CC BY
60
УДК 821.161.1
СТИЛЕВЫЕ КОНСТАНТЫ В СОВРЕМЕННОЙ СТИХОТВОРНОЙ ИДИЛЛИИ
Е.А. Балашова
Традиционная идиллия несла в себе заряд сентиментального мироощущения. Но, внедряясь в разные литературные эпохи, она начинала обрастать признаками ведущих в ту или иную литературную эпоху стилевых констант, и современная идиллия может являть превалирующие в ту или иную литературную эпоху черты, в идиллии ХХ-ХХ1 веков, обнаруживаются интенции, родственные, например, идиллии эпохи классицизма или бидермайера. Ключевые слова: жанр, инвариант, идиллия, классицизм, сентиментализм
При сохранении - безотносительно к меняющимся историческим эпохам - неизменной жанровой содержательности, требующей опоры в соответствующей художественной концепции, идиллия обращена к целому спектру разных творческих методов. Традиционная идиллия несла в себе заряд сентиментального мироощущения. Но, внедряясь в разные литературные эпохи, она начинала обрастать признаками ведущих в ту или иную литературную эпоху стилевых констант: в идиллии ХХ-ХХ1 веков обнаруживаются интенции, родственные, например, идиллии эпохи романтизма или бидермайеровской идиллии.
В классицизме герой подчинен внешним обстоятельствам, и его страсти должны уступать долгу. Но в идиллии нет ничего напоминающего социально значимые обязанности. Скорее черты классицистической поэтики обнаруживаются там, где есть принципиальный, «торжественный» отказ от безличной общественной нормы. Классицистическая оппозиция «разум и чувство» находит воплощение в стихотворении К.К. Случевского из цикла «Из дневника одностороннего человека» [1, с. 224]. После перечисления идиллических благ подводится итог: для умного, не замыкающегося в узком семейном кругу человека счастье невозможно. Всё, что давало идиллическому человеку успокоение и защищенность, становится недостаточным.
Следование классицистической поэтике наблюдается и там, где кругозор героя ориентирован на подражание древним. Увлечение античной мифологией позволяло поэтам «подключить» свое творчество к мировой культуре. Воспроизведение античных образцов видим в стихотворении Ю.Н. Верховского «Я в роще лавра ждал тебя тогда...» [2]. Повышенный интерес Верховского к классическим стихотворным формам (в т.ч. идиллиям) был связан с интересом к культуре, мироощущению прошлых эпох. Как он писал, сливается с «свирельной музыкой» прошлых эпох.
«Торжественность» классицистического мировидения одомашнивается в сентиментальной идиллии. Сентименталистская нравственная позиция - это позиция доброго, чувствительного человека, которая предполагает формирование принципиально завышенной моральной оценки окружающих. Это может относиться к выбранному герою: автор сочувствует женщине-труженице, теперь вынужденной жить в городе («Знать, не всякие доводы вески!..» Ваншенкина [3, с.27]); «ближним» («Я построю дом своим ближним...» Птицына [4, с. 11]); рыбакам («Рыбацкая деревня» Иванов [5, с.268]) и т.п. В сентиментальных идиллиях художественная реальность проникнута покоем и благостью, добротой и светом. Обычно черты сентиментализма на уровне тематики проявляются в стихотворениях с воспроизведением пахоты, возделывания огорода, или - как ниже, в стихотворении И. Шкляревского, - рыбной ловли: Привыкают глаза к византийскому блеску, Там небритый пастух вырезает свирель И Овидий свивает из конского волоса леску, Наслаждаясь лукавой беседой с ловцами. Даль блестит! И в руке рыболова макрель Пахнет свежими огурцами... [6, с.103].
Здесь героем становится сама история - от времен Овидия ничего не изменилось в восприятии человеком природы. Современный рыбак открывает для себя первозданность отношений с природой («И в руке рыболова макрель /Пахнет свежими огурцами...» - по-прежнему пахнет так, как это мог чувствовать Овидий!). Современнику осталось не так уж много, чтобы ощутить связь с прошлым: вырезанная свирель, леска из конского волоса...Подобное см. в стихотворении «Ночь» А. Платонова [7, с.474].
Здесь, как и в стихотворении И. Шкляревского, есть и пастух, и рыбак, и вписывание в окружающий мир, и связь с лесом, рекой. Обволакивающий все кругом дым костра и запах картошки, пар с реки обнимают отдельные предметы и стягивают их в одну картину.
Подобная сентиментальная идеализация отношений человека и мира см. в стихотворении «На запахе черемуховой ветки...» Е. Чепурных. Меняется человек, приобретая жизненный опыт («характера иного зреют связи»), но ненарушим союз человека, птицы, рыбы, метели, «льдинки», дерева, воды [8, с.48].
Противопоставление жизни в городе и деревне, идеализация патриархальности, утверждение постоянства человеческих слабостей, естественность чувства любви, мотивы счастья простой жизни в девственном лесу, отказ от порочной цивилизации и слияние человека с природой, богатство спектра чувств в личной жизни человека, возвышенность и чистота любовных и дружеских отношений - вот спектр затрагиваемых в сентиментальной идиллии мотивов. Сентиментальная идиллия в воспроизведении И. Шкляревского эстетизирует и умиротворяет действительность и запечатлевает чувство умиления добродетелями утраченного мира: Там было озеро в окне... В прохладной деревянной школе И я был счастлив поневоле, Воды серебряные блики Переливались на стене. Учитель с вёдрами черники
И тёплым хлебом из пекарни -
Под вечер приплывал ко мне.
Кончались летние каникулы,
И вёсла в заводи курлыкали [6, с. 104].
Мечты о сельской идиллии, лирические вздохи о красоте природы часто соседствуют с тягой к смерти, с «кладбищенскими» настроениями - одним из самых частых мотивов идиллии. В стихотворении Н. Асеева «Какие спокойные дремлют мечты...» реализуются важнейшие для идиллии мотивы: «стягивание» всех живых и неживых природных существ («Приходят на это кладбище,/звеня бубенцами, стада, / и птица в кустарнике свищет, / и в небе - пылает звезда»), круговорот времен (на месте погребения - «взыгравшая мощь зерна») [9, с.38].
Стихотворение А.В. Трунина «Надо видеть совсем немного...» строится на композиционном противопоставлении. Предметом рассуждения здесь становится идиллическая жизнь «перед гробом» и «за гробом». Чтобы чувствовать себя живым, идиллическому человеку не надо много - он довольствуется тем, что отпущено ему самой природой. А после жизни наступает «потом». Но этот мотив нельзя назвать «кладбищенским» - он расширяется до осмысления смерти и вечного покоя [10, с. 116].
Кладбищенские мотивы могут «игриво» входить в стихотворение. Так, у Т. Кибирова в «Возвращении из Шилькова в Коньково» сентиментальные идиллические настроения передаются благодаря выбранной интонации взрослого, чтобы рассказать ребенку о вечном [11].
Однако в идиллии ХХ века сентименталистские установки могут откликнуться всем богатством ассоциаций, рожденных «чувствительной» литературой. Аллюзией «Бедной Лизы» Н.М. Карамзина становится стихотворение «Над водой» А. Ахматовой [12, с.19-20]. «Аукается» ситуация с несчастной девушкой, утопившейся от безысходной любви. Но не жителем «испорченного» города, а сельским пастушком обижена героиня. Это первое нарушение «идиллического кода». Эраст у Карамзина, как помним, до конца своей жизни был несчастлив. Здесь все меняется: трагедия остается незамеченной, она не слышна из-за поющего «ду-ду». Во-вторых, героиня теряет целостное сознание, в котором не может быть противоречия между тем, какой она себе представляет идиллическую жизнь, и жизнью на самом деле. Открытие истины, что жизнь не соответствует идеалу, приводит не «к горю», а к стыду (!). Сентиментальная героиня начинает рефлексировать по поводу собственной личности! Стыд - это проявление «социализации» «природного», естественного человека. Если чувство стыда соотносится с любимыми людьми и их оценкой, то стыд соединяется с виной перед ними, со страхом перед осуждением другими. И пастушок, явно утративший мироощущение «настоящего» идиллического пастушка, не только не защищает героиню - он поддерживает чувство стыда героини и даже сеет это чувство, заявляя о ее греховности: «Встретимся в аду!». Делает он это, похоже, из соображений его собственной безопасности и удобства.
Чем любопытен этот пример: с одной стороны, в установке героя дает себя знать вся ненадежность, уязвимость сентименталистского микрокосма. С другой стороны, это уже не просто страсть внутри отношений двух людей, «одомашнивание страсти» [13, с.129], отгораживание от душевных бурь( стеной монастыря или сельской хижины, садовой изгородью или плетнем, пригорками и ручейками). Здесь есть поступок, разрывающий круг привычных личных отношений: самоопределение героини, чувство стыда выводит проблематику данного стихотворения из узкого круга поднимаемых сентиментализмом вопросов.
Романтическая ментальная модель предполагает масштаб и обобщение всего, что было разобщено, - синтез разума и чувства, сознательного и интуитивного, человеческого и природного. И в этом - совпадение установок романтизма и идиллии. Поэты ХХ века, обращавшиеся к идиллической проблематике, нередко реконструировали идею романтического идеала. Правда, в идиллии сама реальность позволяла человеку обрести счастье единения с природой, с самим собой. В романтизме это стало возможно благодаря двоемирию (другому миру ,бытию, не быту!), где реализовывались лучшие человеческие качества, которые не могли проявиться в обычной жизни. «Наши царства» М. Цветаевой - это владения двух фей, которые «для больших» (непосвященных!) всего лишь две играющие девочки. Всё, в чем «феи, добрые соседки», видят счастье, «туманно» для взрослых [14, с.35]. Романтическое «там» - мир легенд, сказок, грёз, потустороннего мира, а также детства. Стихотворение М. Цветаевой «Розовый домик» повторяет мотив романтического «там» В.А. Жуковского. Идиллический («смиренный и давний») «маленький домик», становится для детей воплощенным Эдемом [14, с.155].
Идиллическое самоопределение героев часто означает то же, что и в романтической литературе, - уход от реальной жизни. Романтический отказ от «других» всегда «масштабен» - идиллический свершается мирно, но этот тихий протест против общеустановленного миропорядка единственно возможен. Если ранее право на «особость» претендовал избранный (!) романтический герой, то теперь это право есть и у «обычного» человека. Выбирая в качестве «места на жительство» лес, уединенную избу, «маленький домик» и проч., герой сознательно противопоставляет свое существование миру других людей.
Нельзя сказать, что в русской лирике ХХ века каждый раз, говоря о соприкосновении идиллии и романтизма, будут оговорки, что идиллия возможна, когда «загоняется» в сон, грезу, волшебство... Поддаваясь идиллической образности, романтизм отказывается от идеалов абстрактных, иллюзорных и расширенных, гордясь вполне конкретным счастьем. Действительность оказывается не «ниже» мечты, но и не вполне «перекрывается» ею. Н. Гумилев в стихотворении «На острове», отталкиваясь от описания мифических мест («И Апокалипсис был здесь написан, / И умер Пан!»), создает картины реальных лугов, «милых стен», объятий с конкретной возлюбленной, что в конечном итоге рождает ощущение идиллической жизни [15, с.227-228]. Это стихотворение Н. Гумилева и вышеназванные стихотворения М. Цветаевой позволяют сформулировать следующее: тяготея к идиллической проблематике, романтизм начинает «усмиряться». В традиционном романтическом тексте герой был сверхчеловеком, бунтарем и искал прорыв к высокому. Но в романтических идиллиях обретается счастье именно в «низкой» обыденности. Романтизм поставил под сомнение искомую цельность натуры, поскольку герой оценивал других ниже уровня своей личности, что привело в конечном итоге к идее отчуждения. И здесь уже не идиллия влияет на романтизм, а романтизм накладывает отпечаток на идиллию: вдруг она стала демонстрировать обособившегося
человека, утратившего невинность в восприятии жизни:
В стихотворении А. Тарковского «Где вьюгу на латынь переводил Овидий...» из цикла «Степная дудка» [16, с.183] можно найти одновременно и формулу «литературного» идиллического идеала (отсыл к Овидию), и формулу, упорядочивающую эмпирическую действительность, в которую прорывается несчастье («огнем беды/Дуду насквозь продуло»; «семья / У нас не без урода»). Полученная в дар романтическая свобода («Я пил степную синь») заставила отказаться от невинного мироощущения нет единения с природой - вьюгу необходимо «переводить на латынь». Идиллический эстетический комплекс с его двойной природой можно проследить в стихотворении А. Тарковского «Земля неплодородная, степная...» [16, с.183], он предполагает совмещение реального (неплодородная земля, шалаш, кожух, овечье молоко) и иллюзорного («С Овидием и я за дестью десть / Листал тетрадь на берегу Дуная»). Изначальная предрасположенность идиллии к представлению себя то как реальности, то как мечты (однако принимающей облик существенности) обусловливает постоянные колебания значений одних и тех же художественных реалий, как бы узаконивает внутреннюю смысловую изменчивость традиционной идиллической образности.
Если романтизм претендовал на универсальность поднятых проблем ,то явление бидермайера позволяет говорить именно о неповторимости героя. Бидермайер - «бытовой романтизм», «поэтический натурализм». Отдельные черты этого метода можно найти и у авторов идиллий, написанных в ХХ и XXI вв.
Какова же идиллия со стилевой константой бидермайера? В такой идиллии, как правило, мы не найдём «торжественного» проявления романтизма, и в эпоху бидермайера всё романтическое «усмиряется»: не духовный взлёт и не универсализм волнует такой романтизм, а уют и поэтизация быта. Автор даёт разрастись описанию вещей, обстановки. Так, в стихотворении «И снова дни торжественны и глухи.», воспроизводящем зимнюю жизнь в уединенном доме, В. Юнгер не упускает возможности рассказать о декорировании комнаты, об интерьере и мебели, отмеченных хорошим вкусом [17, с.352]. Идиллический пейзаж позволяет разрастись воспоминаниям в стихотворении Ю. Левитанского «В будапештской гостинице, в номере, на стене...» [18, с. 375] или преобразовывает действительность в стихотворении «Художник» А. Жигулина [19, с. 82-83]. Чаще, конечно же, предметом рассуждений поэта становится вещь поистине красивая. Никогда в «мещанской» идиллии не обнажается убогость, безыдеальность простого быта. Даже самые простые вещи - как в стихотворении Г. Иванова «Ваза с фруктами» - описываются произведениями искусства, они становятся любимыми. Экфрасис Г. Иванова возрождает эпический образец древней идиллии: Над грушами лежит разрезанная дыня, Гранаты смуглые сгрудились перед ней; Огромный ананас кичливо посредине Венчает вазу всю короною своей. Ту вазу, вьющимся украшенную хмелем, Ваяла эллина живая простота: Лишь у подножия к пастушеским свирелям Прижаты мальчиков спокойные уста [20, с. 270].
Героев идиллии и бидермайера роднит то, что они успокоены и находятся в состоянии милой и уютной дремоты, не замечают течения времени. Они могут быть пассивны, самоуспокоенны и невозмутимы - как в характернейшем бидермайеровском проявлении, стихотворении В. Нарбута «Чета» [21, с.130-131].
Часто бидермайеровская идиллия строилась как салонная беседа или разговор за чаепитием: объектом становится беседующее общество. Весь бидермайер увлечённо болтает: .соломенный заслон от стужи хозяин к раме прикрепит -и сразу сделается уже наш мир; пускай себе снаружи морозит и метель кипит, -чуть смеркнется, за самоваром кто с книжкой, кто с журналом старым сойдемся мы в согласный круг и дышит горьковатым жаром янтарный чай, наш общий друг.. .[22, с. 49-50].
Бидермайер пытается найти идиллию не только в быте, но и в душе человека, поэтому делается акцент на хрупкости этой идиллии. Повествователь наблюдает, не вмешивается в ход событий: это от уважения к личности. Герой обладает цельным сознанием в раздробленной современности, сохраняет гармонию с собой и окружающими. Для других его невинность в эпоху рационализма воспринимается как дурачество, чудачество. Кого же «выбирают» авторы в герои бидермайеровской идиллии? Это и поселившийся на острове «в дырявом шалаше» герой стихотворения В. Гоголева, это и не понимаемый никем, но сохранивший идиллическое мироощущение «бомжующий в мироздании» одиночка из стихотворения «Пастораль» М. Анищенко, и все время улыбающийся японский башмачник («В бумажной хижине японца.» И. Сельвинского), и «живущий на краю эпохи дурак» («Наука ныне полна романтики.» И. Сельвинского) и
др.
Как видим, переход к вечным ценностям невозможен без идиллического отмеживания от мира. Бидермайер, поскольку являл «домашнюю» идиллию, не только позволил эту идиллию приблизить к сегодняшнему дню, не только сделал возможным приближение жизни, как в Золотом веке. Он адаптировал «классическую» идиллию для современника, уже имеющего опыт неидиллической жизни и с иронией относящегося к устоявшимся идеалам.
Итак, идиллия отражает стадии проделанного ею продолжительного пути, при этом обнаруживая собственные конститутивные признаки. Конечно, не каждую идиллию можно соотнести с тем или иным методом - выше мы обозначили только явно проступающие черты той или иной стилевой доминанты. Функция идиллии в призме той или иной художественной модальности при этом определяется на разных уровнях: мировоззрения автора, способа
характеристики персонажа, пафоса и т.д. Связь идиллии с господствующим в ту или иную эпоху стилем подтверждает необходимость изучения идиллии с позиций историко-типологического и историко-литературного метода.
Traditional idyll has any sentimental attitude. But, taking root in different literary era, it begins to grow signs leading to this or that literary era style constants. Thus, the right to speak of sentimental idyll, the romantic idyll, idyllic bidermayerovskoy etc. Very important, as the modern idyll can prevail in this or that literary era features. Now, in the idyllic XX-XXI centuries, found intention, related, for example, the idyll of the Romantic era or Bidermayerovskoy idyll. This article focuses on the manifestation of the stylistic features of classicism and sentimentalism in Russian idyll ХХ century. Key words: genre, invariant, idyll, classicism, sentimentalism
Список литературы
1. Случевский К.К. Стихотворения и поэмы. / Случевский СПб.: Академический проект, 2004.
2. Режим ввода: philolog.pspu.ru>module/magazine/do/mpub_6_136
3. Ваншенкин К.Я. Жизнь человека. Лирика. Баллады. Поэма. / М.: Советский писатель, 1983.
4. Птицын А.А. Поэзия ЗаЗемелья: сборник стихов. / Киев: Открытая коллекция, 1999.
5. Иванов В. Лирика. Минск: Харвест, 2000.
6. Русская поэзия. XXI век. / Антология. М.: Вече, 2010.
7. Платонов А.П. Усомнившийся Макар: Рассказы 1920-х годов; Стихотворения. М.: Время, 2009.
8. Чепурных Е.П. Письма. Стихи. / Куйбышев: Куйбышевское книжное издательство, 1980.
9. Асеев Н.Н. Собр. соч.: в 5 т. Т. 1. Стихотворения и поэмы 1910-1927. Т. 2. Стихотворения и поэмы 19271930. / М.: Худ. лит., 1963.
10. Трунин А.В. Отава августа. М.: «Вест-Консалтинг», 2012.
11. Кибиров Т.Ю. Сантименты. Восемь книг. Белгород: Риск, 1994.
12. Ахматова А.А. Собр. соч.: в 2 т. Т. 1. / М.: Правда, 1990.
13. Вайскопф М. «Вот эвхаристия другая...» / НЛО, 1999. № 3 (37).
14. Цветаева М.И. Собрание стихотворений, поэм и драматических произведений: в 3 т. Т. 1. Стихотворения и поэмы 1910-1920. / М.: Прометей, 1990.
15. Гумилев Н. Собр. соч.: в 4 т. / М.: Терра, 1991.
16. Тарковский А.А. Вот и лето прошло: Стихотворения. / М.: Изд-во Эксмо, 2005.
17. От символистов до обэриутов. Поэзия русского модернизма. / Антология: в 2 книгах. Т. 1. М.: Эллис Лак, 2001-2002.
18. Левитанский Ю.Д. Черно-белое кино / М.: Время, 2005.
19. Жигулин А.В. Избранное / М.: Худ. лит., 1981.
20. Иванов Г.В. Что-то сбудется / М.: Эксмо, 2011.
21. Нарбут В. Избранные стихи / Paris: La presse libre, 1983.
22. Семенов Г. Стихотворения / Спб.: Академический проект, 2004.
Об авторе
Балашова Е.А. - кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы Калужского государственного университета им. К.Э. Циолковского
