CC BY-NC-ND
28
Д.Ж. Кондов
СПОР О СОЦИОЛОГИЗМЕ
Цель статьи - попытка переформулировать и критически переосмыслить эпистемологические аргументы в пользу внутренней противоречивости исследовательской программы так называемого социологизма, а также сформулировать альтернативную позицию. Представлению о замещении знания социальными формами в ходе социологистского объяснения автор противопоставляет критику метапозиции, из которой возможно данное утверждение. Также автор настаивает на значимости различия между симметричными и ассиметричными типами социологистского объяснения как аргумента в пользу его внутренней непротиворечивости.
Ключевые слова: эпистемология, социология знания, социология науки, сильная программа, социологизм.
Знаете ли вы, что значит для меня «мир»? Вам бы хотелось увидеть его отражение в моем зеркале? Этот мир есть мир силы, не имеющий ни начала, ни конца... Этот мир есть воля к власти и ничто иное! И вы так же являете собой эту волю к власти - и ничто иное!
Ницше Ф. Воля к власти
Относительно недавно на сайте «Полит.ру» была опубликована расшифровка выступления Виктора Вахштайна, декана социологического факультета «Шанинки» (МВШСЭН)1. Текст, лаконично и недвусмысленно озаглавленный «Конец социологизма», захватывает и заставляет на какое-то время поверить в автономию (научной) истины по отношению к любым «низменным» детерми-
© Кондов Д.Ж., 2010
нациям частными, эгоистическими интересами: социолог и декан профильного факультета методически и с полемическим задором ставит под вопрос концепцию, которая в начале ХХ в. выступила в качестве интеллектуального основания институционализации социологии как университетской дисциплины. Однако более внимательное знакомство с логикой аргументации оставляет мало места для веры в подобное (социальное) чудо. Таким образом, данный «спор о социологизме» затрагивает проблематику познания и его (социальных) условий и имеет прямое отношение к социальной философии. В статье предпринимается попытка (1) вычленить основные аргументы данного выступления, (2) подвергнуть их критике
и (3) сформулировать альтернативную позицию.
* * *
«Социологизм», по мнению В. Вахштайна, представляет собой специфическую форму объяснения, редукцию, радикально замыкающую каузальные ряды. Канонической формулировкой социо-логистского объяснения мы обязаны Эмилю Дюркгейму, который в одном из своих «правил социологического метода» настаивает на том, что «социальное необходимо объяснять социальным»2. Данное (эпистемологическое) правило логически вытекает из его онтологии: социальное, говорит Дюркгейм, является реальностью sui generis, «своего рода» и как таковое несводимо к другим типам реальности и, следовательно, требует объяснения из себя самого: каузальный ряд замыкается, и отныне «социальные факты» должны объясняться лишь другими «социальными фактами». Подобная антиредукционистская позиция (на уровне онтологии) позволяла Дюркгейму интеллектуально обосновать необходимость отдельного факультета социологии в университете. Интересно, что другой социальный мыслитель того времени, Герберт Спенсер, чья профессиональная траектория прошла вдали от академических учреждений, стал автором концепции универсального эволюционного закона, действительного для всех «уровней бытия» - от неживой природы и индивидуальных организмов до «сверхорганизмов», каковыми он полагал общества.
До этого момента «социологизм» не вызывает возражений: любая наука, говорит Вахштайн, является той или иной формой редукции. До тех пор, пока в «объяснительную машину» социологизма попадают такие темы, как самоубийство, преступность или, например, система образования, она раздражает своим «экспансионизмом» и «всеядностью» («в итоге социологический анализ - из-за своей всеядности и универсальности - становится чем-то вроде "конвертера материи"...»), но еще терпима. Предел терпению насту-
пает тогда, когда в этот «конвертер» попадает сначала знание, потом наука, а потом и сам «социологизм»:
Мой тезис таков: социологизм, примененный к себе самому, подрывает свои собственные основания. Когда мы фокусируемся на социальных формах производства, конструирования и распространения знания, само знание оказывается за скобками. В этот момент нам совершенно нечего сказать о том, например, что же в работах Дюркгейма способствовало или препятствовало его классикализации. Мы говорим о том, какую позицию он занял в политическом споре и через это указание объясняем его классичность3.
Эта длинная цитата понадобилась постольку, поскольку в ней выражен ключевой аргумент в пользу «конца социологизма». В самом деле, если «социологистская» механика объяснения характеризуется способностью «заместить» (если не «подменить»)4 объект любой природы на объект, принадлежащий обществу, знание исчезает, уступая место тому, что «на самом деле» скрывается за ним: «власти», «интересам», «социальным институтам» и т. д. «Знание» было подменено / замещено безграничным и безгранично экспансионистским «социальным», что делает содержательное обсуждение бессмысленным: логические «основания» заменяются социальными «причинами», и «знание выводится за скобки»5. Таким образом, именно «проблема познания» становится той проблемой, разрешить которую не может «социологизм» и которая становится своего рода естественным пределом для его потенциально бесконечной экспансии. Точнее, говорит В. Вахштайн, не просто «проблема познания», а ее конкретная область - спор эмпиризма и априоризма, в котором социологизм «подменяет / замещает» трансцендентальный субъект классической эпистемологии «обществом»6.
Какой выход видит автор из сложившейся ситуации? В возвращении автономии и суверенитета когнитивному содержанию науки («знанию») и, соответственно, в учреждении позиции «эпистемолога», который, занимая внешнюю («автономную» и «суверенную»?) позицию по отношению к социологистской «оптике»7 (и, видимо, к ее носителям), будет определять легитимность ее притязаний. Его задача - определять «что является допустимым или недопустимым» и выступать «гарантом и инстанцией обоснования». Знание, выведенное «за скобки» социологистами, восстанавливается в правах и обретает аутентичное описание на ап-риористском языке «оптики», «когнитивных стилей», «метафор», «аксиоматизаций» и т. д.
ф Ф Ф
Данная попытка сжать публичное выступление Виктора Вахштайна до набора аргументов необходима постольку, поскольку оно - одно из немногих, которое в отечественном интеллектуальном контексте явным образом формулирует проблему и дает ее однозначное и аргументированное решение. Итак, как бы ни было соблазнительно увидеть в утверждении автономии «когнитивного содержания» и независимости любой теоретической «оптики» от эмпирического содержания со всеми ее следствиями, форму самоутверждения социолога-теоретика и сотрудника Центра фундаментальных исследований8, этот шаг будет преждевременным, если мы не сможем внятно обозначить его смысл. Для этого необходимо осмыслить его в контексте иного решения вопроса о социальных основаниях процесса познания.
Попробуем это сделать в процессе критического рассмотрения высказанных аргументов. Что делает возможным высказывание вроде этого: «Когда мы фокусируемся на социальных формах производства, конструирования и распространения знания, само знание оказывается за скобками»9? Что предполагает заимствованная у Б. Латура риторика «замещения/подмены» социологизмом несоциальных объектов социальными? Она предполагает, что «на самом деле» есть то, что подменяется и то, что подменяет. Другими словами, она уже предполагает некоторую онтологию, которая не вводится автором аксиоматически, а проскальзывает как нечто очевидное и естественное в используемом словаре: для того чтобы «социальные формы» заместили / подменили «знание» необходимо, чтобы они представляли из себя разнородные объекты. То есть предполагаемый аргумент против «социологизма» укоренен в другой «оптике», в которой «знание» и «социальное» уже изначально разнесены10. Но не в пользу ли этой «оптики» был высказан данный аргумент? Получается занятная вещь: для того чтобы аргумент в пользу определенной позиции стал осмысленным, мы уже должны разделять эту позицию. Но что станет с этим аргументом в случае, если мы эту позицию не разделяем? Что, если «социальные формы» и «знание» имеют одинаковую (социальную) природу, как утверждают «социологисты»11? Аргумент потеряет силу.
Чтобы проиллюстрировать эту мысль, рассмотрим пассаж, который следует сразу за фразой о выведении знания за скобки: «В этот момент нам совершенно нечего сказать о том, например, что же в работах Дюркгейма способствовало или препятствовало его классика-лизации. Мы говорим о том, какую позицию он занял в политическом споре и через это указание объясняем его классичность»12. Если всерьез отнестись к такому «социологисту», как М. Куш, который
утверждает, что «аргументы и теории являются социальными институтами определенного вида»13, то для анализа «классикализации» Дюркгейма нам потребуются как его позиция в политическом споре (он был умеренным «дрейфусаром»), так и его «онтологический антиредукционизм», который обладал собственной каузальной силой в сети других аргументов и теоретических позиций в рамках более широкого социального института «науки», обладающего собственной логикой функционирования («автономия»), не сводимой к логике функционирования социального института «политики». Кроме того, потребуется установить характер связей между «политикой», «государством» и «наукой», т. е. определить «степень автономии» последней. Иными словами, в рамках данной концепции политическое давление, с одной стороны, и рациональная аргументация - с другой, противостоят не как воплощения разнородных сущностей, а как правила функционирования двух классов социальных институтов, находящихся в сложных и подвижных отношениях друг с другом. «Наука», вслед за П. Бурдье, понимается как «социальное поле», которое накладывает определенную цензуру на практики входящих в него агентов. Именно социальное принуждение «поля» заставляет последних выяснять отношения с помощью аргументов и по правилам рациональной аргументации, а не по правилам политической борьбы - что объясняет реальную автономию научного знания по отношению к «внешним» социальным факторам14. Наверное, нет необходимости говорить, что при подобном рассмотрении именно позиция В. Вахштайна начинает выглядеть как редукционизм (т. е. сведение всего разнообразия обстоятельств «классикализации» лишь к одному из возможных классов переменных - к рациональным аргументам).
Далее попробуем критически рассмотреть другой пассаж, который органически связан с предыдущим: «Социолог социологии оказывается как бы "социологом второго порядка". А что если мы сделаем с социологом второго порядка то же, что он делает с социологами первого порядка, - опишем его собственных идолов, ритуалы и тотемы? Например: идол идола. Социолог первого порядка верит в то, что есть «фундаментальная наука», и это его «идол». А социолог второго порядка верит в то, что есть идолы, которые застят взор социологов и скрывают от них истинное положение дел («а на самом деле.») - и это его «идол»15. Далее автор предлагает поиграть в мысленный эксперимент и представить социолога третьего порядка и т. д. В чем заключается парадокс, который, по мысли В. Вахштайна, доказывает тщетность «социологии социологии» и указывает на границы «социологизма» и его «кризис»? Ответ на поверхности: социолог № 1 верит во что-то, социолог № 2 ищет
социальные основания этой веры и объясняет ее как иллюзию, порожденную этими основаниями; в свою очередь, социолог № 3 ищет социальные основания веры социолога второго порядка в социально порожденные иллюзии и, в свою очередь, объясняет ее как иллюзию. Круг замыкается. В случае если наша переформулировка верна, мы оказываемся перед социологическим вариантом известного «парадокса лжеца»: «Критянин говорит, что все критяне - лжецы». Выход из парадокса, предложенный В. Вахштайном, заключается в признании автономии и суверенности когнитивного содержания науки. Это решение, как таковое, напоминает «рациональные реконструкции» науки К. Поппера и, особенно, И. Лакатоса с его разделением на «внутреннюю» и «внешнюю» историю, в которой
внешняя история либо дает нерациональное объяснение темпов локализации, выделения и т. п. исторических событий, интерпретированных на основе внутренней истории, либо - если зафиксированная история значительно отличается от своей рациональной реконструкции - она дает эмпирическое объяснение этого отличия16.
Иными словами, это решение близко к тому, что Дэвид Блур назвал «ассиметричным объяснением»17, при котором научные успехи атрибутируются универсальному разумному началу, тогда как любые отклонения от «рациональной реконструкции» списываются на влияние психологических, социальных или иных «внешних» причин. Несколько утрируя, можно сказать, что субъект познания здесь представлен бесстрастным, пассивным зрителем (метафора «оптики» вполне симптоматична), который оступается каждый раз, как только в процесс познания вмешиваются социальные и/или психологические силы.
Однако это не единственное решение социологического варианта «парадокса лжеца». Альтернатива ему интуитивно схвачена Ф. Ницше в том отрывке из его «Генеалогии морали», где он спорит с Кантом:
Будем-ка лучше, господа философы, держать впредь ухо востро перед опасными старыми бреднями понятий, полагавшими «чистый, безвольный, безболезненный, безвременный субъект познания»... Существует только перспективное зрение, только перспективное познавание; и чем большему количеству аффектов предоставим мы слово в обсуждении какого-либо предмета, чем больше глаз, различных глаз, сумеем мы мобилизовать для его узрения, тем полнее окажется наше «понятие» об этом предмете, наша «объективность». Устранить же волю вообще, вывести из игры все без исключения аффекты, при условии, что нам удалось бы это: как? не значило бы это - кастрировать интеллект?18
Самым интересным в данном утверждении является не столько перспективизм, который давно стал общим местом, или идея стереоскопии, сколько позитивная оценка обусловленности познания определенной «волей к власти». Последняя оказывается не только источником специфических ошибок и искажений, но и позитивным основанием процесса познания, тем, что позволяет что-то увидеть. Другими словами, альтернативой утверждению трансцендентального субъекта и суверенности «когнитивного содержания науки» будет признание наличия социального основания не только у «искажений», «иллюзий» и «лжи», но и у «истины» (как бы ее ни понимать). Именно это представление легло в основание «сильной программы» в социологии знания в виде «тезиса о симметрии», который противопоставляется всем «ассиметричным» объяснениям: «Форма ее [социологии знания] объяснений должна быть симметричной. Одни и те же типы причин будут объяснять, например, и истинные и ложные представления»19. Таким образом, размыкается замкнутый круг данного парадокса: когда «социолог второго порядка» объясняет верования «социолога первого порядка» это отнюдь не означает их автоматического зачисления в категорию «иллюзий», и, следовательно, это не делает иллюзорными его собственные верования. Далее, если последовать совету В. Вахштайна и добавить «социолога третьего порядка» и «социолога п-ого порядка», то не изменится ровным счетом ничего. В итоге обобщенный характер понятия «социологизм» сыграл против аргументации автора выступления. Если для одних его типов, склонных к «ассиметричным» объяснениям, упреки верны и вполне заслуженны (это прежде всего, конечно, марксистские версии, систематически склонные использовать риторику разоблачения), то для других - нет.
Главным следствием принятия «симметричных» типов объяснения является невозможность использовать социальный анализ знания как форму разоблачения и стигматизации (парадигматический пример такого рода использования представлен В. Лениным в его первой работе: «Поскребите "народного друга". и вы найдете буржуа»20). Если «один и тот же тип причин будет объяснять и истинные и ложные представления», то наличие социальных оснований у определенной теоретической позиции ровным счетом ничего не говорит о ее «иллюзорности» или «ложности». Последнее будет требовать отдельного доказательства и обоснования (разумеется, если мы находимся в рамках научной коммуникации, а не, например, политики, где порой достаточно просто обозначить «друзей» и «врагов»). Таким образом, возвращаясь к началу данного раздела, когда мы предполагаем, что теоретическая позиция самого В. Вахштайна (утверждение «автономии» и «суверенитета» «когнитивного со-
держания науки», метафора «оптики» со всеми ее импликациями и т. д.) является своего рода цензурированной версией специфической «воли к власти», формой утверждения «автономии» и «суверенитета» самого «эпистемолога» и социолога-теоретика, это отнюдь не значит, что она с необходимостью неверна. Нет, она неверна потому, что на протяжении всего выступления мы встречаем множество разнообразной риторики (вроде исторических анекдотов про Гуссерля и Латура и забавных аналогий) и мало аргументов, которые на поверку оказываются довольно слабыми и неубедительными. Иронизируя, автор доклада утверждает:
Вот и я сейчас, вероятно, критикую социологизм не потому, что вижу в нем опасность исчерпания социологической мысли, а потому, что принадлежу определенной банде - самому страшно подумать какой, -и пытаюсь свергнуть с пьедестала канона один способ анализа, чтобы утвердить на нем другой21.
Поймаем его на слове: да, конечно, «принадлежит» и, без сомнения, «пытается свергнуть», и именно поэтому он видит то, чего упорно не замечают другие - «опасность исчерпания социологической мысли»22. Существует ли эта опасность и действительно ли наступил «кризис социологизма»? Вопрос дискуссионный, но пока внятных и бесспорных доводов в его пользу найти (по крайней мере, в тексте доклада) не удалось. «Кризис социологизма», настойчиво утверждаемый на протяжении всего текста, больше напоминает риторическую уловку, когда желаемое положение вещей выдается за фактическое. В действительности существует не столько «кризис», сколько «дилемма», две альтернативные программы исследований, каждая из которых обладает своими сильными и слабыми сторонами и претендует на описание/объяснение одного ряда явлений.
i
Примечания
ВахштайнВ. Конец социологизма: перспективы социологии науки [Электронный ресурс] // Новостной сайт «Полит.ру». [М., 2009]. URL: http://www.polit.ru/ lectures/2009/08/06/videon_vahshtain.html (дата обращения: 01.11.09). Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. М.: Канон, 1995. С. 128. Там же.
Формулировка, заимствованная у Б. Латура, см.: Латур Б. Когда вещи дают отпор: возможный вклад «исследований науки» в общественные науки // Социология вещей. М.: Территория будущего, 2006. С. 344. Далее по тексту Латур дает еще
2
3
более сильную характеристику «социологистского» объяснения, включая в свое описание оценки «истинный» и «ложный»: «Как только произошла подмена ложных объектов, относящихся к верованиям, истинными объектами, относящимися к обществу, ничего больше в религии не заслуживает внимания, кроме социальных сил, которые она умело скрывает и символизирует».
5 Мы не будем в рамках данного текста рассматривать историческую аргументацию автора, которая имеет отношение скорее к жанру популярного интеллектуального романа, чем к области рациональной аргументации.
6 Образцовым примером, как и прежде, является Дюркгейм, который соглашается с априористской критикой эмпиризма, но сами априорные категории рассматривает как «коллективные представления», см.: Дюркгейм Э. Социология и теория познания [Электронный ресурс] // Социально-гуманитарное и политологическое образование. [М., 2009]. URL: http://www.humanities.edu.ru/db/ msg/17101 (дата обращения: 01.11.09).
7 «Оптика» социологии, говорит Вахштайн, должна рассматриваться в несоциологической «оптике».
8 Характер институции можно уловить по тем задачам, которые ставит перед собой связанный с ней журнал: «Но... главное все-таки другое: массированное (сколько это возможно в ограниченное время и в ограниченном объеме) представление недавней истории и современного состояния современной теоретической социологии» (Филиппов А. Еще одна попытка социологического просвещения // Социологическое обозрение. 2001. Т. 1. № 1. С. 4).
9 Вахштайн В. Указ. соч.
10 Учитывая интерес автора выступления к И. Гофману, возможно, именно его «теория фреймов», переосмысленная с помощью социальной феноменологии А. Щюца, стала той социологической «оптикой», которая легла в основу выступления.
11 См., напр.: «Мы прошли длинный путь. Я начал с указания на то, что социология знания уделяет внимание как аргументам, так и интересам, как доводам, так и политике, как теориям, так и конфликтам. На протяжении большей части этой статьи я старался сблизить эти виды сущностей, показывая, что первые пункты этих оппозиций похожи на вторые в том, что все они также являются социальными» (Куш М. Социология философского знания // Логос. 2002. № 5-6 (35). С. 25).
12 Вахштайн В. Указ. соч.
13 Куш М. Указ. соч.
14 См., напр.: Бурдье П. Цензура поля и научная сублимация // Социоанализ Пьера Бурдье. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001.
15 Вахштайн В. Указ. соч. Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Лакатос И. Избранные произведения по философии и методологии науки. М.: Академический проект; Трикста, 2008. С. 232-233.
16
Блур Д. Сильная программа в социологии знания // Логос. 2002. № 5-6 (35). С. 11.
Ницше Ф. К генеалогии морали // Ницше Ф. Так говорил Заратустра. К генеалогии морали. Рождение трагедии. Воля к власти. Посмертные афоризмы. Мн.: Харвест, 2003. С. 391-392. Блур Д. Указ. соч. С. 5.
Ленин В.И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов [Электронный ресурс] // Материалистическая диалектика. [М., 2009]. URL: http://libeIli.ru/works/1-1.htm (дата обращения: 01.11.09). Вахштайн В. Указ. соч.
Следует понимать, что это другая формулировка вызывающего беспокойство безграничного экспансионизма «социологизма».
18
19
20
21
22
