CC BY
23
Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2023.
№ 73. С. 108-120.
Tomsk State University Journal of Philosophy, Sociology and Political Science. 2023. 73. pp. 108-120.
Научная статья УДК 316.77
doi: 10.17223/1998863Х/73/10
СОВРЕМЕННЫЙ ПУБЛИЧНЫЙ ДИСКУРС И САМОЦЕНЗУРА Татьяна Викторовна Лягошина
Национальный исследовательский Томский государственный университет, Томск, Россия,
lyagoshina. tatiana@gmail. com
Аннотация. В статье проанализированы особенности современного публичного дискурса, цифрового информационного пространства, медиапространства, дано определение и рассмотрены основные виды самоцензуры, практикуемые авторами в поле современного публичного дискурса. Показаны более широкий спектр причин и эффектов самоцензуры, чем традиционно принято считать, а также важная социальная и коммуникативная роль, которую играет рассматриваемый феномен на современном этапе развития общества.
Ключевые слова: самоцензура, публичный дискурс, медиапространство, цифровое информационное пространство, коммуникация
Для цитирования: Лягошина Т.В. Современный публичный дискурс и самоцензура // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2023. № 73. C. 108-120. doi: 10.17223/1998863Х/73/10
Original article
MODERN PUBLIC DISCOURSE AND SELF-CENSORSHIP Tatiana V. Lyagoshina
National Research Tomsk State University, Tomsk, Russia, [email protected]
Abstract. Public discourse is a sphere of active social interaction, self-expression of individuals and social groups, cultural and scientific exchange, public discussion on the most pressing issues of society (including global ones) and also, especially since its transition to a modern, technologized media space, a sphere of the development of the struggle for power, for influence on the mass consciousness and, ultimately, for various kinds of resources. This important role of the social phenomenon determines the increased attention of researchers to its various aspects. One of the most studied aspects is public discourse as an instrument of power exercised through its manipulative, misinforming, discriminatory potentials and censorship. The latter is traditionally considered the most abusing negative and antidemocratic manifestation of power in the field of public discourse. However, censorship, for all its universality and prevalence in all spheres of human activity reflected in the mass media, and in any socio-economic system (those in power have always used and will use this tool), still loses its former scale and influence due to the peculiarities of modern media spaces: mass, global access to the Internet and the possibility of a free and instant publication of messages provide a bypass of the obstacles of official control (at least temporarily) and a sufficient audience. Even in countries where unprecedented efforts are being made to control Internet content, unauthorized throw-ins of taboo information into the public domain regularly occur. At the same time, the fact that external censorship is being replaced by self-censorship of authors (addressers) deserves interest. What is the manifestation of self-censorship? Is it only about the fear of various kinds of sanctions? This research shows that not only, and often not so much about it. Along with obvious and potentially negative effects, self-censorship also has significant positive ones, namely: it promotes social regulation "from the inside" - ensures conflict-free interaction, reduces psycho-emotional
© Т.В. Лягошина, 2023
tension, interrupts the spread of fakes, thereby making communication more efficient and safer. Obviously, the mentioned features of authors' self-censorship in the field of modern public discourse are important for a peaceful and productive public life and, therefore, should be the subject of further interdisciplinary research.
Keywords: self-censorship, public discourse, media space, digital information space, communication
For citation: Lyagoshina, T.V. (2023) Modern public discourse and self-censorship. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filosofiya. Sotsiologiya. Politologiya - Tomsk State University Journal of Philosophy, Sociology andPolitical Science. 73. pp. 108-120. (In Russian). doi: 10.17223/1998863Х/73/10
Изучение современного публичного дискурса, с одной стороны, необходимым образом опирается на философские, лингвистические и социологические исследования предшествующих эпох, а с другой - вынуждает нас искать иные подходы к его анализу и интерпретации, так как изменения в общественном устройстве, особенно в его информационной и коммуникационной сферах, слишком велики и значительны, чтобы не потребовать смены подходов и фокуса внимания.
В ХХ в. в сфере социогуманитарных наук превалировала критическая теория, берущая начало в трудах К. Маркса, затем Франкфуртской школы и позже получившая оригинальное развитие в исследованиях таких философов, как М. Фуко, Ж. Бодрийяр и др. При всем многообразии направленности и содержания критических проектов, каждый из них так или иначе обыгрывал темы господства и подчинения, политических / идеологических манипуляций, социальной несправедливости и дискриминации, в том числе в области создания и распространения информации / знаний.
Критическая теория нашла отражение и в работах, посвященных философии языка, социолингвистике и теории дискурса. Так, Фуко в своей лекции «Порядок и дискурс» [1] отмечает: «Дискурс ведь - что и показал нам психоанализ - это не просто то, что проявляет (или прячет) желание, он также и то, что является объектом желания; и точно так же дискурс - а этому не перестает учить нас история - это не просто то, через что являют себя миру битвы и системы подчинения, но и то, ради чего сражаются, то, чем сражаются, власть, которой стремятся завладеть».
Каким образом дискурсы воспроизводят власть, а также злоупотребление ею, в том числе через механизмы цензуры и когнитивных манипуляций, подробно исследовали основоположники направления критического дискурс-анализа (КДА) британский социолингвист Норман Фейрклаф [2], его голландский коллега Тен Ван Дейк [3] и австрийский лингвист-дискурсолог Рут Водак [4].
В самом деле до конца ХХ в. формирование публичного дискурса и контроль над ним почти всецело находились в руках политических и финансовых элит. Соответственно, последние имели практически безраздельное влияние на массовую аудиторию, выступая то в роли информационных «пастырей», то в роли информационных «тюремщиков». Текущий же век ознаменовался относительной медийной «демократизацией»: задавать тон и направление развития публичного дискурса (по крайней мере, на некоторое время) может любой человек, который обучен грамоте и имеет доступ в интернет (сегодня такие люди составляют 62,5% мирового населения, по данным
Глобального ежегодного отчета об интернете и социальных сетях Digital-2022 [5]).
Сегодня мы наблюдаем, как вследствие технологических и социокультурных трансформаций, характеризующих информационную эпоху, властные механизмы дискурса, одним из которых всегда являлась цензура, перестали эксклюзивно принадлежать структурам и институтам, облеченным властью в традиционном ее понимании. К тому же контроль и цензурирование лавинообразно растущего объема текстовых и иных информационных материалов, а также программных средств для их генерации и публикации (в том числе с помощью искусственного интеллекта и «Больших языковых моделей», например, ChatGPT от ОрепА1), технически затруднены.
Ситуация выглядит таковой, словно наконец-то право на свободу слова, закрепленное в конституциях большинства государств, обретает свое истинное воплощение: даже если на одной из интернет-платформ сообщения начинают подвергаться цензуре, всегда находится другая, допускающая практически безграничную свободу словесного самовыражения. Если и на последней вдруг начинают работать некие идеологические / политические или религиозные «фильтры» и отбор, то и тогда автор, приложив определенные усилия, может подобрать дружественный или, по крайней мере, нейтральный хостинг для своих материалов.
Однако следует отметить, что цензура, если смотреть на проблему не глазами приверженцев КДА, полагающих ее исключительно инструментом подавления и дискриминации, во все времена играла не только негативную роль, но и позитивную - регламентирующую, устанавливая определенные ценностные ориентиры и границы общественных норм, тем самым консолидируя общество, не допуская экстремистского или попросту неразумного, деструктивного поведения как индивидов, так и социальных групп / сообществ.
Принимая во внимание упомянутые трансформации медиапространства и публичного дискурса, попробуем ответить на следующие вопросы: утрачивает ли свою роль и «силу» цензура и возможно ли чем-то заменить / возместить ее позитивную социальную функцию. Как показывают наблюдения, в приложении к индивидуальному творчеству (даже если автор причисляет себя к некой группе) в современном публичном дискурсе цензура не исчезает, - она реструктурируется и по большей части преобразуется в самоцензуру, при этом по-прежнему выступая в качестве элемента системы управления сознанием и поведением индивидов и / или социальных групп - адресатов того или иного сообщения. Самоцензура понимается в данной статье как акт намеренного и добровольного неразглашения / утаивания информации от адресатов вопреки отсутствию внешнего принуждения к этому или каких-либо формальных препятствий для полного ее раскрытия.
Интересную перспективу в рассмотрении феномена самоцензуры задают размышления Мишеля Фуко, являясь своего рода переходной, промежуточной позицией между его же последователями (апологетами КДА) и нашим сегодняшним пониманием сути перемен, происходящих в области реализации и интерпретации современного публичного дискурса. В своей лекции «Порядок дискурса» Фуко [6] предложил оригинальную интерпретацию дискурсивных процессов и факторов, их регулирующих: «...Но что уж такого
опасного и гибельного в том факте, что люди разговаривают и что их дискурсы бесконечно множатся? В чем тут опасность?.. Я полагаю, что в любом обществе производство дискурса одновременно контролируется, подвергается селекции, организуется и перераспределяется с помощью некоторого числа процедур, функция которых - нейтрализовать его властные полномочия и связанные с ним опасности, обуздать непредсказуемость его события...».
Далее он переходит к описанию и экспликации процедур «контроля и отграничения», уделяя особое внимание так называемым «внутренним процедурам»: такие процедуры служат цели самоуправления и упорядочивания дискурса, и особая роль здесь отводится автору и осознанию им необходимости работать в рамках дисциплины, доктрины или научной школы: «...Дисциплина - это принцип контроля над производством дискурса. Она устанавливает для него границы благодаря игре идентичности, формой которой является постоянная реактуализация правил», «...Либо вы должны следовать установленной системе в своей работе, либо будете из нее исключены» [6]. Также Фуко указывает на важность ритуалов и правил «дискурсивных сообществ» - кто, о чем и как имеет право говорить, если причисляет себя данному сообществу: «...На этот раз, стало быть, речь идет о прореживании говорящих субъектов: в порядок дискурса никогда не вступит тот, кто не удовлетворяет определенным требованиям или же с самого начала не имеет на это права» [Там же]. Особой ролью в контроле над дискурсом Фуко наделяет автора, подчеркивая его ориентированность на себя, свое миропонимание и мироощущение «в моменте». Такой автор не хочет и не должен соизмерять свои личные принципы самовыражения с чьей-либо потребностью в полной информированности, достоверности и тем более откровенности со стороны автора.
Еще одна из внутренних процедур, по Фуко, вероятно, сегодня не самая очевидная, но все же имеющая место, - речевое поведение в соответствии с социальным статусом и, в частности, отражение социальной стратификации в системе образования: «Сколько бы ни утверждалось, что образование по неотъемлемому праву является средством, открывающим для любого индивида в обществе, подобном нашему, доступ к дискурсу любого типа, - хорошо известно, что в своем распределении, в том, что оно позволяет и чего не допускает, образование следует курсом, который характеризуется дистанциями, оппозициями и социальными битвами. Любая система образования является политическим способом поддержания или изменения форм присвоения дискурсов - со всеми знаниями и силами, которые они за собой влекут» [Там же].
В итоге Фуко приходит к мысли, подводящей и нас к выводу об имманентной сущности и неискоренимости самоцензуры человека социального: «Все происходит так, как если бы запреты, запруды, пороги и пределы располагались таким образом, чтобы хоть частично овладеть стремительным разрастанием дискурса, чтобы его изобилие было избавлено от своей наиболее опасной части и чтобы его беспорядок был организован в соответствии с фигурами, позволяющими избежать чего-то самого неконтролируемого».
Фуко считает, что человеческое общество страдает логофобией - страхом перед высказываемым / сказанным, страхом «перед лицом этого грандиозного, нескончаемого и необузданного бурления дискурса» [Там же]. В этом смысле самоцензура-логофобия может быть противопоставлена парресии -
еще одному типу речевого поведения, изучению которого Фуко уделил много внимания, где под парресией понимается «свободная речь», или предельная откровенность и прямота высказывающегося, «когда оглашение истины считается долгом», даже на грани риска для собственной жизни: «...Когда философ критикует тирана, когда гражданин критикует большинство, когда ученик критикует своего учителя, они, вполне возможно, применяют парресию». При этом французский философ отмечает, что такая «свободная речь» может пониматься как в позитивном ключе (например, в качестве конструктивной критики), так и в негативном, уничижительном - как «произнесение вслух всего, что приходит в голову, без разбора... болтовня» [7].
Исследования феномена самоцензуры как такового начались во второй половине ХХ в. По сравнению с работами по изучению цензуры их не так много, и большинство из них сосредоточено вокруг доминирующего, нередко политически окрашенного тезиса: самоцензура - это негативное социальное явление, антидемократический процесс, снижающий доступность информации и затрудняющий самовыражение [8; 9. Р. 21; 10. С. 21]. Однако такой взгляд на самоцензуру представляется нам ограниченным и не учитывающим целый ряд положений социо- и психолингвистического характера, влияющих на принятие авторами решений по поводу выбора лексики, стиля, объема и прочих характеристик создаваемых и публикуемых ими сообщений.
При исследовании явления самоцензуры мы применили дискурсивно-исторический подход Р. Водак [11], который заключается в объединении текстуального и контекстуального анализов. При этом контекст понимается как сложный феномен, состоящий из нескольких уровней: лингвистического, интертекстуального, интердискурсивного, экстралингвистического, социально-политического и исторического. Были проанализированы с социально-философской точки зрения возможные причины и следствия самоцензуры на современном этапе развития медиапространства и публичного дискурса как с точки зрения авторов, так и с точки зрения потенциальных аудиторий. Для целей этой работы были рассмотрены феномены современного медиапространства, цифровой общественности (цифровой публики) и публичного дискурса, синхронически изучены текстовые материалы независимых авторов, размещенные в свободном доступе в социальных сетях («Телеграм», «ВКонтакте», «ТенЧат» и др.) и диахронически - статьи публицистического характера, связанные с описанием событий ряда военных конфликтов ХХ в. [12-16].
Интернет давно превратился из исключительно технического средства для узкоспециальной связи в социальную программу с «открытым кодом», предназначенную для взаимодействия между различными акторами и контекстами. Цифровое пространство представляет собой пространство так называемых социальных сетей - групп людей (цифровой общественности / публики), связанных друг с другом посредством информационных технологий. Причем цифровое пространство (или его части) легко трансформируется, - оно флю-идно, высокоадаптабельно и может создаваться под определенные цели. Цифровая общественность посредством технологических платформ социальных сетей формирует и распространяет разного рода знания. Это своего рода глобальный «эпистемополис». Цифровая общественность - по историческим меркам сравнительно новая социальная сущность, но ее влияние на современные социальные процессы трудно переоценить, что отражено в много-
численных исследованиях [17, 18]. Цифровое социальное пространство сложно и, соответственно, дает более сложную, смешанную концепцию современной общественности. Каково качество знаний / сведений, зарождающихся и передающихся в цифровом пространстве, и можно ли им доверять всецело - основные вопросы, которыми сегодня задаются многие участники и исследователи цифрового пространства.
Цифровое пространство трансформирует определения дискурса и публичного дискурса, а также представления о частном и публичном, локальном и глобальном, реальном и вымышленном, истинном и ложном. При этом, судя по социологическим опросам [19], современная публика, при всей ее информационной «всеядности», относится с недоверием к любой информации, к любой риторике, фигурирующей в интернете, и даже рассматривает их как серьезную угрозу как благополучию отдельного человека, так и общественному порядку.
Развитие информационных технологий, когда они практически «сливаются» с человеческим сознанием, приводит к возникновению коллективной (общей / общественной) «цифровой памяти», хотят того люди или нет. Степень влияния интернет-коммуникаций на социальные процессы в реальном обществе велика, если не сказать определяюща. Фактически авторы сообщений являются агентами социальных изменений, и большинство это осознает [20]. При этом многие сегодня выступают против бесконтрольного роста и распространения информационных технологий, так как воспринимают их в качестве угрозы личной, в том числе финансовой безопасности [21].
Отметим также, что современные коммуникационные и информационные технологии не только предоставляют любому человеку новые возможности для самовыражения, они бросают ему вызов «двойного суда»: властных (специальных, надзорных) структур и всей цифровой публики. В этой связи совершенно естественным образом возникает потребность в защите личных границ и обеспечении личной безопасности в самом широком понимании последней. Очевидно, что постепенно публичный дискурс должен эволюционировать в более социально эколологичный и самоцензура будет являться одним из путей достижения этой цели.
Любой дискурс и в особенности публичный дискурс - это лингвокуль-турный материал, отражающий эпоху целиком - со всеми ее смыслами и актуальными задачами, определяющими тематику, способы самовыражения авторов, коммуникативные табу и т.п. Лингвистический анализ современного публичного дискурса в интернете показывает, что его языком является преимущественно обыденный язык. Даже материалы, касающиеся специфических, профессиональных тем (медицина, политика, наука и др.) все чаще оформляются обыденным языком в свободном, варьирующем стиле. Обыденный язык, как это известно из многочисленных социолингвистических исследований, с одной стороны, адаптируется к социальным изменениям (культурным, экономическим, политическим), а с другой - сам служит инструментом для приспособления человека к изменяющимся условиям социальной среды и даже инструментом ее (ре)конструирования. Перефразируя известное выражение Н. Арутюновой [22], можно сказать, что современный публичный дискурс - это речь, погруженная в современную жизнь, которая стала основой для зарождения следующих социолингвистических феноме-
нов: сосуществование множества индивидуальных, авторских риторик; нео-пиджинизация / нео-креолизация; кризис вербального текста; замена цензуры самоцензурой.
Современный публичный дискурс является отражением современного общества, вбирая в себя и перерабатывая все его специфические черты: глобализацию, цифровизацию, медиатизацию, мультимодальную гибридизацию, всеобщее ускорение, фактоидность, ультимативную направленность на полную реализацию всевозможных прав и свобод и др. К тому же, как отмечает в своей работе филолог Е. Панова [23], сегодня в публичном дискурсе доминирует авторский ракурс, авторское, индивидуальное сознание. При этом наблюдаемое устремление к индивидуализации (множество уникальных авторов) одновременно сопровождается кросскультурной, глобализирующей коммуникацией (общее, единое медиапространство).
Одним из примеров вариативности публичного дискурса является регулируемая степень его публичности: от максимальной, когда доступ к авторскому материалу открыт любому интернет-пользователю, до ограниченной узким кругом избранных адресатов, где ограничивающими фильтрами могут выступать пол, возраст, социальное положение, политические или культурные предпочтения и др. Степень публичности напрямую отражает степень охвата потенциальной аудитории, и чем она выше, тем, соответственно, выше вероятность ответных социальных действий (в том числе массовых). Этот, по сути количественный, а не смысловой параметр также является предметом для проявления самоцензуры авторов.
Дополнительным соображением в отношении современного медиапро-странства интернета и соответствующего публичного дискурса становится признание в нем своего рода «электронного вече» - пространства без реального места, без реальных людей, представляющего общество в его идеальном виде («утопия» - по М. Фуко [24]), и оно - результат циркулирующих в нем риторик. Тексты в интернете стремительно «отрываются» от авторов, передаются, трансформируются (в том числе семантически), объединяются с текстами других авторов - публичная сфера глобальной сети поглощает и деперсонализирует их. Еще Ю. Хабермас [25], например, отмечал сублимацию индивида перед регулирующей функцией публичной сферы: «При переплетении публичной и частной сферы не только политические власти берут на себя определенные функции... но и наоборот, общественные силы теперь берут на себя политические функции». На этом фоне попытки самоцензуры могут показаться тщетными, ибо открытость и универсальная подверженность авторских текстов выраженному трансформирующему воздействию современного медиапространства очевидны и не вызывают сомнения. Вместе с тем мы наблюдаем тенденцию к интенсификации авторами процессов самоцензурирования.
Еще в 1948 г. в рамках статьи 19 Всеобщей декларации прав человека было закреплено (и поддержано большинством национальных правительств) право на свободу убеждений и на свободное их выражение. С тех пор цензура в масс-медиа, хотя и не исчезнув полностью, значительно ослабила свои позиции, а идея свободы слова продолжила укрепляться. В связи с этим особый интерес представляет изучение причин, способствующих появлению и рас-
пространению самоцензуры: что заставляет современного человека добровольно ограничивать свое вербальное самовыражение.
Анализ результатов анонимных опросов, посвященных самоцензуре и проведенных в разные годы как международными, так и национальными государственными и частными институтами [26-28], а также статей и выступлений блогеров (интернет-пользователей, ведущих собственный канал, сайт или страницу в соцсетях) позволяет выделить несколько наиболее распространенных причин этого явления:
- боязнь попасть под какие-либо санкции (утратить свободу, пострадать физически или морально) в связи с неверной интерпретацией текста адресатом / адресатами или в связи с изменением соответствующих законодательных положений («то, о чем можно было говорить вчера, завтра может стать запрещенным по закону»);
- боязнь репутационных издержек (свободное вербальное самовыражение того или иного вида может восприниматься положительно в бытийной культурной среде, но считаться неприемлемым для человека, вовлеченного в определенные виды государственной или коммерческой деятельности);
- отказ от публикации, если предполагается минимальный положительный отклик аудитории («мало лайков») и / или высоковероятный отрицательный («много дислайков») (ситуации, описываемые на английском языке как low likability и high dislikability), что может транслироваться в проблемы с монетизацией контента либо вызывать выраженный психоэмоциональный дискомфорт;
- нежелание причинить вред третьей стороне (в том числе, например, лишить удовольствия через преждевременное раскрытие информации - эффект спойлера);
- из чувства солидарности с группой («коллективная доблесть» и боязнь быть от нее отлученным) с целью защиты своих убеждений / веры, когда «все средства хороши», в том числе сокрытие информации либо публикация лишь «выгодной» или «красивой» ее части.
Независимо от причины самоцензура может принимать разные виды, самыми распространенными из которых являются:
- полный отказ от публикации идеи / мнения / рассуждения;
- замена в публикации некоторых (конвенционально или индивидуально табуированных) слов / имен другими;
- вместо выражения собственных идей / мнений / рассуждений - ссылки на сторонние информационные ресурсы, где они эксплицитно представлены другими людьми (нередко в другом контексте);
- использование для передачи своих идей / мнений / рассуждений невербальных / нетекстовых коммуникативных модальностей (различные готовые культурные артефакты: мемы, различная символика, видео / кино-цитаты и т.п.).
Большинство исследователей феномена самоцензуры связывают его появление и широкое распространение с повсеместным нарастанием тоталитарных, антидемократических тенденций в обществе. При этом считается, что самоцензура приводит исключительно к негативным эффектам, среди которых чаще всего упоминают: дистресс самоцензоров, обеднение общественной дискуссии, снижение доступности информации и свободы самовыражения [29, 30].
Исходя из проведенного анализа, мы предлагаем посмотреть на феномен самоцензуры с других позиций. Для этого вспомним, что в конституциях некоторых государств наряду с декларацией гарантий свободы мысли и слова, а также запрета цензуры содержатся положения, закрепляющие неправомерность принуждения кого бы то ни было к выражению своих мнений и убеждений [31]. Такие положения, наряду с принятием идеи о серьезной психологической и когнитивной трансформации человека и общества в процессе перехода из информационной эпохи в пост-информационную, могут стать ключевыми для понимания феномена самоцензуры во всей его полноте, призывая дополнить список вышеперечисленных причин необходимостью сохранения авторами приватности / интактности «своего мира», а также необходимостью соблюдения правил речевой коммуникации, сформулированных, в частности, П. Грайсом (принцип кооперации) [32], Дж. Личем (принцип вежливости) [33], Р. Лакофф (этика коммуникации) [34] и / или необходимостью «сохранения лица» (теория вежливости Брауна-Левинсона) [35].
Заключение
Практика самоцензуры, осуществляемая авторами в поле современного публичного дискурса, может быть рассмотрена, с одной стороны, как замещение цензуры, а именно как естественный рост процессов саморегуляции в отсутствие, при недостатке или неадекватности внешнего контроля. С другой стороны, в ситуации тотальной информационной «проницаемости», снижения возможностей защиты частной информации и глобального нарастания социальной напряженности самоцензура способствует социальному урегулированию «изнутри».
К тому же нельзя сбрасывать со счетов особенности индивидуального творческого процесса, актуальные для любого времени, когда автор осознанно и автономно принимает решение о качественном и количественном выборе лингвистических и иных средств для передачи своих идей и оформления своего произведения, что лаконично и точно иллюстрируется замечанием Ю. Лотмана в его «Семиосфере»: «.Нельзя, однако, упускать из виду, что не только понимание, но и непонимание является необходимым и полезным условием коммуникации. Текст абсолютно понятный есть вместе с тем и текст абсолютно бесполезный» [36. С. 220].
Очевидно, что рассмотрение самоцензуры как однозначно негативного, антидемократического явления не корректно и в целом не диалектично. Вероятно, такая позиция связана с исторически сложившимся негативным представлением о любой цензуре, когда само это понятие практически приравнивается к лишению свободы - одной из основных человеческих ценностей. Однако для правильного понимания природы и особенностей феномена самоцензуры необходимо четко разделять, избегая подмены и смешивания, два этих понятия: цензура (внешний контроль) и самоцензура (независимые, непринужденные самоконтроль и самопроявление).
Таким образом, мы делаем вывод, что с общефилософских позиций, а также с позиций социо- и психолингвистики самоцензура является естественным проявлением как коммуникативной компетенции, так и творческого начала в человеке и играет важную роль в современном обществе и, помимо определенных негативных (когда ограничение самовыражения вызвано
страхом, т.е. по сути ожиданием цензуры, осуждения и санкций), оказывает и позитивные эффекты, а именно - помогает сделать коммуникацию (так же, как и любое другое реальное взаимодействие на основе такой коммуникации) и в целом жизнь стремительно трансформирующегося общества более мирными и продуктивными.
Список источников
1. Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности: сборник / сост., пер. с фр., коммент. и послесл. С. Табачниковой. М. : Магистериум : Изд. дом «Касталь», 1996. 446 с.
2. FaircloughN. Language and Power. London : Routledge, 2015. 264 p.
3. Ван Дейк Т. Дискурс и власть: Репрезентация доминирования в языке и коммуникации / пер. с англ. Е.А. Кожемякин, Е.В. Переверзев, А.М. Аматов. 2-е изд. М. : УРСС: Книжный дом «Либриком», 2015. 352 с.
4. Wodak R. Critical linguistics and critical discourse analysis // Discursive pragmatics / eds. J. Zienkowski, J. Ostman, J. Verschueren. Amsterdam ; Philadelphia : John Benjamins Pub. Co., 2011. P. 50-70.
5. Digital 2022: Global overview report / We are social Analytics. 2022. URL: https://datareportal.com/reports/digital-2022-global-overview-report
6. Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности : сборник / сост., пер. с фр., коммент. и послесл. С. Табачниковой. М. : Магистериум : Изд. дом «Касталь», 1996. 446 с.
7. Фуко М. Речь и истина. Лекции о парресии (1982-1983) / пер. с фр. Д. Кралечкиной ; под науч. ред. М. Маяцкого. М. : Изд. дом «Дело» РАНХиГС, 2020. 384 с.
8. Schimpfossl E., Yablokov I., Zeveleva O., Fedirko T., Bajomi-Lazar, P. (2020). Self-censorship narrated: Journalism in Central and Eastern Europe // European Journal of Communication. Vol. 35 (1). P. 3-11. URL https://doi.org/10.1177/0267323119897801
9. Journalists under pressure - Unwarranted interference, fear and self-censorship in Europe (2017), Council of Europe, 2017. Council of Europe Publishing F-67075 Strasbourg Cedex. Printed at the Council of Europe. URL: https://book.coe.int/en/human-rights-and-democracy/7284-journalists-under-pressure-unwarranted-interference-fear-and-self-censorship-in-europe.html
10. Гавриш А., Желтухина М. Цензура и самоцензура в современном политическом ме-диадискурсе США и России: сопоставительный лингвокультурологический аспект // Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. 2021. № 2. С. 16-27.
11. Wodak R. The Discourse-Historical Approach // Methods of Critical Discourse Analysis. 2nd ed. London : Sage, 2009. P. 63-94.
12. Abdel Jawad. S. The Arab and Palestinian narratives of the 1948 war // ed. R. Rotberg. Israeli and Palestinian narratives of conflict - History's double helix. Indiana, Bloomington and Indianapolis : Indiana University Press, 2006. P. 72-114.
13. Ben-Ze'ev E. Imposed silences and self-censorship: Palmach soldiers remember 1948 / eds. E. Ben-Ze'ev, R. Ginio, J. Winter. Shadows of war - A social history of silence in the twentieth century. Cambridge : Cambridge University Press, 2010. P. 181-196.
14. De Baets A. Censorship of historical thought: A world guide, 1945-2000. Westport, CT : Greenwood Press, 2002.
15. Broz S. Good people in evil times. Portraits of complicity and resistance in the Bosnian War. New York : Other Press, 2004.
16. Branche R., House J. Silences on state violence during Algerian war of Independence: France and Algeria, 1962-2007 / eds. E. Ben-Ze'ev, R. Ginio, J. Winter. Shadows of war: A social history of silence in the twentieth century. Cambridge : Cambridge University Press, 2010.
17. Patricia G. Lange, Publicly Private and Privately Public: Social Networking on YouTube // Journal of Computer-Mediated Communication. 2007. Vol. 13, Issue 1. P. 361-380, URL: https://doi.org/10.1111/j.1083-6101.2007.00400.x
18. Barron Nancy, Sibylle Gruber. Responsible Knowledge Workers: Rhetoric, Media, and the Third Environment // The International Journal of Technology, Knowledge, and Society. 2007. № 7 (2). P. 153-166. DOI: 10.18848/1832-3669/CGP/v07i02/56202
19. Опрос ВЦИОМ «Доверие СМИ в России». 2023. URL: https://wciom.ru/analytical-reviews/analiticheskii-obzor/doverie-smi-v-rossii
20. Ong Walter J. Eading, Technology, and the Nature of Man: An Interpretation // The Yearbook of English Studies. 1980. Vol. 10. P. 132-49. JSTOR. URL: https://doi.org/ 10.2307/3506938
21. Brooke C. G. Lingua fracta: Toward a Rhetoric of New Media. Michigan University. Hampton Press, 2009.
22. Арутюнова Н.Д. Дискурс. Речь // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н. Ярцева. М. : Большая Российская энциклопедия, 2002. С. 136-137.
23. Панова Е.Ю. Риторизация современного медиапространства как фактор релевантности проблемы риторического кода в медиадискурсе // Медиалингвистика. 2019. Т. 6, № 4. С. 484493.
24. Foucault M, Jay Miskowiec. Of other Spaces // Diacritics. 1986. Vol. 16, № 1. P. 22-27. JSTOR. URL: https://doi.org/10.2307/464648
25. Habermas J. et al. The Public Sphere: An Encyclopedia Article (1964) // New German Critique. 1974. № 3. P. 49-55. JSTOR. URL https://doi.org/10.2307/487737
26. Keren Sharvit et al. Self-Censorship Orientation: Scale Development, Correlates and Outcomes // Journal of Social and Political Psychology. 2018. Vol. 6 (2). P. 331-363 doi: 10.5964/jspp.v6i2.859
27. UK Public Research - Online Privacy Big Brother Watch. URL: https://www. bigbrotherwatch.org.uk/wp-content/uploads/2015/03/Big-Brother-Watch-Polling-Results.pdf
28. Hayes A. F. Exploring the forms of self-censorship: On the spiral of silence and the use of opinion expression avoidance strategies // Journal of Communication, 2007. № 57. P. 785-802. URL: https://doi.org/10.1111/j.1460-2466.2007.00368.x
29. Gibson J. Keeping Your Mouth Shut: Spiraling Self-Censorship in the United States // SSRN Elsevier, 2021. URL: https://ssrn.com/abstract=3647099
30. Bar-TalD. Self-Censorship as a Socio-Political-Psychological Phenomenon: Conception and Research // Advances in Political Psychology. 2017. Vol. 38, Suppl. 1. P. 37-65.
31. Конституция Российской Федерации: принята всенародным голосованием 12.12.1993 с изменениями, одобренными в ходе общероссийского голосования 01.07.2020 // Гарант: ин-форм.-правовое обеспечение. Конституция РФ. Электрон. дан. М., 2022. URL: http://www.constitution.ru/10003000/10003000-4.htm
32. Logic and Conversation / eds. P. Cole, J.L. Morgan. Syntax and Semantics. Vol. 3, Speech Acts. New York : Academic Press, 1975. P. 41-58.
33. Leech G.N. Principles of Pragmatics. London ; New York : Longman, 1983. 250 p.
34. Lakoff G. Don't Think of an Elephant! Know Your Values and Frame the Debate. The Essential Guide for Progressives. Chelsea Green Publishing; First Edition, 2004. 144 p.
35. Brown P., Levinson S. Politeness: some universals in language usage. Cambridge : Cambridge University Press, 1987. 364 p.
36. Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб. : Искусство-СПб, 2001. 703 с.
References
1. Foucault, M. (1996) Volya k istine: Po tu storonu znaniya, vlasti i seksualnosti [Will to Truth: Beyond Knowledge, Power and Sexuality]. Translated from French by S. Tabachnikova. Moscow: Kastal.
2. Fairclough, N. (2015) Language and Power. London: Routledge.
3. Van Dijk, T. (2015) Diskurs i vlast: Reprezentatsiya dominirovaniya vyazyke i kommunikatsii [Discourse and Power: Representation of Dominance in Language and Communication]. Translated from Englsh by E.A. Kozhemyakin, E.V. Pereverzev, А.М. Amatov. Moscow: Librikom.
4. Wodak, R. (2011) Critical linguistics and critical discourse analysis. In: Zienkowski, J., Ostman, J. & Verschueren, J. (eds) Discursive Pragmatics. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins Pub. Co. pp. 50-70.
5. Kemp, S. (2022) Digital 2022: Global overview report. [Online] Available from: https://datareportal.com/reports/digital-2022-global-overview-report
6. Foucault, M. (1996) Volya k istine: Po tu storonu znaniya, vlasti i seksualnosti [Will to Truth: Beyond Knowledge, Power and Sexuality]. Translated from French by S. Tabachnikova. Moscow: Kastal.
7. Foucault, M. (2022) Rech' i istina. Lektsii oparresii (1982-1983). Translated from French by D. Kralechkin. Moscow: Delo.
8. Schimpfossl, E., Yablokov, I., Zeveleva, O., Fedirko, T. & Bajomi-Lazar, P. (2020). Self-censorship narrated: Journalism in Central and Eastern Europe. European Journal of Communication. 35(1). pp. 3-11. DOI: 10.1177/0267323119897801
9. Council of Europe. (2017) Journalists under pressure - Unwarranted interference, fear and self-censorship in Europe. [Online] Avaliable from: https://book.coe.int/en/human-rights-and-democracy/7284-journalists-under-pressure-unwarranted-interference-fear-and-self-censorship-in-europe.html
10. Gavrish, A. (2021) Censorship and self-censorship in the modern political media discourse of the USA and Russia: a comparative linguoculturological aspect. Aktual 'nye problemy filologii i peda-gogicheskoy lingvistiki - Current Issues in Philology and Pedagogical Linguistics. 2. pp. 16-27. (In Russian). DOI: 10.29025/2079-6021-2021-2-16-27
11. Wodak, R. (2009) Methods of Critical Discourse Analysis. London: Sage.
12. Abdel Jawad, S. (2006) The Arab and Palestinian narratives of the 1948 war. In: Rotberg, R. (ed.) Israeli and Palestinian narratives of conflict - History's double helix. Indiana, Bloomington and Indianapolis: Indiana University. pp. 72-114.
13. Ben-Ze'ev, E. (2010) Imposed silences and self-censorship: Palmach soldiers remember 1948. In: Ben-Ze'ev, E., Ginio, R. & Winter, J. (ed.) Shadows of War - A Social History of Silence in the Twentieth Century. Cambridge: Cambridge University.
14. De Baets, A. (2002) Censorship of historical thought: A world guide, 1945-2000. Westport, CT: Greenwood Press.
15. Broz, S. (2004) Good People in Evil Times. Portraits of Complicity and Resistance in the Bosnian War. New York: Other Press.
16. Branche, R. & House, J. (2010) Silences on state violence during Algerian war of Independence: France and Algeria, 1962-2007. In: Ben-Ze'ev, E., Ruth Ginio, R. & Winter, J. (eds.) Shadows of War: A Social History of Silence in the Twentieth Century. Cambridge: Cambridge University.
17. Lange, P.G. (2007) Publicly Private and Privately Public: Social Networking on YouTube. Journal of Computer-Mediated Communication. 13(1). pp. 361-380. DOI: 10.1111/j. 1083-6101.2007.00400.x
18. Gruber, B., Gruber, N. & Gruber, S. (2007) Responsible Knowledge Workers: Rhetoric, Media, and the Third Environment. The International Journal of Technology, Knowledge, and Society. 7(2). pp. 153-166. DOI: 10.18848/1832-3669/CGP/v07i02/56202.
19. VTsIOM (2023) Doverie SMI v Rossii [Trust in Media in Russia]. [Online] Avaliable from: https://wciom.ru/analytical-reviews/analiticheskii-obzor/doverie-smi-v-rossii
20. Ong, W.J. (1980) Reading, Technology, and the Nature of Man: An Interpretation. The Yearbook of English Studies. 10. pp. 132-149. DOI: 10.2307/3506938 (Accessed: 3rd April 2023).
21. Brooke, C.G. (2009) Lingua fracta: Toward a Rhetoric of New Media. Hampton Press.
22. Arutyunova, N.D. (2002) Diskurs. Rech' [Discourse. Speech]. In: Yartseva, V.N. (ed.) Lingvisticheskiy entsiklopedicheskiy slovar' [Linguistic Encyclopedic Dictionary]. Moscow: Bolshaya rossiyskaya entsiklopediya. pp. 136-137.
23. Panova, E.Yu. (2019) Ritorizatsiya sovremennogo mediaprostranstva kak faktor relevantnosti problemy ritoricheskogo koda v mediadiskurse [Rhetorization of modern media space as a factor of relevance of the problem of rhetorical code in media discourse]. Medialingvistika - Media Linguistics. 6(4). pp. 484-493.
24. Miskowiec, F., Miskowiec M. & Miskowiec, J. (1986) Of other Spaces. Diacritics. 16(1). pp. 22-27. DOI: 10.2307/464648. (Accessed: 3rd April 2023).
25. Habermas, J., Lennox, S. & Lennox, F. (1974) The Public Sphere: An Encyclopedia Article. New German Critique. 3. pp. 49-55. DOI: 10.2307/487737 (Accessed: 3rd April 2023).
26. Keren, S. et al. (2018) Self-Censorship Orientation: Scale Development, Correlates and Outcomes. Journal of Social and Political Psychology. 6(2). pp. 331-363. DOI: 10.5964/jspp.v6i2.859
27. UK. (2015) UK Public Research. Online Privacy Big Brother Watch. [Online] Available from: https://www.bigbrotherwatch.org.uk/wp-content/uploads/2015/03/Big-Brother-Watch-Polling-Results.pdf
28. Hayes, A.F. (2007) Exploring the forms of self-censorship: On the spiral of silence and the use of opinion expression avoidance strategies. Journal of Communication. 57. pp. 785-802. DOI: 10.1111/j. 1460-2466.2007.00368.x
29. Gibson, J. (2021) Keeping Your Mouth Shut: Spiraling Self-Censorship in the United States. [Online] Available from: https://ssrn.com/abstract=3647099
30. Bar-Tal, D. (2017) Self-Censorship as a Socio-Political-Psychological Phenomenon: Conception and Research. Advances in Political Psychology. 38(l). pp. 37-65.
31. The Russian Federation. (2022) Konstitutsiya Rossiyskoy Federatsii: prinyata vsenarodnym golosovaniem 12.12.1993 s izmeneniyami, odobrennymi v khode obshcherossiyskogo golosovaniya 01.07.2020 [The Constitution of the Russian Federation: adopted by popular vote on December 12, 1993, with amendments approved during the nationwide vote on July 1, 2020]. [Online] Available from: http://www.constitution.ru/10003000/10003000-4.htm
32. Grice, H.P. (1975) Logic and Conversation. In: Cole, P. & Morgan, J.L. (eds) Syntax and Semantics. Vol. 3. New York: Academic Press. pp. 41-58.
33. Leech, G.N. (1983) Principles of Pragmatics. New York: Longman.
34. Lakoff, G. (2004) Don't Think of an Elephant! Know Your Values and Frame the Debate. The Essential Guide for Progressives. Chelsea: Chelsea Green.
35. Brown, P. & Levinson, S. (1987) Politeness: some universals in language usage. Cambridge: Cambridge University.
36. Lotman, Yu.M. (2001) Semiosfera [Semiosphere]. St. Petersburg: Iskusstvo-SPb.
Сведения об авторе:
Лягошина Т.В. - аспирант кафедры истории философии и логики философского факультета Национального исследовательского Томского государственного университета (Томск, Россия). E-mail: [email protected]
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
Lyagoshina T.V. - postgraduate student, Department of History of Philosophy and Logic, Faculty of Philosophy, National Research Tomsk State University (Tomsk, Russian Federation). E-mail: lyago shina. tatiana@gmail .com
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 20.04.2023; одобрена после рецензирования 25.05.2023; принята к публикации 23.06.2023
The article was submitted 20.04.2023; approved after reviewing 25.05.2023; accepted for publication 23.06.2023
