CC BY
131
промышленных предприятий? Результаты опросов показывают (см. табл. 8), что, во-первых, женщины реже по сравнению с мужчинами выполняют работы, предполагающие более низкий уровень квалификации, чем они имеют; во-вторых, наметился рост соответствия уровня квалификации требованиям к выполняемой работе. Таким
образом, нет оснований для утверждения, что в промышленности происходит процесс вытеснения женщин на работы, предполагающие более низкий уровень квалификации. Точнее было бы сказать, что в настоящее время этот процесс характерен для всех категорий работников, причем даже в большей степени для мужчин, чем женщин.
Таблица 8
Соответствие работы квалификации работника
(в % от числи опрошенны.хработннков)
Степень соответствия работы уровню квалификации работника Ноябрь 1997 г. Сентябрь 1999 г.
Мужчины Женщины Мужчины Женщины
Уровень квалификации выше, чем нужно для выполняемой работы 24 22 19 14
Уровень квалификации соответствует выполняемой работе 62 05 08 72
Уровень квалификации ниже, чем нужно для выполняемой работы 2 2 3 2
Затруднились ответить 12 11 9 12
Главной причиной, по которой работники соглашаются на работу, требующую более низкой квалификации, — это трудности с устройством на подходящую работу. Причем для мужчин роль этого фактора заметно выше. Среди женщин чаще других не могут найти подходящую работу молодежь, работники с высшим образованием, а также специалисты. Кроме того, женщины чаще, чем мужчины, соглашаются на менее квалифицированную работу, мотивируя это «семейными обстоятельствами». В большей степени это касается женщин предпенсионного возраста и имеющих детей. Женщин привлекает в переходе к менее квалифицированной работе возможность получения более высоких заработков (этот момент они указывали чаще, чем мужчины).
Таблица 9
«Какова основная причина, по которой Вы согласились на работу, требующую более низкой квалификации?»
(а % от чис/аработников, ответивших, что уровень их ква.тфикс/цнн выше, чем нужно для выпо:шиеыо1расюты)
В целом более половины женщин, имеющих уровень квалификации выше, чем нужно для выполняемой работы, удовлетворены своей работой. Оценки, данные мужчинами, существенно ниже (см. рис. 1).
Итак, на поставленный в начале статьи вопрос «Ущемляются ли права женщин на российских промышленных предприятиях?» можно ответить следующим образом. Во-первых, в настоящее время на промышленных предприятиях стоит не столько проблема неравенства прав мужчин и женщин, сколько проблема низкого уровня удовлетворения прав всех работников. Во-вторых, в наибольшей степени права и интересы всех работников ущемляются в сфере оплаты труда, и именно в этой сфере права и интересы женщин ущемляются в большей степени по сравнению с мужчинами. В-третьих, отмечены различия относительно соблюдения прав и интересов женщин в зависимости от возраста, наличия детей, уровня образования, профессионально-должностного статуса.
В-четвертых, не все работники (это практически в равной степени касается и мужчин, и женщин), чьи права в действительности нарушаются, осознают это. В-пятых, в настоящее время нет основании для утверждения, что в промышленности процесс вытеснения на работы, предполагающие более низкий уровень квалификации, в большей степени касается женщин, нежели мужчин.
Варианты ответа Мужчины Женщины
Не смог найти работу, соответствующую уровню квалификации 67 45
Работа, соответствующая уровню квалификации, оплачивается хуже 9 17
Работа, соответствующая уровню квалификации, предполагает тяжелый труд или вредные условия труда 3 6
Личные, семейные обстоятельства 12 20
Другое 9 0
Лев ГУДКОВ
Рис 1. Удовлетворенность работой опрошенных,
уровень квалификации которых выше, чем нужно
Страх как рамка понимания происходящего
Различные обстоятельства, вызывавшие беспокойство, тревогу или страх у людей или представлявшиеся им угрозой их безопасности или благополучию, отслеживаются в исследованиях ВЦИОМ начиная с самых первых опросов, т.е. с февраля 1989 г.1 Довольно скоро появились работы и других социологов, близкие по тематическому профилю, в том числе, например, коллег из Украины — Е. Головахи и Н. Паниной2, еще позже —
В. Шубкина и его сотрудников'* и другие исследования.
1 Есть мнения! М., 1990. Гл. «Тревоги и надежды». С. 204-222; Советский простой человек. М.. 1993. Раздел «Чего мы боимся».
С. 208-211.
2 Голова,та Е.И., Панина Н.В. Социальное безумие: история, теория и современная практика. Киев, 1994. С. 00-88.
Шубкин В., Иванова В. Страхи на постсоветском пространстве: Россия, Украина и Литва // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 1999. № 3 С 30-37
Несмотря на то, что накоплен довольно значительный материал массовых опросов, с ним трудно работать из-за несопоставимости полученных данных, различных методик и организации исследований. Нет и хорошей теоретической рамки для интерпретации страха или страхов. Как правило, и в работах специалистов ВЦИОМ, и у других исследователей ответы респондентов понимались почти как непосредственное выражение психологических аффектов, коллективных эмоций или массовых социально-психологических реакций на те или иные социальные события и процессы. Без внимания оставался сам феномен «страха», который представлялся в этих рассуждениях как бы очевидным и не требующим специального пояснения обстоятельством, пассивной психической реакцией респондентов («общества») на те или иные события или процессы, рассматриваемые в качестве причин страхов.
Отсюда — не только сомнения в адекватности получаемых данных, а соответственно, и делаемых заключений, подчас приобретающих явно оценочный или идеологический характер, но л растущий скепсис относительно надежности методических процедур — как собственных, вциомовских, так и других социологических коллективов. Так, например, вызывает определенное недоверие полученная иерархия из 45 постоянных страхов, приводимая В. Шубкиным и В. Ивановой в ряде публикаций, в которой рядоположены и снижение жизненного уровня населения, обнищание общества, и возникновение озоновых дыр, исчезновение белой расы, и сокращение рождаемости, утрата чувства коллективности, взаимопомощи, где крайний индивидуализм соседствует с химическим п радиационным заражением воды, воздуха и почвы, а те с усилением деятельности КГБ и захватом Земли инопланетянами и т.п., т.е. социальные, политические и конкретные тревоги соединяются с откровенными фобиями, фантазиями и идеологическими высказываниями. Едва ли всерьез можно полагать, что находящиеся примерно в одном диапазоне частоты ответов респондентов (например. число назвавших такие страхи, как «распространение ядерного оружия», — 48-49%, «генетическое вырождение нации» — 46%, «уничтожение лесов на планете» — 45%, «опасность уничтожения различных видов животных» — 39%), одинаково могут их задевать и волновать сильнее, чем, скажем, такие варианты ответа, как угроза «терроризма» или «межэтнических войн», собравшие меньше голосов опрошенных, чем вышеназванные позиции (соответственно, 36 и ЗЗ'/о). Скорее это методический эффект, возникающий благодаря архитектурной и методической специфике анкеты: в ней слишком много неальтернативных позиций, усиливающих общую суггестию анкеты и данного вопроса в особенности (кроме того, это может быть объяснено позиционным эффектом). Но с равным основанием приходится критически пересмотреть и все методики ВЦИОМ, а соответственно и полученные результаты. Первый и главный недостаток — это организационно-методический разнобой в самом характере задаваемых вопросов о страхах. Из всего множества задан-
Отклонения — данные за 1997 г. и в 1999 г. — могут в этом ряду интерпретироваться как снижение общей тревожности в 1997 г. — самом спокойном и благополучном году за все последнее десятилетие — и рост тревожности весной текущего года. Показатель собствен-
ных вопросов по этой теме в строгом смысле лишь в нескольких опросах выдерживалась одна и та же методика и форма вопроса. В этом сказался и недостаток опыта в первые годы работы ВЦИОМ, и отсутствие представлений о том, сколько он вообще просуществует (а стало быть — отсутствие методического будущего, дисциплинарного воображения и уверенности в завтрашнем дне), недостаточное понимание ценности длительных рядов однотипных опросов и проч. Но все это предмет будущего специального разбора и анализа. Задачей же настоящей статьи может считаться лишь подступ к этом теме, попытка рассмотрения уже имеющегося материала в его динамике и структуре. Поэтому начнем с обзора того, что мы имеем.
Параметры страха. Еще с античности известны несколько видов страха: конкретный, причинный страх перед теми или иными обстоятельствами либо действиями, собственными или чужими (страх перед посещением зубного врача, перед перспективой серьезной операции, от необходимости лезть в воду для человека не умеющего плавать, страх начинающего водителя перед выездом на московские улицы и т.п.); беспричинный, диффузный и ныокализованный страх, общая тревожность (ситуация человека в лесу ночью, даже если эти места ему хорошо известны и никаких зверей в нем нет, параноидальный страх войти в пустую темную комнату и проч., вообще ночные страхи как модель для понимания состояний этого типа); панический страх, лишающий человека всякого контроля над собой и другими, ситуация неуправляемости, одержимости, ужаса. Очевидно, что в опросах общественного мнения мы не имеем дела ни с тем, ни с другим, ни с третьим. В этих случаях исследователь вообще не касается непосредственных психологических переживаний — аффектов, эмоций или более сложных психических процессов. Речь идет о совершенно ином — о способах массовой квалификации определенных состояний общественных отношений, типов взаимодействия с другими (прежде всего — с институциональными структурами), а значит — об интерпретации п объяснении взаимодействия индивида с этими структурами. Чисто формально речь идет о выборе из предложенного вопросником меню относительно адекватных, по мнению респондента, определений общей ситуации действия (опрашиваемого). Фигурой, представляющей общее мнение, в данном случае становится сам социолог, «автор» анкеты, с ним и идет взаимодействие опрошенного. Последний может принять или отвергнуть те или иные стереотипные коллективные точки зрения.
В общем и целом различным образом измеряемые показатели страха или тревожности за все время массовых опросов ВЦИОМ показывают известную устойчивость, а те отклонения, которые время от времени возникают, доступны ad hoc интерпретации. Так, например, колебания в ответах на приводимый ниже вопрос имеют очень незначительный, в целом статистически допустимый размах (± 1 пп.).
ных настроений страха у респондентов («...а у Вас лично?») был в этом последнем опросе существенно ниже: 18%. Но и он заметно выше соответствующих показателей, полученных в «Мониторинге». На протяжении 1993-1999 гг. на вопрос в «Мониторинге»: «Что бы Вы
«Какие чувства усилились, окрепли у окружающих Вас людей за прошедший год?»
(в % от числа опрошенных, отметивших почицию «страх»!:
Страх 1991 г. 1992 г. 1994 г. 1997 г. 1998 г. 1999 г.
«Новый год» «Факт» № 12 «Экспресс» № 1 1 ■ Экспресс» № 13 «Экспресс» № 15 «Советский человек»
22,6 22.7 21,5 15,5 23,6 29,1
сказали о своем настроении в последнее время'?», доля ответов «испытываю тоску, страх» колебалась в очень узких, статистически допустимых пределах — преимущественно 10-11% (редко снижаясь до 8%, или поднимаясь до 13%). Исключением, опять же, был период после августовского финансового кризиса 1998 г., когда этот показатель подскочил до 20%, затем быстро снизился до 13-14%. Продержавшись на этом уровне в течение полу-года, до мая нынешнего года, он вернулся к отметке 1011%. Выводы, которые приходится делать в этом случае, сводятся к необходимости учитывать не только различия в выборках (хотя они в первом случае не слишком велики — выборка «Советского человека» не только больше по объему — 2006 и 1600 человек в опросах по технологии «Экспресс», но и более качественная в том смысле, что отбор точек опроса носит статистически более надежный характер, чем в «Экспрессе»), но п контекст других вопросов в анкете, могущих усилить или, напротив, подавить те или иные смежные реакции респондентов, навести их на определенный стереотип ответов, ожидаемых от них, по их мнению, интервьюером и т.п.4
Попытки конкретизации или локализации страхов, заключавшиеся в привязке их к тем или иным событиям или процессам, как правило, давали более низкие оценки величины или уровня «страхов» за счет увеличения неопределенной диффузной тревожности. Так, на вопрос о том, какие чувства у респондента вызывает превращение бывших союзных среднеазиатских республик в исламские государства (октябрь 1991 г. «Факт» № 10, N=1600), лишь 6% опрошенных отметили «страх». еще 21% — «тревогу». Страх (примерно в таких же незначительных масштабах) постоянно сопровождает восприятие деятельности властных структур у определенных, не очень больших категорий населения, настроенных катастрофически или алармистски в отношении ближайшего политического будущего страны. На вопросы (1994 г.): «Какие чувства вы испытываете в связи с работой нынешней Госдумы?» и «...в связи с работой исполнительной власти?», позиция «страх» выбрана в первом случае 3-4%', во втором — 7% опрошенных. При этом политические ориентации самих респондентов, выбравших эти ответы, могут резко различаться — от крайних националистов, пророчащих полное закабаление России Западом, геноцид или вырождение русского народа, массовый голод и проч., до радикальных демократов, опасавшихся (последовательно, год за годом) то военного путча и установления диктатуры, то «комму-но-фашистского» переворота, еврейских погромов, возврата массовых репрессий пли гражданской войны.
То, что ход событий может порождать некоторое подобие таких сценариев или, точнее, напоминать их отдельные моменты (например, резкое усиление в последнее время роли военных или влияния руководителей спецслужб, ранее — антизападная истерия во время косовского конфликта, хроническая война на Кавказе и т.п.), не означает правоты или прозорливости тех, кто их выдвигает, а лишь указывает на «мышление по аналогии», по прецедентам, по готовым образцам и идеологическим прописям, не опирающееся на конкретный социальный или политический анализ происходящего, расстановки сил и т.п. Причем в каче-
4 Подобные скачки, следующие после того или иного общественного кризиса, наблюдались и ранее, напрпмер, после ГКЧП и последовавшего контр-коммунистнческого переворота. Вопрос: «Какие чувства вызывает у Вас развитие событий в стране после августовского путча?» — в сентябре 1991 г. собрал по позиции «страх» 16с( ответов респондентов («Факт». 1991. № У), но уже в декабре того же года этот показатель снизился до прежних 9Г’< («Новый год». 1991-1992).
стве моделей для объяснения используется не собственно исторически» опыт страны, а клише расхожей публицистики и общеизвестные примеры других стран. Это обстоятельство — одно из важнейших в понимании феноменов страха или страхов в России. Можно предположить, что это универсальное явление, но за неимением материала для сравнения мы вынуждены считать это скорее механизмом собственно российского реагирования на происходящее. «Государственный» страх можно было бы назвать элементом социальности советского человека. Режим всеобщего устрашения, коллективного заложничества, подчинения (пусть даже отчасти и декларативного) всех интересов и человеческих ценностей интересам власти любого уровня долгие годы был одной из важнейших составляющих социального порядка, на котором держалась советская власть. Даже в середине 90-х годов эти представления были все еще вполне живы. Так, на вопрос «Что обеспечивало порядок в стране при советской власти?» третий по частоте ответ был «страх перед властью» (30%); первые позиции заняты чисто советскими декларативно-идеологическими представлениями — «вера большинства людей в общее для всех светлое будущее» (38‘ () и «сознательное отношение к своей работе как общенародному делу» (34%). Понятно, что среди давших эти ответы повышенный удельный вес пожилых людей («Экспресс», 1996, ноябрь^= 1600).
Иначе говоря, взгляд на власть как на отечески заботливую и строгую инстанцию пли корпорацию «верхов», имеющую собственные интересы и приоритеты, отдельные от интересов и потребностей частного человека, сохраняется (за неимением иных) и сегодня, проявляясь, например, в позитивных и одобрительных оценках деятельности нынешнего премьера, В. Путина, как решительного, волевого, строгого в требованиях навести порядок и т.п. Однако это уже практически не реальный страх перед властью, а остатки ее прежней легенды, образа, культурных оформлений. Можно было бы сказать, что общий страх перед государством (как мы увидим ниже) ушел, оставив после себя лишь разрозненные и несистематические страхи перед произволом отдельных властей, локальных или федеральных, их беззаконием и вымогательством. уже не оправданными какими-либо общими соображениями и угрозами извне. Правда, эти обстоятельства (ослабление общей запуганности) не стоит переоценивать: как показал недавний опыт, готовность при необходимости подчиниться и даже с некоторым воодушевлением принять правила чрезвычайного режима, как это было осенью 1999 г. после серии терактов в российских городах, весьма высока. Однако это должно сопровождаться резким ростом сравнительно конкретных (по виду, а не по локализации их причин) страхов, как это имело место в связи с Чечней. Острая истерия и почти паника, вызванная серией терактов, сопровождалась ясным пониманием большинства, что власть как раз ничего в этом отношении предпринять не в состоянии, не может и не умеет. Свыше 42% опрошенных, по их словам, очень боялись, что от взрывов могут пострадать и они сами. И еще столько же — 44% — допускали известную вероятность того, что они могут пострадать от подобных терактов («Экспресс», 1999, сентябрь, N=1600). В России в сентябре—октябре 1999 г. 85% опрошенных расценивали угрозу лидеров чеченских боевиков провести серию террористических актов в России в ответ на бомбардировки Чечни как большую угрозу (9% — полагали, что серьезной опасности таких действий нет, 3% вообще отрицали какую бы ни было угрозу, прочие затруднились ответить; всякие социально-профессиональные или групповые различия, включая и политические, при этом стирались, исчезла разница между ответами сторонников коммунистов и правыми и т.п.). Больше половины респондентов (52(,'<)
не верили, что российские власти смогут защитить население от подобных террактов. 39% — считали, что. напротив, сумеют. Более скептически были настроены молодые респонденты. Но даже этот скепсис не парализовал новую волну социально-политической мобилизации, одобрения силовой политики на Кавказе, даже вопреки массовому пониманию ее бесперспективности (такого мнения придерживались 49% опрошенных в ноябре 1999 г., и лишь 24% полагали, что боевики будут разгромлены). Поза и жест в этой ситуации дефицита средств интерпретации. дефицита объединяющих символов оказываются бо-
«Возможны ли в будущем году таки
(в % от числа опрошенных. Оанные по зашруОнивиь
лее значимыми, нежели собственное прагматические и рациональное знание.
Структура страхов. Если об «уровнях страха» мы можем говорить как о чем-то более или менее постоянном и однозначном, то в отношении видов страха и тем более — интенсивности выражения этих страхов решающее воздействие на получаемые результаты оказывают средства измерения (характер задаваемого вопроса, детализация вариантов ответа или оснований страха и проч.).
Таблица 1
: катастрофическиесобытия,как....»
/мся с ответом но всех трех случаях не приводятся):
Событие «Новый год», 1989 г., февраль, N=1058 «Новый год», 1989 г., декабрь, N=1110
А. Допускают* Б. Не допускают** А/Б А. Допускают* Б. Не допускают** А/Б
Мировая война 4 74 0,1 о 63 0,1
Гражданская война - - - 30 36 0,8
Переворот в руководстве страны 19 53 0,4 40 20 2,0
Экономическая катастрофа, хозяйственная разруха 25 43 0,6 20 42 0,5
Необратимый экологический кризис 38 28 1,4 38 29 1.3
Массовые эпидемии 38 35 1,1 39 36 1,1
Крупномасштабные технические аварии 42 8 5,2 64 9 7,1
Стихийные бедствия 62 8 7.8 47 4 11,8
Вспышки массового насилия на национальной почве 41 28 1,5 47 5 9.4
Возврат к массовым репрессиям 5 70 0.1 14 44 0,3
В том же 1989 г. по программе «Советский человек» (общероссийская выборка, N=1250) были получены следующие последовательность и частота выбора различных «страхов»:
Таблица 2
«Что вызывает у Вас самое большое беспокойство, тревогу, чего Вы боитесь больше всего?»
(в % от числа опрошенных)*
События, вызывающие страх '(
Болезнь детей и близких 61
Война, массовая резня 51
Болезни, потеря работоспособности 39
Стихийные бедствия 38
Старость, беспомощность 34
Гибель человечества 28
Беззаконие, произвол властей 23
Нападение преступников 18
Физическая боль, мучения 17
Публичные унижения, оскорбления 15
Собственная смерть 13
Бедность 12
Возврат к массовым репрессиям 12
Национальные конфликты 6
Гнев Божий 5
Особых страхов не испытываю 5
* Можно оыло выорать несколько вариантов ответа, но ответы
не шкалировались, как позже, в 1994 и 1999 ее.
Сравнение опросов разного типа по одной тематике, проведенных в одном и том же году (см. табл. 1, 2), показывает, что необходимо различать не только виды страха или тревоги, но и вероятность, интенсивность этих настроений. Так, войны боится значительное число опрошенных, но при этом они рассматривают ее как маловероятную. Напротив, вспышки массового насилия на национальной почве считают весьма возможными, но
оолынинство не ооится этого явления, полагая, что их собственная жизнь протекает в стороне от него.
Социальные характеристики носителей страхов в ранних опросах 1989 — 1991 гг. очень близки, поэтому рассмотрим их на примере опроса «Советский человек» 1989 г. Остановимся только на нескольких видах тревог и страхов. Наиболее выраженная тревога — боязнь за детей и здоровье близких — характеризуется отчетливой концентрацией среди статусно более высоких и образованных групп (руководителей и ИТР— 74-75';), среди пенсионеров (55'<), среди сравнительно молодых, т.е. недавно обзаведшихся семьей и чувствующих свою ответственность (инк приходится на возраст 25-30 лет), скорее среди женщин, чем среди мужчин — п 53'-( соответственно. Связь этого вида страха с уровнем дохода отсутствует. Можно говорить о выраженной урба-низационной переменной: в столицах и больших городах страх за детей и здоровье близких достигает максимума, а слабее всего выражен в малых городах. К нему (по типу распределения) приближаются такие социально окрашенные страхи, как страх перед «болезнями, потерей работоспособности», страх перед «произволом властей, беззаконием». «возвратом к массовым репрессиям», «публичными оскорблениями, унижениями», но по этим позициям максимум опасений принадлежит мужчинам (причем иногда разрыв весьма заметен, как в случае с «произволом властей» или угрозой возврата к массовым репрессиям, — примерно в полтора раза); в остальном распределения имеют схожий характер.
Иной характер, иной профиль групповых распределений ответов имеют такие тревоги, как страхи перед угрозами больших стихийных бедствий, старостью, беспомощностью, войной, собственной смертью и другими. Проиллюстрируем это на примере фоновых, чисто проективных страхов и тревог в связи с угрозой стихийных бедствий. Нельзя сказать, что Россия находится в опасной природно-климатической зоне, п тем не менее — это один из наиболее выраженных
видов страхов. Они в большей степени свойственны женщинам, чем мужчинам, — 43 и 32% соответственно. Они усиливаются с возрастом и концентрируются преимущественно в предпенсионных и пенсионных возрастных группах, у низко -образованных, особенно — у пенсионеров (группа до 24 лет —23%, что само по себе должно вызывать некоторое удивление и требует специального разъяснения, группа от 40 до 54 лет — 44%,, старше 55 лет — 47%).
Таблица 3
«Что больше всею вызывает у Вас страх, тревогу?»
(а % от чис.шопрош^пных)
События, вызывающие страх 1992 г 1993 г
Война, массовая резня 62 58
Потеря близких 47 50
Голод 30 34
Старость, болезни 26 20
Нищета 21 29
Произвол властей 19 22
Физическое насилие 12 19
Гнев Божий, Страшный Суд 10 9
Собственная смерть 8 7
Публичные оскорбления, унижения 8 7
Впрочем, если не принимать во внимание полярные группы — молодежь и пенсионеров, то разница между группами практически исчезает: у руководителей, ИТР, рабочих, служащих, военных этот показатель составляет 38-39%. Иногда, как например, в случае страха, вызванного угрозой войны, связь некоторых социальных характеристик и страхов выглядит более четкой — чем ниже душевые доходы в семье, тем выше уровень страхов перед мировой войной.
В данном случае (табл. 3.) о значительных изменениях можно творить только применительно к позициям «нищета» (увеличение почти на треть) и «физическое насилие» (увеличение в полтора раза). Последнее отмечает начало резкого роста страхов перед преступностью (при последующих опросах этот вид страха постоянно занимал одно из первых мест). Иначе говоря, риторика «дальних» страхов на этот момент остается почти той же самой.
Наиболее же устоГгчивой формой вопроса о интенсивности разных видов страха стали соответствующие блоки в исследованиях «Советский человек» 1994 г. (N=2400) и 1999 г.
Схожий порядок распределения страхов и тревог получен в двух последующих больших опросах:
Таблица 4
«Боитесь ли Вы перечисленных ниже событий и в какой мере?>
(в% от чисча опрошенных)
События, вызывающие страх
Болезнь детей и близких Нападение преступников Бедность. безрабо- тица Болезни, мучения. смерть Мировая война Произвол властей. беззаконие Стихийные бедствия Публичные оскорбления и унижения Насилие на национальной почве Возврат к массовым репрессиям
Женщины
1994 г. 78 71 56 61 56 52 41 42 50 40
1999 г. !)0 58 71 70' 55 53 47 35 44 31
Мужчины
1994 г. 72 51 41 42 45 49 23 30 38 35
1999 г. 78 58 60 53 41 57 25 29 36 25
Группа до 25 лет
1994 г. 79 57 41 43 45 48 25 39 41 36
1999 г. 80 46 69 53 50 44 29 87 40 25
Группа от 25 до 39 лет
1994 г. 79 57 51 50 48 48 80 36 43 33
1999 г. 84 50 66 56 46 55 22 31 40 28
Группа от 40 до 54 лет
1994 г. 78 67 54 48 51 по 31 37 46 39
1999 г. 87 50 75 61 45 53 32 33 39 28
Группа от 55 лет и старше
1994 г. 70 68 48 62 Б 1 52 42 36 48 43
1999 г. 86 59 58 75 54 62 38 30 42 31
Группа с высшим образованием
1994 г 74 58 42 44 40 50 23 36 43 35
1999 г. 78 52 55 48 37 48 19 28 38 30
Группа со с эедним образованием
1994 г. 81 63 49 51 39 о 2 33 46 36
1999 г. 84 51 69 59 48 53 31 31 39 27
Группа с образованием низке среднего
1994 г. 75 63 52 56 о / 50 36 36 44 40
1999 г 1 88 53 67 72 53 60 42 33 44 29
В среднем
1994 г. 79 63 49 52 49 51 32 37 45 37
1999 г. 85 52 66 62 49 55 33 32 40 28
Индекс тревожности***
1994 г. 13,0 5,3 2,2 2.2 3,6 1.1 1,4 2,0 1,4
1999 г. 28,3 0.0 4,1 2.2 4,2 1.2 1,0 1.7 0.8
Изменение индекса тревожности
| +15,3 | -2,6 +3,3 +1,4 0 | +0.6 | +0.1 -0.4 -0,3 -0,6
* Приводится сумма двух вариантов ответов 4-<ч) и з-го т пяптчлешюй шкалы, а которой I «совершенно не испытываю страха», а 5
«испытываю постоянный страх».
** Курсивом выбелены значительно возросшие показатели страхов в 1999 .заметно превосходящих величину допустимых статистических колебаний.
*** Отношение тех, кто очень боится, к тем, кто совсем не испытывает -тихстрахов или испытывает их в незначительной степени.
Обращают на себя внимание некоторые показатели табл. 4: в 1994 г. считали «вполне вероятной» массовую безработицу в ближайшие месяцы 64% опрошенных (маловероятной — 21%), массовый голод, резкое ухудшение продовольственного снабжения — 32‘/с (маловероятным — 49%), вооруженные столкновения с другими республиками бывшего СССР — 35% (маловероятны-
ми —40%). гражданскую войну — 27% (маловероятной — 44%).
Проследим наиболее существенные изменения, происшедшие за пять лет между двумя исследованиями. Начнем с тех страхов и тревог, которые усилились:
1. Страх за здоровье детей и близких вырос во всех категориях опрошенных (увеличилась не только общая масса соответствующих ответов — примерно на 8%, но и сам индекс тревожности по этой позиции поднялся более чем вдвое — с 13 до 28,3, т.е. уменьшилось число людей небоящихся, спокойных, владеющих собой). Этот вид страха усиливается с возрастом и по мере снижения уровня образования (что понятно, поскольку это взаимосвязанные переменные). Ранее тревожность женщин по этому показателю заметно превосходила обеспокоенность мужчин, но в 1999 г. этот показатель у последних сравнялся с тем уровнем, который был у женщин пятью годами ранее (то же самое можно было бы отметить и в отношении страха перед преступниками, однако тревоги женщин в этом случае слабеют, а мужчин усиливаются).
2. Страх перед безработицей и, соответственно, растущей бедностью вырос в среднем более чем на треть, особенно у женщин (почти в полтора раза); индекс тревожности в данном случае вырос в два с половиной раза: с 2,2 до 5.5. По жизненным фазам этот вид страхов распределяется весьма неравномерно: острее всего у самых молодых (рост на две трети) и у респондентов 40-50 лет (на 39%; этот период мы называем «критическим возрастом»), в дальнейшем этот страх слабеет пропорционально снижению запросов, стандартов уровня жизни и общему «скукоживанию» всех потребностей человека, его отношений с жизнью и с окружением. В максимальной степени эти страхи охватывают работников со средним уровнем образования и квалификации (увеличение показателя на 41%), которых неустойчивость экономического положения ставит в самое уязвимое положение; респонденты с высшим образованием чувствуют себя увереннее, обладая и более высокими доходами, и лучшими профессиональными перспективами, а низкообразованные, как уже говорилось, готовы «терпеть», сокращая характер своих запросов и потребностей; подчеркнем также, что рост обеспекоенности этого рода выше у мужчин, чем у женщин — соответственно, на 19 и 15 пп., или же почти вдвое и на четверть.
3. Усилились страхи перед приближающейся смертью, неизбежными болезнями, мучениями (сопровождаемые одиночеством, чувством ненужности, равнодушием или ограниченной способностью к пониманию окружающих и прочими возрастными аффектами), особенно значителен рост этого типа страхов у мужчин — почти в полтора раза, тогда как у женщин на треть.
4. У мужчин заметно выросла обеспокоенность в отношении произвола властей — на 16%, тогда как у женщин по этой позиции практически нет изменений — отмечен рост всего на 1 пп.
В целом можно сказать, что стали преобладать страхи более бытовые, так сказать «женского» профиля, т.е. ослабли основные государственно-политические угрозы (война, репрессии, столкновения на национальной почве), беспокоившие прежде всего мужчин. Теперь, за редким исключением, мужчины подтягиваются к жен-
щинам по содержанию своих тревог и страхов. Пики тревожности «спустились» к более пожилым и концентрируются в группах респондентов с образованием ниже среднего.
Теперь назовем те страхи и тревоги, которые ослабли за этот пятилетний период:
1. Страх перед преступностью снизился на 20% с лишним (на 11 пп.) во всех возрастных группах, но особенно в старших возрастах (на 17 пп.). у людей со средним образованием и ниже (на 12 и на 10 пп. соответственно); индекс тревожности по этой позиции уменьшился почти вдвое — с 5,3 до 2.7.
2. Угроза возврата к массовым репрессиям как тревожащий население фактор снизилась на одну четверть (на 9 пп.), причем у мужчин, которые К) лет назад, в первом исследовании «Советский человек» в 1989 г., острее женщин выражали подобные опасения, этот процесс ослабления социально-политических страхов идет еще заметнее.
3. Страх перед публичным унижением и оскорбленп-ем, а также страхи перед насилием в ходе национальных конфликтов и столкновений ослабли на 10-134 (подчеркнем, что приводимые данные опроса за 1999 г. собраны весной, до дагестанского конфликта и новой чеченской войны, до взрывов в российских городах, резко поднявших уровень массовой тревожности в связи с опасностью терактов).
Интенсивность прочих видов обеспокоенности и тревожности практически не изменилась или изменилась незначительно, в пределах статистически допустимой нормы точности.
Если сравнивать данные за К) лет, то очевидно, что изменились прежде всего группы, которые были в максимальной степени «держателями» страхов. В конце 80-х годов это были самые активные и ангажированные группы российского населения, захваченные начавшимися изменениями. «В основном исследовании, проведенном по региональной выборке ВЦИОМ, лица с высшим образованием по большинству вопросов давали в 1,5-2 раза и более критических и тревожных оценок, чем лица со средним образованием»5. Но одновременно, сегодня это можно сказать с полной ясностью, эти же группы испытывали самый большой дефицит средств объяснения происходящего и определения ориентиров будущего. Для более консервативных групп никаких перемен не произошло, их «уровни страха», если воспользоваться этой «жидкой» метафорой, были относительно невелики. С течением времени, т.е. к концу этого десятилетия, у прежних активных групп образовались некоторые социальные ресурсы, отчасти сложилась новая структура отношений, которая делала их положение понятным, а будущее — предсказуемым. Соответственно этому ослабли и социальные, «мужские страхи». Напротив, «женские», имеющие касательство к дому, семье, ближайшему окружению и т.п., усилились, особенно в тех группах, которые обладали минимальными социальными и культурными ресурсами (см. табл. 5, 6).
Отметим, что, когда респонденты оказываются в «экспертной позиции» (т.е. когда они оценивают чувства окружающих), они заметно усиливают интенсивность выражения негативных состояний у других (кроме «одиночества», которое у самих себя опрошенные отмечают вдвое чаще, чем у других): мужчины завышают чувство страха у окружающих в сравнении с собственным в 2,3 раза, «агрессивность и озлобленность» — в 2,2. Женщины делают примерно то же са-
п Есть мнение. М., 1990. С. 15.
мое по основным пунктам сравнения, но не в такой степени; исключение составляют женские оценки «агрессивности» у других, которые в четыре раза выше оценок собственной агрессивности, и оценки чувства
«Какие чувства усилились за послед
(а % от ччс.
«обиды» у других, которые превосходят не только соответствующие мужские оценки эмоционального состояния окружающих, но и мужские оценки собственного чувства обиженное™.
Таблица 5
е время у окружающих Вас людей?»*
опрошенш,!};!
Виды чувств Мужчины Женщины Соотношение ответов мужчин и женщин
Страх 22 35 0,6
Отчаяние 33 40 0,8
Обида 29 24 1.2
Агрессивность 38 36 1.1
Одиночество 4 6 0,7
Усталость, безразличие 53 52 1,0
Растерянность 22 25 0,9
* Исследование «Советский человек» 1999г.. .V 2000.
Таблица 6
<Какие чувства усилились за последнее время у Вас лично?»'
(к % от числа опрошенных)
Виды чувств Мужчины Женщины Соотношение ответов мужчин и женщин
Страх К) 25 0,4
Отчаяние 20 31 (),(і
Обида 20 31 0,8
Агрессивность 17 9 1,9
Одиночество 8 12 0,7
Растерянность 17 24 0.7
Усталость, безразличие 33 42 0,8
* Исследование «('светский человек» 1999.• X 2000. В 1994 ,• >тот вопрос не забавился.
Напротив, позитивные эмоции (усиление чувства свободы, собственного достоинства, надежды, гордости за страну и проч., хотя все они выражены лишь незначительным числом опрошенных) имеют явно мужской характер — как в оценках состояния окружающих, так и в самооценках, причем последние заметно выше, чем соответствующие определения респондентами состояния других людей. Например, рост собственных надежд мужчины отмечают почти втрое чаще (в 2,7 раза), чем рост оптимизма у окружающих (женщины — в 2,2 раза).
Позицию «страх» (диффузный, безотносительный к источнику или причине страха) при характеристике окружающих выбирали чаще высокообразованные мужчины, чем респонденты со средним или неполным средним образованием (соответственно — 30, 20 и 20%). Наличие страха у «самих себя» почти не различается в этих группах мужчин — 10, 11, 9%. У женщин оценки общего уровня страхов у окружающих несколько выше, чем у мужчин, и он усиливается со снижением образования: у высокообразованных он чуть выше (32%), а у женщин со средним и низким образованием он составляет уже 35 и 38%; наличие страха у «самих себя» отметили соответственно указанным группам по образованию — 16, 23 и 30% женщин. Чем старше опрошенные, тем сильнее проступает эта зависимость: если у молодых 12% мужчин и 30%: женщин отмечают рост страха у окружающих, то у людей старше 55 лет на это указывают 30 и 44%, соответственно, у «самих себя» страх обнаруживают З'/с молодых мужчин и 20% молодых женщин, 30% пожилых мужчин и 33% пожилых женщин.
Анализ отдельных параметров «страха» в зависимости от различных ценностных установок позволяет утверждать, что страх усиливается пропорционально чувству несвободы и зависимости от внешних обстоятельств (респонденты, называвшие себя людьми «несвободными», указывали на то, что у окружающих их людей усилился страх, в полтора-два раза чаще, чем «сво-
бодные»; о наличии страха у «самих себя» они говорили то же самое в два раза чаще, чем те, кто полагал себя «свободными»). У женщин, разочарованных нынешней жизнью (т.е. для кого она оказалась гораздо хуже, чем они себе представляли К) лет назад), чувство страха на четверть выше средних показателей (выше, соответственно, и оценки распространенности страха у окружающих). У мужчин такой связи не прослеживается (колебания в полярных по установкам группах не превышают 1-2 пп). Среди них минимальный уровень страха (в 10 раз ниже среднего) отмечен у тех мужчин, которые ничего не ожидал от будущего, или у тех, чья жизнь сегодня сложилась так, как они себе ее и представляли, — 0,8 и 10%. Среди женщин страх сильнее выражен у тех, кто, по их словам, и ранее отличался пессимистическими установками в отношении будущего: они в полтора раза чаще указывали на усиление страхов у окружающих их людей и в два раза — относительно самих себя.
Недоверие или подозрительность в отношении к окружающим также усиливает величину страха, но эта зависимость прослеживается только у женщин (примерно на 1 /5“1 /4)- Из уже сказанного понятно, что свободнее всего от страха чувствуют себя студенты, учащиеся, а также директорат, руководители разного уровня, с одной стороны, и независимые предприниматели — с другой. Это группы респондентов, обладающих полнотой либо социальных ресурсов (властью, инициативой, компетентностью и т.п.), либо возрастных. У этих респондентов показатели страха в полтора-два и более раз ниже средних величин. Заметно ниже оценивают они (кроме молодежи) распространенность и уровень тревожности у окружающих (также примерно в полтора раза). Напротив, выше всех соответствующие настроения тревожности у окружающих и тем более свои собственные страхи оценивают пенсионеры (в 1,3-1,6 раза).
Региональные распределения, как и распределения подобных ответов в зависимости от уровня урбанизации,
значимой дифференциации не показали. Так, усиление страха у окружающих людей женщины отметили в Москве и Петербурге— 36</(, в больших городах — 36, в малых — 36 и в селе — 34%. Единственно, на что можно указать, это несколько более высокий уровень собственных страхов в деревне (столицы — 24, большие города — 27, малые города — 20 и село — 30%). У мужчин не все так ровно, но и здесь особых закономерностей и колебаний не наблюдается. Низкий показатель в малых городах не должен вводить в заблуждение, поскольку речь идет о «чувствах, которые усилились, окрепли за последние годы»; — малые же города последние годы являют собой зоны хронической депрессии и фрустрации. В этом плане слабый рост показателей, отражающих силу страха, соответствует и так высокому уровню негативных переживаний у жителей малых городов.
Такие же заключения можно сделать и о зависимости оценок распространенности страхов от уровня доходов. Суждения об усилении страха у окружающих респондента людей не зависят от уровня душевого дохода (39% среди опрошенных женщин с низким доходом, 35 — со средним и 37% — с высоким душевым доходом в семье; среди мужчин эти цифры будут следующие — 23, 22 и 20%). Но, естественно, распределение страха у «самих себя» несколько иное: среди женщин с низким доходом — 27, со средним — 25 и с высоким душевым доходом — 18'г; среди мужчин, соответственно, — 8, 11 и 8%
Указание опрошенных на испытываемые окружающими или ими самими страхи (в опросах общественного мнения) есть способ негативного удержания ценностей определенных отношений в условиях, когда нормативная значимость институциональных рамок повседневной жизни (обычных, повторяющихся, рутинных отношений) ослабевает. Речь идет не столько о дефиците конкретной информации о ситуации действия, сколько о неоп-ределенностп, непредсказуемости основных партнеров действующего, от которых зависят сами определения рамок и норм ситуации. Основной вопрос, возникающий
перед действующим, — что будет дальше, чего следует ждать7 И не просто ждать, а ждать со страхом потерять то, что он уже имеет. В этом смысле ведущий мотив действия — не достичь чего-то. приобрести что-то. а постараться не утратить то, что есть, на что могут покуситься социальные или иррационально-природные силы. Страх в этом случае становится одним из проявлений более общего механизма негативной идентификации, свидетельством привычной уверенности в том, что нормальная жизнь ограниченно подконтрольна индивиду, что она может быть гораздо хуже, чем сейчас. Предвосхищение этого заставляет (в качестве правила понимания, культурной нормы интерпретации реальности) сокращать объем желаемого, ценного, значимого, минимизировать свои требования и запросы к жизни. Иными словами, социальные страхи — форма редукции сложности и неопределенности происходящего, они вызваны расхождением представлений и ценностей частной жизни и институциональных структур. В тех обстоятельствах и ситуациях, когда институты (как система норм и правил поведения, в том числе — санкционированного понимания и определения действительности) подверглись процессам эрозии 11 разложения, функции страха заключаются в обеспечении поддержания некоторых важнейших ценностей н самотождественности для групп, не имеющих специализированных средств их акцентирования и выражения. Страх в этом плане становится неприятным «горизонтом» настоящего, негативным модусом соотнесения, переоценки частного и других планов существования, т.е. важнейших повседневных взаимодействий. Коллективные страхи в России — это, повторим еще раз. не актуальные реакции на происходящее, а механизм переакцентирования настоящего, способ уменьшить степень смыслового разнообразия, выделив важнейшие вещи, самые необходимые для выживания. В этом плане специфические страхи (как часть культуры) могут рассматриваться в качестве симптома постоянной консервативной блокировки институциональных изменений.
