CC BY
51
СРЕДНЕВЕКОВАЯ ИТАЛИЯ В ТРУДАХ МЕДИЕВИСТОВ УКРАИНСКИХ ЗЕМЕЛЬ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
(1804-1885 ГГ.)
Российская медиевистика XIX в. внесла весомый вклад в развитие европейской исторической науки. Центрами изучения зарубежного средневековья в Российской империи были не только университеты Санкт-Петербурга, Москвы, Варшавы, Дер-пта, Казани, но и университеты, открытые в её украинских землях - Харьковский (1804), Киевский (Св. Владимира) (1834), Одесский (Новороссийский) (1865), а также Киевская духовная академия и различные научные общества. В страноведческом плане одним из наиболее приоритетных направлений исследований была история средневековой Италии: её культура, наука, церковь, внутриполитическое развитие, а также колониальная политика в бассейне Чёрного моря. В последнем случае закономерный интерес отечественных исследователей к прошлому вошедших в состав Российской империи причерноморских земель был связан с тем, что многие из них принадлежали в средние века генуэзцам и венецианцам.
Изучение медиевистами Украины истории средневековой Италии ещё не стало предметом специального исследования в историографии. Отдельные аспекты данной темы рассматривались лишь в контексте конкретных, как правило, узких проблем1, либо в рамках изучения научного наследия некоторых историков . Таким образом, цель данной статьи заключается в том, чтобы показать степень изученности в украинских землях Российской империи в 1804-1885 гг. истории средневековых итальянских государств и их заморских владений.
Особенностью первого этапа развития отечественной медиевистики (1804 - середина 1830-х гг.) было то, что история средних веков в печатных работах этого времени рассматривалась в неразрывной связи с другими периодами всемирной истории. Этими первыми печатными работами являлись в основном актовые речи, читаемые сначала дважды, а затем один раз в год на собраниях профессорско-преподавательского состава первого по времени открытия, Харьковского университета.
Уже в одних из первых речей - «О влиянии университетов на образование и благосостояние народов» (1808) Л. Якоба и «О преимуществе и силе истинного просвещения» (1811) Х.В. Роммеля признавался высочайший культурный и научный потенциал средневековой Италии3. Х.В. Роммель даже поставил итальянцев на первое место в деле просвещения «по восстановлении наук». Более развёрнуто данную мысль выразил в своей актовой речи «О возрождении наук и перевесе, который они дали Европе перед прочими частями света» (1812) харьковский профессор А.А. Дегуров (Антуан дю Гур). Говоря о значении возникновения в средневековой Европе университетов, он, в частности, отмечал: «Первый народ, воспользовавшийся плодами сих заведений, были итальянцы; торговля обогатила их большие города; богатство же, ищущее всегда наслаждений, открыло в произведениях искусств новые для себя роды выгод и удовольствий. От того, живопись, ваяние, зодчество, музыка получили совсем другую жизнь»4 А.А. Дегуров подчёркивал и ту большую роль, которую сыграли в культуре итальянского Возрождения греки, переселившиеся на Аппенины в результате турецкого завоевания Византии. Таким образом, на первом этапе развития отечественной медиевистики именно в актовых речах апробировались результаты научных изысканий. Разумеется, было бы преувеличением считать, что отдельные упоминания в них о средневековой Италии представляли большую научную ценность, однако при тогдашней невысокой исследовательской продуктивности в этих работах намечались вполне верные контуры той проблематики, которая получит впоследствии продолжение в специальных научных монографиях и статьях.
В последующем изучение истории средневековой Италии будет вестись по двум основным направлениям: 1) история внешней и колониальной политики итальян-
ских государств; 2) их внутриполитическая история, история церкви и культуры.
Раньше всего учёные украинских земель Российской империи обратились к изучению истории колониальной политики итальянских государств. В русле данной тематики были созданы и первые подлинно научные исследования. Наконец, эти исследования не только качественно, но и количественно выделялись из общей массы работ по истории средневековой Италии.
Подобные приоритеты отечественных учёных были тесно связаны с тем, что в состав Российской империи в XVIII в. были включены земли, колонизированные итальянцами в средние века. Естественный интерес к прошлому крымских городов и ещё сохранившиеся памятники материальной культуры средневековой эпохи стимулировали научную активность историков южных губерний страны.
Несомненно, крупнейшей фигурой в разработке учёными Украины краеведческой тематики был экономист, этнограф и историк П.И. Кеппен, уроженец Харькова, выпускник Харьковского университета, в 1829-1834 гг. работавший, а с 1852 г. и до самой смерти проживавший в Крыму. Его перу принадлежит обширный труд «О древностях Южного берега Крыма и гор Таврических» (1837). Этот крупнейший для своего времени историко-археологический свод, несмотря на своё название, включал в себя значительный материал и о крымском средневековье, в том числе об истории и укреплениях генуэзских поселений: Солдайи (Судаке), Чембало (Балаклаве) и др. Несмотря на то что исторические справки П.И. Кеппена не всегда отличались полнотой, многие его выводы представляют особый интерес. Среди них: развёрнутая оценка договора 1380 г. между генуэзцами и татарами; попытка точной датировки покорения генуэзцами Балаклавы (1365); вывод о том, что «Балаклава, невзирая на незначительность свою, имела во времена генуэзского владычества своих латинских епископов»5, и др. Учитывая тогдашний уровень отечественной историографии, показательно, что краеведческо-археологические изыскания и обобщение их результатов во второй трети XIX в. дали гораздо больше, чем историко-аналитическая часть таких трудов.
Большую роль в изучении прошлого итальянских поселений в Северном Причерноморье, сыграло созданное в 1839 г. «Одесское общество истории и древностей». Как подчёркивалось в его Уставе, «Общество возложило на себя обязанность распространять по возможности исторические и археологические сведения о Новороссийском крае и Бессарабии»6. На страницах издаваемых им «Записок Одесского общества истории и древностей» было опубликовано в рассматриваемый период полтора десятка научных работ по истории итальянских колоний в Крыму. Их авторами являлись Н.Н. Мурзакевич, В.Н. Юргевич, Ф.К. Брун, М.А. Волков, В. Григорьев. Отметим, что ООИД продолжало успешно действовать и после создания в 1865 г. Новороссийского университета в Одессе.
Длительное время вице-президентом и фактическим руководителем ООИД был Н.Н. Мурзакевич. Ещё до создания общества, в 1837 г. он опубликовал монографию «История генуэзских колоний в Крыму», которой суждено будет стать первой специальной работой по данной тематике в российской историографии и первой докторской диссертацией, посвящённой итальянской тематике, подготовленной в украинских землях. Без преувеличения можно сказать, что эта работа положила начало всем последующим специальным исследованиям в Украине истории колониальной политики Генуи.
Эту политику Н.Н. Мурзакевич реконструировал как по генуэзским (Агостино Джустиниани, Карло Варезе, Джироламо Серра), так и по византийским письменным источникам (Георгий Кедрин, Никифор Григора и т.д.) В этом отношении источниковедческий аспект работы, проведённой одесским учёным, следует считать более чем удовлетворительным. Отметим, что на важность ряда данных источников (Агостино Джустиниани, Никифор Григора ) указывал впоследствии С.П. Карпов7.
Начало проникновения генуэзцев в Чёрное море Н.Н. Мурзакевич справедливо связывал с той драматичной борьбой, которую вели против Латинской империи и её союзницы Венеции византийцы. «Для достижения своей цели Генуэзская республика начала тем, что предложила свою дружбу прежним владетелям Константинополя»8, - отмечал автор. В заслугу Н.Н. Мурзакевичу следует поставить и то, что он сумел показать общую политическую обстановку в Юго-Восточной Европе того времени, связанные с ней дипломатические резоны итальянских республик, их внешнеполитические и торговые предпочтения. Эти предпочтения делали вполне логичными невозможность заключения из-за позиции Венеции договора между Латинской империей и Генуей и, в свою очередь, возможными соглашения Генуи с византийцами. Стремление генуэзцев «возвратить прежнему греческому царственному дому престол, отнятый латинянами» и привело, как убедительно показал автор, к заключению между Михаилом Палеологом и уполномоченным Генуэзской республики Нинфео знаменитого договора 1260 г., которым «император дозволил им (генуэзцам. - С.Л.) плавание по Чёрному морю, запретив оное венецианцам и другим народом, кроме пизян...»9 Описанные Н.Н. Мурзакевичем причины, характер и значение договора 1260 г. в основном не противоречат оценкам этого соглашения и в современной историографии10.
Н.Н. Мурзакевич не принял распространённого в современной ему зарубежной историографии мнения о том, что Каффа была подарена генуэзцам Михаилом Палеологом «в награду за многие услуги, оказанные ему этим народом»11. Учёный стоял на точке зрения, относящей передачу Каффы генуэзцам к их денежной сделке с татарским ханом Оран-Тимуром. Впрочем, в дискуссии о времени возникновения генуэзского поселения в Каффе Н.Н. Мурзакевич так и не высказал однозначного суждения, ограничившись лишь воспроизведением противоречащих друг другу данных генуэзских источников и современных ему исследователей. Отметим, что подобная дискуссия, в которой приводятся зачастую полярные оценки (от 1238 г. у Н.П. Соколова до 1266 г. у Ю.А. Узлова), активно ведётся и в последние десятилетия12 . Однако попытка Н.Н. Мурзакевича дистанцироваться от выяснения подобного вопроса представляется тем более удивительной, что именно Каффе, несмотря на название своей монографии, Н.Н. Мурзакевич посвятил основную часть её текста. Солдайи, Чембало, Феодоро и другим поселениям было уделено гораздо меньше внимания, что, на наш взгляд, не может быть объяснено только лишь особым статусом Каффы, как центра генуэзских владений в Крыму. Это подтверждалось автором и в материалах выводного характера. Так, падение Каффы, «этого главного звена цепи, соединявшего все генуэзские поселения и фактории в Крыму», способствовало, по мысли Н.Н. Мурзакевича, быстрому падению всех остальных крымских владений республики Св. Георгия, и, в свою очередь, «с падением поселений при берегах Чёрного моря, упала торговля генуэзцев и древняя слава их мореходства»13. Последний вывод может считаться откровенно преувеличенным в связи с удачной переменой Генуей путей торговли и дальнейшим ростом её флота в XV-XVI вв14.
Несмотря на отсутствие глав и параграфов (перечень основных объектов исследования без всякой их нумерации автор привёл лишь в оглавлении), Н.Н. Мурзакевич предпринял попытку осветить самые различные аспекты истории Каффы и ряда других генуэзских поселений в Крыму: особенности системы управления, обязанности должностных лиц, характер хозяйственной деятельности, основные статьи и направления торговли, церковную политику, отношения с венецианцами, византийцами, татарами и т.д. При столь широком тематическом охвате и относительно небольшом (91 стр.) объёме исследования, не все его выводы могли быть достаточно глубокими и хорошо аргументированными. Так, нельзя признать достаточно развёрнутой характеристику, данную им некоторым должностным лицам Каффы (градоначальник, «правитель Казарии» и т.д.), не определена была точная численность Совета (l’Ufficio); он состоял, в трактовке автора, «из шести или восьми членов»15.
В то же время, заслуживает высокой оценки подробное описание учёным функций консулов Каффы и, в особенности, работа по установлению их именного списка.
К проблеме именного состава и должностных функций каффских консулов Н.Н. Мурзакевич обращался и в дальнейшем. Этой теме была посвящена его статья «Генуэзские консулы города Кафы » (1853), вышедшая на страницах «Записок Одесского общества истории и древностей» 16 лет спустя после публикации докторской диссертации. По собственному признанию автора, список каффских консулов, помещённых в его докторской диссертации, не может считаться полным, поскольку в этом ранее использованном списке аббата Гаспара Луиджи Одерико (изд. 1792) отсутствовали даты избрания и окончания правлений, а также некоторые имена. Этот пробел учёный сумел восполнить данными из генуэзского архива Банка Св. Георгия. Однако, и данные, приведённые в статье, и общие выводы автора требуют некоторых комментариев.
Прежде всего, нуждается в уточнении статистический аспект, затронутый Н.Н. Мурзакевичем. По его собственным словам, новый список «против прежнего полнее (13-ю консулами более)». Действительно, если в старом списке фигурирует 56 консулов, то в новом - 69. Однако при более пристальном изучении нового, уточнённого списка обнаруживается, что один и тот же консул - Антонио Спинола, дважды занимал этот пост в 1411 и 1412 гг. Подобные исключения были вполне возможны, и признавались в начале статьи самим же автором: «Консульская должность (podesta) по обширности власти, недоверчивыми генуэзцами ограничивалась лишь одним годом и весьма редко более»16. Следовательно, при подобных исключениях из правил Антонио Спинола вполне мог занимать этот пост в течение двух лет.
Новый список, предложенный Н.Н. Мурзакевичем, хронологически охватывал период с 1289 г. (консульство Паолино Дорио) по 1475 г. - год взятия Кафы турками (консульство Галеаццо де Леванто; в прежнем списке - Антонио делла Габелла). Если сопоставить данные по векам, то наиболее полный именной состав дают первые 75 лет XV в. (49 консулов), в то время как конец XIII в. и XIV в. заполнены лишь 19 именами. Учёный не разъяснил, почему, кроме новых имён в уточнённом списке каффских консулов обнаруживается новое написание некоторых из прежних имён и новые годы правления (например, Дондидио де Джусто (1342); в старом списке он фигурировал, как Джусти под 1343 г.; Аймоне де Гримальди (1374), в старом списке - Симоне Гриальдо; Пьетро Кацано или Газано (1382), в старом списке -тремя (!) годами позже (1385), и т.д. Однако, при недостаточно развёрнутой аналитической составляющей статьи и отсутствии более полного научного комментария, сама публикация уточнённого списка каффских консулов представляла большую ценность в источниковедческом плане. О перспективности и важности поднятой в творчестве Н.Н. Мурзакевича проблематики свидетельствует и растущий интерес к ней в современной историографии17.
Н.Н. Мурзакевич в течение всей своей научной деятельности оперативно реагировал на появление новых источников, в том числе археологических, относящихся к эпохе генуэзского владычества в Крыму (см. его заметку по результатам сообщения корреспондентов ООИД А. Самойлова и Е. Шевелёва «Генуэзский меч, найденный в Крыму» (1844)18). В «Донесениях Обществу» за 1872 г. Н. Мурзакевич представил отчёт об изучении им новых эпиграфических данных, в том числе надписей в Судакской крепости и сохранившейся в ней генуэзской церкви. Эти данные позволили учёному выдвинуть предположение о том, что начало постройки церкви (4 января 1424 г.) вероятнее всего совпадает с началом строительства общей стены; «а их было две: внешняя и внутренняя с башней наверху Св. пророка Илии». Отметим, что современные исследования относят строительство генуэзских стен Солдайи к более раннему времени19.
По традиции, установившейся в отечественной историографии XIX в., топоним Каффа в большинстве случаев писался как «Кафа».
Изучение эпиграфических памятников генуэзской эпохи занимало значительное место в творчестве ближайшего помощника Н.Н. Мурзакевича по работе в ООИД, секретаря этого общества В.Н. Юргевича. Этому были посвящены четыре его статьи, опубликованные на страницах «Записок ООИД» в период с 1863 по 1879 г. Учёного интересовали генуэзские надписи, найденные или по-новому им прочитанные сразу в нескольких бывших владениях Республики Св. Георгия: Судаке (Сол-дайе), Феодосии (Каффе), Балаклаве (Чембало). Распределение материала по этим городам в статьях В.Н. Юргевича практически равномерно; схожим образом можно оценить и значимость различных эпиграфических памятников в различных генуэзских поселениях. При этом учёный не только работал с надписями, хранящимися в феодосийском и одесском музеях или вывезенными в Геную в ходе Крымской войны20, но и сумел открыть ряд новых. Исследовательский приём В.Н. Юргевича включал в себя как само прочтение памятника и его перевод21, так и краткие исторические комментарии к таковым; например, указания на активную поддержку папой Климентом VI каффских христиан. Именно в его честь была названа одна из башен Каффы с надписью на её мраморной плите за номером 5 от 1346 г.22 Среди каффских надписей, которые были известны ещё П.И. Кеппену, и которые вызывали наибольший интерес у В.Н. Юргевича, следует назвать каменную плиту консула Джованни де Скаффа, датированную им 1341 г. и на этом основании названную учёным «древнейшей надписью из известных нам генуэзских», а также надпись на башне, восстановленной в правление Антониотто Адорно и Якобо Спинолы и датированной 1384 г., в отличие от датировки П.И. Кеппена (1382).23
В судакских надписях (всего 11), основное внимание В.Н. Юргевич сосредото-
24
чил как на уточнении текста надписи в генуэзской капелле над алтарём , так и на надписях в Нижней крепости (время с 1385 по 1422). «Поелику все эти надписи находятся или находились в стенах Нижней Судакской крепости, - отмечал учёный, -то из этого явствует, что генуэзцы занялись её постройкой после договора с Тохта-мышем при Трёх колодцах, заключённого 28 ноября 1380 г.»25 В дискуссии по вопросу о времени строительства первых судакских укреплений В.Н. Юргевич считал эти стены наиболее древними и отвергал мнения о том, что первые стены были возведены ещё в 1332 г.26
Среди балаклавских надписей (4 были вывезены в Геную, и описание двух из них одесский учёный сумел получить из генуэзского «Общества истории»), В.Н. Юргевичу удалось изучить три, в том числе оставшуюся на стенах церкви Двенадцати Апостолов (начало постройки 1357 г. при консуле Симоне дель Орто). «Надпись важна для нас, как доказательство давности генуэзского владычества в Балаклаве, - отмечал учёный. - До сих пор древнейший консул и комендант балаклавский, известный нам, был Гриффиотто Гриффиотти в 1374 г., по свидетельству Канале...Покорение же Балаклавы генуэзцами относят к 1365 г., то есть ко времени, когда был покорён Судак».27 В отличие от стоящего на этой точке зрения П.И. Кеппена28, В.Н. Юргевич отмечал: «можно думать, что владычество их (генуэзцев. - С.Л.) в этом городе гораздо древнее и находится, по всей вероятности, в связи с завоеванием Кафы и части Крыма отрядом генуэзских рыцарей после 1204 г., т.е. после завоевания Константинополя латинянами»29.
Эпиграфика не была единственным научным направлением, вызывавшим интерес у В.Н. Юргевича. Некоторую ценность для изучения истории генуэзских поселений в Крыму могут представлять его публикации по нумизматике края. Отметим, что ещё до В.Н. Юргевича в этом направлении велась работа членом ООИД В. Григорьевым, посвятившим одну из своих статей проблеме происхождения генуэзско-татарских монет. В. Григорьев не сомневался в том, что находившиеся в коллекции музея Общества серебряные двуязычные монеты были отчеканены именно генуэзцами, о чём свидетельствовали встречающиеся лишь на генуэзских монетах особенности портала30. Отметив крайне низкое качество чеканки этих монет,
В. Григорьев высказал предположение о том, что генуэзцы чеканили эту монету «не добровольно, а по необходимости, именно в знак признания верховной власти ханов над своими владениями на полуострове» и «этой монетой платилась, вероятно, часть подати или контрибуции, которые шли в казну ханскую»31.
Почти за три десятилетия, прошедших после этой публикации, музей ООИД обогатился новыми нумизматическими находками (40 единиц), включая генуэзско-татарские, как серебряные, описанные В. Григорьевым, так и медные. Между тем, по собственному признанию В.Н. Юргевича, «в заграничных нумизматических коллекциях, даже в самой Генуе, нет крымско-генуэзских монет и ни один экземпляр не показан в известной средневековой нумизматике Лелевеля»32. В.Н. Юргевич в целом разделял мнение В. Григорьева о причинах их чеканки (необходимость признавать верховную власть ханов, платить им дань, и т.д.). Он представил сравнительный анализ серебряных и медных монет и попытался установить время чеканки. «Ни один документ, ни один летописец, известный нам, не упоминает, чтобы Кафа пользовалась привилегией чеканить монету во время своей зависимости от Генуэзской республики, - подчёркивал В.Н. Юргевич. - Напротив, как видно из уставов 1290 и 1316 г., это было строжайше запрещено...В уставе 1449 г., изданном республикой для г. Кафы, в котором не упущены самые малейшие подробности колониального управления, не говорится ни слова ни о монетах, ни о чиновниках, сюда принадлежащих»33. Последующий анализ письменных источников, привлечённых В.Н. Юргевичем в дополнение к нумизматическим, позволил учёному утверждать, что о монетном дворе в Каффе впервые говорилось в письме консула До-мокульты и его помощников к протекторам Банка Св. Георгия в августе 1454 г. На основании этого учёный выдвинул предположение, что монетный двор был учреждён ранее 1454 г., «до уступки колоний банку республики, вскоре после издания устава 28 февраля 1449 г., как следует заключить из монет с начальными буквами П., которые не могут принадлежать никому, кроме Джованни Джустиниани, консула в 1449-1450 гг.»34. Однако именно этот вполне аргументированный вывод В.Н. Юргевича вызвал решительное несогласие известного итальянского учёного, члена Исторического общества в Генуе К. Десимони. Несогласие К. Десимони настолько поколебало уверенность одесского историка, что уже в следующей статье он признал правоту оппонента: «Моё предположение об учреждении монетного двора в Кафе при Хаджи-Гирее, не ранее 1449 г., опровергается тем, что в книгах кафского казначейства за 1420, 1422, 1423 и 1424 отмечены издержки на починку и покупку железных инструментов для монетного двора»35. Пересмотрев, таким образом, свою точку зрения и признав вслед за К. Десимони факт существования монетного двора в Кафе в 1420 г., одесский учёный отнёс причину молчания Устава 1449 г. о монетном дворе к области нерешённых вопросов.
Сам Устав 1449 г. был полностью опубликован В.Н. Юргевичем на страницах «Записок ООИД» ещё в 1863 г. «Он принадлежит тому времени, когда владычество генуэзцев на водах черноморских. начало клониться к упадку, и долженствовало вскоре исчезнуть безвозвратно», - указывал учёный36. Основными причинами принятия данного Устава В.Н. Юргевич считал продажность чиновников, взяточничество, «ослабление правосудия», ухудшение торговой конъюнктуры, «меры осторожности относительно татар, турок и христиан других исповеданий», что в свою очередь было связано с отдалённостью колоний от метрополии37.
Особую ценность работе В.Н. Юргевича придавало то обстоятельство, что публикация текста Устава 1449 г. была осуществлена им впервые. Подлинник Устава находился в генуэзском архиве Банка Св. Георгия, и одесский учёный воспользовался для публикации копией 1843 г. из личной библиотеки князя С. Воронцова.
В.Н. Юргевич полностью привёл латинский текст Устава с параллельным русским переводом38 и достаточно подробным научными комментариями39. Наряду с 76 главами самого Устава в публикацию учёного вошли также и 20 глав, объединён-
ных общим названием «Об устройстве мест, подчинённых городу Каффе». Несмотря на то, что латинский текст копии, по собственному признанию В.Н. Юргевича, в ряде мест был искажён переписчиком, в издании он остался без исправлений. Это несколько снижало ценность публикации.
Тематически и хронологически к работам В.Н. Юргевича тесно примыкали статьи ещё одного члена ООИД М.А. Волкова - «О соперничестве Венеции с Генуей в XIV в.» (1858) и «Четыре года города Кафы (1453, 1454, 1455 и 1456) (1872)»).
Основными источниками для первой статьи послужили грамоты венецианского и генуэзского правительств из архива Св. Марка. Само же соперничество двух итальянских купеческих республик автор связывал, прежде всего, с их торговой экспансией. Соглашаясь в этом вопросе с Ж.-Ш.-Л. Сисмонди, М.А. Волков так охарактеризовал экономическую подоплёку внешней политики итальянских государств: «Флоренция, Генуя и Венеция заняли первые места во всемирной торговле, и купечество вознеслось на столь видную степень значения, что все дела приняли в XIV в. отпечаток купеческий»40. Верно оценив побудительные мотивы активной внешней политики Венеции и Генуи, М.А. Волков, в то же время, выдвинул довольно спорную мысль о том, что обе купеческие республики стремились к торговле с Востоком постольку, поскольку уступили Флоренции первенство на рынках Европы. Вслед за Н.Н. Мурзакевичем, М.А. Волков признавал договор 1260 г. между Михаилом Палеологом и Генуей началом упадка венецианской экспансии в Чёрном море. Очередным поражением Республики Св. Марка учёный считал венецианско-генуэзский договор 1299 г., по которому «венециане обязались 30 лет не входить в Чёрное морое» .
В отличие от Н.Н. Мурзакевича, М.А. Волков не только развёрнуто показал, как общая татарская опасность содействовала в середине XIV в. сближению венецианцев и генуэзцев в Крыму, но и представил в подтверждение своих рассуждений вполне доказательную источниковую базу (Грамота генуэзского дожа Симеона Бу-канигры к Варфоломею Граденигу с предложением о дружбе и совместных действиях (1342)42. Характеризуя последующие, союзные акты 1344 и 1345 гг., М. Волков подчёркивал, что в них «отзывается купеческий дух того века, которому они принадлежат, в них выражается купеческий взгляд итальянских общин на взаимные их отношения»43. В этом же ключе в основном трактуются данные события и в совре-
44
менной медиевистике .
Рассматривая историю венецианско-генуэзского соперничества, автор пытался показать, как результаты этого соперничества влияли и на внутреннюю историю двух республик в конце XIV в. Он противопоставлял могущественную венецианскую олигархию «демократии», приведшей Геную к 20-летним внутренним распрям: «Влияние начала аристократического и сосредоточение власти в руках патрициев удалило от Венеции превратность, сопряжённую с необузданностью демократической». «Покойная под сенью мудрого Совета своего, - подчёркивал М.А. Волков, - Венеция умела пользоваться всеми обстоятельствами для возрастания своего могущества» 5. Тем самым, автор по сути признавал государственный строй Венеции более прогрессивным, чем генуэзский, что может считаться очевидным преувеличением.
Большую ценность для науки представляло приложение к очерку М.А. Волкова. В нём автор представил 18 грамот из истории венецианско-генуэзских отношений XIV в. на языке оригинала с параллельным переводом и краткими комментариями. Наиболее важными для истории венецианско-генуэзских отношений следует считать «Акт о союзе», заключённый представителем венецианской общины Марко Лауредано с генуэзским полномочным представителем Коррадо Цигалло46.
В статье автор уделил немало места истории Каффы, хотя, подобно Н.Н. Мурза-кевичу, не высказался о времени её основания определённо. Именно этому городу была целиком посвящена следующая работа М.А. Волкова «Четыре года города
Кафы» (1453, 1454, 1455 и 1456) (1872). Сборник «Codice diplomatico delle colonie Tauro-Liguri durante la Signoria dell’Ufficio di S. Giorgio», изданный «Лигурийским обществом отечественной истории» и ставший основным источником для М.А. Волкова, по его собственным словам, значительно дополнял «краткие сведения состояния Кафы, со времени подчинения её Банку Св. Георгия», помещённые в докторской диссертации Н.Н. Мурзакевича47. Отметим, что на особую важность этого источника для истории черноморских факторий Генуи с 1453 г. указывал и С.П. Карпов48.
В истории генуэзских колоний на Чёрном море этот год М.А. Волков справедливо считал эпохальным. Падение Константинополя, союзницей которого являлась Генуя, заставило генуэзцев, по определению автора, «прибегнуть к дипломатической ловкости», поскольку «о мерах военных и думать было нечего»49. Проявлением подобной «дипломатической ловкости» автор считал передачу черноморских владений Генуи Банку Св. Георгия. Терминология автора в данном случае вполне оправдана: хотя анализ деятельности Банка в Европейском континенте в целом и не входил в задачу данного труда, такая оценка, по сути, перекликается с мнением
В.И. Рутенбурга, считавшего, что в XV в. к Банку «фактически переходит экономическое, да и внешнеполитическое управление республикой, .он становится главным стержнем государства»50.
Эту передачу «в полную собственность, на вечные времена», М.А. Волков связывал ещё и с плачевным состоянием финансов Генуэзской республики, но если вышеизложенные причины, подкреплённые надёжной источниковой базой автора, не могут вызывать возражений, то его утверждение о том, что «известие об уступке колоний Банку Св. Георгия...произвело всеобщий восторг, ибо доверие к мудрости, решительности и честности Банка было неограниченное»51, нуждается в более прочных документальных свидетельствах, нежели те, что были представлены. По крайней мере, быстро последовавшие внутренние беспорядки в колониях (в трактовке самого же М.А. Волкова, взятой из документов - «величайшая анархия»), вызывает естественный вопрос: таким ли безграничным было доверие жителей итальянских колоний к Банку, и достаточными ли меры, предпринятые этим Банком для оправдания своей репутации? Словно эпитафией этим мерам звучал отзыв М.А. Волкова об итогах 1455 г.: «Однако, сколько Банк Св. Георгия и консулы ни старались упрочить благосостояние колоний, обстоятельства всё более и более удручали положение генуэзских поселений»52. И даже активность Банка в таком отчаянном деле, как попытка организовать вместе с папой Каликстом III крестовый поход, выглядела явно запоздалой мерой после падения Константинополя. Косвенно это признавал и сам автор; перечислив все усилия и победы папы и его союзников, он, тем не менее, отмечал в заключении, что после смерти в 1456 г. татарского хана Ачи Аджи-Гирея, его преемник Менгли-Гирей «оказался весьма благосклонным к генуэзским поселенцам»53. Впрочем, и эту благосклонность М.А. Волков склонен был связывать с временными неудачами турок, а следовательно, с последними успехами Банка на Чёрном море.
Карты этого моря изучал одесский историк Ф.К. Брун в статье «Берег Чёрного моря между Днепром и Днестром по морским картам XIV и XV вв.» (1858). Эта береговая линия, по словам автора, обратила на себя внимание мореходов «в периоде, в котором морские державы Италии, повсюду состязавшиеся о торговом наследстве древних эллинов, возвратили Чёрному морю прежнее его значение в коммерческом отношении»54. Автор представил характеристику восьми известных западноевропейских карт XIV-XV вв., из которых семь были составлены генуэзцами и венецианцами. Вслед за И. Лелевелем, Ф.К Брун считал, что венецианская карта 1367 г. Франсиско и Доменико Пицигани «и размерами, и изяществом исполнения отличается от других карт»55. Таким образом, высокий уровень картографического искусства итальянцев не вызывал сомнений автора. Это подчёркивалось Ф.К. Бруном в дальнейшем и в его рецензиях56.
Перу Ф.К. Бруна принадлежала также работа «О поселениях итальянских в Га-зарии» (1872), однако, давно став библиографической редкостью, она в настоящее время недоступна автору данной статьи. Отметим, что краткие, в основном положительные, отзывы о ней касательно изучения Ф.К. Бруном ранней истории венецианских факторий на Чёрном море содержатся в монографии Н.П. Соколова57.
Помимо работ по итальянской колониальной политике, вторая большая группа исследований медиевистов Украины по истории средневековой Италии была посвящена внутреннему развитию государств Аппенинского полуострова. Эти работы появились позднее, уступали в количественном отношении сочинениям по истории итальянских колоний в Крыму, но, вместе с тем, отражали довольно широкий спектр проблем: политическое устройство, социальные отношения, религиозную жизнь, развитие культуры.
Первоначально средневековая история Аппенинского полуострова подробно рассматривалась лишь в курсах университетских лекций. Таковым, например, являлся курс «История новых времён» известного профессора М.М. Лунина, который преподавал в Харьковском университете с 1835 по 1844 гг. Учёный представил в целом подробную характеристику особенностей развития итальянских городов в эпоху развитого средневековья, показал ход и последствия борьбы этих городов с императором Фридрихом I Барбароссой и друг с другом. «С конца XII ст . произошло изменение в конституции почти всех итальянских государств», - указывал М.М. Лунин, выделяя в числе этих изменений в первую очередь то, что в управлении принимал теперь участие и «простой класс народа»58. «Спекуляция на денежном капитале, по крайней мере, в больших торговых городах, как, например, в Генуе, Венеции» способствовала, как подчёркивал учёный, тому, что «итальянские банкиры стали лучшими знатоками финансов». Но наибольшее значение, по мнению М.М. Лунина, банкиры приобрели не в «аристократической» Венеции, а во Флоренции, где победили пополаны59 . Правление рода Медичи получило довольно высокую оценку М.М. Лунина, особенно в контексте развития флорентийской культуры и меценатской деятельности Козимо и Лоренцо6 .
В курсе ученика М.М. Лунина, харьковского учёного А.П. Рославского-Петров-ского «Новая история» судьбы Италии прослеживались лишь с XV в. Начиная свой курс темой «Итальянские войны», А.П. Рославский-Петровский предварил описание французского вторжения краткой характеристикой внутреннего состояния итальянских государств. Однако не все трактовки его лекций следует признать удачными. Так, учёный указывал, что в XV в. Генуя стремительно слабела, и объяснял это ослабление не только упадком торговли, но и «внутренними потрясениями». Данный вывод противоречит современным исследованиям, где, напротив, подчёркивается значительное расширение деловой активности Генуи на западных рынках в XV в. и количественное преобладание в это же время генуэзского флота61. Более объективен А.П. Рославский-Петровский в оценке роли Венеции, которая, несмотря на своё «мудрое правление», «не могла с успехом сопротивляться туркам и после открытия морского пути в Индию...утратила своё прежнее величие»62. Но подробнее других итальянских государств А.П. Рославский-Петровский рассматривал в своём курсе историю Флоренции, особенно в контексте реформаторской деятельности Савонаролы. По мнению учёного, деятельность проповедника была направлена не только против безнравственности католического клира, но и против «тиранства светской власти». «Борьба его была двоякая: духовная и политическая»,
- подчёркивал А.П. Рославский-Петровский. Сравнивая Савонаролу с Лютером, харьковский профессор говорил лишь об «отдалённом сходстве» между ними, ибо итальянский реформатор стоял «гораздо ниже Лютера и по содержанию, и по форме»63. Но, осуждая деспотизм Савонаролы, А.П. Рославский-Петровский, вместе с тем, отмечал: «Без сомнения, он искренне желал добра своему отечеству и стоял гораздо выше своих врагов, хотя и нельзя освободить его от упрёка в фанатизме, ко-
торым он увлекался наравне со многими из позднейших реформаторов»64.
Деятельность Савонаролы стала предметом и специального научного исследования, осуществлённого в рассматриваемый период учеником А.П. Рославско-го-Петровского, харьковским профессором М.Н. Петровым. До появления в печати данного исследования, М.Н. Петров касался истории средневековой Италии в двух публикациях: «Отчёте о занятиях в Германии, Франции, Италии, Бельгии и Англии в 1858-1860 гг.» (1861) и очерке «Эразм Роттердамский. Начальная эпоха гуманизма» (1868). При этом если в своём «Отчёте» М.Н. Петров ограничился лишь самой общей оценкой развития в современной ему Италии науки средневековой археологии и впечатлениями о выставленных в итальянских музеях произведениях национальной средневековой живописи65, то его работа «Эразм Роттердамский. Начальная эпоха гуманизма» содержала в себе важные концептуальные положения. Учёный признавал несомненную заслугу итальянского гуманизма в развитии науки, литературы и особенно искусства, считая его единственным очагом всестороннего духовного развития в XIV-XV вв. В то же время, М.Н. Петров дал весьма резкую оценку влиянию гуманизма на общественно-политическую жизнь. В нравственном же отношении, по мнению учёного, время гуманизма было самым мрачным в итальянской истории, поскольку деятельность многих его представителей сводилась к «неумолкаемой перебранке и взаимным интригам, раболепному ползанию перед знатными меценатами, бессовестному торгу убеждениями и талантом»66.
Данная концепция итальянского гуманизма чрезвычайно важна для понимания работы М.Н. Петрова «Савонарола» (1882). Самого Савонаролу харьковский учёный считал прежде всего нравственным преобразователем Флоренции конца XV в. Такой подход отличался от преимущественно религиозного истолкования его реформаторской деятельности, выдвинутого Ф.Перраном и изображения Савонаролы как преобразователя общественно-политического строя Флоренции в работах П.Виллари и Н.А.Осокина67. Для обоснования своего тезиса о нравственном характере преобразовательной деятельности Савонаролы М.Н.Петров представил широкую картину развития промышленности, торговли, банковской системы Флоренции, управлявшей «коммерческими оборотами...целой Европы», но отмечал, что небывалое обогащение высших классов вело к падению их нравов. «Передовые классы - духовенство и аристократия - подавали пример разврата. Об истинной религии не было и помину», - замечал М.Н. Петров, подкрепляя эту мысль отрывками из флорентийских сочинений того времени и проповедей самого Савонаролы68.
В связи с этим, по мысли харьковского учёного, Савонаролой и было задумано глубокое моральное преобразование сначала духовенства, а через духовенство - и всего общества. Социальной опорой Савонаролы М.Н. Петров, как и Н.А. Осокин, считал «демократию, бедные классы, интересы которых он постоянно поддерживал»69. Однако, в отличие от Н.А.Осокина, в основном оправдывавшего суровые меры Савонаролы70, М.Н.Петров осудил его за то, что в своей борьбе за нравственность он впал в крайности: превратил Флоренцию в большой монастырь, поощрял доносительство и уничтожение произведений искусства и т.д. Поэтому, если для П.Виллари и Н.А.Осокина Савонарола - человек будущего, провозвестник новой цивилизации71, то М.Н.Петров, напротив, считал его типичным представителем прошлого: «Нельзя не прийти к заключению, что в реформаторы он всё-таки не годился. Он был человеком прошедшего, а не будущего. Все симпатии его - в этом прошедшем. Предстоящее преобразование церкви он воображал себе не иначе, как в духе старого католицизма, со всеми его догмами и учреждениями. Средневековые формы ему казались безусловно хорошими; стоило только возобновить в них дух древнего благочестия и нравственности, - и к этой цели направлены были исключительно его усилия»72. Отметим, что данный вопрос не получил однозначного решения и в последующих исследованиях, посвящённых Савонароле73.
Хотя изучение М.Н.Петровым истории средневековой Италии не носило систе-
матического характера и не нашло своего отражения в диссертационных исследованиях, тем не менее оно стало одной из составляющих многогранного творчества учёного, а многие из его положений не утратили своей научной актуальности и поныне.
Значительное место история Италии конца XV в. занимала и в диссертации pro venia legendi «Итальянский поход Карла VIII и его влияние на Францию» (1863) киевского медиевиста В.Г. Авсеенко. Это событие, с которого начались знаменитые Итальянские войны, требовало от исследователя глубокого знания внутренней специфики отдельных государств Аппенинского полуострова и оценки их политической позиции после вторжения французской армии. Содержание диссертации призвано было опровергнуть известное утверждение Гвиччардини о том, что «Италия была счастлива и безмятежна, пока война не нарушила её покоя»74. Напротив,
В.Г. Авсеенко подчёркивал, что «в семье итальянских государств, все во вражде друг с другом», а «отсутствие национального единства, недостаток гражданского чувства и политической честности, как неизбежное следствие деспотизма, мертвят Италию»75. Ни Возрождение, вызывавшее столь же искреннее, сколь и естественное восхищение В.Г. Авсеенко, ни высокая оценка им деятельности Лоренцо Великолепного, направленная «к поддержанию всеобщего мира в Италии, к умиротворению закоренелых династических и народных антипатий на полуострове»76, не смогли преодолеть эту национальную раздробленность и вражду.
Подобная оценка общего состояния итальянских государств, всё же не помешала автору выделить особое положение Венецианской республики в конце XV в.: «Венеция, по-видимому, ещё в мире со всеми; но, не обнажая оружия, она выжидает, пока соседи, истощённые взаимной борьбой, сами попадут в лапы льва Святого Марка»77. Впрочем, данное высказывание несколько противоречило той активной роли, которую сыграла Венеция в борьбе против Франции, и о которой писал сам же В.Г. Авсеенко. Именно Венеция стала местом создания антифранцузской лиги. Автор назвал её «первой международной лигой», отметив при этом, что именно в
78
ней «коренится источник идеи политического равновесия» .
В.Г. Авсеенко не ограничивал участие Венеции в антифранцузской борьбе одной лишь дипломатической составляющей. Находясь, по словам учёного, «в зените своего могущества», Венеция сыграла главную роль в изгнании Карла VIII из Италии. Ссылаясь на основной источник своей работы - сочинения Гвиччардини,
В.Г. Авсеенко выяснил степень действительного участия Венеции в антифранцузской лиге. По подсчётам учёного, силы могущественного Милана, например, составляли «только четвёртую часть тех, которые собраны были венецианцами»; последним удалось выставить морскую эскадру, «значительное пехотное войско», а в крупнейшей битве при Форново «под знамёнами лиги стояло до 35 тысяч человек войска, 4/5 которого вооружено было за счёт Венеции»79. Последние данные были взяты киевским исследователем из другого важнейшего источника - «Мемуаров» Ф. Де Коммина.
И всё же, описание учёным истории отдельных итальянских государств носило откровенно выборочный характер. Так, в диссертации практически отсутствовал материал о Генуе. Внутренняя история Венеции, в отличие от её внешней политики, оставляла читателя в почти полном неведении. Да и представленная им социально-политическая борьба во Флоренции не давала исчерпывающих ответов на ряд вопросов: какие всё же факторы в большей степени - внешние, или внутренние, содействовали приходу к власти Савонаролы, и почему подобный переворот произошёл именно в «столице итальянского гуманизма», оказавшего столь высокое, «обольстительное» культурное воздействие на французских завоевателей?
Попытка представить в неразрывной связи социально-политическую и культурную историю Флоренции предпринималась в дальнейшем и другими исследователями. Этой теме был посвящён обширный научно-популярный очерк харьковского
учёного Д.И. Каченовского «Флоренция, и её старые мастера» (1869). При этом содержание очерка не совсем совпадало с его заглавием: социально-политической истории Флорентийского государства здесь уделено гораздо больше внимания, чем его культуре. Однако заслуживает позитивной оценки уже само стремление автора связывать расцвет флорентийской культуры с расцветом его гражданского общества. Через всё исследование красной нитью прошло утверждение Д.И. Каченовского о том, что «искусство в Италии как расцвело, так и увяло вместе с гражданской и политической свободой»80. Должно быть, поэтому автор проявил солидарность с высказываниями тех историков, которые традиционно сравнивали средневековую Флоренцию с древними Афинами.
Хронологически очерк охватывал историю Флоренции с V по XV вв. К анализу государственных учреждений и общественной жизни последних трёх столетий автор подошёл наиболее тщательно. «Из всех итальянских городов Флоренция была вольной общиной по преимуществу и действительно вполне достойна этого названия», - утверждал Д.И. Каченовский81. При этом происхождение независимой городской общины Флоренции он считал возможным отнести ко времени поражения в 1113 г. императорского наместника в его борьбе с флорентийцами. «С этих пор внешняя независимость общины была обеспечена, а её территория постепенно расширялась насчёт окрестного дворянства»82. Подобный тезис о начале с XII в., нередко принудительного, процесса инурбанизации тосканских феодалов, получил
83
широкое распространение в медиевистике .
В очерке Д.И. Каченовского, несмотря на его популярный характер, были убедительно показаны основные этапы истории средневековой Флоренции, характер борьбы гвельфов и гибеллинов, причины возвышения пополанов, особенности флорентийской экономики. Расцвет этой экономики автор считал неотделимым от победы пополанов и подчёркивал антифеодальный характер «Установления справедливости 1293 г.»84 . Это перекликается и с оценками конституции 1293 г. в современной историографии85. Однако, подчёркивая высокий уровень развития экономики и гражданского общества, Д.И. Каченовский, вместе с тем, отвергал мнение о том, что Флоренцию следует считать «колыбелью новоевропейского искусства». По мнению автора, живопись здесь находилась в застое до XV в86 . Отметим, что в другом месте учёный доводил период господства «оков» «византийского мастерства» в Италии лишь до XV в. и именно с ним связывал в первую очередь указанные застойные явления. Данное противоречие, как и, в целом, негативная оценка раннесредневекового византийского влияния на развитие итальянского искусства, представляются довольно уязвимыми для критики.
В эволюции государственного строя Флоренции Д.И. Каченовский особо выделял «восстание чомпи» 1378 г. и его последствия. Хотя деятельность Микеле ди Ландо и получила самую высокую оценку автора, тем не менее, по словам Д.И. Каченовского, «ему не удалось спасти конституцию 1343 г.: разорванная чернью, она потеряла силу навсегда и невозвратно. Восстание должно было вызвать сильную и неизбежную реакцию»87 . В последующих рассуждениях Д.И. Каченовский ещё более ужесточит свой приговор: «Истинная, свободная демократия держалась здесь только до восстания черни; затем следует продолжительная, беспорядочная реакция и оканчивается тираниею»88. Таким образом, учёный считал вполне закономерным установление во Флоренции в ответ на обострение классовой борьбы власти патрицианской олигархии, а затем и Медичи. Отметим, что в современной историографии данное утверждение разделяется одной группой исследователей89 и решительно опровергается другой9 .
В отличие от историко-политической части очерка, экскурсы Д.И. Каченовского в историю итальянской культуры носили в основном справочный характер. Краткие биографические данные о Джотто, Брунеллески, Донателло, Липпи и др. давали лишь самое общее представление о культурологическом аспекте предмета изучения.
Отдельные узкие проблемы истории Флоренции рассматривались и в работах известного киевского медиевиста, яркого представителя социально-экономитческо-го направления в отечественной медиевистике, И.В. Лучицкого. Формально и по названию эти работы считаются рецензиями. Однако их особенностью было то, что помимо критического разбора значительный объём в них И.В. Лучицкий отводил обстоятельному параллельному исследованию проблемы.
Сказанное целиком относится к очерку «Рабство и русские рабы во Флоренции в XIV-XV вв.» (1885). Поводом к его написанию стала рецензия на сочинения итальянских медиевистов С. Бонджи, Л. Чибрарио, А. Занелли, которые исследовали источники, характер, масштабы рабства в средневековой Флоренции. И.В. Лучицкий согласился с итальянскими авторами в ряде их выводов. В частности, он признал вслед за ними, что в конце XIV-XV вв. наряду с Генуей и Венецией Флоренция становится третьим крупным центром торговли рабами91. Не вызывало возражений рецензента и утверждение итальянских учёных о том, что с XIV в. состав рабов радикально изменился - вместо рабов из Испании и Африки появляется большое количество русских, а главный контингент составляли женщины 16-30 лет, используемые в первую очередь в домашнем хозяйстве. Однако, признавая важность этих работ как сборников фактического материала, И.В. Лучицкий, тем не менее, существенно откорректировал выводы С. Бонджи, Л. Чибрарио, А. Занелли. Так, из всех причин рабства, приведённых итальянскими историками, действительной И.В. Лучицкий считал тот «глубокий переворот, который совершился в обществе XIV и XV вв. и сильнейшим образом затронул семью, разложил семейный строй Флоренции, благоприятствуя сильному проявлению низких страстей»92. Итальянские учёные, - подчёркивал И.В. Лучицкий, - «совершенно упускают из виду то обстоятельство, что рабство было, прежде всего, институтом экономическим, удовлетворявшим известному спросу, известным экономическим потребностям, и, как таковое, являлось необходимым последствием и чисто экономических причин»93. Такой подход киевского учёного вполне отражал доминирующее влияние на него передовой позитивистской методологии.
Другой работой И.В. Лучицкого по итальянской тематике стала его рецензия на книгу французского историка Ш. Ириарта «Жизнь патриция Венеции в XVI в.» (1874). Несмотря на высокую оценку, которую он дал рецензируемой книге, киевский исследователь счёл нужным сделать ряд существенных дополнений. Основным источником для рассуждений И.В. Лучицкого послужила венецианская «Хроника Дандоло».
И.В. Лучицкий прежде всего проследил эволюцию системы государственного управления и связанных с ней социальных отношений в Венеции. «Медленным, но верным и неизменным путём, - отмечал он, - превращалась постепенно Венецианская республика из чисто демократического государства, каким она была в раннюю
94
эпоху своего существования, в государство чисто аристократическое» . В процессе этой эволюции автор уделял огромное внимание противостоянию патрициата, с одной стороны, и дожа, в котором видел олицетворение демократии «массы». Победа патрициата стала, таким образом, по мысли И.В. Лучицкого, ничем иным, как итогом борьбы патрициата за исключение «массы» из управления республикой. Тем самым, как и в других своих трудах, учёный указывал на социальную подоплёку политической борьбы в эпоху феодализма.
Историческая эволюция власти в Венеции была не единственным предметом данного исследования И.В. Лучицкого. Выяснив особенности государственных структур Венецианской республики, киевский историк попытался далее показать особенности системы покровительства изящным искусствам. Тот факт, что характер покровительства изящным искусствам являлся «делом самого государства» и наложило, по мнению И.В. Лучицкого, отпечаток на художественную школу Венеции. «Здесь, в Венеции, - отмечал он, - живопись является гораздо более светской,
чем даже во Флоренции, она стоит ближе к интересам дня, к жизни и её разнообразным проявлениям»95. Вывод И.В. Лучицкого о том, что политическое устройство Венеции оказало существенное влияние на особенности её художественной школы.
96
получил подтверждение в современной медиевистике .
Отдельную группу работ по средневековой Италии, опубликованных в рассматриваемый период, представляли очерки, посвящённые истории папства. Обращение к данной теме ещё не носило систематического характера, однако, эти первые работы подготовили основу для последующих монографических исследований, которые в 90-е годы осуществят Е.Н. Трубецкой в Киеве и А.С. Вязигин в Харькове.
Активнее других в данном направлении в рассматриваемый период трудились преподаватели Киевской духовной академии. Содержание их трудов, разумеется, может представлять больший интерес для исследователя богословских, а не сугубо исторических проблем. Так, профессор кафедры церковной словесности (гомилетики) Киевской духовной академии В.Ф. Певницкий обращался в своём творчестве к анализу церковного образования, философской и религиозной мысли. Примером могут служить его очерки о гомилетике и проповеднических трудах римского папы Григория Двоеслова. Эти очерки составят затем его главный труд - докторскую диссертацию «Св. Григорий Двоеслов, его проповеди и гомилетические правила» (1872)97.
Историк пытался доказать существование разных путей, которыми шло и развивалось проповедничество в восточной и западной частях христианского мира. «На востоке, в Греции мы находим много ораторских талантов, - отмечал В.Ф. Певницкий. - Между тем при избытке производительности и производительности образцовой там вовсе теоретическим образом не обсуждают церковного красноречия». Поэтому, сравнивая проповеднические произведения греческих отцов с беседами папы Григоря Двоеслова, В.Ф. Певницкий считал последние более удобными к их церковному применению из-за своей краткости98. Подобные оценки профессора высшего православного духовного заведения вполне характеризуют приёмы объективной критики учёного и снимают столь популярные в советской историографии обвинения преподавателей Духовных академий в мракобесии. П.Ф. Певницкий не только признавал, что Восточная церковь с первых дней появления «Пастырского наставления» папы Григория Двоеслова постаралась применить его у себя, а патриарх Анастасий Александрийский по желанию императора Маврикия перевёл его для православного духовенства на греческий язык, но и открыто продемонстрировал личное отношение к труду римского понтифика. «Нам приятно заявить своё уважение к силе практической мудрости, выраженной в сочинении о пастырском служении», - подчеркнул православный профессор99.
Примером противоположного отношения к римско-католическим иноверцам служила статья коллеги П.Ф. Певницкого по Киевской духовной академии, М.Ф. Ястребова «Католический догмат о непогрешимости папы» (1881). Провозглашение этого догмата в 1870 г. вызвало решительное неприятие его в православном мире. Так, по справедливому мнению М.Ф. Ястребова, прерогатива непогрешимости не может мириться с христианским сознанием уже в силу того, что в апостольских посланиях, в истории и практике церкви для этой идеи нет логических и исторических прецедентов10 . В истории средневекового папства, указывал автор, идея о папской непогрешимости появилась довольно поздно, лишь в середине XVI в., во время Тридентского собора, оставаясь при этом до 1870 г. обычным богословским мнением, а не догматом. Среди факторов, противоречивших идее о папской непогрешимости, М.Ф. Ястребов называл шокирующую безнравственность ряда лиц, которые занимали в средние века папский престол, отступление от традиционных католических догм, которые встречались в суждениях некоторых римских пап, наконец, официальные осуждения, которым подвергались папы на соборах101. Таким образом, подчёркивал М.Ф. Ястребов, прерогатива папской не-
погрешимости находится в непримиримом противоречии с фактами моральных и доктринальных ошибок пап102.
Эта же проблема стала поводом для прочтения публичной лекции «Развитие папской власти в средние века» (1874) профессором Киевского университета Ф.Я. Фортинским. И хотя она носила популярный характер и не базировалась на серьёзных источниках, в ней в конспективной форме была выражена вся предисто-рия принятия вышеуказанного догмата. Ф.Я. Фортинский убедительно показал причины борьбы римских пап против светской власти и выделил этапы этой борьбы. Главное внимание автора было уделено «спору за инвеституру» между Григорием VII и Генрихом IV. Если на первом этапе борьбы папство «стремилось освободить церковь от светской власти», то «дальнейшая борьба пап с императора-ми-Гогенштауфенами шла уже не из-за принципа независимости духовной власти от светской., а из чисто политических целей»103. В то же время, по мнению Ф.Я. Фортинского, «параллельно развитию преобладания папства над светской властью шло полное подчинение церкви под безусловную власть пап»104. Прямым результатом этого подчинения, «естественным логическим последствием всего предшествующего развития и практики католической церкви», автор считал провозглашение догмата о папской непогрешимости105. И всё же, на наш взгляд, Ф.Я. Фортинский не выделил в должной степени влияния на это процесс антикато-лических, реформационных движений в средние века.
Реформаторская деятельность Арнольда Брешианского, основы его мировоззрения, ход антипапского движения в Риме в 40-50-х гг. XII в. стали предметом специального исследования харьковского историка В.П. Бузескула «Папство и Арнольд Брешианский» (1884). Это была первая в отечественной историографии работа, целиком посвящённая данной теме. Используя те же источники, на основе которых были написаны труды его зарубежных предшественников и современников (сочинения Оттона Фрейзингенского, Иоанна Салисберийского, и т.д.), В.П. Бузескул, тем не менее, внёс собственный вклад в разработку данной проблемы. В отличие от
В. Гизебрехта, который считал Арнольда лишь реформатора церкви106, и П. Лан-фре, который называл его «первым мучеником философии в средние века»107,
В.П. Бузескул выделял в деятельности Арнольда Брешианского не только церковно-реформаторскую, но и политическую сторону1 8. Такой подход до некоторой степени сближал его высказывания с точкой зрения А. Гаусрата109.
Рассмотрев проповеди Арнольда, в которой содержалась критика католической церкви, В.П. Бузескул увидел в нём одного из предшественников Лютера110. Что же касается попыток итальянского реформатора создать в Риме демократическую республику, то, по мнению автора, они были обречены на неудачу, поскольку шли вразрез со всем тогдашним развитием общества111. Выводы В.П. Бузескула о наличии в Италии необходимых условий для возникновения еретического учения, об активной роли римского плебса в восстании 1147 г., о республиканских взглядах Арнольда Брешианского, получили впоследствии полное подтверждение в отечественной медиевистике112.
К проблеме борьбы католической церкви со своими идейными противниками тесно примыкала и проблема развития науки в средневековой Италии. Посвящённые данной тематике работы имели разное значение для историографии. Например, среди юбилейных очерков, посвящённых жертве инквизиции - крупнейшему итальянскому учёному Джордано Бруно, встречались в рассматриваемый период и публичная лекция113, и вполне научное исследование его жизни и философских воззрений. В последнем случае историографическая ниша оказалась заполнена обширной статьёй профессора Одесского университета Н.Я. Грота «Джордано Бруно и пантеизм» (1885), в которой автор назвал «космоцентрическую теорию» Бруно одновременно и теоцентрической114. При этом для истории философии данная статья априори имела гораздо большее значение, чем для медиевистики.
Исследователи итальянской средневековой науки не ограничивались персоналиями. Примером этому может служить статья коллеги Н.Я. Грота по Одесскому университету, историка права Д. Азаревича «Юридическая школа в средневековой Италии по сравнению с современными юридическими факультетами»(1882). Несмотря на отсутствие серьёзной источниковой базы, она не может игнорироваться современными исследователями в связи с актуальностью той дискуссии, в центре которой находится сейчас Болонский процесс.
Поскольку Болонский университет, как подчёркивал автор, «первым составил свои статуты, положив в основание своей организации начало корпоративного управления и привилегированную юрисдикцию», а итальянские и европейские университеты «в главном копировали болонские статуты»115 в статье доминировал материал по истории Болонского университета. О Падуанском, Римском и других итальянских университетах в статье упоминалось значительно реже.
Д. Азаревич не претендовал на самостоятельность своего исследования: в его основу были положены новейшие работы его современников - историков итальянских университетов Г. Коппи и Г. Паделетти. Однако одесскому учёному удалось показать в своей работе самый широкий спектр проблем: происхождение университетов, структуры университетской администрации, система замещения кафедр, предметы и методика преподавания и даже нравы студенчества. Объектами критики Д. Азаревича стали лишь некоторые новации в итальянских средневековых университетах: постепенный рост зависимости профессуры от «внешней власти»; раздача этой властью учёных степеней своим приближённым, даже «никогда не посещавшим университетов»; попытка учёных занимать наряду с кафедрой государственные должности, что однозначно характеризовалось автором как очевидный упадок средневековой высшей школы116. И всё же, Д. Азаревич высоко оценивал организацию учебного процесса в средневековых итальянских университетах. «Нет ничего преувеличенного в словах профессора Серафини, сказавшего, что средневековые университеты служат, и всегда будут служить недостижимым образцом свободного и плодотворного преподавания», - подчёркивал одесский учёный,
- в то время как «при настоящей форме профессорских чтений посещение лекций в большинстве случаев - простая трата времени»1 7. Таким образом, проблема реформирования высшей школы была чрезвычайно популярна и более ста лет назад, при высочайшем уровне российского университетского образования и до принятия консервативного Устава 1884 г., который покончит с университетской автономией, сократит количество студентов и, по сути, завершит историю одного из этапов отечественной исторической науки.
Подводя общий итог изучения истории средневековой Италии в украинских землях Российской империи в 1804-1885 гг., необходимо подчеркнуть, что работы, в той или иной степени посвящённые истории Италии, создавались здесь в течение практически всего рассматриваемого периода. Центрами подобных исследований становились высшие учебные заведения - Харьковский, Киевский, Одесский университеты, Киевская Духовная академия. Особо следует выделить роль Одесского общества истории и древностей, которое проводило важные краеведческие исследования в местах бывших итальянских факторий. Определяющими факторами, влиявшими на научные интересы учёных, являлись высокие достижения средневековой итальянской культуры, роль Рима, как центра средневековой католической церкви и папства, а также то обстоятельство, что вошедшие в состав Российской империи земли Крыма принадлежали в средние века генуэзцам и венецианцам. Хронологически исследования охватывали главным образом эпоху развитого средневековья, в территориальном плане ограничивались Северной и Средней Италией, а также итальянскими владениями в Крыму. В проблемном плане выделяются две большие группы исследований: работы по истории внешней и колониальной политики итальянских морских республик; работы по внутриполитической, социальной, цер-
ковной, культурной истории государств Аппенинского полуострова. В рассматриваемый период наибольший вклад в изучение истории Италии внесли Н.Н. Мурза-кевич (история генуэзских поселений в Крыму), В.Н. Юргевич (генуэзская эпиграфика и нумизматика, публикация генуэзских источников), М.Н. Петров (реформаторская деятельность Д. Савонаролы), В.Г. Авсеенко (первый этап Итальянских войн), В.П. Бузескул (антипапское выступление Арнольда Брешианского),
В.Ф. Певницкий (гомилетика папы Григория Двоеслова). Вместе с другими исследователями эта плеяда ученых заложила здесь в 1804-1885 гг. фундамент последующих крупных исследований по истории Италии и папства. Высокий уровень этих работ вполне отражал состояние общероссийской медиевистики. Вклад учёных украинских земель в общероссийскую медиевистику будет рассматриваться автором и в дальнейшем в рамках большой темы «Медиевистика в украинских землях Российской империи в 1804-1885 гг.».
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Сколов Н.П. Образование Венецианской колониальной империи. Саратов, 1963.
С.112-113, 123, 128; Каpnов C.n. Итальянские морские республики и Южное Причерноморье в XIII-XV вв.: Проблемы торговли. М., 1990. С.23, 26; Лиман C.I. Історія католицької церкви та папства у працях православних медієвістів України в 60-90-х рр. XIX ст. //Науковий вісник Ужгородського національного університету.2002. Вип.7. С.156-158; Лиман C.I. Історія середньовічного міста в працях медієвістів України в 1805-1880-х рр. //Науковий вісник Ужгородського национального університету. 2003. Вип.9. С.202-203, 206-207.
2. Лиман C.И. История средневековой Италии в творчестве М.Н. Петрова (1826-1887) //Материали VI міжнародної науково-практичної конференції «Людина, культура, техніка», присвяченої 75-річчу Харківського національного аерокосмічного університету «ХАІ». Харків, 2005. С.92-93.
3. Якоб Л. О влиянии университетов на образование и благосостояние народов //Речи, говоренные в торжественном годовом собрании императорского Харьковского университета 17 января 1808 г. Харьков, 1808. С.80; Роммєль X.B. О преимуществе и силе истинного и совершенного просвещения //Речи, произнесённые в торжественном собрании императорского Харьковского университета, бывшем 30 августа 1811 г. Харьков, 1811. С.49-50.
4. Дeгypов A.A. О возрождении наук и перевесе, который они дали Европе перед прочими частями света //Речи, произнесённые в торжественном собрании императорского Харьковского университета 17 января 1812 г. Харьков, 1812. С. 43.
5. Кєппєн П. О древностях Южного Берега Крыма и гор Таврических. СПб., 1837.
С.82-83, 220, 226
6. Бpyн Ф. Одесское общество истории и древностей, его записки и археологические собрания. Одесса, 1870. С.10.
7. Каpnов C.n. Итальянские морские республики. ..С.17-18.
8. Mypзакeвuч Н. История генуэзских поселений в Крыму. Одесса, 1837. С.2.
9. Там же. С.3-4.
10. Каpnов C.n. Трапезундская империя и западноевропейские государства в XIII-XV вв. М., 1981. С.90.
11. Mypзакeвuч Н. История генуэзских поселений...С.9.
12. Сколов Н.П. Образование Венецианской колониальной империи. Саратов, 1963.
С.116, 139; Узлов ЮЛ. К вопросу об итальянской колонизации Северо-Западного Кавказа в XIII-XV вв. //Причерноморье, Крым, Русь в истории и культуре. Материалы II Судакской международной конференции. Киев-Судак, 2004. Ч.2. С.213.
13. Mypзакeвuч Н. История генуэзских поселений...С.84, 88.
14. Negri T.O. Storia di Genova. Milano. 1968. P.612, 623; Pymeнбypг В.И. Итальянский
город от раннего средневековья до Возрождения. Л., 1987. С.65-66.
15. Мурзакевич Н. История генуэзских поселений. С.13, 15-16.
16. Мурзакевич Н. Генуэзские консулы города Кафы //ЗООИД. 1853. Т.3. С.552.
17. Пономарёв А.Л. Территория и население генуэзской Каффы по данным бухгалтерской книги-массарии казначейства за 1381-1382 гг. //ПСВ. М., СПб., 2000. Т.4.
С.317-443; Пономарёв А.Л. Путеводитель по рукописи массарии Каффы 1374 г. //ПСВ. СПб., 2005. Т.6. С.43-138; Яровая Е.А. Генеалогия и геральдика генуэзских оффициалов Крыма (по материалам лапидарного наследия Каффы, Солдайи и Чембало XIV-XV вв. //ПСВ.СПб., Т.6. С.139-169.
18. (Мурзакевич Н.) Генуэзский меч, найденный в Крыму //ЗООИД. 1844. Т.1. С.624.
19. (Мурзакевич Н.) Донесения обществу //ЗООИД. 1872. Т.8. С. 318; Balard M. La Romanie Genoise (Xllte - debut du XVe siecle). Rome, 1978. T.2. P.159; Джанов А.В. Фортификационные сооружения генуэзской Солдайи //Причерноморье, Крым, Русь в истории и культуре. Материалы II Судакской международной конференции. Киев-Судак, 2004. Ч.2. С. 68, 74 -75.
20. ЮргевичВ. Две генуэзские надписи из Балаклавы//ЗООИД. 1879. Т. 11. С. 319-320.
21. Юргевич В. Донесения о поездке в Крым //ЗООИД. 1875. Т.9. С.401.
22. Юргевич В. Генуэзские надписи в Крыму//ЗООИД. 1863. Т.5. С.160-162.
23. Юргевич В. Новые надписи генуэзские //ЗООИД. 1868. Т.7. С.275; 279-280.
24. Юргевич В. Донесения о поездке в Крым.С.398.
25. Юргевич В. Генуэзские надписи в Крыму.С.169.
26. Там же.
27. Там же. С.176.
28. Кеппен П. О древностях Южного берега Крыма. С. 220.
29. Юргевич В. Генуэзские надписи в Крыму. С.176.
30. Григорьев В. Монеты джучидов, генуэзцев и гиреев, битые на Таврическом полуострове и принадлежащие обществу //ЗООИД. 1844. Т.1. C. 303.
31. Там же. С.307.
32. Юргевич В. О монетах генуэзских, находимых в России //ЗООИД. 1872. Т.8. С.147.
33. Там же. С.153.
34. Там же. С.154-155.
35. Юргевич В. Замечания на статью о генуэзских монетах, помещённую в 7 томе «Записок Общества», сделанные итальянским учёным К. Десимони //ЗООИД. 1872. Т.8. С. 466.
36. Юргевич В. Устав для генуэзских колоний в Чёрном море, изданный в Генуе в 1449 году//ЗООИД. 1863. Т.5. С.629.
37. Там же. С.630.
38. Там же. С.632-815.
39. Там же. С.816-837.
40. Волков М. О соперничестве Венеции с Генуей в XIV и. //ЗООИД. 1858. Т.4. С.152.
41. Там же. С.155.
42. Там же. С.157.
43. Там же. С.159.
44. Карпов С.П. Итальянские морские республики и Южное Причерноморье. С. 305.
45. Волков М. О соперничестве Венеции с Генуей. ..С.177-178.
46. Там же. С.193-204.
47. Волков М. Четыре года города Кафы (1453, 1454, 1455 и 1456) //ЗООИД. 1872. Т.8.
С.109.
48. Карпов С.П. Итальянские морские республики и Южное Причерноморье. ..С.12.
49. Волков М. Четыре года города Кафы.С.110.
50. Рутенбург В.И. Итальянский город от раннего средневековья до Возрождения Л., 1987. С.66.
51. Волков М. Четыре года города Кафы.С.112-113.
52. Там же. С.134-135.
53. Там же. С.143.
54. Брун Ф.К. Берег Чёрного моря между Днепром и Днестром по морским картам XIV и XV ст. //ЗООИД. 1858. Т.4. С.244.
55. Там же. С.246.
56. Брун Ф.К. [Рецензии] //ЗООИД. 1872. Т.8. С.289. Ref. of op.: Atlante idrografico del medio evo posseduto dal prof. Tammar Luxoro publicato a fac-simile e annotatio dai socii C. Desimoni e L.T. Belgrano. Genova, 1867; Nuovi studi sull’ Atlante Luxoro pel socio C. Desimoni. Genova, 1869.
57. Соколов Н.П. Образование Венецианской колониальной империи. ..С. 112-113.
58. Лунин М.М. История новых времён //Отдел рукописей ЦНБ ХНУ. 406/с. Тетрадь 1(8). Л.11.
59. Там же. Тетрадь 2 (9). Л.2. Ср.: Рутенбург В.И. Итальянский город от раннего средневековья до Возрождения. С.40-44.
60. Лунин М.М. История новых времён.Тетрадь 13(20). Л.2-3.
61. Рутенбург В.И. Итальянский город от раннего средневековья до Возрождения...С. 65.
62. Рославский-Петровский А.П. Новая история //Отдел рукописей ЦНБ ХНУ. 839/с. Тетрадь 1. Л.2.
63. Там же. Л.9.
64. Там же. Л.10.
65. Петров М.Н. Отчёт о занятиях в Германии, Франции, Италии, Бельгии и Англии в 1858-1860 гг. Харьков, 1861. С.53, 58, 61.
66. Петров М.Н. Эразм Роттердамский. Начальная эпоха гуманизма //Петров М.Н. Из всемирной истории очерки. Харьков, 1882. С. 365-366.
67. Perrens F. Jerome Savonarole. Paris, 1853; Виллари П. Джироламо Савонарола и его время. СПб., 1913. Т.2. С.194; Осокин Н.А. Савонарола и Флоренция. Казань, 1865.
С.8.
68. Петров М.Н. Савонарола. Исторический очерк //Петров М.Н. Из всемирной истории очерки. Харьков, 1882. С. 307-308.
69. Там же. С.320.
70. Осокин Н.А. Савонарола и Флоренция.С.159.
71. Там же. С.316; Виллари П. Джироламо Савонарола и его время.С. 194.
72. Петров М.Н. Савонарола. С.327.
73. Митякин А. Иероним Савонарола. Характеристика личности, учения и деятельности //Журнал Московской Патриархии. 1998. №12. С.56, 70, 72.
74. Авсеенко В. Итальянский поход Карла VIII и влияние его на Францию //Университетские известия. 1863. №4. С.22.
75. Там же. №5. С.4.
76. Там же. С.8.
77. Там же. С.4.
78. Там же. С.15.
79. Там же. С.26-28.
80. Каченовский Д.И. Флоренция, и её старые мастера //Вестник Европы. 1869. №8. С. 637.
81. Там же. С.652.
82. Там же. С.654-655.
83. Рутенбург В.И. Итальянский город от раннего средневековья до Возрождения.. .С.34.
84. Каченовский Д.И. Флоренция, и её старые мастера. №8. С.657.
85. Антонетти П. Повседневная жизнь Флоренции во времена Данте. М., 2004.
С.27-28.
86. Каченовский Д.И. Флоренция, и её старые мастера.№8. С.660.
87. Там же. №10. С.682.
88. Там же. С.694.
89. Martines L. Lawyers and Statecraft in Renaissance Florence. Princeton, 1968; Рутенбург В.И. Итальянский город от раннего средневековья до Возрождения.. .С.90.
90. Brucker G. The Civic World of Early Renaissance Florence. Princeton; N.Y., 1977. P.14-38; Kent D. The Rise of the Medici: Faction in Florence 1426-1434. Oxford, 1978. P. 1-30.
91. Лучицкий И.В. Рабство и русские рабы во Флоренции //Университетские известия. 1885. №11. С.373.
92. Там же. С.386.
93. Там же. С.389.
94. Лучицкий И.В. [Рецензия ] //Университетские известия. 1874. №8. С.80. Ref. of op.: Yriarte Ch. La vie d’un Patricien de Venise au seizieme siecle. Paris, 1874.
95. Там же. № С.111.
96. Селунская Н.А., Сергеев С.К. «Светлейшая» - Венеция //Город в средневековой цивилизации Западной Европы. М., 2000. Т.4. С.296.
97. Певницкий В.Ф. Святой Григорий Двоеслов, его проповеди и гомилетические правила. К., 1872.
98. Певницкий В.Ф. Проповеднические труды Св. Григория Двоеслова //ТКДА. 1865. №9. С.104.
99. Певницкий В.Ф. Гомилетика Св. Григория Двоеслова//ТКДА. 1865. №1. С.72-73.
100. Ястребов М.Ф. Католический догмат о непогрешимости папы //ТКДА. 1881. С.289.
101. Там же. С.309, 315, 321.
102. Там же. С.326.
103. Фортинский Ф.Я. Развитие папской власти в средние века. К., 1874. С.12, 16.
104. Там же. С.17.
105. Там же. С.20.
106. Giesebrecht W. Uber Arnold von Brescia //Sitzungsberichte der philoso-
phisch-philologichen und historischen Classe der K. B. Akademie der Wissenschaft.
Mtachen, 1873. S.152.
107. Ланфре П. Политическая история пап. СПб., 1870. С. 153.
108. Бузескул В.П. Папство и Арнольд Брешианский. Харьков, 1884. С.44.
109. Гаусрат А. Средневековые реформаторы. СПб., 1900. Т.1. С.248, 264.
110. Бузескул В.П. Папство и Арнольд Брешианский.С. 45.
111. Там же.
112. Бортник Н.А. Арнольд Брешианский - борец против католической церкви. М., 1956. С. 32-33.
113. Лучицкий И.В. Джордано Бруно. (Публичная лекция) //Университетские известия. 1885. №5. С.83-102.
114. Грот Н.Я. Джордано Бруно и пантеизм. (Философский очерк) //Записки Новороссийского университета. 1885. Т. 41. С. 325.
115. Азаревич Д. Юридическая школа в средневековой Италии по сравнению с современными юридическими факультетами //Русский вестник. 1882. №1. С.186.
116. Там же. С. 197-198,205.
117. Там же. С. 211.
С.И.Лиман.
