CC BY
104
УДК 811.352.3'42
Биданок Марзият Мугдиновна
кандидат филологических наук [email protected]
Сравнительный анализ языка ФОЛЬКЛОРНЫХ ТЕКСТОВ И БАСЕННОЙ ПРОЗЫ Х.А. АШИНОВА
Marziyat M. Bidanok
candidate of philological Sciences [email protected]
Comparative analysis of
THE LANGUAGE OF
FOLKLORE TEXTS AND
KH.A. ASHINOV’S FABLES PROSE
Аннотация. В настоящей статье рассматриваются тексты из фольклорного репертуара и басни Х.А. Ашинова, проводится сравнительный анализ их языка, определяются воспитательные моменты. Имеющиеся как в рассматриваемых фольклорных текстах, так и в басенной прозе Х.Ашинова компоненты народной мудрости помогают понять и укрепить вечные истины, приоритеты и погрузить в эту субстанцию читателя. Педагогически насыщенный, формирующий личность сказ присутствует как в фольклорных текстах, так и в баснях Хазрета Ашинова. Использованные в исследуемых текстах различные выразительные средства (повторы, сравнения), обогащают их язык.
Ключевые слова: басня, жанр, признак, мировая, древняя, адыгская, язык автора, Ашинов.
Annotation. This article examines the texts of folk songs and fables of Kh. A. Ashinov, gives the comparative analysis of their language, and determines educational moments. Available as in the folklore, so in fables prose of Ashinov, components of folk wisdom help to understand and reinforce the eternal truths, priorities, and to immerse the reader in the substance. Pedagogically rich, forming the personality, the tale is present in the folklore and fables of Khazret Asinov. Various means of expression (repetitions, comparisons) used in the studied texts enrich their language.
Keywords: fable, genre, sign, world, Adyghe, language of the author, Ashinov.
ancient,
Воспитательный момент художественных текстов, как один из ведущих признаков литературы, в целом, весьма закономерно можно считать основанным на фольклоре. Общепризнанным является то, что социальные элементы личности со своим содержанием вырабатываются непосредственно в макросоциальной сфере. Такая индивидуальная грань поддается воздействию активно влияющих условий общества, в том числе и его культуры. Достаточно часто это применимо, например, и в отношении к адыгским тенденциям национальной педагогики, эффективным орудием которой считается народный эпос «Нарты». Как известно по оценкам ученых-нартоведов, воспитательный потенциал народного слога заключается в возможности этнического и генетического наследования завоеваний предков. Как говорит об этом один из основателей вершившегося нартоведения А.М. Гадагатль, «Одной из причин особого интереса, проявлявшегося к эпосу «Нарты», являлась его воспитательная роль, которая неоднократно подчеркивалась исследователями устнопоэтического творчества» [1, с. 222].
Ценностные компоненты, относимые при этом к духовному миру нации, образуются и вырабатываются с учетом имеющегося в народе стажа макрообразований. Этот стаж группового бытия налаживается общепринятыми в обществе культурой и идеологией, переходящими от поколения к поколению. Следовательно, передаваемые из глубины
веков подобные сокровища не материальны, а обязательно духовны. Но такая субстанция не менее уступчива в своей готовности донести до потомков тысячелетние заслуги, наработки, традиции. Соответствующий багаж достигает личность с помощью социальных микро-образований и посредством меж-персональной коммуникации.
Применительно к адыгскому фольклору такой культурно-идеологический груз прослеживается в богатых и разнообразных словесных образованиях. К таковым можно причислить сказки, сказания, песни (свадебные и колыбельные), поговорки, пословицы и т.д. В частности, такая тенденция весьма активна непосредственно в текстах о центральном персонаже адыгского эпоса - нарте Саусруко. К примеру, исполняющая по отношению к нему материнские обязанности Сатанай-гуащэ, отправляя уходящего на сбор нартов подопечного, строга и наз ид ательна. Сопровождает она Саусруко девизом с просьбой о том, чтобы он проявил себя только настоящим мужчиной: «1уэхуу къэхъур
пхуэлъэк1ыу, л1ы ухъунк! солъа1уэ» (= «чтобы справлялся с любой работой, проблемой, желаю стать мужчиной») [2, с. 43].
Соответственно общенациональной воспитательной конструкции, ее стержневая функция состоит в формировании персоналий, исчерпывающе приспособленных ко всевозможным сложностям бытия. Применительно к педагогике наукой подтверждаются имевшиеся конфигурации адыгских образовательных систем, ряд из
230
которых в сегодняшнем мире показался бы жестокой экзотикой. К примеру, ученые констатируют наличие частых тогда обыкновений «внешнего взращивания». Семейные наследники порой вставали на ноги не в родных, а в посторонних фамильных группах, что было возможно благодаря частому воспитательному обмену сыновьями на долгие годы, вплоть до совершеннолетия. Такое отлучение от любящих родителей, отсутствие возможности прикорнуть рядом с отцом или поплакаться матери. Все это, по убеждению адыгов, могло нейтрализовать излишнюю (не приветствуемую в нарте) чувственность, закалить мужественность и приумножить отважность. Подобную этно-позицию национальной педагогики некоторые исследователи (И.А. Шоров) видели так: она «является правильной и может сыграть положительную роль в современной теории и практике воспитания» [3, с. 8]. Причем, происходить такое формирование должно было с параллельным постижением глобального устройства и непременным пониманием нравов, взглядов мировых обитателей, что также приветствуется фольклорной субстанцией. Немало, в этом случае, определяется окружением, его воздействием (в частности, сказка «Мылажьэрэр агъашхэрэп» (= «Кто не работает, того не кормят»), пословица «Ц1ыфым ахэмыхьэгъахэмрэ къамылъфыгъахэмрэ зэфэдэх» (= «Тот, кто не общался с людьми, и тот, кто не родился еще -взаимоподобны»), «Цубэмэ ахэтыр цуш1у мэхъу» (= «Буйволенок, который находится среди многих буйволов, становится хорошим буйволом») и т. д.
Педагогически-насыщенный, формирующий личность, сказ присутствует и в баснях Хазрета Аши-нова; причем, возможны здесь и ироничные, якобы воспитательные монологи. Именно таким можно счесть лежащий в стержне басни под названием «Гъэсэпэтхыд» (= «Воспитательный сказ»). Здесь говорящий определенную позицию высказывает своему виртуальному собеседнику: последний
лишь предполагается, но никак не проявляется. Ритор тут - Шъомп1эжъ (= Жук, Таракан), а тот, к кому направлен его сказ - Къамзэгу (= Муравей). Вводная авторская фраза здесь о том, как первый второму «егыеу фежьагъ» (= «принялся читать натации») [4, с. 10]. На этом зачин оканчивается и далее следует сплошной вразумляющий монолог насекомого, уже без перехода изложения кому-либо иному, причем, первые его фразы, весьма философские, касаются общемирового устройства. Зачином выступает риторический (возможно, здесь и практический) вопрос: «Сыд пай мы дунаим уте-мыуцорэ? / Зы онтэгъушхо горэ зэ епхьыжьагъ, / Зэ къеогъажьэ зы дао горэ» (= «Отчего в этом мире ты не можешь устроиться? / Однажды взялся за тяжелую ношу / Раз начавшаяся проблема продолжается») [4, с. 10]. Подытожив этот задел, насекомое-оратор сформулировал диагноз о взаимном беспокойстве. Он описал то, как страдают обе стороны - и Муравей, и сам говорящий со своими соплеменниками. Вменив птице в вину ее увлеченность излишней охотой, он пришел к выводу о неверной ее нацеленности. Здесь имеет место фактическая портретная презентация другого природного жителя - «хьамлыу» (= червь), обитающего на общих с насекомыми территориях. Детально и
тщательно описывает говорящий достоинства активиста, на которого хочет переключить внимание Муравья. Присуждает он ему личностные качества (спокойствие, уравновешенность, скромность, умение проникнуть внутрь), которым позавидует человек и делает итоговый (и по монологу, и по басне) вывод: «Мы1эрысэ к1оц1ым ар ипшыхьагъэу / Нахьыш1у 1офхэм яусэ ...» (= «Умеет он входить вовнутрь яблока. Еще лучше делает дела») [4, с. 10]. Такая, тоже весьма индивидуализированная, фраза об умении проникнуть внутрь выступает здесь столь же философичным, как зачин, почином.
В целом, обобщающие выражения, подобные вышеописываемым фразам из басен Х. Ашино-ва, весьма часто укоряют, назидают и вразумляют на аналогичных ступенях. Выступая на окаймляющих стадиях, в начале или в конце, они являют собой размышление, обобщающее, концентрирующее и аннотирующее все произведение. Такой интеллектуальный концентрат весьма почитаем у адыгов, что ярко подтверждают национальные общепринятые выражения: «Акъыл зи!эм къулай и!» (= «Обладающий умом, обладает и методом»), «Акъылыш!ом делэми бзэ къыфегъоты» (= «Умный найдет общий язык и с глупым»), «Акъыл зи!эр зэк!эмэ як!эсэн» (= «Тот, кто имеет ум, опора всем»), «Акъылыр сыдрэ !офи ылъапс» (= «Ум есть корень любого дела»), «Акъылыр чыжьэу маплъэ, нэр ащ илъагъо рэк!о» (= «Ум смотрит вдаль, а глаза идут лишь за ним») и т.д. Нередко, поэтому такой почитаемый в народе интеллект-концентрат энергичен и в баснях Х. Ашинова. У писателя в авторском изложении (или в персонажных монологах) все, происходящее в короткой конструкции, но являющее собой активную фабулу, завязано на ведущих изложение выводах.
Такие выражения можно считать весомыми звеньями производимой басней педагогической конструкции, продолжающей тем самым традиции адыгской сказки, воспевающей ум и сообразительность: «Шъуз ябгэр» (= «Бранящаяся жена»), «Зым нахьи зыр нахь !уш» (= «Один умнее второго»), «Къуижъыерэ иныжъхэмрэ» («Куижий и великаны») и т.д. Выстроенная не только на средоточии, но и на обязательном для учения повторении, эта схема оказывается весьма эффективной, а ее смысловые элементы - прочно входящими в память и формирующими мировоззрение читателя. Вся поэтика (в т.ч. ее сюжети-ка, персонажная группа, ритмика и т.д.) здесь либо вытекает из пары первых строк, либо завершается парой итоговых строк. Так, например, зачином басни «К!элэц!ык!ухэмрэ л!ыхэмрэ» («Дети и мужчины») является подобный трех-строчник от лица автора: «Шъэожъыеу илъэсищ зыныбжьым / Хьалыгъу фабэр !анлъэм къырихи, / Гъунэгъу к!алэм фихьынэу ежьагъ» (= «Мальчик трехлетнего возраста / Извлек теплый хлеб из тесто - корыта, / И нацелился отнести соседскому мальчику») [4, с. 17]. Дальнейшая сюжети-ка вытекает из этого эпизода с несущим хлеб добрым мальчиком, а далее к ним присоединяется и упрекающая его мать. А вот, к примеру, подобный почин в басне «Лъытак!э» (= «Считалка»): «Хэтрэ ц!ыфи щы!эныгъэм егъасэ, / ... /
231
Ешъоныр зырегъажьэм... ар л1агъэ!» (= «Любого учит образ жизни, / ... / Когда он начал выпивать. он умер!») [4, с. 12].
Либо аналогичный семантический концентрат присутствует в монологе Медведя, стремившегося упрекнуть Волка, ворующего и лукавого (басня «Зэфэгъэгъужь» = «Прощение»). Итоговые в рассудительной речи косолапого фразы: «Ес1он фае: ар псэук1э хъущтэп, / Хъунк1эш1 щы1ак1эм ыужы ик1, / Ащ нахьк1э къыпфагъэгъущтэп!» (= «Должен ему сказать: такое житие невозможно, / Оставь в покое грабительскую жизнь, / Иначе это тебе больше не простят!») [4, с. 14]. Здесь старший товарищ выступает именно в роли более взрослого наставника, столь частого и в адыгском фольклоре. Он насыщен словесными излияниями в пользу непререкаемости старшего: «Нахьыжъ къе1омэ - ш1э» («Если старший сказал - делай») либо «Зинахьыжъ едэ1урэм и1оф лъэк1уатэ» («Дело прогрессирует у того, кто прислушивается к своему старшему») и т.д.
Такого рода обучающие жизненной логике рассуждения имеются не только в мини-баснях Х. Ашинова, но и в его драматургии - в басенной пьесе «Чэтпшъэкискэу орэды1омрэ Атэкъэжъэу ежъыуак1омрэ» («курица с тонкой шеей которая поет (цесарка), и петух, который подпевает»), монологи которой перекликаются с нравственнонасыщенными идеями фольклора («Намыс хэлъын» («Обладать тактом»), «Намысынчъэр насыпынчъ» («Не имеющий такта несчастен»)», «Намыс зыдэщымы1эм насып щы1эп» (= «Там, где отсутствует такт, там отсутствует и счастье»)). Столь же внимателен к нравственности в названном драматургическом произведении у Х. Ашинова Волк. Адресуя назидательный спич Лису он тщательно объясняет адыгские обычаи: «Хьак1эр зи1эмэ агъэлъап1э, / Дэпкъым еплъэу ар щагъэсрэп. / 1анэ гори ащ къыфаштэ, / О бысы-мыр, зыбгъэсысрэп» (= «Имеющий гостя ценит его, / Он не дает ему сидеть, оглядывая стены. / А накрывает ему какой-нибудь стол, / А ты, хозяин, даже не движешься») [4, с. 55].
Или почин, несущий в себе обобщающие впечатления-оценки, неизменно настраивающие читателя на семейные ценности и материнские миссии. Обязательно применимый в адыгских сказках семейно-ценностный мотив, знаком читателю еще с тех времен (сказки «Зэдэмыпщым ыкъу» («Сын князя Зэдэма»), «Трам ц1ык1умрэ пшъэшъэш1умрэ» («Юный Трам и славная дева») и т.д.), когда преимущественно фабула была оптимистична (разумная красавица, проводя испытание, выясняет уровень интеллекта претендента на ее руку и сердце; прошедший испытание добивается желаемого не только в семейном, но и в общественном бытии, завоевывая национальное почитание).
Однако, у Х. Ашинова семейная мотивация строга и пессимистична. В мини-басне «Кукуум ищы1ак1» (= «Житие кукушки») героиня, нашедшая гнездо, сносит в него яйцо и отправляется далее без него, когда по пути встречает стаю соплеменниц. Рассказывая им о прошедшем, она оценивает свое поведение так: «Сэ къы-
стефэрэр сш1агъэ» (= «Я сделала то, что мне положено»). Кукушка тщательно отчитывается о сделанном, высказывает уверенность в должной активности птиц, займущихся птенцом, о своем доверии им: «А хъупхъэ ц1ык1умэ - / Бэу гук1эгъушхо ахэлъ!» (= «Эти умницы малышки - / Весьма сердобольные!») [4, с. 23]. В данном случае сила воздействия басенных строк состоит в явном негативе, распространяющемся от уходящей от материнства кукушки. А такой антиэффект также является мощным средством, способным объяснить имеющуюся ценность и часто применяемым в силу своей продуктивности в фольклоре: «Къош!уи уфэмылажь, пхъуш!уи уфэмылажь», («Не работай ни за славного сына, ни за славную дочь»), «Былым къэпш!ын нахьрэ быныш1у къэпш!ын» («После себя правильней оставить не имущество, а наследников») и т. д.
Но не только птицы (приближенные к небу персонажи) у Х. Ашинова способны воспитать и показать пример (как положительный, так и отрицательный). Причем, пример этот выстроен на базе имеющегося жизненного опыта, что также активно присутствует в народном фольклоре. Здесь активна сю-жетика, в которой провозглашаемые к разрешению проблемы снимаются посредством имеющегося бытийного базиса участников. Или, порой, способности героя проявляются в его умении преломить их во встающие перед ним тягостные обстоятельства. Настолько же активна и деятельна в собственном бытии другая представительница природного мира - Хьант!аркъо (= Лягушка) (другими словами у автора, - «уакъ-уакъэ» (= ква-ква)). Долго зазнаваясь, сидела она в зачине на берегу. Однако, однажды унесли ее, перекручивая и подкидывая, взбунтовавшиеся речные воды. Здесь сразу вспоминается злободневная у адыгов речная и связанная с ней бойцовская тематика в фольклоре: «Псы !уфэм щыпсэум пцэжъый зыхэсыр еш!э» («Кто обитает возле реки, тот ведает, где живет рыба»), «Псыик!ыгъом !усым, псым ип!алъэ еш!э» («Обитающий у переправы ведает нрав реки»), и т.д. Как говорит И. Шоров об этих пословицах, «умственные способности, знания человека народная педагогика связывает с тем, что он наблюдал, с чем сталкивался, испытывал и пережил в жизни» [3, с. 10]. Именно аналогична у Х. Ашинова ситуация и с зеленой путешественницей. Она, обманщица, позже делала вид, что не испугалась и несется целенаправленно: именно в одну сторону с речным течением и надо ей попасть. Завершая на такой поведенческой модели фабулу, Х. Ашинов завершает и басню одним социально-окрашенным, абзацем: «Изытет къы!онэу зэримыпэсыжьэу, / Джы къэсыжьыгъэу ц!ыфи къытхэт. / Игъуаджэми, е!о лъэшэу мэтхъэжьэу, / Псым ехьыми, ежь есэу ащ къыпфе!уат» (= «Те, кто не соизволят сказать как есть, / И в наше время есть среди нас такие люди. / Если даже ему плохо скажет что живет припеваючи / Если его несет течением реки, он расскажет, что он плывет сам») [4, с. 18].
Следовательно, имеющиеся как в рассматриваемых фольклорных текстах, так и в басенной прозе Х. Ашинова, компоненты народной мудрости помогают понять и укрепить вечные истины, расставить ценностные приоритеты и погрузить в эту концентрированную субстанцию читателя.
232
Литературы:
1. Гадагатль А.М. Память нации: Генезис эпоса «Нарты». Майкоп : Меоты, 1997. 400 с.
2. Нарты. Адыгский эпос (на адыг. яз.). Сост. А.М. Гадагатль. В 7-ми тт. Т. 2. Майкоп : Адыг. обл. типография, 1968. 343 с.
3. Шоров И.А. Адыгская народная педагогика : автореф. ... д. пед. н. Казань, 1994. 26 с.
4. Ашинов Х.А. Допрыгался! Басни (на адыг. яз.). Майкоп: отделение кн. изд-ва, 1981. 72 с.
Literature:
1. Gadagatl’ A.M. The memory of the nation: the genesis of the epos «Narts». Maikop : Meoty, 1997. 400 p.
2. Narts. Adyghe epos (in Adyg.). comp. by A.M. Gadagatl'. In 7 vols. Vol. 2. Maikop : Adyg. region printing house, 1968. 343 p.
3. Shorov I.A. Adyghe folk pedagogy : abstract dis. ... Dr. ped. Sciences. Kazan, 1994. 26 p.
4. Ashinov H.A. Just great! Fables (in Adyg.). Maikop: Book printing Department, 1981. 72 p.
233
