CC BY
66
УДК 327
Д. 3. Мутагиров
СТРАННАЯ И НЕНУЖНАЯ ВОЙНА
Почти забытая в России Первая мировая война в год столетия ее начала по не вполне ясным причинам превратилась в проблему неожиданно большого внимания и стала именоваться «Великой войной»; воздвигались памятники, организовывались выставки под патриотическими лозунгами, проводились молебны; ее называли войной, якобы не давшей кому-то «поработить свободные народы». Доказательств же не приводили никаких, ограничиваясь портретами последнего императора России и кадрами из кинохроники. По мнению автора, все это имеет мало общего с реальной действительностью. В статье излагается несколько иное понимание причин и природы Первой мировой войны.
Ключевые слова: мировая война, государства, соперничество, причины, неравноправие, бессмысленный, пушечное мясо.
С Первой мировой войной крайние оптимисты связывали конец всех войн вообще (Fox, 2004, p. 179), но в действительности она стала своего рода увертюрой к новой, еще более жестокой мировой войне. Побывав на Итальянском фронте в 1916 г., Г. Уэллс назвал войну странной, происходящей как бы во сне, — она не имеет ясности света против тьмы или добра против зла (Wells, 1917, p. 127-128). Одна из активных участниц движения за социальные права граждан США, в будущем лауреат Нобелевский премии мира Джейн Адамс, имевшая сильное влияние на президента США Вильсона, также полагала, что война была ошибкой (см. об этом: Knock, 1992, p. 52). Премьер-министр Великобритании У. Черчилль на вопрос президента США Ф. Рузвельта о том, как он охарактеризовал бы начавшуюся в 1939 г. войну в двух словах, также ответил: «ненужная война». Эта оценка вынесена им на титульный лист его воспоминаний о Второй мировой войне в качестве эпиграфа.
Особенно верны оценки войны как ненужной применительно к России 1914 г. По приблизительным подсчетам, на военную службу в годы Первой мировой войны были мобилизованы более 15 млн 300 тыс. подданных Российской империи, из них погибли около 1 млн 700 тыс. чел. (самое большое количество жертв из всех стран-союзниц), ранены около 4 млн чел., попали в плен примерно 3 млн 343 тыс. чел. и пропали без вести 2 млн 500 тыс. чел. Таким образом, пострадали примерно 3/4 всех мобилизованных (Головин, 1939, с. 119-205; Урланис, 1960, с. 147). Это 1/4 всех пострадавших в Первой мировой войне. Нормально мыслящий человек не может восторгаться тем, что Россия и тут оказалась «впереди всех», а должен задаться естественными вопросами: «Во имя чего эти жертвы были принесены?» «На Россию напали, и она вынуждена была защищаться?». Правильные ответы окажутся до удивительности простыми: «Они были бессмысленными» и «Нет».
Война велась под лозунгами «За веру, царя и Отечество!». Но кто угрожал вере многоконфессиональной страны, если почти во всех странах — участницах
© Д. З. Мутагиров, 2014
войны (за исключением Турции и Японии) христианство являлось доминирующей религией? Кто угрожал Отечеству и независимости России? В Новое время в истории России были только две войны в защиту Отечества, когда россияне вставали как один против агрессоров — наполеоновской Франции в 1812 г и гитлеровской Германии в 1941-1945 гг. Все остальные войны, хотя и велись в соответствии с нормами и обычаями своего времени, являлись не оборонительными, а несправедливыми, они преследовали цели расширения границ государства, считавшегося собственностью правящего в России дома. Не случайно, что в переписи 1897 г. в графе социальное положение Николай II обозначил себя как «хозяина земли русской». Так почему и во имя чего царская Россия вступила в эту войну с такими трагическими для своего народа последствиями? При всей любви к Отечеству (при всем патриотизме) найти сколько-нибудь вразумительные оправдания трудно по причине их полного отсутствия. Совершенно другое дело — истинно Великая Отечественная война, когда весь советский народ превратился в бойцов с врагами Отечества, — одни с оружием в руках на передней линии, другие у станков фабрик и заводов и на полях, создавая все необходимое для победы.
Примерно такие же сомнения возникают у людей и при оценке союзниц России в Первой мировой войне. Как и преследуя какие цели, они превратились в союзниц России? Известно, что Германия и Франция воспринимали друг друга, особенно после Франко-прусской войны, как исторических соперниц: Германия, отнявшая у Франции Эльзас и Лотарингию, стремилась не допустить ее усиления, а Франция, прекрасно понимая, что собственными силами ей не удастся противостоять быстро превращающейся в первостепенную державу мира Германии, нуждалась в союзниках и искала благосклонности России, которой она до возникновения Германской империи всегда строила козни. Известно также, что Франция на протяжении почти всего XIX столетия была соперницей и Великобритании, за исключением кратковременного их союза во время Крымской войны 1853-1856 гг. Менее конфликтными были в этот период отношения между Великобританией и Германией. Хотя Великобритания опасалась соперничества со стороны Германии на европейской и мировой аренах, а последняя относилась ревниво к колониальному могуществу Великобритании, пока что серьезных причин для вступления в ожесточенную войну между собой у них не было. Об отсутствии у Великобритании и США сколько-нибудь серьезных причин для вражды с Германией свидетельствовал также английский политолог и политический деятель Джеймс Брайс — однокашник Вудро Вильсона и посол Великобритании в Вашингтоне в 1907-1913 гг. По его словам, гегельянство не совсем похоже на британский либерализм, но цель обоих была возвышенной и благородной. Брайс, как и многие его соотечественники, верил в существование так называемой тевтонской свободы — это понятие, хотя его точный смысл мало кто понимал, разделяли многие из тогдашних ученых, и оно призвано было соединить Германию и Великобританию с США. Британская империя и Германия считались «естественными» друзьями. Конечно, между ними были различия, некоторые аспекты внешней политики одной стороны не нравились другой, но они воспринимались тогда как обычные разногласия в се-
мье. В августе 1914 г в этой семье случился разлад (см. об этом: ЯоЬЫпз, 1967, р. 255).
Здесь уместно вспомнить и о влиянии на политику европейских стран зарождавшейся в то время и выступавшей весьма активно школы геополитиков в лице профессора Оксфордского университета и руководителя Лондонской школы экономики и политических наук Хельфорда Маккиндера, немецкого и шведского географов Фридриха Ратцеля и Рудольфа Челлена и др. В лекции, прочитанной Маккиндером перед Королевским географическим обществом в Лондоне в январе 1904 г., содержались основы его геополитической концепции. Европейской цивилизации, «результату светской борьбы против азиатского нашествия», заявлял Маккиндер, непосредственно угрожает новая империя евразийской земли, занимая геостратегический центр земного шара. Глобальная европейская гегемония, установленная небольшими морскими государствами, которые утвердили демократию и верховенство права (Великобритания, Франция и Нидерланды), превалировала в век паруса и пара. Мир, созданный ими, вряд ли переживет эпоху континентальных железных дорог и дальних поездок. Азия балансирует на грани глобального господства. Вопрос состоит в том, каким из существующих в массе азиатских земель государствам суждено будет контролировать эту важнейшую арену. Имперская Россия, единственная существующая «евразийская» власть, лучше расположена, чтобы доминировать здесь. Однако столь огромная задача могла оказаться слишком великой для не реформированной царской России, которая, казалось, не вписывается, несмотря на Транссибирскую железную дорогу, в современную эпоху (Маск1пЬег, 1904). Другие державы, расположенные «полумесяцем» вокруг Азии, представляют лишь альтернативные угрозы. Особенно зловещим Маккиндеру представлялся альянс между Россией и Германией. Сочетание современной и эффективной Германии с огромной крестьянской Россией представляло бы, по его мнению, непреодолимую силу, которая будет знаменовать собой совершенно новую эпоху в мировой геополитической системе (МасктЬег, 1919, р. 161). Он призывал не допустить образования подобного союза.
Предыдущие эпизоды европейской колониальной экспансии создали периферийные, морские империи, которые обеспечивали преобладание европейского ядра; завоевание же «мирового острова» (Евразии) будет означать не расширение Европы, а ее виртуальное забвение за огромными просторами Азии. Рухнут европейские цивилизации, империи и традиционный баланс сил, пророчествовал геополитик.
Эпоха Колумба, эпоха европейского господства закончится и наступит Евразийская эра. Чтобы Великобритания и Европа выжили в XX в., страшную перспективу германо-российского альянса, считал Маккиндер, необходимо предотвратить любой ценой. Случайно или нет, но спустя десять недель после лекции Маккиндера с изложением этих опасений было подписано соглашение между Англией и Францией: Франция отказывалась от своих притязаний в Египте, а Великобритания — в Марокко в пользу друг друга. Через некоторое время к соглашению присоединится и Россия, выразив готовность предоставить судьбу Афганистана Великобритании и согласившись на раздел Персии на сферы
влияния. Эта было соглашение о дружеском разрешении споров, которое не содержало никаких военных обязательств друг перед другом в случае нападения третьих стран. В результате Германия и ее союзницы по Четверному союзу оказались окруженными в Европе странами Антанты, и в Европе сложилась своеобразная биполярная система.
Анализ Маккиндером евразийской угрозы для существующего европейского порядка обосновывал новую роль Великобритании в европейской политике, а также шоковую терапию, призванную «окружить» Германию со всех сторон, «привязать» Россию к Франции и Великобритании и устранить перспективу альянса между двумя потенциально евразийскими державами — Германской и Российской империями. Маккиндер полагал, что Британский Лев должен пробудиться от самодовольного имперского сна. Никакая инерционная вера в «блестящую изоляцию» Великобритании в «гордом одиночестве» от европейских политических интриг, считал геополитик, уже не выдерживает критики. Мир изменился, и Великобритании приходится защищать свои позиции в мире и обеспечить выживание европейской цивилизации (Mackinder, 1905; 1911).
Идеи Маккиндера широко обсуждались и поддерживались многими в мире, в том числе и в Германии. Так, немецкий геополитик Макс Шелер утверждал, что Первая мировая война была борьбой между Европой и Азией, духовным крестовым походом, который в конечном счете должен был облагородить и оживить силы европейской жизни. К сожалению, считал Шелер, дела излишне осложнились из-за неестественного альянса, в котором Великобритания и Франция, естественные европейские союзницы Германии, объединились с чуждой азиатской Россией. Германия вынуждена нести бремя европейской культуры в этой исторической борьбе, страдая от кровавых нападений со стороны народов, разделяющих общую заинтересованность Европы.
Как альтернативное видение будущего Германии в новой Европе была выдвинута другая точка зрения, основанная на идее Mitteleuropa (Центральная Европа, Срединная Европа). В отличие от «сердцевинной земли» (Heartland) Маккиндера возникающая Mitteleuropa могла бы сохранить историческую целостность новой Европы так, как хотели ее сторонники. Идея, согласно которой Европу можно разделить на три «естественных» региона (Запад, Восток и Центральный пояс), восходила еще к середине XIX в. Новая концепция о Срединной Европе была неконкретной. Никогда не существовало единства мнений относительно ее географических пределов, ее точного смысла и функций. Первоначально концепция понималась с экономической точки зрения. Под Mitteleuropa подразумевалось некое экономическое пространство с очень низкими внутренними и достаточно высокими внешними тарифами, призванными защищать сельскохозяйственное и промышленное производство Центральной Европы и помочь преодолеть тяжелые экономические диспропорции в регионе. Геополитики Германии после 1890 г. сформулировали концепцию жизненного пространства (Lebensraum). Идея эта была заимствована из биологии и изложена немецким биологом Оскаром Пеншелем (Oscar Penschel) в 1860 г. в рецензии на работу Чарльза Дарвина «Происхождение видов», изданную в 1859 г (Raffestin,
Lopréno, Pasteur, 1995, p. 31). Пеншель использовал этот термин как немецкий эквивалент английского слова habitat.
Многие концепции, разработанные в области естественных наук, использовались геополитиками для объяснения поведения человека. Особенно отличился здесь немецкий географ, профессор Лейпцигского университета Фридрих Ратцель. По его оценке, «дарвиновская» идея борьбы за существование может быть приравнена к борьбе за место проживания. Все формы жизни на планете вовлечены в этот процесс неустанных поисков жизненного пространства. Владение пространством может отличаться от желания владеть пространством, считал Ратцель. Существование крупных, уязвимых государств, таких как Османская и Российская империи, показало, что власть не обязательно вытекает из простого обладания пространством. Если бы это было так, крупные государства всегда расширялись бы за счет небольших государств в силу их первоначальных территориальных преимуществ. Сильными являлись те государства, утверждал Ратцель, которые демонстрируют демографический, экономический и культурный потенциал, всегда более важный, чем их существующие территориальные границы. Подобные государства неизбежно будут развивать тенденции к экспансии. Мощь государства определяется скорее его территориальными амбициями, чем размерами его территории. Приобретение жизненного пространства, хотя является очевидным проявлением начальной прочности, часто уменьшает жажду территориальной экспансии, подрывает динамизм и энергию, делая его (государство) уязвимым для амбиций противоборствующих государств (Heffernan, 2000, p. 58). Эта идея могла использоваться для обоснования территориальных амбиций Германии, особенно на Востоке.
По существу, в модифицированной форме возрождался средневековый лозунг немецких рыцарей Drang nach Osten (натиск на Восток), суть которого состояла в утверждении, будто исторические судьбы Германии связаны не только с Центральной Европой, ареной обитания немецкого этноса, но и с Восточной Европой, а также с территориями за ее пределами. Здесь, полагали «теоретики» Lebensraum, находятся обширные просторы для новой Германской империи, где бурно увеличивающееся немецкое население может начать свою новую эру колонизации (Burleigh, 1988, p. 50). Восточная Польша (западная часть Польши в результате ее разделов еще в XVIII в. оказалась в составе Германской и Австро-Венгерской монархий) считалась частью «земель дома Романовых», и последние объективно не могли стать союзниками тех, кто намеревался покушаться на их владения.
Таким образом, по меньшей мере три воевавшие страны (Великобритания, Россия и США) оказались участницами Первой мировой войны без достаточных на то причин.
Как полагают некоторые исследователи международных отношений, аристократические представления о субъективной, или внутренней, чести оказались определяющими для правителей ряда стран, по чьей вине началась Первая мировая война (Lebow, 2003, p. 290). Для лидеров Австрии наказание Сербии за убийство эрцгерцога Франца Фердинанда было не только предлогом для вторжения в эту страну, но и конкретным способом сохранения своей чести (Herwig,
1998, p. 8-18). Правящие круги Российской империи в какой-то степени осознавали возможные последствия мобилизации, но тем не менее полагали необходимым поддержать Сербию, рассматривая это делом своей чести. Как и древние спартанцы, а теперь и австрийцы, они не считали, что могут пожертвовать своей честью и сохранить статус великой державы мира (Lieven, 1983, p. 57-83). Правительство Великобритании не заручилось бы большинством в парламенте, если бы по крайней мере некоторые его члены не сочли, что честь их страны требует выполнения обязательств по защите нейтралитета Бельгии (Steiner, 1977, р. 233). В неменьшей степени был озабочен вопросом своей чести и кайзер Германии.
Был еще один момент, который подтверждает оценку Первой мировой как странной и бессмысленной. Вплоть до ее фактического начала почти все ведущие акторы этой трагедии человечества, играя мускулами, сами не верили, что дело может дойти до таких крайностей. В частности, немецкий кайзер до последнего полагал, что ему удастся удержать Россию, Францию и Великобританию от вмешательства в австро-сербский конфликт и локализовать его. Англия стремилась не допустить нападения Германии на Францию, а Россия — удержать Австро-Венгрию от нападения на Сербию. «Я не могу поверить, что император [Вильгельм Второй] хочет войны... Если бы вы его знали, как я знаю его! — сказал Николай II послу Франции М. Палеологу 20 июля 1914 г. — Если бы вы знали, сколько театральности в его позах!» (Paleologue, 1925, p. 1). Такого же мнения придерживался и президент Франции Раймон Пуанкаре, находившийся в это время в Петербурге с официальным визитом. Когда посол Палеолог изложил ему свои опасения относительно намерений Австрии и Германии, возникшие у него после его беседы с вернувшимся из Вены австрийским послом в России Сапари, президент сказал: «Чего они могут желать?.. Доставить себе дипломатический успех за счет Сербии?.. Нанести урон Тройственному согласию?.. Нет, нет.. Несмотря на всю видимость, император Вильгельм слишком осторожен, чтобы ввергнуть свою страну в безумную авантюру. А император Франц Иосиф хочет одного — умереть спокойно» (Ibid, p. 11).
Понимали бессмысленность Первой мировой войны и вину европейских монархий и многие из современников ее начала. Известный в начале XX в. либерал Гилберт Мюррей выражал глубокую убежденность в том, что человечество прежде всего нуждается в мире. Было слишком много войн и слишком много их тяжких последствий. «До [Великой] войны я был либералом, и я верю теперь, что искренняя практика либеральных принципов спасет европейское общество от неминуемой революции и распада». Либералы полагали, что упразднение последних монархий и замена их республиками положит конец войнам вообще, а потому они должны поддержать это как необходимое условие для достижения данной цели (Murray, 1921, p. 5-6).
На рубеже XIX-XX вв. обострились противоречия между ведущими европейскими державами за раздел и передел мира, за новые колониальные владения и влияние в мире. Но Россия в дележе колоний активно не участвовала, хотя продолжала с вожделением смотреть на проливы Босфор и Дарданеллы, к доминирующему влиянию над которыми она стремилась веками. Новоявленные
«друзья» по Антанте не раз лишали ее такой возможности вплоть до войны с ней на ее собственной территории (Крымская война); это было показной стороной «большой игры» (Williams, 2006, p. 41), призванной подтвердить доминирующую роль Великобритании в мире. Великобритания, Франция и Германия, соперничая между собой, стремились заручиться в этом противоборстве поддержкой России, отведя ей роль своего рода «таскателя каштанов из огня» для них. Как заявил президент США Вудро Вильсон в интервью редактору «Нью-Йорк Таймс» Герберту Брюсу Брогхему (Brougham) 14 декабря 1914 г, «Англия уже расширила свою империю настолько, насколько она хотела, — на самом деле она получила даже больше, чем ... хотела, — и она теперь хочет, чтобы ее оставили в покое и она могла посвятить всю свою энергию задаче консолидации портов [частей] ее империи» (Brougham's Memorandum, 1914).
Важное место во внешней политике России традиционно занимал так называемый славянский вопрос — безусловная поддержка всех славянских и православных народов в их борьбе за независимость. Однако огромные жертвы россиян в поддержку славянских «братьев» почти всегда оказывались напрасными и в ущерб самой России, а покровительствуемые нередко отвечали своему покровителю черной неблагодарностью, вспоминая о России и вновь обращая к ней взоры только в очередные трагические для них моменты. Классический пример — Болгария, своим образованием как независимого государства обязанная исключительно России. И в Первой, и во Второй мировой войнах эта «братская» страна находилась в стане противников России, и после распада СССР она вновь встала в один ряд со странами НАТО, направив свою политику в первую очередь против России. Неужели кто-то может всерьез верить в то, что Россия, ценой крови тысяч своих сынов сотворившая Болгарию как независимую страну, может создавать угрозу для нее?
Балканские войны, оказавшиеся прелюдией к Первой мировой войне, были следствием политики государств — членов уже сложившихся военных союзов (Антанты и Четверного союза) по ослаблению позиций друг друга, хотя определенная ревность проявлялась и в отношениях между членами самих блоков, а также самих народов региона, в какой-то степени управляемых из Берлина, Вены и Санкт-Петербурга. Это, в свою очередь, обостряло противоречия между их имперскими дворами, особенно между «дорогими Вилли и Ники», как кайзер Вильгельм II и император Николай II нежно называли друг друга в переписке. «Настоящая борьба на Балканах, в Европе и Америке — это не борьба между угнетателями и угнетенными. Это борьба между двумя направлениями в политике — между политикой вооружений и политикой прогресса», — писал в 1913 г французский дипломат и общественный деятель Д'Эстурнелл де Кон-стан (Williams, 2006, p. 40-41).
Не случайно некоторые исследователи международных отношений проводят параллели между Первой мировой войной и Пелопоннесской войной, произошедшей более чем за XXIII столетия до нее. Стратеги и той, и другой исходили из ложных концепций. Немецкие лидеры поддержали демарш Австрии в отношении Сербии в надежде на то, что Россия воздержится от прямого вмешательства. В телеграмме Вильгельма Францу Иосифу после предъявления Австрией
ультиматума Сербии, содержался совет быстро занять Белград и сразу же приступить к переговорам с сербами. Если Россия откажется от вмешательства, то и Франции будет незачем вступать в войну с Австрией, а соответственно и Великобритания останется нейтральной. Если даже события примут иной характер, Германия рассчитывала победить обоих своих континентальных противников в короткой кампании, пока британский флот достигнет какого-либо успеха в войне (Lebow, 2003, p. 94).
Россия, ослабленная неудачной для нее войной с Японией и революцией 1905-1907 гг., не могла оказать Сербии сколько-нибудь эффективной помощи и действительно склонна была в случае вооруженного столкновения между Австро-Венгрий и Сербией соблюдать строгий нейтралитет. Тем не менее она вступила в Первую мировую войну во имя защиты Сербии и выполнения своих союзнических обязательств перед Великобританией и Францией, но Великобритания до последнего момента не желала иметь никаких действенных обязательств перед Россией, считая ее неравноправным с собой партнером. Доказательства? Вот они.
26 дней спустя после убийства Франца Фердинанда в г Сараево (28 июня 1914 г.) Австро-Венгрия предъявила ультиматум Сербии с предельно жесткими требованиями. Она настаивала на «публичном осуждении сербским правительством всякой пропаганды и агитации против Австрии в официальном органе и особо — в приказе короля по армии. Далее следовали десять требований более конкретного характера. В числе их были следующие: недопущение враждебной Австро-Венгрии пропаганды в сербской печати; закрытие антиавстрийских организаций; увольнение офицеров, чиновников и учителей, замешанных в антиавстрийской деятельности и пропаганде, причем списки этих лиц составлялись австро-венгерским правительством; устранение из школьного обучения всех элементов антиавстрийской пропаганды; участие австрийских властей в подавлении антиавстрийского движения на территории Сербии, в частности в следствии по сараевскому делу; строгое наказание лиц, замешанных в сараевском убийстве» (История дипломатии, 1945, с. 253-254).
Несмотря на унизительность требований Австро-Венгрии, сербское правительство выразило согласие удовлетворить их, за исключением допуска представителей Австрии к расследованию убийства Франца Фердинанда, поскольку это было бы «нарушением конституции и закона об уголовном судопроизводстве» (Там же, с. 254). Но Австро-Венгрию, это не удовлетворило; она разрывает дипломатические отношения с Сербией и объявляет мобилизацию своих войск. Сербия обращается к России с просьбой о поддержке. Совет министров России советует правительству Сербии «в случае, если Сербия окажется в положении, когда она может защитить себя от возможного вооруженного вторжения Австро-Венгрии своими силами, не оказывать вооруженного сопротивления вторжению на сербской территории и, если такие вторжения все-таки произойдут, объявить, что Сербия уступает силе и доверяет свою судьбу решению великих держав» (Russian Memorandum, 1914, p. 2). Одновременно правительство России просит Великобританию воздействовать на Австро-Венгрию и поддерживающую ее Германию, чтобы удержать их от нападения на Сербию. Велико-
британия, делавшая на протяжении всего конфликта вид, что она придерживается нейтральных позиций, предложила передать вопрос об урегулировании спора между Австрией и Сербией на рассмотрение государств-посредников, каковыми были названы Англия, Германия, Франция и Италия. Наиболее заинтересованная в справедливом решении проблемы Россия была отодвинута в сторону. Дальше — больше. 29 июля 1914 г, во время приема германского посла Лихновского в Лондоне, министр иностранных дел Великобритании Эдвард Грей, говоря о позиции своей страны в начавшемся конфликте, заявил, что британское правительство может остаться нейтральным до тех пор, пока конфликт ограничится Австрией и Россией, но изменит свои позиции, если в него втянутся Франция и Германия. Иными словами, от поддержки России Англия отказывалась (пусть Австрия и Россия уничтожают друг друга, а мы будем смотреть на это со стороны). Таким образом, подтверждались предположения большинства комментаторов того времени о том, что Великобритания и Германия, два промышленных и коммерческих тяжеловеса Европы, постараются избежать войны против друг друга (Williams, 2006, p. 28).
28 июля 1914 г. в 12:30 Австро-Венгрия объявила войну Сербии. 30 июля Россия объявила о мобилизации. На требование Германии отказаться от мобилизации было заявлено: «Если Австрия, признавая, что австро-сербский вопрос принял общеевропейский характер, объявит себя готовой вычеркнуть из своего ультиматума пункты, которые наносят ущерб Сербии, Россия обязывается прекратить свои военные приготовления» (Paléologue, 1925, p. 20).
1 августа 1914 г., когда уже полным ходом шла мобилизация стран противостоящих друг другу блоков, а Германия требовала от России прекращения военных приготовлений, английский министр иностранных дел Э. Грей заверил германского посла в Лондоне в том, что он гарантирует нейтралитет Англии и Франции в начавшейся войне, если Германия обещает не нападать на Францию. Теперь Германии и Австрии, с одной стороны, России и Сербии — с другой, дозволялось уничтожать друг друга. Им не обещалась английская и французская помощь и с самого начала была отведена роль пушечного мяса в интересах Великобритании и Франции. В тот же день Германия объявила войну России.
3-4 августа 1914 г. в палате общин Великобритании состоялись бурные и продолжительные прения о сложившейся в Европе ситуации. В выступлении Э. Грея было сказано об обязательствах Франции и России друг перед другом, о которых он «не имеет полного представления», и о необходимости оказания помощи Франции. Депутат Моррель, обратив внимание палаты на то, что в речи министра иностранных дел мало сказано о России, заявил: поддержка России в сложившейся ситуации означала бы содействие сохранению существующего там деспотизма. Поэтому он высказался за то, чтобы Великобритания оставалась нейтральной в начавшейся войне. Депутат Веджвуд назвал министра иностранных дел Грея «джинго» (шовинистом и ура-патриотом). Правительству следует думать об обеспечении населения страны продовольствием, а не о войне и военных расходах, сказал он. В дебатах приняли участие несколько десятков парламентариев. Высказывались мнения о том, что война приведет к социальным революциям (Great Britain, Parliamentary Debates, 1914, col. 1805-1834). В ночь
на 4 августа Великобритания, после получения отказа Германии соблюдать нейтралитет Бельгии, объявила о вступлении в войну с 7:00 утра (Daily Mirror Headlines, 1914).
Отношение к войне почти во всех странах было неоднозначным. Имущие слои России, составлявшие абсолютное меньшинство населения, поддержали ее, хотя сами и не рвались на фронт. Они организовали митинг в поддержку действий правительства на Дворцовой площади в день объявления войны и вставали на колени перед вышедшим на балкон императором Николаем II. Простым подданным империи, составлявшим 9/10 населения, война была совершенно не нужна, и они ее не только не поддерживали, но и решительно осуждали, не ожидая от нее ничего хорошего для России. По свидетельству Председателя Государственной думы Российской империи М. Родзянко, после первых же сражений с фронта начали поступать сообщения о тревожном состоянии санитарной службы и положении раненых военнослужащих. Беспорядок и неразбериха наблюдались во всем. «В Москву прибывали грузовые поезда, в которых раненые лежали даже без соломы, часто без одежды, плохо перевязанные, не накормленные в течение нескольких дней... Вскоре после моего прибытия в Варшаву в 1914 г. мы посетили станцию Варшава-Вена, где было около 17 тыс. чел., раненых в боях в Лодзи и Березино. На вокзале мы нашли страшную картину: на платформах в грязи, холоде и под дождем на земле, даже без соломы лежали невероятное количество раненых, которые заполняли воздухом душераздирающими криками, с плачем просили: "Ради Бога, прикажите им перевязать наши раны, за пять дней мы не получали никакой помощи"» (Родзянко, 1926, с. 82-85). С каждым днем ухудшалось положение и внутри страны. То в одной, то в другой ее части происходили выступления десятков тысяч людей против политики властей. 27 июля 1914 г. социал-демократическая фракция в Государственной думе отказалась голосовать за военные кредиты правительству и в полном составе покинула заседание Думы. Опасения большинства населения страны действительно подтвердились — Россия оказалась перед катастрофой. Вот почему оставшаяся в живых часть мобилизованного населения не только России, но стран Четверного союза повернула имевшееся у нее оружие против властей, считая их главными виновниками всех своих бедствий.
Каждый человек вправе оценивать эти процессы с позиций своих собственных социальных и мировоззренческих позиций. С точки зрения объективного исследователя у России не было сколько-нибудь убедительных оснований для участия в Первой мировой войне. А выступления против войны были не актами предательства, как некоторые пытаются настойчиво внушить обществу, а следствием осознания значительной частью российского общества вопиющей несправедливости существовавших в нем социально-экономических и политических отношений, своей собственной ответственности за судьбы Отечества и необходимости решительного изменения общественного строя. Насколько новый общественный строй оправдал возлагавшиеся на него надежды — это уже другой вопрос.
Литература
Головин Н. И. Военные усилия России в мировой войне. Париж, 1939. Т. 1. 212 с. (Golovin N. I. Russia's War Effort in the World War. Paris, 1939. Vol. 1. 212 p.).
История дипломатии. Т. 2. Дипломатия в новое время (1872-1919 гг.). М., 1945. 424 c. (The History of Diplomacy. Vol. 2. Diplomacy in the Modern Period (1872-1919). Moscow, 1945. 424 p.).
Родзянко M. В. Крушение империи // Архив русской революции. XVII. Берлин, 1926. С. 8285 (Rodzianko M. V. The Collapse of the Empire//Archive of the Russian Revolution. XVII. Berlin, 1926. Р. 82-85).
Урланис Б. Ц. Война и народонаселение Европы. М., 1960. 147 c. (Urlanis B. C. War and Population of Europe. Moscow, 1960. 147 p.).
Brougham's Memorandum of Interview with President Wilson // The New York Times. 1914. 14 December.
Burleigh M. Germany Turns Eastwards: A Study of Ostforschung in the Third Reich. Cambridge University Press, 1988. 368 p.
Daily Mirror Headlines: The Declaration of War, Published 4 August 1914. Fox J. Religion, Civilization, and Civil War. 1945 through the New Millennium. Lanham: Lexington Books, 2004. 314 p.
Great Britain, Parliamentary Debates, Commons. Fifth Series. Vol. LXV. 1914. Columns 18091834 // http://wwi.lib.byu.edu/index.php/Sir_Edward_Grey %27s_Speech_Before_Parliament; http://net.lib.byu.edu/estu/wwi/gifs/commonsdebate3aug1914.pdf.
Heffernan M. On the Origins of European Geopolitics, 1890-1920 // Geopolitical Traditions. A Century of Geopolitical Thought / ed. by K. Dodds, D. Atkinson. London; New York, 2000. Р. 27-51.
Herwig H. H. The First World War: Germany and Austria-Hungary, 1914-1918. London: Arnold, 1998. 512 p.
Knock T. J. To End All Wars: Woodrow Wilson and the Search for a New World Order. New York: Oxford University Press, 1992. 264 p.
Lebow R. N. The Tragic Vision of Politics: Ethics, Interests and Orders. Cambridge University Press, 2003. 405 p.
Lieven D. C. Russia and the Origins of the First World War. New York: St. Martin's Press, 1983. 213 p.
Mackinder H. (1904). The Geographical Pivot of History // Geographical Journal, 23. 424 p. MackinderH. (1905). Man-Power as a Measure of National and Imperial Strength // National and English Review, 45. P. 136-214.
Mackinder H. (1911). The Teaching of Geography from an Imperial Point of View, and the Use Which Could and Should Be Made of Visual Instruction // Geographical Teacher, 6. P. 79-86.
Mackinder H. (1919). Democratic Ideals and Reality: A Study in the Politics of Reconstruction. London: Constable. 162 p.
Murray G. The Problem of Foreign Policy. London: George Allen and Unwin, 1921. 122 p. Paléologue M. An Ambassador's Memoirs. Vol. I. Michigan, 1925. 350 p. Raffestin C., Lopréno D., Pasteur Y. Geopolitique et histoire. Lausanne: Payot, 1995. 329 p. Robbins K. G. Lord Bryce and the First World War // The Historical Journal. 1967. Vol.X, N 2. P. 255-278.
Russian Memorandum of Advice to Serbia 24 July 1914 // http://wwi.lib.byu.edu/index.php/ Russian_Memorandum_of_Advice_to_Serbia.
Steiner Z. S. Britain and the Origins of the First World War. New York: St. Martin's Press, 1977. 305 p.
Wells H. G. War and the Future: Italy, France and Britain at War. London: Cassell and Co. Ltd., 1917. 210 p.
Williams A. Liberalism and War. Routledge, 2006. 288 p.
