CC BY
43
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2016. № 1
Юлия Дмитриевна Артамонова,
кандидат философских наук, доцент кафедры истории и теории политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова (Россия), e-mail: juliaartamonova@yahoo. com
Артур Леонович Демчук,
кандидат философских наук, доцент кафедры сравнительной политологии факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова (Россия), e-mail: arthur@leadnet.ru
СТАРЫЕ И НОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ НЕОКОРПОРАТИВИЗМА
В статье анализируются проблемы неокорпоративизма, как «классические» (размывание устойчивых классов и групп, а также переход на мезо-уровень социальных практик), так и новые, появившиеся вXXIв., — проблемы дальнейшей фрагментации консенсусных практик, а также сложности формирования консенсуса при существовании достаточно замкнутых и непубличных реальных управленческих структур и размывании устойчивых социальных слоев. В статье рассматриваются существующие в политологии в рамках неокорпоративизма подходы к решению проблем социально-экономического плана, а также социально-психологические аргументы, в частности связанные с особенностями современного политического поведения и политической дифференциации, которые также показывают проблематичность неокорпоративной модели. Отмечаются некоторые недостатки описания и рецептов развития российского неокорпоративизма в отечественной науке, связанные с недостаточным вниманием к новым проблемам неокорпоративизма и ориентацией на европейские корпоративистские практики начала 90-х гг. ХХ в.
Ключевые слова: неокорпоративизм, консенсус, макрокорпоративизм, мезокорпоративизм.
Yulia Dmitrievna Artamonova,
Kandidat of Philosophy, Associate Professor, Progam of History and Theory of Political Science, Political Science Department, Lomonosov Moscow State University (Russia), e-mail: juliaartamonova@yahoo.com
Artur Leonovich Demchuk,
Kandidat of Philosophy, Associate Professor, Comparative Political Science Program, Political Science Department, Lomonosov Moscow State University (Russia),e-mail: arthur@leadnet.ru
OLD AND NEW PROBLEMS OF NEOCORPORATISM
This article analyzes three problem groups: problems of neo-corporatism — both "classical " (the erosion of stable classes and groups and the transition of social practices to the meso-level) and new ones that have emerged in the 21st century; problems of the further fragmentation of consensual practices; and the complications of consensus-building in the context offairly closed and non-public real management structures and the erosion of stable social strata. The article addresses different political science approaches to solving socio-economic problems within the neo-corporatist framework as well as socio-psychological arguments — in particular those related to specificities of contemporary political behavior and political differentiation — that also demonstrate the difficulty of a neo-corporate model. The author points to some drawbacks of description and ofprescriptions for the development of Russian neo-corporatism that exist in Russian scholarship owing to the lack of attention to new problems of neo-corporatism and to an orientation toward European corporativist practices of the beginning of1990s.
Key words: neocorporatism, consensus, macro-corporatism, meso-corpo-ratism.
Пик интереса к неокорпоративизму пришелся на 70-80-е гг. XX в. Возрождению огромного интереса к корпоративизму и рождению собственно неокорпоративизма способствовали три фактора.
Во-первых, в это время общим местом политических трудов становится утверждение о сложности реализации таких характеристик демократии, как «просвещенное понимание», контроль над повесткой дня и включенность всех в процессы принятия решений. Обсуждается вопрос о приемлемых в отсутствие прямой демократии формах организации и выражения интересов. Среди предложенных решений, в частности, идеи полиархии и неокорпоративизма. Однако неокорпоративизм принимался с оговорками — его репутация была испорчена тоталитарными и авторитарными режимами, в рамки которых он был успешно инкорпорирован. И его опасные для развития гражданского общества черты уже проявились в полной мере, а именно: «подмена индивидов как основных участников политической жизни организациями; рост влияния профессиональных представителей специализированных интересов в ущерб гражданам, обладающим более общими интересами; предоставление отдельным ассоциациям привилегированного (если не эксклюзивного) доступа; признание и даже возвышение монополий над конкурирующими друг с другом посредниками с частично совпадающими сферами охвата; возникновение организационных иерархий вплоть до всеобъемлющих общенациональных ассоциаций, подрывающих
автономию местных и более специализированных организаций»1. Однако его осуществимость и в других, неавторитарных рамках, тоже была подтверждена — на примере Австрии, Финляндии, Норвегии и Швеции. И хотя однозначно со знаком «плюс» неокорпоративизм не воспринимался, однако в его рамках предлагались новые действенные модели включенности в процесс принятия решений, движения к «просвещенному пониманию» и другим параметрам демократии (в частности, формы участия рабочих в управлении предприятиями, институт омбудсменов и т.д.).
Второй фактор интереса к корпоративизму — «второе пришествие институтов». Неокорпоративизм концентрировался на традиционных и действенных институтах — таких, например, как профсоюзы или торгово-промышленные палаты. Именно их «вязкостью» и объяснялся тот консенсус, который установился в развитых странах: «Когда рынок труда недостаточен, капиталисты начинают видеть в корпоративистских компромиссах, ограничивающих рост заработной платы, прежде скрытые для них достоинства; когда же он избыточен, тред-юнионы обнаруживают, что они могут использовать названные механизмы для защиты тех уступок, которых удалось добиться ранее»2. Рядом исследователей3 корпоративизм рассматривался как стратегия, возникающая тогда, когда традиционно опиравшийся на свободу индивида и свободу рынка либеральный капитализм не справляется с задачей подчинения труда и вынужден поэтому создавать контролируемые объединения для борьбы за права. В рамках корпоративизма, в том числе насаждаемого «сверху» (государством), создаются организации, при этом «порядок поддерживается с помощью иерархического контроля в рамках организаций»4 (не случайно впоследствии Ф. Шмиттер разделит два вида корпоративизма — созданный «снизу» и созданный государством). Так называемая «трипартистская» форма согласования интересов, субъектами которой являются профсоюзы, предприниматели и правительство, оказалась востребованной и действенной. В дискуссиях о перспективах неокорпоративизма в рамках Европейского союза, где во многих странах существуют упорядоченные, монополистические и иерархические структуры, взаимодействующие для нахождения общенационального консенсуса, часто звучали
1 Шмиттер Ф. Неокорпоративизм // Политология: хрестоматия / Сост. М.А. Ва-силик, М.С. Вершинин. М.: Гардарики, 2000. C. 309.
2 Там же. С. 314.
3 См., например: Crouch C. The State, Capital and Liberal Democracy // State and Economy in Contemporary Capitalism / Ed. C. Crouch. London: Croom Helm, 1979. Р. 10-42.
4 Ibid. P. 19.
оптимистические прогнозы. В частности, всерьез обсуждалась идея о коллективном трудовом договоре в рамках Европы5. Это позволило бы избежать «локальных проигрышей» трудящихся и в то же время сохранить эффективность производства.
Третий фактор, будучи неосновным в 1970-1980-е гг., в последующем более всего повлиял на развитие неокорпоративизма. Стало понятно, что циклы обновления производства сокращаются (в настоящее время этот период составляет примерно 15 лет), поэтому заключенный консенсус может устареть хотя бы из-за изменения интересов, не говоря уже об изменении акторов. Исследователи констатировали, что социальный пакт должен каждый раз возобновляться, а для этого нужны стабильные механизмы, которые позволят каждый раз артикулировать и согласовывать регулярно меняющиеся интересы нестабильных групп. И идеальный тип кор-поратистской политики предполагает, что социальные акторы — партнеры вовлечены в процесс принятия политических решений и их реализации, в результате чего создаются модели поведения, основанные на консенсусе. Именно консенсус делает надежными корпоратистские соглашения, поскольку они соблюдаются всеми. Частое взаимодействие между группами интересов ведет к сближению взглядов на причины и возможные решения проблем, что помогает переопределить содержание своекорыстных стратегий этих групп с учетом интересов общества. "Учитывающее интересы общества" поведение основывается на взаимном доверии, на понятии долга и на чувстве справедливости»6. Неокорпоративизм стал рассматриваться в том же русле, что и делиберативная демократия, — как источник механизмов, позволяющих прийти к действительному консенсусу, при котором возможно переформатирование позиций, поиск нового общего взгляда, ответственное и эффективное взаимодействие ко взаимной выгоде.
Хотя неокорпоративизм и предложил ряд ходов для решения новых сложных проблем консенсуса в обществе и ряд стран успешно реализовывали и реализуют неокорпоративистские модели и методы, однако интегральный механизм консенсуса и продвижения к демократии в его рамках не создан, и в признанных цитаделях демократического режима — например, в США, Великобритании — неокорпоративизм как модель политического взаимодействия серьезного распространения не получил. В чем причина и его частичных удач, и его общего неуспеха?
5 Erne R. European Unions: Labor's Quest for a Transnational Democracy. Ithaca: Cornell University Press, 2008.
6 Visser J., Hemerijk A. A Dutch Miracle. Amsterdam: Amsterdam University Press, 1997. P. 68.
Нетрудно заметить, что неокорпоративизм предполагает:
1) определенную однородность общества — иначе невозможно от локальных консенсусов перейти к таковому в масштабе всей страны;
2) наличие устойчивых групп; 3) навыки групп артикулировать и защищать свои интересы; 4) доверие друг к другу, желание заключить социальный консенсус во имя общего блага. Анализируя неокорпоративные страны (Австрия, Финляндия, Норвегия, Швеция), Ф. Шмиттер отмечает: действительно, во всех этих странах были «мощные социал-демократические партии, сохранялись устойчивые электоральные предпочтения, [страны] обладали относительным культурным и языковым единством»7. Эти моменты указывают на возможности объединения в устойчивых группах, имеющих устойчивые способы артикуляции и согласования интересов.
Однако пример США заставляет уточнить эти характеристики (а Ф. Шмиттер выводит их путем элиминативной индукции, сопоставляя характеристики корпоративных и некорпоративных стран). В США, как подчеркивает оппонент Шмиттера В. Вильсон, объединение не наблюдается8. В США лишь 35 % фермеров входит в различные фермерские организации и нет национального фермерского союза. И даже если 75 % рабочих являются членами профессиональных союзов, входящих в АФТ-КПП, однако четыре крупнейших профсоюза в стране не входят в это объединение. Также нет аналога торгово-промышленной палаты или любой другой организации, представляющей на национальном уровне работодателей. Причину отсутствия объединения на национальном уровне Вильсон видит в том, что «федерализм, разделение властей, дробление полномочий на уровне как конгресса, так и исполнительной власти, а также отсутствие строгой партийной дисциплины в совокупности являются причинами существования многочисленных каналов, которые невозможно контролировать и которыми пользуются заинтересованные группы»9.
Обратим внимание — в объяснении Вильсона взаимодействуют два фактора. Первый — регионализация: особенности производства и социально-политического устройства каждого штата приводят к специфичности проблем и требований, которые крайне неэффективно согласовывать на национальном уровне, — гораздо проще решать специфические проблемы специфическим путем на региональном
7 Шмиттер Ф. Указ. соч. С. 306-307.
8 См. об этом: Салмин А.М. Неокорпоративизм в странах Запада // Полития. 2005. № 3. С. 257-298.
9 Wilson G.K. Why Is There no Corporatism in the United States? // Patterns of Corpo-ratist Policy / Eds. G. Lehmbruch, P. Schmitter. Beverly Hills: Sage, 1982. P. 219-236.
уровне (на уровне отдельного штата). Второй — разделение сфер компетенций: разные вопросы предполагают особые формальные и неформальные процедуры решения. В результате общенациональный консенсус формируется не как результат согласования позиций больших групп (работодателей, рабочих и т.д.) в масштабе всей страны; напротив, мы наблюдаем перемещение на мезоуровень и даже микроуровень социально-политической жизни (не случайно К. Коусон разделит макрокорпоративизм и мезокорпоративизм, Р. Родс тоже будет говорить о соревновательном корпоративизме мезоуровня10). И хотя подобный политический стиль Ф. Шмиттер нелестно характеризует как «неуравновешенный плюрализм в сочетании с политикой давления»11, адепты неокорпоративизма уже в 1990-х гг. вынуждены были заметить — неокорпоративизм действительно теряет свои позиции на макроуровне даже в традиционно корпоративистских странах и перемещается на мезоуровень.
Ф. Шмиттер и Р. Родс отмечают два фактора этого процесса. Первый связан с мобильностью капитала для эффективности производства. «Неприкрытая угроза того, что производство будет перенесено в другое место или же полностью остановлено, оказывает сильное воздействие на рабочих и вынуждает их к уступкам на уровне предприятий, которые подрывают договоренности, достигнутые ранее на общенациональном или отраслевом уровне. Аналогичным образом жесткая конкуренция между фирмами затрудняет выработку предпринимательскими объединениями общей позиции и единых обязательств. Правительство и государственные органы, чутко реагирующие на эти тенденции в международной обстановке вследствие их влияния на платежные балансы, под давлением со стороны определенных групп интересов увеличивают субсидии и налоговые льготы некоторым отраслям, а иногда и отдельным фирмам»12. Второй фактор связан с деиндустриализацией, размыванием устойчивых классов. В результате «подверглись эрозии, а затем и вовсе рассеялись те самые социальные категории, которые ранее служили основой макроэкономических компромиссов»13.
К этим социально-экономическим факторам необходимо добавить ряд социально-психологических факторов, мешающих образованию устойчивых групп. Первый из них Ж. Бодрийяр в своей
10 Cawson A. Corporatism and Political Theory. London: Blackwell, 1986; Rhodes R.A.W. Understanding Governance: Policy Networks, Governance, Reflexivity, and Accountability. Buckingham: Open University Press, 1997.
11 Шмиттер Ф. Указ. соч. C. 318.
12 Там же. C. 316-317.
13 Там же. C. 316.
книге «В тени молчаливого большинства» в 1992 г. эпатажно назвал «смерть и политического, и социального в современном обществе». Он показывает, что на место устойчивых групп с устойчивыми интересами приходит просто «молчаливое большинство». Традиционная модель, в рамках которой мы описываем социально-политическую сферу, обычно предполагает, что есть определенные и устойчивые группы с определенными и устойчивыми интересами; и это социальное представлено в политической сфере, поскольку различные политические и неполитические объединения призваны правильно репрезентировать волю этих групп. Однако такое представление взаимодействия политического и социального — код, сложившийся в XIX в. И до этого периода, и после него взаимосвязь политического и социального отличается от этой базовой модели. До XIX в. политическое существует в отрыве от социального — политическое рассматривается как внешняя игра, которая, конечно, может иметь последствия для социальной жизни, но не является ее репрезентацией. Во второй половине XX в. появляется парадоксальная «масса». «Масса парадоксальна, — пишет Ж. Бодрийяр, — она не является ни субъектом (субъектом-группой), ни объектом. Когда ее пытаются превратить в субъект, обнаруживают, что она не в состоянии быть носителем автономного сознания. Когда же, наоборот, ее стремятся сделать объектом, то есть рассматривают в качестве подлежащего обработке материала и ставят целью проанализировать объективные законы, которым она якобы подчиняется, становится ясно, что ни обработке, ни пониманию в терминах элементов, отношений, структур и совокупностей она не поддается»14.
Ж. Бодрийяр констатирует: «Термином "масса" выражено не понятие. За этим без конца используемым в политической демагогии словом стоит рыхлое, вязкое, люмпенаналитическое представление. Верная себе социология будет пытаться преодолеть его ограниченность, используя "более тонкие" категории социо-профессионального и классового, понятие культурного статуса и т.д. Стратегия ошибочная... Впрочем, задним числом оказывается, что и понятия класса, социальных отношений, власти, статуса, институции и само понятие социального, все эти слишком ясные, составляющие славу узаконенных наук понятия, тоже всегда были только смутными представлениями, на которых, однако, остановились с тайной целью оградить определенный код от анализа»15.
14 Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или конец социального / Пер. с фр. Н.В. Суслова. Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2000. С. 37-38.
15 Там же. С. 9.
Масса оказалась и актером, и зрителем — только теперь она наблюдает за колебаниями своих взглядов, о которых узнает из опросов общественного мнения. Ж. Бодрийяра волнует анонимность и отсутствие всякой ответственности в таком поведении. Понятно, что так организованная общественность живет консенсусом здесь и сейчас, который в любой момент может быть нарушен, потому что не совсем ясно, кто же его заключил.
Интересен и второй фактор социально-психологического плана, представленный другими авторами — М. Фуко и Ф. Гваттари. Исходя из того, что субъект политики всегда конструируется особым образом в рамках каждой реальности, они показывают радикальные различия индивида дисциплинарного общества, принадлежащего к определенному классу, голосующего за определенную партию, имеющего какую-либо долгосрочную стратегию, от современного «дивида» общества контроля16.
Нам кажется, что современное общество — общество абсолютной свободы. На самом деле современные общества вводят новые техники контроля на место старых дисциплинарных матриц. В существовавших ранее устойчивых моделях общества человек оценивал свое место и рисовал свою стратегию, которая была задана устройством общества (например, образование рассматривалось как социальный лифт). Теперь же мы стремимся быть лучше (идея постоянного образования и самообразования, совершенствования навыков и возможностей — одна из самых популярных идей, регулирующих наше поведение сейчас), полагаем, что перед нами нет закрытых дверей, и в то же время соглашаемся, что выигрыш случаен в силу стечения обстоятельств. Поэтому индивид становится не целым, «неделимым» (индивидом), а разделенным, «дивидным»: делая что-либо, он в любой момент готов пересмотреть свою стратегию, проблематизировать себя прежнего и действовать иначе. Индивид что-либо делает и сам себе как бы не верит, готов быть внешним по отношению к себе самому. Не случайно именно ирония, готовность отстраниться от всего становится самой модной интеллектуальной привычкой. Сейчас, например, нормальной практикой стал переход из партии в партию, причем нередко в партию с существенно отличающимися установками и целями. Представить такое еще 50 лет назад было бы сложно. Поведение «дивида» реализуется в парадигме "Why not?". Он может принять участие в различных проектах и так же довольно быстро от них отказаться. При этом наш дивид не
16 Делез Ж. Общество контроля // "Z". 1999. № 1. С. 101. Временные рамки «общества контроля» точно совпадают с предложенными в анализе Ж. Бодрийяра.
идентифицирует себя жестко с определенным социальным слоем или группой, организующей подобное мероприятие. Даже политическая организация для него — скорее трамвай, на котором он проехал и вышел на нужной остановке; как только он вышел, за предшествующий отрезок он ответственности не несет. Любые образуемые объединения неустойчивы. Поэтому ввиду такой неустойчивости групп можно предположить, что мезоуровень корпоративного консенсуса вскоре окажется тоже слишком общим. Впрочем, движение к этой неокорпоративной американской модели фиксируется даже в рамках Европейского союза17.
Удобной теоретической моделью создания консенсуса в условиях усиления фрагментации культуры и жизни была бы модель игры Л. Витгенштейна. Он отмечает, что есть, конечно, много общего между различными играми — в каждой из них есть правила, есть игроки, есть то, чем игроки играют (например, фигуры в шахматах и ракетки в теннисе), но при этом попробовать создать универсальное описание игры и общие правила для всех игр — задача невыполнимая. Сейчас описание игр Витгеншейна является хорошей метафорой социального взаимодействия — это взаимодействие специфично в каждом конкретном случае, поэтому мы наблюдаем локальные консенсусы, не имеющие перспективы перерасти в общенациональные, что четко осознается всеми акторами. Не случайно европейские профсоюзы уходят от идеи общенационального соглашения между рабочими и предпринимателями, заявляя, что проблемы работы на местах с конкретными проблемами людей — основной вектор их усилий. Т. Иверсен и К. Телен, например, подмечают «организованную децентрализацию» переговоров о заработной плате18.
Две последующие проблемы (обозначенные выше как условия 3 и 4 — навыки групп артикулировать и защищать свои интересы; доверие друг к другу, желание заключить социальный консенсус во имя общего блага) виделись скорее техническими. Однако еще Е. Талос, исследуя успешный австрийской опыт неокорпоративизма, отметил, что к социально-политическим условиям партнерства (организации представительства интересов, успешному экономическому развитию
17 См., в частности: The Diversity of Democracy: Corporatism, Social Order and Political Conflict / Eds. C. Crouch and W. Streeck. Cheltenham: Edward Elgar Publishing, 2006.
18 Iversen Т. The political Economy of Inflation: Bargaining Structure or Central Bank Independence? // Public Choice. 1999. Vol. 99. Iss. 3. P. 237-258; Thelen K. Varieties of Labor Politics in the Developed Democracies // Varieties of Capitalism: The Institutional Foundations of Comparative Advantage / Eds. P. Hall and D. Soskice. Oxford: Oxford University Press, 2001.
и существованию обширного национализированного сектора) необходимо добавить фактор изменения взглядов на партнерство со стороны объединений, партий, правительственной администрации. Взгляды акторов существенно эволюционировали: от идеи непримиримой борьбы и восприятия оппонентов как классовых врагов к идее общей работы на общее благо, к осознанию того, что при всех объективных расхождениях интересов главным является тот факт, что все партнеры «находятся в одной лодке». Без этой «внутренней переоценки» неокорпоративизм был бы невозможен19.
Однако идея эволюционного воспитания консенсуса вызывает серьезные возражения. Во-первых, идея социального консенсуса зачастую возникает не как результат эволюционного рационального осознания. Б. Фливберг подчеркивает, что исторический путь становления демократии весьма далек от проекта консенсуса: «Демократия существует не потому, что народ хотел ее и добивался широкого консенсуса по "базовым ценностям", а потому, что разные группы держали друг друга за горло, пока не осознали обоюдную неспособность добиться господства и необходимость договориться»20. Поэтому внедрение идеи консенсуса вне такого «держания друг друга за горло» все-таки проблематично.
Во-вторых, опираясь на свои исследования и результаты, полученные Р. Патнемом, Б. Фливберг отмечает, что модель демократического консенсуса пока существует только в идеале; в реальности «премодерные социальные практики, уходящие в глубину веков, резко суживают возможности реализации современных демократических реформ»21. Традиции — это не то, что легко преодолимо рационально. Это практики, выйти за пределы которых возможно лишь при абсолютном переформатировании системы. В. Фливберг ставит вопрос в рамках дискурса власти-знания М. Фуко: «Р. Даль и большинство исследователей власти, будь они плюралисты, элити-сты, марксисты, начинают с постановки веберовского вопроса "Кто управляет?". Я ставлю вопрос так: "Какие управленческие рациональности действуют, когда те, кто управляют, действительно управляют?"». Реальные кейс-стади управления (в частности, в датском городе Альборг) привели В. Фливберга к заключению: «Институции, якобы представлявшие "общественный интерес", оказались глубоко
19 Talos E. Sozialpartnerschaft und Neokorporativismustheorien // Oesterreichische Zeitschrift für Politikwissenschaften. 1982, Jg. 11. Nr. 3. S. 263-285.
20 Фливберг Б. Хабермас и Фуко — теоретики гражданского общества / Пер. Н.В. Романовского // Социологические исследования. 2000. № 2. С. 133.
21 Он же. Рациональность и власть: еще раз о кейс-стади / Пер. Н.В. Романовского // Социологические исследования. 2007. № 1. С. 69.
встроены в тайные механизмы власти, в особые интересы. Такова история модерна и демократии на практике, повторяющаяся слишком часто, чтобы успокоить демократов... Судьба Альборгского проекта решалась маленьким элитным кругом политиков, высокопоставленных чиновников и руководителей бизнеса. Исследование вскрыло неформальный бизнес-управленческий тайный совет, в котором. обсуждались и принимались корпоративные решения прежде, чем кто-либо что-либо мог по этим решениям сказать»22.
К. Кроуч, однако, полагает, что в современных условиях в пользу развития неокорпоративизма сработает аргумент эффективности23. Он всерьез уверен, что страны, испробовавшие неокорпоративизм как метод, увидев его эффективность, будут продолжать действовать в том же русле и дальше, приводя многие примеры из послевоенной истории ФРГ.
Однако социальный консенсус — не то, что само по себе воспринимается как благо. Именно ответственное использование этого консенсуса элитами ФРГ в послевоенный период, связанное с тотальным переформатированием системы, сделало возможным продвижение по пути неокорпоративизма. Напротив, традиционный консенсус во имя интересов элиты делает его шатким, например, в Греции — здесь вместо установки на общее благо в результате общего консенсуса наблюдается тотальное недоверие, причем со стороны всех акторов: элиты традиционно рассчитывают на внешнюю помощь, рабочие и их организации традиционно не верят элитам. И «выключить» этот исторический фактор крайне сложно.
Заметим, что в нашей стране эта проблема стоит так же остро — традиционный патернализм сочетается с принципом поведения sauve qui peut — и на политической арене действует мало по-настоящему неаморфных организаций. Однако анализ российского корпоративизма имеет одну интересную особенность — за «образ» корпоративизма берется его состояние 90-х гг. ХХ в. (как в плане теории, так и в плане практики) и, соответственно, рецептура его развития тоже базируется на этом образе. В частности, Б.В. Макаренко, описав особенности российского корпоративизма, тем не менее предлагает укреплять именно организации общероссийского уровня, требуя, чтобы они становились инструментами модернизационного развития. При этом он лишь пару раз упомянул их консенсусные функции и не обратил существенного внимания на специфичность процессов согласования интересов как в разных регионах, так и в разных ветвях
22 Там же. С. 63, 69.
23 The Diversity of Democracy.
власти на мезоуровне24. То есть изменения в неокорпоративистской теории и практике, связанные с переходом на мезоуровень и проблематичностью эволюционного формирования общественного консенсуса, обсуждаемые в западной политической теории уже в конце ХХ — начале XXI в., всерьез не анализируются; соответственно, не учитываются в даваемых политических прогнозах и советах. Поэтому предлагаемые российские прогнозы и рецепты развития неокорпоративизма неточны и нуждаются в исправлении.
ЛИТЕРАТУРА
Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или конец социального / Пер. с фр. Н.В. Суслова. Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2000.
Делез Ж. Общество контроля // "Z". 1999. № 1. С. 97-103.
Макаренко Б.И. Неокорпоративизм в современной России // Сравнительная политика. 2011. № 2. С. 90-96.
Салмин А.М. Неокорпоративизм в странах Запада // Полития. 2005. № 3.
C. 257-298.
Фливберг Б. Рациональность и власть: еще раз о кейс-стади / Пер. Н.В. Романовского // Социологические исследования. 2007. № 1. С. 62-70.
Фливберг Б. Хабермас и Фуко — теоретики гражданского общества / Пер. Н.В. Романовского // Социологические исследования. 2000. № 2. С. 127-136.
Шмиттер Ф. Неокорпоративизм // Политология: хрестоматия / Сост. М.А. Ва-силик, М.С. Вершинин. М.: Гардарики, 2000. C. 304-318.
Cawson A. Corporatism and Political Theory. London: Blackwell, 1986.
Crouch C. The State, Capital and Liberal Democracy // State and Economy in Contemporary Capitalism / Ed. C. Crouch. London: Croom Helm, 1979. Р. 10-42.
Erne R. European Unions: Labor's Quest for a Transnational Democracy. Ithaca: Cornell University Press, 2008.
Iversen Т. The political Economy of Inflation: Bargaining Structure or Central Bank Independence? // Public Choice. 1999. Vol. 99. Iss. 3. P. 237-258.
Rhodes R.A. W. Understanding Governance: Policy Networks, Governance, Ref-lexivity, and Accountability. Buckingham: Open University Press, 1997.
Talos E. Sozialpartnerschaft und Neokorporativismustheorien // Oesterreichische Zeitschrift für Politikwissenschaften. 1982, Jg. 11. Nr. 3. S. 263-285.
The Diversity of Democracy: Corporatism, Social Order and Political Conflict / Eds. C. Crouch and W. Streeck. Cheltenham: Edward Elgar Publishing, 2006.
Thelen K. Varieties of Labor Politics in the Developed Democracies // Varieties of Capitalism: The Institutional Foundations of Comparative Advantage / Eds. P. Hall and
D. Soskice. Oxford: Oxford University Press, 2001.
Visser J., Hemerijk, A. A Dutch Miracle. Amsterdam: Amsterdam University Press, 1997.
Wilson G.K. Why Is There no Corporatism in the United States? // Patterns of Corporatist Policy / Eds. G. Lehmbruch, P. Schmitter. Beverly Hills: Sage, 1982. P. 219-236.
24 Макаренко Б.И. Неокорпоративизм в современной России // Сравнительная политика. 2011. № 2. С. 90-96.
REFERNCES
Baudrillard, J. V teni molchalivogo bol'shinstva, ili konets sotsial'nogo, Transl. N. V. Suslov. Ekaterinburg: Ural'skii Universitet Press, 2000.
Cawson, A. Corporatism and Political Theory. London: Blackwell, 1986.
Crouch, C. "The State, Capital and Liberal Democracy," State and Economy in Contemporary Capitalism, ed. C. Crouch. London: Croom Helm, 1979, pp. 10-42.
Crouch, C. and Streeck, W. The Diversity of Democracy: Corporatism, Social Order and Political Conflict. Cheltenham: Edward Elgar Publishing, 2006.
Deleuze, G. "Obshchestvo kontrolia," Z, No. 1, 1999, pp. 97-103.
Erne, R. European Unions: Labor's Quest for a Transnational Democracy. Ithaca: Cornell University Press, 2008.
Flyvbjerg, B. "Ratsional'nost' i vlast': eshche raz o keis-stadi," Transl. N. V. Ro-manovskii, Sotsiologicheskie issledovaniia, No. 1, 2007, pp. 62-70.
Flyvbjerg, B. "Habermas i Fuko — teoretiki grazhdanskogo obshchestva," Transl. N. V. Romanovskii, Sotsiologicheskie issledovaniia, No. 2, 2000, pp. 127-136.
Iversen, T. "The political Economy of Inflation: Bargaining Structure or Central Bank Independence?" Public Choice, Vol. 99, Iss. 3, 1999, pp. 237-258.
Makarenko, B. I. "Neokorporativizm v sovremennoi Rossii," Sravnitel 'naia politika, No. 2, 2011, pp. 90-96.
Rhodes, R. A. W. Understanding Governance: Policy Networks, Governance, Reflexivity, and Accountability. Buckingham: Open University Press, 1997.
Salmin, A. M. "Neokorporativizm v stranakh Zapada," Politiia, No. 3, 2005, pp. 257-298.
Schmitter, P. "Neokorporativizm," Politologiia: khrestomatiia, eds. M. A. Vasilik and M. S. Vershinin. Moscow: Gardariki, 2000, pp. 304-318.
Talos, E. "Sozialpartnerschaft und Neokorporativismustheorien," Oesterreichische Zeitschrift für Politikwissenschaften, Jg. 11, Nr. 3, 1982, pp. 263-285.
Thelen, K. "Varieties of Labor Politics in the Developed Democracies," Varieties of Capitalism: The Institutional Foundations of Comparative Advantage, eds. P. Hall and D. Soskice. Oxford: Oxford University Press, 2001.
Visser, J. and Hemerijk, A. A Dutch Miracle. Amsterdam: Amsterdam University Press, 1997.
Wilson, G. K. "Why Is There no Corporatism in the United States?" Patterns of Corporatist Policy, eds. G. Lehmbruch and P. Schmitter. Beverly Hills: Sage, 1982, pp. 219-236.
