CC BY
107
Серия Философия. Социология. Право. 2013. № 16 (159). Выпуск 25
ПЕРЕВОДЫ И КОММЕНТАРИИ
От редакции
Дорогие читатели! Мы сегодня открываем в нашем журнале новую рубрику публикацией отдельных глав из сочинения «Vita» Г. Сузо, в которых подробно описываются его созерцания, аскетическая практика, странствия и излагается его мистагогическое учение, представляющее собой новый этап в развитии доктрины Иоанна Экхарта. - Перевод осуществлен по изданию: Seuse H. Deutsche Schriften / Hrsg. von K. Bihlmeyer. Stuttgart, 1907. Перевод и вступление выполнены постоянным автором нашего журнала доктором философских наук М.Ю. Реутиным.
Институт высших гуманитарных исследований при Российском государственном гуманитарном университете
e-mail: [email protected]
Генрих Сузо (Suso, нем. Зойзе: Heinrich Seuse) родился в 1295 / 1297 г. в день св. Бенедикта (21. 03) в Констанце либо его окрестностях. Принадлежал по отцу к рыцарскому роду фон Берг, хотя всю жизнь называл себя в честь своей матери и ее рода Зойзе (свн. Sus, Süs). Тринадцатилетним подростком в 1308 / 1310 г. в поступил в доминиканский Островной монастырь Констанца. Поскольку поступление в доминиканские монастыри до 15 лет было, как правило, запрещено и допускалось лишь в исключительных случаях, с разрешения местного провинциала, родители Сузо передали в монастырь дары, чтобы их сын был принят в число его насельников, несмотря на свой юный возраст. Эти дары стали предметом мучавших молодого монаха сомнений, укорявшего себя и своих родителей в симонии. От этих сомнений Г. Сузо избавил спустя 10 лет Майстер Экхарт, у которого он проходил обучение в Кёльне.
Сузо получил обычное для доминиканцев того времени образование. Год послушничества (т.н. новициат, ок. 1309) завершился пострижением в монахи. За этим последовали 2-3 года базового курса латыни и духовных предметов (Св. Писание, богослужение, орденские правила и постановления, аскетическая литература, практика). Вслед за базовым начался философский курс (1313 / 1314 - 1318 / 1319): 2-3 года philosophia rationalis (аристотелевская логика во всем ее объеме), 2-3 года philosophia realis (физика, геометрия, астрономия и аристотелевская метафизика). Длившийся несколько лет (1319 - 1322) богословский курс, во время которого изучались Библия и «Сентенции» Петра Ломбардского, был, по-видимому пройден Сузо в орденской школе (Studium particulare) Констанца или Страсбурга. Обучение он завершил в высшей орденской школе Кёльна (Studium
СОЗЕРЦАНИЯ И АСКЕТИЧЕСКИЕ УПРАЖНЕНИЯ Г. СУЗО
М.Ю. РЕУТИН
От переводчика
generale, 1323 / 1324 - 1327), где имел наставником самого Иоанна Экхарта, оказавшего на него сильнейшее влияние.
В 1326 / 1327 г. Г. Сузо возвращается в родной Констанц, где с некоторыми перерывами провел следующие 20 лет своей жизни. Теперь он - лектор Островного монастыря, на него возложена обязанность обучать монастырскую братию. Впрочем, между 1329 - 1334 гг. (скорее всего в 1330) он снимается с этой должности во время генерального и провинциального капитула доминиканцев в Маастрихте, где его обвинили в ереси в связи с написанием и распространением «Книжицы Истины», своего рода «апологии» Майстер Экхарта, в которой последовательно проводилась попытка его воцерковления и ортодоксальной интерпретации. В это время Г. Сузо исполняется 40 лет. В его жизни и духовной практике происходят существенные изменения. Об этих изменениях свидетельствует красноречивая сцена с тряпкой для ног, таскаемой собакой («Vita», гл. 20). Г. Сузо переходит от аскетических подвигов, едва не стоивших ему жизни, к культивированию мистического бесстрастия во внешних страданиях, которые понимаются как посланные Богом с целью его очищения и спасения. Концепция бесстрастия (gelassenheit), пришедшая на смену отрешенности (abgescheidenheit) И. Экхарта (хотя Сузо время от времени использует и экхартовский термин) позаимствована констанцким экстатиком у древних пустынников Фиваиды, почитаемых и православием. Тем не менее, в нее вобран мистический опыт самого Сузо и она не лишена его личных модальностей. С этого момента жизнь Г. Сузо меняется решающим образом. Вместо того, чтобы сконцентрироваться на Островном монастыре и его внутреннем пространстве, вести отшельническую жизнь, он отправляется в дальние и часто опасные поездки с миссионерскими и проповедническими целями. Он являет себя миру и принимает участие в событиях того времени. Вероятно, этот новый опыт изменили его отношение к аскетической практике.
Политическая ситуация этого времени, как она отразилась на жизни в Констанце, была крайне сложна и стремительно менялась: в 1342 г. в Констанце поднялось восстание цехов против господствующего патрициата, в 1343 г. неурожай привел к голоду, к тому же городу угрожало и наводнение. По-видимому, как раз в это время Г. Сузо избирают в приоры Констанцкого конвента. Однако в это время, в 1242 - 1243 гг. он уже находился вне города. Как решительный противник императора Людвига Баварского и открытый сторонник папы он уезжает вследствие интердикта вместе с монастырской братией из Констанца в г. Диссенхофен (к монахиням-доминиканкам в монастырь Катариненталь или в Шоттенклостер, лежащий пред воротами города) и живет там между 1338 / 1339 -1346 / 1349 гг. Видимо, в 1346 г. он возвращается в Констанц.
По возвращении в Констанц Г. Сузо посвящает себя старческому служению: принимает мирян, окормляет бегинажи, посещает женские доминиканские конвенты, исповедует и проповедует, причем не только в монастырях и церквях, но и в камерной обстановке частных домов («Vita», гл. 41). Все это время он предается постоянным и многочисленным созерцаниям. На этот период приходится, пожалуй, самое тяжелое испытание, выпавшее на долю Г. Сузо: одна из его ближайших духовных дочерей, принимавших участие в ведении его домашнего хозяйства, обвиняет Сузо отцовстве своего внебрачного сына. Распространяется молва, часть прежних сторонников и поклонников Сузо из числа т.н. «Божьих друзей» отворачивается от него, в том числе и наиболее известный из них, священник Генрих Нёрдлингенский, писавший в послании рубежа 1347 / 1348 гг. доминиканской визионерше Маргарет Эбнер об изменении своего былого отношения к некогда несомненному авторитету. Вследствие указанных обстоятельств Сузо переводится в одну из обителей г. Ульма. В это время Островной монастырь посещают с визитациями генерал Ордена и провинциал Тевтонии. На проходившем в Констанце провинциальном капитуле 1354 г. подтверждается невиновность констанцкого мистика.
Если задаться вопросом, какой деятельности посвятил себя Г. Сузо во время своего 20-летнего пребывания в Констанце, то, на основе его собственных свидетельств, можно сказать следующее. В 1-ой половине XIV в. доминиканский орден отнюдь не переживал своего расцвета. Повсеместно происходит выветривание первоначального орденского идеала, и это, прежде всего, касается идеала бедности и образовательного стандарта. Исчезает былая строгость, отмечаются частые случаи пренебрежения орденским уставом, чему, помимо прочего, способствовали и дарованные Ордену привилегии, выведшие до-
НАУЧНЫЕ ВЕДОМОСТИ \Щ Серия Философия. Социология. Право. 135
IЩ I 2013. № 16 (159). Выпуск 25
миниканские конвенты из юрисдикции местных церковных властей. Исходя из очевидного для него понижения общего уровня внутри-орденской духовной жизни, Г. Сузо определяет круг своих задач: он посвящает себя cura animarum, имея в виду орденскую реформу в духе первоначальных статутов. Этой цели служили его кураторские поездки в Швейцарию, Эльзас и в окрестности Рейна, в ходе которых Г. Сузо посещал многочисленные женские доминиканские монастыри Катариненталь (ок. Диссенхофен), Отенбах (ок. Цюриха), Адельхаузен (ок. Фрайбурга), Унтерлинден (ок. Кольмара), но, прежде всего, монастырь Тёсс (ок. Винтертура), где проживала любимая духовная дочь Г. Сузо Элизабет Штагель, которую он окормлял с момента ее поступления в обитель в середине 30-х гг. до ее смерти в 1360 г. ... Общался Сузо и со своими собратьями по ордену, членами реформаторского мистического движения «Божьих друзей»: Иоанном Футерером из Страсбурга, Иоанном Таулером и приходским священником Генрихом Нердлингенским.
Условия жизни Г. Сузо в Ульме, где он прожил с 1347 / 1348 г. вплоть до своей смерти, едва ли сильно отличались от условий его жизни в Констанце. Он предпринимал миссионерские и пастырские поездки, редактировал свои сочинения, из которых составил кодекс, т.н. «Exemplar». В «Exemplar» входят четыре сочинения Г. Сузо: 1) автобиография «Vita», 2) мистический трактат «Книжица Вечной Премудрости», 3) ранняя «апология» И. Экхарта «Книжица Истины» и 4) «Книжица писем». За пределами составленного Г. Сузо кодекса остались: 1) «Большая книга писем» (сокращенная редакция которой размещена в «Exemplar»'е), 2) четыре проповеди (по поводу авторства двух из них имеются некоторые сомнения), 3) сочинение «Часослов Мудрости» (Horologium Sapienti-ae), представляющее собой сильно расширенную латинскую версию «Книжицы... Премудрости». Кроме того, известна 4) «Книжица Любви», созданная либо самим Сузо, либо в ближайшем его окружении «Божьих друзей». - Последние годы жизни Г. Сузо документированы крайне скудно. Известно, впрочем, о его дружбе и духовной близости с бенедиктинцем Вальтером Бибра из обители Виблинген. Г. Сузо умер 25. 01. 1366 г. в Ульме и был погребен в церкви проповедников. Само место захоронения Г. Сузо свидетельствует о его высоком авторитете в пределах доминиканского Ордена. Вскоре после его кончины было установлено его местное почитание. 16. 04. 1831 Г. Сузо был причислен папой Григорием XVI к лику блаженных.
СОЗЕРЦАНИЯ И АСКЕТИЧЕСКИЕ УПРАЖНЕНИЯ Г. СУЗО
Пролог
В немецкой земле жил некий брат-проповедник, по рождению шваб, да будет начертано имя его в книге жизни!1 У него был желание - стать и называться Служителем вечной Премудрости. Он свел дружбу с одной святой, просветленной особой, которая в этом мире была человеком убогим и страждущим2. Сия особа его умоляла, чтобы он поведал ей что-нибудь о страдании из пережитого им, из чего ее страдающее сердце могло бы почерпнуть силы. Оной просьбой она ему докучала долгое время. Когда он к ней приходил, то она из него извлекала при помощи доверительных вопросов, как он начал свою духовную жизнь, как в ней преуспел, а также некоторые его упражнения, которым он предавался, и страдания, которые пережил. Об этом поведал он ей в божественной сокровенности. Поскольку в оном получала она утешение и руководство, то все записывала -себе и прочим людям в помощь. Сие она делала тайно, так что ему о том ничего не было ведомо. Несколько позже он узнал о том духовном воровстве и укорил ее за него, и она должна была ему это отдать. Он сие взял и предал огню все, что у него тогда было. Когда у него появилась другая часть, он задумал поступить с ней тем же образом, но ему было сие возбранено небесным знамением, посланным от Бога, которое оному воспрепятствовало. И вот, прочее осталось не сожженным, как она по большей части записала своей собственной рукой. Кое-что из доброго наставления было им добавлено от ее лица после ее кончины.
1 Ср.: Ис. 4, 3; Дан. 12, 1.
2 Имеется в виду монахиня монастыря Тёсс, писательница («Житие сестер обители Тёсс») и духовная дочь Г. Сузо Элизабет Штагель.
Начало духовной жизни Служителя выпало на время, когда он был на восемнадцатом году; тогда он уже пять лет носил духовное облачение, но дух его оставался несобранным. Если Бог его сохранит, так мнилось ему, хотя бы от великих пороков, которые могли повредить доброй славе о нем, то в этом, впрочем, очень обычном, ничего плохого не будет. Он был, однако, храним Богом в том, что обретал в себе некое недовольство, когда обращался к вещам, каковые были для него вожделенны. Ему казалось, что есть что-то иное, в чем его смятенное сердце должно успокоиться, и в таком беспокойстве ему было тягостно. Его все время что-то терзало, но помочь себе он не умел, пока милостивый Бог его от того не избавил посредством стремительного обращения. Бывшие с ним удивлялись из-за разительных перемен, которые с ним приключилось. Один говорил одно, другой же - другое, но как было то, того не ведал никто, ибо то был сокровенный, исполненный света Божий призыв. Сей-то и соделал быстро оное отвращение [от всего сотворенного].
Глава II. О сверхъестественном восхищении, которое с ним приключилось
В самом начале один раз случилось, что в день святой Агнессы3 он отправился в храм, тогда братия уже отобедала. Он был там один и стоял в низкой стасидии правого хора. В то самое время он был особенно угнетен тяжким страданием, которое на него навалилось. И вот, когда он стоял безутешный, и никого не было с ним и не было подле него, душа его оказалась восхищена, он не знал, в теле или вне тела4. И тут увидел он и услышал, что никакой язык не способен изречь. Оно было бесформенно и безобразно и все же несло в себе дружелюбную радость всякой формы и всякого образа. [Его] сердце алкало и все же было вдоволь насыщено, ум весел и очень подвижен, желания у него улеглись и стремленья погасли. Оцепенев, он застыл в исполненном света сиянии и в нем обрел забвение себя самого и всяких вещей. Был ли то день, была ли то ночь, того он не ведал; то была разверзшаяся сладостность вечной жизни, данная его ощущению, недвижимая, тихая. Потом, придя в себя, он изрек: «Если сие не Царство Небесное, тогда я не знаю, что такое Небесное Царство. Ибо никакое страдание, которое может быть названо словом, не способно заслужить той радости, которой человеку предстоит обладать вечно». Оный всесильный порыв длился час, а может быть и половину того. Оставалась ли душа в теле или была из тела исторгнута, было ему не известно. Когда он вернулся в себя, с ним во всех отношениях было как с человеком, что возвратился из другого мира. На какой-то краткий миг его телу стало так скверно, что он и не думал, что человек, если он, конечно, не при смерти, может испытать столько боли за столь малое время. В себя он пришел с бездонным стоном, и тело его, вопреки его воле, обмякнув, осело на пол, словно у человека, который от бессилия валится в обморок. Он воскликнул в себе и издал глубокий стон внутри себя самого и сказал: «Увы, Боже, где был я, где я теперь?» И изрек: «Ах, сердечное Благо, сей час никогда не уйдет из моего сердца». И он, вместе со своим телом, пошел, и внешним образом в нем никто ничего не увидел и не заметил. Но душа его и его разум внутри себя были исполнены небесного чуда, небесные отблески вспыхивали снова и снова в его сокровеннейших недрах. И с ним было, словно он парил в воздухе, силы его души были полны сладостным запахом неба - словно из баночки вытряхнули добрый электуарий, а баночка, тем не менее, сохранила его аромат. Сей небесный аромат оставался с ним после того долгое время и сообщал ему небесное томленье по Богу.
Из главы III. Как он вступил в духовный брак с вечной Премудростью
Однажды за трапезой ему прочли о Премудрости нечто такое, от чего его сердце пришло в сильное замешательство. Она говорила: «Подобно тому, как цветет прекрасный розовый куст, невозбранно курится возвышенный фимиам и благоухает несмешанный бальзам, такова и Я - цветущая, благоухающая, несмешанная Возлюбленная, лишенная досады и горечи, в бездонной любовной сладостности5. У всех же прочих любовниц сладкие словеса и горькая расплата; их сердца - силки смерти, их руки - оковы, речи их -
3 День св. Агнессы: 21 января.
4 2 Кор. 12, 3.
5 Ср.: Сир. 24, 18.
Серия Философия. Социология. Право. 2013. № 16 (159). Выпуск 25
сладостный яд, их обхожденье - бесчестие»6. Он подумал: «Увы, как это верно!», и радостно промолвил в себе самом: «Воистину, так тому и бывать, пусть Она будет моею возлюбленной, а я Ей служителем!» И подумал: «Ах, Боже, хотя б только раз мне увидеть Любимую, хотя бы раз промолвить к Ней слово! О, какова же Возлюбленная из себя, коль скоро Она скрывает в себе столь много достохвальных вещей? Бог ли это иль человек, жена или муж, откровение или наука, или что-то еще?» И покуда он тщился внутренним взором, насколько мог, Ее разглядеть в приводимых речениях Писания, Она ему явилась Сама вот в каком образе: Она парила на троне высоко над ним в окружении облаков; подобно Звезде утра, сверкала и сияла, как игривое Солнце. Короной Ее была вечность, Ее одеянием - блаженство, словом Ее была сладостность, а Ее окружением - умиротворение всяческих вожделений. Она была далеко и близко, высоко и низко. Она всему соприсутствовала и была все-таки скрыта. Она позволяла с собою общаться, но никто Ее не был способен постичь. Она возносилась выше верхнего предела небес и касалась глубин бездны. Она мощно простиралась от края до края и благостно всем управляла. Только он думал, что пред ним прекрасная дева, как тотчас же находил пред собою горделивого юного барина. Порой Она выглядела как мудрая мастерица, а порой как расторопная полюбовница. Она к нему милостиво обратилась, дружелюбно приветствовала и благосклонно сказала: «Praebe, fili mi, cor tuum mihi! Дай мне сердце твое, чадо мое!»7. Он преклонился к Ее стопам и сердечно возблагодарил изнутри смиренного основания. Вот что с ним тогда приключилось, и большего не могло выпасть на долю его.
Глава IV. Как он начертал на сердце своем возлюбленное имя Иисусово
В то самое время в его душу было послано нечто вроде непомерного огня, что заставило воспылать его сердце в божественной любви. Как-то раз, испытав в себе оное и будучи весьма обуреваем люблением Божиим, он отправился в келью свою, свое тайное место, и, придя в любовное созерцание, вымолвил так: «Ах, Боже любезный, если бы сумел я придумать какой-нибудь любовный знак, что могло бы служить вечным знаком любви между мной и Тобой во свидетельство того, что я Твоего, а Ты моего сердца вечная любовь, ее же не сможет стереть никакое забвение». В сей пылкой решимости он отбросил спереди свой скапуляр и приоткрыл свою грудь, взял в руку грифель и, воззрев на свое сердце, сказал: «Ах, Боже всесильный, дай мне нынче силу и власть исполнить мое пожелание, ибо ныне Тебе надлежит втечь в основание моего сердца». И он начал - проткнул грифелем плоть возле самого сердца и стал тыкать туда и сюда, сверху и снизу, пока не начертал на своем сердце имя «IHS». От острых уколов из его плоти пролилось много крови, и она побежала по телу вниз к чреву. Из-за пламенной любви ему было на это столь упоительно смотреть, что он почти не ощущал боли. Когда он сие совершил, то, израненный и истекающий кровью, взошел из кельи к решетке под распятье, и, преклонив колени, сказал: «Ей, Господи, единственная любовь моей души и сердца моего, воззри на великую страсть моего сердца! Господи, не могу и не умею запечатлеть Тебя глубже в себе. Умоляю Тебя, чтобы Ты сие завершил, запечатлев Себя еще глубже в основание моего сердца, и так начертал во мне святое имя Свое, чтобы ему никогда не уйти у меня из сердца». Так и ходил он израненный любовью долгое, очень долгое время и потом выздоровел, а имя «IHS» осталось, как он и желал, прямо на сердце. Ширина [его] букв была никак не меньше ширины расправленных стебельков, по высоте же были они как сустав у мизинца. Так-то он носил имя на сердце вплоть до своей смерти, и когда бы ни приходило сердце в движенье, тогда приходило в движенье и имя. Поначалу было оно очень заметно. Он носил его тайно, так что его не видел ни единый человек, кроме одного, друга его. Тому он показал имя в божественной сокровенности. А когда потом на его долю выпадало что-нибудь тяжкое, он взирал на сей знак любви, и тяжесть становились для него несколько легче. В любовном ухаживании его душа порой говорила: «Господи, погляди-ка, любовники мира сего рисуют своих возлюбленных на одеждах. Ах, любовь моя, я же запечатлел Тебя свежей кровью своего сердечного сока».
6 Ср.: Еккл. 7, 26.
7 Притч. 23, 26.
138 НАУЧНЫЕ ВЕДОМОСТИ I Серия Философия. Социология. Право.
I Щ 2013. № 16 (159). Выпуск 25
Однажды после заутрени, вернувшись с молитвы, он вошел в свою келью, и, усевшись в свой стул, положил под голову вместо подушки книгу древних отцов. Вдруг он погрузился в себя самого, и ему показалось, что, вот, как бы свет источается из его сердца. И он присмотрелся: тут на его сердце явился золотой крест, а в нем возвышенным образом врезаны многие драгоценные камни, и они прекрасно сияли. Тогда Служитель взял свою рясу и прижал ее к своему сердцу, желая скрыть источающийся яркий свет, чтобы никто не мог его увидать. Но прорывающиеся огоньки горели так ясно, что, как бы он их ни прятал, это не скрывало их мощной красоты.
Глава VI. О некоторых видениях
В те же самые времена у него было много видений о будущих и потаенных предметах. И Бог дал ему узреть явственным образом, насколько это возможно, то, как обстоят дела в Царстве Небесном, в аду и чистилище. Для него стало привычным, что ему являлись многие души, когда они покидали сей мир. Они ему сообщали, что с ними было, чем они заслужили свое наказание и чем им можно было помочь или какую награду они получили от Бога. Среди прочих ему явились блаженный мастер Экхарт и святой брат Иоанн Футерер из Страсбурга. Мастером ему было указано, что он находится в изобилующей ясности, в каковой его душа совершенно обожествилась в Боге. Служитель захотел узнать у него две вещи. Первая была такова: как обретаются в Боге те люди, которые подлинным бесстрастием безо всякой лжи сподобились последней истины? Ему было показано, что погруженность людей в безобразную бездонность никто не способен выразить словом. Он расспрашивал дальше: «Человек, который оного хотел бы достичь, - в чем бы могло состоять его особое делание?» Тот ему отвечал: «Ему надобно, в глубоком бесстрастии, уклоняться от себя самого, от своей самости, и все вещи принимать от Бога, но не от твари, поместив себя в тихую терпеливость по отношению ко всем человекам, подобным волкам».
Другой брат, Иоанн, тоже явил ему в видении дивную красоту, которой была просветлена его душа. От него он пожелал также, чтобы тот прояснил ему один вопрос. А вопрос был таков, он спросил: какое среди всех упражнений дается человеку тяжелее всех прочих, но бывает и нужнее всех прочих? Тогда брат начал говорить и ответил, что нет-де для человека ничего горше и нужнее того, чтобы терпеливо выходить из себя самого в оставлении Бога и так покидать Бога ради Бога.
Его родной отец, бывший подлинным чадом этого мира, явился ему после своей смерти, показывая всем своим горестным видом на свое страшное наказание в чистилище, а также на то, чем он его заслужил в наибольшей мере. Отец подробно ему объяснил, чем он ему должен помочь. И он это исполнил. А после того отец явился ему и сказал, что он освобожден от наказания. Его святая мать, с сердцем и телом которой Бог еще при ее жизни творил чудеса, ему также явилась в некоем видении и показала великое воздаяние, которое получила от Бога. То же самое он испытал от бесконечного числа душ и с тех пор находил удовольствие в этом, и сие часто доставляло ему наглядное утешение в таком роде, и оно для него тогда стало обычным.
Глава XIV. О полезной добродетели, именуемой молчанием
В своем сокровенном Служитель испытывал влечение к тому, чтобы прийти к доброму умиротворению своего сердца. И он полагал, что для этого ему потребно молчание. Посему он так хранил свои уста, что в течение целых XXX лет ни разу не нарушил молчания за трапезой, за исключением одного только случая: оно его оставило, когда он вкупе со многими братьями направлялся с капитула и они вкушали на корабле дозволения.
Дабы лучше обуздать свой язык и не слишком много болтать, он в своем размышлении обращался к трем учителям, без особого разрешения которых не желал говорить. То были милые святые: отец наш святой Доминик, святой Арсений и святой Бернард. Собираясь открыть уста, он переходил в своем размышлении от одного к другому и, испрашивая позволения, говорил: «Jube domine benedicere!»8 Коль скоро речь должна была прозвучать в надлежащее время и в подобающем месте, он получал соизволение от пер-
8 «Благослови, владыка!»
Серия Философия. Социология. Право. 2013. № 16 (159). Выпуск 25
вого учителя. Если для речи не было внешнего повода, он получал позволение от второго. Если же она его внутренне не стесняла, то он имел, казалось ему, разрешение всех троих и только тогда заговаривал. Ну, а если этого не было, то он полагал, что ему лучше бы помолчать.
Когда его вызывали к воротам, он усердствовал в четырех вещах: во-первых, чтобы по-доброму принять каждого человека, затем, поскорей уладить с ним всякое дело, в-третьих, чтобы отпустить [его] утешенным, в-четвертых, чтобы вернуться к себе несмущенным.
В молодости он имел весьма здоровое естество. Когда оно начало себя проявлять, и он приметил, что сам себе становится в тягость, то это было для него горько и тяжко. Он выдумывал всякие хитрости и налагал на себя великую епитимью, чтобы суметь тело подчинить духу. Власяницу и железную цепь он носил довольно долгое время, пока не стал истекать кровью, и ему пришлось их отложить. Втайне он попросил себе изготовить нательную рубаху, а в нее вделать ремни. В ремни были вогнаны полторы сотни колючих иголок. Они были из меди и остро заточены. Острия же иголок во всякое время были направлены к плоти. Платье он сделал достаточно узким и стянутым спереди, дабы оно облегало тело как можно тесней и колючие иглы вонзались во плоть. Он закреплял его на такой высоте, чтобы оно поднималась ему до пупа. В нем-то он и спал по ночам. Летом, когда было жарко, и от ходьбы он становился усталым и хворым, или в его бытность лектором или когда он лежал изнуренный трудами и его мучили насекомые, то, распростертый, он временами вопил и издавал в себе стоны и из-за неудобства переворачивался все снова и снова, как будто червь, когда его колют острыми иглами. С ним часто случалось, что он лежал словно в муравейнике - так его мучили насекомые. Когда ему хотелось уснуть или же когда он засыпал, то они сосали его и жалили, как будто бы соревнуясь друг с другом. Порой он восклицал к всемогущему Богу от полноты сердца: «Увы, Боже милостивый, что же это за пагуба! Для того, кого губят убийцы либо сильные звери, это кончается быстро. А я лежу здесь, среди этих отвратительных насекомых, и умираю, но не могу умереть». Зимой никогда не бывало столь долгих ночей, да и не бывало настолько знойного лета, чтобы он был ими оставлен. И дабы в сей пытке обрести еще меньше покоя, он выдумал вот что. Он обматывал вокруг своего горла часть пояса и хитроумно прилаживал к нему две петли из кожи, в них продевал свои руки и запирал там запястья на пару замков, ключи же оставлял пред постелью на какой-то доске, покуда не поднимался к заутрене и не освобождал себя сам. Таким образом, его руки с обеих сторон были вытянуты петлями вверх подле горла, и он так на них закреплял эти петли, что, если бы келья вокруг него загорелась, то он себе не сумел бы помочь. Сие он проделывал до тех пор, пока у него кисти рук и сами руки не начинали от напряжения дрожать, и тогда он придумал еще кое-что.
Он велел сделать себе две перчатки из кожи, какие обычно носят работники, когда собирают колючие ветки, и попросил жестянщика прикрепить к ним острые медные штырьки. Оные перчатки он надел на ночь. Сие он сделал затем, чтобы, если б во сне невзначай захотел сбросить с себя власяницу или иным каким-нибудь способом подсобить себе в той грызне, каковую учинили над ним насекомые, острые штыри пронзили ему тело; так и оно случилось. Захотев помочь себе руками, он во сне провел острыми штырями себе по груди и исцарапал себя. Он нанес себе столь ужасную рану, словно некий медведь изодрал его, придавив когтистыми лапами, так что у него стала гнить плоть на руках и около сердца. Когда же, спустя много недель, он исцелился, то поранил себя опять, нанеся новые раны. Сие мученическое упражнение совершал он на протяжении целых XVI лет. Впоследствии, когда жилы его охладели, а естество пришло в запустенье, ему на Троицу в видении явился небесный посланник и дал ему знать, что Бог от него больше сего не желает. Тогда он сие прекратил и выбросил все в сточные воды.
Глава XVI. О колючем кресте, который он носил у себя на спине
Прежде всех других упражнений его преследовала неотступная мысль - носить на своем теле какой-нибудь знак искреннего сострадания тяжким страстям его распятого
Глава XV. Об истязании плоти
Господа. И вот, соорудил он себе из дерева крест, бывший длиной с вытянутую руку мужчины и имевший обычную ширину. В него он вбил XXX железных гвоздей, особенно памятуя обо всех ранах Господних и пяти Его ранах любви. Сей крест он приладил на свою обнаженную спину меж плеч, к самой плоти, и восемь лет постоянно носил его денно и нощно во славу распятого Господа. В последний же год он воткнул в крест еще семь иголок, так что острия пронзили его насквозь и остались торчать, а их концы, выступавшие позади, он обломал. Ранения сих заостренных иголок он переносил во славу той пронзительной сердечной скорби пречистыя Богородицы, что так беспощадно изранила ее сердце и душу в час безотрадной кончины Господней. Так как поначалу сей крест Служитель привязал к голой спине, его изнеженное естество пришло в содрогание, и он слегка притупил острые гвозди о камень. Впрочем, оная робость, недостойная мужа, вскоре его огорчила, и он напильником снова их сделал острыми и колючими и вновь взвалил на себя крест. Он раздирал ему спину там, где выступали кости, кровавил и ранил его. Где бы Служитель ни сидел или ни стоял, у него было чувство, словно на нем лежит ежовая шкура. Когда его кто-то случайно касался или проводил рукой по одежде, крест царапал его. Дабы сей скорбный крест доставлял ему больше терзаний, он вырезал на нем сзади любезное имя «ШБ». С этим самым крестом он каждый день долгое время совершал два аскетических упражнения, и вот каким образом: он ударял себя сзади по кресту кулаком, гвозди вонзались во плоть и оставались торчать, так что ему приходилось вытягивать их вместе с одеждой. Удары по кресту делались так незаметно, что их никто не смог бы заметить. Первое упражнение он совершал, когда в своем созерцании подходил к той самой колонне, подле которой благой Господь был подвергнут свирепому бичеванию, умоляя Его, чтобы Он Своими ранами исцелил его раны. Другое упражнение он совершал, когда впоследствии приходил к подножью креста, а на нем был распят Господь, и он пригвождал себя к Нему, - да никогда не отделится от Него. Третье же упражнение он совершал не всякий день, но творил его, если позволял себе чрезмерное удовольствие или беспорядочную утеху в питье, еде и в подобных вещах.
Однажды Служитель имел неосторожность взять в свои руки, без всякого злого умысла, руки двух девиц, сидевших у всех на глазах подле него в общине. Вскоре он пожалел о такой неосмотрительности и решил, что в сей беспорядочной утехе должно покаяться. Когда он отошел от девиц и пришел в капеллу на свое тайное место, то начал бить за проступок сам себя по кресту, так что острые гвозди впились ему в спину. Кроме этого, за такое злодейство он обрек себя на изгнание и не хотел позволить себе ходить после заутрени в зал капитула на обычное место молитвы пречистому небесному воинству, которое на этом самом месте предстояло ему в созерцании. А потом, желая полностью искупить свое злодеяние, он все же решился явиться туда, пал к стопам Судии и на глазах у Него совершил упражнение с крестом. Затем он начал обходить зал кругом перед святыми и XXX раз повторял упражнение, так что кровь стекала у него по спине. Вот как, жестоким наказанием он искупил утеху, каковую имел беспорядочным образом.
После того, как пелась заутреня, он [обычно] шел в зал капитула, на свое тайное место, и творил там сотню метаний земных и сотню коленопреклоненных, и каждое метание - с особенным размышлением, и из-за креста они причиняли ему ужасную боль. Ибо, с силой притянув к себе крест и прижав его ближе к телу, как надевают обруч [на бочку], а именно так он в то время и делал, Служитель творил, падая на землю, сотню поклонов, и от падения гвозди втыкались в него. Когда он вставал, то вырывал их наружу, и вновь из-за падения они протыкали ему новые дыры, и это было мучительно. Когда же гвозди в нем оставались торчать в прежнем месте, то сие было терпимо.
Прежде этого упражнения у него было иное. Он сам себе изготовил кнут из ремня. Его он попросил усадить колючими медными шпильками - острыми, как грифель, - так чтобы оба конца выступали с двух сторон из ремня. Таким образом, каждая шпилька была обоюдоострой; каким бы местом ремень ни касался тела, он наносил раны. Из него-то Служитель и соорудил себе плеточку. Поднявшись до заутрени, он отправлялся во храм, и, встав перед телом Господним, начинал себя изо всех сил бичевать. Так делал он довольно долгое время, покуда о том не проведала братия, тогда он это оставил.
Серия Философия. Социология. Право. 2013. № 16 (159). Выпуск 25
В день святого Климента9, когда началась зима, Служитель совершил генеральную исповедь. А когда стало смеркаться, он заперся в своей келье и обнажился до исподней рубахи из волоса. Он вытащил свою плетку с колючими шпильками и начал бить сам себя по телу, рукам и ногам, так что кровь потекла струйками вниз, словно при кровопускании. На плетке особо имелась искривленная шпилька, по виду напоминавшая крюк, когда она вонзалась в плоть, то вырывала ее. Этой плеткой он себя так крепко охаживал, что она у него разломилась на три части, и одна часть у него осталась в руке, шпильки же разлетелись по стенам. Он стоял окровавленный и осматривал себя: вид его был плачевным, в некотором смысле он походил на Христа, нашего Господа, когда Того подвергали ужасному бичеванию. От сочувствия к себе самому он от всего сердца расплакался, и, будучи обнаженным и окровавленным, преклонил колени свои на морозе и умолял Бога о том, чтобы Тот стер его прегрешения пред Своими милостивыми очами.
После этого, в поповское воскресенье10, когда вся братия восседала за трапезой, он, как и прежде, пошел в свою келью. Раздевшись донага, он начал наносить себе свирепые удары, так что кровь стекала по телу. Когда он решил бить сильней, вошел один брат, услышавший шум, и он был вынужден прекратить. Взяв уксус и соль, он ими натер свои раны, дабы его боль усилилась.
В день святого Бенедикта11, когда Служитель явился в сей скорбный мир, он отправился во время трапезы в свою капеллу. Затворив ее, как и прежде, он разделся, извлек плетку и начал ею стегаться. Один из ударов пришелся ему по левой руке, затронув артерию, называемую mediana, или какую-то рядом. Поскольку та была сильно задета, кровь брызнула наружу, так что ее поток потек по ноге, по пальцам ноги, на каменный пол, и растекся по полу. Вскоре рука у него чудовищно отекла и посинела. Он этому ужаснулся и уже более не отваживался [себя] бить. В это самое время и в этот же час, когда он таким образом себя бичевал, некая святая девица, ее звали Анна, в иной веси, в некотором замке, была на молитве. Ей было в видении, словно ее отвели в город, где Служитель исполнял упражнение. Увидев, как он жестоко себя избивал, она испытала к нему столь сильную жалость, что приступила к нему, и когда он замахнулся, желая ударить себя, она перехватила удар, и он пришелся ей по руке, как ей показалось в видении. Вернувшись снова в себя, она обнаружила [след] от удара, он был начертан у нее на руке черными кровоподтеками, словно до нее дотронулась плетка. Сей явный знак она носила с великой болью еще долгое время.
В это самое время он раздобыл старую выброшенную дверь. Ее-то он и пристроил под собой в своей келье в том месте, где было место для ложа, и улегся на нее безо всяких постельных покровов. Для удобства у него имелась тоненькая циновка, сплетенная из тростника. Ее он положил на дверь, и она ему доходила лишь до колен. Под голову, вместо подушки, он бросил мешочек, наполненный гороховой шелухой, а поверх него - небольшую подушечку. Постельного белья у него не было вовсе. Как он ходил днем, так и спал по ночам, разве что снимал с себя обувь и обматывал себя толстой сутаной. Так-то у него появилось горестное ложе страданий, ибо гороховая шелуха комьями лежала под его головой и крест острыми гвоздями пронзал ему спину. На руках у него были затянутые повязки, на бедрах - власяница, сутана была тяжелой, дверь же - жесткой. Так и лежал он, несчастный, и не мог шевелиться, словно деревянный чурбан. Если он хотел повернуться, то испытывал страшную боль, а если во сне сильно опирался на крест, то гвозди вонзались ему в кости, и он испускал стоны ко Господу. Зимой от мороза ему пришлось совсем туго, ибо во сне, когда он по обыкновению протягивал ноги, они вылезали и совсем обнаженными лежали на двери и ему становилось от этого зябко. Если Служитель их снова подтягивал и держал согнутыми, то в них начинала клокотать кровь, и сие причиняло ему нестерпимую боль. Ступни его были сплошь покрыты гнойными язвами, ноги его отекали, словно у него начиналась водянка. Его колени были окровавленными и
Глава XVII. О его ложе
9 День св. Климента: 23 ноября.
10 Воскресенье масленицы перед Квадрагинтой (великим постом).
11 День св. Бенедикта: 21 марта.
142 НАУЧНЫЕ ВЕДОМОСТИ Р Серия Философия. Социология. Право.
I Щ 2013. № 16 (159). Выпуск 25
израненными, бедра в струпьях от власяницы, спина истерзана крестом, плоть тосковала от безмерной суровости, рот пересох от мучительной жажды, а руки тряслись от бессилия, и так, мученически, проводил он дни и ночи.
Потом он прекратил свое упражнение, которое исполнял на двери, въехал в небольшую келейку и, вместо ложа, соорудил себе стул, чтобы сидеть. Стул был узок и короток, и ему не удавалось на нем даже вытягиваться. В этой дыре и на этой двери Служитель провел целых VIII лет, да еще в своих обычных оковах. Тогда-то у него появилось обыкновение, [состоявшее в том], чтобы зимой, после вечерней молитвы, если он, конечно, находился в обители, не заходить ради тепла [в натопленное] помещение и не подходить к монастырской печи, как бы ни было холодно, если только к этому его не вынуждали другие причины. И так он воздерживался на протяжении XXV лет. В те же годы он уклонялся от всякого омовения, как просто водой, так и в бане, дабы утеснить свою взыскующую неги плоть. В течение долгого времени он вкушал пищу летом и зимой лишь один раз на дню, постился не только без мяса, но также без рыбы и яиц. Немалое время он упражнял себя в такой бедности, что не хотел ни принять, ни коснуться хотя бы единого пфеннига, ни с разрешения, ни без оного. Длительное время он искал такой чистоты, что сам себе не хотел нигде почесать тела либо дотронуться до него, но только до ладоней и до ступней.
Глава XVIII. О сокращении пития
Как-то раз он взялся за приносящее скорбь упражнение, состоящее в том, чтобы позволять себе весьма малую меру питья. Дабы тем меньше нарушать ее дома ли или на улице, он изготовил себе малый сосудец в эту самую меру. Его носил он с собой, когда выходил. При большой жажде он приносил ему всего лишь освежение пересохшего рта, как если бы кто прохлаждал болящего человека при сильной горячке. Длительное время он не пил вовсе никакого вина, за исключением одного праздника, Пасхи. Сие он творил в честь великого дня. Долго мучимый изнурительной жаждой и из-за строгости не желая ее утолять ни водой, ни вином, он в глубокой печали взывал к Богу. И вот однажды ему, в его сокровенном, был дан Богом ответ: «Вспомни и подумай о том, как Я жаждал в смертельной тоске, имея немного желчи и уксуса, хотя все студеные источники мира сего были Моими!»
Один раз, незадолго до Рождества случилось так, что, целиком отказавшись от всякого телесного покоя, он предпринял три упражнения, не считая обычных, в каковых усердствовал уже долгое время. Первое заключалось в том, что после заутрени он оставался стоять пред главным алтарем на голых камнях вплоть до наступления дня. А это было как раз то время, когда ночи самые длинные и заутреню поют очень рано. Другое упражнение заключалось в том, что ни ночью, ни днем он не заходил в теплое помещение и не согревал рук теплом тлеющих углей подле алтаря. Руки у него отекали ужасно, поскольку в то время было холоднее всего. После вечерней молитвы шел он продрогший от холода спать на своем стуле, а после заутрени стоял на голых камнях в ожидании дня. Третье упражнение заключалось в том, что в течение дня он лишал сам себя всякого пития - как бы ужасно ни жаждал - за исключением разве что утренней трапезы, когда пить хотелось не сильно. Но уже ближе к вечеру, он испытывал настолько сильную жажду, что все его естество порывалось к питью. Все сие он переносил с немалой горестной болью. Рот его пересыхал изнутри и снаружи, словно у больного, когда тот в горячке. Его язык весь растрескался, так что потом он не мог его вылечить в течение целого года, и даже дольше. Когда он стоял с сухим ртом на вечерней молитве, и по обыкновению кропили святою водой, то в страстном желании он открывал рот и широко его разевал в сторону кропила в надежде на то, что хотя бы малая капля воды попадет на его пересохший язык, и язык от того станет немного прохладней. Затем, сидя за столом во время колла-ций и отстраняя от себя вино, он возводил очи ввысь и говорил: «Увы, Отче небесный, прими в жертву моего сердечно сока сие прохладное питие и напои им в жажде Чадо Свое - когда Он, жаждущий, висел на кресте в смертельной тоске». Иногда, мучимый сильной жаждой, он ходил возле колодца и, взирая на звенящую воду в луженом котелке, с сердечным воздыханием возводил очи к Богу. Порой, совершенно подавленный, изрекал из сокровенной основы: «Ах, вечное Благо, неисповедимы суды Твои! Совсем рядом
Серия Философия. Социология. Право. 2013. № 16 (159). Выпуск 25
со мной пространное Боденское озеро, и повсюду вокруг течет чистый Рейн, мне же так дорог хотя бы единственный глоточек воды! Не печально ли это?»
Сие продолжалось вплоть до того времени, когда в Евангелии читают, как Господь наш преобразил воду в вино12. В это самое воскресенье, вечером, он горестно сидел за столом, поскольку из-за сильной жажды пища была ему не в радость. Вскоре после того, как произнесли благословение трапезы, он поспешил в свою капеллу, ибо по причине одолевшей его скорби не мог более сдерживаться, разразился рыданиями и растекся в горьких слезах, говоря: «О, Боже, Ты один ведаешь нужду и страданье сердец! Отчего в сей мир я рожден столь несчастным, что при всем изобилии мне приходится терпеть воистину великую скудость?» И вот, когда он так сетовал, ему послышалось в его сокровенном, словно нечто в душе изрекло: «Мужайся, Бог захочет тебя вскоре порадовать и утешить. Не плачь, благочестивый рыцарь, держись стойко!» Сии слова укрепили его сердце, он перестал, и впредь не мог плакать вовсе, хотя из-за боли не мог быть также в полной мере веселым. В то время, как у него текли слезы, его нечто заставило рассмеяться при мысли о боголепном приключения в будущем, которое ему уготовано Господом. И так он отправился на вечернюю молитву: уста его пели с трепещущим сердцем, и ему мнилось, что вскоре он должен быть вознагражден за страданье. То же самое случилось потом, да и той же ночью частично начиналось опять. Ему было в неком видении, что вот, явилась наша Владычица с ребеночком Иисусом в том образе, каким Он был этом мире, и Ему было семь лет. Он нес в руке кружечку со свежей водицей. Кружка была сверху покрыта глазурью и размером немного больше, чем монастырский потир. Тут милая Госпожа взяла кружечку в руку и протянула ему, чтобы он выпил. Он ее принял и стал пить с сугубым наслаждением и, как того хотел, утолил свою жажду <...>
А спустя малое время, случилось, что Служитель по своему обыкновению вышел из-за стола с пересохшим ртом. И это при совершенном достатке различных напитков. Когда он улегся соснуть, перед ним в видении предстал небесный образ некой жены, и он изрек ему так: «Это я, Матерь, напоившая тебя прежней ночью из кружечки, и если ты жаждешь так же сильно, то из сострадания я напою тебя вновь». Служитель ей робко заметил: «Ах, чистый Плод, ты ведь в руке не имеешь того, чем бы могла меня напоить». Она же ответила и сказала ему: «Желаю напоить тебя целительным питием, которое течет из моего сердца». Тут он так испугался, что не знал, как ей ответить, ибо осознавал себя недостойным. А она весьма милостиво сказала ему: «Поскольку Иисус, сокровище неба, столь любезно погрузился в сердце твое, и того же в тяжком труде заслужили твои сухие уста, то сие будет тебе от Меня для особого утешения». И сказала: «Сие не телесный напиток, но целительный духовный напиток подлинной чистоты». Он позволил себя напоить, подумав в себе: «Напейся-ка вдоволь, дабы полностью утолить свою страшную жажду». Когда он вдоволь напился небесного пития, то у него во рту что-то осталось, как бы маленький, мягкий комочек, который был бел, подобно небесному хлебу13. Он изрядно долго его сохранял в своих устах как истинное свидетельство [о случившемся]. Затем он разразился сердечным рыданием и возблагодарил Бога и Его милою Матерь за ту великую благодать, которую он принял от них.
Тою же ночью наша Владычица явилась одной весьма святой особе, жившей в другом городе, и, поведав, каким образом она его напоила, сказала ей так: «Ступай и передай от меня Служителю моего Чада, как написано о возвышенном учителе, коего именуют Иоанном Хризостомом, с золотыми устами: когда тот, будучи школяром, преклонил колена перед алтарем, где небесная Матерь в образе деревянного изваяния матерински питала свое Чадо, держа Его на своем лоне, то изваянная Матерь отняла свое Чадо на время от груди и позволила также упомянутому ученику испить из Ее сердца. Та же благодать была дарована мною Служителю. А во свидетельство истины заметь себе, что наставление, исходящее из его святых уст, будет отныне гораздо вожделенней и веселей для слушания, нежели прежде». Когда Служитель это услышал, то, воздев свои руки и возведя сердце и очи горе, промолвил: «Да прославится вена источающегося Божества, и да восславится мною, бедным, недостойным человеком, из-за сего небесного дара сла-
12 Ин. 2, 2-11, чтение 2-ого воскресенья после Рождества.
13 Манна небесная. Исх. 16, 14-16.
144 НАУЧНЫЕ ВЕДОМОСТИ Р Серия Философия. Социология. Право.
I Щ 2013. № 16 (159). Выпуск 25
достная Матерь всяческой благодати». - Подобное сему можно сыскать в первой части книги, именуемой «Speculum Vincentii».
Оная святая особа, однако, возвысив свой голос, обратилась к нему с такими словами: «Еще кое-что я должна сказать Вам. Да будет Вам ведомо, что наша милостивая Госпожа, вместе со Своим возлюбленным Чадом, нынче ночью мне явилась в видении. Она держала в руке прекрасный сосуд с водой для питья. Чадо и Владычица говорили о Вас в самых добрых словах. Затем она протянула сосуд с водою Младенцу и попросила осенить его Своим благословением. Тот осенил святым благословением воду, которая тотчас превратилась в вино, и промолвил: "Довольно, Мне больше не хочется, чтобы брат упражнял себя дольше и чтобы он впредь оставался без вина. Пусть же пьет отныне вино ради своего изнуренного естества"». И вот, поскольку Служитель таким образом получил дозволение от Бога, он с этих пор начал вкушать вино, как то делал и раньше.
В то время он был весьма болен из-за переизбытка ранее предпринятых упражнений, к которым так долго себя понуждал. И тут некой особе, святому Божьему другу, явился наш дражайший Господь. Он держал в руке склянку. Особа обратилась к Нему: «Ах, Господи, на что намекаешь Ты оной склянкой?» Тот отвечал: «Сим желаю исцелить Моего Служителя, который болен». Тогда наш Господь приблизился со склянкой к Служителю и отворил ее: в ней была свежая кровь. Он взял из склянки чуточку крови и помазал ею сердце Служителя, так что сердце стало все окровавленным, затем помазал ему руки и ноги, и все его члены. Особа спросила Его: «Ах, мой Господь и мой Бог, что Ты рисуешь на нем, или хочешь запечатлеть на нем пять Своих знаков?» Он отвечал: «Да, хочу любовно означить страданием его сердце и все его естество. Желаю его исцелить и сделать здоровым, желаю сотворить из него человека, Моему угодного сердцу».
После того, как Служитель вел жизнь, столь исполненную упражнений согласно внешнему человеку, как о том написано выше, от своего восемнадцатого до своего сорокового года, и его естество было истощено, так что ничего больше не оставалось, как умереть или бросить оные упражнения, Служитель их бросил, и ему было указано Богом, что строгость и все ее виды были не чем иным, как добрым началом и сломом его несломленного человека, и он подумал в себе, что ему надобно впредь подвизаться другим способом, который подошел бы ему.
Глава XX. О мучительной покорности
Когда Служителю были Богом запрещены те внешние упражнения, которые могли ему стоить жизни, то его обессиленное естество было столь счастливо, что он плакал от радости, вспоминая о своих тяжких оковах, а также о том, что он в них выстрадал и перенес. И он сказал сам в себе: «Ну что ж, возлюбленный Господи, отныне я буду вести спокойное и привольное житие, и поживу в свое удовольствие. Стану вдоволь утолять свою жажду вином и водой, высыпаться несвязанным на своем соломенном тюфяке, ибо этого я так часто и страстно желал, чтобы хотя бы пред смертью обрести мне покой. Довольно я себя утеснял. Настало время, дабы впредь успокоиться». Такие-то бесшабашные надежды и мысли носились у него в голове. Увы, он не ведал о том, что ему было уготовано Богом!
После того, как в течение нескольких недель ему было очень вольготно благодаря этим утешительным помыслам, как-то случилось, что он сидел на своем обычном молитвенном месте, углубившись в размышление над неложными словесами, изреченными страждущим Иовом: «Militia est etc., житие человека в сем мире - не что иное, как служение рыцаря»14. В этом размышлении он вновь лишился всех чувств и ему показалось, что туда, где он находился, вошел некий миловидный юноша, у него был весьма мужественный вид; он принес для него пару чудных поножей и прочие одеяния, какие обычно носят на себе рыцари. Подойдя к Служителю, юноша облачил его в рыцарские доспехи и сказал ему: «Стань рыцарем! До сих пор ты был оруженосцем. Бог желает, чтобы отныне ты сделался рыцарем». Он оглядел себя в поножах и произнес в великом удивлении своего сердца: «Ах, Боже, что со мною случилось, и что из меня вышло? Мне что же, быть рыцарем? Уж лучше мне пожить в свое удовольствие». А юноше он сказал: «Если Богу угод-
14 Ср.: Иов 7, 1.
Серия Философия. Социология. Право. 2013. № 16 (159). Выпуск 25
но, чтобы мне быть рыцарем, то я предпочел бы стать рыцарем в битве, так мне милей». Юноша слегка от него отвернулся и, засмеявшись, сказал ему так: «Не заботься об этом, тебе еще будет достаточно битв: кто хочет примкнуть, не ведая страха, к духовному рыцарству Божию, тому суждено столкнуться с гораздо худшими испытаниями, чем знаменитым героям старых времен, о чьих смелых подвигах обыкновенно поет и толкует [весь] мир. Ты думал, что Бог освободил тебя от ярма и сбросил оковы, и тебе теперь остается жить в свое удовольствие? Нет, так не пойдет! Бог не желает снимать с тебя кандалов, Он только хочет их изменить, и намерен сделать их гораздо тяжелей, чем они были когда-то». Сему служитель весьма ужаснулся и произнес: «Эй, Боже, что Ты задумал со мной сотворить? Я надеялся, что страдания миновали, а они лишь начинаются. И только теперь, мне сдается, начинается [настоящая] скорбь. Ах, небесный Господь, что замыслил Ты обо мне? Один ли я грешник, а другие все праведники, что розгой Своей Ты порешь меня, бедолагу, и жалеешь ее для прочих людей? Сие творишь Ты со мной с моих детских дней, распяв мое юное естество долгими и тяжкими хворями. Я думал, что этого хватит». Бог отвечал: «Нет, этого еще недостаточно. Ты должен быть искушен во всем до самого основания, коль скоро тебе уготовано благо». Служитель сказал: «Господи, покажи, сколько страданий мне еще предстоит». Бог отвечал: «Посмотри над собой в небеса, и коль сумеешь сосчитать бесконечное множество звезд, то сумеешь исчислить и беды, которые ожидают тебя. Как звезды кажутся малыми, хотя и велики, так и беды твои покажутся малыми в глазах неопытного человека, но сам ты почувствуешь, как тяжело их нести». Служитель сказал: «Ах, Господи, яви мне страдания заранее, дабы мне их узнать». Бог отвечал: «Нет, для тебя будет лучше не знать, чтобы не пасть прежде времени духом. Но среди бесконечных страданий, которые тебя ожидают, Я назову тебе только три.
Вот первое: до сих пор ты избивал сам себя своими собственными руками и заканчивал, если хотел, испытывая жалость к себе самому. Отныне Я хочу забрать тебя у тебя самого и желаю отдать тебя, безо всякой защиты, в руки в посторонних людей. Теперь тебе предстоит испытать закат своей доброй славы. Он случится у всех на глазах по вине неких слепцов. Из-за этого натиска тебе будет хуже, чем из-за боли в спине, израненной острым крестом. Ибо по причине былых твоих упражнений ты весьма почитаем людьми. Ныне же будешь низринут и превратишься в ничто.
А вот и иное страдание: сколь бы горькую смерть ты сам себе ни готовил, попечением Божиим у тебя осталось нежное, требующее любви естество. Случится же так, что, где ты взыщешь верности и сугубой любви, там обрящешь неверность, великую горечь и скорбь. Сия скорбь будет настолько жестокой, что те, кто тебя чтит, неизменно сохраняя верность тебе, от сочувствия станут страдать вместе с тобою.
Страдание третье: до сих пор ты был сосунком и излюбленным баловнем, парил в сладости Божией, словно рыба в пучинах морских. Теперь-то Я у тебя сие отниму, и дам тебе бедствовать и увядать, так что будешь покинут обоими: Богом и целым миром. Ты будешь открыто презираем друзьями и недругами. Скажу тебе кратко: все, что задумаешь для себя к утехе иль радости, то встанет у тебя за спиной, все же, что тебе противно и горько, встанет у тебя пред лицом».
Служитель этому ужаснулся, так что у него задрожало все его естество. Он порывисто поднялся, а затем, пав крестообразно на землю, возопил к Богу взывающим сердцем и завывающим голосом, умоляя Его, чтобы Тот, если только возможно, избавил его от сей муки по Своей отеческой благости. Ну, а если сие невозможно, то пусть на нем будет исполнено небесное произволение Его вечного распорядка. Когда он пролежал изрядное время, в нем нечто промолвило: «Мужайся! Я Сам пребуду с тобой и помогу тебе благодатно перенести все сии чудеса». Служитель поднялся и предал себя в руки Божьи.
Было утро, закончилась месса. Он грустно сидел в своей келье и размышлял о том, что с ним приключилось, мерз, ибо дело было зимой, и тут в нем что-то сказало: «Открой окно кельи, посмотри и научись!» Он отворил окно и, взглянув, увидел собаку. Она носилась кругами по крестовому ходу, таскала в зубах потрепанную тряпку для ног, вытворяя с ней презабавные фокусы: подбрасывая ее вверх, швыряя вниз и раздирая в ней дыры. Он возвел очи горе, глубоко воздохнул, и ему было сказано: «Точно так же будет с тобою в устах твоих братьев». Он подумал в себе: «Раз уж не может быть по-другому, отдай себя на это, однако смотри, как сия тряпка, молча, позволяет творить с собой все, что угодно,
так и ты поступай!» Он вышел, [поднял тряпку] и оставил ее у себя на долгие годы как свою любимую драгоценность и, когда хотел разразиться в возгласах нетерпения, доставал ее, чтобы, узнав в ней себя, соблюдать молчание по отношению ко всем.
Если в негодовании он порывался отвратить свое лице от притеснявших его, то ему изнутри сие запрещалось и говорилось: «Подумай-ка, вот Я, твой Господь, не закрывал Своего прекрасного лика от тех, что плевали в Меня»15. И он, глубоко раскаиваясь, обращался к тем людям, преисполненный благости.
В самом начале, когда его постигало какое-то горе, он размышлял в себе так: «О Боже, скорей бы сие несчастье прошло, дабы мне от него быть свободным». И вот, в день нашей Владычицы, в Сретенье, ему в видении явился младенец Иисус и, укоряя, сказал ему так: «Ты пока не умеешь страдать, как положено. Я тебя научу. Посмотри, когда ты страдаешь, тебе не надо взирать на конец текущих страданий и хотеть затем упокоиться. Пока длится это страдание, тебе нужно заранее готовиться принять в терпении другое страдание, которое последует. Тебе надобно поступать, подобно деве, срывающей розы. Она срывает цветок с куста роз, но ей недостаточно. Она помышляет о том, как ей продолжить, как бы сорвать ей еще. Вот так и ты поступай: заблаговременно приготовься к тому, что, когда сие страдание закончится, тебя тотчас постигнет другое».
Среди остальных друзей Божьих, что предсказывали ему грядущие беды, пришла к нему некая благородная святая особа и сказала ему, что в праздник ангелов16, после заутрени она очень настойчиво молилась Богу о нем. И вот, ей явилось в видении, что она отведена была в место, где находился Служитель, и узрела, что над ним вздымается прекрасное дерево роз. Оно было высоко, пространно, было благолепного вида, и повсюду на нем росли дивные, алые розы. Особа взглянула на небо, ей показалось, что, вот, солнце красиво восходит, без всяких туч и в великом сиянии, а в солнечном блеске стоял прекрасный Младенец в виде креста. И вдруг узрела она, что из солнца изошел некий луч - и прям в сердце Служителя. Он был до такой степени мощный, что воспламенились все его жилы и члены. Розовое древо меж тем наклонилось, словно желая оградить своими толстыми сучьями его сердце от сияния солнца, и не могло сего сделать, ибо исторгающиеся лучи были настолько сильны, что проникали сквозь сучья и светили в самое сердце. После того она увидала, что Младенец, выступив из солнца, сошел. Она же сказала ему: «Ах, милое чадо, куда направляешься?» Он ответил: «Желаю идти к возлюбленному Мною Служителю». Она сказала: «О, нежное чадо, что означает сияние солнца в сердце служителя?» А Он отвечал: «Я просветил его любвеобильное сердце столь ярко, чтобы из него вырывались отблески света, любовно притягивая ко Мне сердца всех людей. А толстое дерево роз означает многие скорби, что его ожидают. Оно не сумело сему помешать, да исполнится сие благородно на нем.
Поскольку новоначальному человеку надобна отрешенность, решил он остаться в своем монастыре более X лет отрешенным от целого мира. Выйдя из-за стола, запирался он в своей капелле и оставался в ней. Ни к вратам, ни куда-либо еще ему не хотелось -подолгу беседовать с женами или мужами, или хотя бы их видеть. Для своих очей он выбрал близкую цель, дальше которой они не должны были смотреть. Она располагалась в пяти шагах от него. Во всякое время Служитель оставался в обители, не желая выйти в город либо деревню. Он хотел себя посвятить лишь своему одиночеству. Оная предосторожность, впрочем, ему не помогла, ибо в те самые годы обрушились на него страшные скорби, и он был ими весьма утеснен, так что у себя самого и у прочих людей вызывал только жалость.
Дабы заключение для него стало полегче - ибо он сам себя, без оков, принудил к тому, чтобы X лет оставаться в капелле, - Служитель заказал у художника изобразить ему святых отцов древности и начертать их изречения, а также некоторые иные назидательные вещи, которые подвигли бы страждущего человека к терпению в превратностях. Но Бог не захотел попустить, чтобы он порадовался этим картинкам, ибо, едва художник набросал в капелле углем древних отцов, у того разболелись глаза, и он их не смог разукрасить. С тем художник откланялся, сказав, что пусть, мол, произведение остается та-
15 Ср.: Ис. 50, 6.
16 Праздник всех Ангелов (архангела Михаила): 29 сентября.
Серия Философия. Социология. Право. 2013. № 16 (159). Выпуск 25
ким, покуда он не поправится. А когда Служитель начал к нему приступать и выспрашивать, сколько же надобно ждать, чтобы он выздоровел, тот отвечал: XII недель. Служитель попросил его поднять упавшую лестницу к намеченным образам древних отцов, потер их ладонями, провел ими художнику по его хворым глазам и сказал: «Силою Божией и святостью сих древних отцов повелеваю я, мастер, Вам, чтобы Вы завтра днем сюда возвратились, а Ваши глаза были совершенно здоровы». И вот, когда настало раннее утро, пришел мастер, радостный и здоровый, и благодарил Бога и Служителя за то, что он выздоровел. Но Служитель приписал сие не себе, а древним отцам, до чьих образов он прикоснулся ладонями.
В это самое время Бог промышлял о нем так, словно разрешал злым духам и всем людям его истязать. Неисчислимо много он тогда выстрадал от лукавых. Принятым [на себя] чудовищным видом, исполненным лютой свирепости, они причиняли ему днем и ночью, и наяву, и во сне столько страданий и горя, что он совсем изнемог.
Раз как-то у него началось искушение, ему ужасно захотелось вкусить мяса, ибо он оставался без него многие годы. Едва он съел мяса и утолил свое желание, пред ним в видении из самого ада вынырнул чудовищный образ и, прочитав стих: «Adhuc escae eorum erant etc.»17, лающим голосом выкрикнул тем, что собрались вкруг него: «Сей монах повинен смерти, и он примет ее от меня». Поскольку же те, что стояли кругом, не желали сего допустить, он извлек огромный бурав и сказал ему так: «Коль не могу теперь тебе сделать другого, то мне все-таки хочется помучить твое тело этим буравом и просверлить тебе рот, причинив тебе ровно столько страданий, сколь велико было твое наслаждение от поедания мяса». С тем и залез он ему буравом в уста. Тотчас у Служителя распухла нижняя челюсть и десны, отек рот, так что его нельзя было открыть, и целых три дня он не мог есть ни мяса, ни прочей еды за исключением того, что ему удавалось всосать через зубы.
Institute of high humanitarian studies Russian State Humanitarian University
e-mail: [email protected]
CONTEMPLATIONS AND ASCETIC EXERCISES OF G. SUSO
M.Y. REUTIN
17 Пс. 77, 30. Ср.: Числ. ll, 33. «Еще пища была в [устах] их, и т.д.»
