Сравнительный анализ системы персонажей в пьесах «На дне» М. Горького и «Унтиловск» Л. Леонова: новые, особенные и бывшие люди

Глембоцкая Яна Олеговна

DOI 10.24411/2499-9679-2019-10309

УДК 82.091

Я. О. Глембоцкая https://orcid.org/0000-0001-8190-2038

Сравнительный анализ системы персонажей в пьесах «На дне» М. Горького и «Унтиловск» Л. Леонова: новые, особенные и бывшие люди

И Горький и Леонов предлагают вниманию читателя и зрителя групповой портрет сословий и характеров, но каждый персонаж здесь лишен дома, семьи, деморализован и растерян. Однако это положение вещей объясняется не только личными обстоятельствами жизни каждого из героев, неблагополучие каждого здесь можно рассматривать как симптом системного общественно-политического кризиса. Советская власть в экономической политике очень скоро начнет воспроизводить худшие стороны экономической модели феодализма: колхозы с изъятием продукции и лишением крестьянства паспортов (по сути - реставрацией крепостного права), бюрократию и коррупцию - те «токсичные» черты общественных институтов, которые мешают стране развиваться, несмотря на огромные сырьевые ресурсы и территории. Если литературная утопия Чернышевского была предсказанием русской революции, «На дне» Горького - прологом, то «Унтиловск» - печальный эпилог, оптимистический финал которого выглядит достаточно искусственно. Леонов в своей пьесе выносит вердикт: революция потерпела поражение, не осталось в России ни новых, ни особенных людей, ни революционеров, ни подпольщиков, все они теперь - «бывшие» люди, которые очень скоро будут объявлены «конрреволюционерами» и попадут под каток большого террора. Уцелеть удастся только тем, кто догадался сбежать в глухую провинцию или спрятался во «внутренней эмиграции». Десятилетия спустя Александр Аузан назовет этот экономический феномен «эффектом колеи». Таким образом, «щель», в которую забились «бывшие люди», обитатели Унтиловска, оказывается не просто удачно найденной метафорой, а диагнозом общественно-политической системы российского государства, мешающим ему совершить экономический рывок, и не преодоленным до сих пор.

Ключевые слова: Горький, Леонов, «На дне», «Унтиловск», сравнительный анализ, «новые», «особенные», «бывшие» люди.

Ya. O. Glembotskaya

New, Special and Former in Plays «The Lower Depth» by M. Gorky and «Untilovsk» by L. Leonov

The article is devoted to the analysis of the personages system in two plays of Soviet playwrights, Maxim Gorky and Leonid Leonov. Gorky's «In the Lower Depths» is a world famous masterpiece, while «Untilovsk» by Leonov has been forgotten for decades after being stigmatized by the Soviet censorship as «ultra-reactionary». Both Gorky and Leonov make a group portrait of Russian Society depicting different social backgrounds of the personages. Despite the difference in social experience and tracks every hero in the both plays is lost, marginalized and homeless. But the personal situation of everyone can be the token of the systematic social and political crisis. In its social and economic policy the Soviets would reconstruct the feudal principals of using people: «kolkhoz» being as a matter of fact the version of serfdom. Chernyshevsky in his socialist utopia «What is to be done» proposed names for the agents of the future: new people and special people. In Leonov's play we see that there are none of them in late 1920s - all of them have become 'former» people, the stigmatizing category invented for those whose parents were not workers or peasants. Bureaucracy and corruption in Russia as toxic social institutes are still the main obstacles for dynamic economical growth, so Leonov's Untilovsk and Gorky's «lower depth» remain up-to-date in nowadays Russia.

Keywords: Gorky, Leonov, «The Lower Depth», «Untilovsk», «new», «special», «former» people, comparative analysis.

В год празднования юбилея со дня рождения А. М. Горького в России проведены конференции, напечатаны сборники научных трудов, в том числе опубликованы научные работы о драматургии Горького и об истории постановок его пьес на Западе. Статьи западных специалистов свидетельствуют о сохраняющемся интересе к творчеству Горького не только историков литературы, но также и практикующих театральных деятелей - Горький остается актуальным драматургом, несмотря на миновавшее после Русской революции столетие и дважды сменившийся в России общественный строй [15, 16, 17, 18, 20, 24, 25].

Приведем несколько названий новейших исследований западных специалистов, помещающих творчество Горького в контекст европейской истории театра, русской истории 20 века и в поле культурологических размышлений о российской ценностной матрице, названной в статье Леонида Геллера «универсальной русскостью»: «Как французы открыли На дне» Сержа Роле [21] (доктор наук, профессор, заведующий кафедрой русской литературы, Университет Лилль, факультет иностранных языков), «Горький и Московский художественный театр: избирательное сродство» Мари-Кристин Отан-Матье [13] (Главный научный сотрудник,

Национальный центр научных исследований Франции, Париж), «Универсальная русскость, или Горький глазами Замятина и Ренуара» Леонида Геллера [19] (почетный профессор, Лозаннский университет, Швейцария). В статье французского исследователя М.-К. Отан-Матье «Горький и Московский художественный театр: избирательное сродство», говоря о параллельном сотрудничестве МХТ с Чеховым и Горьким, автор указывает на сложный характер взаимоотношений Станиславского и Немировича-Данченко с Горьким. Картина этих отношений была в значительной степени дополнена и исправлена в воспоминаниях Константина Сергеевича и Владимира Ивановича в благодарность за заступничество Горького и его усилия по превращению МХТ в образцовый советский театр. Канонизация МХТ, состоявшаяся при деятельном участии Горького, помогла также и канонизации его самого как драматурга, поставив пролетарского писателя как равного в один ряд с Чеховым [13].

Произведения Горького, без сомнения, помогают восстановить картину общественной жизни в России на рубеже 19 и 20 веков. Особенно убедительной эта картина получилась и в пьесе «На дне», входящей в виртуальную библиотеку «универсальной русскости». Предполагаем, что в каталог пьес о русской идентичности, отвечающих на вопрос «Что значит быть русским?» вошли бы также «Горе от ума», «Ревизор» и «Гроза», но каков бы ни был список пьес, написанных русскими драматургами о России, «На дне» попадает в ряд классических пьес о российской жизни и, в то же время, предвосхищает появление пьес о советском человеке. Именно пьеса «На дне», а не роман «Мать» оказалась провозвестником советской литературы, хотя «Мать» подробно проанализирован в обширном историко-литературном контексте от Тургенева до Пастернака в содержательной и аналитически безупречной монографии Ричарда Фриборна «Русский революционный роман» [17].

Менее известная пьеса Леонова «Унтиловск», созданная Леонидом Максимовичем на основе одноименной повести, имеет общие черты с поэтикой горьковского шедевра: в организации сюжета, в системе персонажей в авторской интенции создать групповой портрет русского общества, собрав на условный ковчег (ночлежка или поселок ссыльных Унтиловск) «бывших людей», выходцев из разных сословий. Разрыв со своим прошлым, маргинальное положение в современной им России и отсутствие будущего - вот общие черты обывателей Ун-тиловска при уже одержавшей победу Советской власти и обитателей ночлежки в эпоху расцвета русского капитализма. В горьковском мире часть оказавшихся на дне жизни - из необразованной бедноты, превращение их в маргиналов было пред-

сказуемым итогом жизненных обстоятельств, а их судьбы, что называется, не расходятся со статистикой. Но есть и другие, те, кто именно «опустился» на дно, чья судьба могла сложиться иначе - разночинцы, посвятившие себя революции по призыву русской литературы.

Н. Г. Чернышевский в утопическом романе «Что делать?» предложил два наименования для людей, которых можно было бы условно назвать агентами будущего - новые и особенные люди. Они вошли в хрестоматийный реестр русских литературных героев наряду с лишними людьми, а также с фамилиями, ставшим нарицательными: с чацкими, базаровыми и обломовыми. Если лишние люди - это не находящие в себе места и дела в обществе дворяне, то новые люди это честные и порядочные люди из разночинцев, живущие своим трудом, идеалы которых - просвещение и сохранение человеческого достоинства в любых самых плачевных обстоятельствах. По мысли Чернышевского, самим своим образом жизни они работают на приближение революции. В отличие от новых людей особенные люди - это профессиональные революционеры, названные так Чернышевским, наверное, не только из соображений цензуры, как учила советская школа, но и потому что он писал роман, а не партийную программу, и амбиции художника в нем, несомненно, тоже были. Переводя терминологию Чернышевского на язык современности, легко увидеть, что новые люди это образованный средний класс, выходцы из городской среды, из купцов, духовенства и обедневшего дворянства. Чернышевский верно угадал, что простой количественный рост новых людей рано или поздно приведет к тому, что в обществе сформируется запрос на либерально-демократические преобразования, с которым властям придется работать. Этот процесс шел в России в ходе модернизации Витте и Столыпина, однако был прерван революцией [8]. Отношение Горького к «бывшим людям» в ночлежке сочувственное, но это взгляд, если можно так выразиться, «с более высокой точки обзора», с позиции образованного сословия, которое способно к историческому прогнозу и оправдывает средства грядущей революции ее целями. Леонов, скорее, видит себя одним из «бывших людей», не вписавшихся в революцию, разочарованных ее последствиями - он до самой смерти Сталина опасался ареста, и даже его высокий статус в советской литературной номенклатуре не позволил ему стать настоящим ястребом на службе у советской пропаганды [14].

Монография историка М. А. Давыдова «Двадцать лет до Великой войны: российская модернизация Витте-Столыпина» [7], выполненная с привлечением обширного круга источников, дает совершенно иной взгляд на Россию до 1917 года,

очищенный от «негативистской историографии» советского школьного учебника. В частности, автор монографии опровергает постулаты об обнищании народных масс, непосильных платежах и «голодном» экспорте зерна из России. Соответственно, выводы о провале столыпинской аграрной реформы М. А. Давыдов считает прямо противоречащими фактам. Делая принципиальный вывод об успешном течении модернизации Витте-Столыпина, М. А. Давыдов приводит цифры в подтверждение того, что представление о голоде, нужде, насилии и произволе в России до 1917 года были совершенно иными. Программа государственной продовольственной помощи, рост сбережений, в том числе крестьянских, развитие железнодорожных перевозок, а также рост кооперативного движения - все эти факты заставляют посмотреть на Россию иными глазами, глазами Леонова, а не Горького.

Надо отдать должное советской цензуре - формально оптимистический финал пьесы Леонова «Унтиловск» не помешал цензорам разглядеть ее антисоветского пафоса. Честная «попытка оптимизма» Леонида Леонова провалилась, а пьеса была предана забвению на долгие годы, о чем пишет Оксана Кушляева в рецензии на спектакль Новосибирского городского театра п/р Сергея Афанасьева: «„Унтиловск" в репертуаре отечественных театров название не рядовое. Пьеса Леонида Леонова была написана в 1928 году, вернее, переработана из одноименной повести специально для Московского Художественного. Правда, история сотрудничества Леонова с МХАТом оказалась не менее драматичной, чем у Булгакова. Сценическую версию текста Леонов по просьбе Станиславского не раз перерабатывал, а когда пьеса была наконец поставлена, ее быстро запретили с пометкой „ультрареакционная". И в отличие от репертуарных сейчас романа „Белая гвардия" и пьесы „Дни Турбиных", „Унтиловск" так и не закрепился в репертуаре, сгинул, остался там, в 1928 году» [10]. В пьесе Леонова мы видим, что и новые и особенные люди оказались в ссылке в Унтиловске, снова попав в списки «неблагонадежных». Пьеса разделила участь своих персонажей, оказавшись в литературной ссылке, полностью исключенной из театрального процесса.

Скорее всего, пьеса Леонова написана под влиянием Горького, однако при всем сходстве между двумя писателями есть огромная идейная разница, и две пьесы спорят друг с другом по главному для русской истории 20-го века вопросу: о значении и последствиях Русской революции. Если Горький выступает идеологом государственного переворота, его «буревестником» и адвокатом, то Леонов, конечно, если не прокурор, то скептик, отщепенец, вынужденный «попутчик» советской власти. Сравнение пьесы, написанной в эпоху русской револю-

ции 1905 года и пьесы, переработанной из повести еще до наступления большого террора, создает своеобразную историческую раму, в которой коллективный портрет русского общества до революции и после государственного переворота и установления советской власти приобретает дополнительный объем и сложность. Для Леонова, писателя более молодого поколения, Горький уже был классиком советской драматургии, так что обращение к его пьесе «На дне» как к источнику вдохновения и прямого заимствования идеи кажется закономерным и даже неизбежным.

Кроме влияния пьесы Горького, можно отметить также отголоски чеховской драматургии, где в центре любой коллизии - мотив потери, утраты, тоски о несостоявшейся жизни, а главный источник драматизма сам несчастливый герой, его внутренний разлад. В статье «Современная теория драмы и поэтика режиссерского театра» Ю. В. Шатин вслед за Г. Г. Шпетом отмечает, «недостаточную разработку традиционных понятий и категорий литературоведения применительно к драме» [12, с. 16]. Однако, сравнивая героев Горького и героев Чехова, мы можем обнаружить существенную разницу в источниках конфликта, обратившись к понятию хронотопа. Герои Чехова живут в большом времени, они несчастны потому, что каждый из них «больше своей судьбы», поэтому чеховские истории, рассказанные в пьесах, легко переносятся в другое время -экзистенциальный конфликт не имеет привязки к месту и времени. Герои Горького, напротив, погружены в ту историческую эпоху, которую воссоздал драматург в мире пьесы, на них лежит отпечаток социального происхождения и рода занятий. Возникает вопрос, у кого же больше учился Леонов, у Чехова или у Горького? Завязка «Дяди Вани», когда в имение Войницких, с его устоявшимся укладом, приезжает профессор Серебряков и его красавица-жена, повторяется в Унтиловске, когда в начале пьесы в поселок приезжает неверная жена Буслова Раиса. Исходное событие пьесы - возвращение Раисы с ее новым мужем, репрессированным новой властью интеллигентом Гугой. Красота и очарование Раисы ломают жизненный уклад Унтиловска, заражают всех горячечным возбуждением, а Бусло-ва соблазняют новой надеждой на возвращение любви. Так же как дядя Ваня, Буслов бросает все свои дела, - мысли его заняты только Раисой. Есть и старая добрая няня, живущая в доме, есть и Чер-ваков, подобно Вафле исполняющий роль шута при Буслове. Мы не станем здесь развивать тему влияния Чехова на Леонова, поскольку влияние Чехова так или иначе испытали на себе все драматурги, писавшие на русском языке в 20-м веке, отметим общую особенность «На дне» и «Унтиловска» - их нельзя назвать пьесами без главного героя, где дей-

ствует «группа лиц без центра», как у драматурга Чехова. В «Унтиловске» главный герой это Буслов, в мире горьковской ночлежки дело обстоит сложнее, но ответ на вопрос, кто здесь главный герой, имеет решающее значение для интерпретации пьесы и, что еще важнее, для режиссерской концепции спектакля, его постановочной идеи. Лука как оппонент скептика Сатина проповедует смирение и веру в загробное воздаяние - в мире ночлежки Лука делает то же, к чему было призвано духовенство, -призывать народ к долготерпению, к вере в высшую справедливость и спасение после смерти. В «Унтиловске» профессиональный служитель церкви тоже есть, это отец Иона, но его социальный статус в пьесе столь невысок, что он остается эпизодическим лицом, скорее ряженым попом, чем представителем духовного сословия.

Герой, имеющий «положительную жизненную программу», в пьесе Горького один - это Лука. Все остальные могут быть названы стихийными анархистами, и главный анархист, конечно, Сатин. Персонаж, который сознательно разрушает волю Бу-слова, в «Унтиловске» тоже есть, это Черваков. Однако присутствие Червакова в жизни Буслова не просто деморализует его, но уничтожает физически, Черваков спаивает своего соперника, и Буслов прекрасно понимает это. В пьесе Горького Барон представительствует за русское дворянство, разоренное реформами, собственным легкомыслием и страстью к порокам, художественная интеллигенция представлена в образе Актера, спившегося, но не растерявшего красноречия, и Сатина, в прошлом служившего на телеграфе. Позерство Сатина, прославление «гордого человека» и склонность к красноречию делает его почти пародией на образованного человека. Озлобленный и отчаявшийся рабочий класс мы видим в образе Клеща, есть также и женские образы - почтенная мать семейства и частная торговка Квашня, проститутка Настя и женщина-предприниматель Василиса Карповна -неприглядный портрет мелкой буржуазии. Есть в мире ночлежки и свои святые. Анна, умирающая от чахотки и Наталья, возлюбленная Васьки Пепла, которую Василиса пытается продать Ваське, предложив взамен деньги и свободу от ее, Василисы, притязаний на его любовь. Присутствует также и безмолвствующий народ - «несколько босяков без имен и речей». Интересно, что ремесленная среда представлена Бубновым, который занят довольно квалифицированным трудом, - он изготавливает картузы вручную. Есть еще двое рабочих, представляющих тяжелый неквалифицированный труд, это крючники Кривой Зоб и Татарин. Иерархия в ночлежке и в пьесе устанавливается в полном соответствии с социальной иерархией. Чернорабочим в пьесе автор слова не предоставил, а вот «декласси-

рованная интеллигенция» в лице Сатина и Актера говорит много, - это главное их занятие. В списке действующих лиц профессия не указана ни для того, ни для другого, объединяет их только возраст, «лет под 40».

Групповой портрет персонажей у Горького наилучшим образом приводится в систему, если описать каждого из жителей ночлежки по его отношению к труду и принадлежности к сословию, то же верно и в отношении пьесы Леонова. Приведем список действующих лиц полностью, поскольку характеристики персонажей уже несут в себе авторский взгляд, оценку, стиль и признаки жанра:

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Витор Григорьевич Буслов - расстрига.

Раиса Сергеевна - его жена.

Павел Сергеевич Черваков - унтиловский человечек.

О. Иона Радофиникин - то же самое, но только поп.

Илья Петрович Редкозубов - из мечтателей и, кроме того, заведует потребиловкой в Унтиловске.

Васка - солдатка.

Сергей Аммоныч Манюкин - бывшая личность.

Пелагея Лукьяновна - старушка нянька, свидетельница бусловских лет.

Матушка - жена Ионы.

Две Агнии - Ионин приплод.

Александр Гугович (в обиходе Гуга) - опальный интеллигент в очках.

Семен — сослужащий Ионе во храме.

Аполлос - земноводная личность, всегда жует.

Два мужика.

Уничижительные определения «человечек», «земноводное», «приплод» сочетаются с характеристиками, актуализирующими потерянный социальный статус персонажей: «бывшая личность», «расстрига», «опальный интеллигент». Уже в момент представления «унтиловских человечков» автор дает понять, что все надежды и деятельная жизнь остались в прошлом. Здесь все «бывшие люди» - и те, кто были «новыми» людьми, и те, кто могли стать «особенными». Персонажи самоопределяются по отношению к своему прошлому и к труду. Здесь есть Буслов, ставший учителем, работающий ради будущего, и есть Васка, продающая самогон, по сходству драматургической функции тяготеющая к Василисе Карповне, живущей доходами от ночлежки. Умение взять власть над мужчиной и оставить его при себе есть и у Василисы Карповны и у Васки. Властность сопрягается с предпринимательской жилкой, с волей и отсутствием жалости к нищим и слабым, ревность толкает и ту и другую на подкуп. Пеплу Василиса предлагает

деньги за убийство мужа, Васка платит Раисе сумму в качестве отступного за то, чтобы она уехала из Унтиловска, отказалась от Виктора Буслова. Покидая Унтиловск, Раиса терпит моральное поражение, признавая своим бегством, что ее порыв в сторону бывшего мужа не был ответственным поступком любящей женщины, но лишь капризом или жестом отчаяния.

Обращает на себя внимание Илья Петрович Ред-козубов, заведующий потребиловкой в Унтиловске, охарактеризованный как «мечтатель». Как ясно из пьесы, Редкозубов считается в Унтиловске завидным женихом, его сватовство к одной из дочек попа Ионы, Агнии была поводом для первой попойки у Буслова, куда Черваков привел солдатку Васку и где завязываются все узлы будущей интриги. Возникает вопрос, почему именно заведующий «потребиловкой» наделен статусом «мечтателя» и имеет серьезные планы на счастливое будущее. Мы предполагаем, что для современников Леонида Леонова упоминание о потребительской кооперации было одним из способов напомнить об экономическом подъеме в России в ходе успешной модернизации Витте-Столыпина. Несмотря на единообразие трактовки периода до 1917 года в России в советской историографии, Леонов имел собственные воспоминания и опыт жизни в дореволюционной России, и этот опыт расходился с той картиной, которую рисует Горький в пьесе «На дне». Обратимся за комментарием к специалисту-историку, доктору исторических наук Михаилу Давыдову:

«Помимо кредитных были потребительские кооперативы, сельскохозяйственные общества, которые в годы реформы даже начали торговать крестьянским хлебом, кооперативы маслодельные, молочные, картофелетерочные, крахмальные и так далее. В 1913 году в стране было свыше 30 тысяч кооперативов разных типов. Причем в войну процесс нарастал. Только за 1914-1915 годы рост кредитных кооперативов и их участников составил 20 процентов, а ведь за полтора военных года десять миллионов мужиков выгребли из деревни. Россия стала мировым лидером по темпам кооперативного движения, и в 1917 году, как считается, больше половины населения страны состояло в тех или иных кооперативах» [8].

В интервью журналу «Эксперт» [8] профессор Давыдов цитирует интересные образцы народного частушечного фольклора, обнаруженные им в заметке Короленко 1914 года и подтверждающего его выводы о состоянии экономики, ходе модернизации и социально-экономическом самочувствии населения.

Нету, нету, мово милки,

Нету, не покажется.

Чай, сидит у потребилки,

Леший, кочевряжится.

Надоели девки нам, Надоели барыни. Пойдем ссуду открывать Со стариками старыми.

Милые родители, Люблю я потребителя. Хорошо на счетах щелка(е)т, Хорошо песни игра(е)т. Пойду выпрошу кредиту, Стану богатеем; Погуляем, попоем, Отдадим - успеем. Гдей-то, гдей-то заиграли, Гдей-то затальянили. Знать, пошли ребята наши, Деньги в банке заняли.

Такая картина народной жизни разительно отличается от ночлежки, в пьесе «На дне». За пределами ночлежки есть иная жизнь, в которой существует продуктивный труд ремесленников, рабочих и предпринимателей, потребительские кооперативы, банковские займы и предпринимательская инициатива. Конечно, Горький живописует быт городской бедноты еще до реформы Столыпина-Витте. Но экономический подъем, вероятно, произошел не на пустом месте, и имел предпосылки в виде частной инициативы мелкого предпринимателя. Однако в обеих пьесах, которые мы рассматриваем, все персонажи предаются праздности, плоды трудов - это только еда, которую готовят Квашня в «На дне» и нянька в «Унтиловске», а также самогон, который гонит и продает жителям Унтиловска солдатка Васка. Правда, Квашня продает свои пельмени, а стряпня няньки не выходит на рынок, она остается в статусе домашней работницы Буслова, но Васка производит самогон на продажу, так что один предприниматель в Унтиловске точно есть.

Жители Унтиловска избегают разговоров о своем прошлом, только невзначай Манюкин проговаривается, что был когда-то барином: «А табачку, если позволите, я щепоточку и с собой прихвачу. Люблю перед сном закурить. С барских времен укоренилась роскошеская привычка». Буслов о себе говорит: «Поп был, поп, а теперь просто Буслов». Черваков резюмирует это всеобщее состояние безвременья: «Все прошло. Все проходит. Все пройдет, Пелагея Лукьянна. И ничего не будет, На всякий предмет есть своя дырка, незримо, но есть. Рождается предмет, рождается и дырка, жаждущая его поглотить». Констатации утерянного статуса в пьесе «Унтиловск» безоценочны, даже, можно сказать, бесстрастны. Здесь никто ни о чем не жалеет и ничем из прошлого не гордится. Совершенно другая

ситуация наблюдается в горьковской ночлежке: герои «На дне» склонны гордиться своим утраченным социальным статусом, приукрашивать его, и ни в коем случае не отрекаться от своего прошлого. Ночлежники, опустившиеся «на дно» с более высоких позиций по-детски гордятся прошлой жизнью, их социальный инфантилизм и экономическая несостоятельность делают их не только жалкими, но и трогательными существами, с простодушной непосредственностью хвастающими тем социальным капиталом, которого давно уже нет.

Заметим, что никаких высказываний в отношении государственного устройства, власти, революции, ее последствий нет ни у кого из персонажей обеих пьес. Герои самоопределяются по отношению к вере, к своему прошлому, к труду и к будущему. Революция как возможная очистительная гроза, способная смести с лица земли ночлежку, вероятно, есть в кругозоре автора пьесы «На дне», но ее нет в кругозоре героев. Что касается героев Леонида Леонова, то мы застаем их в послереволюционную эпоху, когда буря миновала, испепелив старый строй и старые порядки, но трясина захолустного городка Унтиловска осталась на месте. Русская провинция «не заметила» революционных потрясений, ее уклад остался прежним, а качество человеческого материала не поменялось и не могло поменяться в столь короткий срок.

Ночлежка при всей своей неприглядности все-таки становится убежищем для ее обитателей, заменяет им дом. Унтиловск, скорее, напоминает промежуточную станцию на пути в преисподнюю. Не зря Черваков, спаивающей Буслова, имеет все черты «адвоката дьявола», но его неоднократные провокации и «саморазоблачения» не побуждают Буслова вступать со своим оппонентом в диалог. Черваков и Буслов здесь давно, все разговоры между ними уже в прошлом, и ничего нового они друг другу сказать не способны. Червакова с его повадками трикстера и глумливым речевым поведением наследует феномену подпольного человека Достоевского. Этот чисто русский бунт маленького человека был оценен Горьким: «Вот Ванечка у меня - обыкновенный, и очень обижен этим, и все хочет сделать что-нибудь... потрясающее! Миллион выиграть на скачках или в карты, царя убить. Думу взорвать, все равно - что. И все очень хотят необыкновенного» [6, с. 183]. Гуга когда-то вполне мог быть «новым человеком» из романа Чернышевского, а Буслов по масштабу своей личности, конечно, был бы человеком «особенным». Если литературная утопия Чернышевского была предсказанием русской революции, «На дне» Горького - прологом, то «Унтиловск» - печальный эпилог, оптимистический финал которого выглядит достаточно искусственно.

Подводя итог нашему анализу, можно утверждать, что Леонов в своей пьесе выносит вердикт: революция потерпела поражение, не осталось в России ни новых, ни особенных людей, ни революционеров, ни подпольщиков, все они теперь -«бывшие» люди, которые очень скоро будут объявлены «конрреволюционерами» и попадут под каток большого террора [15, 16]. Уцелеть удастся только тем, кто догадался сбежать в глухую провинцию или спрятался во «внутренней эмиграции» [14, 26].

И Горький и Леонов предлагают вниманию читателя и зрителя групповой портрет сословий и характеров, но каждый персонаж здесь лишен дома, семьи, деморализован и растерян. Однако это положение вещей объясняется не только личными обстоятельствами жизни каждого из героев, неблагополучие каждого здесь можно рассматривать как симптом системного общественно-политического кризиса. Советская власть в экономической политике очень скоро начнет воспроизводить худшие стороны экономической модели феодализма: колхозы с изъятием продукции и лишением крестьянства паспортов (по сути - реставрацией крепостного права), бюрократию и коррупцию - те «токсичные» черты общественных институтов, которые мешают стране развиваться, несмотря на огромные сырьевые ресурсы и территории [1]. Романтика революционного обновления закончилась скатыванием в прошлое [2]. Десятилетия спустя Александр Аузан назовет этот экономический феномен «эффектом колеи». Таким образом, «щель», в которую забились «бывшие люди», обитатели Унтиловска, оказывается не просто удачно найденной метафорой, а диагнозом общественно-политической системы российского государства, мешающим ему совершить экономический рывок [3], и не преодоленным до сих пор.

Библиографический список

1. Аджемоглу, Д., Робинсон, Дж. А. Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты [Текст] / Д. Аджемоглу, Дж. А. Робинсон. - М. : АСТ, 2016. - 693 с.

2. Аузан, А. А. Рано или поздно все устроится более или менее плохо [Электронный ресурс] // Эксперт онлайн. 2.11.2018. - Режим доступа: http://expert.ru/ural/2018/44/vse-rano-ili-pozdno-ш^о^уа-Ьоке-Ш-шепее-

plohox/?fbclid=IwAR02WaMTHcF9DLJRoEWDuFyLsK 6_CR6kWmyLW 11MFZDyQlYJaYwMgWl1 zEU

3. Аузан, А. А. Экономика всего. Как институты определяют нашу жизнь [Текст] / А. А. Аузан. - М. : Манн, Иванов и Фербер, 2017. - 147 с.

4. Гершензон, М. Предисловие к работе Г. Лансона «Метод в истории литературы» [Текст] / М. Гершензон // Печерская Т. И. Разночинцы шестидесятых годов XIX века: феномен самосознания в ас-

пекте филологической герменевтики (мемуары, дневники, письма, беллетристика). - Новосибирск, 1999. -300 с.

5. Глембоцкая, Я. О. Хозяйственный мужик в русской литературе: от Островского до наших дней [Текст] // Феномен труда в художественном истолковании: сб. науч. статей / под. ред. Л. Ю. Фуксона. -Кемерово, 2013. - С. 18-28.

6. Горький, М. Собр. соч.: В 30 т. : Т. 22 [Текст] / М. Горький. - М. : Худож. лит., 1954.

7. Давыдов, М. А. Двадцать лет до Великой войны: российская модернизация Витте-Столыпина [Текст] : монография / М. А. Давыдов. - СПб. : Алетейя, 2014. - 780 с.

8. Давыдов, М. А. Столыпин vs царский «социализм» [Электронный ресурс] // Эксперт-онлайн. 20.12.2018. - Режим доступа: http://expert.ru/expert/2018/44/stolyipin-vs-tsarskij-sotsializm

9. Кузнецов, И. В. Идея труда в русской литературе, старой и новейшей [Текст] // Феномен труда и его художественное истолкование : сб. науч. статей / под. ред. Л. Ю. Фуксона. - Кемерово, 2013. - 130 с.

10. Кушляева, О. Дело было в Унтиловске [Текст] // Петербургский театральный журнал № 1(75)

2014. - Режим доступа: http://ptj.spb.ru/archive/75/process/delo-bylo-v-untilovske

11. Фишер-Лихте, Э. Эстетика перформативности [Текст] / Э. Фишер-Лихте / под общ. ред. Д. В. Трубочкина. - М. : Play&Play : Канон-плюс,

2015. - 375 с.

12. Шатин, Ю. В. Современная теория драмы и поэтика режиссерского театра [Текст] // Театр и драма: эстетический опыт эпохи: Материалы Всероссийской научной конференции. - Новосибирск, 2017. -Вып. № 4. - С. 16-24.

13. Autant-Mathieu M.-Ch. Gorki et le theatre d'art de Moscou: des affinities selective. - Режим доступа: http://studlit.ru/images/2018-3 -1/Autant-Mathieu.pdf

14. Brown D. Soviet Russian literature since Stalin. -Cambridge University Press, 1979. - 396 p.

15. Brown E. Russian literature since the Revolution. - New York, 1963.

16. Chamberlin, W. The Russian Revolution, 1917-1921. - New York, 1965.

17. Freeborn R. The Russian Revolutionary Novel. -Cambridge University Press, 1982. - 302 p.

18. Hare R. Maxim Gorky: Romantic Realist and Conservative Revolutionary. - Oxford University Press.

19. Heller L. Universelle Russite: Les Bas-Fonds ou Gorki revu par Zamiatine revu par Renoir. Universelle russite: Les Bas-fonds, ou Gorki revu par Zamiatine revu par Renoir // Studia Litterarum. 2018. Т. 3, № 1. -С. 196-211. - Режим доступа: http://studlit.ru/images/2018-3 -1/Heller.pdf

20. Mathewson R. the Positive Hero in Russian Literature. - Stanford University Press, 1975.

21. Rolet S. Comment les Français ont découvert Na dne // Studia Litterarum. 2018. Т. 3, № 1. - С. 154-177. -Режим доступа: http://studlit.ru/images/2018-3-1/Rolet.pdf

22. Ruehle, J. Literature and Revolution: A Critical Study of the Writer and Communism in the Twentieth Century. - London, 1969.

23. Slonim M. Modern Russian Literature. - New York, 1953. - 467 p.

24. Struve, G. Russian Literature under Lenin and Stalin 1917-1953. - London, 1972.

25. Winegarten R. Writers and Revolution: the fatal lure of action. - New York, 1974.

26. Wortman R. The Crisis of Russian Populism. -Cambridge University Press, 1982.

Reference List

1. Adzhemoglu, D., Robinson, Dzh. A. Pochemu odni strany bogatye, a drugie bednye. Proishozhdenie vlasti, procvetanija i nishhety = Why some countries are rich, and others are poor. Origin of power, prosperity and poverty [Tekst] / D. Adzhemoglu, Dzh. A. Robinson. - M. : AST, 2016. - 693 s.

2. Auzan, A. A. Rano ili pozdno vse ustroitsja bolee ili menee ploho = Sooner or later everything will be arranged more or less badly [Jelektronnyj resurs] // Jekspert onlajn. 2.11.2018. - Rezhim dostupa: http://expert.ru/ural/2018/44/vse-rano-ili-pozdno-ustroitsya-bolee-ili-menee-

plohox/?fbclid=IwAR02WaMTHcF9DLJRoEWDuFyLsK 6_CR6kWmyLW 11 MFZDyQlYJaYwMgWl1 zEU

3. Auzan, A. A. Jekonomika vsego. Kak instituty opredeljajut nashu zhizn' = Economy of everything. As institutes define our life [Tekst] / A. A. Auzan. - M. : Mann, Ivanov i Ferber, 2017. - 147 s.

4. Gershenzon, M. Predislovie k rabote G. Lansona «Metod v istorii literatury» = The preface to G. Lanson's work «A method in the history of literature» [Tekst] / M. Gershenzon // Pecherskaja T. I. Raznochincy shesti-desjatyh godov XIX veka: fenomen samosoznanija v aspekte filologicheskoj germenevtiki (memuary, dnevniki, pis'ma, belletristika) = Pecherskaya T. I. Commoners of the sixtieth years of the XIX century: a consciousness phenomenon in aspect of philological hermeneutics (memoirs, diaries, letters, fiction). - Novosibirsk, 1999. -300 s.

5. Glembockaja, Ja. O. Hozjajstvennyj muzhik v russ-koj literature: ot Ostrovskogo do nashih dnej = The economic man in the Russian literature: from Ostrovsky up to present [Tekst] // Fenomen truda v hudozhestvennom istolkovanii: sb. nauch. statej = Work phenomenon in art interpretation: collection of articles / pod. red. L. Ju. Fuksona. - Kemerovo, 2013. - S. 18-28.

6. Gor'kij, M. Sobr. soch.: V 30 t. : T. 22 = Collected works: in 30 volumes. : V 22.[Tekst] / M. Gor'kij. - M. : Hudozh. lit., 1954.

7. Davydov, M. A. Dvadcat' let do Velikoj vojny: ros-sijskaja modernizacija Vitte-Stolypina = Twenty years before the Great war: Russian modernization by Witte-

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Stolypin [Tekst] : monografija / M. A. Davydov. - SPb. : Aletejja, 2014. - 780 s.

8. Davydov, M. A. Stolypin vs carskij «socializm» = Stolypin vs imperial «socialism» [Jelektronnyj resurs] // Jekspert-onlajn = Expert-online. 20.12.2018. - Rezhim dostupa: http://expert.ru/expert/2018/44/stolyipin-vs-tsarskij -sotsializm

9. Kuznecov, I. V. Ideja truda v russkoj literature, staroj i novejshej = The idea of work in the Russian literature, old and the latest [Tekst] // Fenomen truda i ego hudozhestvennoe istolkovanie : sb. nauch. statej = Phenomenon of work and its art interpretation: collection of articles / pod. red. L. Ju. Fuksona. - Kemerovo, 2013. -130 s.

10. Kushljaeva, O. Delo bylo v Untilovske = It was in Untilovsk [Tekst] // Peterburgskij teatral'nyj zhurnal № 1(75) 2014 = Peterburgski teatralnyi zhurnal № 1(75) 2014. - Rezhim dostupa: http://ptj.spb.ru/archive/75/process/delo-bylo-v-untilovske

11. Fisher-Lihte, Je. Jestetika performativnosti = Per-formativity esthetics [Tekst] / Je. Fisher-Lihte / pod ob-shh. red. D. V. Trubochkina. - M. : Play&Play : Kanon-pljus, 2015. - 375 s.

12. Shatin, Ju. V. Sovremennaja teorija dramy i po-jetika rezhisserskogo teatra = Modern theory of drama and poetics of the director's theater [Tekst] // Teatr i drama: jesteticheskij opyt jepohi: Materialy Vserossijskoj nauchnoj konferencii = Theater and drama: esthetic experience of the era: Materials of the All-Russian scientific conference. - Novosibirsk, 2017. - Vyp. № 4. - S. 16-24.