CC BY
111
ВЕСТНИК ПЕРМСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
2016 История Выпуск 2 (33)
УДК 930.1
doi: 10.17072/2219-3111-2016-2-14-27
СТРАТЕГИИ И ПРОБЛЕМЫ ОХРАНЫ НАСЛЕДИЯ ТОТАЛИТАРНЫХ РЕЖИМОВ
Р. Чепайтене
Вильнюсский университет, Литва, Вильнюс, ул. Университете, 3 [email protected]
Исследуется круг вопросов, связанных с восприятием, оценкой, интерпретацией и охраной наследия тоталитарных режимов. На основе многочисленых материальных свидетельств фашистского, нацистского и коммунистического наследия, находящегося на территории Италии, Германии, стран бывшего соцлагеря и бывшего СССР, предпринимаются попытки выделить основные подходы к этой форме наследия, сохранение и использование которого до сих пор вызывает много споров и конфликтов в государствах, когда-то подверженных влиянию этих режимов. Делается вывод о том, что отношение к этой форме наследия более всего зависит от позитивной, негативной или нейтральной интерпретации его в контексте конструирования нынешнего национального нарратива указанных стран.
Ключевые слова: тоталитарное наследие, диссонанс, стратегии охраны, фашизм, нацизм, большевизм, соцлагерь, СССР.
Специфика тоталитарного наследия
Тоталитарные режимы, сформировавшиеся и укрепившиеся в 10-20-х гг. XX в. в большевистском Советском Союзе, фашистской Италии и нацистской Германии, стремились к максимальному контролю над всеми проявлениями общественной жизни, как в публичной, так и в личной сфере, включая работу, образование и досуг. Основной их интенцией, по словам М. Фуко, стала попытка переделать как индивидов (с помощью дисциплины), так и коллективы (применяя биополитику) и превратить их в послушных исполнителей своей воли. В беспрецедентных планах тотального контроля общества особая роль была отведена урбанистике, архитектуре и искусству, создававшим пространства для функционирования «тотальных институций»1, с помощью которых реализация таких намерений значительно упростилась бы \Cepaitiene, 2011, р. 171-224]. Однако не следует забывать, что вопреки очевидному сходству данных режимов имели место и немалые различия, обусловленные различными иделогиями, целями, формами управления2, наконец, разной продолжительностью их существования и особенно тем, что можно назвать их «загробной (посмертной) жизнью». Падение тоталитарного строя в военное или мирное время было вызвано радикальной сменой политического уклада, что неизбежно осложняло отношения к созданной в период существования этих режимов социальной среде. Уничтожение ее наиболее ярких следов казалось правомочной практикой восстановления справедливости, хотя таким образом утрачивалось множество аутентичных материальных свидетельств культуры эпохи.
Память о советском режиме, которому после смерти И. Сталина удалось трансформироваться и адаптироваться в изменившихся условиях и поэтому сохраниться дольше прочих, в постсоветском регионе всё еще жива. Субъективно переживаемая временная удаленность зачастую зависит от пережитого в ту пору «добра» или «зла», неизбежно воспринимаемых сквозь призму сегодняшних ценностей и политических конъюнктур. Всё это создает трудности для эмоционально нейтральной и идеологически неангажированной оценки того периода \Cepaitiene, 2007, р. 36-50].
Культурное наследие вне зависимости от того, какой смысл вкладывается в это понятие, соотносится с чем-то определенным, позитивно оцениваемым и «своим». Если в классическом определении наследия акцентируется исключительность, редкость, монументальность и эстетическая привлекательность культурных ценностей, то возникший в 70-80 гг. ХХ в. в западных государствах «бум наследия» создал новый взгляд, который позволил соотнести наследие с близкими, а с точки зрения эстетики и истории и малозначительными «обычными» вещами - с наследием старшего поколения, отцов и дедов. Поэтому проблема комплексного исследования и сохранения архитектуры ХХ в., частью которой является и наследие тоталитарных режимов, возникла сравнительно недавно, когда ICOMOS в 2006 г. принял Московскую декларацию о сохранении культурного наследия
© Чeпайтене Р., 2016
ХХ в. [The Soviet Heritage..., 2007]. Однако для того, чтобы мы могли повседневную, «фамильярную» вещь, объект или явление, открыть и оценить как наследие, пожалуй, прежде всего необходимо хронологически и психологически дистанцироваться от него. Когда речь идет об эпохе тоталитаризма, такая дистанция всё еще остается проблематичной, для одних - «слишком малой», для других же, наоборот, «слишком большой». Но существуют и другие проблемы признания этих объектов наследием:
статус собственности (частная, общественная, государственная),
потребность передачи (правомерность и законность),
акт коммуникации (предоставление новых значений, символизация реликтов прошлого в сегодняшнем дне).
Несмотря на то что содержание и объем понятия «наследие» со временем мигрировали в широкую культурно-социальную среду, до сих пор одной из основных остается категория правовой или символической собственности культурных ценностей. Но, когда заходит речь о сегодняшнем сохранении материальных реликтов сверженных политических режимов, решение вопроса «Чье это наследие? - становится достаточно затрудненным. Если такие государства как Германия сделали действительно очень много, чтобы осудить свое тоталитарное прошлое и отмежеваться от него, то в современной России, к сожалению, немалая часть общественности с подачи власти с энтузиазмом поддерживает усилия, направленные на реабилитацию памяти сталинизма, связывая эту эпоху в первую очередь с временами геополитической мощи государства и впечатляющим процессом индустриализации, а не с насилием и террором, которое государство осуществляло против своих же граждан. Те же страны, для которых такие режимы были инвазивными и насильственными, в отношении «трудного» наследия занимают позиции в основном негативные, зависящие от того, каким образом и в каком масштабе эту эпоху удается интегрировать в нынешний «великий национальный нарратив».
Согласно самому распространенному определению «наследие - это совокупность ценностей прошлого, передаваемая будущим поколениям» [Tunbridge, Ashworth, 1996, p. 3]. Таким образом, только благодаря реальной или символической передаче ценности наследия возникают связи между разными поколениями. Передаются не только материальные объекты или структуры, но и сложившиеся модели поведения, традиции, обычаи и привычки. Следовательно, осуществление передачи наследия позволяет поднять вопрос не только правомерности, но и законности этой культурной практики. Но в случае с советским наследием решение этого вопроса затруднено: если коммунистический режим после развала СССР в средне-восточной Европе, за исключением некоторых бывших республик СССР, был повсеместно демонтирован, а в некоторых странах даже юридически осужден, то возникает вопрос, какие ценности его наследия будут признаны, какая социальная группа или «общество памяти» согласится стать их законным преемником и во имя чего они должны это делать?
Сегодня, в эпоху постмодернизма, «наследие есть нечто, приобретаемое нами после смерти его настоящего владельца, и мы вправе распоряжаться им на свое усмотрение» [Raban, 1990, p. 24]. Эта повсеместно укоренившаяся свобода самовольно придавать наследию те или иные значения ведет к культурному релятивизму, волюнтаризму или даже к логическому нигилизму [Muñoz Viñas, 2005, p. 41-43] и вместе с тем позволяет понять важность и значимость происходящего с помощью акта коммуникации. Все объекты наследия являются символами и знаками, транслируют определенные смыслы. Таким образом, влияние постмодернистского мышления на дискурс наследия позволяет увидеть еще одну очень важную черту формирования этого явления, связанную с «коммуникативным поворотом». Но адекватный процесс символизации возможен только в том случае, если интерпретирующий его значения способен распознать и надлежаще прочесть код создавшей это наследие культуры. В противном случае эти знаки останутся для него бессмысленными или за ними будут ошибочно закреплены другие значения. Однако конкретные объекты в зависимости от познавательных горизонтов и интересов зрителя могут стать целой сетью смыслов, которая формируется из знаний, личных впечатлений, непроизвольных ассоциаций и эмоций. Испанский теоретик охраны наследия С. Муньос Виньяс приводит пример «Давида» как воплощение смыслов библейского персонажа, скульптуры Микеланджело, самого скульптора, города Флоренции, скульптуры как виды искусства, итальянского Ренессанса, искусства, индивидуального гения и т.д. [Muñoz Viñas, 2005, p. 48]. Он выделяет следующие категории этой сети смыслов:
a) значения высокой культуры, применяемые по отношению к исключительным ценностям, произведениям искусства или историческим объектам;
b) значения группового тождества (спектр их особенно широк - от крупнейших сообществ, таких как жители Запада, африканцы или китайцы, до конкретной семьи или трудового коллектива);
c) идеологические значения (моральные, религиозные или политические);
d) сентиментальные значения (чрезвычайно широкие и вытекающие из личного опыта зрителя, его чувств, переживаний и воспоминаний возникающих во время созерцания памятника).
Кроме того, одни и те же объекты могут иметь несколько, а то и все перечисленные значения [Muñoz Viñas, 2005, p. 51-55].
Разумеется, символизационная мощь культурных ценностей различна: одни объекты становятся повсеместно узнаваемыми, «иконами» массовой культуры, такими как Мона Лиза Леонардо да Винчи в Лувре, тогда как другие имеют достаточно ограниченную, локальную известность. Поэтому, когда речь идет о наследии тоталитарных режимов как участнике акта коммуникации, тоже возникают непростые вопросы: Какие значения ему придавались в ту пору? О чем они говорят нам сегодня? Что с их помощью мы можем (намерены) сказать?
Оценивая реликты материальной культуры советского периода в настоящее время, необходимо обратить внимание на то, что тогдашняя утопическая идеология стремилась влиять на все без исключения сферы человеческой жизни. Так что было бы ошибочно полагать, что существуют какие-то «чистые» символы и формы тоталитаризма, которые возможно легко распознать, осудить и отбросить. К сожалению, построенные тогда детские сады или жилые здания, как и другие продукты той культуры были хотя и не очевидным, но неизбежным отражением советского мировозрения, как и «чистое» идеологическое искусство и пропаганда.
Применение к объектам тоталитарного наследия «сети значений» С. Муньоса Виньаса позволяет обнаружить, что тоталитарному наследию тоже присущи
значения высокой культуры, для адекватного прочтения которых следует прибегнуть к искусствоведческим компетенциям3;
значения группового идентитета, поскольку тоталитарные режимы стремились создать новый тип социальности - «чистокровную арийскую расу» или «строителей коммунизма» ;
идеологические значения, определяемые легитимационными и индоктринационными стремлениями властей;
субъективные значения, возможно, не имеющие с политикой ничего общего, а сегодня чаще всего заслоняющие, но не окончательно стирающие их современные официальные интерпретации, созвучные потребностям «великого национального нарратива».
С учетом сложности интерпретации тоталитарного наследия можно выделить три его основные составляющие:
1) официальное наследие (относящееся к материальным свидетельствам власти и идеологии);
2) наследие, связанное с сопротивлением тоталитарному режиму, в основном причисляемое к наследию насилия (heritage of atrocity)5;
3) наследие повседневности тоталитарного общества [Cepaitiené, 2004, р. 50].
Реликты повседневной жизни как правило не считаются ценностями наследия и только в редких случаях приобретают правовую защиту. Поэтому сегодня, когда потребности экономического развития в основном имеют преимущество перед социополитическими, всё более интенсивно преобразуется среда построенных в советские времена общественных зданий и производственных комплексов. Они уничтожаются с целью освобождения территории под новые стройки, либо радикально реконструируются, либо ветшают. Тем самым они утрачивают ценность как исторических свидетелей ушедшей эпохи.
Опыт Европы в защите и интерпретации тоталитарного наследия
Наследие тоталитарных и авторитарных режимов сегодня связывается с диссонирующим [Tunbridge, Ashworth, 1996, р. 2], тяжелым [Mc Donald, 2009, р. 2-3], неудобным [Deaborn, Stallmeyer, 2010, р. 33-37] или спорным [Silverman, 2011, р. 1-50 ] наследием. Каждый из этих режимов своеобразен и должен анализироваться с учетом его исторической специфики, что и предлагает стартовавший недавно проект ATRIUM, представляющий собой одну из первых попыток в общеевропейском масштабе идентифицировать, исследовать, охранять, интерпретировать и представ-
лять наследие тоталитарных режимов [Manual of Wise Management..., 2013]. Проект пока объединяет одиннадцать стран - Италию, Грецию, Словению, Болгарию, Венгрию, Румынию, Словакию, Боснию-Герцеговину, Сербию, Хорватию и Албанию. Можно предположить, что практики «управления» памятью о тоталитаризме в Европе самые разнообразные.
Падение режима обусловливает стремление как можно быстрее очистить общественное пространство от его символов, реализуется в кампании по уничтожению и устранению самых очевидных знаков режима (скульптур политических лидеров, например). Стремительная замена режима вызывает цепную реакцию уничтожения или запустения им созданых символов и культурных форм. Так произошло со спроектированным личным архитектором А. Гитлера А. Шпеером Цеппе-линфилдом в Нюрнберге, где проходили съезды нацистов и где снимался знаменитый «Триумф воли» Лени Рифеншталь. Хотя часть обрамлявших стадион зданий и избежала прямой деструкции, они уже не образуют единого комплекса, напоминавшего о величии Третьего Рейха [Benton, 2010, р. 132-136]. Схожей оказалась судьба созданного на острове Рюген, у селения Прора, приморского курорта национал-социалистического объединения «Сила через радость». Гигантский комплекс
долгое время оставался незавершенным и полуразрушенным, и только недавно была начата его
6
приватизация по частям .
Использование таких объектов в некоторых случаях было бы более рациональным, особенно если они имели не только символическое, но и функциональное назначение. Для этого необходимы лишь незначительные преобразования - удаление или маскировка символов бывшего режима, надписей или декора интерьера. Например, Reichsluftfahrtministerium (здание национал-социалистического министерства Воздушных сил Германии) в Берлине в пору его сооружения в 1935-1936 гг. было самым крупным административным зданием в Европе и затем выполняло те же функции в структуре власти Восточной Германии, а после объединения Германий в нем обосновалось Министерство финансов.
Поскольку при тоталитарных режимах огромную идеологическую нагрузку несла социальная политика, олицетворением которой были государственные или общественные здания (дворец правительства, стадионы, вокзалы, почтамты и т. д.), эти объекты и по сей день расцениваются как результат позитивной модернизации, и общественность принимает их благосклонно, забывая об их происхождении. У жертв режима они вызывают негативные ассоциации, поэтому, когда принимается решение использовать объекты по первичному назначению, противоречие между моралью и прагматизмом замалчивается. Скажем, железнодорожный вокзал во Флоренции (архитекторы Gruppo Toscano, 1932-1934 гг.) был спроектирован в форме символа итальянского фашизма - fascio littorio, однако большая часть пассажиров и горожан сегодня об этом не знает, так как контур здания видим только с высоты птичьего полета. В целом создается впечатление, что поведение итальянцев в отношении наследия фашистского периода является достаточно последовательным. Так Foro Mussolini (архитекторы Э. Дель Деббио, Л. Моретти, 1928-1938 гг.), как и Palazzo della Civilta del Lavoro или «Квадратный Колизей» (архитекторы G. Guerrini, E. B. La Padula и M. Roman, 1937 г.) в Риме были сохранены in situ и недавно отреставрированы.
В контексте десталинизации статуи И. Сталина в государствах соцлагеря и республик СССР были снесены еще в 1950-1960-е гг., а после падения Берлинской стены было начато последовательное устранение атрибутов советского режима из общественных пространств. В некоторых местах этот процесс продолжается поныне («ленинопад» в Украине) [Gaidaj, 2015, р. 20-28].
Памятники Сталину и Ленину в бывших советских республиках ассоциируются с навязанным чужим режимом, а их снесение становится первым проявлением десоветизации. Но, когда речь идет о памяти местных коллаборационистов, оценка их и поведение общественности различаются. Такие объекты, как коллекция статуй литовских коммунистических деятелей в парке Гру-тас или пантеон представителей литовской коммунистической номенклатуры на вильнюсском Ан-такальнском кладбище, могут стать интересным источником антропологического исследования, отображающим их взаимосвязи и место в номенклатуре той поры.
С другой стороны, некоторые здания сталинского периода после удаления с них идеологических символов в ряде стран за пределами СССР получали статус культурных ценностей - аллея Сталина (ныне аллея Карла Маркса в бывшем Восточном Берлине, 1949-1961 гг.), Дворец культуры и науки в Варшаве (самое высокое здание в Польше и ЕС, 1952-1955 гг.), Дворец культуры в Риге, Дворец печати в Бухаресте, Шанхайский выставочный центр, сооруженный как Дворец ки-
тайско-советской дружбы (строительство завершено в 1955 г.), и т. п., хотя зачастую они наделялись новой функцией. Все же примеры сохранения легко узнаваемой урбанистики соцреализма in toto встречаются редко. В этом отношении из столиц бывших союзных республик СССР выделяются Минск и Ереван [Cepaitiené, 2015, р. 3-16].
В 1953-1959 гг. в Минске произошла тотальная расчистка старого урбанистического пространства, как известно, сильно пострадавшего во время войны, под новый социалистический город. Сохранилось только несколько локусов исторического Минска, и город превратился в трехмерную иллюстрацию советского «государства благоденствия» и идеального советского города и с небольшими изменениями сохранился таким до сих пор. Так как в постсоветском сценарии развития Беларуси была выдержана преемственность с советской эпохой, на что указывают, например, и советские названия улиц, и множество памятников, можно утверждать, что формы тоталитарной архитектуры сегодня используются для нужд новой авторитарной власти, в своей публичной риторике подчеркивающей преемственность советского образа жизни. Это препятствует любой более активной десоветизации страны и общественности [Галиновская, 2008, с. 52-60].
В противоположность Минску начатая в 1924 г. по проекту архитектора А. Таманяна крупномасштабная реконструкция Еревана опиралась на национальный стиль, вобравший столетние традиции. Это позволило создать неповторимый сталинский образ столицы Армянской ССР. По задумке Таманяна Ереван должен был стать своеобразным партером и дорогой, ведущей к Арарату - почитаемой всеми армянами святой горе [Бальян, 2010, с. 226-236].
Несмотря на то что во многих странах в отношении советского идеологического наследия, в отношении художественной пропаганды был применен достаточно корректный способ омузеива-ния, он вызывает много вопросов. Созданный в 1992 г. в Москве Парк искусств «Музеон», учрежденный в 1993 г. неподалеку от Будапешта Парк статуй (Szobor park, арх. Акос Элеод) или открывшийся в 2001 г. в Литве парк Грутас [Williams, 2008, р. 185-198] коммерчески успешны, этот успех пытаются повторить в Латвии и Украине, создавая аналогичные проекты. С другой стороны, в аутентичных местах появляется все больше соотносящихся с историей того периода специфических музеев. Это Каростская тюрьма (недалеко от Лиепаи, Латвия), превращенная в музей с театрализованными экскурсиями и элементами реалити-шоу, это созданный в Вильнюсе «Музей жертв геноцида» (в бывшем здании КГБ) и Тускуленский парк покоя (место массового захоронения жертв сталинских репрессий), а также недавно открытый музей «Холодной войны» в Жямайтийском национальном парке в Плокштине, недалеко от Платяляй.
Еще одна живая форма интерпретации советской эпохи, позволяющая ставить познавательные вопросы и проблемы раскрытия аутентичности - исторические инсценировки на объектах советского наследия. В частности, заслуживает упоминания созданный в рамках программы «Вильнюс - столица европейской культуры 2009» и до сих пор действующий проект «Драма выживания в бункере. 1984 год» (недалеко от Нямянчине): с помощью театрализованных средств участники его пытаются передать репрессивную природу советской системы. Беда в том, что у реконструкторов, особенно у молодых людей, может сложиться искаженное и одностороннее представление о советском времени. Этично ли вообще во имя мнимой «аутентичности» актерам, исполняющим роль офицеров советской армии, на протяжении нескольких часов унижать и терроризировать их добровольные жертвы?
В большинстве посткоммунистических стран после краха социалистической системы приоритетное внимание государства и общественности помимо официально-пропагандистских аспектов советского наследия было уделено практикам сопротивления режиму и травмам советского времени. Об этом свидетельствуют и экспозиции многих музеев, и образовательные программы (виртуальная «Выставка коммунизма»7).
Однако до сих пор не хватает комплексного взгляда на советскую действительность. Эту брешь пытается заполнить открытый в 2001 г. в Праге «Музей коммунизма»8, который в своей экспозиции стремится воссоздать целостный облик эпохи тоталитаризма, включая его повседневность. Аналогичным путем идет «Центр исследований геноцида и сопротивления» в Литве, инициатор учреждения музея «Homo sovieticus», который должен обосноваться в Вильнюсе, в центральной усадьбе тускуленского Парка покоя9. Авторы концепции10 этой музейной экспозиции разрешали множество проблем, стремясь упредить возможные конфликты интерпретаций. Цель будущего музея - попытаться найти и показать посетителям основные средства, цели, ход и результат конструи-
рования «советского человека».
По словам украинского политолога Т. Журженко, нынешнюю политику национальной памяти посткоммунистических стран можно понять только в контексте преобразований последнего времени - окончания «холодной войны» и расширения ЕС \Zhurzhenko, 2007]. Однако усилия основных органов Европейского союза по созданию европейского тождества, объединению своих граждан, строящемуся на поиске «общеевропейской памяти», часто сталкиваются с разными и даже противоборствующими на Западе и Востоке Европы трактовками событий, значимых для всей Европы или для отдельных ее частей (поиск конвенций в оценке нацизма и коммунизма, Второй мировой войны \Machein, Simon, 2010], послевоенного периода и т. д.). Несмотря на то что большинство посткоммунистических стран ухватилось за стратегию виктимизации, оказалось, что кое-где она требует определенного нюансирования. Например, в годы перестройки Россия испытала потребность в восстановлении памяти о репрессиях, в годы правления Б. Ельцина антикоммунистическая интерпретация советского прошлого на короткое время даже была официальной. Однако после соотнесения ельцинского антикоммунизма с поражением России в «холодной войне» и наступлением «дикого капитализма» общественные настроения населения совпали с интересами власти в эскалации амбиций исторического реванша, переоценки советской истории, обоснования законности и преемственности исторической и современной имперской и авторитарной традиции [Копосов, 2011, с. 137-138]. Таким образом, официальная власть сегодняшней России инструментально и селективно использует переосмысление прошлого для минимизации памяти о сталинском терроре [Гудков, 2013, с. 6-20], актуализации истории Великой Отечественной войны [Малинова, 2013, с. 158-186] и даже трактует сталинский период как «золотой век» страны. Не случайно национальные павильоны комплекса одного из символов сталинской эпохи - Выставки достижений народного хозяйства (ВДНХ) в Москве (ныне Выставочный комплекс) и знаменитый фонтан «Дружба народов» недавно были отрестраврированы и открыты для посещений.
Память о Второй мировой войне в большинстве посткоммунистических стран тоже подверглась перевосприятию с учетом национальной перспективы. По-этому, когда Россия, как и Германия, прилагает немало усилий по организации ухода за находящимися в средне-восточной Европе памятниками и мемориалами советских солдат, местные власти и население в это особенно не вмешиваются. По-видимому, такое положение удовлетворяет обе стороны. Однако любая попытка местной власти принять самостоятельное решение в отношении этих объектов может вызвать реакцию. Достаточно вспомнить возникший в 2007 г. конфликт между Россией и Эстонией в связи с решением последней перенести таллинский мемориал советским воинам в другое место. Следствием этого решения были массовые беспорядки, информационная война и кибертеррористические атаки [Адамсон, 2009, с. 188-198]. Негативная реакция России и местного русскоязычного населения была и на аналогичные намерения Латвии [Макаров, 2009, с. 148-156]. Российская сторона эти действия посткоммунистических стран в целях избавления от того, что они считают реликтами оккупационного режима на своей территории, оценила в рамках риторики «неблагодарности» и «недружелюбия».
Однако далеко не во всей средне-восточной Европе отмечен процесс четкого отмежевания от советского прошлого. В некоторых бывших республиках СССР официальный взгляд на советскую эпоху не изменился или изменился незначительно. К ним относятся Беларусь и некоторые республики Закавказья. В Беларуси даже довольно скромные попытки общественности раскрыть природу советского режима, создав мемориал в Куропатах возле Минска, вызвали резкий отпор властей. Несмотря на то что этот объект был включен в список культурно-исторических ценностей первой категории, устанавливаемые по инициативе общественности кресты постоянно уничтожают вандалы. В настоящее время рядом с массовым захоронением жертв сталинских репрессий построен и недавно открыт развлекательный комплекс «Бульбаш-холл» [Браточкин, 2016, с. 13-14].
Вместе с тем советское прошлое хранится в коллективной памяти постсоветских людей в виде многих черт «своего», «близкого». Этим пользуется рынок, предлагающий потребителям тематическую продукцию, связанную с недалеким прошлым: «советские мясные изделия» \Klumbyte, 2010, р. 22-37], мороженое «Ностальгия» и др. Такое «тематизирование» советской поры приобретает самые разные формы. Стоит вспомнить созданный в 2006 г. режиссером Ю. Гусманом фильм «Парк советского периода», вызвавший чрезвычайно противоречивую реакцию общественности в самой России: от позитивной до негативной. Эта двусмысленность позволила фильму завоевать
признание как хорошего и провокационного произведения искусства. Создатели фильма запатентовали эту идею, реализация которой кое-где в России уже начата («Парк советского периода» был создан в городе Тутаев Ярославской области).
Таким образом, реминисценции, аллюзии и симулякры советской культуры в некоторых случаях вновь становятся имеющей спрос продукцией и «брендом». Когда в 1955 г. Н. Хрущев инициировал кампанию по «борьбе с излишествами» в строительстве и архитектуре, отвергнув градостроительную практику эпохи сталинизма, кто тогда мог предположить, что через много лет после этого и даже после разрушения Советского Союза вновь может возродиться стилистика того времени? Однако в нынешней архитектуре Москвы, крупных городов России в так называемом «луж-ковском стиле»11 несложно увидеть черты «сталинского ампира». В 2006 г. в Москве было завершено строительство в данный момент второго по высоте небоскреба в Европе - «Триумфального дворца», который визуально мало чем отличается от семи высоток, возведенных по инициативе Сталина. Другие комплексы московских высотных жилых домов также выделяются богатыми визуальными отсылками к сталинской архитектуре: «Красные паруса», «Шуваловский», «Гончарный» и др. До 2015 г. планировалось завершить около 60 таких высоток, которые должны опоясать новое транспортное кольцо Москвы.
Имитации советского стиля заметна не только в экстерьерах зданий. Ностальгия (с легким привкусом иронии) по недалекому прошлому проявляется в некоторых учреждениях общественного питания вроде действующей в Украине сети «вареничных» «Катюша». Здесь не только с максимальной аутентичностью воссоздаются интерьеры, подаются блюда советской кухни, постоянно демонстрируются фильмы того периода, но и официантки одеты в форму советских школьниц [Тимофеев, 2010].
Однако самым ярким примером такой социальной стигматизации является бывшая Восточная Германия, которая после объединения очень остро почувствовала свою неполноценность и в качестве одного из средств преодоления ее использовала элементы старого, «коммунистического» идентитета. Феномен «остальгии» не только привлек внимание социальных аналитиков [Bach, 2002, р. 545-556], но и широко эсплуатируется в туристической индустрии [Light, 2000, р. 157-176].
Изменения, проходившие при развале советской системы, были настолько стремительными и необратимыми, что предпринимались попытки превратить атрибуты советской культуры и быта в музеалии. Так, Исторический музей ФРГ (Deutsches Historisches Museum, созданный в 1987 г.) вместе с Историческим музеем ГДР (Museum für deutsche Geschichte, действовал с 1952 по 1990 г.) обратились к общественности с просьбой жертвовать предметы, которые, по их мнению, представляют ценность и должны быть сохранены. Девизом этой кампании стала фраза: «Die DDR ins Museum!» («ГДР в музей!»). Целью ее было включение в орбиту охраны повседневных объектов, составивших важную часть коллективной социализации, чтобы избежать их утраты. Новые музеи, такие как учрежденный в 1993 г. в Эйзенгуттенштадте Dokumentationszentrum Alltagskultur der DDR (Центр популярной культуры ГДР), создаются именно с этой целью [Arnold-de-Simine, 2004, р. 259].
Заключение
Как видим, трудности определения понятия «тоталитарное советское (а в некоторых случаях и нацистское) наследие», разнообразие его форм и стратегий его сохранения и управления не позволяют фиксировать и однозначно оценить отношение посткоммунистических стран к этому сложному периоду. Даже отношение к Берлинской стене претерпело несколько трансформаций - от разбора и продажи по кускам туристам до сохранения некоторых ее фрагментов in situ, обозначения места ее в городском ландшафте Берлина, переноса и экспонирования некоторых аутентичных блоков в публичных или даже частных пространствах других городов мира.
Скульптуры вильнюсского Зеленого моста, как символа «советского», не одно десятилетие вызывавшие в среде общественности Литвы острые дискуссии, - яркий пример «диссонирующего наследия». Это сооружение сталинского периода избежало в 1990-е гг. литовского «ленинопада» и даже стало культурной ценностью местного значения. Однако в июле 2015 г. скульптуры пали в неравной борьбе с активизировавшимися патриотически настроенными литовцами, реагирующими на украинский «ленинопад» и в целом на украинские события. Проблема разделения «своего» или «чужого» тоталитарного наследия в литовском обществе актуальна: авторы скульптур, лучшие литовские скульпторы того времени, работали в условиях советского идеологического давления, цензуры и сталинских репрессий, когда новый политический режим закреплялся чрезвычайно жесто-
кими методами и о какой-либо творческой свободе, уклонении от канона соцреализма не могло быть и речи. Закономерен вопрос: кому этот мост принадлежит сегодня - Литве? Правопреемнику СССР Российской Федерации? Ностальгирующим по советскому прошлому? Ценителям этого вида искусства? Вильнюсцам? Туристам?
Данный пример тоталитарного искусства в центре Вильнюса в зависимости от идеологических соображений оценивающего может восприниматься и как символ советской оккупации и сталинских репрессий в Литве, и как символ коллаборации, и как не представляющий опасности материальный исторический документ завершившейся эпохи, и как атрибут определенного стиля (соцреализма), хрестоматийный пример исторического развития литовской скульптуры на определенном этапе. В этом и кроется причина того, что до сих пор, несмотря на смену политической конъюнктуры последних двадцати лет, этот сюжет кажется таким важным.
Скульптурные композиции вильнюсского Зеленого моста «Сельское хозяйство» (слева) и «Промышленность и строительство» (справа)
Скульптурные композиции вильнюсского Зеленого моста «Учащаяся молодежь» (слева) и «На страже мира» (справа) (фото автора)
Однако статуи Зеленого моста поспешили снести, даже не обозначив их исторической и художественной ценности. В мире есть немало мостов со статуями, но в Литве - это единственный в своем роде образец. Такие объекты обычно привлекают туристов своей исключительностью и становятся визитными карточками города (например мост Понте Веккьо во Флоренции, мост Святого ангела в Риме или Карлов мост в Праге). Несмотря на разнообразие форм визуальной сталинской пропаганды, в том числе скульптуры, мостов со статуями той эпохи в СССР было возведено немного, а сохранилось еще меньше. Аналогами статуй «Зеленого моста» в постсоветском пространстве являются статуи путепровода Победы в Москве на Ленинградском шоссе, станций и шлюзов судоходного канала Москва - Волга и одного из мостов в Харькове12 (в 1918-1934 гг. столице Украинской ССР), построенного в 1954 г. в честь 300-й годовщины единения Украины и России13.
Скульптурные композиции моста в Харькове «Крестьянка и рабочий» и «Русский и украинец» (фото О. Чистотина)
Наряду с очевидной стилистической схожестью этих двух ансамблей мосты имеют качественное различие. Статуи «Зеленого моста» в значительно большем масштабе, чем харьковский аналог, воплощают в себе программу советской идеологии по созданию людей будущего - представителей рабочего класса, крестьянства, интеллигенции и - армии.
Удачной попыткой диалога со сложным и неудобным прошлым можно считать появившуюся в 2009 г. под мостом скульптуру К. Вильджюнаса «Цепь» (соавтор М. Лукошюс). Благодаря этому ценностный конфликт кажется исчерпанным. Если скульптуры на мосту олицетворяли характерные черты советской идеологии - идеализм, энтузиазм, героиство, романтику, футуризм и благополучие утопического общества, то невидимая для стоящего на мосту человека цепь отражает суть существовавшей тогда системы - несвободу. Только в диалоге, сосуществовании этих художественных объектов можно ставить вопросы о драматичной истории советского периода для жителей города.
Однако Вильнюсское городское самоуправление избрало другой путь - в июле 2015 г. статуи с моста были удалены. Была упущена возможность использовать образовательный потенциал этого сооружения, сохранив отреставрированные статуи Зеленого моста, и тем самым показать зрелость литовского государства и гражданского общества, окончательно установить психологическую и хронологическую дистанцию с советским прошлым.
В целом несмотря на политическую и экономическую зависимость от Москвы, в соцлагере и союзных, а также в автономных республиках СССР существовали ограниченные условия для развития национальной культуры. Сегодня это затрудняет разграничение атрибутов чужой, импортной, «советской» и в советское время созданной национальной культуры. В средне-восточной Европе активизируется «коммунистическая память», связанная, несомненно, и со всё более активной политикой России в регионе. Споры об отношении к советскому наследию в Литве, как и в других постсоветских странах, указывают на то, что в политической элите и в обществе все еще жива идея, согласно которой ресурсы наследия должны служить политическим, идеологическим интересам. Такая «фетишизация» способствует не освобождению общества из тисков советского менталитета, а укреплению нынешней политической элиты, успешно избежавшей реальной десоветиза-ции. Для этой элиты «болваны» вильнюсского Зеленого моста становятся прекрасным средством отвлечения внимания общественности от нынешних социоэкономических проблем. Те, кто сводит дискуссии о советском периоде только к конкретному случаю, оставляя манихейский выбор меж-
ду «черным и белым», обвиняя оппонентов в якобы ностальгии по советской поре или даже в «служении» интересам России, манипулируют вопросами сохранения и интерпретации советского наследия в своих интересах.
Зеленый мост зимой 2015 г. до сноса статуй (фото автора)
Примечания
1 Термин «тотальные институции» в 1957 г. был введен канадским социологом Эрвином Гоффманом. К таким институциям причисляются детские дома, дома престарелых, лепрозории, санатории, психиатрические больницы, лагеря военнопленных, концлагеря, исправительные дома, тюрьмы, военные бараки, школы и т. д. Дальнейшее развитие данный термин получил в исследованиях «дисциплинированного общества» М. Фуко.
2 В настоящее время появляется всё больше сравнительных исследований этих режимов, см., например: Beyond Totalitarianism. Stalinism and Nazism Compared / ed. by M. Geyer and Sh. Fitzpatrick. Cambridge University Press, 2009.
3 Нацистским соответствием «Давиду» Микеланджело была бы «Готовность» А. Брекера, олицетворяющая идеал гитлеровского «сверхчеловека». Статуя гигантского обнаженного воина с мечом должна была дополнить памятник Муссолини в Берлине. После войны скульптор убрал меч и макет скульптуры в рост человека установил в своем саду, где она могла спокойно сойти за античную скульптуру.
4 В данном случае академические скульптуры Зеленого моста были бы символичной инкарнацией «кодекса строителя коммунизма».
5 Термин взят у Дж.Э. Танбридж, Г.Дж. Ашворт (Dissonant Heritage. The Management of the Past as a Resourse in Conflict. Chichester, John Wiley and Sons, 1996. р. 94-130.
6 Prora. URL: http://en.wikipedia.org/wiki/Prora.
7 Официальный сайт: http://www.museumoncommunism.org/.
8 Официальный сайт музея: http://www.muzeumkomunismu.cz/.
9 На территории парка Тускуленской усадьбы, находившейся с XVI в. в пригороде Вильнюса Жирмунай, в 1944-1947 гг. были захоронены останки 766 жертв, убитых НКВД. После обнаружения архивных дел, подтверждающих эти факты, в 1995-1997 гг. в парке было проведено археологическое исследование массового захоронения. Были эксгумированы останки 706 жертв. Постановлением Правительства Литовской Республики в 1998 г. утверждена Комиссия по увековечению памяти тускуленских жертв, которая подготовила концепцию их увековечения. На ее основании была подготовлена программа создания тускуленского Парка По-
коя. В ходе реализации программы в 2005 г. был возведен колумбарий, в котором погребены останки жертв, проходят реставрационные работы усадьбы, приведено в порядок около 3 га парка, территория приспособлена для посещения общественностью. Средства для реализации программы выделает правительство Литовской Республики, работы по упорядочению территории частично финансирует Вильнюсское городское самоуправление. Музей Homo sovieticus, который разместится на первом этаже центрального здания усадьбы в 2018 г., стал филиалом принадлежащего Центру по исследованию геноцида и резистенции жителей Литвы Музея жертв геноцида.
10 Разрабатываемая концепция музея Homo sovieticus впервые была представлена общественности в статье: Чепайтене Р.. Проект музея Homo sovieticus - открытое пространство для оценки советского периода // Музейные контексты истории Вильнюса. Вильнюс, 2008. С. 44-57.
11 Краткое обозрение особенностей «лужковского стиля» со ссылками на высказывания специалистов по этим вопросам см. Лужковский стиль. URL: http://m.wMpedia.orgwiH/%D0%9B%D1%83%D0%B6% D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D1%81%D1%82%D0%B8%D0%BB%D1 %8C (дата обращения: 22.02.2015).
12 За эту ссылку благодарна украинскому историку И. Склокиной.
13 Харьковский мост. URL: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A5%D0%B0%D1%80%D1%8C%D0%BA% D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%BC%D0%BE%D1%81%D1%82 (дата обращения: 22.02.2015).
Библиографический список
Arnold-de Simine S. Theme Park GDR? The Aestheticization of Memory in post-Wende Museums, Literature and Film // Cultural Memory and Historical Consciousness in the German-Speaking World Since 1500: Papers from Conference «The Fragile Tradition» / ed. by Ch. Emden, D.Midgley, Cambridge, 2004. Vol. I.
Bach J. «The Taste Remains»: Consumption, (N)ostalgia, and the Production of East Germany // Public Culture. 2002. Vol. 1, no. 14 (3).
Beyond Totalitarianism. Stalinism and Nazism Compared / ed. by M. Geyer and Sh. Fitzpatrick. Cambridge University Press, 2009.
Benton T. Heritage and Changes of Regime // Understanding Heritage and Memory / ed. by Tim Benton. Manchester University Press, 2010.
Dearborn L. M., Stallmeyer J. C. Inconvenient Heritage: Erasure and Global Tourism in Luang Pra-bang. Left Coast Press, 2010.
Cepaitiene R. In the Shadow of Moscow: the Stalinist Reconstruction of the Capitals of the Soviet Republics // Journal of Architecture and Urbanism. 2015. Vol. 39, nr. 1.
Cepaitiene R. Homo sovieticus muziejaus projektas - atvira erdve sovietmeCio vertinimams // Vilniaus istorijos muziejiniai kontekstai. Vilnius, 2008.
Cepaitiene R. Sovietmecio atmintis: tarp atmetimo ir nostalgijos // Lituanistica 2007. Т. 53, nr. 4 (72). Cepaitiene R. Sovietinio laikotarpio istorijos ir paveldo jprasminimo problemos Vilniaus mieste // Santykis su istorine praeitimi XXI amziaus Vilniuje (sud. A. Nikzentaitis, A. Ragauskas). Vilnius, 2004.
Cepaitiene R. «Tarybines sostines» konstravimas J. Stalino epochoje: Vilniaus ir Minsko atvejai // Nuo Basanaviciaus, Vytauto Didziojo iki Molotovo ir Ribbentropo. Atminties ir atminimo kulturq transformacijos XX-XXI amziuje. Vilnius, 2011.
Gaidaj O. «Viso gero, Leninai». Sovietines atminties paveldas Vidurio Ukrainoje // Naujasis zidinys-aidai. 2015. Nr. 2.
Klumbyte N. The Soviet Sausage Renaissance // American Anthropologist. 2010. Vol. 112, no.1. Light D. Gazing on Communism: Heritage Tourism and Post-communist Identities in Germany, Hungary and Romania // Tourism Geographies. 2000. No. 2.
Machein S., Simon A. Zwischen Emotion und Information. Gedenkorte im Spannungsfeld interkultureller Wahrnehmung. Ein Projektbericht. URL: http://www.kakanien.ac.at/beitr/materialien/ SMachein_ASimon1.pdf (дата обращения: 02.11.2015).
Manual of Wise Management, Preservation, Reuse and Economic Valorization of Architecture of Totalitarian Regimes of the 20th Century. University of Ljubliana, 2013. URL: http://www.atrium-see.eu/upload/atrium-manual.pdf (дата обращения: 12.13.2015).
Mc Donald Sh. Difficult Heritage: Negotiating the Nazi Past in Nuremberg and Beyond. London, 2009.
Muñoz Viñas S. Contemporary Theory of Conservation. Oxford, 2005. Raban J. God, Man and Mrs Thatcher. London, 1990.
Silverman H. Contested Cultural Heritage. A Selected Historiography // Contested Cultural Heritage. Religion, Nationalism, Erasure, Exclusion in a Global World / ed. by H. Silverman. London, 2011. The Soviet Heritage and European Modernism. Советское наследие и Европейский модернизм. Heritage at Risk - Special 2006. Наследие в опасности - Специальный выпуск 2006. Berlin, 2007. Tunbridge J. E., Ashworth G. J. Dissonant Heritage. The Management of the Past as a Resource in Conflict. Chichester. 1996.
Williams P. The Afterlife of Communist Statuary: Hungary's Szoborpark and Lithuania's Grutas Park // Forum for Modern Language Studies. 2008. Vol. 44, nr. 2.
Zhurzhenko T. The geopolitics of memory. URL: http://www.eurozine.com/articles/2007-05-10-zhurzhenko-en.html (дата обращения: 17 06 2016).
Адамсон А. Национальная история Эстонии в контексте европеизации прошлого и «войны памятников» // Национальные истории на постсоветском пространстве II / под ред. Ф. Бомсдорфа и Г. Бордюгова. М., 2009.
Бальян К. В. Советская архитектура Армении: две концепции развития // Архитектура сталинской эпохи. Опыт исторического осмысления. М., 2010.
Браточкин А. Политика памяти в пространстве Минска: между забвением и идеей «множественности памятей» // Iсторiя, пам'ять, полтка / упоряд. Г. Касьянов, О. Гайдай. Юев, 2016. Галиновская Ю. Семиосфера советского: к вопросу о семиотической экологии // О десоветиза-ции. Беларусь, начало XXI в.: матер. семинара-конференции в г. Шилуте (Литва). 20-24 августа 2007 г. Минск, 2008.
Гудков Л. Д. Амнезия или стерилизация больного прошлого? Образ сталинизма в общественном мнении России // История сталинизма: жизнь в терроре. Социальные аспекты репрессий: матер. междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 18-20 октября 2012 г. М., 2013. Копосов Н. Е. Память строгово режима. Итория и политика России // Новое лит. обозрение. М., 2011.
Макаров В. «Бои за историю» в Латвии // Национальные истории на постсоветском пространстве II / под ред. Ф. Бомсдорфа и Г. Бордюгова. М., 2009.
Малинова O. Ю. Политическое использование символа Великой Отечественной войны в постсоветской России: эволюция дискурса властвующей элиты // Прошлый век I / под. pед. А. Миллера). М., 2013.
Тимофеев М. Знаки «советского» в современной России: семантика, синтактика и прагматика. URL: http://timland.narod.ru/nation/sovietica.htm (дата обращения: 17 06 2016).
Дата поступления рукописи в редакцию 08.03.2016
STRATEGIES AND PROBLEMS OF SAFEGUARDING THE HERITAGE OF TOTALITARIAN REGIMES
R. Cepaitiené
Vilnius University, Universiteto st. 3, Vilnius, Lithuania [email protected]
The article surveys the wide range of issues connected with the perception, evaluation, interpretation and protection of the heritage of the totalitarian regimes. On the basis of numerous examples of material remains of fascist, Nazi and communist heritage located in the territories of Italy, Germany, countries of the former Soviet bloc, and the USSR, the author tries to identify the main approaches to this "hard" and "controversial" heritage. The preservation and the usage of this heritage still raises many discussions and conflicts in the states that formerly experienced the influence of those regimes. The attitude to this very specific form of the heritage mainly depends on the positive, negative or neutral interpretation of the given period in the context the contemporary great national narrative of each country. The difficulties of defining the concept of "totalitarian" Soviet (and, in some cases, Nazi) heritage, the diversity of its forms and management strategies of its conservation do not allow to fix and to estimate clearly the attitude of post-communist countries to that difficult period. The debate on the attitude to the Soviet legacy in Lithuania, as in
P. Henaümene
other post-Soviet countries, indicates that the idea that heritage resources should serve political and ideological interests is still alive among the political elite and society.
Key words: totalitarian heritage, dissonance, strategies of the preservation, fascism, Nazism, Bolshevism, socialist camp, the USSR.
References
Adamson A. Natsional'naya istoriya Estonii v kontekste evropeizatsii proshlogo i «voyny pamyatnikov». // Natsional'nye istorii na postsovetskom prostranstve II. (pod red. F. Bomsdorfa i G. Bordyugova). Moskva, Fond Fridrikha Naumanna, 2009, s. 182-200.
Arnold-de Simine S. Theme Park GDR? The Aestheticization of Memory in post-Wende Museums, Literature and Film // Cultural Memory and Historical Consciousness in the German-Speaking World Since 1500: Papers from Conference «The Fragile Tradition» / ed. by Ch. Emden, D.Midgley, Cambridge, 2004. Vol. I, pp. 253-280.
Bach J., «The Taste Remains»: Consumption, (N)ostalgia, and the Production of East Germany // Public Culture. 2002, vol. 1, no. 14 (3), pp. 545-556.
Bal'yan K. V. Sovetskaya arkhitektura Armenii: dve kontseptsii razvitiya // Arkhitektura stalinskoy epokhi. Opyt istoricheskogo osmysleniya. Moskva, 2010, s. 226-236.
Benton T. Heritage and Changes of Regime. // Understanding Heritage and Memory / ed. by Tim Benton. Manchester University Press, 2010, pp. 132-136.
Beyond Totalitarianism. Stalinism and Nazism Compared / ed. by M. Geyer and Sh. Fitzpatrick. Cambridge University Press, 2009.
Bratochkin A. Politika pamyati v prostranstve Minska: mezhdu zabveniem i ideey «mnozhestvennosti pa-myatey». // Istoriya, pam'yat', politika (uporyad. G. Kas'yanov, O. Gayday). Kiev, Institut istorii' Ukrai'ni NAN, 2016, s. 9-51.
Cepaitiené R. «Tarybinés sostinés» konstravimas J. Stalino epochoje: Vilniaus ir Minsko atvejai // Nuo Basanaviciaus, Vytauto Didziojo iki Molotovo ir Ribbentropo. Atminties ir atminimo kultür^ transformaci-jos XX-XXI amziuje. Vilnius, 2011, p. 171-224.
Cepaitiené R. Homo sovieticus muziejaus projektas - atvira erdvé sovietmecio vertinimams // Vilniaus is-torijos muziejiniai kontekstai. Vilnius, 2008, p. 44-57.
Cepaitiené R. In the Shadow of Moscow: the Stalinist Reconstruction of the Capitals of the Soviet Republics // Journal of Architecture and Urbanism. 2015. Vol. 39, nr. 1, pp. 3-16.
Cepaitiené R. Sovietinio laikotarpio istorijos ir paveldo jprasminimo problemos Vilniaus mieste // Santykis su istorine praeitimi XXI amziaus Vilniuje (sud. A. Nikzentaitis, A. Ragauskas). Vilnius, 2004, p. 47-59. Cepaitiené R. Sovietmecio atmintis: tarp atmetimo ir nostalgijos // Lituanistica. 2007. T. 53, nr. 4 (72), p. 36-50.
Dearborn L. M., Stallmeyer J. C. Inconvenient Heritage: Erasure and Global Tourism in Luang Prabang. Left Coast Press, 2010.
Gaidaj O., «Viso gero, Leninai». Sovietinés atminties paveldas Vidurio Ukrainoje // 2015. Nr. 2, p. 20-28. Galinovskaya Yu. Semiosfera sovetskogo: k voprosu o semioticheskoy ekologii // O desovetizatsii. Belarus', nachalo KhKhI v.: mater. seminara-konferentsii v g. Shilute (Litva) 20-24 avgusta 2007 g. Minsk, 2008, s. 52-60.
Gudkov L. D. Amneziya ili sterilizatsiya bol'nogo proshlogo? Obraz stalinizma v obshchestvennom mnenii Rossii // Istoriya stalinizma: zhizn' v terrore. Sotsial'nye aspekty repressiy: mater. mezhdunar. nauch. konf. Sankt-Peterburg, 18-20 oktyabrya 2012 g. Moskva, 2013, s. 6-20.
Klumbyté N. The Soviet Sausage Renaissance. // American Anthropologist. 2010, vol. 112, no. 1, pp.22-37. Koposov N. E. Pamyat' strogovo rezhima. Itoriya i politika Rossii // Novoe literaturnoe obozrenie. M., 2011.
Light D. Gazing on Communism: Heritage Tourism and Post-communist Identities in Germany, Hungary and Romania // Tourism Geographies. 2000. No. 2, pp. 157-176.
Machein S., Simon A. Zwischen Emotion und Information. Gedenkorte im Spannungsfeld interkultureller Wahrnehmung. Ein Projektbericht. URL: http://www.kakanien.ac.at/beitr/materialien/SMachein_ ASimon1.pdf (data obrashcheniya: 02. 11.2015).
Makarov V. «Boi za istoriyu» v Latvii. // Natsional'nye istorii na postsovetskom prostranstve II. (pod red. F. Bomsdorfa i G. Bordyugova). Moskva, Fond Fridrikha Naumanna, 2009, s. 148-156. Malinova O. Yu. Politicheskoe ispol'zovanie simvola Velikoy Otechestvennoy voyny v postsovetskoy Ros-sii: evolyutsiya diskursa vlastvuyushchey elity // Proshlyy vek I / pod. ped. A. Millera). M., 2013, s. 158-186.
Manual of Wise Management, Preservation, Reuse and Economic Valorization of Architecture of Totalitarian Regimes of the 20th Century. University of Ljubliana, 2013. URL: http://www.atrium-see.eu/upload/atrium-manual.pdf.
Mc DonaldSh. Difficult Heritage: Negotiating the Nazi Past in Nuremberg and Beyond. London, 2009. Muñoz Viñas S. Contemporary Theory of Conservation. Oxford, 2005. Raban J. God, Man and Mrs Thatcher. London, 1990.
Silverman H., Contested Cultural Heritage. A Selected Historiography // Contested Cultural Heritage. Religion, Nationalism, Erasure, Exclusion in a Global World / ed. by H. Silverman. London, 2011. The Soviet Heritage and European Modernism. Sovetskoe nasledie i Evropeyskiy modernizm. Heritage at Risk - Special 2006. Nasledie v opasnosti - Spetsial'nyy vypusk 2006. Berlin, ICOMOS, 2007. Timofeev M. Znaki «sovetskogo» v sovremennoy Rossii: semantika, sintaktika i pragmatika. http://timland.narod.ru/nation/sovietica.htm.
Tunbridge J. E., Ashworth G. J. Dissonant Heritage. The Management of the Past as a Resource in Conflict. Chichester, John Wiley and Sons. 1996.
Williams P. The Afterlife of Communist Statuary: Hungary's Szoborpark and Lithuania's Grutas Park // Forum for Modern Language Studies. 2008. Vol. 44, nr. 2, pp. 185-198.
Zhurzhenko T. The geopolitics of memory. http://www.eurozine.com/articles/2007-05-10-zhurzhenko-en.html.
