Бухарского эмирата (1756-1920) существовала традиция использовать термин «92 узбекских племени» при совершении церемонии восхождения на престол нового эмира. Участие в этих торжествах видных представителей аристократии наиболее крупных узбекских племен символизировало славное прошлое и единство военно-политической элиты государства [37]. Термин «92 узбекских племени» использовали в политической риторике и ханы Кокандского ханства [3]. Мангыты напрямую не были связаны с сакральной родослов-
ной Чингис-хана. Учитывая соперничество мангыт-ских правителей Бухары и мингов (узбекская правящая династия в Коканде - А.М.) Коканда за власть в регионе, возможно возникал вопрос, правитель какого ханства имел больше прав быть лидером союза 92 племен. Вероятно, это обстоятельство было одной из причин того, почему бухарские эмиры считали важным участие в церемонии представителей некоторых из 92 узбекских племен, от имени которых провозглашалась власть эмира.
Политическая элита Бухары
По мнению некоторых исследователей, власть постоянно обсуждается и пересматривается политической элитой [35, p. XI]. Хотя главой Бухарского эмирата был эмир, имевший неограниченную власть, он вынужден был учитывать влияние узбекской родоплеменной аристократии и высшего духовенства, состоявшего из ходжей и сайидов.
Многие посты в государстве принадлежали узбекской родоплеменной аристократии [11, с. 6061], которая была разнородной в плане племенного разделения. Их опорой были полукочевые узбекские рода из представителей которых формировалось основное бухарское войско. Немалое влияние на политическую жизнь страны оказывали социально-экономические процессы. Происходила се-дентаризация кочевников эмирата, что означало «необходимость ломки стереотипа мышления, поведения, традиционной системы ценностей и традиционного образа жизни» [26, с. 324]. Вместе с тем, существовал недостаток орошаемой земли в Мавераннахре, что препятствовало прочной седен-таризации [26, с. 406]. Несомненно, что оседание полукочевых племен в традиционных исламских обществах с крупными городами, такими как Бухара и Самарканд, имело важное значение для дальнейшей исламизации их мировоззрения и образа жизни.
Седентаризации племен способствовала и политика эмира Насруллы, который считал, что определенные группы узбекской родоплеменной элиты Бухарского эмирата представляют собой препятствие на пути укрепления его власти и поэтому проводил против них репрессии [16, с. 32]. По мнению Сами, «в конце [своего] царствования Насрулла не придавал никакого значения могущественным эмирам племен и умалял их достоинство. За небольшую провинность он отстранял от должности и конфисковал [имущество] хакимов областей, а вместо них назначал людей из базарной черни...» [20, с. 55-57]. Таким образом, эмир ослаблял власть родоплеменной элиты и усиливал влияние оседло-земледельческой знати, а также религиозного духовенства.
Религиозная элита состояла преимущественно из ходжей и сайидов, которые занимали различные должности в администрации. К высшим сословиям в Бухарском эмирате относилась «святые сословия»: сайиды и ходжи. Они считались потомками пророка Мухаммада, первых халифов и исламских святых. Ходжи разделялись на два своего рода отдела: ходжи Саид-ата и ходжи Джуйбари [27, с. 181-182]. Ходжи Джуйбари имели право занимать
должности шейх-уль-ислама и ходжа каляна. Старшим духовным чином был шейх уль-ислам, который сидел первым среди улемов (мусульманские правоведы и богословы). Другая сторона была занята военными-сипаями, во главе которых сидел ходжа-калян. Шейх уль-ислам считался первым духовным советником эмира [27, с. 190-192] и именно он разбирал жалобы и заявления, касающиеся насаба, т.е. отвечал за доказательства происхождения от пророка или первых халифов [21, с.30]. Представители джуйбарских ходжей могли считаться старшими из всех ходжей Бухарского эмирата [1, с. 47]. По мнению Б.Ахмедова, джуй-барские ходжи занимали важные посты в государстве со времен Саманидов, а согласно некоторым источникам, Абу Бакр Ахмаду Джуйбари сам Чин-гис-хан пожаловал всю Бухару. Большие подношения джуйбарским ходжам делали правители и политические деятели Кашгара, Ирана, бабуридской Индии и им отдавали в жены дочерей правители из династии Аштарханидов [2, с. 18-20]. Таким образом, уже в XVII веке джубарские шейхи породнились с чингизидами, что усилило их статус в следующие столетия.
В результате роста влияния суфийского ордена Накшбандия муджаддидия в эпоху эмира Хайдара (1800-1826), происходило увеличение влияния религиозных сословий за счет уменьшения веса узбекской родовой элиты [9, с. 339; 45, р.778]. Согласно источникам, эмир Хайдар, беря пример с шибанида Абдулла-хана II (1557-1598) почитал ходжей джуйбари [25, с.230]. Представители правящей династии мангытов стремились укрепить свое влияние в стране путем заключения браков с влиятельными семьями сайидов и ходжей. По обычаю, эмиры выбирали себе в зятья исключительно знатных людей - сыновей ходжей.
Проблемы легитимации наследника эмира Насруллы (1827-1860)
Власть легитимна в той мере, в какой правила власти могут быть оправданы с точки зрения убеждений, разделяемых как доминирующими, так и подчиненными [32, р. 17]. Хотя легитимность власти проистекает из традиционной политической культуры населения, бывают случаи, когда легитимность приобретается новым способом [36, p.92]. Именно такое нововедение пытался ввести эмир Насрулла, который, по данным Ахмада Дониша, завещал престол не сыну, а внуку [11, с. 40]. До-ниш не уточняет имя наследника эмира Насруллы. На этот вопрос проливают свет материалы из архивного документа, в котором претендент на бухарский престол Саид Абдул Ахад-хан утверждал, что наследником был назначен он. Саид Абдул Ахад-хан был сыном сестры эмира Музаффара и одного из ходжей Джуйбари. Эмир Насрулла, при жизни собрав вельмож Шахрух-бия (один из главнокомандующих бухарского войска - А.М.), Ибрагима парваначи (узбек-мангыт, хоким Самаркандской области - А.М.), Мирза Азизбия (кушбеги -А.М.), завещал, что его наследником будет Саид Абдул Ахад-хан [29, л.51-51аб]. Почему Насрулла
выбрал наследником именно этого внука? Существующие источники и архивные документы не дают ответа на этот вопрос. Исходя из религиозного и политического контекста можно предположить разные версии.
Начиная с правителя Даниялбия (1758-1785) власть в Бухарском эмирате передавалась по наследству от отца к сыну. Однако, видимо, существовали какие-то проблемы в легитимности власти мангытов. Бухарский эмират находился в конкурирующей борьбе с соседним Кокандским ханством за господство в Среднеазиатском междуречье. Это соперничество выражалось как в военных действиях, так и в идеологическом противоборстве в обосновании прав на власть. Ряд неудач в войнах с Кокандом и отсутствие поддержки со стороны населения и духовенства Кокандского ханства, а также ряд других причин заставили эмира Насруллу искать новые пути легитимации власти в Бухаре. У эмира Насруллы был единственный сын Музаффар, а также внуки от сына и дочерей. Учитывая особое влияние джуйбарских ходжей, Насрулла выдал за одного из них свою дочь [20, с. 113-114]. Религиозное население страны приписывало ходжам сверхъестественные способности, а отдельные их представители были харизматическими духовными лидерами. Определенное их число были влиятельными лидерами суфийских та-рикатов, и имело десятки тысяч последователей -мюридов в пределах Бухарского эмирата, в Коканд-ском ханстве и других регионах.
Среди определенных групп религиозных интеллектуалов Бухарского эмирата существовало представление о религиозных обновителях ислама - муджаддидов, которые могли выходить из числа правителей. Об этом подробнее писал бухарский интеллектуал Ахмад Дониш [11]. Самаркандский историк и чиновник эпохи Насруллы Хумули считал, что в одном столетии может быть только один обновитель, который может совмещать качества правителя и ученого-богослова [25, с.301]. Можно предположить, что этому представлению о муджад-диде-правителе из наследников эмира Насруллы мог бы соответствовать Саид Абдул Ахад-хан, продолжавший традиции джуйбарских теологов. К сожалению, в источниках не сохранилось никаких данных, которые пролили бы свет на его взгляды на политическое будущее Бухарского эмирата и места ислама в государстве.
Неожиданная смерть эмира Насруллы не позволила отработать оптимальный механизм передачи власти наследнику. По одной версии, эмир был отравлен усилиями шахрисябзцев во главе с Искандаром. Перед смертью Насрулла казнил всех шахрисябзцев, участвовавших в заговоре [16, с. 91]. По одной из версий, он умер 5 октября 1860 года [18, с. 233].
Переход власти в руки его сына Музаффара вызвал сопротивление некоторой части политической элиты эмирата, отдельные представители которой пытались использовать свои административные ресурсы для возведения на престол других лиц,
а именно одного из представителей «святых» сословий. Так, например, верный соратник эмира Насруллы, наместник в Самарканде - Ибрагим парваначи после смерти эмира безуспешно пытался возвести на престол влиятельного потомка крупного суфийского деятеля XV века Ходжа Ахрара ходжу Субханкули [4, с. 89]. Возможно, в конце эпохи правления эмира Насруллы среди определенной части политической элиты эмирата сформировалось мнение о правомочности правления в Бухарских владениях представителей могущественных «святых» семей.
В 1868 году, после поражения эмира Музаф-фар в войне с Российской империей, племянник эмира Саид Абдул Ахад-хан, обратился к Туркестанскому генерал-губернатору К.П.Кауфману с просьбой помочь ему. Он писал, что является законным наследником эмира Насруллы. Однако Му-заффар казнил всех тех, кто хотел следовать завещанию отца. После этого Саид Абдул Ахад-хан выехал в Шахрисябз, так как местные беки Джурабек и Бабабек уверили его в том, что будут следовать завещанию эмира и возведут его на престол. При его прибытии в Шахрисябз собрались беки, ходжи и жители города, что могло означать признание его авторитета местным населением. Как утверждал Саид Абдул Ахад-хан, эмир не смог победить шахрисябзцев и заключил с ними мир. Но вернувшись в Бухару, Музаффар уничтожил всех родных Саид Абдул Ахад-хана, включая отца и мать [29, л.51-51аб]. Сведения историка Абдалазим Сами подтверждают эту информацию: «Они (шахрисяб-ские беки) отправили в Бухару человека и, прельстив обещанием царства, без разрешения и согласия отца забрали из Джуйбара сына сейида Касим-ходжи, который приходился племянником по сестре эмиру Музаффару, и привезли его в Шахри-сябз... Его величество (эмир Музаффар - А.М.) разгромил семейство сайида Касим-ходжи: казнил [его] самого, его взрослых и малых детей, [свою] сестру, забрал их имущество и после этого двинул войско на Шахрисябз» [20, с. 113-114].
Династические генеалогии служили историческим инструментом для узаконивания царствования династии или правителей [43, р. 33-35]. Они нередко являлись вымышленными конструкциями, разработанными в соответствии с политическими, религиозные и социальными ценностями общества. Генеалогия приводимая Саид Абдул Ахад-ханом, является источником по стратегии легитимации потенциально нового правителя мангытов. Приводим ее в переводе переводчика Бекчурина: "Саид Мир Абдул Ахадхан, его мать Насыра бону, дочь Саид эмира Насруллы бахадур-хана, отец его Саид эмир Хайдар падша сын эмира Шахмурада - сына эмира Данияла - сына Худояр аталыка - сына Худайкулбия, потомка Келдияр-бая сына Джафаркулбия. Саид эмир Хайдар был сыном Падша-ханым, дочери Абулфейз-хана, сына Саид Субханкули-хана, сына Надир Мухам-мад-хана, сына Динмухаммад-хана - племянника Абдуллы-хана, потомка Искандар-хана, далее упоминаются Кучкунджи-хан и Абулхайр-хан из
рода Чингис-хана [29, л.142]. При анализе родословия выявляются три генеалогические линии рода матери Саид Абдул Ахад-хана. Первая -мангытская линия, связывавшая его с правившей династией. Вторая - Чингизидская, включавшая в себя родословные потомков Джучи - Шибани-дов и Тукай-Тимуридов и третья - тимуридская, представленная Кучукунджи-ханом, который был сыном дочери тимурида Мирзо Улугбека (1394-1449) [39,р.293]. Обратим внимание, что к Шибанидам, Тукай-Тимуридам и Тимуридам Саид Абдул Ахад-хан имел отношение через мат-рилинейные связи. Такая гибридная родословная претендента на бухарский престол должна была демонстрировать его генеалогическую связь со всеми предыдущими династиями, правящими в Средней Азии и обеспечить обоснованность его претензий на верховную власть в Бухаре. Следует подчеркнуть правовую сторону вопроса, заключающуюся в том, что в условиях рассматриваемой эпохи легитимация посредством чингизид-ской генеалогии не означала возвращение к традициям и системе права монгольской эпохи.
Представленная генеалогия, с одной стороны, отражала представления религиозно-политической элиты Бухарского эмирата, а с другой стороны, была предъявлена только чингизидская генеалогия, а не сайидская. Видимо, учитывая представления российских чиновников о важности наличия чингизидских корней у правителя, Саид Абдул Ахад-хан подробно описал свою чингизидскую линию, а не сайидскую. В генеалогической записи выделялась связь с династией Тимуридов, основатель которой Тимур широко почитался в политических кругах Коканда и Бухарского эмирата. По линии отца Саид Абдул Ахад-хан происходил от джуйбарских ходжей, высокое положение которых было утверждено в Бухаре начиная с XVI века. В бухарском обществе, их генеалогия была узаконена и джуйбар-ские ходжи обладали всеми правами потомков почитаемых святых. У некоторых исследователей подлинность сайидской родословной джуй-барских ходжей вызвала сомнения [12, с. 48-50].
Роль муфтиев - исламских юристов в обосновании той или иной версии легитимации власти в Бухаре, обоснования прав нового эмира требует специального изучения. Муфтии Бухары назначались эмиром из лучших законоведов и они по совместительству могли быть мударрисами (преподавателями - А.М.) медресе [21, с. 41]. А.До-ниш, характеризуя период правления эмира Насруллы, подчеркивал, что «эмир то придерживался, то нарушал законы шариата. Указывая на улемов, он свои прегрешения перекладывал на плечи улемов» [11, с. 40-41]. Возможно, что эмир Насрулла своими действиями подрывал авторитет юристов. Вероятно, это обстоятельство сыграло значительную роль в расколе политической элиты, для которой решение эмира о престолонаследнике не представлялось неоспоримым. "После его смерти знать стала колебаться, кого провозгласить правителем — сына или внука. Победу одержали
сторонники сына и Музаффар был вызван из Кармины" [10, с. 43-44]. Подробности борьбы сторонников и противников прихода к власти Муза-ффара остаются неизвестными.
Эмир Музаффар и стратегии его легитимации
Источниками власти могут служить также традиции, харизматическое лидерство и правовая культура. Подчинение авторитету основано на усвоении общепринятых норм, а возникающие общественные дискурсы определяются классовыми и статусными иерархиями [35, р. IX]. В условиях абсолютной власти эмира особое значение имела его харизма и его умение показывать себя могущественным правителем в глазах подданных.
В интерпретации личности Музаффара мнения бухарских авторов и российских дипломатов разнятся. Российский посланник Н.П. Игнатьев в 1858 году характеризует Музаффара следующим образом: «умный, рассудительный, хитрый, решительный и энергичный». Эмир Насрулла боялся его и держал в Кермине [7, л.15]. Бухарский историк Дониш писал: «у него не было сыновей, кроме эмира Музаффара. Заметив, что в натуре его [Муза-ффара] преобладает испорченность, эмир, печалясь о войске и подданных, не захотел, чтобы он занял престол в государстве после него. И поэтому он назначил своим наследником одного из внуков и некоторым из эмиров завещал [осуществление] этого [своего желания]...» [11, с. 40-41]. Историк Мирза Салимбек (1850-1930) упрощает картину перехода власти к Музаффару: «у эмира Насруллы, кроме Музаффар-хана, не было детей мужского пола. Во время его царствования [Музаффар] был правителем города Кермине. [После смерти своего отца] он выехал оттуда и сел на престол Бухары. [К нему] со всех вилайатов поступили подарки и подношения» [19, с.37-38]. Секретарь самаркандского наместника Ибрагима парваначи Мирза Мухаммад Закир упоминал о племяннике Музаффара как претенденте на престол, но подчеркивал, что Музаф-фара как будущего эмира радостно встречали бухарцы, включая чиновников и знать [4, с. 881-89]. Вамбери, побывавший в Бухарском эмирате и лично видевший эмира в 1863 году, отмечал «бесконечные восхваления и прославления, которыми одаривает его (Музаффара - А.М.) народ» [5, с. 91]. Таким образом, в представлениях народных масс власть эмира Музаффара была легитимна, а информация о претенденте не вышла за пределы узких кругов политической элиты. Письменная генеалогия Музаф-фару не требовалась, так как он опирался на авторитет династии мангытов. По сведениям российских источников, его настоящим именем было Умар, но вступил на престол он под именем Музаффара [18, с. 232].
Некоторые исследователи считают, что начальный этап процесса легитимации включает в себя признание среди привилегированных [41, р.158], но в то же время правители не всегда остаются пассивными участниками этого процесса: они утверждают себя, формируя собственное близкое окружение. Таким образом, легитимация
понимается как деятельность, проводимая внутри политической элиты [31, р. 31]. По данным российских востоковедов, эмир Музаффар после смерти отца стал формировать новую, преданную ему высшую политическую элиту [9, с. 340]. Он репрессировал в первую очередь тех, кто был сторонником исполнения завещания эмира Насруллы. Ахмад Дониш отмечал: «Укрепившись на троне, эмир Музаффар жестоко расправился с теми, кто ратовал за выполнение завещания. А внук, который по завещанию должен был наследовать Насрулло, тоже сбежал и скрылся из Бухары. Очень скоро он сместил с должностей везиров и других высших чиновников, назначенных отцом, конфисковал их имущество и назначил на их места своих верных людей. Войско и народ были недовольны этими действиями эмира» [10, с. 4445]. Также он отстранил от должности хокима Самарканда верного соратника эмира Насруллы мангыта Ибрагима парваначи (парваначи - один из высоких титулов Бухарского эмирата, обозначавший выдавателя эмирского указа [21, с. 61]), который был в отдаленном родстве с правящей династией. Полагают, что одной из причин была демонстрация недовольства Ибрагима политикой Музаффара по поддержке персов-шиитов при дворе [4, с. 89-92].
Места казненных чиновников заняли слуги Музаффара, иранцы по происхождению, которые были близки к эмиру во время его пребывания в Кермине. Среди них были Ширали (брат жены эмира Музаффара - А.М.), Якуб и Мухаммадшах, Дурбин, Салим бий и Барат бек [11, с. 68-69]. В дальнейшем Якуб и Мухаммадшах достигли высокого чина кушбеги (кушбеги или кулли-кушбеги -первый министр Бухарского эмирата [21, с. 54]), а Дурбинбий получил чин диванбеги (заведующий финансовыми делами Бухарского эмирата [21, с. 61; 23]). Не исключено, что в кадровых назначениях определенную роль сыграла мать эмира, которая была персиянкой родом из Кадемгаха около Мешхеда [5, с. 92]. Поддержал Музаффара и влиятельный чиновник Мирза Азиз [18, с. 233]. Один из аспектов легитимности связан со спецификой отношений субординации в структуре властных отношений, в частности, в демонстративном выражении согласия с решениями правителя со стороны подчиненных/нижестоящих лиц. Такие действия зачастую имеют публичную символическую или декларативную силу и ассоциируются с церемониальными формами [32, р. 17], которые могут усиливаться международным признанием. В январе 1861 года в Бухару прибыло посольство хивинского хана для поздравления эмира с вступлением на престол [18, с. 235]. Для эмира было важным признание его правителем великими державами, особенно Российской империей. В апреле 1863 года сообщали, что эмир Музаффар проявлял недовольство тем, что русский царь не прислал ему поздравлений по случаю вступления на престол [28, л.81аб]. Видимо, поздравления прибыли позже.
Ритуалы служат символическими инструментами, обеспечивающими легитимность власти и
поддерживающими правителей [33, р. 2]. В Бухаре, как и в других странах, одним из таких символических действий была церемония восхождения на престол которая вначале совершалась в Бухаре, а затем в Самарканде [9, с.337]. Личность Амира Тимура широко почиталась бухарцами. Большое значение придавалось бывшей столице Тимура Самарканду, в котором когда-то находился один из главных дворцов Тимура - Куксарай. Он был разрушен во время междоусобиц XVIII века и бухарские эмиры возвели новый дворец на месте руин Кукса-рая. Здесь традиционно проходили ритуалы восхождения на престол мангытских правителей. Во дворце находился тронный камень Кукташ, по легенде, принадлежавший Тимуру. Кукташ был са-крализован и стал частью ритуала восхождения на престол еще до прихода мангытов к власти [44, р. 226]. По некоторым сведениям существовало пове-рие, что камень был наделен сверхъестественными атрибутами и "не позволял ложному хану приближаться к нему" [42, р. 18].
Весной 1861 года эмир Музаффар прибыл в Самарканд, где совершил обряд поклонения в мемориальном комплексе Шахи Зинда Затем был произведен тюркский обряд восхождения на престол во дворце, построенном эмиром Насруллой [9, с. 340-341]. В обряде поднятия на белой кошме на сакральном Кукташе по одной версии участвовали 11 представителей узбекских родов: мангыт, найман, хитай-кипчак, кырк-юз. Здесь была принесена присяга эмиру [4, с. 88-92]. В другой версии, переданной российским востоведом А.Гребенкиным, в обряде восхождения на престол в участвовали в основном высшие чиновники иранцы: Шукурбий инак (инак - особое близкое к эмиру лицо [21, с. 61]), Ширали инак, Якуб инак, Абдусамарбий инак и мангыты: Абдукарим парваначи, Рахимкул парва-начи, Ибрагим парваначи. К кошме эмира подвели два инака, а после исполнения обряда главный инак произнес приветственную речь [9, с. 340-341].
Однако власть Музаффара не признали в Шахрисябзе, владетели которого пользовались поддержкой местного населения. После смерти эмира Насруллы шахрисябзцы восстали, в результате которого эмирские беки из мангытов были свергнуты, а Музаффар не смог взять Шахрисябз [13, с. 212]. Шахрисябзцам помогал кокандский хан. Не сумев покорить Шахрисябз, эмир тем не менее смог распространить свою власть на большую часть областей эмирата и даже совершить успешный поход на Коканд. Его приход к власти был в конечном итоге признан соседями, по случаю чего были проведены традиционные обряды восхождения на престол. Однако внутриполитическая слабость и тлеющий конфликт с частью узбекской родоплеменной элиты остро проявились при усилении проникновения в регион новой внешней политической силы в лице Российской империи.
Политический кризис в Бухаре и стратегия по легитимации власти в 1868 году
Исследователи отмечают, что политические кризисы обычно возникают, когда имеет место значительный дефицит в источнике власти и прочных
идеологических основаниях [31, p. 24]. Системный кризис в Бухаре проявился во время военных действий между эмиром и Российской империей в 1866-1868 годах [38]. Война Музаффара с войсками Российской империи была связана со стремлением как отстоять свою независимость, территорию, религию, так и усилить свою собственную легитимацию. В свою очередь его неудачи служили поводом для усиления критики в его адрес и обвинениям нелегитимности со стороны его противников, а также шахрисябзцев. В условиях противостояния с Бухарой и ее войны с Российской империей, в Шахрисябзе (у Джура-бека) было предложено сместить эмира Музаффара и посадить на его место племянника Саид-хана (Саид Абдул Ахада - А.М.), который скрывался там же [17, с. 252]. Шахри-сябзские беки преследовали свои интересы и, вероятно, надеялись, что новый эмир признает независимость Шахрисябза от Бухары. Абдалазим Сами изображает Саид Абдул Ахад-хана как жертву интриги шахрисабзских беков... «В конце концов... племянник [эмира] — тюря-смутьян бежал оттуда, поехал в Ташкент и нашел убежище у русских властей» [20, с. 113-114].
Российская империя в войне с Бухарским эмиратом преследовала свои интересы и использовала разные тактики по стратегическому продвижению в регион [38]. В контексте военного конфликта с Бухарой у российских властей возник даже план сделать Самарканд самостоятельным владением под властью Саид Абдул Ахад-хана [8]. К.Кауфман приступил к обсуждению этого плана в личной переписке, однако по версии российских историков, Саид Абдулла оказался под сильным влиянием шахрисябзских беков, проявил враждебность, и предложение не было принято [22, с. 428].
После поражения эмира Музаффара в Зирабу-лакском сражении в июне 1868 года, между Бухарой и Российской империей был заключен мир, а в октябре 1868 года Саид Абдул Ахад-хан обратился с письмом к чиновнику (катта амину) Самарканда М.Маллябаеву, который передал его начальнику Зерафшанского округа А. Абрамову, а тот в свою очередь отправил письмо к генерал-губернатору Туркестана К.Кауфману. По словам Саид Абдул Ахад-хана, его приглашали афганский эмир, хивинский и кокандские ханы, однако он оставался в Шахрисябзе. В своем письме Саид Абдул Ахад-хан подчеркивал, что кенегесы Шахрисябза не подчиняются никому. Он сам хотел бы стать правителем Бухары, но из-за заключения мира между Музаффа-ром и Россией это стало невозможным. Российскими властями было принято решение принять Саид Абдул Ахад-хана в Самарканде, а потом он выехал в Ташкент [29, л.52-63]. Очевидно, что вопросу о претендентах на бухарский престол в Петербурге придавали серьезное значение. Прибывший в Самарканд Саид Абдул Ахад-хан пользовался почетом как возможный претендент на бухарский престол и со стороны российских властей ему было назначено денежное пособие [29, л.55, 55аб,63]. В дальнейшем вопрос о возможной
смене власти Музаффара в Бухаре потерял свое значение в глазах российских властей. Мир Саид Абдул Ахад хан, проживал в Ташкенте, где и скончался 17 ноября 1895 года [24].
После поражений эмира Музаффара в войне с Российской империей, в 1868-1870 годах определенные круги бухарской элиты в борьбе за престол поддержали другого претендента на престол - старшего сына эмира Музаффара Абдумалика [20]. События показали, что проблема престолонаследника заключалась не в формальном документе, обосновывавшем право на власть, а в том, что личность эмира Музаффара, его внутренняя политика, внешнеполитические неудачи, вызывали неприятие части политической элиты, включая опору династии - мангытов эмирата. Проблемы легитимности своей власти эмир Музаффар решил с помощью Российской империи, которая помогла подавить его противников и нанести поражение даже восставшему против него сыну Абдумалику, который был вынужден бежать из страны, но до своей смерти в 1908 году оставался потенциальным претендентом на власть в Бухаре. Российские власти заключили договор с эмиром Музаффаром, согласно которому над Бухарским эмиратом был установлен российский протекторат. В условиях кризиса политической легитимности в результате поражения в войне с Российской империей эмир Музаффар стремился укрепить имидж своей власти разными способами, включая проведение официальных пышных празднеств Навруза в Бухаре под своим контролем [15, с. 128].
Заключение
В Бухарском эмирате четких правил приобретения власти не было, что приводило к возникновению различных стратегий по легитимации мангыт-ских эмиров и их наследников. В обществе существовали определенные источники легитимации, включавшие в себя несколько перспектив, связанных с Чингизидским наследием, а также исламским фактором. Мангытские правители Бухары начиная со времени правления Даниялбия традиционно передавали власть от отца к старшему сыну.
В период правления эмира Насруллы возник вопрос о новой форме передачи власти. Ввиду определенных внутриполитических и внешнеполитических причин Насрулла решил передать власть не единственному сыну Музаффару, а внуку от дочери Саид Абдул Ахад-хану, который был потомком могущественных ходжей Джуйбари. С целью убеждения элиты в правомочности выбора наследника была подробно представлена также его генеалогия по материнской линии, которая должна была демонстрировать генеалогическую связь мангы-тов с Чингизидами и со всеми предыдущими династиями, царствовавшими в Бухарском ханстве, обеспечивая таким образом легитимность его права на верховную власть в Бухаре.
Неожиданная смерть эмира Насруллы привела к расколу политической элиты в решении вопроса престолонаследия. Одна группа хотела последовать завещанию Насруллы, а вторая придерживалась традиционного способа передачи
власти от отца к сыну и игнорировала волю монарха. В результате политической нестабильности в эмирате, в Самарканде возникла новая версия обоснования прав на престол лиц из среды ходжей, потомков Ходжа Ахрара однако она не получила широкого признания и распространения.
Анализ материалов показывает, что, несмотря на сопротивление части политической элиты, с которой столкнулся Музаффар после прихода к власти, население Бухарского эмирата, за исключением отдельных областей, поддержало его воцарение.
Изучение путей легитимации Музаффара показывает, что он использовал существующие инструменты власти, такие как поддержка элиты, международное признание и обряд восхождения на престол. Имевшие место дискуссии о легитимности его власти не выходили за пределы узких кругов политической элиты. После возникновения политического кризиса в период военных поражений от войск Российской империи усилилась критика политики и легитимности эмира Музаффара. Проблемы легитимности своей власти эмир Музаффар решил с помощью Российской империи, которая признала его власть через заключение мирного договора и помогла подавить его противников в лице шахрисябзских беков.
Исследование по теме статьи было осуществлено благодаря гранту European Regional Development Fund - Project "Sinophone Borderlands: Interaction at the Edges"
CZ.02.1.01/0.0/0.0/16 019/0000791.
Список литературы
1. Андреев, М.С., Чехович О.Д. Арк (Кремль) Бухары в конце XIX - начале XX вв. Душанбе: До-ниш, 1972. - 163 с.
2. Ахмедов, Б.А. Роль джуйбарских ходжей в общественной жизни Средней Азии XVT-XVTI веков // Духовенство и политическая жизнь на Ближнем и Среднем Востоке в период феодализма. М., 1985. С. 16-31.
3. Бабаджанов, Б.М. Кокандское ханство: власть, политика, религия. Токио-Ташкент: Nihu islamik area studies (Tokyo university), 2010. - 744 с.
4. В.В. О восшествии на бухарский престол эмира Музаффара и об обряде поднятия на кошме // Туркестанский сборник. Т.445. Ташкент, 1907. С. 88-92.
5. Вамбери, А. Путешествие по Средней Азии (1863 г.). М.: Восточная литература, 2003. - 175 с.
6. Вебер, М. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии. Социология. Под ред. Л.Г. Ионина. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2016.
7. Государственный архив Российской Федерации. фонд. 730, опись. 1, д. № 300.
8. Гескет, С. По вопросу о колонизации Туркестана // Туркестанские ведомости, 1881, 6 октября, №39.
9. Гребенкин, А. Д. Родословная мангитской династии // Материалы для статистики Туркестанского края. Вып. III. СПб., 1874. С.337-341.
10. Дониш, А. Путешествие из Бухары Петербург. Перевод М.Османова. Душанбе. 1960. - 300 с.
11. Дониш, А. История мангитской династии. Перевод с персидского И.А.Наджафовой. Душанбе: Дониш. 1967. -141 с.
12. Иванов, П.П. Хозяйство Джуйбарских шейхов. К истории феодального землевладения в Средней Азии в XVI-XVII вв. М.-Л.: издательство АН СССР. 1954. - 378 с.
13. Маликов, А.М. Противостояние Бухарского эмирата и Шахрисабза в первой половине
XIX века // Жанубий Узбекистон тарихи, археоло-гияси, этнологияси янги манбаларда. Республика илмий-амалий конференция материаллари. Карши, 2015. С.210-213.
14. Маликов, А.М. Некоторые аспекты истории Бухарского эмирата в представлениях членов миссии К. Бутенева (1841 - 1842гг.) // Узбек давлат-чилиги тизимида даргох ва девонлар фаолияти. Тошкент: Akademnasr, 2019. С.168-180.
15. Маликов А.М. Празднование Навруза в Бухаре и Самарканде в ритуальной практике и общественных дискурсах (вторая половина XIX - начало
XX века) // Археология, этнография и антропология Евразии. 2020. T.48, №2. C. 122-129.
16. О некоторых событиях в Бухаре, Хоканде и Кашгаре, Записки Мирзы--Шемса Бухари, изданный в тексте, с переводом и примечаниями, В.В.Григорьевым. Казань,1861. -161 с.
17. Петровский, Н.Ф. Туркестанские письма. Отв. ред. ак. В.С. Мясников, сост. В.Г.Бухерт. М.: Памятники исторической мысли, 2010. - 358 с.
18. Присоединение Казахстана и Средней Азии к России (XVIII - XIX века). Документы. Составитель: Н.Е.Бекмаханова. Москва, 2008. - 437с.
19. Салимбек, Мирза. Тарих-и Салими. Перевод с персидского, вводная статья и примечания Н.К.Норкулова. Предисловие, редактор введения и примечаний А.С.Сагдуллаев. Ташкент: Akademiya, 2009. - 330 с.
20. Сами, Мирза Абдал'азим. Та'рих-и Сала-тин-и Мангитийа. Пер. Л.М. Епифановой. М., 1962. - 331 с.
21. Семенов, А.А. Очерк устройства центрального административного управления Бухарского ханства позднейшего времени // Материалы по истории таджиков и узбеков Средней Азии. Выпуск 2. Сталинабад: издательство АН ТаджССР. 1954.
22. Терентьев, М. История завоевания Средней Азии: т. 1. СПб.: тип. Балашова, 1897. - 510 с.
23. Туркестанские ведомости, 1888, 31 мая, №21.
24. Туркестанские ведомости, 1895, 23 ноября, №86.
25. Фон Кюгельген А. Легитимизация среднеазиатской династии мангитов в произведениях их историков (XVIII-XIX вв.). Алматы: Дайк пресс, 2004. - 516 с.
26. Хазанов, А.М. Кочевники и внешний мир. Изд. 3-е, доп. Алматы: Дайк-Пресс, 2002. - 604 с.
27. Ханыков, Н.В., Описание Бухарского ханства. Санкт-Петербург, 1843. - 284 с.
28. Центральный Государственный архив Республики Казахстан, фонд 383, опись 1, дело №261.
29. Центральный Государственный архив Республики Узбекистан, фонд. И-1, опись. 34, дело №34. «Дело о перебежавшем из Бухарского ханства племяннике эмира Сеид Абдул Ахмед-хана и о расходе на его содержание». 1868 г.
30. Alfonso Isabel, Escalona Julio. Introduction // Alfonso, I., Escalona, J. Introduction. J. Alfonso, I., Antón, M. I. A., & Escalona, J. (Eds.). Building Legitimacy: Political Discourses and Forms of Legitimation in Medieval Societies. Vol. 53. Brill. 2014.
31. Barker, R. Legitimating identities: the self-presentations of rulers and subjects. Cambridge University Press, 2001. - 170 p.
32. Beetham, D. The Legitimation of Power. London, Macmillan, 1991. - 267 p.
33. Beihammer, A. Comparative Approaches to the Ritual World of the Medieval Mediterranean. In: Court Ceremonies and Rituals of Power in Byzantium and the Medieval Mediterranean. Brill, 2013. p.1-33.
34. Holzwarth, W. Bukharan Armies and Uzbek Military Power, c. 1670-1870: Coping with the legacy of a nomadic conquest. In: Franz, Kurt; Wolfgang Holzwarth (eds.), Nomadic Military Power: Iran and adjacent areas in the Islamic period. Wiesbaden: Reichert, 2015. P.273-354.
35. Kangas, S., Korpiola, M. and Ainonen, T. Foreword // Kangas, S., Korpiola, M., & Ainonen, T. (Eds.). Authorities in the Middle Ages: Influence, legitimacy, and power in Medieval Society. Vol. 12. Walter de Gruyter. 2013. P. VII-XIII.
36. Lewellen, T.C. Political anthropology: An introduction. ABC-CLIO, 2003. -192 p.
37. Malikov, A. "92 Uzbek Tribes" in Official Discourses and the Oral Traditions from the sixteenth to nineteenth centuries. Zolotoordynskoe obozre-nie=Golden Horde Review. 2020, vol. 8, no. 3, pp. 515-532. DOI: 10.22378/2313-6197.2020-8-3.515532
38. Malikov, A.M. The Russian conquest of the Bukharan Emirate: military and diplomatic aspects, Central Asian Survey, 33:2, 2014, 180-198, DOI: 10.1080/02634937.2014.916110
39. McChesney, R. D. The Chinggisid restoration in Central Asia: 1500-1785. In: The Cambridge History of Inner Asia: The Chinggisid Age. Edited by Nicola Di Cosmo, Allen J. Frank, and Peter B. Golden. 2009, p. 277-302.
40. Pickett, J. Written into Submission: Reassessing Sovereignty through a Forgotten Eurasian Dynasty. In: The American Historical Review. 123. No. 3. 2018, p. 817-845.
41. Popitz, H. Phenomena of power: authority, domination, and violence. Columbia University Press, 2017. - 240 p.
42. Sela, Ron. The legendary biographies of Tamerlane: Islam and heroic apocrypha in Central Asia. Cambridge University Press, 2011. -164 p.
43. Thapar, R. Genealogical patterns as perceptions of the past. In: Studies in History. 7. No.1 (1991). p.1-36.
44. Welsford, Th. Four Types of Loyalty in Early Modern Central Asia: The Tuqay-Timurid Takeover of Greater Ma Wara Al-Nahr, 1598-1605. Vol. 27. Brill, 2012. - 366 p.
45. Wilde, A. What Is beyond the River?: Power, Authority, and Social Order in Transoxiania 18th-19th Centuries. Vienna: Austrian Academy of Sciences Press, 2016. -1101 p.
