CC BY
385
ФИЛОЛОГИЯ
УДК 82.091
О. Ю. Поляков
Становление и развитие категориального аппарата имагологии
Статья посвящена анализу основных понятий, составляющих инструментарий имагологии -раздела современной литературоведческой компаративистики, изучающего рецепцию и репрезентацию национальных образов в литературах. Основное внимание уделено таким категориям, как стереотип, имагема, национальный образ, рассмотренным в связи с исканиями крупнейших представителей западных имагологических школ - Д.-А. Пажо, Й. Леерссена, Д. Дукича.
The article is focused on the main concepts constituting the inventory of imagology, a branch of contemporary literary comparatism which studies reception and representation of national images. The categories of stereotype, imageme, national image are considered in the context of theoretical approaches of the major representatives of Western imagological schools - D.-A. Pageaux, J. Leerssen, D. Dukic.
Ключевые слова: компаративистика, имагология, национальный образ, стереотип, имагема, клише, культурная иконография.
Keywords: comparative studies, imagology, national image, stereotype, imageme, cliche, cultural imagery.
Современная имагология, исследующая категории своего/чужого и их воплощение, прежде всего в текстах литературы, опирается на структурно-функциональный метод: ее задача заключается в том, чтобы выявить компоненты национального образа, охарактеризовать его в историко-культурном контексте и определить, как он воплощается в текстовых структурах в качестве некоего «воображаемого», «дискурсивной сущности». В круг понятийных структур имагологии, сформировавшихся во второй половине XX в., наряду с образом (имиджем) входят соотносимые с ним понятия «клише» и «стереотип». Вначале мы сосредоточимся на категории стереотипа, справедливо названного В. Б. Земсковым «одним из самых мощных средств формирования картины мира других/чужих, наиболее древним и живучим, практически неумирающим способом имагологического культуротворчества» [1]. Его изучение осуществлялось, в основном, в рамках социологии и социальной психологии, разработки которых были восприняты имагологами.
Первая попытка научного анализа стереотипов была предпринята американским ученым У. Липпманом в работе «Общественное мнение» (1922). Он представлял их как «умственные картины», типы, модели, стандартные представления, которые предшествуют эмпирическому опыту и определяют его: «Мы, главным образом, идем не от наблюдения к суждению, а наоборот, сначала определяем свою позицию, а затем оцениваем воспринятое на основе сложившихся мнений. Из великого разнообразия внешнего мира мы выбираем то, что предопределено нам культурой, и оцениваем то, что выбрали, сквозь призму культурных стереотипов... Мы замечаем черту, которая маркирует известный тип, и дополняем остальную часть картины с помощью стереотипов, закрепленных в сознании» [2]. Стереотипы, по Липпману, консервативны (хотя и способны к изменениям), часто отражают предрассудки, но при этом они значимы как средство ориентации индивида в окружающем мире, социализации.
В 1930-1970-х гг. исследователи основное внимание уделяли характеристике стереотипов как чрезмерно обобщенных, не вполне достоверных представлений, образов, репрезентаций, отличительной чертой которых является инертность, неизменяемость (эту точку зрения разделяли Д. Кац и К. У. Брэйли, Т. Адорно) [3].
© Поляков О. Ю., 2014
Начиная с 1970-х гг., как отмечает Л. Р. Мойле, на первый план выдвигаются социально-когнитивные подходы к изучению стереотипов (Г. Олпорт и др.), выявляется их роль в формировании социальной идентичности (А. Тайфель) [4]. Учёные рассматривают стереотипы как минимум на двух уровнях [5]: как когнитивные структуры (изучается вопрос о том, как они связаны со структурами памяти, как на них влияют познавательные процессы личности) и как дискурсивные категории (в этом случае исследуется их лингвистическая и риторическая структура).
Большим авторитетом срели имагологов пользуются труды Марко Синиреллы, который рассматривает стереотипы в контексте проблем социальной психологии. Он понимает стереотип как «систему представлений, которые ассоциируют отношения, поведение и личностные характеристики с членами какой-либо социальной категории», социальной группы. Это определение, по справедливому замечанию ученого, отличается от большинства традиционных дефиниций тем, что не закрепляет за стереотипом «внерационального содержания, негативных функций и уничижительных оценок» [6]. Более того, для М. Синиреллы стереотип не существует как некая застывшая категория: ученый выделяет активные (действующие, воспроизводящиеся в медиасфере, искусстве и т. д.) и дормантные («спящие») стереотипы. Последние могут актуализироваться под влиянием определенных исторических условий, социально-политических причин, поэтому должны быть предметом пристального внимания экспертов, особенно в межнациональных отношениях.
В трактовке стереотипа М. Синирелла развивает концепцию социальной идентичности Анри Тайфеля. Согласно Тайфелю, личная идентичность индивида зависит от группы, к которой он принадлежит; социальные идентичности неоднородны, разносоставны, реализация их отдельных элементов ситуативно обусловлена; члены социальных групп стремятся к «позитивной» социальной идентичности, т. е. повышают статус своей группы, противопоставляя себя другим; внутри группы акцентируется общность признаков, а при сравнении с другими социальными группами особо выделяются не сходства, а различия [7].
А. Тайфель разработал также функциональную теорию стереотипов, согласно которой они выполняют три основные функции: социальной каузальности, мотивации и дифференциации. В первом случае стереотипы помогают социальной группе ориентироваться в сложных реалиях современного мира, во втором - обосновывать, оправдывать поведение по отношению к другим группам, в третьем - сохранять отличия от других групп [8]. Эти функции могут быть распространены и на национальные стереотипы.
Многие социологи поддерживают определение стереотипа как «обобщения относительно группы людей, в котором отдельные характеристики приписываются практически всем членам группы вне зависимости от того, в какой мере они присущи каждому из них» [9].
Таким образом, стереотипы осмысливаются как конструкты, образы-«фикции». В связи с этим в имагологии широко обсуждается проблема их соотношения с реальной действительностью. Г. Баузингер указывает, что, несмотря на избыточную генерализацию, они, как правило, обобщают некоторые реальные черты социальных групп; упрощая действительность и схематизируя поведенческие установки, стереотипы облегчают ориентацию индивида в социуме; наконец, они являются средством порождения «новой реальности», поскольку создают возможные модели идентификации [10].
В настоящее время стереотип определяют как набор качеств, характерных черт определенной социальной группы, представляющих собой «гибкие конструкции, способствующие интерпретации и мотивировке внутригрупповых отношений» [11]. Стереотипы выступают как средство «когнитивного структурирования среды индивидом» и как неотъемлемая часть социальной идентичности [12]. Субъект, идентифицирующий себя с социальной группой, принимает ее установки (автостереотипы), в то время как отношения к другим социальным группам определяются гетеростереотипными представлениями. Социальными психологами было доказано, что чаще всего автостереотипы имеют положительную направленность, в то время как гетеростереотипы содержат негативные оценки (к примеру, оценки собственного национального характера гораздо более благоприятны, чем представления об образах других наций) [13]. Кроме того, автостереотипы более сложно организованы, в то время как гетеростереотипы в большей степени схематизированы и представляют характеристики той или иной группы, общности в искаженно-преувеличенном виде.
Национальные стереотипы в имагологии получили множество определений. Их называют средством формирования идентичности (Л. Р. Мойле), культуротворческими феноме-
нами (В. Б. Земсков), общественно-историческими мифами (В. А. Хорев), тропами, существующими в интертексте культуры (Й. Леерссен).
Возникновение национальных стереотипов связано с ранними периодами формирования этносов, этнического сознания, с архаическими формами «культурного различения», такими как «мы/они», «свой/чужой», что подтверждается эпическим фольклором [14]. В. Б. Земсков подчеркивает, что стереотипы являются «вечным инструментом создания и репрезентации других/чужих в процессе непрерывного имагологического культуротворче-ства» [15].
Итак, стереотипы отличаются стабильностью, исторической устойчивостью и могут выступать как мифы или символы, объясняющие социально-исторический опыт той или иной национальной общности. Кроме того, гетеростереотипы дают представления и о самой нации, их создающей: отражаясь в образе другого/чужого, она уточняет собственную идентичность.
Другими словами, «образы чужой жизни, складывающиеся в большом историческом времени в традицию, в инвариантные, устойчивые структуры сознания, отражающие исторический опыт своей нации, не только обогащают знания о другом народе, но, может быть, в первую очередь характеризуют собственную этническую ментальность» [16].
Стереотипы в имагологии нередко отождествляют с предрассудками. Для того чтобы внести терминологическую ясность, Б. Мюттер предлагает основой стереотипа считать клише; группа клише образует предрассудки, а те в свою очередь формируют национальный образ [17]. Таким образом, ученый признает, что стереотипы обязательно связаны с деформациями, искажениями реальности.
По своей структуре национальные стереотипы неоднородны, и, хотя их отличают достаточное постоянство и инертность, в процессе исторического развития выявляются их константы и переменные составляющие. Варианты стереотипа, контрастно противостоящие друг другу, получили названия имагем.
Несмотря на то что национальные стереотипы обладают теми же характеристиками, что и социальные (оценочный характер, аксиологичность, эмотивная окрашенность), они отличаются меньшей динамикой и более долгой «родословной». Кроме того, «этническая и национальная принадлежность - относительно устойчивые элементы идентичности индивида, влияющие на его жизнь с очень раннего возраста», их, в отличие от социального окружения и социальных установок, сложно изменить [18].
Одну из лаконичных и в то же время ёмких и объективных характеристик национального стереотипа дал польский ученый Адам Шафф:
а) его предметом являются прежде всего определенные группы людей (расовые, национальные, классовые, политические, профессиональные, по половому признаку и т. п.), а также - вторично - общественные отношения между ними (например, стереотип революции);
б) его генезис является общественным, то есть он передается личности как выражение общественного мнения путем воспитания в семье и среде, независимо от личного опыта;
в) в связи со своей оценивающей функцией он несет определенную эмоциональную нагрузку (негативную или позитивную);
г) с точки зрения правдивости стереотип либо полностью противоречит фактам, либо соответствует им частично, создавая видимость полной правдивости своего содержания;
д) он долговременен и устойчив к изменениям, что связано с независимостью стереотипа от опыта с его эмоциональной нагрузкой;
е) перечисленные выше черты дают возможность реализации общественной функции стереотипа, заключающейся в защите принятых обществом или группой ценностей и оценок, индивидуальное усвоение которых как обязывающей общественной нормы является условием интеграции личности в группе;
ж) он всегда связан со словом-названием (либо с выражением из нескольких слов), которое является импульсом, активизирующим содержание стереотипа в определенном контексте;
з) название, с которым связан стереотип, чаще всего служит также названием соответствующего понятия, что ведет к мистификации стереотипа как вида понятия, хотя стереотип принципиально отличается от понятия и с точки зрения общественной и познавательной функции, и с точки зрения лежащего у их основ процесса создания соответствующих суждений [19].
Стереотипы служат структурными компонентами национального образа, его основой, и воплощаются в текстах культуры, формируют национальный текст литератур, интерпретация которого относится к числу задач имагологической науки.
Как уже говорилось, в состав стереотипов входят имагемы как структурно-содержательные компоненты национального образа. Понятие имагемы по-разному трактуется учеными: хорватский культуролог Д. Дукич называет ее «объектом стереотипизации» [20], финская исследовательница Р. Тарамаа полагает имагему мельчайшей единицей культурной иконосферы, входящей в состав стереотипа [21]; Й. Леерссен относит к имагемам полярные элементы стереотипа, семантика которых определяется бинарными оппозициями, манифестирующими «ролевые модели в воображаемом антропологическом ландшафте»: северный -рациональный / южный - чувственный; периферийный - вневременной / центральный -современный; западный - индивидуалистический, активный / восточный - коллективный, пассивный [22].
Как считает Давор Дукич, сосредоточенность имагологов на изучении отдельных има-гем привела к значительному сужению проблемного поля перспективной науки, недооценке культурных контекстов. В связи с этим он разрабатывает собственный метод исследования национального текста культур, «культурную иконографию», в которой соединяются подходы современной имагологии с эссенциализмом прошедших столетий, проявившимся, в частности, в идеалистическом учении о «психологии народов», навеянном философией Фихте и Гегеля, представлениями о самобытности наций, определяемой «народным духом».
Создатели «психологии народов», немецкие ученые М. Лацарус и Х. Штайнталь, полагали, что нация является носителем коллективного, объективного духа (objektiver Geist), или народного духа (Volksgeist), который выражается в языке, мифологии, религии, фольклоре, литературе, искусстве, науке, обычаях. Каждое проявление «индивидуального духа» проистекает из «объективного духа» и одновременно укрепляет и обогащает его. Процесс освоения индивидом национальных ценностей, образов, моделей, в представлении Лацаруса и Штайнталя, модифицируется апперцепцией (влиянием уже существующих в сознании образов). Также важным для последующего развития имагологии было положение Лацаруса о «сознании прошлого» (Zeitbewusstsein): в определенные исторические периоды национальное сознание обращено только к одной стороне «народного духа», в то время как другие стороны (группы образов) остаются не актуализированными.
Понятие индивидуальной национальной культуры как субъекта культурной иконографии, по Дукичу, аналогично «объективному духу» Лацаруса и Штайнталя, включающему разноречивые модусы ("objective spirits"), которые должны быть рассмотрены и в синхронии, и в диахронии, поскольку имагемы представляют собой «исторически сжатые образы» (понятие, соотносимое с verdichtete Vorstellungen немецких ученых - основателей «психологии народов»).
Культурная иконография конкретного периода включает ограниченное число релевантных имагем и не претендует на выражение целостной картины мира - это положение Дукич считает аналогичным принципу «суженного состояния духа» (Ende des Geistes), сформулированному И. Ф. Гербартом. Положение той или иной имагемы в центре или на периферии культурной иконографии зависит от системы ценностей той или иной культуры в конкретный период, и каждая имагема обязательно связана с соответствующей идеологемой, что требует ее рассмотрения в широком контексте истории идей.
Культурная иконография, как подчеркивает Дукич, представляет собой идеальный конструкт и соотносится с индивидуальной иконографией, выраженной в произведении отдельного автора, как общее и частное, как «индивидуальный дух» и «объективный дух», если использовать фразеологию Лацаруса и Штайнталя.
Контекст, в котором рассматривается отдельная имагема, должен, по мысли Дукича, включать не только историю ее возникновения и разнообразных трансформаций, ее конгениальность или противоречивость по отношению к имагемам других культур (как это делает традиционная имагология), но прежде всего анализ других значимых имагем из ее окружения в связи с соответствующими идеологемами. Концепция культурной иконографии, как полагает хорватский исследователь, призвана углубить характеристику авто- и гетерообра-зов конкретной культуры, преодолеть бинарность классической имагологии, основанной на анализе изолированных имагем.
Стереотипы и имагемы образуют структуру национального образа, который является предметом изучения ряда смежных с имагологией наук, в частности социологии, социальной психологии, теории коммуникаций. Начало его освоения некоторые ученые связывают с работой У. Липпмана «Общественное мнение» (1922), в которой говорится о «ментальных образах» действительности как формах стереотипизации. Значимой вехой в научном постижении образа как социальной категории была монография К. Боулдинга «Образ. Знание в жизни и обществе» (1956), в которой выстраивание образов, понимаемых как «структуры знания», связывается с предшествующим опытом индивида. В ней также акцентируется стабильность образа, устойчивого к трансформациям [23].
Дальнейший прогресс в изучении образов был обусловлен развитием психологии, разработкой теории когнитивных схем как «обобщенных структур знания, моделей мышления или правил» [24], а также концепции ментальных моделей как «репрезентаций, которые относятся не просто к понятийной структуре, связанной со специфическим восприятием или функцией, но к более широким общностям установок и представлений» [25]. По мнению О. К. Фальта, понятие когнитивной схемы соотносимо с понятием образа, а «ментальная модель» коррелирует с группой образов. Образы и схемы характеризуются «упрощением реальности, длительностью бытования и постоянством» [26].
Названные понятия не вполне проясняют интересующее нас содержание категории «образ» в плане изучения рецепции и представления национального, хотя и могут быть экстраполированы на сферу межкультурных коммуникаций. Имагологическое определение понятия «образ» имеет свою специфику, представляя собой «ментальную или дискурсивную репрезентацию или репутационный статус индивида, группы, этнической общности или нации» [27]. Фактологические, эмпирически достоверные суждения о нациях не относятся к имагологическим единицам, поскольку имагологический дискурс о национальном имеет «воображаемый» характер, утверждает Й. Леерссен [28]. Немецкий имаголог Манфред Бел-лер понимает образ как «ментальную картину "другого", которая определяется характеристиками семьи, группы, племени, народа или расы». Как таковой, национальный образ формирует и поддерживает наши представления о других, иных, их оценки, поведение по отношению к ним [29].
Современная имагология оперирует понятиями автообраза (представлений о собственной общности) и гетерообраза (образа иной нации, этноса). Эти образы взаимозависимы, взаимообусловлены, отражаются друг в друге. Как отмечает К. Синдрэм, образы чужого, другого «комплементарно корреспондируют с представлениями о своем», о собственной идентичности [30].
Национальные образы представляют собой результат редукции, схематизации реальности, стремятся к инвариантным константам, которые заключены в топосах и клише, и поэтому их часто называют разновидностью стереотипов [31]. Мы не разделяем идею о тождественности национального образа и стереотипа, поскольку они находятся в отношениях частного и общего, первый служит структурным компонентом второго и, кроме того, большей подвижностью по сравнению с инертным стереотипом. Любопытна модель формирования национального образа, которую предлагает Б. Мюттер: первоэлемент образа и основа стереотипа - клише, которые, объединяясь в группы, образуют предрассудки, а те, в свою очередь, формируют национальный образ [32].
Т. Бляйхер считает, что если образ сохраняет устойчивость на протяжении значительного временного отрезка, он переходит в разряд стереотипов или клише [33]. На историческую динамику национальных образов указывает и Й. Леерссен: возможны «экспорт» автообраза какой-либо страны, в результате которого он начинает восприниматься иной культурой как гетерообраз; интериоризация гетерообраза в принимающей культуре как собственного автообраза; возможна имагологическая инверсия, когда национальный образ переходит в свою противоположность («контробраз») [34].
С другой стороны, национальный образ может оставаться достаточно стабильным на протяжении больших хронологических отрезков (примером служит образ Германии, созданный де Сталь, представляющий субъективное видение писательницей этой страны и определявший рецепцию Германии за ее рубежами).
Другим отличием национального образа от стереотипа является его содержательная и оценочная изменчивость. Классическим примером изменения валоризации является обла-
гораживание «дикаря», жителя европейских колоний, в предромантическую и романтическую эпохи: семантика национального образа видоизменяется и затрагивает традиционно оппозиционный Noble Savage образ француза: некогда «рафинированный», он начинает мыслиться как воплощение искусственности, претенциозности, которым противопоставлены искренность, честность, близость природе «естественного» человека [35].
Таким образом, в ходе эволюции национальных образов могут формироваться контробразы. Так, образ англичанина, представлявшегося в XVIII в. холериком, склонным к суициду, в XIX столетии эволюционирует в тип флегматичного и чопорного денди. Возможны и целые «цепи» сменяющих друг друга контробразов: бытовавшие в XVII в. представления о немцах как «неотесанных невежах» сменяются их восприятием как глубокомысленных романтиков, художников в начале XIX в., и, наконец, в XX в. образ жителей Германии ассоциируется с духом педантизма, логики, систематизации [36].
Контробразы накапливаются в культуре, образуют многоярусные имагологические структуры, и в определенных условиях тот или иной их компонент актуализируется, обнаруживая «квазихарактерологическую полярность» национального образа, сочетающего, например, «страстность и высокомерие испанцев; утонченность и распущенность итальянцев; веселый нрав и рассудочную серьезность французов; обходительность и задиристость англичан, надмирность и кипучую энергию ирландцев; созерцательность и чувственность фламандцев и т. д.» [37]. Не случайно любую страну можно назвать страной контрастов, полярных качеств.
Также Леерссен оперирует понятием метаобраза, который выражает представления нации о том, как она воспринимается другими (такие образы воплощаются, например, в «Персидских письмах» Монтескье, пьесе Б. Шоу «Другой остров Джона Булля», романе Э. М. Форстера «Поездка в Индию») [38].
С другой стороны, имагологическое понятие образа коррелирует с его поэтологиче-ским значением: художественный образ, в отличие от «плоскостного» стереотипа, многомерен и многозначен [39]. Как пишет В. Б. Земсков, «здесь мы имеем дело не с примитивно центрированным сознанием, а с плюралистичным, объемным, универсализированным видением другого/чужого. В образах искусства иной тип аксиологичности, более аналитический, усложненный, но главное, искусство воссоздает мир другого не как другого-чужого, а как другого-иного», нередко внося изменения в сложившиеся национальные образы [40].
При этом следует подчеркнуть, что литературоведческое и имагологическое значения понятия «образ» не совпадают. Известный французский имаголог Даниэль-Анри Пажо настаивает на том, что образ чужого - культурный факт и должен изучаться «как объект, как антропологическая практика, у него есть свое место и своя функция в мире символического, или воображаемого... которое неотделимо от любой социальной и культурной организации» [41]. Воображаемое в представлении Пажо - «выражение (в масштабе общества, общности, культурного целого) основополагающей биполярности», включающей «своё/чужое», «здесь/там», «сходное/различное» [42]. Ему близка данная Э. Патлажан трактовка воображаемого как «совокупности представлений, которые выходят за пределы опыта и закономерные дедуктивные ряды» и которые характерны для любой культуры, любого социума.
Образ - результат взаимодействия наблюдающей и наблюдаемой культур, к анализу которого Пажо применяет теорию «живого взгляда» Яна Старобинского, лингвистическое учение Э. Бенвениста, труды по семиотике Р. Барта и Ч. Пирса, мифологии М. Детьена, антропологии К. Леви-Стросса.
Так, развивая концепцию Я. Старобинского, он утверждает, что образ «чужого» в определенной мере является образом самой наблюдающей культуры: это и отрицание «иного», и дополнение, продолжение собственного «тела и пространства». Образ «чужого» проявляется как второй язык, сосуществующий с языком «я», дублирующий его. К нему приложимы, как считает Пажо, все признаки языка, выделенные Э. Бенвенистом: структурность, знаковый характер, соотнесенность со всеми членами общности, единая реализация межличностного общения.
Д.-А. Пажо связывает образ с понятиями идеи, символа, знака и рассматривает его не в плане аналогии, а в референтном значении («релевантный образ, относящийся к идее, схеме или величине, предшествующей представлению» [43]). Образ как представление должен стать объектом семиотического рассмотрения, поскольку он обусловливает «вектор коммуникаций» и обладает, в терминах Р. Барта, «знаком-функцией».
Имагологический образ, по мнению Пажо, не может быть пан- или полисемичным (в отличие от образа-иконы и поэтического образа), поскольку он является представлением, результатом рецепционной замены, или подстановки. В связи с тем что дискурсы «чужого» не бесконечны, имагологические тексты относительно быстро программируются, кодируются и декодируются читателями. Выделить, проанализировать, объяснить эти типы дискурсов призвана имагология как наука, исследующая национальное воображаемое.
В структуре имагологического образа Пажо выделяет три компонента: слово, иерархическую зависимость и сценарий. Первичным структурным элементом образа являются группы лексем, или ключевых слов, которые исследователь называет вербальными «созвездиями», лексическими полями и которые раскрывают содержание концепта «чужой». С одной стороны, это слова, относящиеся к языку наблюдающей страны и служащие для характеристики страны наблюдаемой: к примеру, «гордость», «доблесть», «честь», «страсть» («fierté», «noblesse», «honneur», «passion») с XVII в. используются для характеристики испанского мужчины, «наблюдаемого» французской культурой. Составление таких лексических систем, их диахронический анализ - необходимый этап имагологического исследования, так как он помогает погрузиться в социальное и культурное воображаемое. Вторая группа ключевых слов - заимствования из языка наблюдаемой страны, вошедшие без перевода в язык, культурное пространство, воображаемое страны-реципиента. Эти непереводимые слова обозначают абсолютно чужие реалии: «идальго», «фанданго», «сомбреро», кастаньеты, мантильи («hidalgo», «fandango», «sombrero», castagnettes, mantilles).
«Этим лексическим единицам и лексическим системам соответствуют, - пишет Д.-А. Пажо, - относительно простые процессы семантизации: слово неотделимо по своей природе и в своем функционировании от стереотипа», который «производит однозначные семантические реакции», т. е. служит однозначному декодированию имагологического образа [44]. Такие лексемы-ключи способствуют эссенциалистской интерпретации иной культуры. В отличие от них лексемы, которые Пажо называет «словами-фантазмами», обладающими виртуальными семами, служат не только для непосредственной речевой коммуникации, но и для передачи символического содержания. Пажо приводит в пример слова «гарем», «одалиска» и «пустыня», которые служат созданию «восточного воображаемого».
Второй компонент имагологического образа, выделенный Пажо, - иерархизированные отношения между наблюдающей и наблюдаемой культурами, связи, которые реализуются в нескольких полях (пространственно-временные рамки, тело «чужого», система ценностей «чужого», проявления его культуры в антропологическом значении термина). Ученый выделил три основополагающих типа иерархических отношений: фобию, манию, филию, которые могут найти выражение «в системе адъективации (определяющей иерархизации), в системе сравнений, эквивалентов, противопоставлений и экспликативных перифраз [45].
На этом уровне образ запрограммирован уже не в лексике, а в системе соположенных представлений. «Начиная со слов и иерархических отношений, образ постепенно развивается в сюжеты, в сцены в повествовательном и драматическом смысле термина. Образ становится сценарием, продолжением сцен, совокупность которых может смешиваться с имаголо-гическим текстом в его целостности» [46]. В качестве примера Пажо приводит образ Испании, сложившийся во французской культуре под влиянием контактов двух стран, в том числе литературных взаимодействий, творчества Сервантеса, авантюрных романов. Его актуализация на протяжении долгого времени была связана с реализацией стереотипного сценария, отвечавшего имагологическим ожиданиям аудитории. Так, «написать об Испании означало обязательно, запрограммированно очутиться на скверном постоялом дворе, есть плохую пищу, оседлать осла, быть атакованным бандитами с большой дороги и т. д.» [47]. Фрагменты этого сценария реализованы в новелле П. Мериме «Кармен», а в одноименном произведении Бизе обращение к женскому типу и «сценам иберийской страсти» создало новые возможности для развития имагологической сюжетики, связанной с гетерообразом Испании.
Таким образом, испанская культура послужила обогащению французского воображаемого, которое заполнилось не просто чужими реалиями, а сценариями и заархивированными образами. «На этом уровне воображаемое больше не является лексическим полем или антологией иерархических образов: оно есть библиотека, собрание коллективной памяти, очертания которой стремятся наложиться на национальное пространство» [48].
Имагологический образ на третьем, «сценарном», уровне коррелирует с понятием мифа, определяемого Пажо как знание, власть, как история той или иной общности и этическая
история, которая служит ее консолидации. В данном случае воображаемое окружает слово, «пучок отношений», придавая сценарию нормативную ценность и значение, которые встречаются только в мифе [49], причем мифологизации подвергаются только те «заархивированные» образы, которые постоянно присутствуют в культуре, актуализируются и пересматриваются, образуя интертекстуальный план имагологического текста, служащего инструментом символической коммуникации.
Присутствие имагологических текстов в культуре, по мнению Пажо, важно для ее самоопределения через противопоставление, сравнение с репрезентациями «чужого», которые помогают составить историю воображаемого. Воображаемое, безусловно, связано со становлением общества или общности, но «так как образ не является более или менее измененным воспроизведением некой реальности, то воображаемое... также имеет собственную историю, свой ритм, свое собственное выражение» [50] (к примеру, национальный образ может быть анахроничным по отношению к текущим событиям).
Менее всего Пажо говорит о поэтологическом изучении национального образа, называя его «фантазией о чужом», которая основана на метафоре и метонимии как важнейших средствах символизации. Имагология «может проецировать, согласно Якобсону, принципы поэтики: изучение фантазии о "чужом", изучение текстуального функционирования некоторого воображаемого от этого станет только подробнее и точнее» [51]. И, тем не менее, как указывает Д.-А. Пажо, культурный образ как образ «чужого», в отличие от образа поэтического, никогда не будет абсолютно автореферентным. из-за своего относительно запрограммированного характера, из-за иерархий и отклонений, в которых он отражается и формируется. Если культурный образ стремится стать символом, его символическое значение всегда относительно условно, оно устанавливается «не через текст или высказывание, которое его выражает, но через социальный и культурный код» [52].
Адекватное изучение национального образа предполагает исследование всех дискурсов о «чужом» в диахроническом и синхроническом аспектах, изучение социальных и исторических данных, учет сведений всего комплекса гуманитарных наук, с тем чтобы создать «всеобщую историю». Таким образом, изучение национального образа встраивается в идеологию новой исторической науки, «Школы Анналов», которая полагала необходимым рассматривать исторические события в большом историческом времени, выявлять фундаментальные процессы общественной жизни, опираясь на комплекс наук, анализировать все тексты той или иной эпохи, чтобы представить ее в единстве многочисленных связей.
Примечания
1. Земсков В. Б. Образ России на «переломе» времен (Теоретический аспект: рецепция и репрезентация «другой» культуры) // Новые российские гуманитарные исследования. 2006. № 1. URL: http//www.rngumis.ru
2. Цит. по: Moyle L. R. Drawing Conclusions: An Imagological Survey of Britain and the British and Germany and the Germans in German and British Cartoons and Caricatures, 1945-2000. Osnabrück, 2004. S. 13.
3. Ibid. S. 14.
4. Moyle L. R. Drawing Conclusions: An Imagological Survey of Britain and the British and Germany and the Germans in German and British Cartoons and Caricatures, 1945-2000. Osnabruck, 2004. S. 13.
5. Cinirella M. Ethnic and National Stereotypes: A Social Identity and Ethnic Stereotyping in Theory and Literary Practice. Amsterdam, 1997. P. 38.
6. Ibid. P. 37.
7. Ibid. P. 43.
8. Ibid. P. 45-46.
9. Aronson E., Wilson T. D., AkertR. M. Social Psychology. Upper Saddle River, 2005. P. 434.
10. Bausinger H. Name und Stereotyp // Stereotypvorstellungen im Alltagsleben: Beitrage zum Themenkreis Fremdbilder, Selbstbilden, Identitat / еd. H. Gerndt. Munchen, 1988. S. 13. Цит. по: Imagology. The Cultural Construction and Literary Representation of National Characters. A Critical Survey / еd. M. Beller, J. Leerssen. Amsterdam: N. Y., 2007. P. 430.
11. Oakes P., Haslam A., Turner J. Stereotyping and Social Reality. Oxford, 1994. P. 211-212..
12. Moyle L. R. Op. cit. P. 13.
13. Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters. A critical survey / еd. M. Beller, J. Leerssen. Amsterdam: Rodopi, 2007. P. 429.
14. Земсков В. Б. Цит. соч.
15. Там же.
16. Там же.
17. Mütter B. Stereotypen und historisches Lernen // Historische Stereotypenforschung: Methodologische Überlegungen und empirische Befunde / ed. H. H. Halen. Oldenburg, 1995. Цит. по: Imagology. The Cultural Construction and Literary Representation of National Characters... P. 431.
18. Cinirella M. Op.cit. P. 48-49.
19. Цит. по: Хорев В. А. Польша и поляки глазами русских литераторов. М., 2005. С. 89.
20. Dukic D. The Concept of Cultural Imagery. URL: http://www.bib.irb.hr/.../344847
21. Taramaa R. Stubborn and Silent Finns with "Sisu" in Finnish-American Literature: An Imagological Study of Finnishness in the Literary Production of Finnish-American Authors. Oulu: Oulu University Press, 2007. P. 44.
22. Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters. P. 29.
23. Falt O. K. Global History, Cross-Cultural Interactions and Encounters and Theoretical Roots of the Study of Mental Images. URL: http://bib.irb.hr/.../344847. [P. 317].
24. Ibid. P. 318.
25. Lehtinen E., KuusinenJ. Kasvatuspsykologia. Juva, 2001. P. 106. Цит. по: Falt O. K. Op. cit. Р. 317.
26. Falt O. K. Op. cit. P. 319.
27. Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters. P. 342.
28. Ibid.
29. Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters. P. 342.
30. Syndram K. U. The Aesthetics of Alterity: Literature and the Imagological Approach // National Identity - Symbol and Representation. Yearbook of European Studies. Vol. 4. Amsterdam, 1991. P. 177-191.
31. Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters. P. 343.
32. Mütter B. Stereotypen und historisches Lernen // Historische Stereotypenforschung: Methodologische Überlegungen und empirische Befunde / ed. H. H. Hahn. Oldenburg, 1995. S. 169.
33. Цит. по: Moyle L. R. Drawing Conclusions: An Imagological Survey of Britain and the British and Germany and the Germans in German and British Cartoons and Caricatures, 1945-2000. Osnabrück, 2004. P. 25.
34. Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters. P. 343.
35. Ibid.
36. Ibid.
37. Ibid. P. 343-344.
38. Ibid. P. 344.
39. На переломе. Образ России прошлой и современной в культуре, литературе Европы и Америки (конец XX - начало XXI вв.) / отв. ред. В. Б. Земсков. М., 2011. C. 20.
40. Там же.
41. Pageaux D.-H. Image/Imaginaire // Beyond the Pug's Tour. National and Ethnic Stereotyping in Theory and Literary Practice / ed. C. C. Barfoot. Amsterdam-Atlanta, 1997. P. 369.
42. Ibid. P. 367.
43. Ibid. P. 369.
44. Ibid. P. 371.
45. Ibid. P. 373.
46. Ibid.
47. Ibid. P. 374.
48. Ibid. P. 374-375.
49. Ibid. P. 375.
50. Ibid. P. 376.
51. Ibid. P. 377.
52. Ibid.
Notes
1. Zemskov V. B. Obraz Rossii na «perelome» vremen (Teoreticheskij aspekt: recepciya i reprezentaciya «drugoj» kul'tury) [Image of Russia on the "fracture" of the times (Theoretical aspect: reception and representation of the "other" culture)] // Novye rossijskie gumanitarnye issledovaniya - New Russian humanitarian research. 2006, No. 1. Available at: http://www.rngumis.ru
2. Cit. by: Moyle L. R. Drawing Conclusions: An Imagological Survey of Britain and the British and Germany and the Germans in German and British Cartoons and Caricatures, 1945-2000. Osnabrück, 2004. P. 13.
3. Ibid. P. 14.
4. Moyle L. R. Drawing Conclusions: An Imagological Survey of Britain and the British and Germany and the Germans in German and British Cartoons and Caricatures, 1945-2000. Osnabruck, 2004. P. 13.
5. Cinirella M. Ethnic and National Stereotypes: A Social Identity and Ethnic Stereotyping in Theory and Literary Practice. Amsterdam, 1997. P. 38.
6. Ibid. P. 37.
7. Ibid. P. 43.
8. Ibid. P. 45-46.
9. Aronson, E., Wilson T. D., Akert, R. M. Social Psychology. Upper Saddle River, 2005. P. 434.
10. Bausinger, H. Name und Stereotyp // Stereotypvorstellungen im Alltagsleben: Beitrage zum Themenkreis Fremdbilder, Selbstbilden, Identitat / ed. H. Gerndt. Munchen, 1988. S. 13. Cit. by: Imagology. The Cultural Construction and Literary Representation of National Characters. A Critical Survey / ed. M. Beller, J. Leerssen. Amsterdam: N. Y., 2007. P. 430.
11. Oakes, P., Haslam, A., Turner J. Stereotyping and Social Reality. Oxford, 1994. P. 211-212.
12. Moyle L. R. Op. cit. P. 13.
13. Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters. A critical survey / ed. M. Beller, J. Leerssen. Amsterdam: Rodopi, 2007. P. 429.
14. Zemskov V.B. Cit.
15. Ibid.
16. Ibid.
17. Mutter B. Stereotypen und historisches Lernen // Historische Stereotypenforschung: Methodologische Überlegungen und empirische Befunde / ed. H. H. Halen. Oldenburg, 1995. CIT. by: Imagology. The Cultural Construction and Literary Representation of National Characters... P. 431.
18. Cinirella M. Op. cit. P. 48-49.
19. Cit. by: Horev C. A. Pol'sha i polyaki glazami russkih literatorov [Poland and the poles in the eyes of Russian writers]. Moscow. 2005. P. 89.
20. D. Dukic The Concept of Cultural Imagery. Available at: http://www.bib.irb.hr/.../344847
21. Taramaa R. Stubborn and Silent Finns with "Sisu" in Finnish American Literature: An Imagological Study of Finnishness in the Literary Production of Finnish American Authors. Oulu: Oulu University Press, 2007. P. 44.
22. Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters... P. 29.
23. Falt O. K. Global History, Cross Cultural Interactions and Encounters and Theoretical Roots of the Study of Mental Images. Available at: http://bib.irb.hr/.../344847. [P. 317].
24. Ibid. P. 318.
25. Lehtinen, E., Kuusinen J. Kasvatuspsykologia. Juva, 2001. P. 106. Cit. by: Falt O. K. Op. cit. P. 317.
26. Falt O. K. Op. cit. P. 319.
27. Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters... P. 342.
28. Ibid.
29. Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters... P. 342.
30. Syndram K. U. The Aesthetics of Alterity: Literature and the Imagological Approach // National Identity is a Symbol and Representation. Yearbook of European Studies. Vol. 4. Amsterdam, 1991. P. 177-191.
31. Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters... P. 343.
32. Mutetr B. Stereotypen und historisches Lernen // Historische Stereotypenforschung: Methodologische Überlegungen und empirische Befunde / ed. H. H. Hahn. Oldenburg, 1995. S. 169.
33. Cit. by: Moyle L. R. Drawing Conclusions: An Imagological Survey of Britain and the British and Germany and the Germans in German and British Cartoons and Caricatures, 1945-2000. Osnabrück, 2004. P. 25.
34. Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters... P. 343.
35. Ibid.
36. Ibid.
37. Ibid. P. 343-344.
38. Ibid. P. 344.
39. Na perelome. Obraz Rossii proshloj i sovremennoj v kul'ture, literature Evropy i Ameriki (konec XX -nachalo XXI vv.) [At the turn. The image of Russia's past and modern culture, literature of Europe and America (the end of XX - beginning of XXI centuries)] / resp. ed. V.B. Zemskov. Moscow. 2011. P. 20.
40. Ibid.
41. Pageaux D. H. Image/'imaginaire // Beyond the Pug''s Tour. National and Ethnic Stereotyping in Theory and Literary Practice / ed. C. C. Barfoot. Amsterdam Atlanta, 1997. P. 369.
42. Ibid. P. 367.
43. Ibid. P. 369.
44. Ibid. P. 371.
45. Ibid. P. 373.
46. Ibid.
47. Ibid. P. 374.
48. Ibid. Pp. 374 375.
49. Ibid. P. 375.
50. Ibid. P. 376.
51. Ibid. P. 377.
52. Ibid.
