CC BY
29
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 16 (154). История. Вып. 32. С. 26-37.
Н. Н. Алеврас
СПЕЦИФИКА ПРОВИНЦИАЛЬНОГО СОЦИУМА
ДОРЕВОЛЮЦИОННОГО УРАЛА В РАКУРСЕ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ ПРОЦЕССОВ XVШ - НА ЧАЛА XX ВЕКА1
В статье рассматриваются особенности социально-демографического облика Уральского региона, складывавшегося в ситуации модернизационной трансформации. Подводятся некоторые итоги и определяются перспективы изучения истории социальных групп уральского населения.
Ключевые слова: Уральский регион, социально-демографические процессы, демографическая статистика, региональные исследования, социокультурная история, провинция, уральская историография, историко-научное наследие.
Богатейший исследовательский опыт региональных исторических исследований на Урале сформировал определенные научные традиции и историографические предпочтения. С одной стороны, они являются основой стабильности научных интересов и, возможно, содействуют углублению изучения тех или иных проблем. С другой стороны, сложившиеся историографические традиции, научные стереотипы региональной истории могут затенять или оставлять на периферии внимания те или иные аспекты исторической регионалистики, что может стать препятствием к освоению новой проблематики и использованию современного методологического инструментария. Именно поэтому всегда полезно посмотреть на пройденный путь с учетом инноваций в историческом знании, обменяться мнениями, обогатить свой опыт практиками зарубежных ученых, работающих в этом направлении, что позволяет оценить давние и современные достижения, подвергнуть региональное историко-научное наследие критическому осмыслению. Можно надеяться, что российско-польский семинар будет содействовать этому и взаимно обогатит историков опытом и системой представлений о задачах региональной истории.
Опыт региональных исследований на Урале исчисляется сотнями работ и десятками имен известных историков. Но выбранный для выступления аспект и его название возникли не случайно: очевидны и некоторый пробел в региональных исследованиях по социокультурной проблематике, и актуальность выработки методологии нового знания для освоения так называемой культурной истории. Данное заявление, конечно, не абсолю-
тизирует наличие лакун в этой сфере; более того, оно возникло в силу выраженного антропологического поворота в гуманитарной сфере, явно затронувшего уральскую историографическую культуру2. Именно потому, что этот поворот ощутим, а интерес к социокультурным исследованиям повышен, может быть, пришло время для широкого осмысления уральской истории с социокультурных позиций.
Вхождение в «культурную», «социальную» историю региона, конечно, невозможно без обращения к традициям воспроизведения прошлого. Еще со времен С. М. Соловьева и В. О. Ключевского, заложивших образ колонизующегося пространства России, историки свои исследования начинали с детальной природно-географической характеристики той территории, где протекала изучаемая жизнь человека и социума. Имелось в виду местоположение, границы, ближайшее культурное окружение данной местности, стартовый потенциал формирующейся локальной культуры. Сейчас это получает выражение в геополитическом подходе, учитывающем одновременно с геополитическими параметрами и цивилизационнные особенности этноса, народа, обустраивающегося в данном пространстве. Он успешно закладывается в основу изучения процессов освоения различных регионов, их культурного «возделывания», модернизационной трансформации с учетом тех условий и возможностей, которые каждой региональной культуре предоставили природа, география, местонахождение по отношению к окружающему миру. Персональные и коллективные исследования уральских историков - В. В. Алексеева, К. И. Зубкова, И. В.
Побережникова и др. - являются выражением нового опыта изучения объективной основы исторической жизни, с которой связаны черты своеобразия локальных (региональных), культур России, в том числе на региональном пространстве Урала3.
Не считая себя специалистом в области геополитических исследований, я в свое время рискнула выступить с небольшим сюжетом по поводу геополитического восприятия такой исторической территории, как Уральский регион4. Не повторяя всего, приведу в данном случае основные свои наблюдения-выводы.
Пожалуй, одним из сложных методологических моментов является великое разнообразие исторической жизни почти каждого большого региона России. В результате невыясненными остались исторические признаки понятия «Урал» как отдельного региона. Является ли он некоей гомогенной в историко-культурном отношении областью или представляет сложносоставную структуру? Очевидно, что подобный вопрос актуален относительно значительной части регионов страны, традиционно обозначаемых на карте России, как Поволжье, Урал, Сибирь, Дальний Восток и др. Основу вычленения подобных «больших» регионов-провинций обычно составляет не столько социокультурный, сколько природно-географический фактор. Но, поскольку облик локального мира определяет социум, сформировавшийся в нем под воздействием историко-геополитической ситуации, постольку актуальность современных региональных исследований оказывается связанной с изучением социальных и культурных особенностей региональных локусов.
Пространство провинциального мира России в силу своей обширности и пестроты культурных традиций неминуемо распадается на более мелкие образования. В практике историко-региональных исследований имеется представление об историко-культурных специфических зонах внутрирегионального уровня. Объектом отдельного внимания в рамках истории Большого Урала являются исторические процессы в Прикамье (Пермском крае), Оренбуржье, на Среднем, Южном Урале. Словарь историков, изучающих внутренние уральские районы, содержит и такие обозначения, как Приуралье, Зауралье, подразделяемые иногда на дополнительные части по широтному признаку. Имеются и другие принципы деления Большого Урала (на-
пример, административно-управленческий), позволяющие увидеть внутренние границы региона. Входя в общий ареал Урала как историко-географического «материнского» массива, каждый из субрегионов имеет собственную специфику и неповторимый исторический облик. Вероятно, на сегодняшний день назревает проблема историко-культурной идентификации Урала и его внутренних частей.
Урал как историко-географическое пространство предстает, на наш взгляд, гетерогенным регионом России. Усилиями стихийной (народной) и планомерной (правительственной) колонизации, в результате реализации государственных программ хозяйственно-экономического и военно-политического характера, а также общего культурного развития края на его территории складывается несколько внутренних зон, которые можно обозначать как субкультуры региона.
Но, отказываясь рассматривать Урал в качестве единой историко-культурной платформы, есть определенные основания видеть в нем некий самостоятельный суперрегион, определявший своими природно-географическими и геополитическими характеристиками некие общие условия для возможностей формирования в его пространстве целой системы внутрирегиональных зон и локальных культур.
«Социальная карта» любого региона изначально формируется под воздействием и геополитического фактора, и того исторического функционального предназначения, которое выпадает на долю каждого регионального пространства. Сочетание этих двух основных условий порождает специфические характеристики социокультурного контекста локальных миров. При этом в российском варианте исторического процесса, с учетом пространственного фактора и колонизационных процессов, органически встраивавшихся в ход российской истории, чрезвычайно актуализируется проблема «Центр - Периферия». Возникает вопрос о специфических чертах как общего социального облика каждого отдельного российского региона, так или иначе отличающегося от Центра по основным своим историко-культурным параметрам, так и об особенностях внутрирегиональных субкультур.
Для общего исторического процесса на Урале и формирования его социальной стратификации важнейшее значение имели ряд
геополитических особенностей. Среди них можно выделить фактор относительной удаленности края от центра страны. Не являясь, конечно, единственным основанием, он определил в то же время начавшиеся еще в период позднего российского средневековья процессы стихийной народной (преимущественно крестьянской по своему социальному облику и русской по этническому компоненту) колонизации. Фактор удаленности (но вполне умеренной) оказался актуальным в условиях оттока населения из центра страны в связи с проблемами малоземелья и социально-религиозными антагонизмами. С
XVII в. началось массовое аграрное освоение уральских территорий представителями русского этноса.
Пограничное положение южных территорий Урала явилось еще одной заметной геополитической характеристикой Уральского региона с момента его активного освоения: оно определило параллельный крестьянской колонизации процесс формирования казачества (сначала - Уральского, потом - Оренбургского) с соответствующими социально-политическими функциями.
Следуя алгоритму интенсивного и более основательного обустройства региона с
XVIII в., на следующее место в ряду геополитических характеристик можно поставить природно-геологические особенности данной территории, определившие уникальный характер сырьевых ресурсов края, как бы предуготовленных для формирования горнозаводской промышленности. Благоприятный к тому же и для агарного освоения природно-климатический компонент содействовал укоренению в Уральском регионе таких ведущих культур, как крестьянская, казачья и горнозаводская. Общий набор геополитических характеристик региона с позиций его географического местонахождения работал на его имидж в течение всего последующего времени.
Нельзя при этом не отметить того, что все перечисленные культурные типы отпочковались от общей российской аграрной традиции: она стала их социокультурным источником. Это обстоятельство являлось, с одной стороны, основой связи и преемственности формировавшейся уральской периферии с Центром. С другой стороны, «аграрный генезис» задавал некие общие черты обликам различных внутрирегиональных субкультур. В
то же время относительная изолированность Уральского региона (как и любого другого провинциального мира Большой России) создавала условия для консервации изначально складывавшихся традиций исторической жизни края, что становилось основой формирования его историко-культурного своеобразия. Региональная специфика имела долговременные историко-культурные и социально-политические последствия: черты первичных культурных традиций давали о себе знать в длительной исторической перспективе, сохраняясь в виде некоего культурного остатка. Эти рудименты прошлого в контекстах последующих эпох могут стать предметом специальных наблюдений историков.
Особо стоит оговорить известный факт многоэтничной характеристики Уральского региона. К моменту массового его заселения русскими территория Урала была населена автохтонными и аборигенными этническими группами. В процессе исторического взаимодействия проходили различные процессы взаимной культурной ассимиляции, не исключавшие культурно-этнических и социально-политических конфликтов.
В мощном колонизационном движении русского этноса на окраины России Урал не стал исключением: доля русского населения в общем демографическом процессе была неизменно высокой. Для того чтобы «набросать» самые общие тенденции роста русского населения и черты социально-этнического портрета Уральского региона, обратимся к демографической статистике5.
С конца XVIII в. (1783), когда территория Урала начала подвергаться массовому заселению русскими, и до начала XX в. (1913) прирост населения составил 629,2 %. Особенно быстро Уральский регион заселялся в первой половине XIX в., когда численность его жителей увеличилась в 2,5 раза. Это намного превосходило темпы естественного прироста в России, что свидетельствует о преобладающей роли миграций в данном процессе. За 100 лет, с начала XIX по начало XX в., народонаселение России выросло в 3,5 раза. На Урале этот показатель равнялся 6,3. С 1863 по 1897 г. его население увеличилось с 6,6 до 9,8 млн. человек (лиц обоего пола), то есть в 1,5 раза, что соответствовало уже общероссийским тенденциям прироста населения, происходившего в это время преимущественно за счет естественного прибавления.
К моменту Всероссийской переписи населения 1897 г. его численность на Урале составляла около 10 млн. человек. В 1913 г. в регионе насчитывалось более 13 млн. человек. Демографические характеристики в по-губернском разрезе выглядели следующим образом: в Вятской губернии проживало 3996,7 тыс. человек, в Пермской - 4007,5, в Оренбургской - 2170,8, в Уфимской - 3099,2. Эти показатели демонстрируют различную степень освоенности уральских территорий, что связано с фактором геополитических особенностей каждой из уральских губерний.
Численность коренных жителей края в середине XIX в. составляла, по неполным данным, около 685 тыс. душ, или 21 % всей численности населения. Но соотношение этнических групп в различных губерниях было неодинаковым: в Пермской и Вятской губерниях русские составляли уже подавляющее большинство. В первой из названных губерний их доля составила 96,6 %, во второй - 81,0 %. Наиболее многонациональным районом Урала с высоким удельным весом нерусского населения (до 30-50 %) в то время была Оренбургская губерния (в этот период Уфимская губерния еще не была выделена из состава Оренбургской).
К концу XIX в. (1897 г.) этнический состав населения Уральского региона выглядел следующим образом:
Русские6 - 7013 тыс. чел. (71,4 %) Башкиры - 1254 (12,8 %) Татары - 450 (4,6 %) Удмурты - 407 (4,1 %) Марийцы - 241 (2,5 %) Коми-пермяки - 103 (1,0 %) Доля остальных этносов (мордва, чуваши, украинцы) составляла от 0,8 до 0, 4 %.
Активное заселение русским этническим компонентом аборигенных территорий привело к существенному изменению социально-этнической картины «дорусского» Урала. Но этническая трансформация региона в сторону преобладания русского населения не искоренила культур местных народов, что придавало его историческому облику этническое своеобразие, ощущаемое и поныне, особенно в южных районах Урала. Стоит заметить, что проблемы этнической и межэтнической истории в пределах Уральского региона (в особенности XIX-XX вв.) не стали пока заметным предметом региональных исследований. Исключение составляет, преимущественно,
историография Башкортостана, традиционно апеллирующая к этнической истории.
Не менее важными последствиями русской колонизации Урала стали особенности сословно-социальной структуры региона. Преобладание с XVIII в. российского крестьянства в демографической картине региона может рассматриваться как базовое основание устойчивости традиционной культуры региона в целом. Вплоть до начала XX в., периода уже столыпинской аграрной реформы, крестьянская среда распространяла свою традицию жизни (посредством гужевых, водных и железнодорожных транспортных систем) по большой российской провинции, включая уральские территории.
Социальная стратификация Уральского региона (в тыс. человек), зафиксированная Всероссийской переписью населения в 1897 г., выглядела следующим образом: Крестьянство - 7902,3 (80,4 %) Горнозаводское население - 1000,0 (округлено) (10,2 %)
Военные - 366,0 (3,7 %) Дворяне - 55,4 (0,6 %) Духовенство - 36,6 (0,4 %) Купцы - 12,7 (0,1 %) Мещане 412,8 (4,2 %) Прочие - 36,0 (0,4 %) Итого - 9821,8 (100 %) Обратимся к характеристикам отдельных социальных групп, попытавшись выстроить их в определенной иерархии с учетом их исторической значимости для понимания социокультурного своеобразия Урала.
Аграрный (крестьянский) мир дореволюционной России и ее регионов занимает особое место в социальной структуре. Покрывая собой все иные локальные культуры, именно он являлся питательной основой для формирования новых социальных образований на всех этапах и уровнях российской модернизации, не исключая истории XX в. Однако в советской историографии7, с ее известным приоритетом пролетарской истории, история крестьянства, русской деревни и ее культуры несколько сдвигается на периферию научного внимания, хотя и не исчезает, конечно: А. М. Анфимов, Н. М. Дружинин, И. Д. Ковальченко, Б. Г. Литвак, М. С. Симонова, К. Н. Тарновский - это неполный перечень известных имен историков-аграрников, изучавших аграрную историю в общероссийском масштабе.
История дореволюционной уральской деревни также оказалась в несколько «подчиненном» положении относительно более приоритетных в то время сюжетов, объектом внимания которых являлись уральская промышленность и рабочий класс. Остались малоизученными особенности региональных и внутрирегиональных крестьянских культур. На сегодняшний день складывается, вероятно, не адекватное реальности представление о существовании некоей единой российской крестьянской культуры, в то время как его региональные (и внутрирегиональные) модели слабо актуализируются в историко-научной проблематике.
Сегодняшние тенденции некоторого возрождения интереса к «деревенской» тематике могут являться показателем приведения в соответствие социального портрета дореволюционной России (в том числе - Урала) и приоритетной проблематики. Знаменательно появление современных исследований с подчеркнутым вниманием к социокультурному и политическому облику уральского крестьянства (имеются в виду работы пермского историка И. Г. Кирьянова и уфимского историка М. И. Роднова). В данном случае хотелось бы подчеркнуть значение монографии М. И. Роднова8. Наблюдения историка интересны тем, что ему удалось очертить примерные границы нескольких культурных зон в рамках одной - Уфимской губернии. Северные и северо-западные уезды губернии, по его наблюдениям, в начале ХХ в. оставались местом традиционной аграрной культуры, для которой были характерны переделы земли и архаичные формы хозяйствования. Несмотря на обилие плодородных земель в уездах данной части губернии, интенсивные методы не нашли здесь распространения. Предпринимательская инициатива жестко подавлялась преобладавшей бедняцко-середняцкой средой. Иную картину представляли северо-восточный и южный районы губернии, которые формировались как зоны фермерской культуры. Учитывая особенности переселенческого движения в Башкирию, природно-климатические условия, складывавшуюся рыночную конъюнктуру и социо-демографическую ситуацию, автор вычленяет район «Степной Америки» и земледельческую часть Златоустовского уезда, которые развивались, на его взгляд, по сибирскому стереотипу. Важно отметить удавшуюся по-
пытку органически включить национально-этнический компонент социальной структуры губернии в каждую из аграрных зон. Таким образом, местные этнические группы земледельческого типа, испытавшие трансформацию прежней - кочевой - культуры, не составляют, по мысли М. И. Роднова, отдельной аграрной традиции. Подвергшись социально-экономической переплавке, они вошли в границы локальных, внутренне гомогенных межэтнических социоэкономических культур.
Таким образом, одна только Уфимская губерния, изученная на уровне поуездного микроанализа, предстает в виде гетерогенной области Уральского региона, сформировавшей разнородные типы культурных общностей аграрного мира южноуральского крестьянства.
Но, отмечая «аграрный» налет на всех проблемах российской и уральской истории и констатируя пробелы в разработках аграрной проблематики уральской истории, нельзя не подчеркнуть очевидную значимость и научную актуальность традиционного интереса уральских историков к промышленному освоению края. Несмотря на количественное преобладание крестьянства, главная специфика исторического облика и культуры Урала заложена в неповторимом индустриальном ландшафте исторического облика региона. Поэтому следующей актуальной группой населения Урала является горнозаводское население.
Но поскольку генетически социокультурную основу этого специфического сословного образования составила крестьянская среда, постольку в советской историографии горнозаводское население не входило в перечень значимых для специального изучения групп уральского социума. Даже на рубеже XX-XXI вв., когда публиковались различные издания «Уральской исторической энциклопедии» (1998-2000), эта группа населения не вошла в лексикон данного издания, хотя хорошо известно, что именно горнозаводское население стало социальной базой формирования уральских рабочих. Замечу, что в энциклопедии «Челябинская область» (2003, Т. 1) эта социальная категория нашла свое место.
К 1861 г. основная масса горнозаводских крепостных - 72,5 % - была сосредоточена в Пермской губернии. В Оренбургской губернии доля заводского населения составила 20,6 %, в Вятской - 6,9 %. По категориям заводов
горнозаводское население распределялось следующим образом: на казенных заводах числились 96 тыс. душ (29 %), на посессионных - 145,5 тыс. душ (42 %), на частновладельческих - 87,8 (более 26 %). Составив в 1897 г. около 1 млн. (963 тыс.) человек, горнозаводское население, хотя и с большим отрывом от крестьянства, занимало по численности второе место в Уральском регионе. Беспрецедентным для европейской истории являлся факт крепостного состояния мастеровых и работных людей уральских заводов, получивших освобождение от крепостной зависимости лишь в 1861 г. вместе со всем крестьянством России.
О непростой историографической судьбе горнозаводского населения можно говорить отдельно. Сошлюсь на недавнюю свою статью, опубликованную в материалах юбилейной научной конференции Института истории и археологии Уро РАН9. В ней отмечается возрождение интереса к этой сословной группе как значимому субъекту истории, что приводит к установлению историографической справедливости и соответствует той культурной роли, которую это сословно-социальное образование сыграло в уральской истории.
Линия актуализации истории данной социальной среды, принимая старт от дореволюционной традиции, воплощаясь в трудах советского историка Ф. С. Горового (50-60-е гг. XX в.), на современном этапе стала специальным объектом изучения в ряде исследований. В 1970-80-е гг. в работах С. И. Сме-танина, М. И. Черныша, Е. Ю. Алферовой, на рубеже XX-XXI вв. - С. В. Голиковой, Н. А. Миненко10 и др. (надеюсь, и в моих работах), горнозаводское население стало обретать облик социальной страты, имеющей особый законодательно-правовой статус и обладающей оригинальной социокультурной характеристикой. Находясь в аграрно-индустриальном межкультурном пространстве, горнозаводское население может рассматриваться как социокультурный феномен, на локальном уровне отражающий всю сложность и оригинальность исторического ответа России на вызов модернизации.
В одной из статей мне приходилось высказывать мнение о социальной природе этого социального явления11. Опираясь на особенности специфической организации хозяйственно-экономической жизни уральской горной промышленности, получившей
в исторических исследованиях определение «горноокружной» системы, была сделана попытка выявить социально-экономическую основу формирования «локальности» горнозаводской культуры, как замкнутого, закрытого мира. Он отличается своеобразной консервацией традиционных (доиндустриаль-ных по типу) форм технико-управленческой системы, а также особенностями социальной психологии населения заводских округов. Горнозаводскую культуру можно рассматривать как одну из субкультур в системе многообразного социального опыта, пережитого различными социумами дореволюционной России в условиях затянувшегося во времени социокультурного перехода к индустриальному обществу.
Уральские рабочие, следующая значимая по ее историческому опыту социальная группа Уральского региона. Вышедшая в основной своей массе из среды горнозаводского населения, она по численности составляла еще меньшую величину. В условиях пореформенного кризиса число рабочих снижалось. Если в 1860 г. численность работавших в горной и горнозаводской промышленности составила более 180 тыс. человек, то в 1861 г. - 134 тыс., в 1865 г. - 125 тыс. человек. Заметный рост числа рабочих начался с 80-х гг. XIX в., когда промышленность вошла в стадию подъема. В 1900 г. в горнозаводской промышленности насчитывалось немногим более 300 тыс. рабочих (3,06 % от общей численности населения Урала). Из них 38 % обслуживали основное (цеховое) производство, 62 % являлись вспомогательными рабочими. Эти данные свидетельствуют о сохранении в уральской промышленности характерного для доиндустри-альной системы преобладания неквалифицированной рабочей силы. В общей структуре рабочих Урала (по данным Д. В. Гаврилова - 823,3 тыс. человек) всех отраслей промышленности, строительства, транспорта и сельского хозяйства горнозаводские рабочие преобладали, составив в совокупности более 46 % всех рабочих. С учетом негорнозаводских рабочих, степень изученности которых существенно ниже, доля рабочих в общей структуре населения приближается примерно к 8 %.
Трудно перечислить всех, кто имел отношение к изучению рабочей истории дореволюционного времени. Назову только некоторых историков: В. В. Адамов, Ф. П. Быстрых Д. В. Гаврилов, Т. К. Гуськова, С. П. Постников,
М. А. Фельдман, Л. С. Юдина и мн. др. Одно из первых фундаментальных исследований по этой проблеме - Д. В. Гаврилова12 - раскрыло, преимущественно, традиционный ряд характеристик уральских рабочих, хотя уже затронуло и некоторые аспекты его культурной истории, связанные с семейно-бытовыми чертами жизни уральского мастерового. В современных исследованиях заметен явный социокультурный поворот в изучении традиционной проблемы13.
История уральских рабочих также имеет трудную научную историю. Не погружаясь в ее детали, отмечу не завершившиеся, вероятно, споры о природе этого явления. Речь идет, в первую очередь, о степени воздействия на облик уральского рабочего модернизационно-го процесса, о соотношении в его социальном портрете, так сказать, «доиндустриальных» и «индустриальных» характеристик. Полагаю, что выработка социокультурных стратегий в изучении этого уральского социального феномена еще принесет свои плоды.
Казачество - как уже отмечалось - еще одна заметная и неразрывно связанная с историческим обликом Урала социальная группа населения. Несмотря на сравнительно небольшой удельный вес казаков по отношению ко всему населению Урала, его историческую роль и значение соответствующей культуры в истории Большого Урала трудно переоценить. Как и горнозаводское население, казачество являлось социокультурным стержнем исторического облика Урала. В связи с разными ролевыми значениями этих двух сословных групп ареалы проживания горнозаводского населения и казачества являются наиболее выраженными локальными культурными зонами в рамках общего Уральского региона. «Месторазвитие» каждого из сословий в условном смысле связано с территориями Среднего и Южного Урала.
В первом доминировала горнозаводская культура, во втором существенное место занимала казачья в силу пограничного положения этой части Уральского региона. При этом нельзя не заметить общих для той и другой историко-культурных областей Урала тенденций внутренней регионализации. Пространство местонахождения казачьих соединений, также как в горнозаводской зоне, приобретает свою управленческую систему, законодательную базу, территориальные границы и вполне определенное функциональное
назначение. Так же как в горнозаводской части Урала Екатеринбург играл роль ее столицы, на Южном Урале образуется своя - казачья столица - Оренбург. Казачья территория обретает свой самобытный социокультурный облик.
Поскольку складывание сопоставляемых исторических зон Урала происходило, к тому же, примерно в одно время, то сходными оказываются типы людей, судьбы которых были связанными с горнозаводским и «казачьим» Уралом. Достаточно приглядеться к историко-психологическим портретам двух известных деятелей - оренбургского генерал-губернатора В. А. Перовского и главного начальника уральских горных заводов генерала В. А. Глинки, чтобы понять некую общность эпохи и исторических задач, решаемых в регионе в ходе его различного по типу освоения. «Исторический остаток» каждой из этих культур, несмотря на модернизационные процессы и перипетии истории, ощущался даже в течение XX в. Некоторым образом их отзвуки еще ощутимы в возрожденческих тенденциях, связанных, например, с актуализацией традиций культуры и военной службы казачества. Этим можно объяснить устойчивый интерес к истории казачества, особенно в южноуральской части региона14. В XX в. сложилась целая школа южноуральских историков-«казаковедов». Старшее ее поколение представляют Л. И. Футорянский, М. Д. Машин, А. П. Абрамовский. В современной науке известны их ученики и продолжатели казачьей тематики: например, В. С. Кобзов, Т. К Махрова, В. А. Кузнецов, А. Л. Худобородов, Е. Волков. Заметна линия этнографических характеристик казачьей культуры в работах А. А. Рыбалко, О. В. Новиковой и др.
Представлю некоторые демографические характеристикидвухказачьих войскна дореволюционном Урале - нового - Оренбургского и старого - Уральского (Яицкого), почерпнутые из исследований этих авторов. Численность Оренбургского войска быстро росла: в 1845 г. она составляла 150,1 тыс. душ обоего пола, а к началу 1870-х гг. - 252,9 тыс. человек. Оренбургское войско стало самым крупным в Азиатской России, занимая к началу XX в. третье место и уступая только Донскому и Кубанскому. Численность Уральского войска с 1725 по 1828 г. увеличилась в шесть раз и составила 30,2 тыс. человек. Во второй половине XIX в. в войске насчитывалось уже 73,4 тыс. человек.
В начале XX в. казачье население Уральского войска насчитывало около 166 тыс. человек, из числа которых на военной службе находилось 11,5 тыс. казаков; численность казачьего населения Оренбургского войска достигала 533 тыс., на военную службу оно выставляло 27 тыс. человек. По нашим подсчетам, от общей численности населения Урала казачье население составляло около 7 %.
К специфическим чертам социокультурного облика Уральского региона следует отнести его религиозные характеристики. Не касаясь всех сторон этого многосложного вопроса, замечу, что по известным причинам в советской историографии история религий в крае была практически не изучена. В настоящее время явно просматривается нарастание научного интереса к этой тематике15. Несомненную актуальность и перспективность представляет изучение этноконфессиональных аспектов социокультурной истории Уральского региона.
В рамках православной традиции заметное своеобразие региону придавала высокая концентрация старообрядческого населения, активно заселявшего регион с XVII в. Эта черта религиозной истории Урала выглядит на сегодняшний день наиболее репрезентативно, благодаря созданию лаборатории археологических исследований УрГУ. Ее деятельность, ориентированная на сбор и изучение рукописной и старопечатной книги, преимущественно в среде потомков старообрядцев, стала основанием особого интереса уральских историков (Р. Г. Пихои, А. Т. Шашкова, В. И. Байдина, А. Г. Мосина, Н. П. Парфентьева и мн. др.) к старообрядческой культуре как региональному феномену16.
Заметим при этом, что локальный мир этой субкультуры выплеснулся в широкое демографическое пространство Урала. Выходцы из старообрядцев и их потомки обнаруживаются в среде не только крестьянства, но и горнозаводского населения, казачества, предпринимателей различного уровня, горожан, интеллигенции. То есть культура старообрядцев, как локальное явление, оставила свой след на всей, так сказать, социальной физиономии Уральского региона.
Обозревая «базовые» для Уральского региона социальные ряды, еще раз подчеркнем, что общекрестьянская среда и доминировавшие самобытные группы населения, являвшиеся «дочерними» по отношению к крестьянскому миру, создавали условия для фор-
мирования социального облика Уральского региона, тяготеющего к ценностям традиционной культуры. На путях изучения социальной картины Урала остается актуальным и, на наш взгляд, еще глубоко не затронутым вопрос о воздействии преобразовательных тенденций на социальную трансформацию. Можно полагать, что модернизационные процессы, охватившие Уральский регион, были вызваны внешними по отношению к этим социальным слоям силами. Модернизация в варианте дореволюционной России оставила свой след в их облике, но коренных изменений в образе жизни и социальной психологии носителей традиционной культуры не произвела, или не успела произвести в силу своей незавершенности.
Вместе с тем, общероссийская тенденция буржуазного переустройства вызвала к жизни новые социальные группы и слои. Во второй половине XIX в. формируются различные группы городского населения, в недрах которого складывается основное ядро уральской интеллигенции и социальные слои, которые в европейской традиции формировали категории «среднего класса».
В середине XIX в. жители уральских городов составили 3,3 % от всего населения края. Для сравнения: в Европейской России в это время проживало 9,1 % городских жителей. В 1897 г. горожане Урала (520,6 тыс. чел.) составляли 5,3 % ко всему населению региона. К 1914 г. численность городского населения достигла 842 тыс. человек, или 6,3 %. Общий рост и высокие темпы прироста городского населения являлись показателем и продолжавшейся колонизации края, и буржуазной трансформации структуры уральского населения. Интерес к городской культуре как локальному миру нового, буржуазного типа, неизмеримо возрос в современной науке, когда раскрылись перспективы изучения ее различных аспектов с позиций культурной истории и современных субдисциплин социокультурного цикла17. К научным событиям можно отнести появление монографии Е. Ю. Казаковой-Апкаримовой, ведущему специалисту по истории уральского города18. Становление сословных корпораций и общественных организаций автор рассматривает как проявления самоорганизации горожан. В этом просматривается потенциал гражданской активности и формирование зачатков гражданского общества на стадии перехода
России и Уральского региона к модернизированному обществу.
Интеллигенция - социальная категория, привлекавшая еще советскую историографию. Ведущие уральские историки той поры по этой теме - Н. К. Лисовский, В. Г. Чуфаров, М. Е. Главацкий - из старшего поколения. Среднее поколение «интеллигентоведов» представлено Т. А. Андреевой, И. В. Сибиряковым, С. Я Бугаевой, Л. А. Дашкевич19; эстафету продолжают С. С. Загребин, Е. Ю. Апкаримова, О. Н. Богатырева, О. Н. Яхно и др. Тенденции социокультурного освещения данной проблематики в современной историографии очевидны.
Пестрая по своему составу и происхождению данная социальная категория требует специальных подсчетов относительно ее демографических характеристик. Сошлюсь на статью Т. А. Андреевой20, в которой обобщен богатый источниковый и исследовательский материал, характеризующий различные слои уральской интеллигенции (учителей, медработников, служащих различных сфер, представителей административного аппарата, инженеров, техников и т. д.) и ее социокультурную специфику. Не составляя какого-либо автономного локального мира, интеллигенция содействовала общему процессу модернизации, трансформации старых культур, адаптации специфических социумов региона к современным условиям жизни. Поэтому актуальность изучения интеллигенции как специфически российского явления, рожденного модернизационным поворотом, продолжает сохранять свое значение.
Социальная среда буржуазии, казалось бы, должна в уральской историографии, ориентированной на индустриальную проблематику, получить достойное значению этого социального слоя в модернизационных процессах научное освещение. Но уральская специфика этого субъекта истории21, известные идеологические стереотипы советского времени, сложность источникового комплекса, а также последствия борьбы с «новым направлением» в 1970-80-е гг. помешали созданию уральской школы изучения социальной природы буржуазных социальных структур Уральского региона, не создали пока условий для активной разработки этой проблематики. Насколько известно, нет ни одной крупной работы на эту тему в границах пореформенного времени. На сегодняшний день только монография Ю.
А. Буранова22 по акционированию горнозаводской промышленности некоторым образом закрывает историографическую лакуну в рамках второй половины XIX - начала XX в., поскольку затрагивает некоторые социально-экономические характеристики горнозаводчиков. Последние статьи Л. В. Сапоговской23 свидетельствуют о начале новых подходов к освоению этой проблемы. Перспективным в этом отношении является продолжение изучения судеб уральских заводовладельцев, осуществленное Е. Г. Неклюдовым относительно дореформенного времени24.
А еще остается «непаханая целина» по истории средней и мелкой буржуазии негорнозаводского сектора уральской экономики. Напомню в этой связи об исследованиях Л. В. Ольховой25. К сожалению, разрабатываемая ею тематика, имевшая выход и в область социальной истории, не получила достойного продолжения.
В заключение акцентирую внимание на социокультурном понятии, используемом, главным образом, в художественно-публицистическом лексиконе - «уралец», «уральцы» и их производные. В конце XX в. известный знаток уральского фольклора челябинский профессор А. И. Лазарев в одной из своих статей26 попытался создать образ «уральца», сконструированный по представлениям российских писателей. Этот образ был представлен как тип некой общей уральской культуры. Однако вопрос остался открытым: кто он такой, «уралец»? Мастеровой, крестьянин или казак, русский или башкир, православный или мусульманин? Уживается ли в нем все многообразие социально-психологических и культурных характеристик, которые исторически сформировались в пространстве Уральского региона?
В упомянутой уже коллективной монографии Института истории и археологии привлекает внимание специальный раздел27, в котором предпринята интересная попытка раскрыть смысл регионального самосознания человека «уральской национальности»28. Автор интересующего раздела указанной книги - Е. Ю. Апкаримова - для решения проблем региональной идентичности сосредоточила внимание на взглядах уральских «областников», представленных региональной интеллектуальной элитой. В системе их взглядов, несомненно, сосредоточена квинтэссенция понимания места Урала и его самобытности
в рамках Большой России, но, заметим, понимания, которое, в конечном итоге, выражали широкие и разнообразные по социальному статусу слои уральской культуры.
Очевидно, что региональная идентичность как процесс осознания и самоопределения своей культуры формируется на уровне сословно-социального самовыражения и синтезируется в коллективном сознании больших масс регионального населения. К выразителям подобной позиции, вероятно, следует отнести представителей всех многообразных культур Урала. Изучение менталитета, духовной основы, мировоззрений, образа жизни, характера повседневности (и пр.), наконец, культурной (исторической) памяти носителей разнообразных традиций жизни больших и малых социальных и этнических групп становится одной из задач в создании полноценной социальной истории Уральского региона. Образ «уральца» в этой связи приобретает новый виток актуальности в рамках не столько политической, сколько культурной самоидентификации.
Может возникнуть вопрос, каков научный потенциал социокультурного ракурса региональной истории? Обозначить все актуальные грани этого подхода и предвидеть его научные результаты во всем масштабе довольно сложно. Но ясно одно: только поняв мир ценностей конкретных социальных слоев и их носителей, специфичных для данного региона, мы можем понять его историю. Личностные и общественные ценностные установки определяют основные тенденции истории. Мотивации человека и социальной страты во всех сферах их жизнедеятельности создают конкретную ткань исторического процесса. Знание всей палитры проявлений социального субстрата, формировавшего контекст региональных историй, является необходимым условием для проникновения в смысл исторических процессов. Технико-экономическая и политическая составляющие формирования индустриальной стадии развития регионального общества может быть осознана только в результате понимания того, что двигало людьми в их личностном и общественном выборе.
Примечания
1 В основу статьи положен материал выступления автора на российско-польском семинаре «Роль и значение региональной истории
в современной российской и полльской историографии», состоявшемся 20-21 октября 2008 г. в ИИ и А УрО РАН.
2 См., например: Горнозаводской Урал в XVIII - начале XX в. : проблемы социокультурной истории. Екатеринбург, 2006.
3 См., например: Алексеева, Е. В. Азиатская Россия в геополитической и цивилизацион-ной динамике. XVI-XX века / Е. В. Алексеева, К. И. Зубков, И. В. Побережников. М., 2004; Россия в XVII - начале XX в. : региональные аспекты модернизации / под ред. И. В. Побе-режникова. Екатеринбург, 2006.
4 См.: Алеврас, Н. Н. Уральский регион : историко-культурное единство или многообразие? // Урал в контексте российской модернизации : сб. науч. ст. Челябинск, 2005.
5 Основу статистических сведений составила информация, почерпнутая из известного издания. См.: История Урала с древнейших времен до 1861 г. / отв. ред. А. А. Преображенский. М., 1989; История Урала в период капитализма / отв. ред. Д. В. Гаврилов. М., 1990.
6 Здесь и далее курсивом выделены наиболее крупные этнические и социальные группы.
7 Здесь и далее словосочетание «советская историография» хотя и получает критический оттенок, но не исключает реального вклада в развитие науки историков советского времени. Однако подчеркнем: именно постсоветское время существенно обогатило историческое знание как методологическими инновациями, так и научной проблематикой.
8 См.: Роднов, М. И. Крестьянство Уфимской губернии в начале ХХ века (1900-1917 гг.) : социальная структура, социальные отношения. Уфа, 2002.
9 См.: Алеврас, Н. Н. Образ горнозаводского населения в исторических исследованиях рубежа XX-XXI вв. // Россия между прошлым и будущим : исторический опыт национального развития : материалы Всерос. науч. конф. Екатеринбург, 2008.
10 См.: Голикова, С. В. Горнозаводские центры и аграрная среда в России : взаимодействия и противоречия (XVIII - первая половина XIX в.) / С. В. Голикова, Н. А. Миненко, И. В. Побережнников. М., 2000; Миненко, Н. А. Представления горнозаводских людей XVIII - XIX вв. о себе и своем месте в обществе // Горнозаводской Урал в XVIII - начале XX в. : проблемы социокультурной истории. Екатеринбург, 2006; Голикова, С. В. «Люди при заводах» : обыденная культура горноза-
водского населения Урала XVII - начала XX века. Екатеринбург, 2006 и др.
11 См.: Алеврас, Н. Н. «Заперты мы на заводе...» : локальный мир горнозаводской культуры дореволюционного Урала // Горизонты локальной истории Восточной Европы в XIX-XX веках : сб. ст. Челябинск, 2003.
12 См.: Гаврилов, Д. В. Рабочие Урала в период домонополистического капитализма. 1861-1900. М., 1985.
13 См.: Коробков, Ю. Д. Социокультурный облик рабочих горнозаводского Урала (вторая половина XIX - начало XX века). М., 2003; Постников, С. П. Социокультурный облик промышленных рабочих Урала (1900-1941 гг.) / С. П. Постников, М. А. Фельдман. Екатеринбург, 2006.
14 См., например: Мамонов, В. Ф. Пограничная линия : казаки Урала на защите рубежей Отечества / В. Ф. Мамонов, В. С. Коб-зов. Челябинск, 1992; Кобзов, В. С. Военно-административная структура Оренбургского казачьего войска в XVII - первой половине XIX в. Челябинск, 1996; Махрова, Т. К. Казачье хозяйство Оренбургской губернии. Челябинск, 1998; Абрамовский, А. П. Оренбургское казачье войско в трех веках / А. П. Абрамовский, В. С. Кобзов. Челябинск, 1999; Культура Оренбургского казачества : сб. ст. Челябинск, 2007; Кузнецов, В. А. Иррегулярные войска оренбургского края. Самара ; Челябинск, 2008 и др.
15 См.: Боже, В. С. Очерк церковно-религиоз-ной жизни Челябинска начала XX в. // Челябинск неизвестный : краеведч. сб. Челябинск, 1996; Конюченко, А. И. Религиозно-нравственная характеристика православного населения Оренбургской епархии (вторая половина XIX - начало XX в.) // Вестн. Че-ляб. гос. ун-та. Серия «История». 1998. № 1; Бальжанова, Е. С. Отношение русских православных крестьян к приходскому духовенству (вторая половина XIX - начало XX в.) // Урал в контексте российской модернизации; Конюченко, А. И. Опыт дешифровки кода религиозного пространства (на примере Оренбургской епархии в XIX в.) / А. И. Конюченко, О. В. Никифорова // Там же; и др.
16 Назову только несколько работ из данного цикла: Павловский, Н. Г. Демидовы и старообрядчество в XVIII в. // Демид. Временник : ист. альманах. Екатеринбург, 1994; Байдин, В. И. Старообрядчество Урала и самодержавие первой половины XVIII - середины XIX
в. : дис. ... канд. ист. наук. Свердловск, 1983 и др. См. также: Калезина, А. Д. Старообрядчество как объект миссионерской деятельности Русской православной церкви в Оренбургской епархии в 1859-1917 гг. : дис. ... канд. ист. наук. Оренбург, 2004.
17 См.: Яхно, О. Н. Повседневная жизнь горожан российской провинции на рубеже XIX-XX вв. : методологические и конкретно-исторические аспекты // Урал. ист. вестн. 2001. № 7; Апкаримова, Е. Ю. Город и русская культурная традиция на Урале в XVIII -начале XIX в. : очерки / Е. Ю. Апкаримова, С. В. Голикова, Н. А. Миненко. Екатеринбург, 2002; Уральский город XVIII - начала XX в. : проблемы социальной истории : сб. ст. / отв. ред. Н. А. Миненко. Екатеринбург, 2004; Ап-каримова, Е. Ю. Новации в городском быту на Урале в конце XIX - начале XX в. // Урал в контексте российской модернизации; Дашкевич, Л. А. Городская школа в общественной и культурной жизни Урала (конец XVIII - первая половина XIX в.) Екатеринбург, 2006 и др.
18 См.: Казакова-Апкаримова, Е. Ю. Формирование гражданского общества : городские сословные корпорации и общественные организации на Среднем Урале во второй половине XIX - начале XX в. Екатеринбург, 2008.
19 См.: Дашкевич, Л. А. Техническая интеллигенция горнозаводского Урала. XIX в. / Л. А. Дашкевич, С. Я. Бугаева. Екатеринбург, 1997.
20 См.: Андреева, Т. А. Социокультурный портрет уральской интеллигенции в начале XX в. // Урал в контексте российской модернизации.
21 Прежде всего имеется в виду социальное явление уральских горнозаводчиков, сформировавшихся в доиндустриальной культуре России. Процесс их буржуазной адаптации имел сложную социально-экономическую природу и не был завершен.
22 См.: Буранов, Ю. А. Акционирование горнозаводской промышленности Урала (18611917 гг.). М., 1982.
23 См., например: Сапоговская, Л. В. «Старые» владельцы уральских горнозаводских округов второй половины XIX - начала XX в. : опыт типологии хозяйствования // Вопр. истории. 2006. № 3.
24 См.: Неклюдов, Е. Г. Уральские заводчики в первой половине XIX века : владельцы и владения. Ниж. Тагил, 2004.
25 См.: Ольховая, Л. В. : 1) Мелкая промышленность Урала в начале XX века (1905-1913)
: автореф. дис. ... канд. ист. наук. Свердловск, 1964; 2) К истории развития мелкой промышленности Урала в конце XIX - начале XX в. // Вопр. экон. истории и экон. географии. Свердловск, 1964; 3) Мелкая промышленность Урала в годы Первой мировой войны // Вопр. истории капиталист. России. Проблема многоукладности. Свердловск, 1972 и др.
26 См.: Лазарев, А. И. Тип уральца в изображении русских писателей // Вестн. Челяб. гос. ун-та. Сер. 2. Филология. 1997. № 1.
27 См.: Россия в XVII - начале XX в. : региональные аспекты модернизации. Гл. «Регион в
контексте модернизации», раздел «В поисках региональной идентичности (формирование уральского регионального самосознания)». 28 Я в данном случае иронизирую, вспоминая группу участников телевизионной игры КВН из Челябинска, обозначивших себя аббревиатурой ЛУНА - лица уральской национальности. Возможно, за этим искусственным обозначением подспудно выражено стремление к региональной самоидентификации (а может быть, обозначена попытка позиционирования некой единой региональной субкультуры).
