14КУЛЬТ-ТОВАРЫ: ЛОКАЛЬНОЕ КАК РЕСУРС МАССОВОЙ КУЛЬТУРЫ
CUL'T-TOVARY/CULTURAL COMMODITIES: LOCAL AS A RESOURCE OF MASS CULTURE
Labyrinth: теории и практики культуры. 2022. № 4. С. 29—37. Labyrinth: Theories and practices of culture. 2022. No. 4. P. 29—37.
Научная статья УДК 394.4
DOI: 10.54347/Lab.2022.4.3
СОВЕТСКИЕ ТОПОСЫ В ПОСТ(НЕ) СОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ (Прагмасемантический анализ)
Григорий Львович Тульчинский
Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербург), г. Санкт-Петербург, Россия, gtul@mail.ru
Аннотация. В статье впервые систематизирована динамика отношения к бывшим советским топосам исторической памяти в региональном разрезе. Топосы — места, пространства, мемориальные объекты, используемые для проведения регулярно повторяемых праздников, церемоний и других публичных мероприятий, способствующих воспроизводству общей памяти. Выделены два ключевых фактора динамики осмыслений бывших советских топосов: (1) их включение в современные социально-культурные практики; (2) отношение к предшествующей истории, выражаемое в переименовании. Тем самым топосы предстают «твердыми десигнаторами» прагмасемантического интерфейса динамики исторической памяти советского наследия. Выявлена различная степень интенсивности такой динамики в зависимости от степени урбанизации и интенсивности общественной жизни в крупных, средних и малых городах, закрытых административно-территориальных образованиях и неурбанизированных территориях. Это вполне соответствует уровням исторической памяти и ее динамики в зависимости от ключевых акторов и интенсивности перемен социальной жизни в конкретной местности.
Ключевые слова: историческая память, прагмасемантика, смысловая картина мира, специальные события, СССР, топосы
Благодарности: исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда № 22-18-00591 «Прагмасемантика как интерфейс и операциональная система смыслообразования».
Для цитирования: Тульчинский Г. Л. Советские топосы в пост(не) советском пространстве: (прагмасемантический анализ) // Labyrinth: теории и практики культуры. 2022. № 4. С. 29—37.
© Тульчинский Г. Л., 2022
Original article
SOVIET TOPOSES IN THE POST(NON) SOVIET SPACE (Pragma-semantic analysis) Grigorii L. Tulchinskii
National Research University "Higher School of Economics" (St. Petersburg), St. Petersburg, Russian Federation, gtul@mail.ru
Abstract. The article contains an attempt to systematize the dynamics/inertia of attitudes towards Soviet toposes of historical memory after the collapse of the USSR. Toposes are places, spaces, memorial objects that are used to hold regularly repeated special events (holidays, ceremonies and other public events) in specific places that are significant for a given community. Therefore, topoi serve to reproduce the common memory of this community. They make it possible to realize the chronotopes of historical memory, to experience ownership of its content, to reproduce cultural identity. In this regard, toposes play the role of "rigid designators" of historical memory, without which it is impossible to correlate its semantic content (myths, legends, ideology) with the reality of experience, the way out of the semantic picture of the world into real life. Historical memory is realized at several levels relative to the main actors and the speed of transformation of semantic content. Such dynamics has not yet been considered in the regional context. The postSoviet space is a very vast territory with its own regional specifics of the economic structure, degree of urbanization, lifestyle, and demography. Therefore, the proposed consideration is implemented as separate cases of large, medium and small cities, closed administrative territorial entities (ZATOs) and non-urbanized territories (rural regions). Without claiming to be exhaustive, the proposed review is an invitation to discussion, based on the assumption that the inertia/dynamics of the attitude towards Soviet heritage memory corresponds to the levels of historical memory. There are identified two key factors in the dynamics of modern interpretations of the former Soviet toposes. Firstly, it is their inclusion in contemporary socio-cultural practices, and secondly, the relation to the previous history, expressed in renaming. The practical context and toponymy realize the role of toposes as a pragma-semantic interface of historical memory. Correspondingly, the inertia/dynamics of the meaning of "rigid designators" of the Soviet heritage memory is also different. The review revealed a different degree of transformation in the understanding of the Soviet historical memory toposes, depending on the degree of urbanization and the public life intensity. The most intensive transformations are taking place in megacities. Large cities are characterized by gradual transformations of the Soviet historical memory. Small and medium cities are even slower. The most inertial situation is in ZATOs, which in this regard act as a kind of "reservations" of Soviet being. Non-urbanized territories live in an even longer historical memory, in fact ambivalent. This state of affairs is quite consistent with the levels of historical memory and its dynamics, depending on the social life intensity and the "depthness" degree.
Keywords: historical memory, pragmasemantics, semantic picture of the world, special events, USSR, toposes
Acknowledgments: this work was supported by the Russian Science Foundation under grant № 22-18-00591 "Pragmasemantics as an interface and an operational system of meaning formation".
For citation: Tulchinskii, G. L. (2022) Sovetskie toposy v post(ne) sovetskom prostranstve: (Pragmasemanticheskij analiz) [Soviet toposes in the post(non) Soviet space: (Pragma-semantic analysis)], Labyrinth: Teorii i praktiki kul'tury [Labyrinth: Theories and practices of culture], no. 4, pp. 29—37.
Вводные пояснения
В статье речь идет об исторической памяти — феномене столь же важном для общества, как и память — для личности. Фактически память — эвфемизм самосознания. Простейший и главный тест на вменяемость личности — ответы на вопросы: как зовут, где и когда родился, где учился и работал и т. п. Речь идет о связной памяти, способность человека выстроить осмысленную историю своей жизни.
Невменяемую, т. е. лишенную самосознания, самоконтроля, а значит и безответственную личность, так и характеризуют — как беспамятную. То же самое и с обществом. Общество, не способное к выражению и воспроизводству истории своей жизни, испытывает проблемы с консолидацией на основе общей смысловой картины мира, представлений о своем месте в этой картине, а значит и представлений о своих надеждах и перспективах.
Исследования исторической памяти, проведенные в 2014—2019 годах департаментом прикладной политологии НИУ «Высшая школа экономики» в Санкт-Петербурге и Российской ассоциацией политической науки (РАПН) в серии семинаров, публикаций, студенческих выпускных работ ВШЭ СПб и РАПН (семинары, серии статей, ВКР), охватывали несколько поколений российских граждан со второй половины ХХ века до наших дней, содержание медиа и образовательных программ средней школы по истории за этот же период (отслеживались оценочные упоминания ключевых событий отечественной истории, выдающихся политических деятелей, деятелей искусства, науки и техники, а также произведений искусства, посвященных истории) [Кочерягина, 2019; Левченко, 2019; Тульчинский, 2015; Тульчинский, 2016]. Собственно, результаты этих аналитик, а также ряд важных идей А. Ассман, А. М. Эткинда [Ассман, 2014; Ассман, 2016; Эткинд, 2016] лежат в основе этой работы, являющейся их развитием и применением. Для реализации этой задачи используется представляющееся методологически важным концептуальное обобщение технологий выражения и презентации исторической памяти. В качестве концептуальной платформы такого обобщения в работе используется аппарат социальной семиотики с его расширением в форматах глубокой семиотики и прагмасемантики [Золян, Тульчинский, 2021; Zolyan, 2021].
Так, А. Эткиндом было предложено различать в системе презентации исторического прошлого две основные формы: «мягкие» (software) и «твердые» (hardware). К первым относятся фольклор, искусства, образование, гуманитарные науки, медиа, практики нарративной интерпретации прошлого. Ко вторым — объекты преимущественно городской среды: площади, улицы, здания, монументы, памятные знаки музеефикация, мемориалы, места исторических событий, выступающие ориентирами, маркерами привязки нарративов к пространству реального опыта.
В принципе это различение означаемого и означающего в семиотической системе исторической памяти. Однако представляется важным дополнить эту типологию третьим компонентом воспроизводства прошлого — в духе бахтинского «хронотопа». Речь идет о событиях (special events) [Герасимов, 2022]: ритуалах, празднованиях, церемониях, реконструкциях, перформансах, хеппенингах, других мероприятиях, привязанных к памятным и знаменательным датам и регулярно проводимых в определенных местах. Такие специально организуемые события — практики не только презентации прошлого, но и сопричастности ему, обеспечивающие взаимопереход социальных значений и личностных смыслов (оценочных отношений и эмоциональных переживаний).
Именно событийный ряд, регулярно повторяемые события в конкретных местах, значимых для данной общности, способствует воспроизводству памяти этой общности. Именно в этом своем значении hard исторической памяти понимается в данной работе как система топосов, которые выполняют роль твердых десигнато-ров (rigid designators), без которых невозможно соотнесение смыслового содержания soft'а исторической памяти (мифов, легенд, идеологии) к реальности, выход смысловой картины мира в жизнь реальную.
Упомянутые выше исследования показали, что историческая память динамична, с развитием общества, исторических обстоятельств ее содержание изменяется с различной скоростью на, как минимум, трех уровнях реализации исторической
памяти, на каждом из которых решающую роль играют ключевые акторы и каналы трансляции.
На первом — оперативном уровне — ключевую роль играют политики, деятели культуры и искусства, журналисты, другие лидеры общественного мнения, транслируемого в медиа и культурной жизни. На этом уровне контент исторической памяти наиболее подвижен с лагом изменения до 3—5 лет. Изменяется общая конъюнктура (от слова конъюнкция как совокупность) внутренних и внешних обстоятельств — экономических, политических и т. д. — возникают новые связи, отношения, представления, способствующие новым смысловым ассоциациям в исторической памяти. [Миллер, Липман, 2012; Малинова, 2015] Это неизбежно: общество, как и личность, осмысляет и переосмысляет свой пройденный путь, в том числе и пережитое давно, в самом его начале.
На среднем уровне ключевую роль играют гуманитарные науки (прежде всего — история, философия, социология) и система образования, изменения происходят с лагом до 10—15 лет. Ученые делают новые открытия, которые должны быть доложены научному сообществу, пройти апробацию в докладах на конференциях, в научных публикациях. Только после этого они могут попасть в образовательные программы, учебники, содержание которых так же уточняется и пересматривается.
На третьем — наиболее инерционном уровне — ключевую роль играет семейное воспитание, общение в ближнем кругу личности, прежде всего — в детском дошкольном возрасте. Здесь лаг изменений составляет 20—30 лет, то есть период примерно двух поколений. Именно на этом уровне закладывает культурная идентичность личности.
Фактически речь идет о «просеивании» релевантного для социума содержания исторической памяти, реализации функции культуры как системы порождения, отбора, хранения, воспроизводства и трансляции социального опыта. Поэтому важной темой является соответствие содержания исторической памяти на этих трех уровнях. В противном случае складывается ситуация разорванной исторической памяти, когда политическая и культурная элита руководствуются одной, а «глубинный народ» — другой смысловой картиной мира.
Столь развернутое предварительное пояснение было необходимо для перехода к предмету рассмотрения в данной работе — специфике динамики/инерции отношения к советским топосам исторической памяти после распада СССР.
Постсоветское пространство — весьма обширная территория со своей региональной спецификой экономического уклада, степени урбанизации, образа жизни, демографии. Поэтому рассмотрение ведется качестве отдельных кейсов больших, средних и малых городов, закрытых административных территориальных образований (ЗАТО) и неурбанизированных территорий (rural regions). Не претендуя на исчерпывающую полноту, предлагаемое рассмотрение является приглашением к обсуждению предположения, что инерционность/динамика отношения к rigid designators памяти советского наследия соответствует уровням («степени глубинности») исторической памяти.
В качестве факторов динамики современных осмыслений бывших советских топосов выделялись два ключевых: их включение в современные социально-культурные практики и отношение к предшествующей истории, выражаемое в переименовании. Именно практический контекст и топонимика реализуют роль этих топосов в качестве прагмасемантического интерфейса исторической памяти.
Большие города
Хотя основные примеры по этому кластеру в данной работе связаны с Санкт-Петербургом, в той или иной степени они свойственны и другим российским мил-лионникам. Однако следует признать, что Питер был и остается городом-
инноватором России: именно в Северной культурной столице, второпрестольном Санкт-Петербурге все подвижки и разломы российской общественной жизни проявляются наиболее рельефно. Это в полной мере относится и к включению значимых советских топосов в контексты иных социально-культурных практик.
«Культуральное» освоение бывших политически значимых объектов, индустриальных площадок. Речь идет о создании городских культурных пространств на базе бывших предприятий, режимных и полурежимных зданий и территорий. Примерами могут служить такие теперь уже известные на федеральном уровне культурные пространства как «Проект Лофт-этажи» и «Севкабель порт». «Лофт-этажи» расположены в промзоне на Лиговском проспекте Санкт-Петербурга, где в настоящее время проводятся масштабные выставки, концерты, лекции, другие публичные мероприятия. Там также расположены популярное у молодежи кафе и общедоступный хостел. «Севкабель порт» специализируется на более масштабных досуговых и развлекательных публичных мероприятиях. Даже в охраняемом в советское время и ныне Смольном саду, примыкающем к резиденции Городской администрации (кроме того рядом расположены Правительство и Законодательное собрание Ленинградской области, судебные и другие инстанции регионального и федерального уровня, Банк «Россия» и Газпромбанк), все чаще проводятся официальные публичные мероприятия (вроде «губернаторских забегов»), он стал местом паломничества иностранных туристов, преимущественно — китайских, похоже, приезжающих в нашу страну только ради фото-видеосессий на фоне Смольного, памятников
B. И. Ленину, К. Марксу и Ф. Энгельсу.
Менее публичные мероприятия и события проходят в Технопарке «Ленполи-графмаш», созданном на территории одноименного бывшего производственного объединения. Теперь в этом пространстве действуют коворкинги, консультационные центры, студии, конференции и конгрессы, офисы фондов поддержки старта-пов, инноваций. На территории бывшего Прядильно-ниточного комбината им
C. М. Кирова в заданиях industry style красного кирпича между улицей Красного Текстильщика и Синопской набережной работают Единый центр документов — многофункциональный современный комплекс, достойный высоких европейских стандартов, несколько современных медицинских центров, ресторанов и кафе. На этих площадках на независимой основе федеральные и городские организации соседствуют с частными. Постепенно, не без конкуренции осваивается пространство «Красного треугольника» — знаменитого ранее производителя обуви и других изделий из резины.
Не менее показательно освоение советских учреждений культуры, прежде всего — дворцов и домов культуры, киноцентров, на стыке столетий ставшими торгово-развлекательными центрами, где наряду с кинопрокатом и концертами, широко представлена розничная торговля, кафе, бары. В результате эти центры официальной культуры за считанные годы наряду с возникшими в спальных районах торгово-развлекательными центрами стали настоящими дворцами культуры массового потребления, в которых можно всей семьей провести выходной день, посмотреть кино, послушать концерт, посетить кафе, провести время на игровых площадках, в промежутках предаваясь такой форме проведения досуга, как шоппинг.
При этом ряд площадок и пространств сохраняют свое значение как мемориальные объекты советского прошлого, которыми пользуются для проведения своих мероприятий члены всех шести коммунистических партий, зарегистрированных в городе (от КПРФ до ВКП(б) и РКП), ветераны комсомола и пионерии: набережная Малой Невы у стоянки крейсера «Аврора», памятник Ленина на одноименной площади у Финляндского вокзала, музеи-квартиры, связанные с Лениным.
Топонимика. Последовавшая после переименования города волна активных переименований, возвращения традиционных досоветских названий улицам
и площадям города в начале 1990-х, инициированная депутатами Ленсовета (впоследствии Законодательного собрания города) в конце 1990-х практически остановилась, сохранив Советские (бывшие Рождественские) улицы, Красноармейские улицы (бывшие Роты). Показательно, что переименования не затронули районы новостроек 1960—1980-х годов, сохранив советские названия советских новостроек. В результате в городе не стало проспектов К. Маркса, Ф. Энгельса, улиц Войнова, Петра Лаврова, Дзержинского, Красной Конницы, зато остались улицы Дыбенко, Крыленко, проспект Большевиков. Аналогичная ситуация была и в Москве, где уже в 2000 году местные жители настояли на сохранении названия станции метро «Войковская».
Средние и малые города
Показательны примеры таких городов, как Сыктывкар, Тихвин, где закрепилась практика «культурального» (точнее — развлекательного) и коммерческого освоения административных, мемориальных пространств. Так, в Тихвине на площади, где расположена городская администрация, а также на площади Победы и прилегающих пространствах регулярно проводятся массовые публичные мероприятия с неизбежно сопровождающей их торговлей. В Сыктывкаре на главной площади перед зданием республиканской администрации (бывшего обкома КПСС), переименованной с площади Юбилейной (до этого — Красной) на Стефановскую площадь (в честь первосвятителя коми — Стефана Пермского) сохранился памятник Ленину. Поэтому, когда на площади разворачиваются торговые ярмарки, основатель советского государства несколько трагикомично возвышается над торговыми рядами, киосками, ларьками и шатрами.
С этим памятником у автора связано одно яркое впечатление. В одну из частых в 2000—2010-х годах поездок в Республику Коми, проходя через площадь, услышал обмен репликами в компании то ли старшеклассников, то ли студентов. «О! Сталин!» — воскликнул один из молодых людей, увидев памятник. «Нет, это другой!» — ответил один из его приятелей. — «У него была какая-то другая кличка. По-моему — Ленин».
В плане топонимики для средних и малых городов, а также для областных и республиканских центров характерно сохранение советских названий, типичными для них являются улицы Советские, Коммунистические, Ленина, Маркса... Кстати, та же переименованная Стефановская площадь в Сыктывкаре находится на пересечении улиц Коммунистической (ранее Трёхсвятительской) и Ленина (ранее Троицкой). Главные улицы в древнем Тихвине — Советская, Карла Маркса, Ленинградская. Характерно, что советский традиционализм сохраняется в названиях даже высоко урбанизированных областей, несмотря на переименования их административных центров: Ленинградская, Свердловская, Калининградская области.
Закрытые административно-территориальные образования
Однако подлинными «заповедниками» советского традиционализма и в «твердых» и в «мягких» презентациях исторической памяти являются закрытые административно-территориальные образования (ЗАТО). В таких городах, как Се-вероморск, Видяево, Вилючинск, недавно приоткрывшийся для туристов Балтийск (бывший Пиллау), тщательно сохраняется память советского прошлого, оберегаются памятники и памятные знаки военной истории и героизма, масштабно празднуются федеральные и региональные военно-патриотические праздники. В этом плане к данным регионам примыкает Севастополь.
Неурбанизированные территории
Неурбанизированным и слабо (мало) урбанизированным территориям свойственна еще большая инерция в отношении к советскому прошлому.
Чукотка, Камчатка, Якутия, Таймыр как размечались своими топонимами, так и размечаются.
Калининградские парадоксы
Никак нельзя пройти мимо уникального кейса Калининграда. Это тот самый случай, когда исключение из общего правила только подтверждает само правило. И пример того, что жизнь своей непредсказуемостью всегда оказывается богаче и интересней любых обобщений, открывая, тем самым, новые и новые перспективы осмысления.
Прежде всего, это парадоксальная попытка переименования города, предпринятая в 1990-х. Инициаторы переименования долго дискутировали о вариантах переименования. Возвращение к историческому названию — Кёнигсберг — выглядело непатриотичным. Попытались перевести, воспользовавшись польской версией Krolewska gora, стали всерьез обсуждать название Королевск. Тем временем, проявили активность депутаты городского совета другого Калининграда, расположенного в Московской области. Учитывая, что этот крупнейший по численности населения российский наукоград небезосновательно считается космической столицей России, так как в нем, наряду с большим количеством КБ и НИИ, размещается ведущее предприятие российской космической промышленности РКК «Энергия» им. С. П. Королёва, город было решено переименовать в Королев. Что было довольно оперативно сделано в 1996 году. Получалась почти мистика: было два Калининграда — могло получиться два почти тезки Королев и Королевск. Поэтому затею с переименованием Калининграда Калининградской области отложили.
Но идея включения восточно-прусского прошлого в бренд города проявилась в коммерческой игре с использованием немецких названий городов и поселков области, названиях гостиниц, магазинов, кафе, кулинарии.
А недавние опросы населения относительно названия города дали еще один парадоксальный результат. Среди подрастающего поколения (школьников и студентов) довольно часто встречается мнение, что название города восходит к дереву калине, а то и сказочному Калиновому мосту, а про бывшего «всероссийского (потом — всесоюзного) старосту», «дедушку Михаила Васильевича Калинина» они ведать не ведали.
Ergo
В России, как часто повторяет известный отечественный экономгеограф Н. В. Зубаревич, — не одна, а «несколько Россий» — в зависимости от экономического уклада, интенсивности и динамики общественной жизни, культурных практик.
Соответственно различна и инерционность/динамика отношения к «твердым десигнаторам» памяти советского наследия. Наиболее интенсивные трансформации происходят в мегаполисах. Крупным городам свойственны постепенные трансформации советской исторической памяти.
Малым и средним городам — еще более замедленные. Наиболее инерционна ситуация в ЗАТО, которые в этом плане выступают своеобразными «заповедниками» советского бытия. Неурбанизированные территории живут еще в более долгой исторической памяти, фактически амбивалентной.
Такое положение дела вполне соответствует уровням исторической памяти и ее динамики в зависимости от динамики социальной жизни и степени ее «глубинности».
Список источников
АссманА. Длинная тень прошлого: мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 328 с.
Герасимов С. В. Специальные события как триггеры социокультурных процессов. СПб.: Алетейя, 2022. 492 с.
Золян С. Т., Тульчинский Г. Л. (ред.). Между миром и языком: смысл и текст в коммуникативном пространстве: коллектив. монография. Калининград: Изд. БФУ им. И. Канта, 2021. 435 с.
Кочерягина Е. П. Кинематограф как инструмент символической политики в России 2000— 2017 гг.: опыт формирования исторической памяти // Публичная политика. 2029. Т. 3, № 1. С. 61—74.
Левченко М. М. Изменение дискурса политических ток-шоу на российском телевидении после 2014 г. // Публичная политика. 2019. Т. 3, № 1. С.111—126.
Малинова О. Ю. Актуальное прошлое: символическая политика властвующей элиты и дилеммы российской идентичности. М.: РОССПЭН, 2015. С. 16—22.
Миллер А., Липман М. (ред.) Историческая политика в XXI веке. М.: НЛО, 2012. 648 с.
Тульчинский Г. Л. Историческая память и социально-культурная реальность: как настоящее управляет прошлым и будущим // Наследие. 2015. № 2 (7). С. 131—152.
Тульчинский Г. Л. Символическая политика исторической памяти и реальность // Диагностика власти и управления: коммуникативные механизмы и «двойные стандарты». М.: ИС РАН. 2016. С. 47—54.
Эткинд А. М. Кривое горе: память о непогребенных. М.: Новое литературное обозрение, 2016. 328 с.
Zolyan S. On pragma-semantics of expressives. Between words and actions // Studies at the Grammar-Discourse Interface / ed. by A.Haselow, S.Hancil. Amsterdam: J. Benjamins Publ., 2021. P. 245—271.
References
Assmann, A. Dlinnaja ten' proshlogo: Memorial 'naja kul 'tura i istoricheskaja politika [The Long Shadow of the Past: Memorial Culture and Historical Politics], Moscow: Novoe litera-turnoe obozrenie, 328 p.
Gerasimov, S. V. (2022) Spetsial'nye sobytija kak triggery sotsiokul 'turnykh protsessov [Special events as triggers for the socio-cultural processes], St. Petersburg: Aleteja, 492 c.
Zolyan, S. T., Tulchinskii, G. L. (eds.) (2022) Mezhdu mirom i jazykom: tekst i smysl v kommu-nikativnom kontekste: Kollektivnaja monografja [Between the world and language: text and meaning in a communicative context. Collective monograph], Kaliningrad: BFU, 435 p.
Kocherjagina, E. P. (2019) Kinematograf kak instrument simvolicheskoj politiki v Rossii 2000— 2017 gody: opyt formirovanija istoricheskoj pfmjati [Cinema as an instrument of symbolic politics in Russia in 2000—2017: experience in the formation of historical memory], Publichnajapolitika [Public policy], vol. 3, no. 1, pp. 61—74.
Levchenko, M. M. (2019) Izmenenie diskursa politicheskikh tok-shou na rossijskom televidenii posle 2014 goda [Changes in the discourse of political talk shows on Russian television after 2014], Publichnaja politika [Public policy], vol. 3, no. 1, pp. 111—126.
Malinova, O. Y. (2015) Aktual'noe proshloe: cimvolicheskaja politika vlasvujutshej elity i dilem-my rossijskoj identichnosti [The Current Past: The Symbolic Politics of the Power Elite and the Russian Identity Dilemmas], Moscow: ROSSPEN, pp. 16—22.
Miller, A., Lipman, M. (eds.) (2012) Istoricheskaja politika v XXI veke [Historical politics in the XXI century], Mocow: Novoe literaturnoe obozrenie. 648 p.
Tulchinskii, G. L. (2015) Istoricheskaja pamjat' i sotsial'no-kul'turnaja real'nost': kak nastojachs-hee upravljaet proshlym i buduchshim [Historical Memory and Socio-Cultural Reality: How the Present Controls the Past and the Future], Nasledie [Heritage], no. 2 (7), pp. 131— 152.
Tulchinskii, G. L. (2016) Simvolicheskaja politika istoricheskoj pamjati i realnost' [Symbolic politics of historical memory and reality], in: Diagnostika vlasti i upravlenija: kommu-
nikativnye mekhanizmy i "dvojnye standarty" [Diagnostics of power and management: communication mechanisms and "double standards"], Moscow: IS RAN, pp. 47—54.
Etkind, A. M. (2016) Krivoe gore: Pamjat'o nepogrebjonnykh [Warped Mourning: Stories of the Undead in the Land of the Unburied], Mocow: Novoe literaturnoe obozrenie, 328 p.
Zolyan, S. (2021) On pragma-semantics of expressives. Between words and actions, in: Hase-low, A., Hancil, S. (eds), Studies at the Grammar-Discourse Interface, Amsterdam, J. Benjamins Publ., pp. 245—271.
Статья поступила в редакцию 19.08.2022; одобрена после рецензирования 30.09.2022; принята к публикации 30.10.2022.
The article was submitted 19.08.2022; approved after reviewing 30.09.2022; accepted for publication 30.10.2022.
Информация об авторе / Information about the author
Тульчинский Григорий Львович — доктор философских наук, заслуженный деятель науки, профессор, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербург), г. Санкт-Петербург, Россия. gtul@mail.ru
Grigorii Tulchinskii — Dr. Sc. (Philosophy), Honored Scientist of Russia, Professor, National Research University "Higher School of Economics" (St. Petersburg), St. Petersburg, Russian Federation.
