CC BY
59
И.А. Едошина
КАТКОВ КАК МЫСЛИТЕЛЬ Аннотация
Рассматриваются вопросы, связанные с научными интересами М.Н. Каткова, процессом их формирования. На основе биографических фактов устанавливается: первый интерес к научной деятельности был определен русской словесностью, в частности вопросами истории языка; одновременно активно занимается репетиторством, журналистской деятельностью, переводами - в основном для заработка. Стремясь углубить свои познания в области философии, поскольку филология и философия в его представлении были неразрывно связаны, Катков уезжает за границу - в Берлинский университет. На основе анализа его писем родным выявляется влияние философии Гегеля и Шеллинга. Указывается влияние «Философии Откровения» Шеллинга на формирование мировоззрения Каткова, который уехал за границу «из кружка Станкевича», а вернулся глубоко верующим человеком. Обосновываются защита Катковым магистерской диссертации по русской словесности, актуализация занятий философией, в частности философией досократиков. Выявляются причины, по которым Катков расстался с научной деятельностью, полностью погрузившись в журналистскую работу. На основе анализа «Очерков древнейшего периода греческой философии» представляются содержательные и методологические особенности научных воззрений Каткова, а также их оценка современниками.
Ключевые слова: научные интересы Каткова, биография, компаративистика, философия мифа и философия Откровения Шеллинга, древняя греческая философия, религия, оценка современников.
Yedoshina I.A. Katkov as a thinker
Summary. The problems connected with M.N. Katkov's scientific interests, the process of their shaping are examined. On the base of the biographical facts we established: the first interest in science was determined by Russian philology, in particular, by the issues on the history of language; at the same time he is actively involved in tutoring, journalism, translations - mostly for money. In an effort to extend his knowledge in the field of philosophy, since philology and philosophy in his view are
inseparably linked, Katkov goes abroad - to Berlin University. Based on an analysis of his letters to relatives the influence of the philosophy of Hegel and Schelling is revealed. The influence of Schelling's «Philosophy of Revelation» on the shaping of Katkov's world-view, who went abroad from «the circle of Stankevich» and returned being a deeply religious man, is pointed out. The defense of Katkov's master's thesis on Russian philology, the actualization of study of philosophy, in particular, the philosophy of the pre-socratics are justified. The reasons of Katkov's giving up the scientific activity and his complete immersion in journalistic work are revealed. Based on the analysis of «Essays of the ancient period of Greek philosophy» the substantial and methodological peculiarities of Katkov's scientific views, as well as their assessment by his contemporaries are presented.
Я был знаком с Катковым во время моего пребывания в Москве. Это был человек в высшей степени цивилизованный, развитой, обладавший редким высоким умственным образованием. В этом Москвиче, страстно любившем все свое национальное, не было ничего восточного и еще менее варварского. Он никогда не принадлежал к слепым ненавистникам «гнилого Запада». Своим воспитанием, своими вкусами, всею своею личностью, этот ярый защитник Славянства был западником, настоящим Европейцем.
А. Леруа-Болье
В советское время М.Н. Катков (1818-1887) был определен в реакционеры, черносотенцы и вычеркнут из культурного пространства России. Но и до октябрьского переворота 1917 г. в глазах либерально настроенной интеллигенции Катков подвергался резкой критике. Пожалуй, только В.С. Соловьёв из чуждого Каткову лагеря написал добрые слова (с огорчением замечают современные публикаторы, ссылаясь при этом на статью Соловьёва «Славянофильство и его вырождение», 1889 [17, c. 707]) об «опальном» журналисте и мыслителе в статье «Несколько личных воспоминаний о Каткове» (1897). Соловьёв отмечает, что он единомышленник с Катковым в метафизике [17, c. 627]. Одновременно он признается: «Но в то время, как я негодовал на Каткова, вдруг всплыл в моей памяти духовный облик этого человека, каким я знал его в лучшие минуты с его глубоким благочестием, сердечною добротой в личных отношениях и высоким пониманием христианских идей» [17, c. 632]. Значительную роль в становлении
духовного облика Каткова, черты которого обрисовал Соловьёв, сыграли его научные интересы.
В 1834 г., закончив «приготовительный курс», М.Н. Катков был зачислен в Московский Императорский университет на словесное отделение философского факультета, которое с отличием закончил в 1838 г., получив степень кандидата (11 июня 1838 г.). Далее в течение года он занимался подготовкой к магистерскому экзамену по русской словесности, который успешно сдал в 1839 г., и затем, как пишет Р.И. Сементковский, «в течение восьми лет занимался исключительно ученой деятельностью, продолжая давать уроки в аристократических домах (Голицыных, Римских-Корсако-вых, Талызиных. - И. Е.)» [16, с. 20]. Замечу, менее всего в 1839— 1840 гг. Катков занимался научной деятельностью, полностью отдавшись журналистской работе. А вот уроки Катков действительно давал, но не только в аристократических домах, а и в домах много проще. Так, он готовил к сдаче экзамена на звание домашней учительницы будущую актрису Н.В. Рыкалову (1824—1914), блестящую исполнительницу ролей «классических старух» в пьесах А.Н. Островского на сцене Малого театра. Экзамен Рыкалова успешно сдала профессорам Московского университета Т.Н. Грановскому и И. И. Давыдову, даже поступила на службу в богатую семью Мельгуновых, но все-таки ушла в актрисы. Уроки не были призванием Каткова, но приносили определенный доход, позволяя хоть как-то сводить концы с концами в его наполненной журналистской поденкой жизни.
Собственно, до поездки в Германию Катков на досуге, коего оставалось совсем немного, если учесть, что он печатал статьи, рецензии и переводы (особенно стихотворные) в «Московском Наблюдателе», «Отечественных Записках», живо интересовался философией. Глубокие знания в области филологии и философии способствовали тому, что «непрерывная вереница переводов, больших критических статей и кратких рецензий отличалась такими богатыми, светлыми мыслями и таким необыкновенно блестящим стилем, что невольно останавливала внимание тех, кому были дороги интересы науки и литературы» [11, с. 143]. Однако журналистская работа пока не захватила всего Каткова, не стала смыслом творческой деятельности, хотя, видимо, все-таки сформировала те основания, благодаря которым журналистика в итоге
победила в Каткове ученого. Но это все еще в будущем, а пока, думается, интерес к философии и, возможно, не утратившая актуальности защита магистерской диссертации активизировали его интерес к науке. Потому и Берлин был выбран не случайно: здесь находился университет, где читали лекции знаменитые философы -Г.В.Ф. Гегель (1770-1831) и Ф.В.Й. Шеллинг (1775-1854), где не так давно работал В. Гумбольдт (1767-1835), философ языка, заметивший, что «язык - это мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека» [4, с. 304]. Магистерская диссертация Каткова будет связана с изучением вопросов языковой фонологии в историческом аспекте. Напомню, именно с вопросов фонологии родился в Гумбольдте интерес к языку как феномену культуры.
В Германию Катков поехал через Петербург, отправился на собственные весьма скромные средства. Как вспоминал Н. Любимов, «Он имел в кармане, как рассказывал мне, всего 200 рублей, когда... пустился в путь» [10, с. 41]. 19 октября 1840 г. В этой дате заключена своя мистика: 19 октября - День Лицея. Эта дата Каткову, как, впрочем, и всякому образованному человеку в России XIX в., была хорошо знакома. В хрестоматийно известном стихотворении А.С. Пушкина «19 октября» (1825) есть строки:
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
Здесь все сошлось: первая статья, которую опубликует Катков в уже своем «Русском Вестнике», будет посвящена Пушкину (Русский Вестник. 1856. № 1, 2), а ее автор по убеждениям станет государственником, умеющим говорить и находить общий язык с царями. Но все это - в будущем, а пока Катков отправляется в Германию. Его ждет Берлин, университет. По прибытии в Берлин Катков записывается в слушатели университета. О том, что происходило с Катковым в Германии, он сообщал в своих письмах к родным. Эти письма помогают увидеть, как зарождается в Каткове интерес к философии. Письма, к счастью, сохранились, приведу выдержки, которые связаны с его обучением в университете [8].
«Лекции у нас кончились 5 марта. Здесь академический год не так, как у нас: здесь в году два семестра, совершенно отдельные — один зимний, другой летний; летний начнется в последних числах апреля и кончится в августе. В продолжение зимнего семестра я, слава Богу, выслушал целый курс логики, слушал прилежно, записывал, составлял лекции, теперь рассчитываюсь с собою. Живое и серьезное занятие философиею, не так как прежде — пошлое, бро-шюрочное, благотворно и глубоко подействовал на меня. Но надобно еще много и много поработать мне: в течение каких-нибудь трех месяцев никакая сила не может овладеть таким предметом, -лекции же летели так быстро, так ярко, так ослепительно — ни на минуту нельзя остановиться и укрепиться. Надобно по крайней мере прослушать еще курс при помощи особенных уроков.
<...>
... я выбрал для слушания. один предмет — логику у Верде-ра... В половине семестра я присовокупил к логике и историю новой философии: оно и у Вердера это мне очень помогало в изучении логики, хоть я не слыхал первой половины: от Декарта до Канта. Изучение логики вместе и дьявольски трудно, и божественно легко. Венец философии и всякого развития, начало и конец вселенной есть личность, абсолютная субъективность; все что существует — природа и история есть степени ее развития, момент ее целости; но она прежде всякого развития и истории — через них только приходит к себе. Цель философии и цель логики проследить ее развитие в чистой мысли, в общем, в знании; тут мы присутствуем в первоначальном недре творения. Категории логики — души всего сущего (логос), все что после вышло быть и жить для себя. Изучение логики не есть, стало-быть, просто изучение: это сообщение с Творцом, высшее священнодействие; влияние его объемлет всего человека и на каждом шагу он должен становиться чище и достойнее.
<...>
Созерцание без труда диалектики (Шеллингова Intellectuelle Anschauung [интеллектуальное созерцание в наглядных проявлениях. - И. Е. ]) хотя и объемлет в себе все содержание, но владеет
им. Форма только тогда достигает своей истины когда перестает быть формою, для того кто прошел весь путь и объял всю целость нет уже никакой важности в абстракции, он может начинать отовсюду - прекращается всякая формальность. В спекулятивном вдохновенном созерцании после диалектики открывается абсолютная личность с полным и раздельным знанием всех своих моментов. Личность есть последнее слово всей философии, - тут она оканчивается, но тут оканчивается и все конечное, тут все богатство и прошедшего и будущего, тут бесконечность, тут бессмертие, тут Бог и в Боге мы - как бы полная личность, оригинально отражающая божественную.
<...>
Скажу тебе несколько слов о Берлинском университете: Гегелева философия в нем оставалась долгое время, благодаря покровительству министров, интересовавшихся ею, процветала беспечно; теперь ей похуже и на нее смотрят недоброжелательно; может быть немножко потреплят ее, но это всегда обращается к пользе гонимого. .На кафедру Ганса (философия права) был избран Шталь, обскурант и пиетист, который с самого начала объявил, что Гегелева философия есть змея подколодная, а что наука должна основываться единственно на предании и авторитете. За это его приветствовали шипением и шарканьем. Теперь. вызывается Шеллинг, может-быть с намерением для противодействия, а может-быть и не с тем; но, во всяком случае, истинные представители Гегелевой философии с любовью и радостью ждут его, благоговея перед его гением.
<...>
Лекций я взял немного у Шеллинга - философию мифологии, практическое изучение в музее истории живописи у Кушера и археологическое упражнение у Панофки. Преимущественно же я занимаюсь древними языками и особенно греческим, - хочется побольше успеть в них. Шеллинговы лекции имеют для меня великое значение, я слушал их с жадностию: столько глубокого, оригинального, поучительного! У меня открылись глаза на многое на
что прежде были закрыты; много предчувствий моих уяснились и большая часть сомнений и вопросов моих получили по крайней мере более определенный вид. Я много трудился над Шеллинго-выми лекциями и владею теперь лучшею тетрадью в Берлине, так что у меня со всех сторон выпрашивают ее для изучения, где всех цветов и гегелианские профессоры; но, по правде сказать, не хочется давать, пусть бы сами ходили, записывали и трудились».
Из воспоминаний литератора и переводчика на немецкий язык произведений русских авторов Ф. Боденштедта узнаем, что Катков не только слушал лекции Ф.В.Й. Шеллинга в университете, но и бывал у него дома, «где был принят весьма радушно и часто посещал его. . немецким языком разговорным и письменным Катков владел. в совершенстве» [1, с. 62]. Катков слушал позднего Шеллинга в зимний семестр 1841—1842 гг., Шеллинга времени «Философии откровения» и «Введения в философию мифологии» (Шеллинг читал названные курсы в Берлинском университете в 1841—1846 гг.). В данном случае уточнение «поздний Шеллинг» является содержательно значимым. В этой связи напомню принципиальное возражение Ф.И. Тютчева Шеллингу начала 1830-х годов: «Вы пытаетесь совершить невозможное дело. Философия, которая отвергает сверхъестественное и стремится доказывать все при помощи разума, неизбежно придет к материализму, а затем погрязнет в атеизме. ... Сверхъестественное лежит в глубине всего наиболее естественного в человеке. У него свои корни в человеческом сознании, которые гораздо сильнее того, что называют разумом» [9, с. 37]. Каткова увлекла в Шеллинге, по свидетельству Т.П. Пассек, «мистическая сторона этого учения» [2, с. 294].
«Философия откровения» (иначе — «положительная философия»), написанная не без воздействия трудов Б.Ф.К. Баадера (1765—1841), явилась итогом размышлений Шеллинга, с одной стороны, над утверждением Гегеля, что Бог есть понятие, а с другой — над индифферентным признанием Якоби (1743—1819) идеи Бога. У самого Шеллинга, как отмечает современный исследователь, «предметом знания становится вся религиозная жизнь человечества в том виде, в каком она уже явлена нам Божественным волени-ем: сначала мифология, в которой Божественная интенция содержится в непросветленном виде, но не утрачивает своей значимости, а затем собственно христианское Откровение, которое,
как и мифология, требует и философского осмысления» [20, с. 418-419].
Шеллинговская идея мифологии раскрывается через ее становление, через историю, но история эта укреплена не только в человеческом сознании, а через него - в Боге: «Субъективно, или по своему возникновению, мифология - это теогонический процесс. Мифология - это 1) процесс вообще, процесс, какой совершает сознание, - совершает так, что оно, будучи вынужденным останавливаться на отдельных моментах и во всем последующем удерживая предшествующее, переживает таким образом движение в буквальном смысле слова. Мифология - это 2) действительно теогонический процесс, т.е. такой, который происходит из сущностного отношения человеческого сознания к Богу, из отношения, в котором сознание по своей субстанции, в силу которого сознание вообще по своей природе (natura sua) есть полагающее Бога сознание. Поскольку же изначальное отношение таково по природе, сознание не может выступить из него так, чтобы не быть возвращенным в него посредством процесса. При этом сознание неизбежно (прошу хорошо заметить себе это) является как вновь полагающее Бога лишь опосредованно - именно в процессе, т.е. сознание неизбежно является именно как порождающее Бога, соответственно теогоническое сознание» [19, с. 327]. Как замечает А.В. Михайлов, «самоё сознание как момент бытия имеет свою историю, а бытие имеет свою историю в сознании через него: человеческие представления о Боге тоже, естественно, складывается в свою историю, и тут Шеллинг доказывает, как первоначальный монотеизм (а иным не могло быть, согласно его взглядам, первоначальное сознание о Боге) должен разложиться на разные политеистические, собственно мифологические системы» [19, с. 580].
Понятно, что Шеллинг - дитя европейского антропоцентризма, потому у него сознание полагает Бога, а не наоборот. Но в данном случае не это важно. Другое не могло не захватить Каткова: самая мысль, что человек просвещенный полагает Бога! Для него, человека, поехавшего в Германию из «кружка Станкевича», где собрались люди «передовых взглядов» и Катков - один из них, подобное утверждение представилось бы абсолютно диким. Подчас смысл «передовых взглядов» в России сводился к простой формуле: «Бога нет, а царя не надо» (Н.П. Мещерский). Иное
слышал Катков здесь, в центре просвещенной Европы: профессор, читая лекции с кафедры, занимается герменевтикой библейских текстов и доказывает, что греческая мифология есть результат изначально существующего монотеизма [3, с. 380]. И Катков признается, что у него (добавлю: подобно Пушкинскому Пророку) открылись глаза. Он не отказывается от своей давней любви к Гегелю, но знакомые триады наполняются конкретным содержанием, и в центре всего — Бог.
Именно здесь, в Берлинском университете, Катков открывает для себя, что мир един и целостен, что мир пребывает в процессе развития (замечу, не прогресса), что процесс этот схватывается человеческим разумом «в известных фазах его развития», в тех системах, в которых «он высказался» [5, с. 2; совр. переизд. см.: 7]. Понять же смысл этого развития можно только через филологию и философию, через любовь к слову и мудрости, открывающую разумные начала бытия. Потому он усиленно занимается древнегреческим языком и греческой философией. Как заметил В.В. Розанов, «вся греческая философия выросла и развивалась в глубоко религиозное время: Ксенофан, Эмпедокл, Парменид, Анаксагор, Сократ и ученики его — все они жили в эпоху, чуждую распущенности религиозного чувства, и потому-то именно во всей жизни и в каждом слове их чувствуется такая удивительная любознательность, и любовь их к трудно доставшейся истине была так велика, что некоторые из них ради нее решались оставить отечество, а другие приняли смерть» [13, с. 142].
В конце 1842 г. Катков возвращается в Россию. И, видимо, пока не зная, как применить полученные знания, решает устроиться в Петербурге на государственную службу, чтобы иметь средства для существования. Решительную роль в его научной судьбе сыграла встреча с графом С.Г. Строгановым, который был попечителем Московского учебного округа [12]. Строганов помнил Каткова еще со времен его студенчества. Именно тогда граф Сергей Григорьевич Строганов обратил внимание на талантливого юношу и тогда же посоветовал ему выбрать ученую стезю [2, с. 294]. Видимо, встретившись с Катковым вновь, граф вспомнил свои давние впечатления. В результате по совету графа Строганова Катков уезжает в Москву, где вплотную занимается написанием магистерской диссертации на тему «Об элементах и формах славяно-
русского языка». В 1845 г. диссертация объемом в 255 страниц будет напечатана в Москве и 9 июня этого же года успешно защищена. Как записал в своем дневнике М.П. Погодин, на защите (или, как тогда говорили, «диспуте») «спорило человек десять - и прекрасно, и учено и дельно. И Гриммы, и Боппы, и Бюрнуфы -все прочтены, изучены, оценены! Вопрос осмотрен со всех сторон» [цит. по изд.: 15, с. 172].
Диссертация включала две части: в первой - объяснялось происхождение звуков, исследовалась функция ударений; во второй - внимание автора было сосредоточено на грамматических функциях падежей и глагольных форм. Катков избрал для исследования историко-культурный аспект, привлекая значительное число древних памятников (прежде всего, древнерусских), но при этом он стремился найти аналоги или источники тех грамматических форм, что сложились в русском языке, поэтому привлекал сведения из самых разных древних и современных языков. В результате возникала единая картина языкового мира, где все было взаимосвязано, поддержано и представлено в богатейшем разнообразии формального выражения. В диссертации Катков приводит множество самых различных фактов, которые собраны автором, но в малой степени осмыслены, что и послужило причиной появления критических откликов А. Студитского, А. Галахова, П. Плетнева в печати [см. изд., кот. приводятся в: 15, с. 171]. Правда, магистерская диссертация и не требовала от автора каких-либо открытий: написание магистерской диссертации должно было свидетельствовать, что ее автор имеет познания в определенной области, которые позволяют ему занять должность приват-доцента на соответствующей кафедре университета. Приведенное свидетельство Погодина, присутствовавшего на защите Катковым магистерской диссертации, не позволяет усомниться в том, что ее автор в полной мере владел как историей вопроса, так и источниками. Здесь проявилась черта личности Каткова, которая сформировалась в результате научной деятельности и которая сослужит ему добрую службу в журналистской работе, - исследование проблемы во множестве аспектов, их сумма позволяла прийти к обоснованным, а потому убедительным выводам.
Однако получить должность на кафедре русской литературы Московского университета Каткову не удалось: там уже работали
два профессора - С.П. Шевырев и И.И. Давыдов. В конце концов был найден выход, и 27 июля 1845 г. Катков получил в Московском университете место адъюнкта (помощника профессора) по философии, которую вместе с логикой и психологией начал читать на словесном отделении. Собственно, получение этого места и потребовало написания диссертации, содержание которой соответствовало бы профилю читаемых по кафедре дисциплин (pro venia legendi). При условии защиты диссертации могли бы последовать звания сначала экстраординарного, затем ординарного профессора. И Катков начал усиленно заниматься философией досократи-ков. Конечно, в выборе темы сказалось влияние лекций Шеллинга, где мифология и рождение философии тесно переплетались. Греческая философия открывалась Каткову через язык, на котором писали и говорили досократики. В результате определилась тема докторской диссертации - «Очерки древнейшего периода греческой философии».
Но дальше в его жизнь вмешались события европейской истории. Французская революция 1848 г. отозвалась в русском правительстве упразднением философии, которую в 1850 г. повсеместно заменили богословием. Преподавать богословие светским лицам было запрещено. По этим причинам весной 1851 г. Катков, сохранив должность адъюнкта, был отправлен в редакцию издаваемых университетом «Московских Ведомостей», вскоре став (что называется, по случаю) их «казенным редактором», а с 1854 г. еще и чиновником особых поручений при министре Народного Просвещения. Но научной работы не бросил, завершил ее и опубликовал в «Пропилеях» (сборники статей по классической древности) П.М. Леонтьева (1852, кн. 1-2), а затем - отдельным изданием. Так появилась книга Каткова «Очерки древнейшего периода греческой философии» (М., 1853) [см. совр. переизд.: 7]. Исследование Каткова привлекло внимание современников [7, с. 751-755]. Сумма их впечатлений свидетельствует о неоднозначном восприятии этого труда. С одной стороны, в нем справедливо видят первую попытку целостного осмысления философии «досократиков». Напомню, что до труда Каткова на русском языке вышло два сочинения, в которых затрагивались вопросы древнейшего периода греческой философии: А. А. Галича «История философских систем, по иностранным руководствам составленная», кн. I. - СПб., 1818;
К. Зедергольма «История древней философии, приспособленная к понятию каждого образованного человека», ч. I. Греческая философия в своем начале. Введение. Мифический период. Семь мудрецов. - М., 1841 (досократикам уделено шесть страниц). Современниками специально подчеркивается, что труд Каткова написан на основании первоисточников, им превосходно изученных и переведенных, отмечается яркость стиля. С другой стороны, профессору философии МДА В.И. Лебедеву видится недостаточно ясным изложение философских систем «досократиков» [7, с. 751-752]. На это и другие критические замечания профессора Катков отзывается обширной статьей, помещенной в «Московских ведомостях» (1854. Т. 5. № 18) [7]. В частности, он пишет: «В своих исследованиях я шел от начала до конца своею дорогою» [7, с. 342]. Признавая значимость трудов таких ученых, как Брандис, Беккер, Шталь-баум, Бек, Лобек, Карстен, Штурц, Шлейермахер, Катков замечает, что они были скорее собирателями, чем исследователями, они составили то основание, без которого «Очерки» не могли бы им быть написаны. Но философским путеводителем, по признанию Каткова, ему был Шеллинг: «Ограничив свой труд одною из самых тесных, скудных и темных частей науки, автор "Очерков древнейшего периода греческой философии", одушевляемый тем общим воззрением, которое дает жизнь его мысли и вынесено им из Положительной Философии Шеллинга, старался сблизиться с предметом и изучать его в самой действительности» [7, с. 342].
Н. А. Любимов, близкий по взглядам Каткову автор, дает высокую оценку его диссертации: «Оригинальное философское сочинение Михаила Никифоровича "Очерки древнейшего периода греческой философии" помещено в 1852 г. в "Пропилеях" - сборнике, издававшемся покойным П. М. Леонтьевым. В сочинении этом кроме оригинальности воззрения обнаруживается замечательное искусство в передаче древних текстов и угадывании смысла выражений, в каких дошли до нас мнения древнейших философов Греции. Особенное внимание обращено на Пифагоров-скую философию, которую в исторической последовательности учений он отодвигает на древнейший план» [10, с. 43]. Представляется, что оценка Любимовым диссертации Каткова в целом вполне адекватна ее содержанию. Но сочинение Каткова содержит еще и ту новизну, которая, может быть, не открылась его совре-
менникам, но которая, думается, составляет самую сердцевину заветных мыслей автора.
Уже во вступлении Катков излагает методологические основы своего труда: «Мы не столько должны смотреть на то, что сказано им (мышлением. - И. Е.) ложного или истинного, сколько на то, чтобы самим не сказать об нем чего либо ложного. И так, прежде всего мышление в своей истории должно быть рассматриваемо лишь относительно себя самого. Что с необходимостью вытекает из самой природы человеческого разума вообще и в известных фазах его развития, в каких системах он высказался: вот предмет и интерес нашего изучения в истории философии, точно так как следили бы мы за развитием какой либо области природы, или всякой другой области человеческого быта» [5, с. 2]. Выбрав позицию рассмотрения предмета исследования относительно его самого, без включения позднейших или современных представлений (важно «перенестись в то созерцание, которое существовало прежде»), Катков приходит к мысли, что подходить к пониманию досократовской философии нужно с позиций ее самой: «Все направления, все роды мышления находятся здесь в первом непосредственном синтезе, в этой первой философии, где собственно философское еще не пришло к своему самосознанию и не успело отличить себя от всего нефилософского» [5, с. 4]. Подобное неразличение не должно помешать пониманию досократиков как философов, которые мыслят в имманентных их мышлению категориях, образах и понятиях. «Все прежде всего должно быть рассматриваемо в своей сфере и в своих пределах» [5, с. 45].
В таком случае можно избежать главной ошибки историков философии, которые не представляют себе «существенного, внутреннего единства мышления», потому древняя философия распадается на отдельные, не связанные друг с другом фрагменты. «Вместо того, чтобы выхватывать фрагменты какого либо физиолога и придумывать, Бог знает что, для того, чтобы их связать и дать им смысл, стоит только взглянуть одним взглядом на весь этот фрагментарный период, и фрагменты сложатся сами собою для образования цельного смысла. Такое воззрение не исключает возможности существенных различий между школами и системами. Задача состоит лишь в том, чтобы признать в них различные моменты одной основной системы» [5, с. 8]. Представить фраг-
менты как философское целое, отражающее специфику человеческого мышления в определенную историко-культурную эпоху, -такова задача, поставленная Катковым в его научном труде о «до-сократиках».
«Очерки» состоят из двух частей: в первой части Катков дает общую картину древнейшей философии в именах и судьбах, во второй части излагает развитие философских идей, подчеркивая их тесную связь с мифологией, неокрепший характер. Философия рождается на последней фазе мифологического развития. Здесь отражаются только «начатки человеческого разумения» [5, с. 64]. При этом Катков стремится к предельной объективности, его интересует адекватная тому или иному автору передача его философских идей. Думается, именно вот эта авторская «отстраненность» не вызвала сочувствия в С.Н. Трубецком, отозвавшемся об «Очерках» Каткова пренебрежительно: «.юношеская диссертация. произведение весьма незначительное, бессвязное и фантастическое, написанное к тому же туманно и тяжело» [18, с. 160]. Эти слова написаны Трубецким в магистерском сочинении «Метафизика Древней Греции» (1890), когда ее автору было 28 лет, т.е. он был ровно четырьмя годами младше Каткова, опубликовавшего свои «Очерки» в 32 года. Но, конечно, не вся правда здесь заключена, есть и другая сторона: существенная разница в понимании философии «досократиков». Если Катков стремился очертить не слишком ясные контуры этой философии, сохранить ее интуиции, образы в органике древних представлений о мире, то Трубецкой ставит иную задачу: выявить объективные законы человеческой мысли в сочетании с ее диалектикой [18, с. 38]. При этом он совпадает с Катковым, когда пишет, что в досократовский период метафизика не отделилась еще от физики [18, с. 39]. Для сравнения из «Очерков» Каткова: «Первоначальный период философского мышления в Греции обозначался еще в древности преимущественно названием физиологического или физического» [5, с. 2]. Мысль эта напрямую вытекает из трудов самих «досократиков», писавших о природе, которая понималась ими как «физика». Более того, по структуре работа Трубецкого фактически повторяет «Очерки» Каткова: от мифологии - к философии. Разница, повторю еще раз, заключается в том, что а) Катков был первопроходцем, написав историю философии «досократиков» по-русски, б) он не
стремился в отличие от Трубецкого к систематизации, более всего желая сохранить в русском варианте стихию, свойственную греческой мысли в период ее становления.
Годом позднее выхода книги Трубецкого Р.И. Сементков-ский, исследователь творчества Каткова, не без влияния сочинения князя напишет: «Ученых исследований Катков за это время не написал (с 1845 по 1850 г. - И. Е.) Только в 1852 г. он напечатал оригинальное философское сочинение, озаглавленное "Очерки древнего периода греческой философии", в "Пропилеях", - сборнике, издававшемся в то время Леонтьевым, с которым Катков близко сошелся еще в 1847 г., когда Леонтьев получил кафедру в московском университете. Этот труд по отзывам компетентных лиц, также не представляет собою ничего выдающегося. Особенное внимание обращено автором на пифагорову философию. Весь труд построен на началах шеллинговой философии. Любопытно только, что в нем Катков остается верен гегелевскому принципу о "разумности всего существующего", между тем как Белинский совершенно отказался от этой точки зрения еще в начале 40-х годов» [16, с. 21].
Сементковский упрекает Каткова в том, что за время своей работы в университете тот не написал никаких научных трудов. При этом автор словно забывает, что Катков читал несколько курсов: логику, психологию, философию. Причем философия Нового времени составляла основную часть курса. Над текстами своих лекций Катков работал самым тщательным образом. Видимо, именно эта кропотливая отделка написанного текста не позволила Каткову стать блестящим лектором. Звучащее слово не давалось ему, о чем сохранилось немало свидетельств современников. Но дело даже не в этом, а в том, что написание лекций является одним из видов научной работы. Кроме того, он в это же время внимательно изучал древнюю греческую философию, причем изучал по первоисточникам, собранным и опубликованным в основном германскими исследователями. Что касается Белинского, то своим знакомством с философией Гегеля он обязан исключительно переводам Каткова, которые тот делал специально для не знавшего никаких языков «неистового Виссариона». Так что и в отказе Белинского от утверждений Гегеля без Каткова не обошлось. Кроме того, из написанного Сементковским ясно видно, что сам он этого
труда Каткова не читал, потому туманно ссылается на некие авторитетные мнения, не задавшись целью хотя бы назвать тех, кому они принадлежат. Хотя, с другой стороны, он ведь писал популярную биографию в серии «Жизнь замечательных людей» Павленкова.
В отличие от Сементковского князь С.Н. Трубецкой все же найдет в «Очерках» Каткова лучшие (хотя не без иронического оттенка) страницы: те, что посвящены софистам [18, с. 387]. В частности, он замечает, что Катков вслед за Гегелем (сам Катков назвал еще и Дж. Грота [5, с. 54]) оправдывает софистов. Да, Катков оправдывал софистов в том, что они брали деньги за обучение. Одновременно от софистов он обращался к веку, в котором жил сам: «Но если Платон или Сократ могли упрекать в этом софистов; то несколько странно слышать тот же упрек в наше время, когда наука, литература, искусство считается самым честным и благородным промыслом. ... Благоустроенное, разумное общество обеспечивает умственную деятельность в материальных средствах» [5, с. 52]. Конечно, в достаточно либерально настроенном Трубецком не могли вызвать сочувствие некоторые утверждения Каткова в связи с софистами. Например: «Существовавшее общество брали они (софисты. - И. Е.) так, как оно было, и не увлекаясь высшими идеалами, старались принаравливаться к положительным условиям общественного быта своей страны и своего времени» [5, с. 53]. Конечно, прогрессивно мыслящий человек не мог в России согласиться с этим тезисом. Но мудрый Катков, который не успел застать труда Трубецкого, но был хорошо знаком с «прогрессивными» идеями своего времени, подмечает некоторую закономерность: «Однако же в Афинах было неудовольствие против софистов. Но эта неприязнь относилась не к тем одним, которые специально называются софистами: она безразлично обнимала и таких, которых никто не думает подводить под это название. Книга Протагора была сожжена на афинской площади, и сам он изгнан; но та же самая гроза гремела и над Диогеном Аполлоний-ским и над Анаксагором Клазоменским, наконец, разразилась над Сократом, и удовлетворившись этою великою жертвою, исчезла с аттического неба, оставив за собою мысль человеческую в таком могуществе как никогда прежде, мысль, которой суждено было проявить себя в произведениях всемирных и бессмертных» [5,
с. 54-55]. Да и сам Трубецкой задается вопросом: «Должна ли философия искать истины для нее самой и, опознав ее, ставить обществу идеалы?» [18, с. 386]. Ответ на этот вопрос он находит, в частности, в определении Каткова как софиста (в данном контексте оправдателя) русского самодержавия [18, с. 387]. Однако еще более убедительный ответ, на мой взгляд, предоставят события 1917 г., до которых, к его счастью, философ (в отличие от брата -Е.Н. Трубецкого) не доживет. Князья Трубецкие, в чьем имении умер их близкий друг Владимир Соловьёв, принадлежали к людям высоких идеалов справедливости, которых они не находили в отечестве. Им казалось, что если эти идеалы будут восприняты обществом, то жизнь в государстве изменится к лучшему. Но, увы, благие намерения обернулись октябрьским переворотом, который смёл как идеалы, так и их носителей. Имение «Узкое» будет отобрано (по сей день нет на здании главного усадебного дома никакой таблички, которая извещала бы о прежних владельцах), семья, спасаясь, уедет в Новороссийск, где придется жить в страшной нищете, ютясь в двух комнатах неотапливаемого дома, и где Евгений Николаевич Трубецкой, выдающийся русский мыслитель, умрет от сыпного тифа 23 января 1920 г. Цена вбрасывания «идеи» (философской в том числе) в общество может обернуться гибелью не только худшего, но и лучшего, что вслед за софистами понял Катков.
В некрологе Каткову, напечатанном в «Современных известиях» (1887. № 202), было высказано предположение: «Когда бы смерть похитила тридцать два года назад редактора Московских Ведомостей, бывшего профессора философии, на современниках лежал бы долг помянуть его заслуги науке и литературе, сказавшиеся в высоком значении диссертации Об элементах и формах славяно-русского языка, - произведении, которому равного по глубине и основательности долго не появлялось потом. Не пройдены были бы молчанием Очерки древней до-Сократовской философии, -опыт самостоятельного исследования об этом периоде, представленный русским ученым».
Современная публикация двух диссертационных сочинений [6, 7] Каткова делает неактуальным сослагательное наклонение в отношении его научных изысканий, позволяя читателю приобщиться к еще одному имени в истории языка и постижения древ-
ней греческой философии в России. Кроме того, выдвинутые Катковым принципы подхода к изучению культурных явлений прошлого (в данном случае философии, но, как свидетельствуют материалы диссертации, не только философии) предвосхищают идеи французской школы Анналов, которая сформируется в 30-е годы ХХ столетия.
Боденштедт Ф. Воспоминания о пребывании в России в 1841-1845 гг. // Русская старина. - 1887. - Май. - С. 57-89.
Воспоминания Т.П. Пассек («Из дальних лет»). Второе изд. Т. III. - СПб.: Изд. Ф. Маркса, 1906. - С. 287-307.
Гайденко П.П. Шеллинг // Новая философская энциклопедия: В 4 т. Т. 4. - М.: Мысль, 2010. - С. 380-382.
Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию / Общ. ред. Г.В. Ра-мишвили; послесл. А.В. Гулыги и В.А. Звегинцева. - М.: ОАО ИГ «Прогресс», 2001. - 400 с.
Катков М.Н. Очерки древнейшего периода греческой философии. - М., 1835. -156 с.
Катков М.Н. Об элементах и формах славяно-русского языка / Коммент. Л. Д. Захаровой // Катков М.Н. Сочинения: В 6 т. Т. 4. Философские чтения: Статьи, трактаты, полемика / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. - СПб.: ООО «Издательство "Росток"», 2011. - С. 12-160.
Катков М. Н. Очерки древнейшего периода греческой философии. Пер. с древнегр. И.А. Едошиной, И.И. Маханькова, О.А. Чулкова; коммент. И.А. Едо-шиной // Катков М. Н. Сочинения: В 6 т. Т. 4. Философские чтения: Статьи, трактаты, полемика / Под общ. ред. А.Н. Николюкина. - СПб.: ООО «Издательство "Росток"», 2011. - С. 161-328.
Из писем М.Н. Каткова к матери и брату // Русский Вестник. Т. 250. Год изд. 42-й. 1897. Август. - М., 1897. - С. 132-171.
Литературное наследство. Т. 97: В 2 кн. Кн. II. - М.: Наука, 1989. - 847 с. Любимов Н.А. Михаил Никифорович Катков (по личным воспоминаниям) // Русский Вестник. - Т. 194. - 1888. - Январь. - С. 1-46.
Материалы для жизнеописания М.Н. Каткова // Русский Вестник. Т. 250. Год изд. 42-й. 1897. Август. - М., 1897. - С. 1-182.
Письма М.Н. Каткова к А.Н. Попову 1843-1857 гг. Публикация и примеч. П. Бартенева // Русский архив. - 1898. - № 8. - С. 129-147. Розанов В.В. Собрание сочинений. Природа и история (Статьи и очерки 19041905) / Под общ. ред. А.Н. Николюкина. - М.: Республика; СПб.: Росток, 2008. - 766 с.
Русский Вестник. - Т. 194. - 1888. - Январь. - 285 с.
Русский Вестник. Т. 250. Год изд. 42-й. 1897. Август. - М., 1897. - 250 с.
2
3
4
5
6
7
8
9
10
12
13
14
Сементковский Р.И. М.Н. Катков: Его жизнь и публицистическая деятельность. Биографический очерк. - СПб., 1891. - 80 с.
Соловьёв В.С. Сочинения: В 2 т. Т. 2 / Сост., подгот. текста и примеч. Н.В. Котрелева и Е.Б. Рашковского. - М.: Правда, 1989. - 735 с. Трубецкой С.Н. Метафизика в Древней Греции / Примеч. И.И. Маханькова. -М.: Мысль, 2003. - 589 с.
Шеллинг Ф.В.Й. Сочинения: В 2 т. Пер. с нем. Т. 2 / Сост., ред. А.В. Гулыга; прим. М.И. Левиной и А.В. Михайлова. - М.: Мысль, 1989. - 480 с. Шурбелев А.П. Философское постижение веры: поздний Шеллинг и христианское Откровение // Шеллинг Ф.В.Й. Философия Откровения: В 2 т. Т. 2 / Пер. с нем., статья, примеч. А.П. Шурбелева. - СПб.: Наука, 2002. - С. 411426.
16
17
18
19
20
