Страна, по которой нет путеводителей: заметки благодарного путешественника Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ЖИВОЙГОЛОС

Страна, по которой нет путеводителей: заметки благодарного путешественника *

Татьяна Крупина

Мне хотелось бы предварить очерк Татьяны Крупиной о современном Узбекистане кратким предисловием.

Чем интересен этот мимолётный взгляд человека, случайно поменявшего приевшийся отдых в какой-нибудь благополучной европейской стране на «рискованное» путешествие на далёкую окраину бывшей супердержавы? Какую полезную информацию может почерпнуть читатель из рассказа, в котором яркие живые впечатления, переданные бойким журналистским пером, густо перемешаны с фантазиями и байками, к реальности не имеющими отношения?

На первый взгляд, никакой новой информации в очерке нет. С одной стороны, «минареты и бирюзовые купола, жаркое солнце, длинные дыни и сладкий виноград с ветки», с другой — пыль, грязь, «угнетённая восточная женщина», настырный милиционер и всезнающий таксист-«ин-форматор». То есть хаотическая смесь правды и вымыслов, сдобренная изрядной долей стереотипов, без которых редко какое сочинение о Востоке обходится. Можно было бы высмеять автора, например, за историю о «Бухарском каганате», попенять за излишнюю доверчивость к рассказу «европеизированной Милы», упрекнуть в некоторой развязности стиля, найти другие огрехи. Всё это заставляет сомневаться, добавляет ли что-то существенное столь субъективное восприятие современного Узбекистана к сотням, если не тысячам других журналистских репортажей, не говоря о многочисленных научных трудах.

Впрочем...

Кому не известно, что такое «замыленный глаз»! Когда писатель перечитывает — и не один раз — написанную им самим рукопись книги, то не замечает многие, даже самые простые ошибки. То же и со специалистами: когда они основательно, долго изучают своё дело, какие-то

Татьяна Борисовна Крупина, журналист, Москва.

* Первоначальный вариант этого текста, публикуемого в журнале «Вестник Евразии» в отредактированном автором виде, можно прочитать на: lib.ru/krupina_t_b.

детали начинают ускользать от их внимания: знание о предмете костенеет, превращается в догму, которая мешает воспринимать живую и очень подвижную социальную материю. Что в этом случае надо делать? А что делает писатель, прежде чем публиковать книгу? Отдаёт свой текст редактору, потом корректору, а ещё даёт почитать знакомым, порой далёким от писательского ремесла. Высоколобые специалисты тоже должны время от времени сверять свои выводы с впечатлениями об изучаемом предмете тех, кто, казалось бы, заведомо хуже информирован и подготовлен. Свежий, непредвзятый, наивный взгляд отыскивает нередко такие неожиданные темы и видит такие стороны действительности, которые «замыленному глазу» уже не заметить.

Это неожиданное и по-новому увиденное представлено в публикуемом очерке не менее изобильно, чем вековые стереотипе о «Востоке». Взять, к примеру, рассказанную Татьяной Крупиной байку о Вове Путине, который будто бы родился в Узбекистане! Уставший от избытка серьёзной информации специалист просто отмахнулся бы от неё, в 99 случаев из 100 прошёл бы мимо. А ведь какой в этой байке важный смысловой подтекст, нуждающийся в расшифровке! Знающий читатель, наверное, помнит, что во время трагически завершившегося митинга в Андижане в мае 2005 года оппозиция призывала российского президента вмешаться в ситуацию. Кто-то из политологов счёл это либо недостоверными сведениями, либо провокацией. На мой же взгляд — и автор «Страны, по которой нет путеводителей» невольно это подтверждает — надежда на «Белого царя» на самом деле всё ещё очень живуча в сознании простых узбеков. Российская власть в лице Путина по-прежнему присутствует в узбекском обществе в качестве некой высшей инстанции, от которой ждут указаний, которую боятся, ненавидят и уважают. Наблюдения журналистки, зафиксированные в виде современной сказки, говорят о том, что такого рода представления приобретают форму народных легенд и проникают в самую глубь сознания местных жителей.

Разумеется, я не претендую на роль интерпретатора статьи Татьяны Крупиной. Читатель сам найдёт в этом очерке то, что ему покажется интересным и полезным. А может быть, и ничего не найдёт — но, как мне кажется, будет в этом случае слишком пристрастен и не слишком вдумчив...

Сергей Абашин

Сергей Николаевич Абашин, старший научный сотрудник Института этнологии и антропологии Российской академии наук, член редакционного совета журнала «Вестник Евразии», Москва.

Отпуск свалился в виде манны небесной — приятно и неожиданно. Куда? — стал ребром вопрос. В Европу? Нет, хватит гламура — пора и жизнь без прикрас посмотреть. Узбекистан! Мы так давно ждали, когда подвернется случай добраться до минаретов и бирюзовых куполов, до жаркого солнца, длинных дынь и сладкого винограда с ветки.

Поедая резиновые помидоры из ближайшего супермаркета, муж мечтательно проронил: «Вот поедем в Узбекистан, там помидоры, наверное, вкусные, наедимся на всю оставшуюся жизнь...» — «Вот именно, что на всю оставшуюся! Чума, холера, брюшной тиф...» — «Ну, сейчас лекарства сильные. Вылечат. Зато хоть похудеем». Таков был диалог перед отъездом.

Вот и верь после этого людям...

Что делает современный человек, когда ему за полчаса нужно узнать «хоть что-нибудь» по интересующему его вопросу? Правильно, лезет в Интернет. Интернет и выдал (если резюмировать кратко): нищета, средневековье, коррупция, отсталость, грязь, страшные болезни, примитив. Еще мы прочитали в интернете, что Узбекистан — полицейское государство, где инакомыслие строго преследуется, и вдобавок милиционеры ловят всех чужих, хотя потом и отпускают (но не задаром); что без гида сюда едут только самоубийцы, что бутылка колы стоит пять долларов, а люди в основном попрошайничают, страдают по советскому прошлому, безмерно удивляются заезжим москвичам и совсем не знают иностранных языков. Короче говоря, по мнению коллективного разума по имени Интернет, нас ждали «Страшные Соломоновы острова».

А еще выяснилось, что мы окажемся в стране в самой середине рамадана. В рамадан правоверному мусульманину нельзя есть от восхода до заката. А как же мы? Мы-то, шакалы неверные, есть хотим... Но отступать было поздно: билеты лежали в кармане и мы, помолясь неизвестно кому, тронулись в путь. Впрочем, кое в чем Интернет не соврал. «Из самой Москвы?» действительно звучало постоянно, и Тимур в моде, да и ослы попадаются часто — когда в шерсти, когда в форме.

Первые впечатления

Аэропорт Ташкента встретил нас сиянием никелированных поверхностей и какой-то нездешней чистотой. Но пока мы ждали багаж, глаза как-то незаметно, сами собой нашарили в пространстве

плакат советской эпохи: «Осторожно, чума!» — и дальше мелким шрифтом во всех подробностях. Коленки слегка задрожали. Нужно было как-то отвлечься — я стала заполнять таможенную декларацию. Она повергла меня в шок, равно как и таможенные правила Республики Узбекистан. Их очень вредно читать перед завтраком, особенно после бессонной ночи в самолете.

В этих правилах черным по белому написано, что никакие лекарственные средства никто ввозить в Узбекистан не может иначе, как по разрешению какого-то органа типа узбекского Минздрава. У меня в рюкзачке лежал примерно килограммовый мешок с лекарствами, на случай холеры в том числе... Мобильник (то есть средство высокочастотной связи), последняя связь с родиной, тоже оказался вне закона. И напоследок я обнаружила, что нельзя ввозить на территорию свободного Узбекистана никакие книги и газеты. Значит, я должна была немедленно выкинуть книгу с описанием достопримечательностей Средней Азии, «Возмутителя спокойствия» Леонида Соловьева и «7 из 37 чудес» Игоря Можейко, и недочитанный «Коммерсант». И что мне, спрашивается, без всего этого делать?

Паника охватила меня. Но, к счастью, рядом был муж с его трезвым и нетривиальным мышлением. С жалостью понаблюдав за мной, он аккуратно под локоток привел меня к стойкам, где были размещены образцы заполнения декларации. «Сюда смотри. Видишь — нет, нет, нет, не имею, не был, не состоял, не участвовал...» — «Но у меня и то, и это, и еще это!» — «Скажешь — в образце было так, и все». Более не размышляя, я поставила галочки в поле «нет». Но тут обнаружилось новое препятствие — «Цель визита». Деловая? Да, без разговоров с турфирмами не обойтись. Туристическая? Конечно, это главное. Рабочая? Еще бы нет — из каждой поездки получается текст. Прочее? Ну и тарелку, конечно, привезти в коллекцию. Что ставить — неясно. Поставишь «туризм» — не удастся помахать журналистской корочкой в тяжелую минуту, поставишь «работа» — спросят, какая это у вас работа? Уж не шпионская ли? Сомнения прервал голос мужа, негромко, но внятно процитировавшего бессмертные строки Соловьева: «Ах, так ты едешь не только по делу, но и в гости? Тогда плати еще гостевую пошлину! А твой ишак — он ведь тоже едет в гости? Значит, за ишака тоже придется платить!» Туризм — так проще всего. Для демонстрации законопослушности я задекларировала тоненькое обручальное кольцо — на нем и проба-то уж почти стерлась...

А дальше все пошло как-то очень легко. Нам не задали ни одного вопроса, не попросили показать вещи, не пересчитывали нашу валюту, не заставляли делать гастроскопию и рентген, короче, нас просто выпустили в город.

Путь в Бухару, или Нужно ли слушаться таксистов

За стеклянными дверями ночь. Но черным-черно не только из-за отсутствия солнца. Толпа страждущих таксистов в темных куртках осаждает каждого выходящего, они вцепляются как энцефалитные клещи — всеми лапками сразу. Сопротивление бесполезно. Один такой поймал нас и повез, высадив точно у маршрутки, ждущей пассажиров до Бухары.

«Когда поедем?» — спросили мы ее водителя. — «Через часик, когда народ наберется». ОК, мы пока поспим. Часик вылился в полноценные три часа, за которые мы успели поспать, покурить, еще поспать, походить вокруг маршрутки, посмотреть, на что похожи местные газеты (желтый ужас, если коротко), оценить автовокзальный туалет (переносимо), разведать цены в магазинах (на импорт — выше московских), осознать, что понятие «рейсовый автобус» здесь отсутствует, заглянуть в ташкентское метро, до степени смешения схожее с московским, и немного попривыкнуть к обилию хлеба — ярко-желтых, глянцевых круглых лепешек, в огромном количестве и с немыслимой скоростью продававшихся на местном базарчике. Этот хлеб мы будем видеть повсюду, в любое время, с раннего утра и до позднего вечера, в любом пригодном для торговли уголке. Лепешки — самая главная еда в Узбекистане (рис. 1).

Но вот мы тронулись. Вспомнилось, как дома мы разглядывали генштабовскую карту-«миллионку»: на ней было обозначено два поселка под названием «Социализм» и два — «Коммунизм». От социализма к коммунизму, таким образом, идти можно было четырьмя разными способами, но каждый из путей лежал через Голодную степь.

Она такая и есть: сразу за Аму-Дарьей начинается унылая плоская равнина, и даже хлопка на ней как-то маловато. Иногда на горизонте появляется какой-нибудь хребет, потом пропадает в дымке, и снова — ровная, почти пустая земля. Впрочем, и перед Аму-Дарьей степь тоже несытая.

На дорогах машин немного. Зато есть ослики. Маленькие, пропыленные, очень беззащитные на вид, они тащат неимоверных размеров повозки с сеном или сухими ветками, поверх которых обычно пристраивается семья в несколько человек. А ослики бредут себе тихонько, иногда даже бегут мелкой рысцой. Как теплокровные муравьи.

В середине дня мы въехали в Бухару. «Бухоро» пишется она на кириллице. Как произносится? И через о, и через а. Поймут. Она одна такая. Поймав местного таксиста, попросили его отвезти к недорогой гостинице в центре. Он и отвез: гостиница «Варахшан», осколок ушедших времен, выглядела соответственно: пыльные диваны в холле, запаршивевшие кошки, облезлые стены в номере, страшные до тошноты темно-серые дырявые полотенца. Должностное лицо гостиницы сказало нам, что пусть пока вещи побудут здесь, а вечером он поселит нас в собственный дом.

Бросив барахло, мы пошли в старый город. Там мы обнаружили не только то, к чему, собственно, и рвались — синие купола и изящные изразцы мечетей и медресе, но и уйму — буквально на каждом шагу — частных гостиниц и апартаментов. В конце концов мы не выдержали. Посмотрели одну из гостиниц в самом центре Бухары и, помучившись угрызениями совести, объявили «варахшанскому другу», что нашли вариант получше. И не пожалели: в маленькой семейной гостинице оказалось так уютно, так тепло (во всех отношениях), что мы бы многое потеряли, не найдя этого варианта.

А с таксистами мы решили больше не советоваться. У них свои понятия о жизни, о «богатых москвичах», свои отношения с хотель-ерами. Разберемся сами, не впервой.

Благородная Бухара

Она действительно благородна. Как раритетная дореволюционная старушка, коих еще недавно можно было встретить в Консерватории. Потертое пальто с облезлым, но соболиным воротником, старинный ридикюль, немыслимая шляпка «из соломки» с непременным букетом и антикварные перстни на согнутых артрозом пальцах.

Все красоты Бухары непосредственно включены в жизнь старинного центра города. Минареты и мечети вырастают прямо из жилых кварталов (рис. 2). Жителям старого города не нужно прилагать усилий, чтобы увидеть свою местную достопримечательность: они

ходят мимо каждый день, они торгуют на старинных рынках, парапетах, у стен древних строений.

Вряд ли они чувствуют от этого радость — Бухара выглядит довольно бедно. Дома здесь строят в основном из смеси глины и соломы — это называется «саман». Субстанция непрочная, и целую стену найти в Бухаре трудно. Поэтому в центре много пыли. От нее разыгрывается конъюнктивит, а брюки ниже колена быстро становятся почти твердыми. Вечерами в плотную пыльную взвесь добавляется ни с чем не сравнимый кизячный дым. Фары машин с трудом пронизывают этот, с позволения сказать, воздух.

Зато у бухарцев есть Ляби-хаус (хаус — пруд). Это красивая и уютная площадь в самом центре, где на бережку стоят дастарханы, куда утомленный человек может спокойно полузалечь-полузасесть и, попивая зеленый чай, смотреть на меняющую цвет воду пруда, на плавающих гусей, на то, как осыпается золотая листва с кривых карагачей, как гаснет с закатом бирюза куполов. Ляби-хаус — средоточие вечерней жизни средневековой Бухары. Лимонно-желтый свет фонарей дробится на воде пруда, местные мужчины в бархатных халатах ведут свои неспешные разговоры, и московская суета кажется смешной и далекой.

А еще у бухарцев есть минарет Калян. Вид с него потрясающий: все цветовые переходы от бежевого до охристого — это пустыня и саманные домики, бирюзово-голубые пятна — купола мечетей. И мягкие, плавные очертания Арка — старинной крепости нежнопесочного цвета (рис. 3, 4). Крепость стоит на насыпном холме. Гигантская работа, если учесть, что площадь ее больше четырех гектаров. Арк был резиденцией последнего бухарского эмира, которого большевики изгнали в 1920-м году. Эмир, правда, боролся долго: сначала прятался в окрестных горах, организовывал сопротивление красным, потом бежал в Афганистан, где также пытался собрать войска для восстановления своей власти. Увы...

В Арке к нам сразу подошел экскурсовод. Сказал, что проведет нас по Арку «забесплатно». Рассказал все со знанием дела, на хорошем русском. И ему, и нам этот час был явно в удовольствие. Но в конце экскурсии политика-таки прорвалась: «А вот этого еще пятнадцать лет назад вы бы не увидели...» — и он указал на экспонаты, повествующие о зверствах Красной армии. Стало стыдно, хотя и не совсем понятно за что.

Уже на выходе из Арка нас поймала еще одна женщина-экскурсовод. Из нее, как из рога изобилия, сыпались тонны информации

Рис. 3. Вид с крыши мечети Калян на крепость Арк. Есть версия, что маленькие купола на крыше выполняли функции вентиляционных отверстий для молящихся внизу

Рис. 4. Вид из окна минарета Калян на внутренний двор мечети. На заднем плане — Арк

об истории Узбекистана, Бухары в целом и Арка в отдельности. Было очень похоже, что специалисты советской выучки отчаянно тоскуют по русскому языку — и практикуются задаром, чтобы не забыть его окончательно. Иностранных-то туристов здесь достаточно: Великий Шелковый путь привлекает и любопытных европейцев, и китайцев с японцами, которым интересно посмотреть, где бродили их дальние предки. А русских мало — и очень зря, потому что на самом деле нашим здесь рады, национализма как такового нет, зато есть ностальгия по «большой родине». И хотя реставрация древностей была проведена с явными нарушениями исторической и художественной достоверности, зато — красиво. Что еще нужно туристу?

В Самарканде нас ревниво спрашивали, какой город больше понравился, Самарканд или Бухара? Политес требовал, и мы отвечали, что Самарканд, конечно, намного чище и цивилизованней. Извините, самаркандцы, но лично для меня не было бы никакой разницы, если бы все красоты вашего вполне современного города стояли посреди пустыни — мы бы ничего не потеряли. А вот Бухара... Живая, пыльная, вонючая, горячая, нищая, с приставучими мальчишками, с тайными страстями за глухими стенами покосившихся домов, с настырными торговцами, с лукавым бронзовым Насредди-ном возле пруда (рис. 5), она греет сердце.

Бухарский каганат и сказки нашего времени

Бухара, помимо мечетей и медресе, помимо Ходжи Насреддина, знаменита еще и тем, что некогда здесь процветал Бухарский каганат. Невесть откуда пришедшие в Среднюю Азию евреи основали свое «микроцарство». Бухарские евреи жили очень трудно. Последние четыре века у них вообще не было никаких перспектив: воспитанники Тамерлана не оставили иудеям никаких гражданских свобод. Революция по крайней мере уравняла в правах жителей Бухары. А перестройка открыла ворота в мир. И теперь бухарских евреев в Бухаре осталось совсем мало, гораздо мощнее еврейские общины в Бруклине, Чикаго и где там еще. Но жива синагога, работает еврейская школа, и ученики в ней похожи — на кого? На узбеков или евреев? Да разве разберешь... На головах тюбетейки вместо кип, а носы — длинные, крючком. В городе на улице больше всего слышно «Hello!», чуть реже — обращенное к тебе «Ассалам алейкум!». И уж

Рис. 5 Ходжа Насреддин в тени тополей у Ляби-Хауса.

Где-то здесь он спасал ростовщика Джафара, а потом топил его снова

совсем редко, — но нам удалось, — «Шалом!». И говорят по русски. Да, около еврейской школы в Бухаре только и можно услышать на улице русский язык.

Столицей бухарского каганата вроде бы был город по соседству с Бухарой, который так и назывался Каган. Город есть, а каганата и след простыл. Зато родилась местная легенда, неоднократно повторенная нам самыми разными людьми, о том, что Каган — родина В. В. Путина. Нам убедительно рассказали, что Вова Путин родился здесь, когда в Кагане служил его папа; что Путин приезжал сюда со своей женой Людмилой навестить город своего детства и первую школу, что он пожертвовал денег этой школе... Сказки. Конечно, хочется верить, что биография президента богаче и разнообразней наших представлений о ней, но на кремлевском сайте о Кагане нет ни слова.

Тимур и Улугбек

Национальное историко-политическое богатство Узбекистана составляют (помимо Ислама Каримова) два крупных политических деятеля: Тамерлан (он же Тимур, Амир Тимур) и Улугбек. Великий воин и виртуозный политик, Тамерлан создал империю, по масштабам почти не уступавшую империи Александра Македонского. И был столь же прославлен в веках, хотя поминали ему и пирамиды из черепов покоренных народов. Жестокий властитель не лишен был и некоторых человеческих качеств: в Самарканде, столице тимуровой империи, есть свой местный «Тадж-Махал» — мечеть Биби-ханым, любимой жены императора. Днем масштабы этого великолепного здания еще как-то можно вынести, но в ночной тьме, когда грандиозное сооружение закрывает полнеба, мечеть кажется гигантской. Мавзолей Биби-ханым поменьше, но тоже исполнен с зримым уважением к легендарной царице. А себе Амир Тимур выстроил скромный мавзолей на своей родине, в городе Шахрисабзе. Но, когда он умер, решили: негоже главного хоронить в провинции, и теперь он лежит в Самарканде, в великолепном Гур-Эмире.

В полусумеречном зале мавзолея рядом с надгробием Тимура на-могильник еще одного крайне нетривиального персонажа среднеазиатской истории, Улугбека. Внук Тимура, он был правителем Самарканда, но это не оригинально. Улугбек при этом был уникальным ученым, инженером, гуманистом. Явление нечастое для жестокого мира средних веков, да еще и так близко — во времени и пространстве — от серьезного дедушки.

На что положено правителю тратить деньги империи? На сооружение чего-то гигантского, парадного, внушительного, чтобы оставить свой след в летописях и в глазах потомков. Улугбек не отклонился от заведенного порядка: ансамбль Регистана начался именно с медресе Улугбека (построенного, кстати сказать, всего за три года). Но он оставил после себя еще и сооружение, оценить которое мог не каждый, — обсерваторию. Трехэтажное, круглое в плане здание было, видимо, грандиозным и по инженерному решению, и по богатству и изяществу отделки. Внутри археологи обнаружили секстант, вырубленный в сплошной скале. Длина его дуги — 63 метра, а радиус — 40 метров. Улугбек не пожалел времени, сил и средств для того, чтобы обеспечить высокую точность измерений хода светил. Судя по всему, здание обсерватории он спроектировал сам, сам рассчитал дугу и засечки градусов на ней (рис. 6).

Рис. 6. В обсерватории Улугбека

Кончились ученые штудии для Улугбека нехорошо. Усердно занимаясь звездами, он профукал собственного сына: тот устроил дворцовый переворот, изгнал просвещенного папашу, но этого ему показалось мало и по следу пошли палачи... Обсерватория была разрушена, но звездные таблицы Улугбека спас его ближайший соратник и коллега Али Кушчи. Когда он привез их в Стамбул и издал, астрономы Европы схватились за головы: а мы-то, ничтожества, до сих пор со всей нашей ученостью не смогли создать ничего подобного! Несколько сот лет никто не мог сделать более точных наблюдений и расчетов, чем шах-астроном из Средней Азии XV века.

В советское время «брендом» Самарканда был Улугбек — аристократ-интеллигент, тянувшийся к познанию. Сегодня в фаворе воин. Самарканд награжден государственным орденом Тимура (это один из самых почетных орденов страны, хотя Президентский орден более весом). Я не удивлюсь, если вскоре в Узбекистане появятся пионеры-тимуровцы — но к пацанам «от Гайдара-дедушки» они не будут иметь ни малейшего отношения.

Тимур и Улугбек лежат в Гур-Эмире рядом. Гробница Улугбека не внушает людям особого трепета, а вот гробницу Тимура суеверные обходят подальше. Есть легенда (или поверье, кому как больше нравится): Вторая мировая война началась из-за того, что неугомонные советские ученые потревожили прах жестокого воина. И закончилась она только лишь после того, как, вопреки материалистической идеологии, прах Тимура был отнят у исследователей и возвращен в гробницу.

«А самый глупый из вас купит полный доспех бухарского еврея, отороченный мехом шакала...»

Покупать в Узбекистане есть что. Будучи знатоком, можно позволить себе покопаться в старинных или псевдостаринных серебряных, медных и латунных изделиях: кувшинах, подносах, блюдах. Беспроигрышный вариант — золотошвейные изделия, свадебные костюмы. Если удастся найти хорошо пошитый халат и шапку молодой жены, можно будет обойтись без Ямамото и Вивьен Вествуд — на любом светском рауте фурор будет обеспечен.

И, конечно, тюбетейки, браслеты, ножи, вышитые сумочки, шелковые расписные платки и шарфы — все это в неимоверных количествах предлагается ошалевшему от многоцветья окружающего мира туристу, одетому, как правило, в одежды неброских тонов. Как не купить? Даже очень сдержанным дамам здесь хочется надеть цветастый платок и яркое, с непременной золотой нитью, платье, а под него шаровары с цветной тесьмой по краешку. А вот тут-то и возникают проблемы, потому что традиционную повседневную одежду в магазинах не продают. Местные женщины мастерят ее сами. Но гостье пропасть от тоски не позволят: сошьют, если будут хотя бы сутки времени.

Ходить на базар нужно не только за покупками, но и просто поглазеть. Потому что в магазинах не бывает таких безумно ярких тканей, из которых здешние женщины любят шить себе платья. И нигде вы не найдете такого скопления молодых девушек в свадебных нарядах, с маленькими золотыми или серебряными «театральными» сумочками; девушки эти с сосредоточенными и нежными лицами совершают первые покупки для своей собственной семьи (рис. 7). А развалы дынь и арбузов, и чуть не стометровые прилавки с орехами, и мешки с лимонами... Между всем этим великолепием снуют

мальчишки с подносами на головах (рис. 8), а на подносах — свежие, горячие, румяные и лоснящиеся лепешки с мелким крапом каких-то семечек. И именно на базарах вы встретите все типажи — от более-менее современных, «европеизированных», до классических, в полном национальном облачении (рис. 9, 10).

Рамадан — дело добровольное, или О том, кому бы продать свинину?

Паника по поводу рамадана оказалась совершенно беспочвенной. Ислам здесь (в быту) совсем не фундаментальный, а очень мирный и практичный, хотя, конечно, женщина на улице с сигаретой да еще посреди дня в священный месяц — это коробит местных жителей. Но я ни разу не услышала замечания, хотя и ожидала этого.

«А пост как же?» — спрашивала я разных встреченных людей. «Пост? — отвечали они, — это просто придумано было в голодное время. А сейчас еда есть, зачем же поститься?» Наш самаркандский хозяин, впрочем, рамадан соблюдал: молился и действительно не ел от рассвета до заката. Ну а от больных и путников соблюдение поста вообще не требуется. Поскольку болезнь — понятие растяжимое, а перемещаются люди здесь постоянно, то оказывается, что и со-блюдать-то некому — разве что бездельничающим пенсионерам, каковых здесь днем с огнем не сыщешь.

Местные жители в традиционных халатах и тюбетейках терзали невыспавшегося мужа всю дорогу до Бухары. Один из первых вопросов: «Вы не знаете, кому бы можно было в Москве продать свинину?» — был лучше любого ответа на все вопросы о фундаментализме.

Главная тема

Мы трижды пользовались местным такси на дальних переездах. В двух из трех случаев на второй сотне километров разговор добирался до ключевой местной проблемы — взаимоотношения полов.

По дороге из Шахрисябза я, утомившись на серпантине, задремала. Водитель, увидев это, немедленно обратился к мужу с вопросом: «А ты вот, как, по любви женился?» Я сразу проснулась, но виду не подала. Муж опешил от такой прямоты, но пробурчал: «Да». — «Ау вас в Москве, в России, и правда можно по любви жениться?» —

«Да можно, без проблем, женятся, разводятся, или вообще живут без всяких формальностей». Таксист зацокал языком, и было видно, что его обуревают противоречивые чувства: осуждение свободы нравов не мешало ему откровенно завидовать возможности свободно строить свою личную жизнь.

Он сделал несколько разных заходов к теме свободного выбора пары. Муж поначалу напрягся, но потом вспомнил рассказ туристов, которых допрашивали на ту же тему с той же страстью и требованием откровенности. И стало ясно: вопрос свободной женитьбы — один из основных вопросов для узбекских мужчин. Да, многоженство дозволено, но мечта узбекских мужчин гораздо проще — накопить бы хотя бы на одну жену... А традиции очень этому мешают: невеста по-прежнему может достаться лишь обеспеченному человеку. Основная проблема — калым, подарки и организация свадьбы. Все это страшно дорого: стороны должны купить друг другу полные комплекты парадной одежды, а мужчины еще должны заплатить что-то вроде килограмма золота — сумма неподъемная для большинства людей. Для того, чтобы вынести все свадебные траты, семья невесты тоже должна быть небедной, поэтому часты «внутри-сословные» браки.

Как рассказали мне местные русские, до сих пор в узбекских семьях примерно 80% браков совершаются по утвержденному веками и религией обычаю: родители выбирают для сына невесту из соответствующего социального слоя — чтоб не бедная, из уважаемой семьи, ну и так далее. Засылают сватов, сговариваются, и все это происходит без участия жениха и невесты. Если сговорились, дают жениху взглянуть на невесту: нет ли явного отвращения. Мнения невесты, как я поняла, вообще обычно не спрашивают. А затем начинается предсвадебная «гонка вооружений»: закупки, взаимные подарки и прочий цирлих-манирлих. В результате молодые оказываются практически незнакомы друг с другом, и как они разрешают проблемы совместной жизни — одному Аллаху известно.

А около 20% семей разрешают (в различных пределах) своим детям влиять на выбор супруга. Именно по этому показателю узбеки делятся на «европеизированных» и «традиционалистов». Впрочем, и среди продвинутых случаются рецидивы бытового фундаментализма. Именно об этом рассказала наша попутчица.

По дороге в Ташкент водитель подсадил в машину девушку, совсем молодую, современно одетую изящную красавицу с роскошными черными волосами. Думаю, он подвез ее бесплатно, просто за

удовольствие посидеть рядом. Полдороги они о чем-то оживленно спорили на узбекском, затем девушка повернулась к нам. «Вот вы, он говорит, из Москвы. Вы тоже считаете, что надо замуж выходить по воле родителей и жить дома, не работать, а только растить детей? А то наш водитель меня замучил своими поучениями, говорит, раз ты женщина — вот и занимайся женскими своими делами!» Мы разговорились, и Мила — назову ее так — рассказала историю своего замужества.

Монолог Милы

Мила — из европеизированной профессорской семьи, и это чувствуется: ее русский хорош, а восточная образность и эмоциональность очень украшают ее речь. Она росла в любви и заботе и горя на знала. Но когда ей стукнуло 13 лет, в нее влюбился коллега отца.

«Он пришел, как положено, в дом, принес подарки, и стал просить отца выдать меня за него замуж. Что мой папа мог ему сказать?Уважаемый человек, ученый, давний друг. Ничем себя не запятнал. Не откажешь, да и лучшей пары (в папином понимании) для меня желать было трудно, все при нем — и положение в обществе, и достаток. Влюбился по-настоящему, значит, не обидит. И, может быть, я бы и была уже давно замужем за ним, если б он не внушил мне при первой же встрече чудовищного отвращения и страха. Стоило ему появиться хотя бы вдалеке, у меня буквально судорогами начинало сводить руки и ноги, холодом пробирало, сердце останавливалось. Это ж надо — такая реакция! А подойдет поближе — я чуть в обморок не падаю. И за такого мне придется замуж выходить!Я совершенно не могла себя представить его женой. Гораздо проще мне было представить себя мертвой. А папа меня совсем не мог понять — он же не чувствовал такого ужаса, как я, наоборот, он уважал этого моего жениха. И вот они уже договариваются, а я не знаю, что делать. Ну не жить мне с ним! Не смогу!

И я сказала папе: папа, если ты хочешь, чтобы я умерла или с ума сошла, тогда пожалуйста, выдавай меня замуж за этого человека. Только знай, что если ты такое сделаешь, добром это не кончится. Я или руки на себя наложу, или ненормальной сделаюсь. И люди про тебя же будут говорить: у него дочка сумасшедшая! И ни брата потом не женишь, ни сестру замуж не выдашь. Ты же, говорю, образованный, ученый человек, как же ты меня, дочку свою, как рабыню замуж вы-

дать хочешь? Ты меня зачем родил — чтобы мучить? Или чтобы меня защищать, чтобы я счастливой была?

Долго я с ним так спорила, но все-таки добилась своего — отказал он своему другу. А тот, слава Богу, как бы я к нему ни относилась, цивилизованным человеком оказался: никаких скандалов, по-прежнему с папой дружит, все нормально. Только при каждом удобном случае пытается мне в любви объясниться, хоть я уже замужем. А я как представлю себе на секунду, что я его жена, — мне страшно становится. А была бы я из традиционной семьи, выдали бы в момент, и ничто бы мне не помогло — такой жених!И сидела бы я дома, возилась с детьми, институт бы бросить пришлось, наверное...

Вот у нашего шофера такая позиция: женщина должна дома сидеть, детей растить, одна нигде не ходить. А меня вот муж спокойно к маме отпустил, говорит: “Съезди, отдохни ”. А шофер наш не отпустит. Скажет: “Нет, только со мной ”. И на учебу не отпустит. А у моего мужа, за которого я по любви вышла, было всего два условия: не изменять ему и не флиртовать. И больше ничего он от меня не хотел. Вот он и есть мой единственный мужчина до конца жизни. Он насчет этого может не беспокоиться».

Шофер что-то неодобрительно ворчал, слушая взволнованный монолог Милы. Ему и впрямь было нелегко: девушка — мечта, но ведь женишься на такой, которая свободу любит, и бойся потом, как бы кто не увел. Ведь не проследишь, на цепь не посадишь... Пленникам традиционных представлений о семейной жизни еще только предстоит понять, что крепче всего связывают не обет, не обряд, не штамп в паспорте и не молитва муллы (или христианского попа), а любовь и доверие.

Потомки Тамерлана, или Минарет на продажу

Узбекистан — страна, где власть уважали испокон веков. При общей бедности властные должности — самые лакомые. Ближе к кормушке всегда больше крошек. Вот и должность милиционера — почетная, уважаемая и желанная. Особенно с учетом числа минаретов в славной стране Узбекистан.

Причем здесь минареты? Все просто. Каждый минарет — не только культурный объект, но и надежный и постоянный источник дохода для тех, кто этим минаретом заведует. Обычно охраняющие памятник культуры и истории милиционеры как раз и являются дер-

жателями заветных ключей. И «продают» их из-под полы мундира оптом и в розницу.

Например, гулять около Регистана очень неудобно. Потому что, как только вы садитесь на лавочку или останавливаетесь, чтобы покурить и пофотографировать, ближайший к вам милиционер начинает плавное, неторопливое, полное достоинства движение в вашем направлении. Ретироваться надо сразу — пока он не успеет с точностью установить, из-за него вы уходите или сами по себе. Если же вовремя не сбежать, он приблизится и начнет по-восточному с длинных обходных маневров: «Откуда вы? Зачем? Где были? И как вам у нас нравится? А в Москве уже зима? Где остановились, все ли хорошо?» После всей этой ритуальной череды вежливых вопросов он подходит к главному — к минарету. Он просто хочет вам продать минарет. Не весь, конечно, просто он может вас туда пустить. Уговаривают вас настырно. Представителю власти отказывать неприятно. А вдруг, если откажешь, ему что-то не понравится в регистрации? Конечно, если вы едете в составе тургруппы, вас этот вопрос не взволнует, но одинокие бродяжки — легкая добыча... Впрочем, не всегда, о чем ниже.

Если не считать торговли достопримечательностями, то органы власти нам не докучали. Мы ждали большего внимания, в Интернете говорили о возможных проблемах. Поэтому, когда перед самым отъездом в аэропорт (мы уже сидели в такси) к нам-таки подошел милиционер и поинтересовался нашими документами, я даже вздохнула с облегчением: не соврали, наконец посмотрим на «полицейское государство» в действии.

Представитель власти был очень любезен — Восток, знаете ли. Попросил паспорта. Полистал. Потом вернул их нам — надо было видеть, сколько брезгливости было в его мягком, плавном жесте — и обратился к мужу. «Как же так, Михаил-ага?» — сказал он проникновенно (голосом они владеют так, что любой МХАТовец лопнет от зависти). — «Вы же из другого государства. Приехали, видите, к нам в гости. Вам же, наверное, было здесь интересно, вы смотрели наши достопримечательности. Вам было хорошо. Что же вы нарушаете наши законы, законы такой гостеприимной страны? Вот вы уже здесь неделю, а регистрацию не оформили». Мы сделали вид, что опешили, хотя ясно было, к чему он клонит. На самом деле, зная о проблеме, мы в гостиницах первым делом просили оформить эту самую регистрацию. Поэтому мы были полностью уверены в своей правоте, о чем и заявили. Орган власти вяло пошевелился, потом грустно

посмотрел на нас и сказал: «Штраф надо платить». — «Сколько?» — «Восемь пятьсот» (тысяч сум, то есть около восьми с половиной долларов. — Т. К.). — «Много». — «А сколько бы вы хотели? — «Ну, тысячу. — «Ну как можно (с горечью!), ну семь пятьсот, это минимум» (напомню, речь идет о сумме штрафа). Так милиционер препирался с мужем некоторое время, пока мне не надоело. «А как положено?» — встряла я. — «Вы не могли бы мне рассказать, как надо правильно? Вот тут у меня есть диктофон, я журналист, пишу о путешествиях, я с радостью расскажу читателям о том, что надо делать, чтобы не нарушать законы гостеприимного Узбекистана». Человек в форме снизошел до ответа женщине (через плечо, не глядя на меня): «Вот у нас тут отделение, мы сейчас туда пройдем, там вам все и расскажут». — «Под запись? Отлично. У нас как раз полно времени до самолета, в порту не придется сидеть. Замечательно. Я надеюсь, в вашем отделении правильно прочтут вот этот документ?» И я достала заветную, специально для таких случаев припасенную бумажку с печатью редакции, написанную штилем советских времен: «Органам власти и всем должностным лицам Республики Узбекистан. Просим оказывать содействие корреспонденту, командированному с целями....» И т. д., в духе сталинского ампира.

Документ оказал магическое действие — я почувствовала себя Гарри Поттером, превращающим жабу в хрустальный бокал. Восточный человек поднял глаза от бумаги. Он посмотрел на меня своими темными глубокими глазами. В них были печаль и недоумение. «Сестра!» — сказал он мне и патетически воздел руки. «Сестра!» — укор и почти детская обида были в его голосе. «Что же ты молчала!» — и он протянул мне руку. Секунду я думала, что с ней делать: с одной стороны — великая честь, мужскую руку пожать удается не каждой даме в стране традиционной культуры. С другой стороны, отродясь с ментами не ручкалась и не собиралась! Но все же слегка пожала — эту мягкую, теплую руку изворотливой восточной власти. Мы были свободны. Милиционер пожелал нам счастливого пути, козырнул. Машина тронулась, и мы долго еще смеялись над тем, что благодаря родной редакции меня признали человеком, равным мужчине.

Ни обиды, ни раздражения этот эпизод не вызвал. Скорее — грусть. Нам повезло, что мы были не узбеками в России, а русскими в Узбекистане. Нашей жизни ничто не угрожало. К тому же на самом деле живется здесь непросто даже «приближенным»: те, кто не сумел оказаться на выгодном месте, берут дань хлебом. По дороге в Шахрисябз водитель специально купил несколько лепешек, чтобы

«подарить» постовым на трассе. Мне трудно представить себе наглого российского гаишника, который удовольствовался бы нарезным батоном.

И все же путеводители есть

Это прежде всего «Повесть о Ходже Насреддине» Леонида Соловьева. Чтобы понять логику поступков местных представителей власти, нужно просто освежить в памяти байки о Ходже Насреддине. Кажется, ничего не изменилось в Бухаре со времен Насреддина (рис. 11). Надо только убрать машины с улиц. И аисты не вернулись. Жили они там, впрочем, где-то в 1970-е годы, но потом снова исчезли. И гнезда на Чар-миноре не сохранились (рис. 12).

Есть и «возмутители спокойствия». В Самарканде к нам подошел единственный нетрезвый человек на весь Узбекистан — оказалось, местный диссидент. По-русски говорил он с трудом, но мысль выражал четко: «Каримов — мафия, дочка Каримов — мафия...». Говорят, такие и доныне исчезают, как при эмирах, — ночью, незаметно. Не один случайный собеседник сетовал, что забастовок нет, потому

Рис. 11. Как и во времена Ходжи Насреддина, в этих арках легко заблудиться (мечеть Калян)

]/Г\ у: и : '-. А

Рис. 12. Аисты так и не вернулись на Чар-Минор. А когда-то на каждом из куполов было по гнезду

что лидеры забастовочного движения пропадают неизвестно куда, оппозиции нет, потому что лидеры оппозиции... И прессы нет, потому что... Не могу ручаться за эти сведения. Но, например, Улугбек Хайдаров, местный журналист, внесенный властями в «черный список», был жестоко избит — естественно, неизвестными. Не везет здесь Улугбекам.

Еще один настоящий путеводитель, хотя и без точной географической привязки, — недавно опубликованная у нас в России книга Бибиш «Танцовщица из Хивы». Слушая рассказы местных женщин о том, как их выдают замуж — в столичных городах! — начинаешь верить, что в кишлаках хивинских или каких там еще степей можно встретиться с чудовищной средневековой моралью, с полной беззащитностью женщин, с непониманием слова «любовь». И тень тихой женщины, которая после своей родной страны готова ужиться где угодно, мешала предаваться излишнему благолепию. Хотя хотелось предаваться — вопреки всему, что знаешь.

Tomorrow

Настоятельный совет тем умникам, которые отказывают жителям Узбекистана в продвинутости, цивилизованности, знании языков и т. п.: засуньте ваш шакалий язык сами знаете куда. Вспомним, кому первому иностранцы доверили производить под своей маркой автомобили? Правильно, Узбекистану. И теперь Тико, Дамасы и Нексии здесь хоть и с трудом, но доступны тем, кто готов работать. «ДЭУшки» ездят без ремонта годами — помимо климата сказывается еще и качественная сборка. Узбеки, знаете ли, не привыкли топить в водке свои личные проблемы, если у них нет денег, они идут и работают «невзирая на», а не ноют, не стучат в кастрюли и не ищут виноватых среди мировой закулисы. Недрожащими руками как-то лучше все получается, да и в глазах все в одном экземпляре. То же самое можно видеть на подмосковных дачах: нареканий к таджикам и узбекам много меньше, чем к местным необязательным алкашам.

И еще для любителей огульно охаивать. Вам бы в десять лет так разговаривать по-английски, как говорят эти небогато одетые и явно не имеющие времени на шалости дети (вместо игр они помогают на рынке, по дому, или собирают хлопок). Кроме узбекского, как правило, в активе у людей еще три языка: таджикский, английский и русский. Иногда этот список дополняется итальянским, французским или немецким. Русских туристов здесь видят редко, поэтому сначала к вам обратятся на английском, потом переберут все остальные знакомые европейские языки, и только, если начнешь бить себя в грудь и клясться, что ты русский, заговорят на неплохом или даже очень хорошем русском.

Но вообще русский турист, да еще без стада здесь диковина. По-русски с нами не заговаривали даже те, кто когда-то защищал будущих нас от фашистов. «Tomorrow!» — сказал нам седобородый старик в полосатом халате, белом тюрбане и мягких складчатых сапогах. — «Come here tomorrow. At six. (И он для убедительности показал нам шесть пальцев) Minaret. You will look from minaret. All town. Very good». На этом его английский словарь исчерпался. Мы попытались заговорить по-русски. Но он уже был слишком стар, переключиться с привычного английского на почти ненужный русский не получилось.

Мы не пришли в шесть, извини, отец. Но мы еще вернемся tomorrow. Когда не так стыдно будет за своих ментов, стреляющих в лицо нерусской национальности без размышления, и за то, что воз-

вращаться в «свободную демократическую Россию» из «полицейского коррумпированного государства» совсем не хотелось, о чем я и заявила громко, на весь самолет, который в этот момент еще стоял в ташкентском аэропорту.

И вот тут-то ко мне повернулось полтора десятка голов — в глазах было безмерное удивление и даже оттенок паники. Все-таки Интернет врал не во всем. А может быть, он совсем не врал. Может быть, так все и было — пару-тройку лет назад. Если то, что было описано как развалины, сегодня блестит свежей краской и новой майоликой, то и кока-кола могла появиться, и отношение к туристам могло поменяться радикально. И если раньше кто-то испытывал трудности со связью, то завтра — попомните мое слово оптимиста! — в словаре узбекских слов появится «интернетхона» по аналогии с чайханой (чайная), самсахоной (там, где самсу продают) и ходжахоной (туалетом). А если наша управляемая демократия будет двигаться в том же направлении, что и сегодня, то лет через сто нам придется перенимать опыт Узбекистана по вопросу «Как переделать восточную деспотию в демократию». У президента, надеюсь, по имени Улугбек.

Приложение

Практические советы

Обмен валюты. Валюта Узбекистана называется «сум». Курс оного на ноябрь 2004 года — примерно 1050 сумов за 1 доллар США. Никакую валюту, кроме долларов, вам спокойно и законно обменять на сумы не удастся. Кроме того, в обменных пунктах случаются дефициты сумов, поэтому — кто ходит в банки по утрам, тот поступает мудро.

Евро меняют не везде; рубли, по слухам, меняет только нацбанк Узбекистана, но искать его имеет смысл, только если менять нужно много: проще обменять «вчерную» на рынке, хотя потери на курсе будут. А лучше всего купить хотя бы немного сумов в Москве, но это оказалось для нас непосильной задачей. С долларами же, да еще и в мелких купюрах, вы нигде не пропадете.

Кстати, первое сильное впечатление мы получили, разменяв в аэропорту бумажку номиналом сто долларов. Килограмм денег (банкнотами по 100 сум), выданный нам взамен, занял половину

моего рюкзачка. Поэтому перед обменом лучше поинтересоваться, какими купюрами вам выдадут деньги? А курс повсюду — в банках и обменниках — совершенно одинаков, так что рыскать в поисках выгодного варианта незачем. Возможно, на рынке удастся сторговаться поудачнее, но ненамного, да и зачем вам нарушать закон в чужой стране?

Цены — договорные. Под торговые павильоны в Бухаре и Самарканде, не мудрствуя лукаво, приспособили многочисленные медресе — те, что в хорошем состоянии. Под каждой аркой — вход в отдельный микромагазинчик, в общем-то, с одними и теми же сувенирами: тюбетейками, халатами, меховыми шапками, вышитыми сумками и керамикой. Много сувенирного холодного оружия — я его даже в руки не брала, чтоб не соблазниться: очень не хотелось проблем на таможне.

Сказки о ценах (в том же Интернете) можно встретить разные: и о том, как все дешево, и о том, что узбеки ломят с туристов какие-то запредельные цены. Правда посередине: цены на продукцию местного производства очень низкие. Килограмм хурмы (в магазине) — 400 сумов, то есть 12 рублей, лепешка, то есть хлеб, — от 150 сумов, дыни — 500 сум (за дыню, а не за кг), лимоны — 200 сум за кг. Тюбетейки на рынке стоят от 500 сум, но возле какой-нибудь древности за такие же вы заплатите в десять раз больше. То же самое касается золотошвейных халатов: на рынке — от 15 долларов, у Ляби-хауса — от 50.

Ах, вы там были и таких цен не видели? Значит, вам мешают те или иные понты, вы просто очкастый интеллигент (или корчите его из себя) и не желаете поучаствовать в таком замечательном интерактивном представлении, как процесс торговли. «Почем халат?» — «Тридцать пять». — «За что же?» — «Ну посмотри, сестра...» — «Дорого!» — «Назови свою цену». — «Пятнадцать». — «Да ты что, сестра, я сам за 18 покупал!» — «Не может быть, не стоит он 18». — «Сестра, да ты знаешь, как это делается, сколько ниток золотых, хорошего качества, уходит? Вот тот — тот действительно за 13, а вот этот!»... Через пятнадцать минут, выслушав лекцию об истории и современном состоянии золотошвейного дела, перемерив десяток халатов (и сфотографировавшись в них «забесплатно»), доторговавшись до 20 баксов за роскошный свадебный халат, я ухожу, обещая прийти завтра, и вслед слышу: «Сестра, ты местная, что ли? Так непохожа!» — «Не-а, из Москвы». — «Не может быть! В Москве так, как ты, торговаться не умеют!»

А вот на привозные товары цены выше московских. Протекционистская политика, таможенное законодательство, «престижное потребление» и т. п.

В качестве сувениров можно купить керамику. Только смотрите внимательно — среди настоящей обливной керамики встречаются желтые «бухарские» тарелки, так сказать, местный деликатес. Их продают дороже обычных, но в реальности — это ширпотребовская тарелка самого низкого сорта, на которую наклеена пленка с жизнерадостным рисунком в желтых тонах. Видимость глазури создает прозрачный клейстер, нанесенный поверх пленки. А вот подделок сине-зеленой керамики традиционного дизайна я не видела.

Где жить. Если денег достаточно и к комфорту вы крайне чувствительны — можно поселиться «в 4-х звездах». Это «Бухара-Палас» (соответственно в Бухаре) и «Афросиаб» в Самарканде. Вам будет комфортно, обмен валют, такси — все в одном флаконе. Этот вариант вполне хорош для Самарканда: и гостиница расположена хорошо, и вид будет не на Регистан, так на Гур-Эмир, и достопримечательности по центру Самарканда рассредоточены достаточно просторно — гулять все равно придется. Но вот в Бухаре... В Бухаре нужно жить так, как жили мы: в еврейском квартале, рядом с синагогой и еврейской школой, рядом с Ляби-хаусом (где, по некоторым мнениям, и происходило хрестоматийное спасение ростовщика Джафара), рядом с информационным центром с выходом в Интернет, в замечательном чистейшем доме с почти итальянским патио, с диваном на галерее, где мы сиживали вечерами, глядя на жирные звезды, с блюдом винограда поутру от хозяев, с горячим душем и всем прочим, минимально необходимым для жизни. И замечательные, милые, веселые хозяева. Все это обошлось нам в двадцать долларов на троих за ночь — летом, конечно, дороже, хотя я не понимаю, как европеец может здесь выжить летом при 45 градусах в тени? «Восточная Европа далеко, на западе Восточная Европа»...

В Самарканде нам с гостиницей повезло чуть меньше — хотя все равно повезло. Но, во-первых, очень чувствовалась неопытность хозяев — три кровати в явно не рассчитанной на троих комнате, недогретая вода в титане, невозвращенная пепельница и прочие, в общем-то, мелочи, которые не особенно портили жизнь. Гораздо сильнее мешала другая, нежели в Бухаре, атмосфера дома: унылый вид хозяйкиной невестки, которая выполняла функции горничной при властной свекрови по имени Наджиба, несколько портил настроение, да и вообще чувствовалось некоторое семейное напряже-

ние. Заодно легким ветерком носился в воздухе дома не то чтобы фундаментализм, но некоторое чувство превосходства над неверными. Впрочем, учитывая еще более низкую, чем в Бухаре, цену номера, какие могут быть претензии? Зато нам пели птицы из веток айвовых и хурмовых деревьев, и опять, выйдя за дверь, мы попадали в самый центр старинной части города.

О санитарии, гигиене и общественном питании. Что тут можно сказать? Вспышки холеры периодически бывают (впрочем, как и в центральной России): достаточно одного грязного водоема. Но холера все же лечится, если вовремя найти хорошие антибиотики и принять прочие важные меры. Чума — дело более серьезное: в Узбекистане находится природный очаг этой болезни. Основными ее распространителями являются грызуны и блохи, на них паразитирующие, а из домашних животных — кошки и верблюды. Кошки по улицам городов иногда ходят, а вот верблюдов мы видели только железных, поэтому без специального предупреждения об ухудшении эпидемиологической обстановки беспокоиться необходимости нет. Впрочем, как говорят ученые, чума в Туркестане независимо ни от каких противоэпидемических мероприятий вспыхивает ровно раз в 40 лет. Предпоследний всплеск был в 1964-м. А последний — вы уже посчитали, наверное? Мы люди везучие... Зато в ближайшие сорок лет никаких проблем не предвидится, если Туркменбаши не запустит ситуацию окончательно — в этом году именно на границе с Туркменией стояли санитарные заградотряды. Информации туркмены не давали, а миграция через границу даже для людей почти свободна, что же говорить о верблюдах, сайгаках и прочей живности?

А вот болеть здесь не рекомендуется. Мы обошлись без личного знакомства с местной медициной, и рассказы местных жителей заставили сильно порадоваться удачному стечению обстоятельств. Страшные истории про забытые в животах ланцеты, о том, что даже при тривиальном аппендиците шанс отправиться на тот свет очень велик, о том, что все хорошие врачи из республики сбежали... Быть может, рассказчики преувеличивали, но иной информации у нас не было.

Относительно еды. Нам говорили, что есть на рынках небезопасно. А хозяйка гостиницы в Самарканде, наоборот, предупреждала об одном из ближних ресторанов — по ее словам, в нем травились и японцы, и бельгийцы, и итальянцы. Когда же мы сказали, что ели в кафе на трассе и было очень вкусно, она с гордостью подтвердила: «Да, у нас на дороге всегда хорошая еда». Да и почти в любом заведении «для своих», наверное, есть можно. Мы не выбирали, где

поесть, не искали «как бы продвинутых» европеизированных ресторанчиков — и с нами ничего не случилось, хотя среди членов семьи есть и особо восприимчивые к заразе организмы. Все было вкусно — где-то более, где-то менее, но вкусно и сытно. (Кстати, к чаевым здесь пока не привыкли, обслуживание включается в счет, так что не высчитывайте привычные уже по европейским турам 10—15% — вас просто не поймут.). Ели даже самсу — испеченную прямо в придорожном тандыре, только что отцепленную не слишком-то чистыми руками от внутренней стенки того тандыра. Никаких последствий.

Но, конечно, нельзя поддаваться соблазну съесть что-нибудь типа винограда или груши прямо на базаре — а ведь предложат! Донесите до дома или ближайшего кафе, вымойте и ешьте. Пусть лучше на вас слегка обидятся, чем вы поймаете, пардон, амебную дизентерию.

А в целом все довольно чисто — кроме бухарских улиц. В Москве, к примеру, возле Курского вокзала есть места и похуже.

Почему не надо ничего из себя корчить. При самостоятельном путешествии по Узбекистану не следует ожидать каких-то запредельных удобств. Просто потому что это бессмысленно; если вы путешествуете сами, то встречаетесь со среднестатистическим, случайно выбранным субъектом рынка. Уровень предоставляемых вам услуг таков, каков есть. Существует предел восприятия: разные примочки «для богатых и очень богатых» (в местном понимании) никогда не будут предоставлены прежде, чем сам чайханщик, хотельер, таксист и т. п. не поймут, зачем это человеку надо. Это, безусловно, произойдет — и довольно быстро, но не в одну секунду. Сначала должен немножко разбогатеть хотя бы какой-то слой населения, а пока Узбекистан все же страна с низким подушевым доходом. Коррупция очень мешает развитию бизнеса. Наша самаркандская хозяйка рассказывала, как она создавала свою гостиницу. На получение лицензии у нее ушло 1,5 года. Это не опечатка. Повторяю: полтора. И с подарками. Без подарков, наверное, она бы до сих пор ходила по кабинетам.

Но народ постепенно дозревает до выхода на новое качество, до того, что нужно угождать вкусам иностранцев. «Наезжать» имеет смысл только на турфирму, если вам пообещали сделать все по высшему разряду. Учтите, узбекские турфирмы имеют с вас минимум 200% прибыли. Вот пусть и отрабатывают. А ругаться на слабое экскурсионное обслуживание или на отсутствие салфеток в кафе — не имеет смысла. Расслабьтесь. Улыбнитесь. Здесь люди очень много улыбаются — наверное, в этом есть смысл.