CC BY
37
СТАТЬИ
СТАНОВЛЕНИЕ И ЭВОЛЮЦИЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ СОВЕТОЛОГИИ
Э.В. Будаев, А.П. Чудинов
Термин «советология» получил широкое распространение в зарубежной историографии в 1960-е гг. в качестве обозначения научного направления, посвященного изучению политики, экономики, культуры, науки и иных сторон жизни Советского Союза. По мере накопления исследований и дифференциации научных интересов появились политическая, экономическая, социологическая и иные виды советологии. Несмотря на позднее «терминологическое оформление» этих исследований под наименованием «советология», точкой отсчета для этого направления стало возникновение на политической карте мира Советской России и СССР, потому что первые советологические исследования появляются одновременно с возникновением советского общества.
В комплексе советологических наук важное место занимает лингвистическая советология, предметом исследования которой служат языковая политика в СССР, особенности советского тоталитарного дискурса, функционирование, взаимодействие и эволюция языков народов Советского Союза. Представляется возможным говорить о трех этапах существования лингвистической советологии. Первый - этап становления - относится к периоду с 20-х гг. до конца второй мировой войны. Особенности этого периода связаны с тем, что практически одновременно создавались и политическая лингвистика, и политическая советология, а левые идеи были весьма популярны в США и Великобритании. Следующий этап приходится на период холодной войны и последующей разрядки, когда идеологическое противостояние было максималь-
но обостренным (до середины 80-х). Третий этап относится к периоду перестройки и демонтажа советской системы, когда политические разногласия обострились уже внутри советской страны, а зарубежные консультанты все чаще начали выступать как эксперты по вопросам строительства новой политической системы в России.
В Советском Союзе долгие годы считалось, что советология основана на клевете на социалистическое государство, а советологи - малограмотные лжецы, клеветники и агенты вражеской разведки, изначально ненавидящие все русское и советское. Разумеется, среди советологов было немало людей, ослепленных ненавистью или сознательно зарабатывающих себе на жизнь заказными разоблачениями и страшилками. Вместе с тем среди советологов были и талантливые ученые, которые стремились к объективности и смогли зафиксировать то, что оставалось скрытым для политически ангажированных авторов по обе стороны границы. Именно такие исследователи и заслуживают подлинной благодарности потомков. Следует, однако, подчеркнуть, что при обращении к публикациям западных специалистов практически всегда можно «вычислить» политическую пристрастность / беспристрастность авторов, которая в одних случаях проявляется в непосредственных обвинениях и оценках, а в других -характеризуется исследованием своего объекта с помощью объективных научных методов, используемых в целом в гуманитарных науках.
К числу основоположников лингвистической советологии и политической коммуникативистики в целом справедливо относят Уолтера Липпманна (1889-1974), который в годы Первой мировой войны писал пропагандистские листовки для армии союзников во Франции, а затем занялся изучением проблемы эффективности политической агитации и пропаганды. Многие его идеи уже давно воспринимаются как аксиомы и прописные истины; соответствующие исследования стали своего рода базой для формирования понятийно-терминологического аппарата политической лингвистики. Например, в современной науке активно используется предложенное У Липпманном понятие «процесса определения повестки дня» (agenda-setting process), то есть высвечивания в политической коммуникации одних вопросов и замалчивания других. Ученый разграничил такие явления, как реальная актуальность той или иной проблемы и ее «значимость» в восприятии общества, а также охарактеризовал определение повестки дня как важный прием манипулирования политическим сознанием.
У. Липпманн разработал эффективную методику применения контент-анализа как инструмента для исследования общественных
представлений о политической картине мира. В частности, еще в 1920 году У Липпманн совместно с Ч. Мерцем опубликовали исследование корпуса текстов газеты «The New York Times», которые были посвящены Октябрьской революции 1917 года Анализ показал, что среднему американцу невозможно было составить сколько-нибудь объективного мнения о происходящих событиях ввиду антибольшивистской предвзятости публикуемых текстов [Lippmann, Merz 1920].
Теоретические выводы У Липпманн совмещал с практической политической деятельностью и оказывал влияние на принятие решений на самом высоком уровне. Так, будучи советником президента В. Вильсона, исследователь участвовал в составлении знаменитых «14 тезисов», в корне изменивших внешнеполитический курс США.
Среди ведущих американских советологов называют также профессора Гарольда Лассвелла (1902-1978), которому принадлежит заслуга значительного развития методики контент-анализа и ее эффективного применения к изучению языка политики. С помощью контент-анализа Г. Лассвеллу удалось продемонстрировать связь между стилем политического языка и политическим режимом, в котором этот язык используется. По мнению исследователя, дискурс политиков-демократов очень близок дискурсу избирателей, к которым они обращаются, в то время как недемократические элиты стремятся к превосходству и дистанцированию от рядовых членов общества, что неизбежно находит отражение в стилистических особенностях языка власти. Языковые инновации предшествуют общественным преобразованиям, поэтому изменения в стиле политического языка служат индикатором приближающейся демократизации общества или кризиса демократии. Использование этой методики позволило сделать вывод о том, что политический язык советской элиты на протяжении двадцатых-сороковых годов все дальше и дальше уходил от демократических традиций.
После Второй мировой войны отношения Советского Союза со странами Западной Европы и США резко изменились. На смену военному союзу объединенных наций пришли холодная война, железный занавес, равновесие страха и охота на ведьм. В 1949 году была опубликована коллективная монография «Язык власти: Исследования по квантитативной семантике» [Language of Power 1949], значительная часть которой была посвящена политической коммуникации в Советском Союзе. Г. Лассвелл, Н. Лейтес, С. Якобсон и другие исследователи на основе анализа коммуникативной практики коммунистов и иного подобного речевого материала выявляли различные взаимозависимости между
семантикой языковых единиц, их частотностью и политическими процессами. Так, в совместном исследовании Сержа Якобсона и Гарольда Лассвелла «Первомайские призывы в Советской России (1918-1943)» было выделено 11 категорий ключевых символов (обозначение «своих» и «чужих», использование национальной и интернациональной символики, обращение к внутренней и внешней политике и др.), а затем проведено исследование их частотности на различных этапах развития СССР. Авторы показывают, что такое исследование позволяет лучше понять динамические процессы в господствующей идеологии и нюансы советской политики.
По мере того как военное сотрудничество между СССР и странами Запада переросло в холодную войну, зарубежные исследователи стали обращать самое пристальное внимание на внутри- и внешнеполитические средства советской пропаганды. В это время появляется одна из первых крупных работ по советской политической коммуникации -книга Алекса Инкелеса «Public Opinion in Soviet Russia: A Study in Mass Persuasion» («Общественное мнение в Советской России: Исследование массового убеждения») [Inkeles 1950]. Помимо рассмотрения советской информационной политики, она содержала анализ интервью с бывшими гражданами СССР А. Инкелес пришел к выводу об «абсолютном» контроле СМИ советскими властями. Вместе с тем автор резюмировал, что «система советской коммуникации далека от того, чтобы обеспечивать тотальное убеждение населения, ее эффективность гораздо ниже того уровня, которого советские лидеры хотели бы достигнуть» [Inkeles 1950, p. 319].
Продолжением исследований А. Инкелеса стала книга Д. Хол-ландера «Soviet Political Indoctrination: Developments in Mass Media and Propaganda Since Stalin» («Советское политическое внушение: изменения в СМИ и пропаганде со времен Сталина») [Hollander 1972]. Автор констатировал, что на смену сталинской системе тотального контроля над массами пришла более гибкая и свободная система управления общественным сознанием, которая характеризуется относительно благоприятными возможностями для диалога и выражения различных точек зрения, в том числе и в официальных СМИ. Вместе с тем исследователи отмечали, что даже в период оттепели советские СМИ во многом придерживались традиций пропаганды, сложившихся при Сталине [Kec-skemeti 1956].
Среди публикаций, авторы которых максимально полно демонстрируют неприятие советской власти и всего, что с ней связано (в том
числе и изменений в русском языке), особой непримиримостью выделяется книга Андрея и Татьяны Фесенко «Русский язык при советах», изданная в Нью-Йорке [Фесенко А., Фесенко Т. 1955]. Один из основных факторов, формирующих советский дискурс, по мнению авторов, заключается в следующем: «Неприглядность советской жизни, расхождение многообещающей пропаганды и невеселой, подчас трагической действительности вызвали у властей необходимость в словесном одурманивании, правда, часто разоблачавшемся в народе. Самолюбование и самовосхваление являются ширмой, прикрывающей безотрадное существование советских республик, за которыми установились восторженные эпитеты: цветущая Украина, солнечная Грузия и т.п.» [Фесенко А., Фесенко Т. 1955, с. 30]. Вместе с тем в рассматриваемой книге можно обнаружить весьма интересный обзор публикаций (особенно созданных вне Советского Союза) и немало конкретных замечаний об экспансии заимствований, а также просторечных, жаргонных и диалектных слов, о неумеренном использовании сложносокращенных слов и необоснованном отказе от множества традиционных для русского языка лексических единиц.
Отдельное внимание исследователей было направлено на изучение прагматики советской политической коммуникации: эффективности советской политической пропаганды, лингвистических и концептуальных средств убеждения, используемых в советских СМИ [Lendvai 1981; Mickiewicz 1981; White 1980 и др.].
Политическая лингвистика часто оказывается значительно более инертной, чем живая политическая история. М. С. Горбачев уже был избран лидером советских коммунистов, а многие советологи продолжали свои прежние исследования советского политического языка. Их изыскания варьируются от изучения общественно-политической терминологии [Bruchis 1988] и исследования коммунистических нарративов [Bourmeyster 1988] до детального анализа новостной политики в конкретных советских СМИ [Roxburgh 1987] и структуры сигнификации в обращениях генеральных секретарей КПСС [Urban 1987]. Но новая политическая ситуация и нарастающий общественный интерес к происходящим в Советском Союзе изменениям все настойчивее требовали принципиально новых подходов к изучению советской политической коммуникации.
Отношения между Советским Союзом и западными странами резко изменились в середине 80-х гг., что в значительной степени обусловило наступление нового этапа в развитии как общей, так и лингвистиче-
ской советологии. В новых условиях все чаще появляются исследования явлений, связанных с новыми политическими процессами. В этот период американские и западноевропейские специалисты по советской политической коммуникации все чаще выступают в зарубежных изданиях в качестве экспертов по новым процессам в советской (и российской) политической коммуникации. Эти же специалисты нередко выступают в советских СМИ как своего рода консультанты по демократизации языка и общества в целом.
Наибольшее внимание в середине и конце 80-х годов привлекает дискурс М.С. Горбачева и формирующийся дискурс перестройки [Benn 1987; Downing 1988; Goban-Klas 1989; McNair 1989; Urban 1988; Woodruff 1989]. На фоне особого внимания к социально-политическим процессам, проходящим в СССР, возникла потребность в исследованиях, позволяющих объяснить дискурсивные новообразования в советской политической коммуникации. Активно используемая в период перестройки политическая лексика нередко сбивала с толку западного читателя. Так, в СССР консерваторами называли коммунистов, в то время как на Западе консерваторы были традиционными противниками коммунизма. В СССР словосочетание черный рынок содержало мелиоративные коннотации, потому что черный рынок был единственным эффективно действующим экономическим механизмом, основывающимся на законе спроса и предложения. Специалисты отмечали, что слова российский (Russian) и советский (Soviet), традиционно воспринимаемые на Западе как синонимы, уже не являлись взаимозаменяемыми и нередко употреблялись в СССР для выражения антитезы между приверженцами советского режима и сторонниками демократических перспектив развития страны.
Интерес к дискурсу перестройки сохранился и в последующие десятилетия [DeLuca 1998; Erol 1993; Gibbs 1999; Mossman 1991; Walker 2003]. Так, в монографии профессора калифорнийского университета в Беркли Э. Уолкера [Walker 2003] были рассмотрены семантические трансформации ключевых символов советского политического дискурса в период перестройки: «суверенитет», «союз», «федерация», «конфедерация», «независимость». По мнению автора, активное употребление этих понятий привело к неожиданным для идеологов нового мышления результатам, потому что под одну и ту же форму выражения подводились различные и даже противоположные смыслы. Например, центральным партийным руководством «независимость» понималась как новое и привлекательное название для автономности, тогда как де-
мократические (а также сепаратистские и националистические силы в союзных и автономных республиках) понимали независимость как подлинное самоопределение. Подобные «коммуникативные недоразумения» сыграли существенную роль в дезинтеграционных процессах и становлении постсоветских государств.
А.Р. ДеЛюка [DeLuca 1998] проследил, как риторика М. С. Горбачева влияла на внутриполитическую ситуацию в СССР и взаимоотношения Советского Союза с остальным миром. Автор последовательно демонстрирует, что новый политический и медийный дискурс, пропаганда политических символов перестройки, гласности и нового мышления меняли общественное мнение и привели не к реформированию, а к развалу системы.
Многие западные исследователи сходятся во мнении, что, изменяя советский политический дискурс, М.С. Горбачев надеялся ослабить тоталитарную дискурсивную практику, но не подозревал (или не до конца осознавал), что изменение краеугольных для политического дискурса концептов приведет к фундаментальному преобразованию самой действительности.
Не меньший интерес среди советологов вызвали проблемы функционирования политического языка начала 90-х годов, в период последнего кризиса советской государственности [Belin 2002; Downing 2002; Dunn 1999; Urban 1993]. Исчезновение Советского Союза нисколько не уменьшило интерес ученых к советскому политическому дискурсу. Более того, для советологов открылись новые перспективы. Демократические преобразования на постсоветском пространстве позволили объединить усилия отечественных и зарубежных специалистов, что привело к появлению совместных исследований (см. коллективную монографию: [Political Discourse 1998]). В последнее время все чаще появляются переводы зарубежных исследований советского политического дискурса на русский язык [Лассвелл, Якобсон 2007; Лейтес 2007; Серио 2002 и др.].
Среди других особенностей современной советологии следует отметить возросший интерес к сопоставительному анализу. В частности, были проведены исследования советского политического дискурса переходного периода в сравнении с политической коммуникацией других стран, в которых протекали схожие политические процессы [Downing 1996; Jones 2002; Political Discourse 1998]. Появились исследования, посвященные диахроническому сопоставлению. Так, М. Дью-ирст предпринял попытку сопоставить цензурные ограничения в дискурсе советских и российских СМИ 1991 и 2001 гг. [Dewhirst 2002],
Дж. Терпин сопоставила содержание советских СМИ при Л .И. Брежневе и М.С. Горбачеве [Turpin 1995], а в монографии Дж. Меррея проанализирован медийный дискурс от эпохи Л.И. Брежнева до президентства Б.Н. Ельцина [Murray1994].
Отдельного внимания заслуживает многоаспектная исследовательская программа Р.Д. Андерсона, направленная на сопоставление тоталитарного советского и демократического российского дискурсов. Основываясь на идеях, высказанных Г. Лассвеллом, Р.Д. Андерсон предпринял попытку найти практическое обоснование положению о том, что процесс коммуникации служит индикатором, позволяющим определить, разделено ли общество на управляющих и управляемых, или представляет собой единое гражданское общество, в котором избиратели поддерживают тех или иных претендентов на власть. Излагая дискурсивную теорию демократизации [Anderson 2001a], исследователь пишет о том, что истоки демократических преобразований в обществе следует искать в дискурсивных инновациях, а не в изменении социальных или экономических условий. По Р.Д. Андерсону, при смене авторитарного дискурса власти демократическим дискурсом в массовом сознании разрушается представление о кастовом единстве политиков и их «отделенности» от народа. Дискурс новой политической элиты элиминирует характерное для авторитарного дискурса наделение власти положительными признаками, сближается с «языком народа», но проявляет значительную вариативность, отражающую вариативность политических идей в демократическом обществе. Всякий текст (демократический или авторитарный) обладает информативным и «соотносительным» значением. Когда люди воспринимают тексты политической элиты, они не только узнают о том, что политики хотят им сообщить о мире, но и о том, как элита соотносит себя с народом (включает себя в социальную общность с населением или отдалятся от народа).
Для подтверждения своей теории Р.Д. Андерсон обращается к сопоставительному анализу советско-российских политических метафор [Anderson 20016; 2005]. Материалом для анализа послужили тексты политических выступлений членов Политбюро 1966-1985 годов (авторитарный период), выступления членов Политбюро в год первых общенародных выборов (1989 г.) (переходный период) и тексты, принадлежащие известным политикам различной политической ориентации периода 1991-1993 годов (демократический период).
Другим направлением исследовательской программы Р. Д. Андерсона стали психолингвистические исследования, в ходе которых ана-
лизировалась способность рядовых российских граждан видеть различия между разнохарактерными политическими текстами. К примеру, в одном из исследований изучались реакции россиян на текст политического выступления, относящегося к одному из трех этапов коммунистической эпохи, или текст постсоветского периода, который предъявлялся случайно отобранным жителям Москвы, Воронежа и Пскова. Тексты постсоветского периода принадлежали или «демократам» и центристам, или националистам. В каждом городе респонденты легко определяли принадлежность текста постсоветского периода к одному из двух типов, в то время как с определением текста коммунистического периода возникали трудности [Anderson 1997]. Эксперимент показал, что одно из различий между демократическим и авторитарным дискурсами состоит в способности граждан дифференцировать языковые особенности политических лидеров.
В круг интересов современных советологов входит не только политический дискурс в СССР, но и средства манипуляции общественным сознанием при формировании образа СССР в политическом дискурсе других стран. Так, Р. Айви продемонстрировал, что в период холодной войны в США регулярно использовался эффект размывания границы между буквальными и метафорическими выражениями. Как пишет исследователь, в американском политическом дискурсе сложилась такая ситуация, при которой «мы перестаем говорить об одной сущности в понятиях другой сущности и начинаем воспринимать различные понятия (например, “дикарь” и “советский человек”) как одно целое... Мы руководствуемся фигуральными выражениями, но действуем так, как будто они буквальные, не понимая, что две различные смысловые сферы сплавились в единое целое» [Ivie 1997, p. 72]. Подобное исследование провел Дж. Беккер, но предметом его анализа стал образ США в советской и российской прессе [Becker 2002]. Сопоставление исследований советского дискурса и публикаций по изучению образа СССР в западных государствах показывает, что некоторые явления, традиционно приписываемые тоталитарному дискурсу, были характерны и для формирования образа врага в политической коммуникации демократических стран. Чрезвычайно далеко от реальности навязываемое противопоставление благородных героев, распространяющих правду и воспевающих идеалы свободы, гнусным лжецам, которые заботятся только о собственной выгоде. В условиях острой политической борьбы невозможно было всегда оставаться правдивыми и объективными, и это относится к практикам политической коммуникации, находящимся как по одну, так и по другую сторону идеологических баррикад.
Исследования коммуникативной практики в официальном политическом дискурсе Советского Союза продолжаются до настоящего времени. Специалисты выделили характерные черты тоталитарного дискурса, которому, как правило, свойственны централизация пропагандистской деятельности, претензии на абсолютную истину, идеологизация всех сторон жизни, лозунговость и пристрастие к заклинаниям. Среди признаков тоталитаризма выделяют также ритуальность политической коммуникации, превалирование монолога «вождей» над диалогичными формами коммуникации, пропагандистский триумфализм, резкую дифференциацию СВОИХ и ЧУЖИХ, пропаганду простых и в то же время крайне эффективных путей решения проблем. Сюда же следует отнести кардинальные различия между дискурсом господствующей партии и дискурсом оппозиции, существование наряду с официальным дискурсом (новоязом) еще и «языкового сопротивления», «антитолитарного дискурса».
Вместе с тем можно заметить, что большинство зарубежных «советологов» оказались не в силах обнаружить какие-либо достоинства в советском политическом языке. Читая подобные исследования, иногда невозможно понять, почему коммунистическая пропаганда добилась столь впечатляющих успехов во всем мире, чем можно объяснить чрезвычайную прагматическую эффективность советской политической коммуникации. Враждебность к коммунистической идеологии у некоторых советологов оборачивалась неприятием и острой критикой едва ли не всех аспектов соответствующей политической коммуникации и даже собственно языковых инноваций. Выступая в Колумбийском университете 26 сентября 2003 года, президент России В.В. Путин призвал упразднить «советологию», поскольку «СССР уже нет, а советология до сих пор существует». Очевидно, что президент имел в виду только такую науку, которая была чрезмерно политизирована и служила «инструментом, чтобы нанести друг другу как можно больше ударов, уколов и всяческого вреда» (см. официальный сайт Президента России [www.kremlin.ru]).
Остается надеяться, что в будущем как российские, так и зарубежные исследователи советского политического дискурса смогут объединить усилия и дать объективную характеристику лингвистических причин успехов и поражений советской пропаганды. По-прежнему остается актуальной задача разграничения общих закономерностей политической коммуникации, специфики тоталитарного дискурса и особенностей политической коммуникации в Советском Союзе. Но это будет уже совершенно новый этап развития политической лингвистики.
Литература
Андерсон Р.Д. Каузальная сила политической метафоры // Будаев Э.В., Чудинов А.П. Современная политическая лингвистика. - Екатеринбург, 2006.
Лассвелл Г., Якобсон С. Первомайские лозунги в Советской России (1918-1943) // Политическая лингвистика. - 2007. - №1 (21).
Лейтес Н. Третий Интернационал об изменениях политического курса // Политическая лингвистика. - 2007. - №1 (21).
Путин В. Выступление в Колумбийском университете 26.09.2003 // [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.kremlin.ru.
Серио П. Русский язык и анализ советского политического дискурса: анализ номина-лизаций // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. - М., 2002.
Фесенко А., Фесенко Т. Русский язык при советах. - Нью-Йорк, 1955.
Чудинов А.П. Политическая лингвистика. - М., 2006.
Anderson R.D. ‘Look at All Those Nouns in a Row’: Authoritarianism, Democracy, and the Iconicity of Political Russian // Political Communication. - 1996. - Vol. 13. - №2.
Anderson R.D. Speech and Democracy in Russia: Responses to Political Texts in Three Russian Cities // British Journal of Political Science. - 1997. - Vol. 27.
Anderson R.D. The Discursive Origins of Russian Democratic Politics // Postcommunism and the Theory of Democracy. - Princeton: Princeton University Press, 2001а.
Anderson R.D. Metaphors of Dictatorship and Democracy: Change in the Russian Political Lexicon and the Transformation of Russian Politics // Slavic Review. - 2001b.
Anderson R.D. The Causal Power of Metaphor: Cueing Democratic Identities in Russia and Beyond // Metaphorical World Politics: Rhetorics of Democracy, War and Globalization -East Lansing: Michigan State University, 2005.
Belin L.. The Russian Media in the 1990s // Journal of Communist Studies and Transition Policies. - 2002. - Vol. 18. - №1.
Benn D. Glasnost in the Soviet Media: Liberalization or Public Relations? // Journal of Communist Studies. - 1987. - Vol. 3. - №3.
Bourmeyster A. Soviet political discourse, narrative program and the Skaz theory // The Soviet Union: Party and Society / Ed. by P. J. Potichnyj. Cambridge: Cambridge University Press, 1988.
Bruchis M. The nationality policy of the CPSU and its reflection in Soviet socio-political terminology // The Soviet Union: Party and Society / Ed. by P. J. Potichnyj. Cambridge: Cambridge University Press, 1988.
DeLuca A.R. Politics, Diplomacy, and the Media: Gorbachev’s Legacy in the West. Westport; London: Praeger Publishers, 1998.
Dewhirst M. Censorship in Russia, 1991 and 2001 // Journal of Communist Studies and Transition Policies. - 2002. - Vol. 18. - №1.
Downing J. Issues for media theory in Russia’s transition from dictatorship // Media Development. - 2002. - Vol. 1.
Downing J. Internationalizing Media Theory. Transition, Power, Culture. Reflections on Media in Russia, Poland and Hungary 1980-95. - London: Sage Publications, 1996.
Downing J. Trouble in the Backyard: Soviet Media Reporting on the Afghanistan Conflict // Journal of Communication. - 1988. - Vol. 2.
Dunn J. The Transformation of Russian from a Language of the Soviet Type to a Language of the Western Type // Language and Society in Post-Communist Europe: Selected Papers from the Fifth World Congress of Central and East European Studies, Warsaw, 1995. - Basingstoke: Macmillan Press, 1999.
Erol N. Ideology as political discourse: a case study of print media discourses on Glasnost and Perestroika. - East Lansing: Michigan State University, 1993.
Gibbs J. Gorbachev’s Glasnost. The Soviet Media in the First Phase of Perestroika. - College Station: Texas A & M University Press, 1999.
Goban-Klas T. Gorbachev’s Glasnost: A Concept in Need of Theory and Research // European Journal of Communication. -1989. - Vol. 4. - №3.
Hollander D. Soviet Political Indoctrination: Developments in Mass Media and Propaganda Since Stalin. - New York: Praeger Publisher, 1972.
Inkeles A. Public Opinion in Soviet Russia. A Study in Mass Persuasion. - Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1950.
Ivie R.L. Cold War Motives and the Rhetorical Metaphor: A Framework of Criticism // Cold War Rhetoric: Strategy, Metaphor, and Ideology. - East Lansing: Michigan State University Press, 1997.
Jones A. The Press in Transition: A Comparative Study of Nicaragua, South Africa, Jordan, and Russia. - Hamburg: Deutsches Übersee-Institut, 2002.
Kecskemeti P., The Soviet Approach to International Political Communication // The Public Opinion Quarterly. - 1956. - Vol. 20. - №1 (Special Issue on Studies in Political Communication).
Language of Power: Studies in Quantitative Semantics / Ed. by H. D. Lasswell, N. Leites.
- New York: George W. Stewart, 1949.
Lendvai P The Bureaucracy of Truth. How Communist Governments Manage the News.
- London: Burnett Books, 1981.
Lippmann W., Merz, Ch. A Test of the News // The New Republic. - 1920. - Vol. 33(2). Mcnair B. Glasnost, Restructuring and the Soviet Media. Media, Culture and Society.
- 1989. - Vol. 11. - №3.
Mcnair B. Glasnost, perestroika, and the Soviet media. - London; New York: Routledge,
1991.
Mickiewicz E. Media and the Russian Public. - New York: Praeger, 1981.
Mossman E. Changing Patterns of Russian Political Discourse: A Dictionary of Russian Politics 1985-Present. - Washington: National Council for Soviet and East European Research, 1991.
Murray J. The Russian Press from Brezhnev to Yeltsin. - Aldershot: Edward Elgar, 1994. Political Discourse in Transition in Europe 1989-1991 / Ed. by P. Chilton, M. V. Ilyin, J. L. Mey. - Amsterdam; Philadelphia, PA: John Benjamins Pub, 1998.
Roxburgh A. Pravda, Inside the Soviet News Machine. - London: Victor Gollancz, 1987. Schramm W. The Soviet Communist Theory // Four Theories of the Press / Ed. by F. S. Siebert, T. Peterson, W. Schramm. - Urbana: University of Illinois Press, 1956.
Turpin J. Reinventing the Soviet Self. Media and Social Change in the Former Soviet Union. - Westport: Praeger, 1995.
Urban M. Political language and political change in the USSR: notes on the Gorbachev leadership // The Soviet Union: Party and Society / Ed. by P. J. Potichnyj. - Cambridge: Cambridge University Press, 1988.
Urban M., The Russian Free Press in the Transition to a Post-Communist Society. The Journal of Communist Studies. - 1993. - Vol. 9. - №2.
Urban M. The Structure of Signification in the General Secretarys Address: A Semiotic Approach to Soviet Political Discourse // Coexistence. - 1987. - Vol. 24. - №3.
Walker E.W. Dissolution: Sovereignty and the Breakup of the Soviet Union. - Lanham: Rowman & Littlefield Publishers, 2003.
White S. The Effectiveness of Political Propaganda in the USSR // Soviet Studies. - 1980.
- Vol. 32. - №3.
