CC BY
78УСТНАЯ ИСТОРИЯ
УДК 93 UDC 93
DOI 10.25797/NHP.2019.55.48.004
СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА КРЕСТЬЯНСКИХ ХОЗЯЙСТВ И УСЛОВИЙ ЖИЗНИ КРЕСТЬЯН В 1920-1930 ГГ. (ПО УСТНЫМ РАССКАЗАМ)
Аннотация:
На примерах из книг «Сермяжные истории» и «Воспоминания о лихолетье» иллюстрируется повседневная жизнь крестьян после коллективизации. Источниками для написания книг стали воспоминания старожилов сел и деревень Домаховского сельского совета Дмитровского района
Орловской области, входившего в состав исторической Комарицкой волости.
Ключевые слова:
Крестьяне, быт, коллективизация, СССР, старожилы, жилища крестьян, наделы земли, личное хозяйство, раскулачивание, кулаки, ликбез, культурная революция.
COMPARATIVE CHARACTERISTICS OF HOUSEHOLDS AND LIVING CONDITIONS OF THE PEASANTS IN 1920-1930
(ACCORDING TO ORAL STORIES)
Abstract:
Based on examples from his books "Sermyaga (homespun) stories" and "Memories of the hard times", teacher V.E. Prokhorov shows the daily life of peasants after collectivization. Sources for the books are memoirs of old residents of Domakha village council of district Orel region which is a part of historical "Komarichi volost"
Keywords:
Peasants, way of life, collectivization, the Soviet Union, the old-timers, the dwellings of the peasants, plots of land, private sector, dispossession, fists, literacy, cultural revolution.
Как изменилась жизнь крестьян после коллективизации сельского хозяйства? Такое сопоставление делается на примерах из книг «Сермяжные истории» и «Воспоминания о лихоле-
тье» В.Е. Прохорова (Прохоров 2009; Прохоров 2013).
Они были написаны и изданы в 2009 и 2013 гг. соответственно, на основе опроса старожилов сел и деревень Домаховского
сельского совета Дмитровского района, а также жителей других сельских поселений Орловской области. Все респонденты родились в промежуток от 1900 до 1937 гг., т.е. имели возраст от 70 лет и более. Всего удалось опросить и записать воспоминания свыше 20 человек. Опрос производился вначале с целью сбора краеведческих сведений для преподавания в школе. Но накопление фрагментарных материалов не позволяло дать широкую картину быта доколхозной и колхозной жизни в селах и деревнях предвоенного СССР. Поэтому в 2008 г. была предпринята более системная попытка сбора и обработки данных по опросу сельских старожилов.
Автором были составлены опросники с серией вопросов по интересующей тематике, как то: 1) жилища крестьян до и после коллективизации; 2) надел земли до коллективизации; и приусадебный участок после нее; 3) личное хозяйство до и после создания колхозов; 4) крестьянская пища до и после «коренного перелома» в деревне, 5) одежда и быт крестьян в доколхозной и колхозной жизни; 6) отношение к власти и с властями до и после создания колхозов; 7) раскулачивание, кулаки и единоличники; 8) ликбез и культурная революция в деревне и т.п.
Село Домаха находится в пойме двух рек — текущей в Десну Неруссы, и впадающего в нее Расторога. Местные следопыты по берегам этих речек нашли неолитические орудия труда, фотографии которых представлены в книге «Сермяжные истории». Само село впервые упоминается в 1709 г. в связи с переписью населения проводимой Петром I для нужд Северной войны.
Домаха расположена по обоим сторонам ручья Рябиновка, впадающего в речку Расторог. По легенде основательницей села считается Домна или в просторечье Домаха. Село находится в 12 км восточнее ж/д станции Комаричи Брянской области и в XVII веке входило в состав легендарной в Смутное время Комарицкой волости. Во время Великой Отечественной войны оно стало прифронтовой зоной Орловско-Курской дуги и входило в так называемую Локотскую республику коллаборационистов К.П. Воскобойника и Б.В. Каминского.
В 1904 г. в Домахе насчитывалось 214 семей, 831 мужчина и 817 женщин, работников из них 378 и 390 соответственно, грамотных — 236 мужчин и 3 женщины, 68 мальчиков и 3 девочки.
157 семей занимались промыслами: местными — 59 человек, отхожими — 381 человек. Лошадей имели 271 хозяин, безлошадных крестьян было 74; одну лошадь имели 52 хозяина, две лошади — 59 хозяев, три лошади — 22 хозяина, четыре лошади — 7 хозяев; овец в селе имелось 665, свиней — 221, 820 голов крупного рогатого скота. Без крупного рогатого скота было 43 семьи, без скота вообще — 37 семей. Надельных ревизских душ — 602 налогоплательщика. Размер надела на двор — 7 десятин, на душу 1,1 десятины (1 десятина ~ 1,1 га).
В 1926 г. в Домахе имелось 334 хозяйства, их них 327 крестьянских. Население 726 мужчин и 899 женщин. Был волостной исполнительный комитет, сельская школа 1-й ступени, библиотека, изба-читальня, пункты ликвидации неграмотности, государственный и частный магазин.
Из приведенных цифр заслуживает комментария количество домашней скотины, как показатель достатка и трудолюбия, возможности иметь больше навоза для удобрений своего надела и получения более высокого урожая. Спустя всего лишь 30 лет эти достоинства крестьянина «родная советская власть» обратила в признак эксплуататора-кулака, мироеда, подвергнув лучших крестьян «раскулачиванию» и даже высылке в дал^ие «тьмутаракани».
В 1930—1950 гг. прошлого века численность населения Домахи достигала двух тысяч человек. Со времени коллективизации и до 1950 г. в селе было два колхоза: по северной стороне — «Сталинский путь», по южной — «Рассвет». После объединения этих сельхозколлективов в 1950-е гг. и по 1991 г. колхоз именовался «Ленинское знамя». С начала 1960-х и по начало 1990-х гг. домаховский колхоз числился в передовых хозяйствах Орловской области и считался колхозом-миллионером. В 1962 г. его посетил Первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев, чтобы вручить правительственную награду кукурузоводу Маслову за рекорд в выращивании «царицы полей». Колхоз в 1990-е гг. стал сельхозпредприятием сменил несколько хозяев, сильно разорился, но остался на плаву. Количество жителей, как и по всей стране, в эти «рыночные» годы резко сократились — до 457 человек. В настоящее время и того меньше: 250 по списку, в реальности не более 170 человек.
Характеризуя крестьянскую жизнь в 1920—1930 гг., следует отметить неравномерность ее обихода, устройства жилищ, уровня достатка. Так, по словам Голяковой Марии Федоровны, 1917 г.
рождения, ее мать «оставшись без мужа, погибшего на фронте Первой мировой войны, отдала свой надел на испол, то есть сдала в пользование хозяину, имевшему лошадь, инвентарь для обработки за половину урожая с участка, сданного в аренду.
В отцовой хате, где Мария жила с матерью и бабушкой, сестрой и братом пол был земляной, обмазанный глиной. В хате имелась печь, телятник около нее. Полатей не было. Хатка была маленькая, крытая под солому. Имелся стол на чурках — четыре столбика и доски. Когда холодно было — залезали в печку спать. Имелись в Домахе хаты, где топились по-курному, то есть без трубы через крышу, по-черному.
Пряли кто под лучинами, кто при свете керосиновых ламп со стеклами или без них. Коровы семья Голяковых не имела до тех пор, пока Мария не пошла в няньки в с. Мало-Кричино. В хозяйстве вдовы Голяковой были также куры. Огород 15 соток — под картошку при колхозах.
Перед созданием колхозов проходило раскулачивание. При раскулачивании забирали тряпки, маслобойки. «Посошлись бобылки одинокие, бесхозные — объединились в женсовет во главе с Васютой (Василисой) и давай раскулачивать. В маслобойках, как в чугунах, потом варили яйца». Со слов Елены Ивановны Рябининой, 1929 г.р. из Домахи, «раскулачивала пьянь из сельсовета — комбедов-цы (члены комитета бедноты). Эти лодыри корявые забирали у людей из сундуков тряпки и деньги».
По воспоминаниям Голяковой Н.Я., 1928 г.р., «когда отец был жив, то показывал фото Абашина Шурика. Его семью раскулачили и сослали в Соловки. Отец горевал за друга, который был его моложе». На вопрос
о ликбезе Наталья Яковлевна ответила так: «Ликбез работал в Домахе по вечерам, и тетка Нюра (по матери), 1913 г.р., ходила на занятия в школу. Моя мама выучилась грамоте в церковно-приходской школе, но не окончила ее. Не выучила молитву «Отче наш» — поп стукнул ее линейкой по голове, и она бросила учиться». Церковь в Домахе была каменная с тремя куполами и колокольней, построенная в 1847 г. С образованием колхоза церковь превратили в колхозный склад под зерно. С этого времени на Пасху святить куличи и пасхальные яйца женщины из Домахи ходили в село Радогощь Комаричского района. При немце церковь стояла пустая и была закрыта. При отступлении в 1943 г. они ее взорвали.
Молодая мать Стреляева Фекла из деревни Воронино посещала ликбез. Муж, рассерженный учебными «отлучками» жены по вечерам и неприглядом за грудным ребенком, «бросил азбуку в лохань». На этом ее ликбез закончился.
Ф.Ф. Бахматов, 1929 г.р., вспоминал, что в его семье обувались в лапти, одевались в домотканую одежду. В хате имелись печь, грубка, деревянные полы. В Домахе у большинства жителей пол был в то время земляной, обмазанный глиной. «Люди жили, как дикари. Бедствовали от вшей». Кто жил побогаче, покупали 5-ти, 7-ми, 10-ти линейные керосиновые лампы. А то и без «пузыря» (лампового стекла) коптили стены керосиновой лампой или лучину зажигали для освещения. «Люди жили бедно. Если и "соображали" на бутылку водки, то человек десять не меньше, хотя поллитра водки в домаховском магазине «Винополь» стоила 6 руб. 5 коп, причем 5 коп. брали за пробку. Мужики носили по сорок заплаток на штанах. Веселья бы-
ло много, а пьяных почти не было, даже "на престол"». До войны зимою ездили на заработки в Одессу, Николаев. Отпускали на заработки только по справке председателя колхоза.
Строительство крестьянского дома, называемого на Орловщине хатой, описал житель села Малое Кричино, что в 2 км южнее с. Домахи, Васильков Н.Г., 1930 г. р.: «В 1939 году, отец решил строиться. Вместе со свояками и шуринами поехали в лес для выпилки и вывоза бревен. По пути завернули в домаховский магазин «Винополь». Купили там для магарыча работников 12 шкаликов водки (шкалик — 200 гр). Половину выпили в лесу, другую — по приезду из него.
Хату ставили на сваи. Вместо фундамента — завалинки из земли. Пол земляной. Хотя были в Малом Кричино в 4-х хатах и деревянные полы. Крышу хатки крыли под солому. Укладывали на стропила снопы, скрепляли их и проливали глиняным раствором. Чтобы глина схватывала солому как можно глубже, били по снопам деревянной «правилкой» с железным крюком на конце. При такой технологии крыша не протекала и хорошо сохраняла тепло на чердаке.
Вход в хату был через сенцы. Справа от них пристраивалась светлица, где не было печки и «грубки». В хате, слева при входе, находилась печь. Справа, от входа - лавка-конник. В конце лавки — «святой угол» с иконами («образами»). Зимой старики и внуки на ночь забирались на печь. Кто-то размещался на полатях. На полатях обычно спали дети. Ниже полатей находился «телятник», с настланными досками, тоже для спанья. В зимние холода, во время отела коровы, под ним размещался теле-
нок. Перед отелом и после него нередко и корову заводили в хату.
Когда садились за стол, то ели из общих глиняных мисок деревянными ложками. Обычной, повседневной едой был борщ из щавеля, крапивы или щи из кислой капусты. Нечасто - щи, с растолченными в чугуне, мясом или салом. На второе редко, «кой-когда», была каша пшенная или картошка толчёная. По постным дням они «заправлялись» конопляным маслом, иной раз, молоком снятым или кислым. В праздничные дни «заправка» была с коровьим маслом. Ели также салаты из кислой капусты с конопляным маслом, тюрю на хлебе и воде. Постоянным напитком был квас с хреном или фасолью.
Со слов Алешиной Л.Я., 1923 г.р., из д. Кавелино: «Хлеб пекли дня на три». При выпечке в хлеб добавляли картошку. «Корку обломаешь, а мякина — одна картошка».
С наступлением весны на «подножный корм» выгонялась домашняя скотина: коровы, лошади, овцы, козы, гуси, утки, куры. Детвора пускалась в поисках чего-нибудь «вкусненького»: щавеля, чеснока, липового листа. Высушенный липовый лист, воробьятник, толчёные и высушенные зерна конопли добавляли в хлеб. Изобилия не было и на свадебном столе. Ставился длинный стол с мисками кислого молока, в расчете на 6 человек каждая. Кислого молока (простокваши) на свадьбу заготавливали заранее ведер пять.
По воспоминаниям многих старожилов, веселье на свадьбах, гулянках до войны и после нее, вплоть до начала 1970-х гг., было не от спиртного, а от того, что молодежь ходила по селу с гармонью и балалайкой. Танцевали, пели песни и частушки.
Петь в частушках при Сталине всё, что на ум взбредет, было небезопасно. В 1939—1940 гг. строился большак Дмитровск — Упорой. Строительство дороги не оплачивалось. В качестве трудовой повинности по 10 жителей каждой прилегающей к большаку деревни со своими лошадями и быками, повозками, харчем жили в палатках и возили землю для насыпи.
Как бы тяжело ни было, где молодежь, там песня, частушка, танцы. Вот одна дивчина и спела частушку: Матушка, родимая, Работа — лошадиная! Только нет хомута да ремённого кнута!
Время было суровое с расхожей поговоркой: «Не болтай лишнего!» Девчонку «упекли» в лагерь.
Хотя ещё до войны сложили частушку о «вожде народов», вслух ее не пели: «Спасибо Сталину-грузину, что всех обул он нас в резину!»
Барабанова Мария, 1920 г.р., или по-уличному «Барабаниха», училась в 10-м классе Угревищской средней школы Комаричского района, когда от «нечего делать» на уроке истории в учебнике подрисовала «для красоты» Сталину такую же «козлиную» бороду, какая была у Председателя Президиума Верховного Совета Михаила Ивановича Калинина. Соседка по парте подняла руку и доложила о порче школьного учебника учителю. Тот побоялся дело «замять» и, для собственной безопасности, доложил по инстанции директору школы, который тоже по той же причине «просигнализировал» наверх - «куда следует». Дело «завертелось» и приняло политический оборот:
юную девушку осудили на 10 лет по статье 58 УК РСФСР п. 11 — за «контрреволюционную агитацию и пропаганду». После отсидки Мария вернулась в родное село. Умерла где-то в 1990-е гг...
В 1931 г. малокричинца Григория Яковлевича Василькова «подвели» под «твердое задание» активисты комбеда. «Твердое задание» выражалось в уплате налога зерном, мясом, яйцами «единоличниками» не желавшими вступать в колхоз. Вместе с Васильковым «твердое задание» получили еще пятеро «единоличников. Из с. Мало-Кричино был «раскулачен» один Минаков Н.И., имевший семью из 7 детей, две лошади, две коровы. Его с семьёй услали в Киргизию. После статьи Сталина в газете «Правда» «О перегибах в колхозном строительстве», Минакову написали письмо с вызовом. Но он не вернулся. Жена Никиты Ивановича умерла дорогой, и в Киргизии он женился вновь.
В 1929 г. раскулачен был мельник и крепкий хозяин Игнатушин Прохор Александрович, хотя, незадолго до этого, был поощрен властями. В 1927 г. на сельскохозяйственной выставке в Орле Игнатушина премировали породистой лошадью и исаковским плугом. В такой плуг с двумя лемехами и двумя колесами запрягались сразу две лошади. Вместе с семьёй Игнатушин был выслан из Домахи.
Раскулачили и владельца большекри-чинской мельницы Кошелева Емельяна. После раскулачивания Кошелева мельницу и толчею разволокли. А в 1932 г колхоз для своих нужд построил на Растороге домаховскую мельницу.
В колхоз в с. Мало-Кричино записались все 63 хозяйства, кроме раскулаченного Минакова Н.И. и еще трех «единолич-
ников». Единоличникам запретили пасти коров на деревенских лугах, так как луга стали колхозными. Поэтому коров, тому, кто не вступил в колхоз, пришлось продать. «Ставился вопрос» и о выпасе гусей единоличников. Самый упертый из «единоличников» был Сафонов Александр Васильевич (по-уличному «Лысик»). Он ходил работать в посёлок Лопандино, находящийся в километрах десяти от Мало-Кричино, в Комаричском районе Орловской области.
«Лысик» упорно не участвовал в голосовании, хотя и не был «поражен в правах». Когда пришел к нему милиционер с членами выборной комиссии, он заявил: «Лысик сказал — Лысик слово держит!» — и вновь отказался подтвердить лояльность Советской власти. Был арестован, посажен в Дмитровскую тюрьму (о ней упоминание в «Архипелаге ГУЛАГ» А.И. Солженицына), где и умер.
«В голодный 1933 год человек сто уехали по хлеб в украинскую Каховку. Вернулись человек тридцать. В голод ели лебеду, щавель, липовый лист, воробьятник (мякину). Картошка уродилась мелкая — спасали коровы.»
В личном подворье хоботье (полова), мякина (обмолотая конопля), солома хранились в овинах (пунях). Здесь же в пунях производился обмолот ручными деревянными цепами снопов, привезенных с поля. На покос (заготовка сена) ходили мужики — с косами, бабы с граблями на плечах и всегда в праздничной одежде.
По словам домаховки Голяковой Наталья Яковлевна, в 1928 г.р. «когда ехали на покос для колхоза до войны, то бригада косцов нанимала на день гармониста, чтобы веселее работалось. Гармонисту
ставили трудодень. И на покос и с покоса ехали с песнями. Первый трактор был на железных колёсах с «зубьями» на них. На тракторе красный флажок. Жители вышли на улицу посмотреть на диковину, а детвора бежала вслед за трактором».
При выходе на покос и на жниво пели на ходу старинные песни. После вывоза с полей снопов в пуни, на поле запускали гусей для подбора осыпавшихся при жатве зерен. Только затем разрешали собирать «колоски» ребятне.
Обмолачивали снопы вручную деревянными цепами как дома в овинах (гумно), так и на колхозном токе. При обмолоте зерна была и конная молотилка. Лошадей на ней использовали сытых, специально обученных ходить по кругу. При работе с тракторной молотилкой подавальщики снопов серпом срезали перевясло, стягивающее сноп. Сноп рассыпался, расстилался и его совали порциями в барабан. Так как трактор для обмолота и до войны и после войны давало МТС всего лишь на неделю, то, чтобы техника не простаивала, работали круглосуточно. В ночную смену на обмолоте работала холостая молодежь. Когда сильно уставали и чувствовали, как смаривает и валит с ног сон, то понарошку бросали в барабан сноп целиком, не перерезая перевясла. Барабан заклинивало, тракторист останавливал работу и, матерясь, принимался час-пол-тора вычищать его. А девчата, пользуясь этим, спали тут же, на снопах.
Вторыми, по жизненной важности для сельского жителя в 1920—1930 гг. после зерновых культур, были картофель и конопля. В «хороший сезон», с 25 соток собирали с них урожай на 200 «плетух» (200 пудов) — плетеных из лозы корзин.
У конопли различают мужскую и женскую особь. Мужская особь зацветает синим цветом в конце июня. Из этого от-цвета, после длительной и нелегкой обработки, ткали очень прочный материал — посконь (замашка). Отцвет, или посконь, стебель светло-зеленого цвета, женщины выдергивали и выносили на край поля. Тресту конопли собирали и замачивали в «копанях», ямы близ водоемов. При замочки воровали для себя 8—10 снопов каждая из женщин. Ведь на 25 сотках личного подворья не вырастишь одновременно и картофель, и коноплю, и зерно. Дома коноплю высушивали мяли на мялках — специальных деревянных козлах. Когда бабы мяли коноплю в колхозе, тоже воровали, обмотав ее вокруг своей талии под просторной одеждой. Дома в чугу-нах натромбовывали мятую коноплю, и заливали горячим щелоком (процеженная вода с золой). Ставили в печь и упаривали. Затем вытаскивали, высушивали и в деревянной ступе, толкачами, нежно толкли, доводя до «шелкового» состояния. Гребенкой вычесывали, щеткой расчесывали. Только после этого можно было прясть на прялке в нити. Затем ткали на станке, устанавливаемом во всю стену. Такие ткацкие станки были почти у каждого. Все это происходило в течение поздней осени и зимой. А весной, в мае, вытканные холсты вымачивали в воде. Из холстов шили одежду для себя. Т.е. жили натуральным хозяйством, но только не с 7—9 десятин с каждого подворья, а с 25 соток приусадебья, вынужденно приворовывая из колхоза для сведения «концов с концами» и рискуя при этом попасть под тот же сталинский закон от 1932 г. «О пяти колосках».
По воспоминаниям Чеботарева А.Г., 1927 г.р., из в деревни Воронино, что 2 км северо-западнее с. Домаха: «За хищение колхозной собственности до войны строго карали. Холостой парень Антоников Степан шел с работы мимо поля и сорвал горсть колосков. Был пойман объездчиком и получил 3 года тюрьмы. После отбытия наказания перед самой войной был призван в армию. С войны не вернулся. Косили на болоте и сено. Через канавку носили скошенную траву домой, где её просушивали и укладывали в стожки. Ночью, захватив с собой матрасы для набивки, шли на добычу соломы с колхозного поля, которое охранял объездчик».
Покупали редко. В основном керосин, спички, соль, ситец, платки. «Чтобы «выручить» копейку на те же керосин, спички, соль, на продажу шли куриные яйца и даже, изредка, куры. Если в магазин привозили ситец, то очередь за ним стояла с утра до вечера. Ситец продавали только членам потребительского кооператива. Им мог стать каждый за небольшой копеечный взнос, отмечаемый маркой в билете. «Полным» пайщикам продавали по 2 метра ситца!» Деньги за работу колхозники не получали до 1965 г., когда их уравняли в правах с работниками совхозов. На заработанный трудодень начисляли зерна только после выполнения плана его госпоставок государству. Голод 1933 и 1947 гг. объясняется не только неурожаем и засухой, но и таким принципом «оплаты» труда или как говорили сами колхозники «работы за палочки-трудодни», которыми отмечались выходы колхозников на работу. Человек без паспорта и денег — это колхозник в Советском Союзе в 1930-е, 1940-е, 1950-е годы.
Два раза в год, в январе и первых числах июля, проходила перепись скота. Если свинье было больше 6 месяцев, то хозяин облагался налогом в 300 рублей, за кабана «перестарка» начисляли 200 рублей. Поэтому к началу июля старались спрятать порося от переписи или зарезать. «Путевый» поросенок к зарезу набирал не более 60 кг. Иные за полгода и того меньше: 40—50 кг. Опаливать зарезанных свиней строго воспрещалось. Нередко шли на всякого рода ухищрения, чтобы обмануть «родное» государство. Свинью заманивали на край соток подальше от хаты (250—300 м), вечером, в сумерках, нахлобучивали ей на голову мешок из-под муки (чтоб громко и долго не визжала) и резали. Тайком, ближе к полуночи, перетаскивали в хату, соломой кое-как опаливали, разделывали.
По воспоминаниям Алешиной Л.Я. из д. Кавелино, в 6 км юго-западнее с. Домахи: их хата находилась на краю деревни Кавелино под названием «Косорыловка». Здесь, в отличие от других косяков «Ушивки» и «Деревни», жили справные, додельные, то есть охочие до дела люди. Отец Лидии зарезал поросенка, опалил шкуру, не ободрав ее. Понадеялся, что фининспектор не узнает — авось, пронесет. Кто-то, видимо, донёс, и заявилась милиция в хату Алешиных. Дети и женщины принялись плакать от страха. Отца оштрафовали. Было это еще до образования колхоза.
В 1937 г. на каждое подворье был утвержден налог: 100 яиц, 45 кг мяса, половина шкуры зарезанной свиньи, 700 литров молока. Кур больше 10—15 не имели. Но даже если и не имеешь вовсе кур, налог в 100 яиц государству обязан заплатить.
Зимой, когда куры не несутся или корова в «запуске» — перед отелом не доится, росла пеня за неуплату налога яйцами, молоком, мясом.
По поводу этих налогов сложили частушку: «Ждала курочка весны, ждала — веселилась, «наложили» 100 яиц — она удавилась!» Ежемесячно сборщик налога по молоку собирал его по селу и в деревянной бочке возил в Домаху на сепараторный пункт. Сдать нужно было 700 л молока с коровы за год при 4% жирности. При плохой кормёжке и ограниченном выпасе фактическая жирность молока у коров с личного подворья была от 3% до 3,5%. Так что приходилось для уплаты налога сдавать до 1500 л молока. Сено для своих коров заготавливали украдкой по оврагам. На «проценты» (т.е. 1/4 себе из скошенного) сено колхозникам стали давать с середины 1950-х гг.
Садов было мало, так как с корня плодового дерева, как и с пчелиного улья, брали налог в 100 рублей. За неуплату налога вызывали в суд. Если не платил и после этого, то приезжал милиционер из райцентра и забирал хозяина семьи с собой. Эти налоги брались с селян до смерти Сталина в 1953 г.
По словам Лидии Яковлевны Алешиной, 1923 г.р., жительницы д. Кавелино: В хатах водились клопы, тараканы, блохи. «Летом зайдёшь в хату — ноги от блох становятся черные, как от коросты». Против блох боролись полынью, бросая ее на земляной пол. Голову мыли щелочью, в перерывах работы «искались» — искали друг у друга вшей и давили их на ногте.
Васильков Н.Г., 1930 г.р., блохи «допекали» летом. Они подпрыгивали при обнаружении и, нужна была ловкость и
быстрота, чтобы их словить. Для отпугивания блох подстилали на постель полынь. Зимой обитателей хат донимали клопы. В некоторых семьях был полный набор паразитов. «Вши же были у всех».
К вшам относились «по-философски». «Старые люди говорили, что у кого нет вшей, тот долго не проживет. Вошь «дурную» кровь отсасывает, как пиявка. Если по рубашке ползет вошь — это позор! А по голове ползет — в порядке вещей. Ведь вошь заводится от думок! У неумных людей вшей не бывает».
«Вшами лечили от желтухи. У деда Лаврена (Лаврина) Голякова было 11 детей. Как он говорил: «Одни ребята - одни дураки!» В 1933 г. в голод все они разъехались из Мало-Кричино кто куда. А до этого, кто заболевал желтухой, шли к Лаврену за вшами. «Тебе какую: серую или черную?» —спрашивал он. В зависимости от ответа «клиента», подзывал того или иного сына и снабжал просителя «лекарством». Отвар на вшах давали пить больным желтухой».
Со вшами боролись щелоком и керосином. Мыло «хозяйственное» было редкостью даже для членов потребительского кооператива. Мылом, если оно было, стирали что-нибудь «нежное». Например, платки. Мылись в липовых или осиновых ночвах (корытах). Их долбили из толстого дерева. По очереди мыли щёлоком головы в но-чвах. Потом смачивали волосы керосином или втирали его кончиками пальцев в голову. Для облегчения борьбы со вшами некоторые стриглись налысо. Дома замачивали и выпаривали в жуклах (деревянных бочках для стирки) одежду от вшей. Полоскать одежду и выбивать ее пральником носили в плетушках на ручей или речку.
Как только прошла первая гроза, ребятня начинала купаться в ручье Язва. Купались по сентябрь, пока не закашляют. Купались голышом. Девчата и женщины - отдельно на отдалённых от села песчаных отмелях р. Расторог.
О нижнем белье понятия не имели до начала 50-х гг., если не считать посконных мужских подштанников. По словам жителя д. Воронино Чеботарёва, «мылись только летом. Зимою некоторые из деревенских жителей спали в печке. С топливом туговато было, хотя и лес через р. Неруссу рядом». Раз в месяц, по графику, на подводах ездили по дрова -собирали сучья, сухостой. Из-за нехватки дров топились бурьяном, ворованной соломой. В хате было «нежарко» — ординарные оконные рамы намерзали толстым слоем льда.
Ф.Ф. Бахматов, 1929 г.р.: «До войны топились, чем придется. Срубали кустики по ручью, собирали в пучки, сушили и топились. Для отопления шла солома и бурьян. Жарко от таких «дров» не бывало. Поэтому на ночь по двое детей залазили в печь. Строго с лесом было. Лыко для лаптей не давали надрать. Выход находили в том, что из пеньковых верёвочек плели чуни». Лапти плели на специальных деревянных колодках из липовой, реже из дубовой коры. На три дня дольше лаптей носились чуни. Срок носки лаптей и чуней, в лучшем случае, 7—10 дней.
Кто не умел плести лапти, покупал их на базаре в Комаричи. Пара лаптей стоила 5 рублей. Как говорила домаховка Голякова М.Ф., 1928 г.р. : «Даже валенок не было до войны и после войны». У кого после войны стал появляться «капитал», покупали резиновые галоши.
Насколько сурово советское государство обходилось с «расхитителями социалистической собственности» видно из рассказа того же Бахматова о поездке за сухостоем в лес в только что освобожденном от оккупантов и сожженном ими дотла селе: «Через Неруссу перешли, кто с коровами, кто с салазками к опушке леса. Здесь их встретил охранник с карабином, родом из Брасовского района, из бывших полицаев. Был он «выпивши» и скомандовал: «Стой! Ворочай назад!» А Храмченкова Аксинья, лет сорока, выступила вперед и только успела сказать: «Постой, миленький!», охранник выстрелил и убил ее. Дали ему за такую «ретивость» три года тюрьмы.
На зиму, при достаточных запасах овечьей шерсти, заказывали валять валенки в село Радогощь Комаричского района (12 км на северо-запад от Мало-Кричино). Полушубки из овчины для мужчин, шушуны (зипуны) — верхнюю женскую одежду без ворота, с узорами на обшлагах, шили бродячие портные из Калужской области.
Подытоживая вышеописанный быт крестьян 1920-х и колхозников 1930-х гг., следует сказать, что быт и условия их жизни значительно ухудшились, а степень эксплуатации в колхозах, в связи оплаты их труда по трудодням по остаточному принципу, неимоверно возросла, что характеризуется таким выражением как «работа за палочки».
Слова Н.С. Хрущева, впечатленного от увиденного в послевоенной деревне: «Я знаю положение нашей страны после войны... нашу бедность, нищету, голод. Были кошмарные условия жизни, трудно сейчас даже представить, в каких условиях оказался наш народ», в немалой степени можно отнести и к довоенной жизни советского села.
Литература:
Прохоров 2009 — Прохоров В.Е. Сермяжные истории. Брянск: Белобережье, 2009. 392 с. Прохоров 2013 — Прохоров В.Е. Воспоминания о лихолетье. Брянск: Белобережье, 2013. 246 с.
References:
Prokhorov 2009 - Prokhorov V.E. Sermyazhniye istorii [Homespun history]. Bryansk: Beloberezhe, 2009. 392 p.
Prokhorov 2009 - Prokhorov V.E. Vospominaniya o likholete [Memories of hard times]. Bryansk: Beloberezhe, 2013. 246 p.
Прохоров Владимир Евгеньевич
Учитель истории Домаховской средней общеобразовательной школы. E-mail: [email protected]
Prokhorov Vladimir E.
History teacher of Domakha secondary school. E-mail: [email protected]
