CC BY
45
РАЗДЕЛ III. КОНТЕКСТ: ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ В РАЗЛИЧНЫХ УСЛОВИЯХ
А.И. СОЛОВЬЁВ
СПОСОБНОСТИ И СОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА: К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ
Современные коллизии, которые переживает государство, постоянно продуцируют расширение когнитивных инструментов, описывающих его динамику, особенности функционирования, будущие перспективы. В то же время большинство методов теоретизирования (причем независимо от трактовки государства в качестве polis, res publika, regnum, imperium, nation-state и других форм публичного применения власти), как правило, основаны на изначальной убежденности в политическом характере данного института. Данная установка распространяется, по сути, на все параметры, включая характеристику его функциональной полезности (состоятельности) компетенций и иные качества государства.
Исторически в основании такой парадигмальной убежденности лежит восприятие государства как некоей территориальной (локализованной в пространстве) формы организации (самоорганизации) сообщества, обладающей публичными механизмами применения власти. Политическую коннотацию государство обрело благодаря древнегреческой «политии». Причинами придания государству политического характера можно считать три базовых
факта: самоуправляемость того или иного сообщества (союза, сложносоставного коллектива), применение власти (либо самим обществом, либо особым административным аппаратом) в целях обеспечения его (общества, союза) жизнедеятельности и целостности, а также публичная форма властных отношений.
В дальнейшем все эти источники политического облика государства породили целый спектр интерпретационных схем, описывающих жизнедеятельность данного института. В частности, -применительно к основным сюжетам нашей работы - можно отметить, что состоятельность государства описывается в неразрывной связи с разделением публичной и партикулярной форм активности населения, нацеленностью центра власти на подавление гетерогенности общества и обеспечение его безопасности и внешнего суверенитета. Впрочем, вполне очевидным образом проявились и издержки особого подхода к государству, выражающиеся, к примеру, в отождествлении гражданской и политической идентичности индивида, сведении спектра способностей государства лишь к его политическим компетенциям и т. д.
Думается, однако, что сама практика показывает ограниченность узкопредметной, т.е. политической трактовки государства и его контактов, формирующихся в процессе применения политической власти. Другими словами, собственно политическое измерение государственной активности не в состоянии учесть специфику экономических, правовых и иных форм организации общества (что само по себе ориентирует на понимание государства как интегра-тивного института). Возникнув в качестве организации защитного типа [см: Каспэ, 2008], государство (как центральный оператор властного регулирования в обществе) только постепенно, в процессе исторической эволюции стало овладевать различными способами регулирования динамично развивавшихся социальных порядков. Причем лишь наиболее устойчивые механизмы госрегулирования институализировались и закреплялись в его организационном строении. В том числе и методы политического регулирования.
Применительно к государству можно утверждать, что кон-ституализация этого явления произошла лишь в результате инсти-туализации особого - неконгруэнтного - типа регулирования общественных связей, в основе которого лежали средства символического, манипулятивно-игрового принуждения. Появле-
ние этого метода стало ответом на потребность в координации и обеспечении равновесия интересов разнообразных социальных групп (сложносоставных коллективов), обладающих собственными целями и ценностями относительно применения государственной власти [см.: Соловьев, 2007]. Не случайно, как справедливо отмечает А. Шедлер, «сообщества без конфликтов не испытывают нужды в политических действиях» [8сИеШег, 1997, р. 6].
Собственно политические средства придают особый характер государственному руководству, сознательному воздействию и маневрированию властей при выстраивании межгрупповых конфликтных конфигураций. Иначе говоря, пытаясь минимизировать риски парцелляции (постоянно возникавшие в силу давления локальных сообществ на центр власти), государство - в целях усиления интеграции власти и общества - стало на постоянной основе использовать методы устрашения потенциальной силой (угрозы возможностью применения физического принуждения), активизировать различные формы лояльности и идентичности (замешанные на героизации собственных достижений и дискредитации противников, апелляции к авторитету лидеров, репутации государственных структур и пр.).
Если в своем правовом обличье государство шло по пути разведения государственных статусов и личностей, оргструктур и персональных параметров властителей, то в политическом пространстве оно, напротив, делало акцент на противопоставлении сторонников и противников той или иной линии развития общества. Если территория государства в конечном счете структурировалась формами силового господства, то его политическое тело отражало множественные, складывающиеся по разным вопросам диспозиции властвующих и подвластных, в совокупности создающих спектральный континуум власти (например, лево-правый). На том же метрическом пространстве государства были созданы конфигурации сил и коалиций властвующих и подвластных, постоянно меняющих свои диспозиции по вопросам поддержки / оппонирования курсу власть предержащих. И, как показал мировой опыт, несмотря на угрозы внутренних расколов, такие дискурсивные практики неуклонно снижали риски сепаратизма, а за внешней разноголосицей проступало последовательное сплочение государства и общества.
Возникновение публичной политики стало своеобразным историческим ответом государства на дисфункциональность силовых и сугубо утилитаристских методов доминирования. Закрепление же этих методов в структуре государства позволяло, с одной стороны, при отправлении власти выстраивать должный баланс интересов различных социальных групп, а с другой - эффективнее использовать механизмы трансценделизации (духовного единения, универсализации групповых идентичностей) для усиления внутренней консолидации государства и общества.
Публичная политика, став внутренним механизмом самоорганизации государства и сохранения «поля общего» в социуме [Аристотель, 1983, с. 403]1, существенно расширила разнообразие средств применения власти, позволив рассматривать государство как непрерывно осуществляемый в истории социальный «проект» [Спиридонова, 2008, с. 10]. Понятно, что это укрепило состоятельность, функциональные возможности данного института. Именно структуры публичной политики позволили государству непрерывно и эластично «подстраиваться» под современность, отвечая на ее вызовы, включаться в рыночные отношения, дополнять иерархические структуры полицентрическими и сетевыми формами организации власти, формировать совместные с международными акторами структуры глобального управления и т.д. Однако использование этих институтов не смогло гарантировать неукоснительное применение законов, профессиональное регулирование финансовых потоков и т.д. Точно так же политические инструменты оказались неспособными избавить государство и от его «родимых пятен» (коррупции, функциональной диффузии аппарата управления и т.д.). Сказанное наглядно демонстрирует, что публичная политика, будучи крайне весомым средством регулирования, остается всего лишь одним из функциональных инструментов государства.
В настоящее время она является той составляющей государства, без которой невозможно говорить о его функциональной состоятельности, т.е. поддержании «непрерывного человеческого производства» [Бергер, Лукман, 1995, с. 88], или тех социальных
1 Хотя следует отметить, что ряд исследователей (в частности, А. Росс) до сих пор сомневаются в способности государства представлять хоть какое-то социальное целое.
взаимодействий, которые питают установленные правила, коллективные смыслы, образцы и модели поведения. Другими словами, как компонент состоятельности государства публичная политика выступает в качестве инструмента особой организации, осуществляющей контроль над определенной территорией, как специфический механизм координации внешних и внутренних функций его аппарата управления, основание успешности его конкуренции с другими оппонирующими организациями, претендующими на приоритет собственных социальных ценностей и порядков. Тот факт, что государство непременно использует политические механизмы самовоспроизводства (без которых невозможно преодолеть риски парцелляции, угрозы функционального разложения и распада), говорит о том, что политика является органическим показателем его институциональной полезности как особого, интегрирующего и направляющего развитие общества агента применения власти.
Помимо состоятельности, важной характеристикой государства является его способность или компетенции. Ряд исследователей, в частности М. ван Кревельд, считают, что компетенции государства отражают его совокупную способность, уверенность в том, что у него все под контролем. Оно самостоятельно определяет сферу своих полномочий и пределы в деле регулирования социальных порядков, решения множественных общественных проблем [см.: ван Кревельд, 2006]. Видимо, это верно, поскольку способности расцениваются как предметно направленные, «деятельностные» свойства государства [Сморгунов, 2010, с. 255], демонстрирующие его не нормативную, а фактическую силу в деле регулирования социальных порядков. Другими словами, способности есть не что иное, как применение государством возможных для него технологий и методов исполнения своих функций, которые так или иначе направлены на реальную адаптацию данного института к внешним и внутренним вызовам. Поэтому их набор (в том числе и обретаемый в результате проводимых в обществе реформ) и характер применения показывают, как государство отвечает на вызовы современности: полноценно, частично или же не вполне адекватно. Но в любом случае только набор определенных компетенций позволяет ему сохранять свой функциональный профиль в деле воспроизводства территориальной «политии».
В то же время между состоятельностью и компетенциями государства существует весьма заметное противоречие. Ибо государство может быть вполне состоятельным (как особый институт, поддерживающий социальный порядок при помощи власти) независимо от качества проводимой им политики и характера взаимоотношений с обществом. Так, авторитарные или деспотические режимы могут демонстрировать институционально должное и даже эффективное воспроизводство государства и его основных функций как аппарата публичного управления. Поэтому такие государства могут результативно осуществлять даже, условно говоря, «антинародную политику», но быть при этом функционально развитым властно-управленческим организмом. Тогда если состоятельность государства показывает устойчивость его функционального профиля (как консолидирующего население и перераспределяющего ресурсы), то способности демонстрируют предметную связь данного института с социальным контекстом и формирующимися трендами общественного развития. Так что способности государства, складываясь в рамках физического времени и пространства, демонстрируют характер соответствия данного института вызовам современности, возможности решения им своих стратегических и тактических задач.
Важно отметить и внутреннюю противоречивость способностей, вызванную включением множественных структур государства в различные конкурентные (политические, экономические и пр.) процессы и отношения. Способность государства к регулированию экономических отношений может конфликтовать с его способностью к побуждению публичной активности граждан и т. д. Так что, помимо задачи обретения тех или иных компетенций, государству необходимо постоянно решать и задачу их балансировки в общей архитектуре способностей.
Очевидно, что на любой стадии развития государства его структуры власти и управления обладают тем или иным набором способностей в управлении, обеспечении безопасности, осуществлении других институциональных, фискальных, административных и прочих функций. Дефицит должных способностей, т.е. несоответствие реальных компетенций государства вызовам времени, ведет к кризису либо отдельных структур управления и власти, либо правящего режима, либо самого государства. И на-
оборот: повышение соответствия способностей государства стоящим на повестке дня задачам является предпосылкой его успешного развития, показателем повышения уровня состоятельности.
Нижняя граница государственной состоятельности обеспечивается достаточно узким набором способностей (связанных, к примеру, со сбором налогов, наличием административного аппарата, осуществлением полицейского контроля, а в конечном счете, возможно, с одной лишь способностью к применению физического принуждения для сохранения завоеванных порядков). В то же время верхние пределы состоятельности всегда «упираются» в набор реально сформированных способностей государства. В случае резкого расхождения последних с потребностями общественного развития можно предвидеть, что отсутствие тех или иных компетенций способно не только затормозить развитие государства, но и спровоцировать протестную активность граждан, которая может либо изменить те или иные параметры государственности (например, режим правления), либо даже разрушить функциональные основания государственности.
В этом смысле политические способности отражают функционирование государства как политического института или как особого политического союза, предполагающего сохранение, поддержание и развитие собственно политического порядка. Последний целесообразно понимать как неравновесный эквилибриум поведенческих и институциональных структур, отражающий - и одновременно связывающий воедино - активность различных социальных групп, пытающихся использовать государственную власть в целях получения дополнительных ресурсов и статусов. В любом случае поддержание этого типа порядка требует от государства соответствующих способностей и компетенций. То есть тех способностей, которые позволили бы сохранить стабильность и возможности развития общества в контексте перманентного урегулирования властных межгрупповых конфликтов.
Как показывает мировой опыт, эволюция политических компетенций различных государств различается по интенсивности и направленности. Нынешняя стадия развития демократических государств неразрывно связана с качественным расширением вмешательства общества в осуществление его регулятивных функций и, как следствие, с повышением удельного веса сетевых (горизон-
тальных) и полицентрических форм организации власти. Не углубляясь в эту тему, отметим лишь, что подобного рода тенденции активизируют иные - в отличие от типичных для государства -источники организации социального порядка на территории национальной «политии». Если ранее механизмы представительства гражданских интересов органически включались в иерархические схемы управления государством (не влияя при этом на состоятельность последнего), то теперь участие общества в этом процессе меняет как принципы, так и организацию макрорегулирования на данной территории.
Такое положение оказывает непосредственное влияние и на внутриэлитные, и на публичные компетенции государства. Требуются усиление конкурентных (в противовес застойным), но одновременно умеряющих общественные конфликты коммуникаций, использование новых информационных технологий, повышение ответственности управляющих перед гражданскими структурами и включение последних в осуществление специализированных государственных функций, учет особенностей различных групп населения, формирование сетевых коалиций государственных и гражданских структур и т.д. Без такого рода компетенций государство не может адекватно реагировать на усиление межкультурных и трансграничных коммуникаций, находить гибкие ответы на внешние и внутренние угрозы, снижать риски общественного развития и т.д. Сегодня без набора таких, условно говоря, государственно-гражданских компетенций невозможно решать задачи развития общества, а в недалекой перспективе, видимо, станет невозможно обеспечивать и состоятельность государства.
Полагаем, что и российское государство, если оно, конечно, претендует на современный формат развития, не должно уклоняться от соответствующей перестройки своих организационных структур и механизмов коммуникации с обществом, позволяющих сформировать комплекс способностей, обеспечивающих органичное встраивание страны в глобальный мир. В связи с этим возникает вопрос: оснащено ли российское государство должными компетенциями для того, чтобы действовать в соответствии с современными вызовами?
Для ответа на поставленный вопрос следует иметь в виду, что набор способностей и компетенций государства во многом
обусловлен той или иной формой институционального дизайна государственной власти. Последний представляет собой взаимосвязь важнейших организационных структур, обладающих собственным стилем отправления властно-управленческих функций и поддержания взаимоотношений государства и общества. По сути, именно этот набор институтов и структурирует весь спектр реальных способностей и компетенций органов власти и управления.
Способности государства российского: Состояние и политические перспективы
Сам дизайн является зависимой величиной, а его возможности и пределы обусловлены позиционированием государства, его местоположением в мирополитической системе, политической системе общества, правящем режиме, системе государственного управления и механизме принятия государственных решений.
Не углубляясь в анализ позиционирования российского государства в мирополитической системе, подчеркнем лишь отсутствие у него должных способностей, позволяющих органично встраиваться в современный мейнстрим глобализации. Структурные факторы, наподобие сырьевого профиля экономики, масштабной коррупции1, непривлекательного инвестиционного климата и др., сохраняют за страной малопривлекательный имидж, мешают ее органическому встраиванию в глобальные экономические по-рядки2. Играют свою роль и ошибки во внешнеполитической сфере (мессионерские претензии на статус «мировой энергетической державы», нагнетание антизападных настроений, проведение нелегитимных операций типа «принуждения к миру» Грузии в кон-
1 В настоящее время по этому показателю страна занимает 146-е место в мире (по сравнению с 82-м местом в 2000 г.) [см.: Немцов, Милов, 2010, с. 3].
2 Существенно сдерживает внешнеполитические возможности страны и малоэффективная экономическая политика правительства, обернувшаяся падением ВВП в 2009 г. на 7,8% (хотя во время дефолта в 1998 г. падение составляло только 5,3%); повышением доли сырья до 66-69% (в то время как в 1999 г. она составляла 44%); неэффективной стратегией борьбы с финансово-экономическим кризисом (оставившей страну в конце второй сотни стран, испытывавших аналогичные проблемы, и не сделавшей при этом ничего в части структурных экономических преобразований) [см.: Немцов, Милов, 2010, с. 15].
фликте 2008 г. и др.), которые также ослабляют внешнеполитические позиции. Но самое главное, что за страной в мировом общественном мнении так и сохранился бренд авторитарного, склонного как к внутренней, так и к внешней агрессии государства. Не случайно, по данным некоторых социологических центров, чуть ли не 60% опрошенных респондентов сегодня испытывают стыд за свою страну и почти столько же людей предпочли бы уехать из страны [см.: Неклесса, 2010, с. 8]; при этом % опрошенных лиц желают, чтобы их дети постоянно жили и работали за границей.
Факты подобного рода показывают, что российское государство еще не достигло должного уровня внутренней сплоченности общества, а в мирополитической сфере правительство по преимуществу опирается на инструменты и технологии, присущие только формирующимся национальным политиям. Так или иначе, но сложившиеся в этом пространстве способности и компетенции государства не отвечают запросам времени, сдерживая его способность к политическому маневрированию, укреплению внешнеполитических позиций и росту международной репутации.
Потолком возможностей отличаются и способности российского государства, обусловленные его позиционированием в политической системе, взаимосвязи в которой определяют, с одной стороны, возможности населения участвовать в публичной политике, а с другой - границы целенаправленного воздействия органов власти на общественные структуры и отношения.
Даже самая поверхностная оценка нынешнего состояния отечественной политической системы позволяет констатировать устойчивую тенденцию к последовательному сокращению публичной сферы политики и блокированию властями разнообразных инструментов выражения различных интересов. Ужесточение избирательного законодательства, отмена выборов губернаторов, возведение дополнительных барьеров на пути создания партий, установление административного контроля за общенациональными СМИ, фактическая легализация института примогенитуры (официального преемничества) и другие аналогичные факты показывают, что власть неуклонно обособляется от общества. Как справедливо подчеркивает А.И. Кольба, в стране сегодня «политическая болтовня» противопоставляется «реальной работе», т.е. публичная политика воспринимается не в качестве ценности, а как досадная
помеха, декорация, которую нельзя демонтировать по некоторым «высшим соображениям». Даже традиционные институты демократии, созданные именно для обсуждения, для «говорильни», становятся «не местом для дискуссий» [Кольба, 2010, с. 114].
Доктринальной основой минимизации политического участия и ограничения социальных и гражданских прав населения стали идеи «порядка» и «стабильности». Однако, как прозорливо писал К. Шмитт, если действия государства ограничиваются исключительно «общественным спокойствием, безопасностью и порядком», то оно неизбежно «становится полицией» [Шмит, 2006, с. 196]. Что, собственно, и происходит в России: «выборы без выбора» не рождают власть, а публичная сфера перестала служить инструментом самоограничения власти и присутствия государства в обществе. Даже право обрело статус лишь частичного инструмента, применяемого, в основном, в качестве санкции за нарушение негласного порядка и сохранения лояльности правящим структурам. Вследствие проведенных властями реформ оппозиция оказалась вытесненной за пределы публичной политической сферы, НКО и иные гражданские структуры не только сократили свою численность и влияние в обществе, но и стали главными объектами полицейского надзора. В то же время вынуждаемое властями бездействие граждан воспринимается ими как выражение согласия общества на проводимую политику.
Государство фактически сузилось до исполнительных органов, качественно сократив реальные полномочия представительных и законодательных органов. Более того, на смену традиционным для демократии механизмам участия пришли методы медиаполитиче-ского контроля и управления политической активностью населения. Надзорные технологии за телевизионной повесткой стали основными инструментами самолегитимации власти и поддержания общественной стабильности. На этом фоне ряд инструментов электронного правительства (видеоприемные в государственной администрации, служебная информация on line, развитие блого-сферы и пр.) оказались не столько мелкотравчатыми, ничего не значащими для властей, сколько декорациями реальных системных оснований связей государства и общества.
Как можно видеть, сворачивание связи власти и общества и опора на одни исполнительные органы лишает государство струк-
турных возможностей формирования политико-гражданских компетенций. Для полицейского профиля российского государства характерны способности принудительно регулируемого сотрудничества с гражданами.
Исключительно в таком же русле складываются и государственные компетенции, заданные стратегиями и стилем деятельности правящего режима, опирающегося не на взаимоотношения с населением, а на те элитные коалиции, которые обладают соответствующими ресурсами для продвижения своих интересов и воздействия на институты власти. В отличие от демократических стран, где в эти альянсы непременно входят представители гражданского общества, в России правящий режим опирается исключительно на политико-административные (включая теневые группировки) и практически необновляемые круги правящего класса, препятствующие не только внутриэлитной конкуренции, но и поддержанию связей элитных и иных социальных групп. Вместе с тем хорошо известно, что длительное сохранение одних и тех же управленческих команд сокращает альтернативы рассмотрения общественных проблем, в то время как привлечение новых «посредников» (сторонних контрагентов, экспертов и т.д.) расширяет понимание стоящих задач и неизменно повышает их качество, облегчает последующую реализацию [Wood, 2000, p. 1-4].
Отсутствие гражданских структур в процессе осуществления власти (если не считать представителей крупного бизнеса) становится источником бесконтрольного осуществления элитой своих статусных возможностей. Это привело к практической приватизации сферы управления различными политико-административными, бизнес-административными, бизнес-политическими корпорациями и, как следствие, к асимметричному и несправедливому перераспределению ресурсов, статусов или общественных благ в широком смысле слова. Правительственная политика последнего десятилетия привела к ежегодному (с 2003 г.) удвоению количества отечественных миллиардеров (по числу которых страна занимает уже 3-е место в мире, и это притом что в конце 90-х годов прошлого века такой социальной прослойки в России не было вовсе) [см.: Якимец, 2005]. В целом же с 2000 по 2008 г. численность верхней части высшего класса (или, проще говоря, количество семей долларовых миллионеров) выросла почти на 40%, в то время как динамика
других социальных групп осталась либо пологой, либо нисходящей. При этом сохраняется более чем 20-кратный разрыв в уровнях жизни населения [Шевяков, 2008, с. 31-45].
Превратившись в бесконтрольных операторов власти, правящие элитные корпорации не только поставили себе на службу ресурсы государства, но и способствовали перерождению ряда функциональных профилей его активности. Например, судебная система практически утратила свою независимость, так же как и система охраны общественного порядка, сориентировавшись, в основном, на обеспечение интересов наиболее обеспеченных и статусных слоев общества. Это резко снизило многие конституционные гарантии, в том числе гражданских прав личности, прав частной собственности и др., минимизировало применение этических ориентиров в деятельности госорганов, снизило эффективность антикоррупционных мер и т. д.
В рамках такого вектора развития госбюрократия стала не только самостоятельным, но и наиболее влиятельным политически игроком, способным определять стратегические направления деятельности государства. Изменение баланса политических и административных сил вкупе с последовательным сокращением внут-риэлитной конкуренции в правящем классе закономерно привело к усилению авторитарных тенденций правления и появлению такого отечественного феномена, как «властный дуумвират», призванный сохранить господство нынешней элитной коалиции как минимум на ближайшие полтора десятилетия.
Можно видеть, что в отличие от демократических государств, демонстрирующих формы «рассеянного [политико-гражданского] правления», российский режим действует прямо противоположным образом. В данном случае реальные способности государства формируются в процессе концентрации власти, расширения зоны администрирования (включая огосударствление и бюрократическое рей-дерство на всех ресурсных площадках), вытеснения из политики активных гражданских структур, снижения контроля за бюрократией. Хотя, как опять-таки показывает мировой опыт, в условиях усложнения среды и объектов госрегулирования концентрация власти не дает должного политического и управленческого эффекта.
Собственные штрихи в профессиональный портрет российского государства вносит и сама система государственного управ-
ления. В данном случае прежде всего следует отметить ее фактическую ориентацию на преимущественное использование централизованных методов госрегулирования и акцентирование директивных инструментов хозяйственно-перераспределительных отношений.
Важнейшим источником госрегулирования стало рентоори-ентированное поведение чиновников, породившее так называемую «экономику РОЗ» (А. Белковский), подразумевающую в качестве базовых технологий госрегулирования «распил, откат, занос» (а от себя добавим еще и «отжим» бюджетных денег, т.е. стремление чиновников до конца использовать свои служебные возможности в целях «дополнительного» финансирования). Оборотной стороной такой системы госуправления является сохранение «простой» или «механической» структуры управления, делающей акцент на формы прямого директивного контроля, централизацию полномочий и стандартизацию управленческих функций организационной структуры. Понятно, что такие формы крайне неэффективны. Они превращают государство в хрупкий, не способный к оперативной перестройке организм. Такая организация госуправления перекладывает управленческие издержки на население (своими деньгами отвечающее за ошибки и некомпетентность управляющих), а государственные доходы в основном прирастают за счет перераспределения ресурсов, а не производства богатства.
Не менее значительные последствия в плане ограничений для формирования современных способностей государства устанавливает и система принятия решений, представляющая собой совокупность разнообразных взаимодействий различных игроков, обладающих реальным доступом к разработке и реализации целей государственной политики. В отличие от тех государств, где преимуществами в проектировании государственных целей обладают официальные структуры и институты, в России сохранился по сути «советский» механизм, предполагающий приоритет «ручных технологий» управления. Другими словами, принятие решений представляет собой пространство взаимодействия реальных «тяжеловесов», обладающих возможностями влияния на постановку тех или иных задач, распределение бюджета, изменение повестки и т. д. и использующих неформальные механизмы служебных коммуникаций. Основанием для включения тех или иных акторов в разработку государственных стратегий является их ресурсная ос-
нащенность и лояльность руководству. В результате снижается роль институтов и легитимных персон при постановке общественных задач. Понятно, что в таком случае Конституция и законы выполняют усеченную и даже декоративную роль, преимущественно используясь для легализации решений, но не влияя прямым образом на политические процессы.
Такая форма политического порядка отличается закрытостью целеполагания, фаворитизмом (особенно в отношении бизнес-структур), дефицитом легальных компромиссов и консенсусных технологий, что позволяет утверждать: российское государство сохраняет специфику системы принятия решений, неадекватной времени.
Конечно, все обозначенные тенденции пока, по крайней мере, не являются показателями функционального распада или полной утраты состоятельности российского государства. Однако они показывают отсутствие у данного института тех черт, которые позволили бы ему более адекватно реагировать на современные вызовы. Все наличные способности и компетенции государства российского демонстрируют его явное отставание от возможных на сегодня темпов развития, невысокие возможности сохранения значимого места в мировой системе государств.
Существующие проблемы во многом связаны с отсутствием у правящего класса ценностей демократии и уважения гражданского достоинства личности, отсутствием компетенций для работы в рамках полицентричных форм организации государственной власти. Однозначно тормозящим развитие является и длительное сохранение у власти действующей команды, а более всего - ее отношение к управленческим альтернативам как к угрозам собственной власти.
Нынешние способности нашего государства - это способности организации корпоративного типа, пытающейся использовать свои прерогативы для удовлетворения собственных целей. Правда, нынешняя свободолюбивая риторика президента так или иначе раскачивает общественное мнение, а конфигурация властного тандема сохраняет свой асимметричный характер. Все это может стать неожиданно мощным корректирующим фактором политического развития страны.
Тем не менее для качественного обновления способностей, открывающих возможности развития и роста России, нужны су-
щественные изменения в правящем режиме. В России, как и в других странах, пытающихся встать на путь демократии, «растет необходимость организации публичной и институциональной поддержки... принятия решений» [Schedler, 2001, р. 339]. Не случайно опыт развитых демократий показывает, что «практическая мудрость» управляющих состоит в непременном «инкорпорировании дискуссий, дебатов и [гражданской] аргументации» в разработку политики, направленной на решение «проблем человека и общества» [Sanderson, 2006, р. 131]. В таком случае становится понятно, что современные способности российского государства могут сформироваться исключительно на двух организационных опорах, а именно - на институциональной зависимости исполнительной власти от представительских структур, а также включении гражданских структур в практическую разработку государственных стратегий и контроль за их реализацией.
В настоящее время трудно прогнозировать и оценивать реальные источники таких преобразований. Думается, что потенциально в качестве таких источников могут выступать институциональные трения (между различными ведомствами, способными усилить внутриэлитные конфликты) и резонансы тех или иных знаковых событий в общественном мнении, внутриэлитная конкуренция (в том числе и в правящем дуумвирате), влияние мирового общественного мнения и некоторые другие факторы.
Если наше государство хочет «продлить свое существование» и сохраниться как некая политическая организация, то «должны быть найдены новые политические пути, и найдены быстро» [The Oxford handbook of public policy, 2006, р. 21]. В противном случае можно прогнозировать, что в ближайшем будущем Россия обречена на постепенное снижение функциональных возможностей государства, которое будет вынуждено чем дальше, тем больше тратить ресурсы не на развитие общества, а на самосохранение правящего режима. Под шум рекламных проектов власть предержащих (Сколково, Сочи-2014, Чемпионат мира по футболу 2018) государство будет последовательно утрачивать свой конструктивный потенциал, увеличивая отставание от развитых держав. При сохранении этой динамики в недалеком будущем весьма вероятен - и даже неизбежен - и кризис государственной состоятельности в целом.
Литература
Аристотель. Политика // Аристотель; Соч. в 4 т. - М.: Наука, 1983 - Т. 4. - 403 с.
Ван Кревельд М. Расцвет и упадок государства. - М.: ИРИСЭН, 2006. - 544 с.
Каспэ С.И. Центры и иерархии: пространственные метафоры власти. Западная политическая форма. - М.: Московская школа политических исследований, 2008. - 320 с.
Кольба А.И. Проблема развития публично-политического пространства в современной России // Политико-административные отношения: концепты, практика и качество управления - СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2010. - 114 с.
Неклесса А.И. Русский мир: цивилизация многих народов / Научный Совет РАН «История мировой культуры». - М.: Комиссия по социокультурным проблемам глобализации, 2010. - 39 с.
Немцов Б., Милов В. Независимый экспертный доклад «Путин. Итоги. 10 лет». -М.: Новая газета, 2010. - 48 с.
Спиридонова В.И. Эволюция идеи государства в западной и российской социально-философской мысли. - М.: Институт философии РАН, 2008. - 192 с.
Сморгунов Л.В. Способности государства и соотношение административных и демократических режимов правления // Политико-административные отношения: концепты, практика и качество управления. - СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2010. - 255 с.
Соловьев А.И. Политика // Политология: Лексикон / А.И. Соловьёв (ред.). - М.: РОССПЭН, 2007.
Шевяков А.Ю. Эффективность социальной политики в разрезе отдельных групп населения // Россия: путь к социальному государству. - М.: ИСПИ РАН, 2008. -С. 31-45.
Шмитт К. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса. - СПб.: Владимир Даль, 2006. - 304 с.
Якимец В.Н. Социальные инвестиции российского бизнеса: механизмы, примеры, проблемы, перспективы / Труды Института системного анализа РАН. - М.: КомКнига, 2005. - Т. 18. - 183 с.
The Oxford handbook of public policy / M. Morgan, M. Rein, R. Gordin (eds.). - Oxford: Oxford univ. press, 2006. - 1000 p.
Sanderson I. Complexity, practical rationality and evidence-based policy making // Policy and politics. - Greenville, N.C., 2006. - Vol. 34, N 1. - P. 115-132.
Schedler P., Glastra F. Communicating policy in modern society: on the boundaries of interative policy making // Policy and politics. - Greenville, N.C., 2001. - Vol. 29, N 3. - P. 337-349.
The end of politics? Explorations into modern antipolitics / A. Schedler (ed.). - Basingstoke, Hampshire: Macmillan, 1997. - vi, 191 p.
Wood J.D. The irrational side of managerial decision making // Perspectives for managers. - Lausanne, 2000. - Vol. 76. - P. 1-4.
