CC BY
80
Марина ВАСИЛЬЕВА
СТАНОВЛЕНИЕ КАНТОВСКОЙ КОНЦЕПЦИИ ИДЕАЛИЗМА
На диссертацию Иммануила Канта «О форме и принципах чувственно воспринимаемого и интеллигибельного мира» 1770 г. следует обратить особое внимание - именно в данной работе ее автор предложил трактовку проблемы идеализма с совершенно новой точки зрения, используя другую терминологию и привнеся в традиционное привычное употребление слов и выражений несколько иной смысл. Кроме появления новых терминов со своим своеобразным значением, инаугурационное сочинение может служить настоящим пособием по введению в основные кантовские затруднения критического периода и путеводным знаком для всего процесса изменения антиидеалистической аргументации.
Важнейшим моментом является факт разработки эпистемологической точки зрения, послужившей для Канта основополагающей вехой в решении вопроса об идеализме. Последний аспект может вызвать закономерное удивление, так как наряду с развитием своей новационной теории и апробацией новых подходов и аргументов Кант совершенно спокойно использует также и те аргументы, приверженцем которых он был на протяжении предыдущих 20 лет. Речь идет прежде всего об удивительном и в чем-то парадоксальном (на первый взгляд) совмещении в одной работе уже критических по своей сути доводов, берущих начало от «Грез духовидца, поясненных грезами метафизики»1766 г., и слаженной системы тезисов в духе догматической философии, присутствующей в трактатах 1755 г. («Новое освещение первых принципов метафизического познания»), 1763 г. («Единственно возможное основание для доказательства бытия Бога») и 1764 г. («Исследование отчетливости принципов естественной теологии и морали»).
Весь процесс диссертационной аргументации развивается в двух диаметральных плоскостях: с одной стороны, раскрывается модель чувственного аффицирования, согласно которой явление свидетельствует о наличии того, что явление вызвало, то есть объекта; с другой стороны, разворачивается учение о форме и основополагающих принципах мира интеллигибельного, или теория оснований метафизического познания. Первая линия кантовской антиидеалистической стратегии сфокусирована на понятии феномена как объекта опыта и предвосхищает положения эмпирического реализма в «Критике чистого разума». Вторая же соотносится с понятием «реального применения рассудка» как ключевого момента для метафизического познания и, кроме того, должна служить своеобразной пропедевтикой для предотвращения крайне вредного смешения чувственного познания и рассудочного.
Однако есть одна точка, в которой сходятся обе плоскости кантовских рассуждений, и эта точка есть понятие мира, понимаемого двояко: как мира чувственно воспринимаемого и мира ВАСИЛьЕВА интеллигибельного. Задача же самой диссертации состоит в
Марина том, чтобы определить, насколько возможно дать дефиницию
Юрьевна - мира как совокупности субстанций и, что гораздо более важно,
МГУ возможно ли иметь адекватное представление о таком мире.
им. М. В. Ломоносова Решение находится Кантом в постулировании различия между
чувственной и рассудочной способностями, то есть между чувственностью и рациональностью (интеллигенцией). Чувственность понимается как «восприимчивость субъекта, при помощи которой возможно, что на состояние представления самого субъекта определенным образом действует присутствие какого-либо объекта». Рациональность же есть «способность субъекта, при помощи которой он в состоянии представлять себе то, что по своей природе недоступно чувствам».
Именно в рассуждении о двузначности понятия мира вводится решающее для всего последующего критического периода разделение нашей познавательной области на «представления о вещах, какими они нам являются» и на «представления рассудочные — как они существуют (на самом деле)». Произошел очень интересный поворот в кантовском мышлении вообще и в отношении к проблеме идеализма, в частности: от изучения способов бытия мира к рассмотрению способов его познания, и, следовательно, имеем дело с эпистемологическим дуализмом.
В кантовской диссертации совершенно четко прослеживается изменение кантовского понимания сущности идеализма как философского течения и его значительный отход от того смысла, который вкладывали в него Вольф и Баумгартен. От метафизических размышлений по поводу природы и существования одних лишь нематериальных субстанций в мире Кант перешел к рассмотрению проблемы существования объектов познания, понятие о которых мы имеем через посредствующее звено феноменов. Кант довольно часто и практически не меняя формулировки употребляет данный довод в тексте диссертации, но наиболее важен в этом смысле, безусловно, параграф 11, так как именно в нем подчеркивается антиидеалистическая направленность положения об аффицировании. В первой части параграфа на опровержение идеалистов направлено положение, что существование объектов вне нас в мире подтверждается фактом бытия феноменов как непосредственных воздействий этих внешних нам объектов на нашу чувственность. Таким образом, наше же собственное восприятие эмпирически подтверждает нам реальность объектов вне нас; при этом как бы выно-
сится за скобки вопрос о природе объектов вне нас или о возможности искажения связи «объект — феномен». Для Канта важен сам факт воздействия объекта на нашу познавательную способность, его последствия и оперирование с ними — важно то, что уже дано, но каким именно способом дано и какая конкретно причина тому послужила, остается в диссертации неизложенным. Более того, есть все основания полагать, что это было сделано Кантом намеренно — с целью максимально обезопасить свою аргументативную стратегию. В черновых заметках предположительно более раннего времени (1762—1763 гг.) также предполагается неясность причины в отношении существования тел.
Следствие из первой части параграфа 11 не менее существенно, чем и сам довод против идеалистов: кантовское молчание о природе источника получаемых познаний эпистемологически мотивировано опять-таки позицией эмпирического реализма и основано на том, что, если результат воздействия на нашу чувственность предоставляет нам своеобразное свидетельство о наличии объекта вне нас, то это необходимо, чтобы обладать более или менее достоверным и адекватным знанием такого результата. То есть знание феноменов становится возможным, несмотря на то, что это знание является знанием, полученным посредством чувств и не с помощью рассудка: «хотя феномены, собственно, суть образы вещей, а не идеи и не выражают внутреннего и абсолютного качества объектов, тем не менее познание их в высшей степени истинно».
В чем же в таком случае оказывается «виноват» идеализм, с кантовской точки зрения? Прежде всего тем, что сомневается в истинности чувственного познания, а следовательно и в самом факте существования вещей вне нас, или же не может его доказать. В этом вопросе ключевым является понимание статуса феномена в кантовской диссертации — через него становится возможным прояснить для себя масштаб эпистемологического поворота в полемике с идеализмом.
Вообще в диссертации нет четкого определения всего того, что должно подразумеваться под термином «феномен», отчего это понятие получается изначально неоднозначным. Так, например, Кант
называет «феноменами» пространство и время, подчеркивая, что они не являются понятиями разума и объективными идеями. Затем под «феноменом» предлагается понимать «объект чувственности». Также «феномен» обозначается как объект опыта, причем «опыт» в диссертации есть не что иное, как рефлективное познание, которое возникает от сопоставления рассудком многих явлений, то есть представляет собой результат логического применения рассудка. Собственно, разница между феноменом и явлением заключается в том, что явление предшествует логическому применению рассудка, или есть чувственное в строгом смысле слова, а феномен как раз определяется посредством функции рассудка, которая сравнивает и сопоставляет между собой чувственные данные. Таким образом, понятие феномена как объекта опыта в кантовской аргументации играет также роль своеобразного эпистемологического маркера.
Суть кантовской теории истинности чувственного познания заключается в мысли о том, что в суждении, утверждающем ту или иную ситуацию в чувственно воспринимаемом мире, истина состоит в «согласии предиката с данным субъектом», причем понятие субъекта, трактуемое как феномен, «дается только через отношение к чувственной способности познания и согласно с ней же даются чувственно наблюдаемые предикаты». Нет сомнения в том, что при таком подходе к рассмотрению проблемы идеализма в рассуждениях Канта можно выделить четкое эпистемологическое ядро: во-первых, гарантируется истинность суждения о чувственных данных и, во-вторых, опровергается сомнение идеалистов в действительности того объекта, который соответствует данному суждению, посредством как утверждения понимания феномена как действия, так и с помощью умолчания о сущности причины феноменов.
Принимая во внимание разделение наших когнитивных способностей на восприимчивость к воздействию некоего объекта на нас и функцию рассудка, можно сказать, что объекты рассудочного познания принципиально обособлены от объектов познания чувственного. Посредством сколь бы ни было глубокого изучения объектов рассудочного познания мы никогда не придем к пониманию
природы объектов, аффицирующих нашу чувственность и не сможем высказать о них что-либо более или менее достоверное. Единственное, что сообщается о связи объектов двух различных видов познания, так это тот факт, что в теоретическом плане Бог как идеал совершенства является одновременно и принципом познания и принципом становления в качестве «реально существующего»; в практическом плане нравственная философия дает самые первые критерии и принципы суждения.
Пограничной линией между чувственно воспринимаемым и интеллигибельным миром в диссертации служит изначальное эпистемологическое разделение на чувственность и рассудок, которое, казалось бы, не оставляет ни малейшего шанса на возможность их соединения, тем не менее Кант после обсуждения устройства интеллигибельной сферы обращается вновь к вопросам чувственного познания. Это говорит прежде всего о том, что Кант рассматривал данные два мира как находящиеся друг с другом в тесной взаимосвязи и аргументативная конструкция его диссертации представляет собой не иерархическое восхождение от одной ступени познания к другой и не две абсолютно не соприкасающиеся области, но своеобразное динамическое горизонтальное образование наподобие зеркального отображения.
Утверждение Канта в начале параграфа 11 о том, что феномены не выражают абсолютного и внутреннего качества объектов, то есть не отображают в точности их природу и есть, следовательно, лишь «образы вещей, а не идеи», является развитием темы, поднятой в параграфе 10. Особенность человеческого способа созерцания заключается в невозможности доступа для человека рассудочного созерцания. Такое познание возможно для нас посредством самых общих, абстрактных понятий, но ни в коем случае не через единичные понятия в конкретной форме. Ноумен, или интеллигибельное в принципе, «не может быть воспринят при помощи представлений, почерпнутых из ощущений» и лишен вообще всех свойств человеческого созерцания. Наше созерцание изначально пассивно и не в силах служить принципом бытия вещей, но может быть лишь следствием их воздействия на нас, в отличие от независимос-
ти и самодостаточности Божественного интеллектуального созерцания. И вызвано подобное положение дел прежде всего спецификой принципа формы чувственно воспринимаемого мира — пространством и временем, который позволяет нам взаимодействовать с объектами с помощью наших чувств и единственно при котором мы вообще способны ввести какую-либо вещь в нашу познавательную область.
Принцип формы чувственно воспринимаемого мира содержит в себе основание всеобщей связи для всего того, что представляет собой феномен, следовательно, является принципом субъективным — это есть определенный «закон духа», позволяющий с необходимостью рассматривать все, что относится к чувствам как их объект. Для феноменального мира принцип формы раздваивается на пространство и время: Кант характеризует их как «абсолютно первые, всеобъемлющие и составляющие как бы схемы и условия всего чувственного в человеческом познании», наделяя их тем самым свойствами всеобщности и необходимости. В отношении пространства и времени Кант выдвинул сразу несколько положений, в доработанном и уточненном варианте, составившем содержание «Трансцендентальной эстетики» в «Критике чистого разума».
Пространство и время не являются понятиями рассудка, но — чистыми формами чувственности субъекта, единичными по своей природе и не возникающими из чувств, а предполагающимися ими. Во-первых, благодаря этим чистым созерцаниям нам становится доступным все богатство отношений, встречающихся в чувственно воспринимаемой области; это основные формы всякого внешнего и внутреннего ощущения. Во-вторых, сама возможность внешних и внутренних восприятий должна их предполагать, но ни в коей мере не создавать: совершенно невозможно почерпнуть пространство и время из чувств или при каком бы то ни было их содействии. Наоборот, только посредством этих двух идей вообще становится возможным для нас представить себе как последовательность и одновременность (в отношении времени), так и внеположенность и находимость вне друг друга (в отношении пространства) объектов мира феноменов. В-третьих,
пространство и время изначально подразумевают цельность, заключая все в себе, в отличие от общих и абстрактных понятий рассудка, заключающих все под собой как под общим признаком. Всякое пространство и всякое время мыслятся как части одного и того же неизмеримого пространства и времени.
Особенность кантовского формального идеализма хорошо иллюстрируется им при раскрытии пространственных свойств: понятие пространства «скорее касается законов чувственного познания субъекта, чем условий самих объектов...». Поэтому по отношению к объектам чувственного познания оно является в наивысшей степени истинным и основанием всякой истины в сфере внешнего чувства. Поскольку природа воспринимается с помощью чувств, то законы чувственности распространяются на законы природы, которые рассматриваются сквозь призму пространственных свойств и геометрической науки в целом. Кант называет свое положение гипотезой «не вымышленной, а созерцательно данной в качестве субъективного условия всех феноменов, в которых природа может когда-либо открываться чувствам». Считается обоснованным, что временной принцип феноменального мира есть истинное понятие в высшей степени и условие любого созерцательного представления, распространяющееся на все возможные объекты чувств и содержащее в себе всеобщую форму феноменов.
Таким образом, следуя первой кантовской стратегии против идеализма, можно вывести образ идеалиста как того, кто сомневается или отрицает, что субъективной структуре чувственного познания соответствует что-либо подлинно реальное. Но чувственно реальное находится внутри рамок феноменального мира, что не может не порождать определенных вопросов относительно метафизической основы мира, недоступной чувственному созерцанию, особенно если учесть, что Кант в работе над диссертацией ориентировался все-таки на античный образец деления мира на чувственно воспринимаемый и интеллигибельный и двигался в русле элеато-платонической традиции. Но метафизическое основание мира также можно назвать реальным, только в совершенно ином смысле, нежели реальная чувственная действительность. Когда
в диссертации идет речь о реальном применении рассудка, посредством которого описывается метафизическое познание, то имеется ввиду не намерение объективно определить результаты воздействия объектов на чувственность субъекта, но познание истинного основания, на котором базируется отношение всех субстанций между собой: «каким образом многим существующим вещам свойственно некоторое первоначальное отношение, как бы первичное условие возможности взаимных влияний и принцип сущностной формы Вселенной».
Следовательно, «реальный» в метафизическом смысле мир существует за счет подобного отношения субстанций; и именно субстанции и их отношения лежат в основе мира, который для нас является феноменальным посредством пространственно-временных форм. Проблема метафизического познания и сущность вопроса о принципе формы интеллигибельного мира в диссертации заключается в том, чтобы выяснить, на чем покоится само это отношение субстанций и вообще как возможно, «чтобы многие субстанции находились во взаимной связи и таким образом относились к одному и тому же целому».
Кант предложил решение данного вопроса, отличающееся и от теории предустановленной гармонии и от версии окказионализма в пользу измененной теории физического влияния, уже задействованной им в «Новом освещении первых принципов метафизического познания». Принятие тезиса о необходимости реального основания, которое сохраняет мир как единое целое, состоящее из субстанций и их отношений друг к другу, делает неадекватными в рамках кантовского сочинения положения как предустановленной гармонии, так и окказионализма. Положениями последних предполагается идеальная и симпатическая гармония между субстанциями, то есть гармония без истинного взаимодействия. Такая гармония имеет место в случае, когда какие-либо индивидуальные состояния субстанции приспосабливаются к состоянию другой субстанции — подобная гармония называется также еще «единично-установленной».
Кант поддерживал точку зрения физического влияния, хотя особо отмечал необходимость избавить эту теорию от
некоторого изъяна, или ошибки, состоящей в том, что «она необдуманно утверждает, что взаимодействие субстанций и переходящие силы достаточно объясняются одним их существованием». Согласно кантовской позиции, если все же взаимодействие между субстанциями присутствует, то необходимо заключить, что существует некое особое основание, благодаря которому и становится возможным это взаимодействие. С одной стороны, нужна взаимосвязь субстанций, чтобы прийти к причине, с другой стороны, — причина, чтобы осуществилась взаимосвязь. Эта причина мира есть «вне его находящееся сущее» и источник бытия всех субстанций в нем, так как они происходят «не от разного, а все от одного», вследствие чего проистекает единство между ними. Причина происхождения всего является в то же время и причиной всеобщей связи: «зодчий мира должен быть. творцом».
Посредством тезиса о первопринципе и первопричине мира в диссертации делается все-таки попытка задать некоторые ориентиры в сфере чувственного созерцания, поскольку процесс познания становится возможным лишь потому, что раскрытие и применение человеческих когнитивных способностей осуществляется, как и все остальное в мире, «бесконечной силой единого». Соответственно, восприятия как внешнего, так и внутреннего чувства в принципе проистекают благодаря одной общей поддерживающей причине. В первом случае пространство, являясь чувственно познаваемым всеобщим и условием соприсутствия всего, обозначается как феномен вездесущия. Во втором случае время предстает в качестве того единственного бесконечного и неизменного, в котором все находится и существует, то есть феномена вечности общей причины. Однако Кант не рискует высказываться с большей степенью уверенности, следуя в этом основному закону метафизического познания не смешивать чувственные понятия с рассудочными и не переходить границ человеческого созерцания. Если же не учитывать данных предостережений, то создастся ситуация, подобная той, что была описана Кантом в «Грезах духовидца.»: ссылаясь при рассмотрении феноменов на определенные сверхъестественные предметы, например, на влияние духов, и
не имея никакого понятия об их природе, «наш рассудок был бы к великому своему ущербу отвращен от света опыта, только благодаря которому у него есть возможность создавать себе законы суждения, и был бы ввергнут во мрак неведомых нам признаков и причин».
Таким образом, можно сделать вывод, что хотя в диссертации имеются определенные зачатки будущей критической программы в том, что касается определения структуры и границ чувственного познания, но в отношении очерчивания границ рассудочной области есть довольно заметные пробелы, так как кантовское рассуждение движется здесь в рамках элеато-платонических воззрений. В этом плане позиция идеализма, сомневающегося в истинности чувственного познания, опровергается аргументами, заимствованными из того же эмпирико-познавательного контекста, что предполагает коренное отличие решения вопроса об идеализме от воль-фианской традиции.
Новацией кантовской позиции является прежде всего толкование проблемы идеализма как проблемы в первую очередь эпистемологической и требующей,
соответственно, эпистемологического же решения. Но, поскольку Кант одной из задач диссертации сделал ограничение сферы опыта и определение объектов для нашей чувственности как феноменов, роль рассудочного познания (в его реальном применении) в отношении обоснования объектов феноменального мира становится весьма существенной.
Из-за изначального различия чувственной и рациональной способностей и соответствующего им деления на два отличных друг от друга мира создаются как бы две реальности: одна — познаваемая в чувствах, но не отражающая внутреннего качества вещей, и другая — это качество мыслящая, но неспособная отобразить его чувственно; в результате чувственно воспринимаемая действительность феномена не совмещается с действительностью объектов самих по себе. Учитывая все данные моменты, проект диссертации важен для понимания дальнейшего развития кантовского отношения к проблеме идеализма, поскольку определил необходимую перспективу ее рассмотрения и проложил дорогу развертыванию программы формального идеализма самого Канта.
