CC BY
37
Т. В. Волокитина (Москва)
Советский фактор в литературной жизни Восточной Европы
в 40-е гг. ХХ в.
В статье прослеживаются некоторые особенности внедрения советской культурной модели в странах Восточной Европы, воздействие советского фактора на состояние и развитие литературы региона на этапе позднего сталинизма. Ключевые слова: советская культурная модель, советский фактор, социалистический реализм, литературные связи, Союзы писателей
Развернувшаяся в России в первой половине 1990-х гг. «архивная революция» открыла перед исследователями уникальную возможность работы с ранее недоступными документами, находившимися на «особом режиме хранения», то есть засекреченными. Их публикация положила начало процессу формирования качественно новой ис-точниковой базы по широкому кругу актуальных исследовательских проблем. В полной мере это коснулось и новейшей истории Восточной Европы - региона, перешедшего по итогам Второй мировой войны в сферу влияния Советского Союза. Рассекречивание документальных массивов, несмотря на хорошо известные исследователям издержки и сложности1, явилось важнейшим условием деидеологи-зации и деполитизации при освещении ключевых для послевоенной Восточной Европы проблем. К таковым, безусловно, следует отнести и проблему «советизации» региона, то есть внедрения советской экономической и общественно-политической модели и проявления этого процесса в разных сферах жизни общества.
История установления политических режимов советского типа в странах, расположенных по периметру европейских границ СССР, длительное время являлась предметом острых научных и публицистических дискуссий. И сегодня даже среди профессионалов-историков нет однозначного ответа на вопрос, что же хотел «вылепить» Сталин из восточноевропейского региона непосредственно после войны. Замечу, что его оценки в тот момент, дававшиеся советской стороной и западными союзниками, удивительным образом совпадали. Американский дипломат Дж. Кеннан сравнивал Восточную Европу на рубеже войны и мира с «пластичной и податливой мас-
сой»2, а нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов подчеркивал, что послевоенный регион находился «в жидком состоянии»3. В этих определениях нет и намека на начавшийся или тем более набиравший ускорение процесс «советизации» Восточной Европы. Более того, отмеченная обеими сторонами своеобразная политическая и идеологическая «аморфность» обусловливала возможность поисков различных решений вопроса о будущем устройстве, появление альтернативных проектов и программ.
Утвердившийся в регионе на этапе народной демократии (1944-1948) коалиционный способ осуществления власти обеспечивал решение главной задачи дня - искоренение фашистских и профашистских сил, наказание военных преступников, проведение демократических преобразований. Все указанные мероприятия осуществлялись под сильным влиянием международного фактора: сотрудничество между союзниками по антигитлеровской коалиции сохранялось, и межсоюзнические отношения экстраполировались на внутриполитическую ситуацию стран региона, рождая оптимистические прогнозы на будущее4. Морально-психологическая атмосфера первых послевоенных лет - это колоссальный взрыв «народного радикализма»5, небывалый энтузиазм населения, вера в возможность улучшить и усовершенствовать мир, преодоление страха перед социализмом как общественной системой и признание реальной перспективы его утверждения в разных возможных модификациях, включая советскую6. «Это были годы, - вспоминал много позднее польский политический деятель М. Раковский, - когда самые светлые умы мира однозначно высказывались за социализм.. ,»7 Новые веяния хорошо прочувствовал и президент Соединенных Штатов Ф. Рузвельт, считавший, что «мир идет к тому, чтобы быть после войны гораздо более социалистичным.. ,»8 Важнейшей составляющей подобных настроений в послевоенном мире явился и огромный авторитет Советского Союза, вышедшего из глобального конфликта великой державой. Возник небывалый интерес к советской социалистической системе, в условиях которой были организованы победоносные военные усилия. Инерция воздействия этого интереса сохранялась, хотя и в значительно меньшей степени, и в 1949-1953 гг., когда в Восточной Европе отчетливо определился вектор общественно-политического развития - к социализму «по Сталину».
Задача «советизации» региона выдвинулась на повестку дня в качественно иных международных и внутриполитических условиях. Вслед за «первыми заморозками» в отношениях между Востоком
и Западом к 1949 г. грянули «морозы». В обстановке «холодной войны» советский фактор превратился в доминирующий на всем пространстве Восточной Европы, а коммунистические партии в странах региона установили собственную монополию на власть9. Внедрение советской модели развернулось в Восточной Европе во всех сферах -экономике, политике, идеологии, культуре. Этот процесс охватил и «межлитературную общность», которую составили литературы региона на основе формационного признака - возникновения однотипных политических режимов.
В современной трактовке советской культурной модели присутствует набор обязательных характерных черт: централизованное руководство со стороны правящей партии; закрытость от внешнего мира; унификация художественного метода социалистического реализма; отсутствие у творцов права выбора творческой и гражданской позиции10. В представлениях многих людей, как, впрочем, и в исторической науке, бытует мнение о навязанности этой модели странам Восточной Европы. Столь жесткая формулировка существенно сужает возможности исследования, выводит за скобки важные вопросы о готовности или неготовности общества воспринять эту модель, о наличии или отсутствии в нем таких слоев и групп, для которых советский опыт отнюдь не рассматривался как нечто абсолютно чужеродное и неприменимое к национальным условиям. Документальные коллекции российских архивов дают возможность исследовать разные стороны указанного процесса. Не претендуя на исчерпывающий характер, постараюсь проиллюстрировать это в данной статье.
Документы свидетельствуют, что советское политическое руководство в качестве важнейшей сформулировало задачу как можно более тесной привязки стран формировавшегося восточного блока к СССР. С этой целью использовался имевшийся разнообразный арсенал средств и методов, был приведен в действие мощный механизм идеологического влияния. Он включал в себя такие государственные структуры, как Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС), Совинформбюро, Издательство литературы на иностранных языках, объединение «Международная книга», «Совэкспорт-фильм», радиовещание на иностранных языках, общества дружбы, творческие организации и пр. Важнейшим источником информации для советской стороны и одновременно транслятором советских «советов» и рекомендаций национальному партийному руководству в области пропаганды и культуры являлись посольства СССР. Документы обрисовывают их заметную и неоднозначную роль в форми-
ровании политики в сфере культуры в странах пребывания советских дипломатов и советников. Исключительно важны материалы Иностранной комиссии Союза советских писателей (ССП), отражающие обстановку в литературно-художественной среде стран региона, в Союзах писателей и иных творческих организациях, содержащие, помимо прочего, политические и творческие характеристики деятелей культуры.
Механизм изучения советской стороной состояния национальных литератур сложился еще в довоенное время. Главным звеном, несомненно, являлся ВОКС. Действовавшая при нем Литературная секция объединяла около 100 писателей11, которые вели активную переписку с зарубежными коллегами и творческими организациями. Война, однако, потребовала определенных коррективов. Импульс к этому поступил «снизу»: 19 апреля 1943 г. известный специалист по истории Англии и член Союза советских писателей профессор И. С. Звавич обратился с докладной запиской к председателю ССП А. А. Фадееву и заведующему Отделом художественной литературы Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) А. М. Еголину. Звавич указал на необходимость изучать вызванные войной «значительные сдвиги» в литературной и общественной жизни зарубежных стран, как союзных и нейтральных, так и враждебных12. Он предлагал возложить эту работу на Иностранную комиссию ССП, введя в ее состав специалистов-консультантов, в том числе из членов Союза. Их задачи профессор сводил к «освещению не для печати (здесь и далее курсив мой. - Т. В.) литературных и литературно-политических событий; консультациям для оперативных учреждений по тем же вопросам; отбору и рецензированию литературы для перевода». Такая «оперативная работа в нынешних условиях... должна носить практический характер, без излишнего оглашения», - отмечал автор записки. Звавич предложил также установить основополагающий критерий при оценке творчества зарубежных коллег-писателей: характер связи и переписки с ними, подчеркивал он, «зависит от их поведения в войне». По сути дела, записка Звавича была направлена на формирование дополнительного канала информации и распространения советского влияния за рубежом.
Судя по материалам Секретариата Иностранной комиссии ССП, предложение Звавича встретило понимание руководства. Группа консультантов-литературоведов впоследствии была создана. Специалисты систематически составляли справки и обзоры литературы и критики Польши, Румынии, Венгрии, Чехословакии, Болгарии,
Албании, Югославии, анализировали тематику произведений, авторские методы и приемы и пр. Интенсивность такой работы была достаточна высока. Например, в январе-ноябре 1949 г. было подготовлено 14 выпусков обзоров литературной жизни Болгарии13, большинство которых принадлежало литературоведу В. И. Злыдневу (впоследствии известному советскому ученому-болгаристу). Ежемесячно составлялись обзоры зарубежной прессы, откликавшейся на произведения «своих» и советских писателей и развитие литературоведения, отслеживались отклики читательской аудитории на советскую литературу14.
Реализовывалось и предложение Звавича об определении круга писателей, с которыми, следовало контактировать. В послевоенных условиях это были прежде всего писатели-коммунисты. Обсуждаемые в переписке вопросы, как правило, выходили за рамки творческих. Отдельные писатели добровольно сообщали советским «друзьям» сведения о своих коллегах, причем характеристики давались прежде всего политические. Показательны в этом плане оценки коллег по литературному цеху, вышедшие из-под пера болгарского писателя Крума Кюлявкова. Его переписка с заместителем председателя Иностранной комиссии ССП М. Я. Аплетиным пестрит определениями «наш, партиец» или, наоборот, «не из наших», «попутчик», «ни рыба, ни мясо», «большой арап», «скрытая реакция». Выраженная Кюлявковым в некоторых письмах готовность и впредь информировать руководство ССП о настроениях в писательских кругах15 указывает на то, что подобная информация была востребована советской стороной.
Воздействие советского фактора на развитие и состояние национальных литератур невозможно оценить без изучения попыток соответствующих советских структур влиять на формирование круга чтения и читательских интересов. Здесь новые направления работы соседствовали с традиционными. По-прежнему важное значение придавалось в Москве распространению за рубежом советской литературы и иной печатной продукции и укреплению таким способом позиций СССР. Эта работа шла встречными курсами: удовлетворением заявок, поступавших в ВОКС, и отбором литературы для заграницы в соответствии с представлениями советской стороны. Так, заботясь об идеологической «стерильности» культурной продукции, руководство ВОКС фактически отказало в просьбе венгерских литераторов составить сборник рассказов Андрея Платонова для перевода и публикации в стране. Поскольку в СССР издание Платоно-
ва было под запретом, то вопрос было решено «закрыть», попросту проигнорировав обращение венгров16. Как показывают документы, подобный метод, равно как и затягивание с ответами, были испытанным орудием в руках аппаратчиков ВОКС. Во многих случаях он действовал как тяжелая и неповоротливая бюрократическая машина, подчас в ущерб делу. Так, без последствий осталась, например, инициатива болгарской стороны подписать с СССР двустороннюю культурную конвенцию, как это имело место с другими странами народной демократии. В современной болгарской исторической литературе вина за это справедливо возлагается непосредственно на аппарат ВОКС17.
Тем не менее, несмотря на некоторые негативные стороны деятельности ВОКС, в целом его опыт был с готовностью воспринят в странах «социалистического лагеря». В Болгарии, в частности, по его образу и подобию был сформирован в 1948 г. КНИК - Комитет по науке, искусству и культуре, руководимый секретарем ЦК компартии В. Червенковым.
Немалые трудности возникали и при распространении советской литературы. Болгарская сторона, например, не раз выражала претензии к объединению «Международная книга». «Нам присылают гораздо меньше экземпляров журналов, чем мы заказываем. [...] Заказы на книги, изданные в 1948 и 1949 гг., не были выполнены», - говорилось в докладной записке «Об организации распространения советской литературы в Болгарии», подготовленной в Международном отделе ЦК БКП в июле 1950 г.18 В документе указывалось и на не оправдавшую себя практику «тематических заказов», закрепленную в договорах с «Межкнигой». Данная практика, отразившая право советской стороны самой фактически определять круг чтения болгарского читателя, оказалась неэффективной. «В страну присылают много таких книг, которые не всегда требуются читателям, а книги, на которые есть спрос, посылаются в очень ограниченном количестве», - констатировалось в указанном документе19. Как следствие, возникало значительное затоваривание советской литературой. Так, в книжных магазинах Союза болгаро-советской дружбы из полученных в апреле 1950 г. 111 тыс. книг удалось распространить только 55 тыс., в мае из 55 тыс. - 24 тыс., в июне из 86 тыс. - 40 тыс. Книжный магазин Союза в Софии к 1 января 1950 г. имел невостребованной советской литературы на сумму 57 млн левов, а к 1 июля - уже на 80 млн левов20.
Болгарская сторона попробовала переломить ситуацию. В аппарате ЦК БКП была выработана подробная программа, направленная
на улучшение распространения советской литературы. Она предусматривала организацию специализированной торговой сети, создание коллектора советской литературы при Государственном торговом предприятии и передвижных книжных магазинов, формирование штата распространителей, проведение ежегодно месячников советской культуры и книги с организацией льготной продажи печатной продукции (скидки в 10-15%), регулярное оповещение в центральной печати и по радио о поступивших новинках и имеющейся в продаже литературе и пр.21
Источники указывают на то, что болгарский читатель в конце 1940-х гг. предпочитал русскую классику - А. С. Пушкина, Л. Н. Толстого, В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского. На их труды -«огромный спрос», - писала газета «Отечествен фронт» в феврале 1949 г. Востребованы были также работы В. И. Ленина, И. В. Сталина, Г. В. Плеханова. Из советской литературы наибольшим успехом пользовались «Молодая гвардия» А. А. Фадеева, «Педагогическая поэма» А. С. Макаренко, «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, «Мужество» В. Кетлинской. Весной 1949 г. были переведены книги прозаиков В. Василевской и В. Пановой, сборники стихотворений К. Симонова, В. Маяковского, В. Инбер, М. Исаковского. Явное преобладание патриотических произведений было понятным в условиях послевоенного времени. Они были популярны и находили отклик не только у советского, но и у болгарского читателя. Как сообщал болгарский поэт и критик А. Тодоров, ему приходилось слышать упрек заводских рабочих - почему наши писатели не пишут таких книг, как «Молодая гвардия», «Мужество»?22
Хотя официальные отчеты или передовицы официальных газет рисовали довольно благостную картину, подчеркивая, в частности, массовые тиражи переводов, дело обстояло не совсем так, как хотелось бы власть предержащим. Политически ангажированная литературная критика на протяжении 1946-1948 гг. констатировала, в частности, «ненормальную» практику переводов, сравнивая ее с услугой «пятой колонне». При этом речь шла не только о количественных показателях (72% переводов приходилось на западную литературу и только 28% - на «славянскую», включая и русскую), но и о явном качественном «изъяне». Вместо Э. Синклера, Э. Хемингуэя, Дж. Олдриджа, Д. Голсуорси, Д. Пристли, сетовали партийные критики, печатались «полубульварные» романы С. Моэма, «реакционные книги» М. Митчелл и А. Моруа. Особые нарекания вызывала деятельность частных издательств и библиотек, якобы «пропитан-
ная антисоветским духом, ненавистью к новому, которое создается в нашей жизни, шовинистическим чувством к славянским странам, к соседним государствам новой демократии». В стае «черных птиц западной упаднической литературы», отмечали критики, произведения, связанные с борьбой за мир, демократию и особенно против фашизма, выглядят «белой вороной». А официоз компартии журнал «Ново време» в сентябре 1947 г. констатировал, что «современная советская литература изгнана как прокаженная». Автор обзора подкреплял свой вывод статистикой: в 1947 г. в частной серии «Мировые авторы» из 10 книг лишь одна была по русской литературе. Показательно, что в серию оказался включенным классик-сатирик М. Е. Салтыков-Щедрин, а открывал ее «неизбежный», по оценке журнала, Моэм. В плане 1948 г. из 13 книг значилась лишь одна русская. Это была историческая повесть С. П. Бородина «Дмитрий Донской». Из 14 книг, изданных в 1947 г. в серии «Золотые зерна», только две книги принадлежали перу русских авторов - А. И. Куприну и Н. С. Лескову. В плане 1948 г. в этой серии предусматривалось издание 11 книг, но при этом - ни одной советской современной, и это, негодовал журнал, в то время, как «по всеобщему признанию прогрессивной мировой критики» советская литература «ведет [за собой] мировую литературу»23.
Сказанное выше не дает оснований считать воздействие советского фактора на формирование круга чтения и вкусы болгарского читателя решающим. На этапе народной демократии национальные структуры как в Болгарии, так и в других восточноевропейских странах имели возможность действовать в этом плане самостоятельно. Подтверждают это факты публикации в одном венгерском художественном журнале двух рассказов опального М. Зощенко, упоминание в другом репрессированного Б. Пильняка и Вс. Мейерхольда, постановка в театре г. Печа скетча по рассказам эмигрировавшего из СССР А. Аверченко. Референты ВОКС не пропустили эти «негативные» и «настораживающие» случаи, дав им в своих справках соответствующие оценки24. Но никакого ответного проявления недовольства и тем более санкций с советской стороны не последовало. Для подобных действий еще не настало время.
Ситуация начала быстро меняться с возникновением весной 1948 г. советско-югославского конфликта. Стремясь не допустить распространения примера Югославии на другие страны восточного блока, советская сторона проанализировала деятельность руководства национальных компартий. Итогом работы стала серия справок,
подготовленных в Отделе внешней политики ЦК ВКП(б). Оказалось, что ни одна из компартий Восточной Европы не избежала грубых ошибок, повторяя во многом югославский опыт. Провинившимся, по мнению Москвы, предстояло «извлечь уроки»25. В справке от 24 марта 1948 г. «О националистических ошибках руководства Венгерской коммунистической партии и буржуазном влиянии в венгерской коммунистической печати» руководство ВКП подверглось критике за издание годом ранее «Библиографии русской литературы», в которую были включены произведения Пильняка, Зощенко, Ахматовой. При новой политической конъюнктуре этот факт был охарактеризован как проявление «безыдейности и буржуазного влияния», потакание «извращенным вкусам»26.
Вопрос о воздействии советского фактора на литературную жизнь стран восточного блока диктует необходимость изучения ситуации в творческих организациях, в частности в союзах писателей. В соответствии с советской общественно-политической моделью они являлись одним из «приводных ремней» в политической системе социализма.
На рубеже 1940-х - 1950-х гг. союзы писателей активно функционировали во всех странах Восточной Европы, подчиняясь непосредственно партийному руководству в лице органов агитации и пропаганды. Положение в союзах писателей, как и отчеты о визитах зарубежных писателей в СССР и пребывании советских литераторов в странах Восточной Европы, их участие в ряде случаев в работе писательских съездов регулярно обсуждались на заседаниях Иностранной комиссии ССП. Внимательно отслеживали обстановку на литературном и, шире, на культурном фронте в целом и сотрудники советских дипломатических представительств. В МИД СССР регулярно поступали записи их бесед с деятелями литературы и искусства, содержавшие важную информацию о положении в творческих союзах. Особую важность для Москвы представляли сведения о состоянии идеологической работы и отношении к советской политике в сфере культуры, о наличии в руководстве союзов «антисоветских элементов», «реакционеров» и «путаников». Большое значение придавалось фактам, свидетельствовавшим о тяге к «формалистическому искусству» в противовес социалистическому реализму и пр. Из материалов, поступивших в Управление агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), советские «инстанции» узнали, например, о том, что польские формалисты якобы пользовались поддержкой премьер-министра Ю. Циранкевича и заместителя министра культуры и искусства
В. Сокорского, а заведующий Отделом культуры ЦК ПОРП занял «пассивную позицию». От венгерского писателя Ш. Гергея через посла СССР в Будапеште С. Д. Киселева поступила тревожная информация, что крупный партийный руководитель Й. Реваи поддерживает Д. Лукача - «буржуазного эстета и скрытого недруга советской литературы»27. Примечательно, что эти сведения были направлены в ВОКС, где предстояло, помимо прочего, оценить и объективность подобных оценок.
Как звенья сложного идеологического механизма творческие организации не избежали чисток. В Болгарии партийным руководством планка требований была поднята очень высоко. 28 января 1949 г., выступая на партсобрании Союза болгарских писателей, В. Червенков призвал литераторов «хорошенько проверить... собственные ряды», поскольку «не все, кто сидят здесь, - уже марксисты. Не все имеющие партийный билет уже стали большевиками». Основным мерилом было объявлено соответствие произведений советскому образцу, предполагающему написание «образцовых с точки зрения требований социалистического реализма» книг28. Решить эти задачи предполагалось на пути «политического и идейного перевоспитания писателей», не допускающего появления произведений «антимарксистского, ненаучного, вредного содержания». Весной 1950 г. по результатам обследования партийной организации Союза писателей Секретариат ЦК БКП вынес решение № 240, в котором обязал руководство Союза рассмотреть вопрос «о партийном положении» 15 писателей. При этом парторганизации предоставлялось право самостоятельно определить меру наказания, правда, с учетом выводов комиссии29.
Наряду с чистками, проводимыми «сверху», в деятельности зарубежных Союзов писателей отмечалось такое принципиально важное явление, как их «самоочищение». Его, как свидетельствуют документы, инициировали сами литераторы. Так произошло, например, на V съезде польских писателей осенью 1950 г. Отчитываясь о пребывании на съезде, поэт Алексей Сурков заметил: «Нелишне такое ввести и в ССП»30. Волновала проблема самоочищения и болгарских писателей. Об этом говорилось на встрече в Секретариате ССП в ноябре 1949 г. Гости - болгарские литераторы Камен Калчев и Камен Зидаров - рассказали, что из 288 членов писательской организации лишь около 50 человек «активны и работают самостоятельно». Остальные, принадлежа в прошлом к оппозиции, «злостно молчат», прикрываются знаменем Союза, как ширмой. В связи с этим Калчев
поставил вопрос, существует ли практика исключения писателей из ССП в том случае, если они «перестали быть писателями». Явно не готовый к такой постановке вопроса Вадим Кожевников ответил: «Если [писатель] не создал ничего ценного и несколько лет молчит и профессионально перестал быть членом СП, то можно это организационно оформить. Но мы не прибегали к такой мере. Может быть, надо было пересмотреть [имеющуюся практику. - Т. В.] и нескольких человек по этому принципу исключить». Участвовавший в беседе Леонид Леонов постарался смягчить реакцию коллеги: «К каждому надо подходить индивидуально. [...] То, что определенная часть не работает, мы считаем это нормальным явлением. [То], что у вас есть 50 членов, которые активно работают, это хорошо»31. Фактически руководители ССП проявили желание отстоять укоренившийся подход к собственной творческой организации как к своего рода «заповеднику», недоступному для критики и «оргвыводов». Замечу еще - и как к щедрому источнику разного рода благ и привилегий. А между тем вопрос об очищении ССП от «молчальников» и «паузников» (то есть тех, чья творческая пауза затянулась), от «прихлебателей» и откровенных «нахлебников», от «активистов окололитературных дел» резко ставился еще на IX пленуме Союза в феврале военного 1944 года. Тогда же в отдельных выступлениях (например, Бориса Горбатова) прозвучало, что ССП как канцелярия, регистрирующая вышедшие книги, не нужен, а как бюро, выдающее по спискам пайки, нужен, но. лишь раз в месяц. Союз писателей, утверждал Горбатов, должен быть «организацией политической, боевой, общественной», собранием писателей - «государственных деятелей». Признав наличие в ССП «живых», «мертвых» и «полумертвых» коллег, Горбатов призвал разобраться, почему многие не пишут, подойти к этому «тонкому делу» внимательно, дифференцированно, но вместе с тем, безусловно, «освободиться от "мертвых"»32. Схожие проблемы не только в организационном функционировании ССП и СБП, но и в творческой деятельности писателей указывают на проявление сущностных черт советской модели, несмотря на разную степень ее зрелости и развертывания в обеих странах.
Советская культурная модель неотделима от метода «социалистического реализма», который в своем догматическом толковании стал обязательным для всех социалистических стран. Любое инакомыслие, как идейное, так и эстетическое, выявлялось и пресекалось партийной литературной критикой и цензурой. В Болгарии усвоение соцреализма (на первых порах его называли «новым» или «художе-
ственным», а затем «критическим» реализмом) было в определенной степени подготовлено творчеством писателей 1920-х - 1930-х гг.33 Небезынтересно, что в декабре 1940 г., готовя рецензию на 4-й том «Тихого Дона», Тодор Павлов упрекал советских писателей в том, что они «до сих пор все еще не дали нам настоящего социалисти-ческо-реалистического партийного деятеля - борца и творца». «Настоящий социалистически партийный борец и творец, - писал Павлов, - это что-то высшее, [это] сложнее, ярче, значительнее всех и всяческих прометеев и фаустов». Но для советских прозаиков и поэтов, считал Павлов, создание такого образа «все еще остается не решенной ими творческо-художественной задачей». Автор романа-эпопеи «Тихий Дон» М. А. Шолохов заслужил упрек болгарского критика за то, что не сделал из Григория Мелехова «беспартийного большевика» - представителя современного советского казачества, а образ «большевика-партийца» Михаила Кошевого получился «неправдивым»: перед читателем предстает, подчеркивал Павлов, «не органическая частица великого трудового и героического народа, не творческо-трагическая натура, а какая-то советско-партийная схема, какая-то голая административно-командующая сила.. ,»34 Сам по себе факт критики крупного канонического произведения советской литературы за недостаточность и даже ошибочность воплощения метода соцреализма в литературе, этот метод породившей, весьма показателен. Впоследствии это стало невозможным.
После V съезда БКП (декабрь 1948 г.) социалистический реализм был провозглашен единственным художественным методом, способным создавать произведения «настоящего искусства». Признание марксистско-ленинской идеологии и руководящей роли компартии стало обязательным для всей интеллигенции - научной, технической, художественной. Как следствие, соцреализм становился и дубинкой для непослушных художников, и ширмой для бездарных. Во многом в силу этого с понятием соцреализма в наши дни ассоциируется только порочная практика навязывания нормативов и правил творчества. Гораздо реже говорится о соцреализме как художественной системе (и методе, и направлении) в искусстве ХХ века. Забывается, что соцреализм даже в узком толковании его как метода выражал определенную историческую реальность жизни и искусства. Достаточно широкие круги литераторов искренне воспринимали ориентированные на социалистический реализм партийные установки, усматривая в них продолжение лучших традиций национальной
35
классики и революционного искусства35.
При этом в литературах всех стран Восточной Европы немало примеров, когда большие художники, отнесенные к представителям соцреализма или сами считавшие себя его адептами, вырывались за «красные флажки» установленных им рамок, создавали творения мирового художественного уровня. Еще и поэтому соцреализм как явление многогранное требует изучения и трезвых, адекватных оценок. Советский скульптор Эрнст Неизвестный писал по этому поводу в перестроечном 1989 году: «Когда-нибудь из архивов достанут картины сегодня проклятых мастеров этого периода и, как Феникс из пепла, из огромного количества дряни возродятся вещи, которые войдут, во всяком случае, в историю социальных отношений, в историю человеческого общества»36.
Никто не спорит, что утверждавшийся нормативно-репрессивный подход, своего рода «кнут», стал способом управления литературой. Но лишь одним. Власти использовали и «пряник». Щедрые финансовые вливания в издательскую деятельность, печать, спецобслуживание писательской элиты, премии, заграничные командировки, почетные звания, обеспечение комфортных условий быта - явление повсеместное. Ответом на лакомую приманку была поддержка писательскими кругами режимов в своих странах. Она выражалась в готовности создавать «понятные народу» произведения в духе официальной советской литературы, безоговорочно следовать указаниям «верхов» о чем, что и как писать.
Изучение воздействия советского фактора в различных сферах общественной жизни Восточной Европы дает основания признать, что он проявлялся как непосредственно - в конкретных «советах» и рекомендациях Москвы, так и опосредованно - путем следования, а подчас и прямого копирования советской модели. В сфере культурной политики именно второй вариант - опосредованного влияния, на мой взгляд, был главным. Но вопрос этот требует дополнительного прояснения, возможного на основе введения в научный оборот новых оригинальных источников.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Характерный пример - отсутствие в наши дни полноценного архивного фонда И. В. Сталина, его фрагментарность, сознательная дезорганизация хранения материалов. Подробнее см.: Медведев Ж. А., Медведев Р. А. Личный архив Сталина - рассекречен или ликвидиро-
ван? // Вопросы истории. 2000. № 3. С. 21-38; Мальков В. Л. Игра без мяча: социально-психологический контекст советской «атомной дипломатии» (1945-1949) // «Холодная война». 1945-1963: историческая ретроспектива. М., 2003. С. 289.
2 Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в Москве Джорджа Кеннана. М., 2002. С. 422.
3 Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 86.
4 Подробнее см.: Волокитина Т. В. Сталин и смена стратегического курса Кремля в конце 40-х годов: от компромиссов к конфронтации // Сталинское десятилетие «холодной войны». Факты и гипотезы. М., 1999. С. 12.
5 Милибенд Р. Парламентский социализм. Исследование политики лейбористской партии. М., 1964. С. 381-382.
6 Волокитина Т. В. «Холодная война» и социал-демократия в Восточной Европе. Очерки истории. М., 1998. С. 205.
7 Rakowski M. Jak to si§ stalo. Warszawa, 1991. S. 7.
8 Roosevelt E. This I remember.. .New York, 1949. P. 253.
9 Подробнее см.: Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Москва и Восточная Европа. Становление политических режимов советского типа (1949-1953). Очерки истории. М., 2002; М., 2008 (2-е изд.).
10 См., например: Христова Н. Художествената култура в Бълга-рия след Втората световна война - от европеизация към съветизация // България в сферата на съветските интереси (Българо-руски научни дис-кусии). София, 1998. С. 208.
11 Подробные сведения о работе секции см.: Государственный архив Российской Федерации (далее - ГА РФ). Ф. 5283. Оп. 17. Д. 43. Л. 62.
12 Российский государственный архив литературы и искусства (далее - РГАЛИ). Ф. 631. Оп. 14. Д. 487. Л. 1-2.
13 Там же. Д. 154.
14 Там же. Д. 108 (Албания), Д. 165 (Болгария), Д. 356, 361, 362, 384 (Венгрия), Д. 641, 649, 660, 661, 679 (Польша), Д. 683, 685 (Румыния), Д. 950, 951 (Чехословакия), Д. 1018, 1024, 1031 (Югославия) и др.
15 Там же. Д. 140. Л. 1; Д. 154. Л. 11.
16 Стыкалин А. С. Советский фактор в развитии венгерской культуры (1945 - первая половина 50-х годов) // Власть и интеллигенция. Из опыта послевоенного развития стран Восточной Европы. М., 1993. Вып. 2. С. 18-19.
17 ЗлатеваА. «За» и «против» съветския опит в дейността на твор-ческите съюзи в България в края на 40-те и началото на 50-те години //
България и Русия през ХХ век. Българо-руски научни дискусии. София, 2000. С. 404.
18 Российский государственный архив социально-политической истории (далее - РГАСПИ). Ф. 575. Оп. 1. Д. 134. Л. 197.
19 Там же. Л. 198.
20 Там же.
21 Там же. Л. 198-200.
22 РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 14. Д. 154. Л. 36, 43.
23 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 629. Л. 19-21.
24 ГА РФ. Ф. 5283. Оп. 17. Д. 115. Л. 125; Д. 126. Л. 196-197.
25 Восточная Европа в документах российских архивов. 19441953. В 2-х т. М., 1997. Т. 1. 1944-1948. Док. № 267, 269, 272, 274, 289; Советский фактор в Восточной Европе. 1944-1953. В 2-х т. М., 1999. Т. 1. Док. № 209, 210, 211, 212.
26 Восточная Европа в документах российских архивов... Док. № 269.
27 Советский фактор в Восточной Европе. Док. № 215, 217, 262.
28 Из речта на Вълко Червенков пред събрание на партийната организация при Писателския съюз. София, 28 януари 1949 г. // Архивите говорят. София, 2001. Т. 17; Борби и чистки в БКП (1948-1953). Документа и материали / Съст. проф. д.и.н. Любомир Огнянов. С. 47, 45.
29 Решение № 240 на Секретариата на ЦК на БКП относно пред-ложенията на комисията по обследване на партийната организация на писателите. София, 8 март 1950 г. // Архивите говорят. Т. 17. С. 219.
30 РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 14. Д. 90. Л. 2-5.
31 Там же. Д. 152. Л. 12-12 об.
32 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 282. Л. 128; Д. 280. Л. 146-149.
33 Пономарева Н. Н. Долгое прощание болгарской литературы с социалистическим реализмом // Знакомый незнакомец. Социалистический реализм как историко-культурная проблема. М., 1995. С. 177-178.
34 РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 11. Д. 487. Л. 15, 17.
35 Шерлаимова С. А. Восточная Европа как литературный регион // История литератур Восточной Европы после Второй мировой войны. В 2 т. Т. 1. 1945-1960 гг. М., 1995. С. 24.
36 Театр. 1989. № 5. С. 126.
T. V. Volokitina
The Sovet factor in the literary life of Eastern Europe in 1940s
The article dwells upon several peculiairites of the introduction of Soviet cultural model in Eastern Europe, the influence of the Soviet factor over the state and development of the literature of the region during late Stalinism.
Key words: Soviet cultural model, Soviet factor, socialist realism, literary connections, Unions of Writers
