CC BY
79
УДК 94(470+571); 821.161.1.09"18"
Едошина Ирина Анатольевна
доктор культурологии, профессор Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
СРАВНИТЕЛЬНЫЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЯ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ: МИХАИЛ ПОГОДИН (1800-1875) И МИХАИЛ КАТКОВ (1817-1887)
В статье на основе традиций, заложенных «Сравнительными жизнеописаниями» Плутарха, сопоставляются две ключевые фигуры русской истории и русской словесности - М.П. Погодин и М.Н. Катков. Автор статьи обращает внимание на тот факт, что история не сводится только к набору дат, - за каждой из них скрыты явные и неявные смыслы, своеобразные физика и метафизика бытия. Подчеркивается значимость личностного аспекта в понимании событий, выявляются причины, по которым Погодин и Катков оказались изгнанниками русской культуры. Сопоставление строится на основе биографических данных Погодина и Каткова. Выясняется, что портрет Погодина был написан Перовым, который руководствовался, в первую очередь, собственными идеологическими пристрастиями, а портрет Каткова, как ни старался П.М. Третьяков, не взялся писать ни один художник, объясняются причины этого факта. Автор подчеркивает разницу в их происхождении (Погодин - из крепостных, Катков - из дворян); в возрасте (Катков учится у Погодина в университете); в понимании условий заключения брака (согласно Погодину по любви, согласно Каткову - разумно, хотя в обоих случаях рождается много детей; в понимании задач общественной деятельности (в сравнении с Катковым Погодин был более либерален). Отмечаются те характеристики, которые объединяют Погодина и Каткова: интерес к «окраинным» вопросам (польскому и остзейскому); искренняя любовь к отечеству; отрицание революционного пути развития общества; обладание художественным даром; владение публицистическими жанрами; живой интерес к истории; журналистская и преподавательская деятельность.
Ключевые слова: русская история, русская литература, сопоставление, биография, журналистика, публицистика, Погодин, Катков.
В сякая эпоха - это не собрание неких фактов, событий, случившихся неизвестно почему. Эпоха творится людьми, но, сопрягая судьбы исторических деятелей, уже Плутарх пришел к мысли, что не только воле человека подчинены события, потому открывает его «Жизнеописания» история, обыкновенно именуемая «баснословной», - «Тесей и Ромул». Хотя сам Плутарх стремится придать ей «вид подлинной истории» [13, с. 37]. Два мифологических героя важны по той причине, что рожденные от богов Тесей и Ромул остались в памяти человечества как основатели величайших городов в истории культуры - Афин и Рима, которые суть подлинная реальность. Таким образом, уже с самого начала своего повествования Плутарх замечает, что история есть причудливое переплетение естественного и сверхъестественного. Здесь самое время вспомнить, что в период написания этого труда Плутарх был жрецом Аполлона Пифейского, то есть Аполлона Предсказателя, того, кто знает будущее, кому открыты тайны бытия. Человек творит событийную канву бытия, не ведая причин и следствий. «Нам не дано предугадать...» И все-таки человеку свойственно угадывать будущее на основе сопоставления типичного и сугубо личностного. Потому и возник интерес к биографиям, ярким представителем которого явился Плутарх из Херонеи - греческий философ-платоник, политик, историк, священнослужитель. Его «Сравнительные жизнеописания» суть «философско-психологические этюды» (С.С. Аверинцев), каждый из которых состоит из трех частей: биографии греческого политика, биографии римского политика и заключительного ре-
зюме - сравнения двух характеров. Плутарх ищет образцы для подражания, старается выявить, чему стоит подражать, а чему - нет, и что может быть положено в основу выбора. Его внимание привлекают личности, влияющие на развитие истории, потому исторические события словно собираются вокруг героя. При этом Плутарх везде сохраняет авторскую интонацию, вписывая в историю и самоё себя.
Ориентируясь на задачи, которые обозначил Плутарх, попробую представить сравнительные жизнеописания двух «изгнанников» русской культуры в советское время - Михаила Петровича Погодина (реакционный публицист) и Михаила Никифоровича Каткова (виднейший публицист дворянской реакции).
Они оба - из девятнадцатого столетия, который в русской культуре принято именовать Золотым веком, а его финал - началом века Серебряного. В этих оценках подчеркивается высокое культурное качество самого времени, которое странным образом обернется кровавыми февральской революцией и большевистским переворотом. Их источники, конечно, не следует связывать только с XIX веком (слукавилось гораздо раньше), но свою (и немалую!) лепту в нестроения русской культуры это время внесло. Большевистский гуру точно вычислил этапы будущей развязки: декабристы -Герцен - разночинцы - революционеры, а правильнее - террористы. Причем, замечу, образованное общество поддерживало их деятельность морально и материально. Даже правительство внешне боролось с теми, кто расшатывал основы государства, но боролось нерешительно и либерально (стоит
290
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 2, 2016
© Едошина И.А., 2016
только вспомнить ссылку Ленина в Шушенское, куда к нему приехала невеста Крупская с матерью, кормили их свежими овощами, фруктами и мясом), заключенные легко перебирались за границу, где продолжали свою деятельность. Конечно, была цензура, тем не менее либеральные, европейски ориентированные издания («Отечественные записки», «Современник») выходили, а все, что пыталось отстаивать национальные интересы, либо закрывалось («Европеец», «Эпоха»), либо выживало за счет умений издателя («Русский вестник», «Новое время»), либо вынуждено было прекращать свою деятельность («Москвитянин»). Причем все национально ориентированные издания подвергались страшным гонениям со стороны либеральной прессы и, как ни странно, правительства. Хотя, возможно, ничего странного здесь нет - ведь правящая династия изначально видела образец общественного устроения в европейской культуре.
На этом фоне два Михаила - Погодин и Катков - при всей разности являют ту здоровую часть русского общества, которая пыталась отстаивать национальные интересы и органический путь развития, что ни в коем случае не означало разрыва с европейской культурой. В параллелизме судеб избранных мной героев угадываются скрытые скрепы русской истории.
Михаил Погодин был учителем Михаила Каткова. Напомню, в Московском Императорском университете под руководством Погодина к знаниям в области русской истории приобщались столь не сходные между собой С.М. Соловьев и Ю.Ф. Самарин, Ф.И. Буслаев и К.Д. Кавелин. Сам Погодин учился в университете в одно время с Ф.И. Тютчевым и готовил А.А. Фета к поступлению в университет. Каждый из названных здесь деятелей культуры мог бы составить пару с Погодиным и между собой как по сходству, так и по принципиальным различиям в понимании русской истории. В «Афоризмах» Погодин, подобно Плутарху, соотносил историю с суммой биографий: «Каждый человек действует для себя, по своему плану, а выходит общее действие, исполняется другой, высший план, и из суровых, тонких гнилых нитей биографических сплетается каменная ткань Истории». Далее он добавляет, что «история есть для нас поэма на иностранном языке, которого мы не понимаем, а только чаем значение некоторых слов» [цит. по: 2, с. 370].
Начну с портретов. Хорошо известен портрет Погодина (1872) кисти В.Г. Перова, где Погодин сидит в старинном кресле, в халате и с тростью в руках. Лицо крестьянское, подчеркнуто простое, спутанные волосы и тщательно расчесанная борода вкупе с халатом акцентируют, надо полагать, славянофильские симпатии Погодина. Принадлежность к писательству выдают ухоженные красивые руки, которые одновременно контрастируют с об-
ликом того, кому принадлежат. Портрет оставляет впечатление, что его герой по какому-то нелепому случаю оказался в ряду «лиц, дорогих нации» (И.Е. Репин), чьи образы собирал П.М. Третьяков, заказавший Перову и купивший у него этот портрет. Да, конечно, Погодин из крепостных крестьян, но отец его был не дворовым человеком, а управляющим графа Салтыкова. Получив от сына графа освобождение, отец Погодина дал прекрасное образование своему сыну: сначала гимназия, потом университет. Профессор, издатель, писатель, историк, собиратель древностей - ничего этого не обнаруживается в портрете Перова. Зато, как утверждает современная исследовательница, портрет делает «интимный мир... достоянием общественным и утверждает его значение» [5, с. 35].
Полагаю, что в портрете кисти Перова, кроме идеологем шестидесятничества, на которые указывает Г.Ю. Стернин [15, с. 103-105], отозвались оценки современников Погодина. Сначала С.Т. Аксаков в 1841 году писал о грубой, черствой, топорной натуре Погодина [1, с. 202]. Затем уже не в письме, а в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (1847) Н.В. Гоголь дает Погодину нелестные характеристики, которые довершаются дарственной надписью на этой книге: «Неопрятному и растрепанному душой Погодину.» [цит. по: 4, с. 429]. Однако далеко не все современники воспринимали Погодина подобным образом. Так, например, Н.В. Берг писал о нем как о великом труженике и редком типе русского ученого, «какого в Москве до тех пор не было и скоро не будет» [3, с. 379]. Увлечение личностью Погодина послужило Н.П. Барсукову основой для описания его жизни и творчества, оборванное на 21-м томе смертью исследователя. В этом томе, изданном уже братом Барсукова, помещен портрет Погодина, который в знак признательности передал сын историка, назвав его лучшим портретом отца. Портрет 1873 года. Замечу, портрет Перова был написан годом раньше, но, видимо, не вызвал сочувствия ни у героя портрета, ни у его близких. Фотография совпадает с портретом Перова и позой, и руками с тростью, но перед нами умудренный жизнью мыслитель. Он одет в костюм, как и полагается общественному деятелю, его волосы тщательно расчесаны. Кажется, фотография являет критический ответ работе Перова.
С портретом Каткова история еще драматичнее. В письме П.М. Третьякову от 10 мая 1872 года В.Г. Перов пишет: «Достоевский и Майков находят, что для Вашей галереи необходимо иметь портрет старика Тютчева, как первого поэта-философа, которому равного не было, кроме Пушкина, и который выше Гейне, - и Каткова, как первый ум России. Даже Достоевский выразился так, что, не имея их портрета, можно сказать себе "слонов-то я и не приметил", одним словом, они Каткова счи-
тают гением» [12, с. 77-78]. Глубоко уважавший Достоевского Третьяков решил включить Каткова в ряд «лиц, дорогих нации», но тут же получил отповедь от И.Е. Репина, который, похвалив стремление Третьякова собрать коллекцию русских деятелей («ее лучших сынов»), пишет: «Ваше намерение заказать портрет Каткова и поставить его в Вашей галерее не дает мне покоя. Какой же смысл поместить тут же портрет ретрограда, столь долго и с таким неукоснительным постоянством и наглой откровенностью набрасывающегося на всякую светлую мысль, клеймившего позором всякое свободное слово. Притворяясь верным холопом, он льстил нелепым наклонностям властей к завоеваниям, имея в виду только свою наживу. Он готов задавить всякое русское выдающееся дарование... прикидываясь охранителем "государственности". Со своими турецкими идеалами полнейшего рабства, беспощадных кар и произвола властей эти люди вызывают страшную оппозицию и потрясающие явления, как, напр[имер], 1 марта. Этим торгашам собственной душой лишь бы набить себе карман. Довольно. Неужели этих людей ставить наряду с Толстым, Некрасовым, Тургеневым, Достоевским, Шевченко и другими?! Нет, удержитесь ради Бога!» [11, с. 48]. И это пишется об одном из образованнейших людей своего времени, столь много сделавшим, чтобы в отечестве нашем появились классические гимназии, лучшие выпускники которых составляют славу и гордость русской культуры. Как минимум, весь Серебряный век родом из классических гимназий, где в основу образования было положено изучение древних и новых языков. Надо отдать должное Третьякову: Репин его намерения не поколебал. В течение 1872-1886 годов он обращался к разным художникам с просьбой о портрете Каткова, но «никто не хотел написать его» [8, с. 315]. В конце концов, он пишет к И.Н. Крамскому, предлагая выполнить портрет, но было это уже в год смерти Каткова. Есть сведения, что Крамской разыскивал его адрес в Петербурге. Но то ли не успел, то ли тоже не захотел, портрет так и не был написан.
И Погодину, и Каткову повезло родиться в семьях, где их любили. Отец Погодина хотел видеть в сыне человека умного и успешного, не жалел денег для его образования. Отец Каткова - из личных костромских дворян, титулярный советник, рано умер. Мать Каткова, Варвара Акимовна Тулаева, воспитывалась в доме княжны Мещерской. Став вдовой, все свои силы сосредоточила на старшем сыне, в котором чаяла гения и развитию которого способствовала, как могла. Но все же по происхождению наши герои были из разных сословий: Погодин, как уже отмечалось, - из крестьян, Катков - из дворян. Катков сохранил с матерью не просто теплые семейные отношения, но делился с ней своими интеллектуальными впечатлениями, например,
в письмах из Германии. Погодин отца почитал, помнил о том, чем ему обязан, но не видел в нем близкого в умственном отношении человека.
До женитьбы Погодин был безнадежно влюблен в свою ученицу из рода Трубецких. Был женат дважды (из-за смерти первой супруги), второй раз женился, когда дети от первого брака уже были большими. Оба брака были благополучными. Катков женился один раз, но с некоторыми курьезами. Полюбив дочь московского врача Елизавету Петровну Делоне, красавицу, «влюбившую в себя многих» (П.И. Бартенев), и даже сделав ей предложение, Катков женился на другой - княжне Софии Петровне Шаликовой, в восприятии современников, девушке самой обыкновенной. К тому же Шаликовы состояли в родстве с матерью Каткова. Брак был вполне счастливым и многодетным, хотя изначально лишен какой бы то ни было страсти. Здесь проявились взгляды Каткова на брак: жениться следует разумно. Погодин оба раза женился, будучи искренне влюбленным в свою избранницу.
Оба начинали свою деятельность как университетские преподаватели. Погодин написал и защитил магистерскую диссертацию «О происхождении Руси» (1825), а в 1839 году опубликовал ее под названием «Нестор, историко-критическое рассуждение о начале русских летописей»; Катков написал сначала магистерскую диссертацию «Об элементах и формах славяно-русского языка» (1845), а затем докторскую диссертацию «Очерки древнейшего периода греческой философии» (1854). Но в итоге оба покинули преподавательское поприще. Тому были внешние причины: в случае с Катковым причиной стала отмена преподавания философии в университетах, в случае с Погодиным - решение, спровоцированное личными обстоятельствами (смерть жены, маленькие дети, болезнь не позволили заниматься преподаванием почти весь 1845 год).
Оба активно занимались журналистикой. Погодин издавал журналы «Московский вестник» (18271830) и «Москвитянин» (1841-1856), Катков редактировал «Московские ведомости» (1850-1855), издавал «Русский вестник» (1856-1887). Оба были сторонниками монархической власти, что не исключало ее критики, особенно в вопросах, связанных с национальными окраинами. Оба утверждали органическое развитие общества, без революционных потрясений. Оба подвергались резкой критике со стороны либерально-демократической прессы. Любопытным представляется тот факт, что «Русский вестник» стал выходить ровно в тот год, когда закрылся «Москвитянин». Хотя между журналами существовала и определенная разница. Погодин насыщал журнал публикациями научного характера, а Катков - более видел в нем орган публицистики. Но, с другой стороны, оба активно печатали художественную литературу, открывали новые
292
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 2, 2016
имена, поддерживали талантливую молодежь. Напомню, именно Погодин опубликовал запрещенную к постановке пьесу А.Н. Островского «Бан-крут»; именно на страницах «Русского вестника» были напечатаны антинигилистические романы И.С. Тургенева («Отцы и дети»), Н.С. Лескова («Некуда», «На ножах»), Н.А. Чаева («Подспудные силы»), А.Ф. Писемского («Взбаламученное море»). Да и самоё слово «нигилизм» ввел в оборот Катков. Отношения между Погодиным и Катковым никогда не носили задушевного характера. Не случайно Погодин не отдал Каткову «Москвитянина», когда тот захотел приобрести журнал.
Наконец, и Погодин, и Катков превосходно владели пером. Погодин писал драмы, стихи, прозу. Приведу отрывок из «Простой речи о мудреных вещах» (1872): «Наши философы, нигилисты и прогрессисты суть, большей частью, недоучившиеся студенты и озлобленные семинаристы, или дилетанты-самоучки. Со всеми науками, искусствами, теориями, системами, политикой и всякой премудростью они знакомились как будто из телеграмм. И, не дождавшись почты, пустились судить и рядить вкось и вкривь о всех великих задачах человеческой жизни, о всех важнейших вопросах государственного управления. Друзья мои! Подождать бы вам почты: может быть, принесла бы она вам основания более твердые и прочные!» [14, с. 398]. Погодин нашел удивительный по глубине и содержательной прозрачности образ: телеграмма как форма мысли в ее скоропалительности, здесь главное - быстрее доставить, а содержание уходит на второй план. Эта быстрота в понимании сущности общественного развития, быстрота, наполняемая желчью и горечью. Литература начинает цениться не за художество, а становится ареной для выстраивания собственных концепций устроения мира. Если телеграмма - это образ либеральных сил, то почта с ее основательностью, неторопливостью - образ противоположных сил, национально ориентированных, исторически укрепленных в традиции. Надо заметить, что Погодин не относил себя к славянофилам, поскольку в его времена таковыми именовались те, кого более всего занимал вопрос панславизма. Погодин, конечно, не прошел мимо славянского вопроса, но гораздо более его, как и Каткова, интересовали вопросы польский и остзейский.
Стилистике Каткова завидовал Белинский; искренне восхищался тем, как владел словом Катков, Владимир Соловьев. Напомню, что все переводы из немецкой философии, что есть в классических статьях Белинского, взяты критиком из переводов Каткова, конечно, без ссылок на оного. Все это было до поездки Каткова в Германию, где его увлекли (как в свое время и Погодина) лекции позднего Шеллинга, времен «Философии Откровения», «Философии мифологии», «Мировых систем». Оба были хорошо знакомы с немецким филосо-
фом, впитав его понимание бытия. По Шеллингу, «Быть тем, что Есть» - смысл сущего, которое входит в вещи как душа [16, с. 322]. Прошлое есть исток настоящего, все в мире связано, все продумано и продумано не человеком, а Творцом. Потому нужно в понимании бытия исходить из него самого, а не из построенных теорий. Вот Катков пишет: «Мышление, к какому бы предмету ни относилось, может само служить предметом. Что бы ни высказывалось им о том или другом предмете, мы можем сосредоточить наше внимание на нем самом как на нашем предмете. Оно имеет историю, оно проявилось в действительности, оно находилось в реальных отношениях со всеми силами жизни; следовательно, оно само может быть рассматриваемо как предмет, как факт. Мы не столько должны смотреть на то, что сказано им ложного или истинного, сколько на то, чтобы самим не сказать об нем чего-либо ложного. Итак, прежде всего мышление в своей истории должно быть рассматриваемо лишь относительно себя самого» [7, с. 161-162]. Здесь фактически заявлен тот методологический подход к пониманию сущности явлений предметного мира, который сформируется только в ХХ веке в трудах свящ. П.А. Флоренского (см. его работу о нерехтских частушках) и французской школы «Анналов» (например, Средневековье в понимании Ле Гоффа). Но мне бы хотелось обратить внимание еще и на то, что предметом постижения у Каткова становится именно мышление как таковое. Он стилистически безупречно и логично в нескольких предложениях объясняет суть поставленной им задачи, которую он решает в «Очерках древнейшего периода греческой философии».
В вопросах, связанных с проблемами национальных окраин России, Погодин прошел путь от благодушно либерального отношения до резкой критики («Статьи политические и польский вопрос. 1856-1867»). Здесь он резко расходился с Катковым, который считал, что «все эти разнородные племена, все эти разнохарактерные области, лежащие по окраинам великого русского мира, составляют его живые части и чувствуют свое единство с ним в единстве государства, в единстве верховной власти - в Царе, в живом всепрощающем олицетворении этого единства» [6, с. 49].
Труды Погодина и Каткова открывают богатство русской мысли, философской - в первую очередь. Свободно владея европейскими и древними языками, они не отрицали зарубежной философии; европейские представления об общественном развитии не были им чужды, но они видели в России оригинальный феномен, имеющий собственную физиономию и собственное бытие, ничем не уступающее европейскому образу жизни.
Погодин и Катков далеко не всегда были единодушны в своих воззрениях, особенно в вопросах о свободе совести и религиозной свободе, о славяно-
фильстве. Так, молодой Катков иронически относил Погодина к «русопетам» [см.: 9, с. 89]. Но они читали труды друг друга, что позволяло уточнять собственные представления, а подчас занимать сходные позиции. Например, сначала Погодин, а позднее Катков критически отнесутся к деятельности А.И. Герцена, дом которого в Лондоне был своеобразной Меккой для русской интеллигенции XIX века. Задолго до Каткова пророчески Погодин писал, что Герцен «сам еще и выдаст себя с повинною», добавляя: «хоть и заблудший сын, а сыном погибели его назвать нельзя» [цит. по: 10, с. 401]. Катков однажды публично (через газету) задаст Герцену один-единственный вопрос: призывая других погибать ради освобождения России, отчего сам не идет на баррикады и в тюрьмы, отсиживаясь за границей? Этот вопрос Каткова прекратит существование «Колокола» Герцена.
В советское время имена Погодина и Каткова подвергались острой критике и не переиздавались, поскольку оба категорически не принимали насильственных форм в изменении общественного устройства. В постсоветские времена больше повезло Каткову, труды которого выходили и отдельными изданиями, и наконец, благодаря А.Н. Ни-колюкину появилось шеститомное собрание сочинений (20102012). Погодин же представлен отдельными (и не самыми главными) книгами.
В своей статье я только обозначила контуры возможного отдельного монографического исследования на основе сопоставления жизнеописаний Погодина и Каткова, чтобы через параллелизм открыть многогранность бытия, схватываемого человеческой мыслью, памятуя о замечании М.П. Погодина: «Если бы все оканчивалось здешнею жизнию, и ничего б после нее не было, то все здесь и было бы (кажется, должно бы быть) понято, и не оставалось бы у нас никаких вопросов и недоумений» [14, с. 59].
Библиографический список
1. Аксаков С.Т. История моего знакомства с Гоголем // Аксаков С.Т. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 3. - М.: Правда, 1966. - С. 143-376.
2. Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина: в 22 кн. Кн. 4. - СПб., 1891. - 420 с.
3. Берг Н.В. Записки // Русские мемуары. Избранные страницы. - М.: Правда, 1990. - С. 372-379.
4. Воропаев В.А. Комментарии к «О том, что такое слово» из «Выбранных мест из переписки с друзьями» // Гоголь Н.В. Собрание сочинений: в 9 т. Т. 6. Духовная проза. Критика. Публицистика. - М.: Русская книга, 1994. - С. 428-430.
5. Карпова Т.Л. Портретная галерея П.М. Третьякова // Портретная галерея «лиц, дорогих нации» П.М. Третьякова. - М.: ГТГ, 2014. - С. 739.
6. Катков М.Н. Самодержавие царя и единство Руси // Катков М.Н. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 2. Русский консерватизм: Государственная публицистика. Деятели России. - СПб.: Росток, 2011. - С. 47-50.
7. Катков М.Н. Очерки древнейшего периода греческой философии // Катков М.Н. Собрание сочинений: в 6. Т. 4. Философские чтения: Статьи, трактаты, полемика. - СПб.: Росток, 2011. -С. 161-328.
8. Крамской И.Н. Третьяков П.М. Переписка. 1869-1887. - М.: Искусство, 1953. - 520 с.
9. Неведенский С. [Щегловитов С.Г.] Катков и его время. - СПб.: Типография А.С. Суворина, 1888. - 569 с.
10. Павлов Н.М. Полемика Каткова с Герценом // Катков М.Н. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 6. Михаил Никифорович Катков: Pro et contra. - СПб.: Росток, 2012. - С. 396-411.
11. Письма И.Е. Репина: Переписка с П.М. Третьяковым. 1873-1898. - М.; Л.: Искусство, 1946. - 405 с.
12. Письма художников П.М. Третьякову. 18701879. - М.: Искусство, 1968. - 347 с.
13. Плутарх. Тесей и Ромул // Плутарх. Сравнительные жизнеописания / полный перевод с древнегреческого С. Дестуниса. - М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2007. - С. 37-80.
14. Погодин М.П. Простая речь о мудреных вещах. - М.: Лепта Книга, 2009. - 512 с.
15. Стернин Г.Ю. Художественная жизнь России второй половины XIX в. 70-80-е годы. - М.: Наука, 1997. - 223 с.
16. Шеллинг Ф. В. Й., фон. Философия мифологии: в 2 т. Т. 1. Введение в философию мифологии / пер. с нем. В.М. Линейкина; под ред. Т.Г. Сидаша. -СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2013. - 480 с.
294
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ¿к № 2, 2016
