CC BY
92
ФИЛОСОФИЯ. ПСИХОЛОГИЯ. ПЕДАГОГИКА 2010. Вып. 1
УДК 008
А.П. Николаева-Чинарова
СОВРЕМЕННАЯ КУЛЬТУРА: УПРАВЛЕНИЕ КАК СИМУЛЯКР
Доказывается, что современные социальные перспективы исследования культуры как управления и управления в культуре являются архиважными. Информационный бум, охвативший всю культуру, покушается на глобальные технологии управления производственными, коммуникативными, межличностными процессами жизнедеятельности людей и их потребностями, требует революционных преобразований в области управления процессами, происходящими в современном обществе.
Ключевые слова: симулякр, социокультурная ситуация, Россия, управление, общество, культура, реальность.
Современные социальные перспективы исследования культуры как управления и управления в культуре являются архиважными. Информационный бум, охвативший всю культуру, покушается на глобальные технологии управления производственными, коммуникативными, межличностными процессами жизнедеятельности людей и даже их потребностями, требует революции в области управления процессами, которые происходят в современном обществе.
Отсюда возникают задачи исследования симулякра и управления в культуре в контексте социокультурной действительности: необходимость целостного теоретического рассмотрения феномена «симулякр» - явления, по ряду признаков близкого управлению; выявление создаваемых культурой тенденций для превращения управления в культуре в симулякр; анализ современной «послушной культуры», деформирующей социокультурное пространство.
Сегодня нередко можно встретить мнение, что современная культура и управление ею уподобляется симулякру. Мнение это отнюдь не оригинально, но не достаточно исследовано. Автором этого понятия принято считать Ж. Бодрийара, хотя впервые оно употребляется у Делеза. Французский ученый понимал под ним образы, которые заменяют, а впоследствии вытесняют реальность, по его мнению, современный мир культуры функционирует как своеобразный мир видимостей, фантомов сознания, которые не имеют к реальности никакого отношения, но воспринимаются как реальность. Для того чтобы глубже и полнее проанализировать данное понятие, дадим краткую характеристику породившего это понятие метода.
Научная мысль до 70 гг. ХХ в. анализировала тот или иной культурный пласт с учетом конкретного контекста, порождая собой модели культуры, адекватные культурно-историческому процессу. Последние три десятилетия ХХ и начала XXI в. породили принципиально иную ситуацию: культура, философия, психология превратились в эклектичное соединение различных слоев и образований, несоединимых в органическое целое. Так родилась методология постмодерна со свойственным ей стиранием границ и специфики методов, взаимопереплетением их между собой.
Минувший век был наполнен ощущением кризиса и конечности: ожидание конца света, конца истории, конца культуры переживается западными философами «с помощью» различной научной терминологии. Возможно, постмодерн явил собой именно подобный опыт переживания - предощущения совпадения конца и начала, вопрос только в том, что именно должно завершиться, а что - начаться. Мнения культурологов, философов, историков расходятся, но вне сомнения имеет место завершение одного цикла и начало нового, хотя рождение постмодерна хронологически совпало с началом перехода к постиндустриальной эпохе, было бы большим упрощением трактовать постмодерн просто как культуру постиндустриального общества. Как интеллектуальное течение постмодерн более автономен, хотя, несомненно, отражает характерную для постиндустриализма индивидуализацию культуры и постепенную «деконструкцию» многих черт культуры модернизма, в этом смысле можно определить постмодернизм как своеобразную форму мироощущения переходной эпохи.
В переходные периоды распада целостности дает о себе знать потребность в реставрации старых, архаичных исторических форм и отношений, в свое время их завершенность была очевидной, но происходит очередной «перелом» - и парад архаичных культурно-исторических форм, в том числе реставрация мифологии, дает о себе знать. Происходит это по следующей причине: оцененные как «прошлые» культурные формы, стряхивая с себя архаичную пыль, приходят в неожиданное сопри-
косновение, в результате которого рождается иная реальность, создающая альтернативу той реальности, которая почти разрушена у всех на глазах.
Постмодернизм, отталкиваясь от искусства, предшествовавшего ему, в то же время включает в себя и отталкивание от искусства начала века, в этом отношении он смыкается с барокко, явившимся рефлексией на предшествующую ему эпоху. Постмодернизм в этом смысле может быть рассматриваем не только как реакция на классицизм, но и как рефлексия эллинизма на предыдущий период. Культура в такой ситуации предстает как совокупность различных культурных слоев и образований, которые невозможно помыслить как органическое целое. Данная ситуация, непривычная для российской и для европейской ситуации, традиционно получила название «постмодерн».
Важно отметить, что ситуация философствования постмодерна возможна в демократическом обществе, допускающем одновременное существование различных мироощущений и терпимом к иным мирочувствованиям. Однако явление демократии - уже есть большой нарратив, порожденный ренессансным гуманизмом и эпохой Просвещения. И если постмодерн является всего лишь субкультурой, находящейся, так сказать, под защитой большого нарратива, о каком завершении времени больших нарративов, о какой послесовременной эпохе мы говорим? Ответ на этот вопрос может оказаться простым: постмодерн - это тонкая игра интеллектуалов, его концепции подрыва - не что иное, как розыгрыш высокообразованных гуманитариев.
Однако при таком ответе непонятно, почему состояние человечества XXI в. у многих культурологов, философов и историков вызывает тревогу и беспокойство, в качестве причины можно привести отсутствие у современного человечества объединяющей идеи, ощущение переизбытка культурных форм и идейных течений, их подчас нестройное разноголосие и причудливое смешение вызывает беспокойство.
Однако у постмодерна существует и своя неправда: стремление зафиксировать, увековечить момент отсутствия объединяющей идеи и фрагментарности культуры, превратить в бесконечность переход от одной стадии развития культуры к другой. Можно сказать, что постмодерн являет собой переходный период парада культурно-исторических форм и следующего за ним иллюзорного выхода из исторического времени, он определится, найдет свое завершение и уступит место новой, более творческой эпохе.
Рассмотрим, какой смысл вкладывают в понятие «постмодерна» его теоретики. Один из теоретиков постмодерна Ж-Ф. Лиотар определяет его как особое мирочувствование современной эпохи, причем речь идет именно о чувствовании, ощущении, при игнорировании рационального момента, который всегда был присущ философии. В этом смысле говорить о методологии постмодерна можно с некоторой долей условности, что не мешает определить существенные черты данного метода: стирание границ между теорией и практикой; размытые границы между культурой и способами ее осмысления; отсутствие универсального способа мышления и философствования; взаимопроникновение художественного и научного аспектов исследования; эклектичность жанров исследования; открытие художественных смыслов известных цитат научных трудов; определение метода как существующего около и вокруг философии и культуры [1].
Г оворя о методе постмодерна, стоит упомянуть о наличии двух точек зрения относительно двух спорных вопросов: появлении постмодерна и его перспективах. Хотя термин «постмодерн» в различных вариантах его осмысления встречается со второй половины XIX в., постмодернизмом в современном понимании поначалу стали называть авангард американской литературы и архитектуры 50-х гг. ХХ в. (романы К. Воннегута, постройки Р. Вентури). В 60-70-е гг. появляются первые научные и философские работы французских постмодернистов (тогда еще - постструктуралистов). Первые работы о постмодерне приходятся на 70-80-е гг. Переход к новой парадигме мировосприятия был связан со многими совпавшими по времени событиями: началом постиндустриальной стадии развития, изобретением компьютера и созданием всемирной информационной сети, «революцией хиппи», радикально повысившей уровень культурной толерантности западного общества и пр.
Мы считаем интересной точку зрения, представленную в работах У. Эко, который считал, что скоро постмодернистское миропонимание распространится на всю историю и культуру. Принципиальная для постмодерниста позиция: способность вобрать в собственный опыт все культурное наследие, лишить его четких временных границ, перемешать между собой и позиционировать как авторский, культурный эксперимент, предлагая обществу и культуре новые правила и новые понятия, в том числе понятие симулякра [2].
Зыбкость формулировок - характерное явление для философии постмодерна, так же, как и смешение разных подходов не только к изучению мифа, но и к самому процессу научного исследования, который представлял собой компиляцию научных исследований, авторских эссе и художественной литературы. Ж.Бодрийяр считает, что «социальная и культурная структура» понятий «субъект, предмет, потребность» одна и та же, соответствующая так называемой наивной категоризации. Задачей такого типа категоризации может являться стирание концептуального единства, называемого предметом, деконструкция потребности. Таким образом, напрашивается «магическая параллель» между потребностью и управлением, современной экономической мыслью. Субъект и объект начинают существовать в качестве «удивительных самих по себе и различенных целей и потребностей», целью исследования которых становится обоснование их взаимоотношений, между которыми потребность превращается в своеобразный волшебный мостик [3].
Управление при этом понимается как некоторая операция между двумя разделенными терминами, которые существуют до обмена изолированно друг от друга, но впоследствии оказываются в ситуации «двойного принуждения»: принуждения давать и принуждения брать. Ученый пишет, что в таком случае необходимо предполагать существование магической силы, имманентной предмету, силы, которая начинает преследовать дарителя и подталкивает его к тому, чтобы отделаться от предмета. Непреодолимое противостояние двух терминов обмена, таким образом, отменяется ценой дополнительного, магического, искусственного и тавтологического понятия, экономию которого проясняет К.Леви-Строс в своей критике, с самого начала задавая обмен в качестве структуры [4].
Следуя той же логике, Ж.Бодрийяр выделяет понятие «первичных потребностей», которое базируется на своеобразном «прожиточном антропологическом минимуме» - минимуме «первичных потребностей». К числу первичных потребностей он относит потребность в собственной территории, на которой индивид может есть, пить, спать, заниматься любовью. Неразрешимая дихотомия первичных и вторичных потребностей представляется ученому очевидной, по его мнению, по ту сторону порога выживания человек больше не знает, чего он хочет, - так он становится для экономиста собственно «социальным», то есть отчуждаемым, подверженным манипуляциям и мистификациям. По ту сторону он оказывается жертвой социального и культурного, а по эту - автономной неотчуждаемой сущностью. Таким образом, данное различение, уводя всю область социокультурного во вторичные потребности, позволяет (позади функционального алиби потребности-выживания) восстановить уровень индивидуальной сущности, некую человекосущность, имеющую основание в природе [3].
Таким образом, «прожиточный антропологический минимум» становится для индивида деструктивным, потому что он определяется по остаточному принципу в соотношении с главной жизненной необходимостью «некоего избытка»: доли Бога, доли жертвы, излишней траты, экономической прибыли. По мнению Бодрийяра, эти «избытки» разрушают жизнь человека. В качестве выхода ему представляется освобождение от «избытков», от всякого рода обязательств магического или религиозного порядка.
В то же время индивид, «освобожденный» от своих архаических, символических и личных связей, самим фактом своего существования разрушает социальное понимание полезности, потребностей, социальных и культурных форм их удовлетворения, а также необходимость потребительской стоимости, применительно к которой Ж. Бодрийяр, рассматривая вопрос о статусе старинных вещей, отмечает характерную их особенность: заколдовывать время и переживаться как знак. В таком случае старинная вещь не отличается от любого другого элемента и соотносится с ними всеми. Поскольку же, напротив, она обладает меньшей соотнесенностью с другими вещами и выступает как нечто целое, как некая наличная подлинность, то у нее появляется специальный психологический статус. Она переживается иначе, именно в этом, по мнению ученого, глубинная польза этой бесполезной вещи [3].
Тягу к старинным вещам и предметам ручной работы Бодрийяр называет «своеобразным феноменом аккультурации», который заставляет уставших от потребления людей тянуться к знакам и символам, эксцентричным в пространстве и времени по отношению к их собственной культуре. Императив, которому отвечают старинные вещи, становится императивом завершенного и совершенного «существа». Такой предмет становится мифологичным: время, в котором он живет - своего рода «однажды сбывшееся настоящее», что придает ему «корневой», «подлинный» характер.
Бодрийяр пишет о том, что функциональная вещь обладает эффективностью, мифологическая вещь - завершенностью, знаменуемое ею состоявшееся событие - это событие рождения. Я - не тот, кто живет сегодня (в этом мой страх), я тот, кто уже был раньше, согласно логике обратного рожде-
ния, знаменуемого мне таким предметом, который из настоящего устремлен в глубь времени; это и есть регрессия. Таким образом, согласно логике размышлений ученого, старинная вещь выступает как миф о первоначале.
Ученый подчеркивает, что так называемая любовь к старине сходна по ряду признаков со страстью коллекционирования: и то, и другое являет собой «нарциссическую регрессию», «систему отмены времени», «воображаемое господство над рождением и смертью». По его мнению, в потребности старинных вещей следует различать два аспекта: ностальгическое влечение к первоначалу; обсессию подлинности. И то, и другое, по-видимому, вытекает из отсылки к рождению, каковую представляет собой старинная вещь в своей временной замкнутости; действительно, всякая рожденность предполагает наличие отца и матери. Инволюция к истокам - это, разумеется, регрессия в материнскую утробу; чем более старинны вещи, тем более они приближают нас к некоей оставшейся в прошлом эпохе, к «божеству», к природе, к первобытным знаниям [3].
Подобная потребность в желании вещей рождает два противоположных процесса: старинная вещь стремится интегрироваться в современную культурную систему, из глубины прошлых времен создавая в настоящем «пустое временное измерение», при этом, поскольку одновременно старинная вещь является индивидуальной регрессией, устремляется из настоящего в прошлое, проецируя на него «пустое измерение бытия». Таинство старинных вещей заключается, по мысли Бодрийяра, в следующем: создавая ощущение прикосновения к знаменитому или могущественному, они хранят в себе «обаяние сотворенности», которое тождественно уникальности. Ученый пишет также о том, что стремление найти в произведении след творчества - будь то реальный отпечаток руки автора или же хотя бы его подпись, - это тоже поиски своих родовых корней и трансцендентной фигуры отца. Подлинность всегда исходит от Отца - именно в нем источник ценности. И старинная вещь являет нашему воображению одновременно и благородные родовые корни, и инволюцию в материнское лоно [3].
Таким образом, по мнению Бодрийяра, происходят поиски подлинности - «укорененности бытия в себе» порождают поиски алиби - ино-бытия. Функционирование любой обстановки и предмета уничтожает их, вещь нефункциональная осмысливается как «эмбрион, материнская клетка». Спустя некоторое время, кажущийся необходимым предмет становится фетишем, превращаясь в культурный знак, в котором появляется символический контекст, с его помощью создается иная реальность.
Применительно к понятию симулякра нам представляется интересной следующая мысль Бодрийяра: «В этом фантазме, которым живет всякое индивидуальное сознание, проецируемая деталь оказывается эквивалентом моего «я», и вокруг нее организуется весь остальной мир. Это фантазм сублимированной подлинности, которая всегда кончается, не доходя до реальности (sub limina). Подобно реликвии, секуляризуя в себе ее функцию, старинная вещь осуществляет реорганизацию мира в виде констелляции, в противоположность его функционально-протяженной организации, в попытке предохранить от нее глубинную (очевидно, сущностно необходимую) ирреальность нашей внутренней жизни» [3. С. 89].
Таким образом, удовлетворение некой потребности символизирует собой таинство включения ценностного, вселенского смысла в замкнутый круг конкретного, завершенного времени. Переживание такого состояния у потребителя напоминает ему о детстве, о таящемся глубоко в подсознании «воспоминании» собственного пренатального существования, а возможно, погружает его на большие глубины коллективного бессознательного.
Ж.Делез в книге «Различие и повторение» назвал современную культуру миром симулякров, в котором не переживается Бог, в отличие от всей предыдущей истории. В качестве примера он приводил четыре «лика» платоновской диалектики: отбор различия; учреждение мифического круга; установление обоснования; полагание комплекса вопрос - задача. В четырех «ликах» существует соотношение с Единым, которое, по мнению Ж. Делеза, «не следует смешивать с тождественностью понятия вообще; оно, скорее, характеризует Идею как “самое” вещь» [5. С. 89].
Делез считает, что различение одинакового и тождественного способно приносить плоды, но только в том случае, если «одинаковое преобразуется, соотносясь с различием». Вещи и существа, соотносясь друг с другом своим различным, вплотную подходят к разрушению их тождества. Таким образом, по мысли Делеза, платонизм включает в себя идею необходимости различения «самой вещи» и симулякров. Однако отличительной особенностью платонизма является отнесение различия к обоснованию, подчинение одинаковому, а также «мифическое опосредование». Отказ от данной кон-
цепции означает «отвержение примата оригинала над копией, образца - над образом», восславление царства симулякров и отражений.
В качестве подтверждения своих слов Делез приводит мнение П. Клоссовски, который писал о вечном возвращении, как о существовании каждой вещи в виде копии, скопление которых не оставляет места оригиналам. П. Клоссовски, называя вечное возвращение «пародийным», поскольку оно «квалифицирует все, чему позволяет быть (или возвращаться), как симулякр». Таким образом, симу-лякр определяется как признак или форма «сущего», притом, что «вечное возвращение» воспринимается как «сила бытия».
По мнению Делеза, когда идентичность вещей распылена, бытие ускользает, становится однозначным, начинает вращаться вокруг различного: «то, что есть или вернулось, лишено предварительно учрежденного тождества: вещь сведена к различию, раскалывающему ее, ко всем заключенным в ней различиям, через которые она проходит. Именно в этом смысле симулякр является символом, то есть знаком, поскольку он включает в себя условия своего собственного повторения» [5. С. 90].
Симулякр наделяется способностью схватывать «конституирующую несхожесть вещи», которую он лишает образа. В том случае, если функцией вечного возвращения становится установление «различия между средними и высшими формами», существует сущностное различие между средними или умеренными позициями вечного возвращения, в качестве которых представляются как «частичные циклы», так и «глобальное возвращение». Делез считает, что вечное возвращение, «почувствовав» свою силу, не позволяет равному с ним существованию иного основания, которое разрушается либо поглощается самим вечным возвращением. С другой стороны, оно влечет за собой всеобщий крах содержания, сущность которого - в свободе «непосредственного содержания». Связь бессодержательного с необоснованным - своего рода, отражение бесформенного и высшей формы - и являет собой вечное возвращение. По Делезу, «любая вещь, животное или человек доводится до состояния симулякра. Тогда мыслитель вечного возвращения, который не дает вытащить себя из пещеры, но скорее найдет по ту сторону другую пещеру, такую, куда всегда можно сбежать, имел бы полное право сказать, что обладает высшей формой всего сущего, как поэт, отвечающий за человечество и даже животных» [5. С. 92].
Так, симулякр определяется Делезом как система, особенностью которой является соотнесение различного с различным посредством самого различия. Такие системы, по его мнению, интенсивны и определяются интенсивными количествами, постоянно сообщающимися друг с другом. Такая коммуникация предполагает веру в частные свойства интенсивных количеств, которые могут быть разделены, но соответственно собственному порядку. Подобия представляются Делезу результатом функционирования данной системы симулякра, которую он описывает посредством следующих понятий: глубина, в которой образуются интенсивности; формируемые интенсивностями расходящиеся ряды или «поля» индивидуализации; посредник между ними - так называемый «темный предшественник»; внутренние соединения, порождающие движения; наличие пассивных мыслящих субъектов и так называемых «субъектов-личинок»; своеобразное формирование времени и пространства; способы формирования двойной дифференциации системы; своего рода, «упаковка», которая подтверждает стойкость всех предыдущих факторов.
Французский ученый утверждает, что система симулякра предполагает одновременное наличие расхождения и смещения, соединения и разъединения, единственное совпадение существующих рядов - со всепоглощающим их бесформенным хаосом. Он пишет: «Ни у одного ряда нет преимущества перед другими, ни один не обладает тождеством образца либо подобием копии. Ни один не противостоит другому и не аналогичен ему. Каждый состоит из различий и коммуницирует с другими посредством различий. Венчающие анархии заменяют иерархии репрезентации; кочевые дистрибуции -оседлые дистрибуции репрезентации» [5. С. 94].
Идеи, в том числе сокращенного гиперреального мира, положены Ж. Бодрийаром в основу анализа современной культуры: современная культура становится своего рода симулякром, предлагающим человеку моделируемый ею мир. Следует отметить, что перу Ж. Бодрийара принадлежит исследование культуры в контексте постмодернистской теории. В своих исследованиях ученый пользуется лингвистическими категориями структуральной семиотики, в том числе понятием «коннотации», дополнительного смысла, который социум приписывает знаку. Нам представляется очевидным сходство его концепции с идеями Р. Барта, который ранее пытался перенести методы семиотики на повседневность.
«Симулякр» впервые вводится ученым в его знаменитой книге «Система вещей», означая ложное подобие или условный знак, его замещающий: с одной стороны, существует симулякр природности, который выполняет функцию искусственного окружения «лоном природы» для отдыхающего дачника или отпускника; с другой стороны, существует симулякр истории, сущность которого - в ностальгическом устройстве хозяином своего дома путем включения в его конструкцию остатков старинной фермы, разрушенной ранее.
Здесь нетрудно проследить влияние известной мысли Р. Барта о ложной «натурализации» идеологических значений, о реальной природе, которая обретает знаковый характер природности. В поздних работах Ж. Бодрийар изменил свою концепцию, отказавшись от некоторых положений, в том числе от идеи «технической реальности» вещей, с помощью которой можно было обнаруживать так называемые «неподлинные подобия».
В концепции «позднего» Ж. Бодрийара симулякры заполоняют мир социума и культуры, вытесняя любые формы существования подлинности. Данная позиция позволила ученому обосновать причины происходящих в современном ему обществе процессов, в том числе разработать свою теорию культуры.
В целях исследования процессов, происходящих в управлении современной культурой, которая на наших глазах превращается в симулякр, необходимо остановиться на одном из базовых определений представителей философии постмодернизма - постмодернистском факторе среды и доверия. Так, Ж Бодрийар отмечает, что современная культура превращается для потребителя продукции культуры в своеобразный фактор среды, создает иллюзию теплоты и доверия: «Подобно тому, как краски бывают не красными и зелеными, а теплыми или холодными, как определяющим показателем личности служит теплота или холодность, - так и вещи бывают теплыми или холодными, то есть равнодушно-враждебными или же естественно откровенными, общительными, одним словом “персонализированными”» [6. С. 184].
Современная культура становится своего рода компенсаторным механизмом психической неустойчивости человека, который, в свою очередь, интериоризирует это так называемое социальное «попечительство», которое производит не только материальные блага, но и иллюзию теплоты и доверия общения. Функцию «социальных попечителей» берут на себя сегодня те, кто культурой управляет. Разумеется, социальное «попечительство» имеет своей целью «улучшение культуры», а говоря иными словами, рост прибыли для тех, кто ею управляет, но правильная «подача» информации как дара создает ощущение ее демократичности.
В данном случае мы имеем дело с игрой экранной культуры в «дар» и «доступность»: архаический ритуал дара и подарка «накладывается» на наивные ожидания ребенка, который привык к пассивному получению родительских благодеяний. С учетом того, что большинство наших современников недополучили родительской любви, сохранили в себе инфантильность, данный механизм оказывается очень действенным, но не следует забывать, что цель его - превращение коммерческих отношений в личностные.
Таким образом, с помощью Ж. Бодрийара мы можем обозначить вторичную, но не менее важную функцию современного управления культурой: компенсировать и «врачевать» психическую неустойчивость и травмированность наших современников, предоставляя им «воображаемое удовлетворение», создавая иллюзию его востребованности и значимости для общества. Ж. Бодрийар замечает: «Сквозь это сладостное воспевание вещей необходимо слышать истинный императив: “Смотрите: целое общество занято тем, что приспосабливается к вам и к вашим желаниям. Следовательно, и для вас разумно было бы интегрироваться в это общество”. Внушение происходит незаметно, но целью его является не столько “побуждение” порабощение человека вещами, сколько подсказываемое таким дискурсом приобщение к социальному консенсусу: вещь - это род службы на благо общества, особое личностное отношение между ним и вами» [6. С. 189].
Сравнивая отношение к несущейся с экрана информации в странах Запада и Востока, можно прийти к выводу о том, что важной в данном случае становится политическая обстановка в конкретных странах. Так, некоторое предубеждение жителей Запада против «граждан Востока» связано с недостаточным развитием в восточных странах экранной информации и возможности приобщения к ней широких слоев населения. Несмотря на это, принцип построения подобного типа воздействия на массы в странах и Запада, и Востока примерно одинаков: «благодаря» игровой функции он имеет
своим следствием процесс регрессии, который тормозит процессы труда, производства, рынка и стоимости, в том числе и продуктивного управления культурой.
В конечном счете это приводит к отказу от приобщения к культуре, что влечет расстройство всей так называемой «волшебной интегрированности общества». В том случае, если потребитель продукции культуры не впускает в свою жизнь предлагаемую ему информацию и не ориентируется на систему ценностей, которую она предлагает, он доказывает тем самым ненужность всего социума и культуры, что, в свою очередь, становится тормозом их развития. Конечным результатом такой системы отношений становится разобщение, которое достигает своей кульминации в современной культуре.
Эффективность управления современной культурой возрастает также за счет социального статуса, которым обладает практически любой образный и информационный знак, посылаемый культурой: варианты его прочтения так или иначе неизбежно ограничиваются теми или иными социальными и культурными рамками. Этот процесс обеспечивается тем, что предлагаемые знаки, даже в том случае, если говорят человеку о настоящей реальности, предлагают свои варианты ее интерпретации. Таким образом, восприятие «отсылается» к иллюзорной реальности, при этом настоящая реальность нередко «подается» так, будто эта реальность несуществующая.
Напрашивается вывод: культура не дает современнику удовлетворения его информационных, эмоциональных и иных потребностей, а становится следствием состояния, которое с ее помощью порождается: чувством собственной катастрофической нереализованности. Одновременно с этим потребитель ее продукции ощущает хроническую тревожность и возбужденность, рассогласование реальности, и любое истинное представление о ней впоследствии травмирует его.
Чтение образов культуры Ж. Бодрийар уподобляет модному психологическому понятию - психодраме, которая подразумевает истинные чувства при переживании ложных ситуаций, все это становится средством воспитания массового потребителя продукции культуры, который вынужден оставаться пассивным и ждать, когда же на него обрушится изобилие образов. Этот процесс имеет своей конечной целью переключить внимание человека от истинной реальности к реальности нужной тем, кто управляет культурой, заставить его постоянно испытывать фрустрацию, чтобы таким образом поддерживать в нем чувство вины, блокирующее механизмы осознания того, что действительно с ним происходит. Чтение образов культуры способствует появлению готовности к восприятию новых информационных и эмоциональных образов, которые, сменяя друг друга, гипнотизируют сознание [6].
Основной функцией образов культуры становится устранение реального мира, что, безусловно, фрустрирует человека. Принцип реальности, который смещается либо искажается, превращается в постоянный рост желаний, которые увеличиваются до жажды зрелищ, требуя все больших и больших «абсурдно-регрессивных» переживаний. Отсюда становится понятной и глубокая согласованность между знаком и глобальным строем общества, культура не механически несет в себе ценности этого общества, она более тонко «протаскивает» общественный строй (в его двойной ипостаси одаривания и подавления) посредством своей двойственной презумптивной функции.
Продолжая анализировать исследования современных ученых, посвященных культуре как симулякру и управлении ею, о перспективе культуры XXI в. можно сделать вывод: сложившаяся в конце XX в. система технотронной цивилизации не представляет основания для положительных изменений типа человека - это будет человек-потребитель, постепенно потеряющий культурные основания называться человеком разумным (homo sapiens), в тенденции эволюционизирующий к аналогу своего творения - роботу, ибо технотронная цивилизация это, в конечном счете, эра роботов, превращающий культуру в симулякр.
При этом важно отметить, что управление системой социальных потребностей, во избежание превращения ее в симулякр, должна объединять и координировать сами ценности и потребности, но ни в коем случае не манипулировать ими. Безусловно, управляющая система должна строго учитывать требования социальных, культурных и экономических законов, которые проявляются в определении цели, поиске путей ее реализации, оценке результатов достижения. К числу основных законов, которые определяют социальное и культурное развитие, относятся законы социального развития, законы социальной мобильности, законы социальной стратификации и др.
Итак, рассмотрим некоторые из законов, применительно к управлению как «несимулякру», в системе управления системой социальных потребностей. Как известно, категория «закон» относится к той же группе категорий, что и закономерность, как одни, так и другие устанавливают общие, су-
щественные и необходимые связи между интересующими нас явлениями. Применительно к теории менеджмента понятие «закономерность» традиционно рассматривается как первоначальная формулировка закона в начале его теоретического исследования, основные положения теории управления как «несимулякра» способны раскрыть содержание теории современного менеджмента. К основным законам управления как «несимулякра» следует отнести:
1) закон единства системы социального управления, обусловленный культурными, политическими и экономическими условиями общественного развития. Системе социального и культурного управления органически присуще единство, определяющее основные процессы ее функционирования, характер формирования и развития. В этом смысле система любого управления, как социального, так и культурного, едина, что проявляется в неразрывной цепи отношений управления от высших органов административно-государственного управления до низших его звеньев, в единстве социального управления всеми составными частями глобальных целей и интересов общества, в единстве основных функций и методов менеджмента. В том случае, если все составляющие грамотно учитывают социальные и культурные потребности каждого из звеньев цепи, подобной системе управления не грозит превратиться в симулякр;
2) закон пропорциональности управляемой и управляющей подсистем социальной и культур -ной системы, предполагающий рациональную соотносительность внутри них, а также между ними в целях обеспечения наиболее эффективного функционирования этих подсистем;
3) закон оптимального соотношения централизации и децентрализации функций социального и культурного управления. Уровень централизации управления меняется в процессе общественного и культурного развития, данное изменение является законом управления, применительно к любой его сфере и типу;
4) закон участия различных слоев населения в социальном и культурном управлении, в повышении его эффективности и ответственности, поскольку общественное и культурное производство материальных и духовных благ неизбежно должно быть подчинено цели удовлетворения потребностей населения.
Подытоживая, подчеркнем, что мы считаем весьма продуктивным для современной экономической теории «профильтровывать» некоторые из современных положений в области управления сквозь призму постмодернизма. На наш взгляд, данный процесс позволит отечественной культуре избежать ряда опасных социокультурных деформаций.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М., 1998. 159 с.
2. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб., 1998. 432 с.
3. Бодрийар Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000. 389 с.
4. Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1985. 535 с.
5. Делез Ж. Различие и повторение. СПб., 1998. 383 с.
6. Бодрийар Ж. Система вещей. М., 1995. 173 с.
Поступила в редакцию 11.01.10
A.P. Nikolaeva-Chinarova, candidate of economics, associate professor Modern culture: management as “simulacres”
In the study it is proved, that modern social outlook of “culture as management” and “management in culture” investigations is very important. The information boom, spread to all the culture, encroaches on global technologies of management of industrial, communicative, interpersonal processes of human vital activities and necessities. It demands revolutionary reorganization of management of processes that take place in modern society.
Keywords: “simulacres”, sociocultural situation, Russia, management, society, culture, reality.
Николаева-Чинарова Алевтина Петровна, кандидат экономических наук, доцент Всероссийский государственный университет кинематографии имени С. А. Герасимова (ВГИК)
129226, Россия, г. Москва, ул. В.Пика, д. 3
